Аннотация: Век публицистики короток из-за бренности газет и журналов. Но век поднимаемых ею проблем может быть угрожающе долгим. Итак, декабрь - январь 1991 - 92 гг.
XVI. "ЛЕВАЯ, ПРАВАЯ ГДЕ СТОРОНА?.."
Век публицистики короток из-за бренности газет и журналов. Но век поднимаемых ею проблем может быть угрожающе долгим.
Итак, декабрь - январь 1991 - 92 гг.
Как мы уже говорили, до "путча" (сохраним название, ставшее достоянием истории вместе с кавычками вокруг него) в СССР определения "левый" и "правый" были весьма неустойчивы и часто противоречили общепринятому вне соцлагеря их значению.
Термины эти, несмотря на их почтенный возраст, условны и весьма огрублённо воспроизводят действительность, как, впрочем, любая схемати-зация. Исторически, в наиболее общем виде "правые" - это охранители, а "левые" - это сотрясатели сущих основ.
Коммунисты, социалисты и все силы, тяготеющие к их основным идеям в
свободном мире именуются обычно "левыми". Антикоммунисты же всегда
числятся в "правых". Но в СССР коммунисты оказались в железных охранителях своей власти. А потому их демократически настроенные оппонентыв годы "перестройки" начали числить их в "правых", а себя в "левых"
При этом, считая себя ещё достаточно долгое время "левой", либеральная постсоветская интеллигенция в достаточной мере оправдывает приложение именно это определения (в его классическом смысле).
Надо заметить, что коммунисты в последние десятилетия своей диктатуры пространственным самоопределением озабочены не были. Своих союзников за рубежами СССР они называли "левыми силами". Сами же просто властвовали. Интеллигенция же, считающая себя демократической и либеральной, от этого эпитета ("левые") вскоре, как было сказано выше, откажется. Она отнесёт себя в "центр" и "вправо" от центра. Тем не менее, в ней очень рано, ещё до 1993 года, начнут оживать черты и комплексы классической "левой интеллигентщины" /"Вехи"/.
В чём же состоят родовые черты левой интеллигенции советского типа?
Полагая себя солью земли, этот слой считает свои убеждения системой координат, обязательной для всякого порядочного человека. По своему внутреннему чувству, он просто обязан быть стойко скептичным по отноше-нию к правительству любого толка, быть если не сотрясателем, то ни в коем случае не утвердителем любой правительственной политики. Он должен оценочно противостоять этой политике даже тогда, когда государ-ственная власть в борьбе с невероятными трудностями и заведомо невменя-емыми противниками пытается выполнить её же, свободолюбивой интелли-генции, чаяния и положительные задачи. Но - что хорошее может исхо-дить из Назарета? То, что исходит от власти, не должно приниматься с доверием. Таков фундамент интеллигентского credo.
У российской интеллигенции есть недостатки, которые, как большинство человеческих недостатков, являются продолжением её достоинств. Как уже было сказано, она оппозиционна вплоть до универсальной антигосудар-ственности. Она демократична вплоть до защиты права дискриминирован-ных, по её ощущению, групп, слоёв и лиц на террор, на моральную из-вращённость, на бандитизм, на паразитизм - на всяческий, как теперь го-ворят, "беспредел". Интеллигенцию (добавим, что не только российскую) завораживает словосочетание "национально-освободительная борьба". На-столько, что она не в силах душевно устоять перед банальнейшим уголов-ником и тираном с национально-освободительной риторикой на устах. При этом интеллигенция замирает в некоем параличе перед жупелом "невмеша-тельства во внутренние дела". И поэтому любой диктатор и любая хунта с левой или национально-освободительной фразеологией на устах может с аппетитом хрустеть костями своих соотечественников внутри своей зоны: можно протестовать, но активно вмешиваться нехорошо. Если вы позволите себе усомниться в самоценности невмешательства во внутренние дела режимов с "левой" и/или "национально-освободительной", сепаратистской, вплоть до нацистской по духу и по сути, фразеологией, значит, вы "правый". А это в глазах "левого" интеллектуала - смертный грех.
Первопостулаты "левой" интеллигенции, по её глубокому убеждению, справедливы везде и вечно, вне времени и пространства. Но катастрофиче-ски часто это не столько убеждения, сколько мировоззренческая инерция, привычная лексика, вызывающая привычные эмоции.
О том, что никакая историческая ситуация, в том числе и текущая, не укладывается ни в какие языковые штампы, что она в чём-то всегда уникально-конкретна, "интеллигентщина" забывает. Без учёта же конкретных черт обсуждаемого феномена убеждения превращаются в предрассудки.
Ельцин (декабрь 1991) приблизился к столыпинскому типу деятелей (либерал-реформатор, не исключающий тяжелой необходимости автори-тарной защиты назревших реформ), скорее всего, прагматически. Думается, что он, вчерашний советский технократ и партаппаратчик, по ходу дела, а не из исторических книг, обретал интеллектуальные и духовные обоснования своей позиции и тактики. Но условия, поле и время его деятельности таковы, что от его взглядов и намерений успехи его зависят меньше, чем от обстоятельств и от современников. Не Горбачёв, как часто теперь говорят и пишут, а Ельцин окажется в скорбном ряду трагических фигур новейшей русской истории, если ему не дадут (или у него не достанет сил) выполнить свою миссию. У Горбачёва оборвалась большая политическая карьера. У Ельцина есть ещё и дело, которое стало для него важнее личных соображений. Главное препятствие на пути решения задачи Ельцина - её краевые условия: слишком далеко зашедший распад социального организма, включая все его составляющие, вплоть до личностных. Но и целенаправленные, а также бесцельные, по инерции, помехи со стороны соотечественников, значат немало. К этому слишком рано прибавятся травмы и болезни, функционально надломившие личность Ельцина. Были и намеренные удары по его здоровью, от рождения - богатырскому. Спиртное начало валить его с ног после этих травм.1 Забегая вперёд, скажем, что после первых инфарктов ему пришлось отказать себе в этом всероссийском удовольствии (1998).
Положение реформаторов, возглавляемых Ельциным, неизмеримо слож-нее положения реформаторов-государственников довоенной России 1900-х - 1910-х гг. Ему некогда отбивать мячи фрондёров. Продолжить бы как-то работу, отбиться от настоящих врагов, а главное - справиться с инерцией распада всего и вся, не жертвуя при этом свободой слова - вот его историческая задача.
Реформаторы начала века имели дело с единой (при наличии некоторых сепаратистских тенденций) и, главное, хозяйственно не разорённой, соци-ально не деклассированной, экологически не вырожденной, духовно не ис-калеченной страной. Им предстояло снять обскурантизм и устарелые уста-новления, препятствующие широкой эмансипации хозяйства империи, ней-трализовать разрушительные и болезнетворные тенденции. Они надеялись внести и закрепить изменения, стимулирующие базисную либерализацию, здоровый созидательный рост. Одним таким реформаторам помешала от-ставка, другим - смерть, третьим - война, но дело двигалось - вплоть до февральского катаклизма.
И всё-таки нынешние российские реформаторы имеют одно громадное преимущество перед реформаторами дореволюционного ХХ века: здравомыслящий реформатор стоит во главе государства. Царско-виттев-ская, царско-столыпинская схема (смелый, вдумчивый реформатор под началом нерешительного, консервативного главы государства) была бы сейчас тупиковой: подобный тандем из нынешнего распада Россию не вывез бы наверняка. Ельцин занимает первый пост в государстве, не имея над собой царя или фюрера. Но государство-то не самодержавное и даже не конституционно-монархическое. Российский президент имеет на одном уровне с собой ещё две ветви власти: Верховный совет и Конституционный суд. (Напоминаем: это конец 1991-го - начало 1992-го гг.). Если у Ельцина и есть правовой перевес над ними, то лишь в экстремальных ситуациях. О том, в каком состоянии находится страна, им возглавляемая, страшно додумывать до конца. Российская Федерация представляет сейчас собой наибольшую долю вчерашнего унитарного государства с почти оборванными хозяйственными связями. Её взаимоотношения с другими частями недавно ещё единого государственного организма темны и непредсказуемы. Оптимизм возродился после Беловежского соглашения трёх президентов, но он возрождался и угасал - за годы "перестройки" - уже не раз. Не будем спешить радоваться, чтобы не спугнуть тень надежды (которая не состоялась). Причём оценка беловежских событий решительно изменилась: в ней почти никто не видит попытки сохранить единство хотя бы трёх наиболее промышленно развитых республик бывшего СССР (1998).
Чрезвычайно сложна военная и военно-промышленная проблематика.
Российскую Федерацию будоражит, ломает нарастающий радикальный сепаратизм её субъектов и их составных частей.
Русские рассеяны по всему пространству бывших СССР и РСФСР, что то-же осложняет работу руководства Федерации.
Российское правительство прилагает все доступные ему усилия к сохранению хозяйственных связей на всей территории вчерашнего унитарного государства. Не меньше усилий прилагается к нормализации политических договорённостей со всеми субъектами самоопределения. До начала Беловежского процесса шансов на такое урегулирование почти не было. Но разве только расчёт на победу должен заставлять нас действовать сообразно долгу?
В середине декабря 1991 года наметились ориентиры нового объедини-тельного движения.
Выход предполагался такой: немедленное самоопределение России, Ук-раины и Белоруссии как Содружества независимых государств и синхронная либерализация их тесно взаимосвязанной экономики. Было решено провести эту либерализацию в повседневном партнёрстве со свободными странами Запада и Востока, фактически - при их деловом патронаже.
Инициатива троих была принята (не без колебаний) рядом других республик бывшего СССР - с подачи таких дальновидных и самостоятельных лидеров, как прагматичный Назарбаев и либеральный Акаев. Их, правда, сильно задело непривлечение "среднеазиатов" к первой встрече "славян". Но кто знает: может быть, поспешность и полуконспиративность Беловежского совещания была оправданной? Во всяком случае, это недоразумение выглядит преодолённым.1
Как развернутся отношения возникающего содружества с противостоящи-ми ему силами и обстоятельствами, ещё не ясно. Не будем спешить с про-нозом. Вернёмся к трудностям превращения монопартократии в демокра-тию.
В одном из своих телеинтервью В.Максимов (ныне покойный - 1998) говорил о ещё одной преграде для реформаторов. Он вспомнил финал неза-бываемого "Дракона" Е.Шварца: Ланцелот радуется победе, а издыхаю-щее чудище злорадно напоминает рыцарю, что оставляет ему в наследство людей "с дырявыми душами". Пусть попытается построить с ними свобод-ное и справедливое общество. И В.Максимов заключает уже от себя: "У всех нас 'дырявые души'. Пусть придут новые люди".
Но откуда же они могут прийти, эти "новые люди"?
Где их заповедник? Кто (опять?!?) взялся бы их "выращивать"? Какими методами? С какой скоростью?
Лет сто сорок назад это словосочетание ("новые люди") пропитывало русскую словесность, в частности - ткань и атмосферу знаменитого "Что делать" Љ 1. Там "новые люди" фигурировали уже как данность. Социали-стическая сновидица Вера Павловна, одна из "новых людей", пришивала кружевные рукавчики к платью (для свадьбы своей горничной) и напевала французскую песенку с жизнерадостным припевом: "Аристократов - на фо-нарь, на фонарь, на фонарь!.." И, насколько я помню, меня это в юности от Чернышевского не отвращало. Как и от Веры Павловны и её "четвёртого сна".
На самом же деле, ждать "новых людей" неоткуда. Браться снова за "выработку коммунистического" (в нашем случае - некоммунистического) "человечества из человеческого материала капиталистической" (на этот раз -социалистической) "эпохи" (Н.Бухарин) как за специальное предрефор-менное мероприятие? Разумеется, В.Максимов зовёт не к этому. По-ви-димому, он полагает, что создать "нового человека, не с "дырявой", а с цельной, здоровой и высокой душой, могут вера, культура, жизнь. Но ведь нет и не было народов, состоявших сплошь из цельнокроенных по некоему идеалу людей. А для самого скромного, всего лишь удовлетворительного их оздоровления нужно время, время и время! Ждать некогда: спасать себя и потомков придётся, уже приходится, тем самым людям, которых в трёх поколениях муштровал Дракон.
Осуществляя реформы быстро и радикально, Россия обрела бы, воз-можно, выздоровление в предвидимом будущем. Но Ельцина хватают за руки с двух сторон. Горбачёв успел (в предвидении неизбежной отмены ст. 6 Конституции СССР) провести решение о совмещении первых партийных и первых советских должностей во всей иерархии: от него, генсека, до первого секретаря сельского райкома КПСС. Советы сегодня, за некоторыми исключениями, - это епархии вчерашних руководящих коммунистов. Как избирались и Съезд народных депутатов, и ВС СССР, и ВС республиканские, известно всем: повольготней, чем до "перестройки" и "гласности", но далеко не демократически и, в основном, из тех коммунистов, которые отнюдь не все "поступились принципами". Выбран всей Российской Федерацией - при наличии альтернативных кандидатов - только президент Ельцин. Но даже ВС Федерации, который в критический момент присло-нился к Ельцину, нередко прижимает его и его сторонников к стенке. По-чему? Потому что в случае успешного проведения предложенных нынешним кабинетом реформ всей советской лестнице, от ВС до сельсовета, придётся иначе избираться, иначе функционировать, не исключено, что иначе называться, а то и трансформироваться в совсем другие органы и, главное, состоять из (не исключено, что) других людей. Как же ВС не сердиться на Ельцина, когда тот пытается создать новую исполнительную структуру - по вертикали, от себя и своего кабинета министров до района?1 Потому-то его решения тонут не только в болотах бюрократической периферии, но и вязнут в трясине квазипарламентских чтений, обсуждений, утверждений и упорных обструкций. А время - последнее уже время - уходит словно вода в песок. И шагреневая кожа возможного сокращается с каждой оттяжкой очередного жизненно необходимого решения.
Как сложна для реформаторов трансформация этой махины без взрыва, самоочевидно. Положение могут спасти только взаимная лояльность, дове-рие к новой власти и общества, и вооруженных сил, сотрудничество, тер-пение, терпимость всех участников этого мучительного процесса.
Казалось бы: тут всей либерально-демократической интеллигенции и стать бы рядом с этим правительством и разделить его ношу. На деле, од-нако, многое выглядит иначе. Случаи подобного сотрудничества есть. Но их недостаточно. И, что хуже всего, их число убывает. Причина? Гласная: власти оказались "не те", в том числе - и недавний фаворит интеллигенции: Ельцин не соответствует теоретическому идеалу демократов. Подспудная: быстрое и радикальное изменение к лучшему всего и вся у власти не получается. Материал (рушащийся советский космос) желательным переменам почти не поддаётся. Тошно участвовать в тягомотине с неопределённым концом. Прекрасные люди с брежневскими "сроками" за спиной, прихватившие нередко в лагерях и тюрьмах немалую часть горбачёвской эры, к левоориентированным фрондёрам никогда не принадлежавшие, не могут себя заставить "играть в депутатские игры", работать в казённых и полуказённых комиссиях, видеть возможного единомышленника и сотрудника во вчерашнем члене КПСС или - хуже того - аппаратчике, тем более - высоком. Из-за распространённости такого сотрудничества, ситуация представляется им порой гаже, безнравственней, чем была до "перестройки". И в этом их реплики и монологи нередко смыкаются с риторикой последышей Дракона, что весьма прискорбно.
Окидывая взглядом лагерь правительственной демократии (Ельцина и его сотрудников, помощников, советников, экспертов) и противостоящие им силы, "неучастники" порой произносят беспощадное: "Чума на ваши оба дома". И забывают, что все, в том числе иностранцы и эмигранты, мы живём в коммунальной квартире: все дворцы, и хижины, и дом ("оба дома") - в одном коридоре. Для многих и впрямь это - игры. Но для всех ли? "Четвёртая власть" по традиции отказывается иметь фаворитов среди лиц, стоящих у кормила страны. Свободная пресса, едва в горбачёвском СССР народившись, так же верна своему родовому инстинкту оппозиционности, как едва вылупившиеся цыплята - своему (клевать). А может быть, самое время хотя бы одной из недавно проельцинских газет таковой и остаться, чтобы объяснять, а не только клеймить его намерения, решения и ошибки. Но быть правительственной газетой или телеканалом в России снова стало "не комильфо". По-видимому, ни над кем предрассудки не имеют такой власти, как над "вечными революционерами" (Иван Франко).
Возросшая свобода самовыражения, лишая критику личного риска, ши-роко распространяет этот рефлекторный негативистский максимализм. Скептическая самоизоляция многих людей, вчера ещё по-диссидентски ак-тивных, от "казённой" деятельности обидно уменьшает полезность для об-щества возросшей свободы. Невозможно угадать, что будет завтра, но пес-симизм повального несотрудничества с властью нехорош тем, что сегодня он не отвечает насущным требованиям жизни, да и несправедлив.
Ещё раз - о бывших коммунистах (не о тех, кто возрождают старую банду под несколькими новыми кличками). Гигантское раковое образование
КПСС давно включало в себя немало людей, коммунистами в душе не явяв-
шихся. Некоторые из них не выходили из постылой не-партии (на деле -государственного каркаса), только потому, что это было опасно или дис-комфортно в социальном и профессиональном смысле. Другие - потому, что не придавали никакого значения партбилету. Иные и попали туда по инерции должности, жизни и среды. Во всяком случае, имеет ли сегодня смысл решительно отсекать контакты со вчерашними коммунистами, нетребующие от нас измены себе? Сегодня с пытающимися, по их утвержде-нию, обновиться, очиститься "мытарями и блудницами" можно на любом уровне говорить откровенно. Или "надоело говорить и спорить"? Тогда на-до уйти от мира, а не судить его. Не проявление ли это некоторого высоко-мерия "чистых"? Вспомним, какие правительства пытались вразумить Са-харов, Солженицын, Григоренко и многие другие. В том числе и диссиденты эпохи петиций и писем-протестов, часть которых ныне так нигилистически критична по отношению к власти, что даже не пытается с ней дискутировать. Кстати, и многие диссиденты успели довольно долго проходить в членах КПСС. Многие вышли из партии лишь при Горбачёве, а то и позже.
Не знаем ничего несправедливей по отношению к целой человеческой категории (во всех случаях), чем "все они одним миром мазаны".
Две притчи говорят об опасности как лжи, так и тотального недоверия к ранее солгавшим. С детства мы помним басню о пастушонке, который не-сколько раз, забавы ради, пугал деревню криками: "Волки!" Люди сбега-лись, а волков не было. Когда же волки, действительно пришли, никто не поверил отчаянным крикам пастуха и дело кончилось плохо.
Восточная притча интерпретирует тот же урок иначе. Путник в пустыне несколько раз обманывался миражом. В какой-то раз он не поверил тому, что видит, не пошел в его направлении и умер от жажды в нескольких сот-нях шагов от оазиса, принятого за очередной мираж.
Проведём аналогию между ГКЧП 1991 года и деятелем, ему по сути дела альтернативным. Хотя при поверхностном взгляде общее отыскать можно. Напомню, что в 1900-х гг. все те, кто стояли "левее" "правого края" "октябристов", относились к этому деятелю сугубо отрицательно. В том числе и "кадеты" (конституционалисты-демократы, или "партия народной свободы"). Но прежде, чем перейти к вышеозначенной аналогии, сделаем небольшое отступление. Безотносительная справедливость требует в каждой житейской и политической комбинации наибольшего приближения к Абсолюту не посредством воплощения в жизнь идеальной максимы Добра (на Земле она не реализуема), а всего лишь в процессе выбора наименьшего Зла. Но уж действительно наименьшего. Путь же к наименьшему Злу приходится иногда, в не имеющих другого выхода ситуациях, выбирать, для спасения многих жизней, и "чрезвычайный". Ставит ли это на одну доску ГКЧП и Столыпина с его чрезвычайными мерами против террористов? Или ЧК 1918-го и других лет и генерала Корнилова лета 1917 года? Нет, не ставит, ибо ценой наименьшего Зла Столыпин и Корнилов пытались увести Россию от Зла наибольшего. Пытались, но не сумели: их предали. Приведём свидетельство человека, настроенного по отношению к царю и его правительствам в упоминаемые им годы без сентиментов. Этот отрывок покажет, как мало проницательны в своём понимании истинного соотношения общественно-политических сил на их родине были в своё время иные позднее прославленные историки. Под термином "оппозиция" автор подразумевает партию "кадетов" и её союзников, т.е. политический "центр" тогдашней России. Замечу, что мемуары писались в Англии. К чести для замечательной публицистки и политической деятельницы А.Тырковой-Вильямс, она успела, уехав из России, многое переосмыслить. Примером могут служить следующие строки (речь идёт об отношении Думы к методам борьбы Столыпина против террора):
"...значительность Столыпина оппозиция отрицала, да и царь вряд ли до конца оценил. Но годы идут и Столыпину в смутном переходном думском отрезке русской истории отводится всё больше места. Но и тогда, при первой встрече с ним, Дума почувствовала, что перед ней не угасающий старый Горемыкин, а человек полный сил, волевой, твёрдый. Всем своим обликом Столыпин закреплял как-то брошенные им с трибуны слова:
- Не запугаете!
Высокий, статный, с красивым, мужественным лицом, это был барин по осанке и по манерам и интонациям. Говорил он ясно и горячо. Дума сразу насторожилась. В первый раз из министерской ложи на думскую трибуну поднялся министр, который не уступал в умении выражать свои мысли думским ораторам. Столыпин был прирожденный оратор. Его речи волновали. В них была твёрдость. В них звучало стойкое понимание прав и обязанностей власти. С Думой говорил уже не чиновник, а государственный человек. Крупность Столыпина раздражала оппозицию. Горький где-то сказал, что приятно видеть своих врагов уродами. Оппозиция точно обиделась, что царь назначил премьером человека, которого ни в каком отношении нельзя было назвать уродом. Резкие ответы депутатов на речи Столыпина часто принимали личный характер. Во Второй думе у правительства уже было несколько сторонников. Но грубость и бестактность правых защитников власти подливала масла в огонь. Они не помогали, а только портили Столыпину. В сущности во Второй Думе только он был настоящим паладином власти.
В ответ на неоднократное требование Думы прекратить военно-по-левые суды Столыпин сказал:
- Умейте отличать кровь на руках врача от крови на руках палача.
...После этой речи я сказала во фракции:
- На этот раз правительство выдвинуло человека и сильного, и даровитого. С ним придётся считаться.
Только и всего. Довольно скромная оценка. У меня, как и у других, не хватило политического чутья, чтобы понять подлинное значение мыслей Столыпина, чтобы признать государственную неотложность его стремления замирить Россию. Но даже моё простое замечание, что правительство возглавляется человеком незаурядным, вызвало против меня маленькую бурю. Особенно недоволен мною был Милюков. Пренебрежительно пожимая плечами, он бросил:
- Совершенно дамские рассуждения. Конечно, вид у Столыпина эф-фектный. Но в его доводах нет государственного смысла. Их ничего не стоит разбить.
У меня с Милюковым тогда были хорошие отношения, которые отчасти выражались в том, что мы без стеснения говорили друг другу, что думали. Но в этот раз у меня мелькнула смутная мысль, которой я ему не высказала:
- А ведь Столыпин куда крупнее Милюкова.
С годами эта мысль во мне окрепла. Не знаю, когда и как вернётся Россия к прежнему богатому и свободному литературному творчеству, но думаю, что придёт время, когда контраст между государственным темпераментом премьера и книжным догматизмом оппозиции, волновавшейся в Таврическом Дворце, поразит воображение романиста или поэта". /А.Тыркова-Вильямс, "На путях к свободе". Изд. OPI, Лондон, 1990; стр. 346 - 347/.
Наше - поразил. Впервые он удивил нас в 1960-х гг. после прочтения губернаторских отчётов и личных посланий неуёмного саратовского губернатора царю. Затем - при чтении думских речей Столыпина. И окончательно сформировался в наших умах этот образ после прочтения "Красного колеса" Солженицына.
Именно "книжный догматизм", о котором упоминает Тыркова-Ви-льямс, заставляет нас говорить об "идеизме", а не "идеализме" интеллигенции. Фетишизируются ею скорее привычные идейные штампы, чем глу- боко осознанные идеалы. Когда читаешь у Тырковой-Вильямс о Милюко-ве, перестаёшь удивляться его просоветизму в последние годы жизни.
Всё это не значит, что нет в нынешней внутрироссийской либеральной прессе голосов трезвых, вдумчивых, оценок глубоких, критики благотвор-ной. Но разве когда-нибудь серьёзный анализ действовал на широкого чи-тателя так впечатляюще, как хлёсткая пародия, ядовитая карикатура, эф-фектный наскок? А их куда больше. Ельцину без конца напоминают: "сто дней" прошли; где же президентские победы и одоления? Но Ельцин принял
под свою руку не США, а РСФСР, - и потому расхожая аналогия не рабо-тает. Содружеству независимых государств - без году неделя, да и то на бумаге, а от его учредителей хором требуют весомых и зримых результатов "нового курса", откровенно и прикровенно браня их за всё то, что творится "на просторах Родины чудесной" восьмой десяток лет. Так Ленин требовал "бутылки хорошего молока для каждого пролетарского ребёнка" от восьми-дневного (!!!) Временного правительства.
Господа, не уподобляйтесь, ради всего святого, благородным кадетам, стоявшим резиновой стеной между правительством и обществом. Если вы действительно реформаторы и прогрессисты, то не с Ельциным вам пред-стоит борьба. Ради генетического своего "хобби", - проявлять в любых ситуациях (кроме тоталитарных!) оппозиционность и вольнодумство, - вы можете выбить из рук президента России, а значит выронить и из своих рук последний шанс.1
Если остроумные шаржи на Буша, Коля, Миттерана, Шамира и т.д. ничего в их странах всерьёз пошатнуть не могут, то в сегодняшней России это не так. Когда в обстоятельствах крайней неустойчивости публицисты с репутацией передовых и честных раздувают перед измученными, ожесто-чёнными согражданами каждый способный их, этих сограждан, взволно-вать промах правительства, действительный или мнимый, последствия мо-гут быть много мощней вызвавшей их причины. Но опять и опять проявля-ется синдром, отмеченный "ренегатскими" "Вехами": помогать правитель-ству - всё равно, что пожимать руку жандарму (хотя попробуй - поживи без жандарма). Интеллигенция же обязала себя быть оппозиционной - это её bon ton. Даже если в данную минуту мешать правительству - всё равно что кричать на похоронах "таскать вам не перетаскать". А жандарм (по-французски - "человек с оружием") - всего-навсего страж правопорядка. На этот раз - не безнадёжного. Но с безусловным рефлексом не поспоришь. На этот раз действует, по-видимому, рефлекс ещё и компенсаторный. Интеллигенция берёт реванш за свой вчерашний ("образованщицкий") конформизм.
Великое множество критиков Ельцина просто не даёт себе слишком уж большого труда вдуматься в то, что конкретно пытаются сделать он и его единомышленники и чем это отличается от реформаторских усилий всех его предшественников послесталинского периода. Вы читали в трудах или слы-шали из уст любого из них, включая Горбачёва, что-либо похожее на по-следовательно выражаемые Ельциным, по меньшей мере, с 1989 года, мысли? На его программные выступления 1991 года? На его отношение к проблемам земли, собственности, марксизма-ленинизма, партийности, внешней политики, ВПК, армии? Вы сами, лично (я обращаюсь к поря-дочнейшим из его критиков), хотя бы чисто теоретически, можете разре-шить нынешние (1992) задачи России быстро и просто? У России нет в запасе сорока лет для блуждания по пустыне с целью перевоспитания или ожидания естественной убыли людей, вышедших из прошлого. Да и нет в её распоряжении такой безопасной (несмотря на сушь и прочие неудобства) безъядерной пустыни, как та, которую через три тысячи с лишним лет пос-ле Исхода Израиль вернул Египту почти без экологических повреждений. Между тем, эта несостоятельная аналогия у всех на устах. Можно, мол, было добраться за три недели, а Моисей проводил их по пустынным пескам сорок лет. Моисей знал, что делал: он хотел привести в Землю Обетован-ную не египетских рабов, а их свободных детей и внуков. Россиянам же некого и некуда выводить: они - на своём месте. И, повторяем, у них нет в запасе сорока лет.
Кстати, несколько слов по ходу диалога (ночь с 7-го на 8-е декабря 1991 года) между вернувшимся на экран Центрального Телевидения Влади-миром Молчановым и Александром Бовиным, журналистом и дипломатом, позднее - послом России в Израиле. Речь снова шла о том, что Горбачёв, Шеварднадзе, Яковлев и Ельцин "вышли из сталинской шинели" и уже по-тому способны разрушить старое, но не создать новое. Две шинели: гого-левская и сталинская - реминесценция, на первый взгляд, уже никак не оправданная: Акакий Акакиевич и... Сталин? Она правомерна разве что в том плане, что сталины резко повышают количество башмачкиных в обществе. В этом смысле почти все те, кто успели поработать гуманитариями, учителями, политиками, сотрудниками media, деятелями подцензурного
искусства в СССР, да и работниками многих технических и естественных наук, - башмачкины, которые "вышли из сталинской шинели". Стыдно вспоминать даже школьные курсы советского времени. И далеко не толькопо русской литературе. И опасная писанина в стол и в Самиздат в этом не
утешают. Между тем, Ельцин не делал аппаратной карьеры при Сталине (ему было в год смерти Сталина 22 года, и он начинал как инженер-стро-итель, а не как профессиональный комсомольский вождь). Да и не имеет это решающего значения: мы видим, что исстрадавшиеся рядовые пенси-онеры и ветераны остаются подчас куда более принадлежащими прошлому, чем иные вчерашние члены ЦК и даже Политбюро. Так, может быть, вдумаемся во внутреннюю эволюцию хотя бы некоторых из этих людей и присмотримся к ним сегодняшним, а не позавчерашним?
Может быть, заповедь: "Не сотвори себе кумира" - относится даже к таким внеконкурентным для "левого" интеллигента рефлексам, как приоритет протеста против власти перед её поддержкой? Бог для иудея и христианина не кумир, потому что он никогда не снимает с человека бремени выбора. А кумир - снимает: он правит без участия разума и совести своих рабов. Сколь многими было уже сказано и написано, что свобода, в том числе и свобода слова, лишь увеличивает меру нашей ответственности. Нас ещё недавно законно возмущала необходимость лгать или молчать, писать в стол, в Самиздат, в Тамиздат, уходить при несоблюдении правил игры в тюрьму, в изгнание, в эмиграцию.
Что же мы нынче - против свободы слова? Предлагаем опять начать лгать? Снова молчать? Нет, нет и нет, ни для себя, ни для других. Мы, как и многие, против легкомысленного искажения картины из всяких по-сторонних для истины соображений: идеологии, стандартов и предрассудков среды, тщеславия. Тем более - в такой трагический час и в такой трагической теме, как то, о чём мы сейчас говорим. Разумеется, никогда не могут быть исключены добросовестное заблуждение, честная ошибка. Но мы против смешения и отождествления по сугубо второстепенным и внешним признакам совершенно различных обстоятельств и деятелей. Наконец, мы с теми, кто ратует за осторожность в осуществлении любого своего права, самого несомненного.
Спешим ли мы сотворить себе кумира из Ельцина? Ни в коей мере. Мы пристально наблюдаем его с тех пор, как он начал действовать, а не только озираться по сторонам и пробовать ногой воду. И он представляется нам сейчас политиком, выбравшим, подобно Столыпину, реальный путь "наименьшего Зла". Но выбрать ещё не означает осуществить.
Разумеется, политиков, которые, подобно Сперанскому или Столыпину, сами вырабатывали бы принципиальную часть своих реформ, в истории крайне мало. Особенно трудно ждать их появления после семидесяти с лишним лет тотального вытаптывания всего живого, честного и самостоя-тельного в обществе и на всех этажах власти. Кроме того, главы государств (даже деспотических) не берут всё на себя, а пользуются услугами специ-алистов. Только вот для Горбачёва и Абалкин с Рыжковым оказались черес-чур либеральными: пришлось заменить их Павловым. А Ельцин сумел вы-брать в 1988 году "межрегионалов" и Сахарова в качестве своей партии. Ельцин давно уже работает с людьми, представляющими серьёзную научную и практическую мысль России и Запада. Он сумел разобраться в том, кто прав и почему. Ельцин использует аппаратчиков, разделивших его программу? Так разделивших же! В управлении без профессиональных аппаратчиков не обойтись. В некоторых из них он ошибётся, и, возможно, горько, но что же делать? Надо думать, что не во всех. Его, как изволят шу-тить периодика и ЦТ, "наместники" на периферии оказались так же беспо-мощны, как комиссары Временного правительства в провинции 1917 года? Естественно: у них нет ещё ни аппарата, ни законодательной основы для решительных действий. Местные органы власти против них; законода-тельные нововведения Ельцина саботирует Верховный Совет Федерации. Побывавший недавно в Израиле экономист, публицист и прозаик Николай Шмелёв оценил побуждения правительства Ельцина как честные и принципиальные, а программу его - как перспективную, хотя и нуждающуюся в существенных коррективах и для них открытую. В отличие от всех горбачёвских суетливо-импотентных новаций: разорительной антиалкогольной утопии, ублюдочного "Закона о предприятии", запрещения посреднических кооперативов ("рынок" без торговли), борьбы с "нетрудовыми доходами" (очередное "раскрестьянивание", погромы теплиц и личных хозяйств), парализующего налогообложения и финансовых художеств Павлова. Горбачёв, к месту вспомнить, автор и печально известной брежневской "Продовольственной программы" 1982 года. Если же, добавил д-р Шмелёв, шансы успеха реформ правительства Ельцина не более, чем 50 на 50, то не только потому, что новое законодательство надо ещё шлифовать и совершенствовать (это естественно и данной команде под силу), а из-за общего состояния страны и Содружества, из-за сомнительной обратимости данной фазы распада, из-за бешеного сопротивления прежнего кадрового массива Системы (он цел).
Может быть, всё-таки имеет смысл хоть на какое-то время, хотя бы в ви-де аванса, отнестись к нынешнему правительству России со страстию к беспристрастию?
Россия ещё не демократия. К демократии ей ещё надо прийти по очень крутому и очень узкому перевалу. Если справа - стена, слева - обрыв, а на утёсах нависшие лавины, можно ли пустословить, идя в альпинистской связке?
Не подпереть ли плечом хоть один раз в истории российской свободолю-бивой интеллигенции небезнадёжное правительство? Безнадёжные мы под-держивали так щедро... Правда, тогда мы были "образованщиной". Но те-перь-то мы обрели себя?
"Живая власть для черни ненавистна?.."
Но "левый" интеллигент претендует на то, что он не чернь и не "сексот секунд". Так, может быть, как говаривал в своё время М.С. Горбачёв, "давайте определимся по данному вопросу, товарищи"?