Стоял апрель , и в новгородскую заброшенную деревеньку пришла желанная и очередная в бесконечной цепи лет весна.
За cчитанные дни расквасились и просели глубокие снега. Нарывами обнажились проталины и там, набравшись соков и выгнав шильца к солнцу, нежно зазеленела первая трава, добавляя кислорода в зимний разжиженный воздух, и закурились огороды. Прибыли с юга десанты птиц, шумно разобрали на постой тополя. По сосулькам гонялись друг за другом блестящие капли. Хрипло полоскали горло водостоки. Иерихонскими трубами выли дежурные по весне коты. Проснулось любовное томление у водожилых лягушек. По краям деревню подпирали копья елей и ветер,пришедший с юга, раскачивал тяжелые лапы. Зимой ели стояли в богатых, как с царского плеча, шубах, а теперь, окутавшись запахом смолы и призывно выгнув реснички иголок, напоминали о лете. Будет и оно!
В этот погожий день Ульяна, высокая, сухощавая старуха, вдова солдатская, сидела на крылечке своего дома. Серое, бескровное лицо ее ничего не выражало.
Уставшая от жизни, равнодушная ко всем ее проявлениям, она поняла, что скоро умрет. " Слава тебе, господи! Уйду под землю вместе с талой водой,- с тихой радостью подумала она.- Жду смертыньку как дорогую гостью. Пусть белый свет отдохнет от меня. С мужем и Андрюшкой, сынком моим единственным встречусь. Наплачемся вволюшку и станем жить рядышком... Как до войны! Обидно, внуков никогда не будет. На том свете, небось дети не рождаются"
С карниза упала фарфоровая на просвет сосулька, и разбившись, брызнула шрапнелью. Под куполом неба плескался, заходясь в радостных трелях жаворонок. Будто язычок невидимого колокольчика.
Старуха подняла голову и увидела два белых,похожих на крылья ангела ,облачка. Они, как и жаворонок, призывно трепетали в недоступной для человека благостной выси. При долгом вглядывании крылья росли в размерах,опускались , и старуха ощущала свежее дуновение у самой щеки. Прежде ангелы не возникали так явственно. Она вспомнила погибших на войне мужа и сына. Все, что она могла отдать родине в начале беды. Война быстро пожрала ее мужиков. Уже через два месяца сообщили, что пропали ее мужики без вести. И муж и сын! Две серенькие бумажки пришли. С тусклыми, будто подмоченными печатями, словно не в кабинете писались , а на пеньке. Ошеломленная, придавленная тупой болью, униженная полученной вестью, она пошла в сельсовет к председателю, старому вояке Топорову, отравленному газами еще на "германской" .
-- Николай Иванович! Растолкуй, как солдаты могут пропасть без вести? У нас на птичнике каждый паршивый куренок подсчитан. А на войне что же...учета людей, выходит, нет?
Синий от хронического кашля Топоров, посмотрел на Ульяну обесцвеченными, будто невидящими глазами, скрипучим, с бесконечной усталостью голосом сказал:
-- Ты, баба глупая, припадки свои оставь...Воины твои, надо полагать, организованно отступают. Силы копят. Временную диспозицию тебе сообщили.Вот и соображай куриными мозгами. Разумеешь, ась?
-- Николай Иванович! Ты не укоряй, а скажи по совести.... Я ж тебе дальняя родственница по матери. Живы они?
Топоров утерся большим носовым платком, красным от кровохарканья, покосившись на портрет Сталина ответил, усмирив начальственную гордыню:
-- Надо полагать сложили головушки робяты твои... Разумеешь, ась? Однако, теоретически, надейся! Вождь наш поумней ихнего Гитлера! Усы поширшее! Сказал же: " Победа будет за нами!" Удались вмиг, дырка на ножках, некогда судороги твои созерцать. Мне в партизаны надо убегать. Немцы сюда подползают. Мою веревку уже намылили.
В тот день,возвращаясь к себе, она, начинающая привыкать к горькому вдовству, увидела в небе два черных немецких самолета. Они летели к райцентру. И вдруг небо прорезал жуткий,все возрастающий свист и над кладбищем, расположенном на сухом пригорке, взнялась черными брызгами земля. Она различила взметнувшиеся в небо ветки деревьев, доски гробов, и даже как будто белые кости и тряпично кувыркающихся в воздухе покойников. " Господи! Видать у германца силушка несметная, если и на мертвецов бомбы кидает ,-ошарашенно подумала она.- Что уж о солдатиках говорить..."
В избе она, вчистую сбитая с толка, слепо потыкалась по углам, затем присела у маленького глобуса, купленного до войны для сына Андрюшки, очень любившего в школе географию. Покрутила разноцветный шарик, вспомнила голос сына. "Мама?- говорил он.- Назови любую страну, и я вмиг покажу ее на глобусе. И столицу тоже," " Сынок! Я же малограмотная,- с тайной гордостью за Андрюшку отвечала она." И тогда он сам тыкал пальцем и перечислял кто где живет. " А это что?- прикоснулась она ладошкой к густому синему цвету, полосой идущему по всему шарику!" " Мировой океан! Воды на Земле больше, чем суши!" " Чудно,- изумилась она.- Земля навроде капельки воды!" " Я, мама, мечтаю на всех континентах побывать!" " На что тебе это? Тут пригодишься!" А отец говорил: "Вторым Папаниным будет Андрюха наш!"
Она покрутила шарик, пытаясь отыскать ненавистную Германию, и конечно не нашла, но подумала с бесконечной тоской :" Нигде теперь Андрюшка не побывает. Убили, проклятые фашисты сынка!" Она только начинала расхлебывать затянувшееся на всю последущую жизнь горе...
Так сидела она сегодня на крыльце, охваченная горькими воспоминаниями, а весна, равнодушная к людскому горю продолжала свой счастливый труд, восстанавливая нарушенную зимой гармонию...
Ее блаженную задумчивость прервал хриплый мужской голос.
-- Здорово, мать корова! Живая? Жива! Не склеила покудова лапти, божья невеста?
По улице зигзагами, оступаясь на горбатой тропинке, заваливаясь то вправо, то влево, расплескивая сапожищами талый снег, бежал племянник Ульяны , бобыль и пьянчужка Игнат. Всю жизнь мотался по северам, то ли "фарт" искал, то ли просто куролесил, но находил лишь беды на свою головушку, отбывал сроки на тюремных "шконках", и вдруг прошлой осенью , смиренный неудавшейся жизнью, вернулся в родные края.
Сперва жил в доме Ульяны, пил "чифирь", курил махорку, плевал на пол, сушил на печке вонючие портянки, кашлял до сблева, говорил, как урка, грубо и непонятно. Потом, когда Ульяна стала выказывать открытое недовольство, занял пустующий дом и зажил вольно. Благо напрочь загаснувших изб было немало. Игнат был единственным родственником старухи.
Дружили они поневоле. " Боюсь, Игнаша, не завонять бы после смерти! Умру одна и никто не узнает. Ты присматривай за мной! " И он исполнял наказ тетки. А она , в свою очередь, ссуживала непутевому племяннику толику денег из пенсии на чай и курево. Игнат таскал из автолавки хлеб и другие продукты, ломал другую работу по хозяйству.
Откинув узкую калитку, Игнат медведем вломился внутрь. Почесал через зэковскую, приталенную фуфайку худые бока, икнул так, что длинный нос, ушел между щек.
Игнат был уже немолод, родился в первую военную зиму. В этой избе. Мать его Ольга,родная сестра Ульяны, некогда выжитая из села грязными слухами, давным -давно умерла в чужих холодных краях
-- Авдотьевна, блин! Чего печку сегодня не топишь? Дыма не видно ... Взыграл у меня нерв,- каркнул Игнат
-- Здравствуй, Игнаша! Весна! Ишь как разогналась.
-- Ага, подруга! - тотчас согласился запаленный племянник.--Щепка на щепку лезет... В пруду лягухи склеиваются... Балдеют, падлы, аж глаза на лоб лезут.
Старуха уже привыкла к тяжелому языку племянника, поэтому без возмущения ответила:
-- Забыла я, тыква старая, про хозяйство! О смерти задумалась. Втискивайся в избу, покормлю. Голодный , поди?
-- Ну! Голодный, как крокодил холодный... Чифиря только глотнул. Сердце у кадыка бухает, а хобот изнывает. Здесь вам не тут!
По улице гнулись искрящими лентами ручьи. Бойкие, веселые, молодые. Звоном их был наполнен и воздух. Торопились на встречу с речкой Пескарихой, уже заряженной весенней силой. Показывала силу речка лишь раз в году. Не текла, а дурила бешеной водой. Кое-где и мосты сворачивала с деревянных ходуль.
Сугроб у забора парил с исподу , как горячий утюг. На сухой проталине с радостным писком, вскидываясь сереньким спинками, бегали вышедшие на охоту мыши. На отпотевшем, с нашлепкой мха, валуне сидела зеленая ящерка и цокала языком.
Они вошли в избу. Первой Ульяна , шаркая больными ногами, и вразвалочку, точно утка, охая при каждом шаге, вторым лохматый, нечесаный гость. Хозяйка растопила печурку, принялась жарить большими кусками сало. Через короткое время Игнат уже сидел за столом, и макая хлеб в скворчавший жир с аппетитом завтракал. При этом он постоянно "хукал", будто пил раз за разом неразведанный спирт.
-- Когда крякнешь, я тебя обворую,- утирая острый, постоянно шмыгающий нос, сурово заявил Игнат.- Сало унесу, я знаю у тебя его пол-мешка, варенье из погреба, чтоб бродилу заквасить, овощи...Жестоко пошарюсь! Учти это!-
-- Зачем воровать? Я тебе так все отдам,- смиренно сказала Ульяна.
-- Не сыпь мне соль на сахар! В тюрьму желаю вернуться. Там вовремя кормят. Я обувь зэкам чинил. Инструменты припрятал в зоне. Ждите мол, с воли.- Игнат, как бирюк повернувшись всем телом, указал пальцем в стоявший на подоконнике глобус.- И эту штукенцию прихвачу.
-- По нему Андрюшка географии учился,- сказала Ульяна.- Папаниным хотел стать.
-- Я тоже кое-какие широты прошел. Много путешествовал. Иду, а меня охраняют, чтобы не заблудился...
-- Помру я сегодня Игнаша!- тихо сообщила Ульяна.
-- Ты понты свои брось! Живи, золотая рыбка. Не слушай меня, долбака бесконвойного...
Ульяна сложила на коленях безобразные, в ревматических узлах руки:
-- Задание тебе будет!
-- Выполню. Все зависит от налитого стакана.
-- У меня домовина за печкой стоит. Гроб то есть! Уже много лет. Давай примеримся как меня наружу выносить будут. Боюсь в сенях не развернуться. Народ ругаться станет, вот мол, и последний путь расчистить не могла, старая кочерыжка.
-- О,кэй, сказал дед Мокэй!
Игнат, как собака, вылизал языком сковороду, утерся, затем, втиснувшись между стеной и печкой, без усилий извлек приготовленный гроб. Он был сух до янтарности, легок и звенел, как гитарная дека.
-- Клифт что надо,- похвалил изделие Игнат.- Новенький, мухи не трахались! Жалко такой материал на тот свет отсылать. Слушай, Авдотьевна, давай я скворечники из досок понаделаю. Продам- башли поровну распилим... А смерть ты пока прогони! Ну ее шизу с косой!
-- Производи вынос, упрямый пот!
-- Ты прописывайся в макинтош! С головой и пятками. Будто в морге банный день!
-- Что ты, Игнаша!- испуганно выкрикнула Ульяна, взмахнув длинными сухими руками.- Грех живым в ящик ложиться. С одной крышкой потренируйся.
-- Ну, старушка кастрюльная! Пробуришь ты мне, епрст, мозги!
-- Сам мозгокрут!
-- Ого! Кристально мыслишь, коза валдайская!!
-- Делай, как велю! Старания будут недаром!
-- Ну ж конечно! Даром угощают в бане угаром.
-- Я тебе носки шерстяные подарю... Для мужа и сына вязала. Пока ждала с войны. Каждый год по паре. У Андрюшки с малолетства ноги зябкие. А на войне, небось , и вовсе застудил.
--Включи свет в избе, дышать темно...
Тренировочный вынос гроба подтвердил опасения будущей покойницы. Во-первых, мешал запас дров у крыльца, во-вторых калитка на улицу. Игнат, сопя длинным носом и шлепая по раскисшему снегу, прошелся несколько раз с крышкой домовины на голове, но результаты были неутешительными. Не выходило плавного движения, хоть убей. Выпадал покойник.
Ульяна опять уселась греться на солнце. Над забором, дергаясь, кипело облачко комаров-долгунцов. На уличном столбе , осветившись от солнца, разили нестерпимым блеском изоляторы. Продолжали реветь, как в пытошной, коты. Какая-то бабочка, преодолевшая зимний обморок, порхала желтеньким лепестком между бельевыми веревками.
--Игнаша! Дрова в сад перетаскай, а калитку вынь с петель,- приказала старуха.
-- Ее ширше надо делать...
-- Скурочь ее вовсе. Снявши голову по волосам не плачут.
-- Ну даешь, растопырка! А чинить кто станет?-зарычал он, прыжком поддергивая штаны на усохших чреслах.
-- Второе тебе задание будет. Секретное! Жди-газету вынесу!
-- Газету? Заместо портянок намотать решила что-ли? Не тужься, там тебя переобуют...
-- Ты сурьезно вникни!
Она тяжело поднялась, вынесла номер местной районки. Газета была согнута в несколько раз, желтела по сгибам.
--Читай!- старуха сунула племяннику газету.
Игнат развернул ветхий " Путь коммунизма".
-- Ни хрена не вижу без очков.
-- Эх, ты слепошарый. Я до сих пор нитку в иголку втискиваю!
--Фотографию различаю...! Заголовок: " У нас самые счастливые в мире вдовы!" Кто это самый счастливый?
-- Я и есть!- зарделась как девчонка Ульяна.- Портрет мой! И название про меня. Двадцать лет назад пропечатали на весь район.
-- Ого! Ну ты прямо авторитет местный. Я тогда первый срок мотал... Об чем трахомудия?
-- Игнат, ты не брякай так-то языком!
-- Не могу! Слова сами вылетают! Такой засор мозгов жизнь сделала...
-- Я тебе во сне обрежу язык поганый овечьими ножницами.
Игнат бережно, по- сыновьи погладил старуху по плечу, хмыкнул с некоторым подобием душевности:
-- Не мылься, садюга! Бриться не будешь! Поясни насчет газеты-то? А то выкаблучиваешься, как вошь на пачке дуста...
Она, отобрав у племянника газету, спрятала ее за пазуху.
-- Мужики мои долго без вести пропавшими на войне числись. Ни в земле косточки, ни богу душу. Даже пособие за мужа не платили. А потом отыскался покойник. Есть, оказывается люди добрые, которые убиенных солдат по земле разыскивают. Вот и моего мужа нашли. Неподалеку... Под Брянском . У нас почтальонка оттуда родом. Говорит, близко это.Да разве мертвые могут о себе весть подать... Спасибо властям.
-- Власти тут ни при чем! Следопыты молодцы... По солдатскому медальону , видать,опознали,- пояснил Игнат.
-- Ага! И фамилии, и адрес... На день Победы у нас в село районное начальство приехало. И человек из газеты. Вот и прописали мою жизнь.
-- А сына не нашли?
-- Сказали, что попозже... Мол, продолжают розыски. Не остановимся, сказали, пока последнего солдата не сыщем. Уж не знаю сколько ждать. Народу много покрошили...
-- Думаешь, найдут?
-- А как же Игнаша!- простодушно воскликнула Ульяна.- Ты эту газетку со мной в гроб помести. Тайком только. Покажу на том свете мужикам моим. Пусть знают, что пали геройской смертью, что славят их тут.
-- Навряд ли геройской. Даже повоевать не успели. Что ж ты слабаков таких против фрица выставила?
-- Других где было взять. Они крепкой, деревенской кости. Григорий плуг на пашне играючи вынал. И Андрюшка веялку одной рукой крутил... У обоих чубчики надо лбом росли. Даже после бани не приминались!
-- Чубчики кудрявые! Красавцы, небось! Я же их не видел никогда.
-- Андрюшке перед войной девятнадцать исполнилось. Я замуж рано вышла. Как посватался жених- чубчик, я и обомлела с головы до пяток! Хороший муж попался, жили душа в душу. Только больно мало. Иной раз и не верится, что была у меня семья.
-- Это Сталин- сука допустил врага до столицы. Он и в мирное время много народу схарчил. И Жуков гнал солдат на убой,- твердо сказал Игнат.
-- Сталина я уважаю! Он вождь... Он главный для нас. Зря этак!
-- Не булькай, повидло! Ладно- суну эту пропаганду с тобой! Хвались счастьем на том свете. Три банки варенья за это! В погребе до черта его. Засахарилось все .
-- Каждый год варила. Сад у нас богатый! А есть некому. Пользуйся теперь. Уж ты знаешь как...
-- Дык, елы-палы! Ля-ля, фа-фа! Слышь, Авдотьевна! Расскажи про мое рождение в войну! Мать, сестра твоя, не любила вспоминать. Говорят, дело темное было. Выжили ее из села... Мол я фашистский выродок.
Они вернулись в избу. Игнат свернул папироску. Старуха налила себе стакан чаю, кинула туда целиком два колечка сушек и покуда они размаривались в кипяточке, она,отдышавшись , начала:
-- Ладно, слушай, коли желаешь! Имеешь право! Так было! Роды твои немецкий солдат принял. Не знаю ни имени его. ни фамилии, а только без него померла бы твоя мать, и тебе не жить... Немцы у нас в селе по осени появились. Райцентр -Старую Руссу, уже в августе заняли. Немецкие солдаты были смирные, пожилые, на пальцах нам показывали, что убивать никого не будут, но чтобы и мы их не трогали... Фотографии жен и детей показывали. Мечтали здесь в будущем хозяевами жить. Даже дороги камешками мостили. Но грозили, если будем помогать партизанам, придут СС и всех пожгут... Лошадей имели, с широченными спинами и мохнатыми ногами.
Они разделили село колючей проволокой, на одной половине сами жили, в другую согнали нас , по две три семьи в доме. Под святую Варвару твоей матери вышла пора рожать... На отца твоего уже похоронка пришла. На моих бумага, что пропали без вести, а на Тимофея, что пал смертью храбрых. Ночью у Ольги и начались схватки. За окном мороз, пурга, зима в тот год лютая была. Я бабку- повитуху вызвала. Долго она над Ольгой колдовала, а потом вдруг и говорит: " Беда , Ульяна! Фельдшера надо звать... Ничего у меня не получается, я же самоучка. Мальчонок вроде идет. Но неправильно. Без науки не вылупится ему. " "Нету в селе фельдшера, - говорю.- Его немцы на станцию забрали. Там раненых много" " Тогда помрет твоя сестра! Плод поворачивать надо" " Господи! До станции десять километров, не дойти мне ночью. Волки шныряют по лесам. Как война началась, так они набежали откуда-то " Повитуха и говорит: "Я у немцев солдата в белом халате видала. Может доктор, а может ветеринар...Худенький такой, будто заморенный. Зови его! Живет в доме бывшего кулака Светлицкого" Я обомлела: " Как мне позвать? Я не говорю по ихнему. Пристрелит часовой. Сказано же, по ночам не выходить на улицу!" " Ступай,- приказывает повитуха.- Роженица уже отходит!"
О, господи! Перекрестилась я, замотала в тряпки полено, кинула на локоть, и пошла к немцам. Иду, а саму колотит от страха! Ветер, пурга... Думаю, убьют, так хоть не будет на мне греха за смерть сестры... Подлезла под проволоку,подхожу к дому, часовой меня сразу заметил, по-немецки закричал что-то. А я, как безумная лезу на крыльцо. Дом у кулака высоченный. Немец выругался, да меня прикладом в плечо ударил... Упала я в снег. Кричу: "Доктора, доктора мне позови. Человек ты или кто?" "Цурюк! Лоз!- кричит часовой" "Сам ты урюк,- отвечаю! - Доктора надо!"
Одно спасло, оказывается доктор по -немецки тоже доктор! Это я потом узнала. Выбегает на крыльцо худенький в очках и одной рубашке немец. Совсем парнишка! Тот, который в белом халате ходил. Я вцепилась в него и тяну за собой. Он размотал мое полено, забормотал что-то. " Туда надо...Туда!- кричу я,и показываю на свой дом!"
Слава богу пошел за мной! И часовой с нами. Как вошли в избу, немец все понял! Ольга уже без кровинки в лице лежала, губы до крови искусаны. Немец вытолкал нас наружу. Часовой и вовсе ушел.
К рассвету ты, Игнаша, и родился. Ольга помаленечку пришла в себя! А ты орал как оглашенный! Немец на следующий день опять пришел. Хлопал тебя по животу, большой палец показывал, улыбался и бормотал что-то по- своему. Мы поняли что он студент, не хотел на войну идти,да силой призвали.
В тот же день налетели в село партизаны. Много, человек пятьдесят. Их привел наш комсомолец Егор Злыдырин. За пятьдесят километров к ним в отряд ходил. У них в семье сплошь охотники. Все тропки болотные знают. Егора этого тоже поначалу на фронт забрали, да быстро ранили, на правой руке три пальца оторвало. Партизаны всех немцев поубивали, а сам Егор к нам пришел. Мы доктора немецкого за печкой спрятали. Злыдарин вытащил его во двор и с левой руки расстрелял. Ему потом медаль дали за помощь партизанам. Я и сейчас помню, как немец смотрел на меня. То ли защитить просил, то ли укорял... Думал , наверное, что я виновна в его смерти.
Злыдарин этот давний зуб имел на нашу семью. До войны к матери твоей сватался, да она отшила его... Вышла замуж за твоего отца. Со злобы стал клеветать Егор, что Ольга ребенка от немца родила. Тебя, стало быть. Такую пропаганду, сукин сын, вел. И хоть все понимали, что клевещет, наговаривает на бабу, а все ж некоторые верили.
-- Вот баклан!- заскрипел зубами Игнат.
-- Иной не тому радуется, что полон двор скотины, а что у соседа корова подохла. Худо жить в тесноте,а в навете и того лишей. Народ любит слухи. Скажи ему, что ты от сатаны родился, он тоже поверит, и рога на лбу найдет... Стали твою мать поносить. Как жить, если тебя, мальчонка всяк высматривал, какой лоб, какие глаза, не похож ли на немца... Улица смех любит.
-- Я торчу!
Игнат задыхался в бессильной ярости.
И на моих мужиков сколько лет напраслину возводил... Мол, видел, как они на фронте в плен сдались. " Не пожелали геройски погибнуть, а сразу ручки вверх подняли... Может немцы их на свою сторону перетянули, и служат полицаями, наших людей в расход пущают. Домой им, предателям, страшно возвращаться." Как только не совестно?
Мать твоя не выдержала худой молвы , уехала с тобой из села. Ты еще на горшок ходил. А я терпела. Спасибо следопытам. Теперь меня на 9 мая с Победой поздравляют... Только какой мне толк от Победы?
-- Чего порожняк гонишь... Победа- святое дело,- зарычал Игнат.- Ты гордится воинами должна.
-- Я тебе по- женски скажу. По-бабьи. Может неправильно, уж извиняй...
-- Ну, говори!
-- Лучше бы у нас в селе немец-помещик был, но вечером садились бы со мной за стол муж и сын. Мне все равно на кого ишачить... На коммунистов, на фашистов, или еще на какого лешего...
-- Что говоришь убогая?Тебя в психушке надо лечить. Немцы бы из тебя рабу сделали.
-- А я всю жизнь разве не раба в колхозе ? Ни выходных, ни денег, ни паспорта. У председателя крышу починить годами не допросишься. И все одна, одна...Ложишься в холодную постель одна, и просыпаешься одинокой.
-- Я на тебя, вражину, донесу куда надо... Посидишь в БУРе- враз мозги просветляться.
-- Поздно, Игнаша! Мне теперь бог судья. Можно даже и не шевелится... Он все знает. Жизнь моя на виду, ничем не заляпалась.
-- А чего ты мужика другого не нашла? Ты ж в молодости шик, блеск имела. Рост, фигура, отлеты при тебе...Небось, у многих кадыки дергались.
-- Не в моде это у нас в роду! Терпеть надо, коли вышла замуж. А когда узнала, что погиб- поздно было к другому прислоняться.
-- Скользкая больно! То говоришь счастливая, то муть несешь.
-- Запутанная я! Внутри одна зола осталась. А газетке спасибо!
-- Слышь, Авдотьевна! - с требовательной злостью спросил Игнат.- Злыдарин, партизан этот, до сих пор топчет землю? Ведь он и мне обиду причинил. Сама говоришь- мать сопляком увезла меня. Я тут мог другим человеком стать. Трактористом знаменитым, или даже председателем колхоза. И разговаривать нормально. А так гонялся за туманом и запахом тайги. Даже золото в артели мыл. И мать , сколько помню мечтала домой вернуться. Она на севере уборщицей в леспромхозе работала. Все говорила мне: " Как я , сын, по огороду, телятам, поросятам соскучилась... У меня рука такая легкая, что какую палку в землю не воткну, дерево растет! А здесь одна мерзлота. Так и умерла в огорчении. Смерть наскоком ее взяла."
-- Жив, рожа бессовестная! Много годов уж ему, да видно не пришла пора за грехи отвечать...А коли бог терпит и нам велит тоже. Он давно из деревни съехал. В райцентре дом построил. Кредит ему, как герою дали. Большой человек. В гору пошел. Фронтовиками района командует. В газетах часто про него пишут. Боров откормленный...
-- Неописуха!
-- Он в Германию собирается переезжать. Болен очень. Там у него сын проживает. На русской немке женился... Может уже перебрался.
Игнат волчком крутанулся на месте. Глаза его, прежде мутные , подслеповатые налились бесноватым огнем
-- Бермудь твою мать! В страну врагов хочет переметнуться. Он тут немцев расстреливал, а теперь к ним же и едет. Укажи подробно, где дом его?
-- Зачем он тебе сейчас нужен? Кто старое помянет, тому глаз вон... У меня все отболело, живу, как в завязанном мешке шестьдесят, почитай, лет. Андрюшка только огоньком остался, маленьким, с копеечную свечку, а все ж светит- с усталой покорностью сказала Ульяна
-- А кто забудет-два! Мне в кайф поговорить с этим блевантином !
Игнат кусал темные спекшиеся змеиной шкуркой губы, едва сдерживая катающуюся под скулами злость.
-- Не трогай его... Неудобно теперь-то старое вспоминать.
-- Неудобно зонтик в кармане раскрывать. И задницей розы срывать. Я только в глаза этой плесени взгляну. Пока не свалил за бугор.
-- Ладно, скажу! Дом его рядом с военкоматом... Большой такой, каменный!
-- Понял! Иду .
-- Куда?- бессильно выдохнула она
-- Я его загоню в тумбочку ночевать. Десять лет расстрела...
Игнат начал энергично паковаться в дорогу. С тупой решительностью стащил разбухшие кирзачи, натянул подаренные носки, кряхтя, вбил ноги обратно в обувку, подпоясался бельевой веревкой, высморкался, сунул за пазуху хлеб с пластушиной сала. Ульяне, ошарашенно смотревшей на его сборы, сказал:
-- Не помирай покудова! Дожидайся меня! Мигом обернусь. Десять километров туда, десять обратно... В голове ветер, в заднице дым. Эх, родила меня мама, не удавила, жить надо дальше, старушенция.
И взлохмаченный решительно тронулся в путь. Только и видали его, собаку без намордника!
Ульяна остаток дня просидела на крыльце. К вечеру благостную, пришедшую кажется бесповоротно теплынь, одолел колкий морозец, небо посерело и началась перетасовка погоды. По двору то прыгали мячики снежной крупы, то били в окна капли ледяного дождя. Ручьи остановили бег, покрывшись льдом, в котором, как соринки примерзли месяц и звезды. Нерастаявшие заплатки снега сшило сухими морозными иголками. Грачи не гомонили, а поджав крылья, высунули носы и лишь иногда скорбно, по-старчески, ворчали. Желтая бабочка заснула на бельевой веревке. Воробей, клевавший под окном карамельки сосулек, вспорхнул и сцапал ее на лету. Кончилось тепло. Будто явился кто-то и увел за руку ласковую весну.
Уже в плотных, настоявшихся сумерках пришла почтальонка.
-- Пенсионерка Суворова Ульяна Авдотьевна здесь проживает?- с нарочитой важностью спросила она, стягивая с головы капюшон. Лицо ее одутловатое и усталое выражало тупую покорность судьбе.
-- Зачем фамилию спрашиваешь Наталья? Сорок лет, почитай, знакомы.
--Так положено по инструкции нашенской!- сурово ответствовала она.- Должна удостоверится, что жива и это...как его...дееспособна. Получи пенсию. Прибавки тоже, вдовьи деньги и за работу в тылу... Государство у нас щедрое. Тебе нынче за все платят.
-- Это верно. В газетке было написано, что я самая счастливая в мире вдова.
Ульяна задрожала губами, коротко всплакнула. Уж очень она гордилась выдумкой газеты.
-- Правда сама себя очистила ,- с бабьей утешительностью сказала почтальонка
-- Без правды не житье, а вытье,- с печальным вздохом подтвердила старуха. - Как твой муж?
-- Инвалид круглый. На днях из хирургии выписывается.
-- Как же так?
-- Ходил зимой, дурак, в город. Собаку с собой взял. Возвращался домой пьяный и упал на дороге...Мороз был сильный. Рукавицы и слетели. Мимо старуха Куликова проходила. Разбудить хотела, да собака не подпустила ее к хозяину. Большущая овчарка. Пока бабка до деревни дотопала, покуда я на помощь пришла- отморозил руки.
--Царица небесная! Че деется!
--Ампутировали кисти.
-- Дева Пресвятая! Жальство какое!
-- А стакан с вином уже научился культями держать.
-- Слушай Наталья! У тебя есть телефон?
-- А как же... По службе положено. Звонят всякие бывают. Про тебя, вдовица убогая, как-то спрашивали...
Старуха вскинула голову, в глазах вяло плеснулись настороженность и страх:
-- Может про Андрея весточка была. Ищут косточки его. Тошнее тошного ждать, да догонять! Скорее бы уж смерть подобрала меня... Я до последней капельки приготовилась.
-- Найдут. Не колеблись! А тот звонок чудной был. Спросил кто-то жива ли ты, а когда я ответила, что тебе почти сто лет и черта ли тебе сделается, кукушке старой, сразу осекся.
-- Наверное, Злыдарин мной интересовался. Он первый ждет моей смерти...
--Я нездешняя, делов ваших не знаю. Вы тут, как скорпионы, ей бог!
-- Наталья! Позвони сейчас, бога ради в районную милицию. Игнат мой в город ушел...По делам. Должен вернуться, а все нет! Не набедокурил ли там... Нервный больно , пестик!
-- Да уж известно. Тюрьма никого ангелом не делает.
-- Вот и опасаюсь.
-- Ладно, Авдотьевна! Уважу... Мы брянские люди душевные.
Проводив почтальонку, Ульяна не сразу пошла в дом, а, разложив на коленях газету долго вглядывалась в свой двадцатилетней давности портрет. Улыбающееся лицо, несгорбленная фигура. Всю жизнь ни вдова, ни замужняя жена. Фотограф попросил держать перед собой довоенные карточки сына и мужа. Так втроем и попали в газету.
Уже в поздний, заваленный темью час, услышала она встревоженный, растресканный вопль почтальонки.
--Авдотьевна!
Старуха, разбиравшая к в доме постель, вышла наружу. К ночи весна вернулась. Дул широкий,теплый, с запахом свежей пашни ветер. Опять настаивалась теплынь. С вершины ели хрипел отсыревшим голосом старый ворон. Видно, ныли от смены погоды кости.
-- Докладай, Наталья! Как дела?
-- Пока не родила! Воин, наш опухший за решеткой сидит. Дежурный ответил.
--Чего он, шебутной, натворил?
-- Подрался с кем то, Буратино! Вот че! Высунулся из тюбика. Не пойму- на кой черт этот урка тебе нужен?
-- Он племянник. Глаза мои закроет... Больше некому. Уж не суди его строго! В нем много еще от человека. Отмякнет! Вроде и скучаю, когда его нет! Смирилась.
-- Я утром на лошадке в город поеду. Давай со мной. Выручать надо главшпану! Итак в деревне мужиков не осталось...Кто станет огороды копать? Я деньги наперед этому рыму- крыму заплатила. Нет, съеду я от вас на брянщину ! Так рыскнешь в город, али как? Не развалишься, чика?
-- Забегай за мной,- уверенно произнесла старуха .- Жизни стало,быть никого не лишил? Слава богу! А драка дело пустячное... Мужик все же! Ему сам черт свояк! Человеку бог определил быть грешным, а иначе сразу на небе надо жить.
Эту ночь старуха не сомкнула глаз. Ничего не болело у нее, только сердце будто зашло в тупик, не понимая для какой надобности ему биться дальше, и не находя выхода из ловушки, слабело, наполняясь болезненной тревогой. Но замирать окончательно не хотело, будто чувствуя незавершенность дел на земле.
А на рассвете со стороны города, там где стояли на просушке озимые, вошел в деревню немолодой усталый человек. Он был высок ростом, ухожен и одет не по-здешнему. Красный канадский пуховик-парка , высокие, грубого нареза ботинки, шапка из меха койота. Через плечо кожаная, с множеством швов карманов и двойных молний сумка. Остановившись на краю поля, исходившего рассветным паром, незнакомый господин обнажил седую голову, смерил округу печально-настороженным взглядом , поклонился знакомой ему с малых лет деревне, доверчиво прижавшейся к холму среднерусской возвышенности.
-- Здравствуй, мама! Я знаю, что ждешь меня!- хрипло произнес он.- Вот и повидал я мир. Много стран! Правда совсем не так, как в детстве по глобусу мечталось. Прости! А умирать вернулся на родину !
С высокого, изрытого глубокими морщинами лба упал на глаза пышный седой чуб...