Штурман Дора Моисеевна : другие произведения.

Сказание о магните всевластия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Д. Штурман

  
  
  

СКАЗАНИЕ О МАГНИТЕ ВСЕВЛАСТИЯ

   "...от детской книжки, которую почитывают и взрослые, к книге для взрослых, которую с удовольствием читают дети."
  

Джон Р.Р.Толкиен

  
  
   "Покой нам только снится..."
  

Александр Блок

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПРОЛОГ

  
  
  
   Моему поколению (1920-е годы рождения, чуть раньше, чуть позже) покой не снится лет с 12-ти - 15-ти. То есть во сне, может быть, он нас и навещает, но редко. Поэтому я выбираю для своих раздумий о четырёх недавно прочитанных мною книгах этот банальнейший из банальных эпиграф (первый из двух эпиграфов - цитата из книги Дж.Р.Р. Толкиена "Хоббит, или туда и обратно"). Меня, к примеру, чаще посещают во сне кошмары, в том числе камеры и лабиринты, из которых нет выхода. Они приходят ко мне из алма-атинской внутренней тюрьмы. В её камерах-одиночках два моих однодельца и я провели "жаркое лето" 1944 года, прихватив ещё и полтора месяца осени. Поэтому я и выбрала для своих заметок, в качестве второго из двух, вышеозначенный затёртый до дыр эпиграф.
   Как всегда, при встрече с загадочным словом "банальность" передо мной возникает давний очерк Наума Коржавина "О пользе банальных истин". Название привожу по памяти, но по смыслу точно. Может быть, не о пользе, а о смысле или о правде...
   Что же такое "банальность"?
   В "Словаре иностранных слов" (изд. "Советская энциклопедия", М., 1964) сказано: "Банальный (фр. banal) - заурядный, пошлый, избитый". Мимоходом замечу, что слова "пошлый" в словаре этого года издания нет, хотя оно не менее загадочно, чем "банальный". Объяснять же одну загадку через другую рискованно. Впрочем, это не ново.
   Вернёмся, однако, к слову "банальный" ("банальность"). Что же это такое? Мысль самоочевидная, но затёртая частым, к месту и не к месту, словоупотреблением до уровня бездумного штампа? Соответствуют или не соответствуют банальные (?) истины реалиям жизни или "истина" и "банальность" - антонимы? А может быть, банальность, в отличие от истины, это "слова, слова, слова" - без обеспечения действием?
   У слова "банальность" ("банальный") много значений и его, повторим, так же трудно однозначно определить, как слово "пошлость". Разве что - в каждом конкретном словоупотреблении объяснять заново, что на этот раз имеешь в виду.
   Обычно от того, что представляется собеседникам банальностью, они отмахиваются как от назойливой мухи. Действительно, бездумным, автоматическим словоупотреблением можно превратить в пустые штампы и десять Заповедей. Ведь их треплют не только бездумно, но и лицемерно, своекорыстно. Значит ли это, что они банальны?
   И что знаменательно? Полностью соблюсти Заповеди, например, категорическое "не убий", немыслимо не только для обыкновенного человека, но и для святого. Срывая цветы, - мы убиваем; ступая по земле, мы топчем тех, кто у нас под стопой, видимых и невидимых. Недоступной для нас остаётся не только такая "банальность", как "не убий", но и все остальные. Например, "не пожелай жены ближнего своего". Попробуй не пожелать, если она хороша, притягательна и желает тебя. Иосиф Прекрасный и отец Сергий в этом смысле далеко не типичны. Да и они пожелали, но не уступили своему желанию.
   Так построен круговорот в посюстороннем мире, и даже лучшим из нас неизбежно приходится взвешивать меру греха в своих поступках и избирать наименьшую, но не нулевую. Мы всегда стоим перед омутом выборов, большинства которых так и не успеваем заметить, не то что осмыслить. И если копнуть поглубже, то окажется, что банальность подчас оборачивается истиной, о которой куда легче болтать, чем ей следовать.
   В книгах, о которых пойдёт речь ниже, отчётливо возникает неодолимая глубина многих "банальных истин".
  

* * *

   Моё поколение растили на голодном книжном пайке. Особенно по так называемым гуманитарным предметам, но не только. На наше (советское с рождения) время выпали, кроме "гуманитарной" лжи, и отрицание теории относительности, и лысенковское мракобесие в биологии, и борьба с "реакционной лженаукой" кибернетикой, - всего не упомнишь. А о науках общественных и даже чисто филологических нечего и говорить. Чего стоило одно только бессмертное дацзыбао для всеобщего зазубривания - брошюра "Марксизм и языкознание" великого языковеда Иосифа Виссарионовича Джугашвили? Внуки наши уже не знают, кто такой Джугашвили Иосиф Виссарионович. Это товарищ Сталин, дети, вождь и учитель ваших дедов. А гонения на "безродных космополитов" и срывание с них "всех и всяческих масок"? В частности - русских псевдонимов при еврейских фамилиях. Псевдонимов, часто навязанных им начальством. А дело "врачей-отравителей"? От мучительного уничтожения спасла обвиняемых и подследственных только смерть Сталина. Правда, не всех: кое-кто из арестованных успел умереть под "следствием" от пыток. Здесь перечислено лишь пережитое моей средой, - и то далеко не всё. Не переписывать же, вслед за Александром Солженицыным, весь многомиллионный мартиролог лиц и сословий, убиенных советской властью? Да и возможно ли всех учесть? Наше младенчество, детство, юность и молодость прошли под знаком и на фоне бесчисленных массовых и единоличных умертвий, зачастую лишенных даже палаческой логики.
   Итак, о школьном книжном пайке. Он был тенденциозен и скуден. Спасало нас от него только бессистемное чтение. Иногда в чудом уцелевших от обысков закрытых (и даже изнутри занавешенных) семейных книжных шкафах; на чердаках - в заколоченных ящиках; на антресолях и в тому подобных схронах и захоронках нам удавалось раскопать кое-что нестандартное, не совпадающее со школьным и внеклассным пайком. А в провинциальных (городских, местечковых и бывших губернских) библиотеках, ускользнувшие случайно от государева ока, открывались нам книги и вовсе запретные. Мне достаточно вспомнить, кроме домашней, Запорожскую, Бухарскую и Алма-атинскую городские библиотеки времён моего "детства, отрочества и юности". И тихих седеньких старушек-библиотекарш из "бывших", которые подводили нас к неказистым, задвинутым в самые тёмные уголки полкам. Они чуяли, кого к чему подводить.
   Позднее, в тюремной (внутренней тюрьмы НКГБ Казахстана) библиотеке открылись трём однодельцам настоящие "золотые россыпи", уж никак нами не ожидаемые. Там царил "конфискат", изъятый у разных формаций "врагов народа" при обысках и арестах за долгие годы. В книгах порой сохранялись попутные, видно, ещё домашние, замечания (и размышления) их бывших хозяев, отметки ногтем, уже тюремные. Персонал тюрьмы в литературе, по-видимому, не разбирался. Да и как могли бы использовать эти книги тюремные их читатели? Сидельцев "внутренних тюрем" ожидали чаще всего "срока огромные" или пуля в затылок. Мы были из числа немногих счастливчиков, получивших пятилетний (как тогда говорили - "детский") срок. Впрочем, и менее, чем за пять лет, "умельцы" ГУЛага загоняли заключённых в братские могильные ямы. Пример: О. Мандельштам
   Книги выдавались арестантам (тем, кому выдавались: некоторым их вообще не давали - до конца) по разрешению следователя, обычно - после полутора - двух месяцев допросов и уже вплоть до отправки в лагерь или в братскую яму. Полагалась одна книга на десять дней, но нам, всем троим, доставались не одна, а четыре-пять, да ещё самых толстых. Спасибо тебе от нас (двоих из троих уже нет на этом свете), Валечка, алма-атинская тюремная библиотекарша-"вольняшка", за твоё доброе сердце и готовность на риск, за облегчение нашей одиночной пытки. Ты ухитрялась даже спросить, за что мы сидим, и шепнуть, оставляя мне пять толстенных книг, что мальчишки тоже много читают. Светловолосая, голубоглазая, худенькая, ты выглядела намного моложе нас, а нам исполнилось по двадцати одному.
   Конечно, мы были тогда (как положено) атеистами. Все, кроме матема- тика Вальки: на физмате увлекались богоискательством. А может быть, уже агностиками - под Валькиным мощным интеллектуальным воздействием? Не помню точно, в тюрьме или уже в лагерях мы начали колебаться, но Бог и Дьявол ещё многие годы были для нас могучими метафорами, не более то-го. При этом Бог представлялся нам символом абсолютного Добра (мы бы- ли детьми добрыми). Но Сатана, Мефистофель, Демон (много позднее - булгаковский Воланд и его команда) как-то двоились. Они почему-то не
   воплощали в себе, по нашему ощущению, Зла абсолютного. Скорее они виделись нам своеобразными "санитарами леса". Демон юного Лермонтова,
   ровесник своего автора, вообще не был, в наших глазах, посланцем Ада.. Он пришел на Землю из какого-то другого Космоса, нам неведомого. Изгнанник, отвергнутый Ангел, одной скорбной своей слезой прожегший камень у опустевшей кельи своей возлюбленной. Дух обиды и одиночества, персонаж для Лермонтова сугубо лирический, - мы оставляли его вне перечня злонамеренных сил. Много лет спустя мне стал чем-то напоминать его так рано ушедший из жизни Олег Даль. Очевидно, в этом сказалось духовное родство между Далем и Лермонтовым.
   Вернёмся, однако, к "санитарам леса". В известных нам тогда метафорических интерпретациях, они делали свою грязную и жестокую работу - для? вместо? - сил Добра. Они карали Адом преступивших Заповеди или не устоявших перед соблазнами, продавших им, искусителям, свои бессмертные души за преходящие земные блага.
   В книгах же, свои впечатления от которых я попробую - под определённым углом зрения - высказать, речь идёт не о чертях разных модификаций, неустанно, изобретательно и коварно выгрызающих из человечества души нераскаявшихся грешников. В них, в этих книгах, речь идёт о Зле абсолютном, о пожирателях Жизни как таковой и Добра - в первую очередь.
   Здесь речь идёт о поединке, в котором Жизнь (Бытие, Обыденность) вынуждена ставить на кон в зловещей игре себя самое. И в случае поражения у неё не будет возможности отыграться. В постановке вопроса о Добре и Зле (главном вопросе Жизни) существенным своеобразием отличаются "Хроники Нарнии", но о них - позже.
   При этом Жизнь - это жизнь во всём её многообразии, и многое в ней не безупречно. К тому же она ещё и беспечно-забывчива. Люди в подавляющем своём большинстве не живут для того, чтобы сражаться со Злом. Они живут, чтобы жить. Их воинственность, по природе своей, либо ответна, либо связана с какими-то их целями. Порой, признаемся, не слишком почтенными. Но уничтожение жизни как таковой в их расчёты не входит.
   В отличие от Жизни живых, Зло, от которого вынуждены защищаться
   герои прочитанных нами книг , есть самоцель. Уничтожение сущего или
   превращение побеждённых в бессловесных рабов - задача, смысл бытия и страсть этого Зла.
   Говорят и пишут, что перечисленные нами в примечании книги - это всего лишь детские сказки. Утверждают, что история Гарри Поттера - дешевая авантюрная поделка и даже что по-настоящему хорошие книги не бывают такими длинными. Я пишу это, с нетерпением ожидая пятого тома и надеясь, что он не будет последним. Но в книжном мире многотомников не так уж и мало. К примеру - "Сага о Форсайтах" Джона Голсуорси или "Иосиф и его братья" Томаса Манна... Утверждают также, что достойные серьёзного внимания книги не изобилуют "белыми" и "чёрными" чудесами. А как быть с романами Жорж Занд, в которых наличествует и то, и другое? Многотомную сагу о разнопоколенных Форсайтах, Монтах и их родне такие строгие ценители, как Анна Ахматова и Лидия Чуковская (и не они одни), относят к литературе второго ряда, второго сорта ("второй свежести"?). Я - читатель (говорю это без тени иронии) не столь искушенный, более простодушный. "Сагу о Форсайтах" я числю в своих любимых книгах и перечитываю всю жизнь.
   Критики повествования о Гарри Поттере в российской прессе дошли до того, что объявили его автора пропагандисткой расизма. И не где-нибудь в дешевом листке, имя которым сейчас в Российской Федерации - легион, а в "Литературной газете". Ну, что ж, "кто ищет, тот всегда найдёт." Мы лишь подивились изобретательности интернационалистов новейшей выпечки. Но и о Гарри Поттере мы поговорим позже. Скажу только, что на склоне лет книги редко захватывают так, как захватывали в юности. Требования к ним как правило возрастают. А может быть, слабее работает воображение. Не исключено, что старея мы потихоньку возвращаемся в детство и нам опять начинают нравиться сказки. Как пел когда-то Юрий Кукин: "Ну, а семьдесят - то же, что десять". Не начинаем ли мы к восьмидесяти всё сначала - с любви к сказкам, если судьба оставляет нам для этого время? Хорошо бы. Так или иначе, нескольким моим друзьям-ровесникам и мне полюбились эти новые для нас книги. И мы сочли свою в них влюблённость щедрым подарком судьбы. Ибо интересного чтения у нас хватает, и необходимого - тоже, но влюблённость в книги возникает в нашем возрасте редко. Да ещё, как многим представляется, в сказки. Впрочем, книгами жанра, который теперь называется (в отличие от научной фантастики) "фэнтези", нас издавна баловали и Брэдбери, и братья Стругацкие, и Кларк, и Лем, и далеко не они одни.
  

* * *

   Вернёмся, однако, к размышлениям о Зле абсолютном, а не о, так сказать, "санитарном" (со всеми его садистоидными переборами и злокозненным озорством).
   Начну издалёка.
   Выражаясь в терминологии советских 1950-х - 1960-х годов ("То-то физики в почёте, то-то лирики в загоне"), условные "лирики" прочтут книги о борьбе между Злом абсолютным и Добром (или с Жизнью как таковой) по-своему, преимущественно с точки зрения нравственной. А условные "физики" смогут интерпретировать ту же ситуацию в терминологии, к примеру, Второго закона термодинамики, то есть как метафору закономерного распространения энтропии на всю Вселенную. Однако, насколько я знаю, астрофизикам всё чаще приходится наблюдать явления, которые не укладываются в привычную термодинамическую схему. Несомненной до сих пор уверенности учёных в роковой обречённости Вселенной на тепловую смерть начинают мешать последние двадцать - двадцать пять лет некоторые вновь открывающиеся астрономические факты. По господствующей по сей день схеме этих фактов не должно быть, но они есть. Откуда-то, возможно, через так называемые "белые дыры", во Вселенную, выравнивающую свою температуру до абсолютно исключающей биологическую жизнь, поступают (если "лирики" правильно поняли) потоки энергии, что досаднейше нарушает стройную картину тепловой смерти. Кстати, о том, что такое "энергия", учёные, кажется, так ещё и не договорились. Так что название это, в какой-то мере, условно. Как, впрочем, и многие другие. Однако же некая (пусть и
   очень малая) вероятность того, что откуда-то во Вселенную притекает энергия, оставляет нам крупицу надежды. Даже намёк на перспективу, ставящую под сомнение обречённость Жизни на вымерзание, - это "тоже красиво".
   Разрешим себе не дилетантский экскурс в точную науку, а метафору, чисто лирическую. Тьма Зла абсолютного есть синоним ещё и абсолютной Пустоты. Её холод таков, что исключает какие бы то ни было споры Жизни. К тому же эта Тьма, в отличие от астрофизической, ещё и чудовищно агрессивна. Её стремление бесконечно расширяться в идеале (в её идеале) не оставляет Жизни никаких лазеек, ибо она субъективно зла.
   Наиболее полно и ярко суть этой Тьмы воспроизведена во "Властелине колец" Дж.Р.Р.Толкиена, но и об этом - позже.
   Разумеется, в своём астрофизическом варианте Тьма (тепловая смерть Вселенной) не может иметь ни целей, ни побуждений, ни коварства. Она
   объективно исключает жизнь. Только и всего. Но в тех сюжетах, о которых мы сейчас говорим, Тьма метафизически персонифицирована. И эта
   интерпретация выглядит намного страшней, чем астрофизическая. Во всех своих вариантах эта Тьма испытывает неукротимую, неизбывную потребность в мучительстве и уничтожении всего живого. И прежде всего она отличается активнейшей нетерпимостью к нравственной вменяемости. Чудовищно властолюбивая, она жаждет не только уничтожать, но и уничижать (иногда второе сильнее первого). Мы имеем здесь дело не со свойством "равнодушной природы", а с феноменом нравственным, точнее - с её, нравственности, полным отсутствием. Это тоже смерть, но движимая тотальной, субъективной потребностью в убийстве.
   "Природа хаотична, но не злонамеренна", - сказал когда-то Эйнштейн. Здесь же речь идёт о коварстве изощрённом и злонамеренном.
   Правда, в романической интерпретации, рабы и пленники этой Тьмы, борющиеся по принуждению на её стороне, могут сохранять в глухих закоулках своих запуганных, замученных душ ростки живой Жизни. Тьма эти ростки чует. Она изобретательно давит их страхом боли, а в случаях, с её точки зрения, необходимости - чудовищной болью и даже смертью.
   Однако, как правило, в отличие от Тьмы астрофизической, эта Тьма не может сохранять свою мощь, не подпитывая её кровью и муками своих жертв. Кроме того, как это ни странно, она не безысходно победоносна. Претерпев поражение от сил Бытия (что тепловой смерти, в традиционной трактовке, не угрожает), она рассыпается в мельчайшие зёрна, заползает в "мрачные пропасти Земли", а в миру остаётся существовать в некоем разреженном, рассеянном состоянии. И мы принимаем её злобные, смертно-чёрные зёрна, бытующие в мире вперемежку с Обыденностью и Бытием, за сумерки, за серость ненастного дня, за предрассветный или вечерний морок. И если не догадаться, чтл это за морок, и не вступить с ним своевременно в бой, то зёрна Тьмы будут непрерывно и всё более жадно высасывать из окружающей их среды Свет и Жизнь и переваривать их, превращая субстанцию Света в субстанцию Тьмы. Нередко носители этой Тьмы - люди или бывшие люди, что куда страшнее, чем безлюдная Тьма остывающей Вселенной. Ибо во всех книгах, о которых идёт здесь речь, воспроизведена измена человечности себе самой - измена, крупица которой затаилась, возможно, во многих из нас. Но лишь немногие позволяют ей стать доминантой своего существа В ряде случаев, после очередного поражения, Тьма слабеет настолько, что её субъективизированное воплощение вынуждено вступать в симбиоз с другим субъектом и, пока не окрепнет, жить в его теле, как червь, питаясь его соками. Иногда она восстанавливает свои силы колдовскими обрядами, "чёрной магией" (чудесами Зла), и снова вступает в бой с ненавистной ей нравственной нормой, со здоровой нравственностью в человеке и человечестве.
   Её, эту собирательную гиперболу антиморализма, нельзя одолеть окончательно, раз навсегда. Однако безысходно, безвыходно, однозначно её по-
  
   беда в людях отнюдь не предопределена. Она претерпевает от смелых, сильных и добрых поражения и тогда надолго теряет силу. Людям помогает в этих случаях "белая магия" - чудеса Добра.
   В некоторых вариантах этого противоборства Тьма - безжизненная, убийственная, но бесчувственная (тепловая смерть), - вступает в естественный симбиоз с Тьмой персонифицированной, исполненной ненависти к людям и ко всему, что есть в Жизни доброго и сильного. И всё-таки они порой терпят поражение, даже и в симбиозе. Подчеркнём ещё раз: поражение не окончательное, но основательное. Случается это тогда, когда всё живое, осознавая полную, казалось бы, безнадёжность боя с победоносной Тьмой, от него не отказывается. Точнее - отказаться не в состоянии. Может быть, в силу именно этой обречённости (всё одно - погибать, так лучше уж в битве), сначала слабеет, а затем и уходит страх смерти. Его вытесняет ощущение невозможности далее уклоняться от битвы. Тьма становится такой ненавистной, что невозможно не попытаться ей крепко вмазать, пусть перед своей гибелью. А потом, в бою, откуда-то словно бы начинает притекать сила, заставляющая Тьму отступить.
   Если бы эта Тьма могла победить окончательно и бесповоротно, она дав- но бы поглотила и переварила всё живое. Возможно, совершив это, она и сама издохла бы, ибо у неё нет функций, кроме уничтожения и пожирания уничтожаемых. В этом она подобна раковой опухоли.
   Но и Жизнь не может победить раз навсегда. Ей, как было уже сказано, не свойственно пребывать в постоянной неослабевающей боеготовности. При таком напряжении она не могла бы использовать всё многообразие Бытия, все его радости и горести. Похоже, что бой идёт непрерывно, с переменным успехом и что полярность нашего мира, в том числе и личного, - фундаментальна. Но если Жизнь продолжается, то, значит, Тьма решительной победы над ней не одержала.
  
  

* * *

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

I. ХРОНИКИ БУДУЩЕГО

  
   "Так бывает со всяким, кто взывает к богам, в которых не верит, а они возьми и явись"
   .

"Хроники Нарнии", т. II, стр. 470.

  
  
   Чтение и осмысление названных выше книг мне довелось начать с двухтомника "Хроники Нарнии". Может быть, потому мне представляется, что в таком порядке и следует их читать: "Хроники Нарнии" " история Гарри Поттера " "Властелин колец" с его изданным отдельно прологом ("Хоббит, или Туда и обратно"). Авторов мы назвали выше. Однако, не раз эти книги перечитав, я, по-прежнему, думаю, что они пришли ко мне в нужном для полноты впечатления порядке.
   "Хроники Нарнии" лучше бы прочесть первыми не потому, что они проще других, а идея их менее глубока. Напротив: их глубинная основа трудно усваивается и ещё труднее формулируется. Но ткань повествования в них так поэтически щедра, так по-детски простодушна, так добра и мила, а приключения их героев так увлекательны, что они захватывают и детей, и взрослых сами по себе, даже без ощущения их глубокой мистической подоплёки.
   Несмотря на свою (на первый, поневоле поверхностный, взгляд) непритязательность, "Хроники Нарнии" - самый "взрослый" из четырёх бестселлеров современного книжного океана. Разумеется, и эпопея Гарри Поттера, и "Властелин колец", и "Хоббит, или Туда и обратно", в конечном счёте, "книги для взрослых, которые с удовольствием читают дети" (Дж.Р.Р.Толкиен). Но книги, которые читают и дети, редко рождают чувство такого безвыходного трагизма, каким наделяют нас, по их прочтении, "Хроники Нарнии".
   Почему же сюжет, который заканчивается апофеозом всех добрых сил и героев, оказывается столь трагичным?
   Почему после прочтения этой книги эпопея Гарри Поттера (по IV том; прочие три лишь обещаны) и мистерия "Властелин колец" согревают душу?
   Потому что они воссоздают борьбу, а не гибель. И Гарри Поттер - пока что, и "Властелин колец" - в своём финале оставляют уверенность в победе Жизни над Смертью, Добра над Злом. Если и не навечной, то на этот раз.
   "Хроники Нарнии" такого ощущения не оставляют.
   Так почему же апофеоз? И апофеоз ли это?
   Попробуем разобраться.
  

* * *

  
   Ключ к мистической подоснове "Хроник Нарнии" отыскивается в её финальной части - в "Последней битве". Впрочем, автор и сам декларирует эту подоснову устами одной из любимых своих героинь:
   "- Да, Да, - подхватила королева Люси. - В нашем мире однажды такое случалось: в хлеву находилось то, что много больше всего нашего мира." /"Хроники Нарнии", кн. 2, стр. 485/.
   Куда яснее?
   Не менее красноречива и формула Эслана, заклинающего Таша:
   " - Уходи, чудище, тащи свою законную добычу восвояси. Именем Эслана и Отца его, великого императора Заморья, заклинаю тебя!" /там же, стр. 480/.
   Дети Земли попадали в Нарнию в её различные эпохи, иногда - через огромные промежутки нарнийского времени, иногда - чаще. Дома же, в Англии, даже не успевали заметить их отсутствия. Время на Земле и в Нарнии течёт по-разному. Невозможно в нарнийском варианте хода и смены времён уловить хотя бы какой-то ритм по сравнению с ходом времени земного. Иногда земным месяцам соответствуют в нарнийской истории годы, иногда годам на Земле - столетия. Правда, связи между событиями удаётся установить, ибо земных гостей в Нарнии помнят: все визиты их в Нарнию, даже самые древние, сохранены в исторической памяти и в хрониках Нарнии. Повторим: дома их секундных отлучек не успевали заметить, хотя субъективно они пребывали в Нарнии годы. И даже приносили с собой оттуда реальные предметы, например, яблоко, из семян которого выросла в Лондоне прекрасная яблоня А когда, через много лет, её срубили, распилили на доски и сделали из них шкаф, то именно через этот шкаф другое поколение детей Земли иногда, совершенно неожиданно для себя, попадало в Нарнию. Правда, путь в Нарнию через шкаф был не единственным, и хронологически не ритмичные визиты детей в Нарнию оказывались для них непреднамеренными. Вспомните, как впервые попал туда через картину, висящую на стене, "бяка" Юстейс. Его кузены не удивились: для них загадочное перемещение в Нарнию было не первым. Но маленький доктринёр и педант Юстейс, очень начитанный, не верил своим глазам и требовал, чтоб его немедленно вернули обратно. Всё то же бессмертное: "Этого не может быть, потому что не может быть никогда". Юстейс многое пережил, пока уверовал в реальность Нарнии.
   То же и с памятью нарниан о Великом Золотом Льве Эслане, их спасателе и покровителе. Возвращения Эслана из его отлучек, тоже неритмичные и неожиданные для нарниан, обычно совпадали во времени с появлением в ней детей Земли. В начале её времён Эслан спас Нарнию от леденящих чар злой волшебницы - Белой ведьмарки (она же - Зелёная ведьмарка и Зелёная змея). Эслан подарил Нарнии сказочно богатую природу с говорящими растениями и животными, любившими и понимавшими друг друга, живущими в мире и согласии с людьми, а также почти со всеми (мифологическими, волшебными? - как сказать иначе?) обитателями Нарнии.
   Дети Земли могли попадать в Нарнию только до определённого, примерно - отроческого, возраста. Там, в Нарнии, лондонские секундные отлучки из дому, превращались для них в годы счастливых царствований, путешествий и подвигов.
   В последний раз младшие из героев книги, соученики по дурацкой Экспериментальной школе, Юстейс и Джил попадают в Нарнию не надолго, в момент железнодорожной катастрофы, в которой, как выяснится позже, погибли они и их родственники, друзья и родители их друзей. Может быть, Юстейс и Джил погибли не сразу, а какое-то короткое время ещё были живы. И в эти последние мгновенья они оказались в Нарнии, где секунды растянулись на нарнийский манер - так, что Юстейс и Джил успели принять участие в последнем нарнийском предпогибельном бое.
   Эслана в Нарнии в эту пору нет, и перед детьми предстаёт неузнаваемая для них картина: Нарния, захиревшая и отупевшая под властью захвативших её проходимцев, своих и чужих. Дети увидели Нарнию неузнаваемую, им незнакомую, обречённую бандой подонков на унизительный и невыносимо тяжелый принудительный труд, на беспросветное рабство.
   Эта картина разительно отличалась от эпох упадка, посещавших Нарнию ранее. Тогда у Нарнии была врагиня - воплощённое Зло, которое то почти одолевало нарнианцев, то отступало, изгнанное Эсланом, воителями-нар-нианцами и детьми Земли. Чудовище уходило в свои прибежища - до следующей (в разных обличьях) вылазки в свет.
   Иногда Зло принимало почти роковой характер. Это противостояние и противоборство длилось до тех пор, пока Зелёную змею не прикончили в её логове дети Земли, сказочный нарнианский зверь - мудрый Зудень, он же - Лягва Мокроступ, и освобождённый ими от змеиных чар наследный принц Нарнии королевич Рилиан.
   Разумеется, это метафизическое Зло могло возникнуть снова - в каких-то иных обличьях и масках, что уже случалось. Но для борьбы с ним на помощь Нарнии раньше или позже приходил Эслан, и нарнианцы, а также дети Земли с его помощью это Зло снова одолевали. Наступали долгие эпохи расцвета.
   Когда же дети Земли попали в Нарнию в последний раз (как уже было сказано, - в момент крушения поезда, в котором они погибли), и миг растянулся для них в дни последнего боя, ими проигранного, это была уже не Нарния. Сказочно прекрасная ещё недавно страна, оскудевшая и обезображенная, переживала последние дни перед своим Апокалипсисом. Законный король Тимиан и его приближенные быстро теряли надежду спасти себя и страну.
   Кто же её довёл до этого ужаса? Кто захватил в ней власть? Не безжалостное, но величавое, могучее Зло, естественный антипод Добра, а ничтожества из ничтожеств. Подонки, не обладающие ничем, кроме жадности, жестокости и хитрости: Обезьяныч Глум и прохвост калорменец, призвавший на помощь своих соплеменников.
   Не веря ни в бога, ни в чёрта, ни в сон, ни в чох, ни в Эслана, ни в страшного калорменского Таша, Обезьяныч и дюжие калорменцы поначалу затеивают аферу. Они обряжают безропотного ослика Глупа в старую львиную шкуру и по ночам, в полутьме, на миг выводят его из хлева - на показ толпе растерявшихся нарнианцев и быстро прибывающих калорменцев. Нарнианцы, давно не видя Эслана, хранят легенды о нём, его культ. Калорменцы же - сатанисты, поклоняющиеся Сатане Ташу и ожидающие милости от него. Обезьяныч и его калорменские соучастники, чтобы подчинить себе оба народа, изобретают и предлагают в спасители и кумиры толпе некоего Ташлана - слияние в едином верховном существе Эслана и Таша.
   Интересно, что сам Эслан в беседе с молодым калорменцем, спасённым, несмотря на его поклонение Ташу, говорит (приведём часть их диалога в пересказе воина - калорменца):
   "...сей Великолепный склонил ко мне свою златую голову, коснулся языком лба моего и молвил:
   - Сын мой, добро пожаловать.
   Я же ответил:
   - Увы, повелитель, не сын я тебе, ибо служу Ташу.
   Он же сказал:
   - Дитя, ты служил Ташу, как мне.
   И тогда, пожелав большей мудрости и постижения, преодолел я мой страх и оспорил Великолепного, говоря:
   - Повелитель, разве сказанное обезьяной истинно, будто ты и Таш суть одно?
   И взревел Лев так, что земля всколебалась (но гневался не на меня), и сказал:
   - Это ложь. Ибо я и Таш не едины, но противустоим один другому...
   ...И я отвечал:
   - Тебе то известно, о, повелитель, сколь много постиг я из слов твоих. - И ещё я сказал (ибо не мог я лгать): - Но во все дни моей жизни стремился я к Ташу.
   Ах, возлюбленный мой, - молвил Великолепный, когда бы стремился ты не ко мне, путь твой был бы не столь долог и прям. Ибо к чему ты стремишься, к тому и приходишь" /"Хроники Нарнии", кн. 2, стр. 498/.
  
   Но продолжим рассказ о Нарнии. Итак, Обезьяныч и его соучастники для облегчения своей аферы объявляют легковерной черни, что Эслан и Таш объединились в единого бога - Ташлана. И что якобы по воле и велению этого бога, они превращают вчера ещё свободных людей в рабов, заставляют их вырубать заповедные леса говорящих деревьев, запрягают говорящих лошадей в каторжную работу, а порабощённые нарнианцы сплавляют трупы деревьев на продажу в чужие земли.
   Повторим, ибо это чрезвычайно важно: сама ни во что не верящая (ни в Эслана, ни в Таша, ни в Ташлана), банда Обезьяныча Глума шаг за шагом превращает Нарнию в некое (для английского писателя - удивительно точное) подобие Архипелага ГУЛага. И всё это делается именем двух будто бы объединившихся в единое целое богов. Естественно, что, ничего не производя, а только распродавая себя самоё, Нарния быстро нищает. В ней вводится нормированное пайковое потребление, всё более урезаемое. Объявляются и осуществляются всё более жестокие санкции за "отлынивание от работы" и т.д. и т.п. Для читателей из бывшего СССР и его сателлитов - картина знакомая, если они, разумеется, помнят своё недавнее прошлое.
   При этом, конечно же, ни на миг не прекращается хвалебная пропаганда, вещающая о том, что никогда ещё нарнианцам не жилось так хорошо и, главное, так правильно, как теперь.
   В качестве "наглядной агитации" (памятный советский термин) гражданам еженощно, при слабом свете костра, в течение нескольких минут демонстрируется "живой" Ташлан - ослик Глуп, обряженный в старую львиную шкуру. Днём ослика держат в хлеве, за грязной, тёмной и тесной хижиной, превращённой в храм.
   Мы не будем пересказывать злоключения последних гостей с Земли, объединивших вокруг последнего короля Нарнии всех, кто остался верен ему и Эслану. Они потерпели поражение. И об этом надо читать, а не проборматывать события скороговоркой. Но когда Обезьяныч Глум и его колорменские союзники, затеивают своё кощунственное шоу (с появлением в хижине "самого Ташлана"), происходит чудо, смертельно ошеломившее прежде всего самих устроителей зрелища. Ведь они-то были глубоко уверены, что, повторим, ни Эслана, ни Таша (ни Бога, ни Дьявола) попросту не существует, что они ещё раз обманут доверчивую толпу, используя в своих целях эти древние муляжи.
   Но и Эслан, и Таш оказались Реальностью
   Остановим на миг повествование и вспомним об одном эпизоде. В последнем сражении добрые силы чуть было не победили. Но их предали гномы (большинство гномов). Объявив себя независимыми и от нарниан, и от колорменцев, они начали стрелять и в тех, и в других, с особенной яростью нападая на тех, кто берёт верх. Лозунгом гномов было: "Гномы - ни за кого, гномы - за себя." Но оборачивается эта формула бессмертным библейским: "Если я не за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя, то для чего же я?
   Гномы могли бы спастись, ибо они оказались на той же стороне, где и спасённые. Но они продолжали ощущать и видеть себя запертыми всё в той же грязной, тесной, голодной хижине и ни на чьи уговоры не поддавались. В их руках поданный им хлеб, даже полученный от самого Эслана, оказывался навозом. И Лев предоставил их выбранной ими судьбе.
   А Таш растворился во Тьме, наступающей на небо Нарнии, в океане, её затопляющем, напоследок унеся в своих когтях Обезьяныча.
   Будет ли слишком большой натяжкой увидеть в развязке "Хроник Нарнии" два сюжета, подспудно связанные между собой?
   Первый из них - возникновение и крушение тоталитарной власти жестоких ничтожеств. Второй - эсхатологическая драма прихода Антихриста, Страшного суда и Конца света.
   Несколько отойдём от "Хроник Нарнии".
   Победа и крушение какого-то конкретного варианта тоталитаризма представляются большинству историков лежащими вне какой бы то ни было мистики. Тотальная власть вообще не связана, в их глазах, с идеями и представлениями религиозными. Однако, это всего лишь очень распространённое заблуждение, которое разделяют не все исследователи.
   По мнению Норберта Винера (и не только его одного), даже самые атеистические из доктрин, лежащих в основе тоталитарных режимов (Винер назвал их "военно-религиозными"), отрицая существование Творца, создают некую лжецерковь, где ставят на место Бога свою идеологию, своё служащее этой идеологии государство, свою волю, - в конечном счёте - себя. Ведь ни идеология, ни - тем более - государство не функционируют бесплотно: они воплощаются во властной иерархии, призванной осуществлять определённый порядок вещей и действий. Обожение идеологии и воплощающей её в жизнь Системы, ИДОЛИЗАЦИЯ их (не путать с идеализацией) неизбежно влекут за собой культ властной иерархии, начиная с высшей её ступени и кончая мельчайшими исполнителями воли Идола, то есть вершины иерархии.
   Во главе церкви истинной не может стоять никто, кроме Бога. О различиях церквей мы здесь не говорим. Во главе "военно-религиозной" (Н.Винер) квазицеркви (тоталитарной иерархии) стоит вполне земнородная верхушка, не признающая над собой ничьей воли.
   И каково же оказывается потрясение идолов такой квазицеркви, когда выясняется, что, вопреки их земному всевластию, далеко не всё в их воле?
   Тоталитарный идол всегда жесток: он объективно не может выполнить своих "довладыческих" обещаний и потому держится обманом и принуждением, своей жестокостью и страхом подданных. Но эти источники не безграничны, а обеспечить "большой системе" (обществу) поступательное развитие командными способами из единого Центра - нельзя. Моноцентрическое управление, при самых лучших намерениях, объективно не может выполнить четыре условия своего успеха: хотеть " знать " мочь " успевать. При выпадении хоть одного звена задача становится нерешимой. А в этом четырёхчлене - невыполнимы, по меньшей мере, три: все, кроме первого (хотеть).
   Именно в силу своей созидательной импотенции тоталитарный строй, если его не успевают разрушить его подданные (что маловероятно) или - военным путём - соседи, так или иначе, раньше или позже рушится сам, ис- тощив и разложив на годы вперёд порабощённое общество и его ресурсы, духовные и материальные.
   Антихрист же изобретателен и всесилен только в овладении падшим ещё до его явления миром. Он тоже не созидателен и не плодотворен. Победа и разрушение для него - синонимы.
   В силу всего, что сказано выше, интрига Обезьяныча Глума и К® способна на какое-то время заключить покорённое ею общество в каторжную тюрьму, выжимающую из народа все соки. Но она исключает из жиз-ни общества и все силы, в былые времена способствовавшие его развитию и процветанию.
   Этим она как бы предваряет, облегчает и ускоряет явление миру всеразрушающего Антихриста. Если бы приход последнего не был так страшен, можно было бы вспомнить старую шутку историков: в истории катастрофа приходит дважды: первый раз - как трагедия, второй - как фарс. И сделать вывод о том, что в данном конкретном случае фарс (правление Глума и К®) предшествует катастрофе (концу света). Но оба предмета обсуждения: и "военно-религиозный" (тоталитарный) строй, и приход (под любым именем) Антихриста - слишком страшны для шуток.
   В такой Нарнии, какой дети её увидели в последний раз, Эслану просто уже нечего было делать.
  

* * *

   Слушатели и читатели-дети доверчивы: они принимают мир Эслана за некое царство-государство ("И я там был, и мёд я пил, но..."), без всяких "но".
   Все добрые люди и звери находят в этом царстве-государстве приют и ласку. Его только трудно разыскать - таков их вывод. Но "трудно" - это не "невозможно". Всё кончается хорошо, потому что в сказках на помощь добрым людям и зверям приходят хорошие волшебники. Взрослый же читатель видит, как бесповоротно рушится Нарния под напором Зла, как на Земле гибнут в железнодорожной катастрофе дети и их родители. А мир, в кото- ром они, претерпев крушение и потерпев поражение, спасаются, - это для взрослых читателей мир потусторонний. В нём спасаются не люди
   и добрые звери во плоти, а только их души.
   Дети воспринимают Чудо как волшебный факт. Они принимают иносказание как сказание. Для них слова "волшебный" и "факт" не противоречат друг другу. В их глазах, это не антонимы, а синонимы, счастливое совпадение.
   И ещё одна особенность детского отношения к сказке: они всегда волнуются о конце её, сколько бы раз с ней ни встречались.
   Дети боятся, что на этот раз события могут развернуться как-то иначе, хуже. Для них все персонажи сказок - живые, а живые могут поступать в одних и тех же обстоятельствах по-разному.
   Иногда "детское" восприятие любимых книг (каждый раз - с волнением об их конце) присуще и взрослым. Эти счастливчики, снова и снова перечитывая дорогую им книгу, подспудно, в самой глубине души, надеются, что на этот раз драма, которую они знают наизусть, завершится иначе, благополучней.
   Может быть, утрата способности воспринимать сказки как живую жизнь и верить вариативности их концов - это и есть главный признак расставания с "детством, отрочеством и юностью"?
  

* * *

   Вспомним строфу Пастернака:
   Пусть ветер, рябину занянчив,
   Пугает её перед сном, -
   Порядок творенья обманчив,
   Как сказка с хорошим концом.
   Мы (мягко говоря, взрослые), выросшие на стихах Пастернака, снова и снова спрашиваем себя: чтС именно обманчиво?
   Надежда на то, что сказка на этот раз может кончиться хорошо?
   Или, напротив, "порядок творенья" только пугает нас, только шутит. На самом деле всё кончится хорошо. Как в сказке.
   Может быть, Пастернак этим своим "порядок творенья обманчив, // как сказка с хорошим концом", выразил сумятицу, царящую и в его душе?
   Для того, чтобы "Хроники Нарнии" кончились хорошо, мы, взрослые, должны верить (именно верить, ибо прижизненно мы не узнаем, не увидим этого), что жизнь души продолжается и после гибели тела. И что для невинных и раскаявшихся, оступившихся, но искренне пожалевших об этом, она продолжается прекрасно.
   Подчеркнём ещё раз: дети просто не видят границы между посюсторонним и потусторонним. Все встретились, все хорошие, добрые и осознав- шие свои заблуждения герои оказались вместе. Они сохранили способность говорить на одном языке. Это значит, что всё окончилось, как всегда и бывало в Нарнии, благополучно. Если не для всех, то для большинства (нормальные дети всегда думают, что хороших - больше, чем злых).
   Взрослые же должны поражение Добра в этом мире (к примеру, железнодорожную катастрофу, убившую полюбившихся им детей вместе с родителями) с доверием компенсировать радостью встречи их душ в царстве Эслана, в просторечии - на том свете. Если им, взрослым, эта вера дана, то "порядок творенья" теряет свою обманчивость, свой трагизм: главным становится то, что у страшной сказки хороший конец. Тогда можно и потрепетать немножко по ходу действия. Для остроты ощущений.
  
  

* * *

   Нарния знала разные времена: и тяжелые, и хорошие, и прекрасные. Добро одержало в ней много побед. И всегда её выручал Эслан. Но в финальном для Нарнии бою Эслан то ли не может, то ли не хочет её спасать: она предалась ничтожнейшим из ничтожнейших и ринулась в муть соблазна, продав свою душу по дешевке. Мир Нарнии, когда-то такой прекрасный, рушится в эсхатологическую бездну.
   Очевидно, люди способны создать (для людей же) такие обстоятельства, в которых даже могучий Эслан, сын Царя Вселенной, ничего не может подарить тем, кого любит, кроме вечной жизни их душ в мире, лучшем, чем мир посюсторонний. Вроде бы о них не надо жалеть: ведь мир Эслана, где спасаются их души, неизмеримо прекрасней того, в котором они проиграли бой. Объясняет же им Эслан, что тот мир был всего лишь неудачным подобием мира истинного - мира Его Отца и Его. И он, этот мир, действительно, похож на Нарнию, но неизмеримо её прекрасней.
   Автор "Хроник" верит в его существование. Верит; но знает ли?
   "Порядок творенья обманчив, // Как сказка с хорошим концом"...
   .

* * *

  
  
  
  
  
  
  
  

II. ДЕТИ И САТАНА,

ИЛИ ТРАКТАТ О ВЫБОРЕ

  
  

"Если настанет время делать выбор между лёгким и правильным, вспомните, что случи-

лось с честным, добрым и умным мальчиком

   только потому, что он случайно стал на пути

лорда Волан-де-Морта. Помните Седрика Диггори" /Из монолога Альбуса Дамблдора/.

Джоанна Катлин Ролинг, "Гарри Пот-

и Кубок огня" (пер. с англ), стр. 657. Изд.

   "Росмэн", Москва, 2002.

По всей вероятности, слово "правильным"

продиктовано неточностью перевода или осо-

бенностями языка оригинала. Смысл высказы-

вания Альбуса Дамблдора в переводе на рус-

ский язык требует слова "праведным".

Дора Штурман

  
   Прежде чем расстаться с "Хрониками Нарнии", рассмотрим одну из общих особенностей четырёх упомянутых нами выше книг.
   Земные герои "Хроник Нарнии", в основном, дети.
   Повествование о Гарри Поттере, его друзьях и врагах разворачивается, главным образом, в школе-интернате для будущих волшебников (магов) в Хогвартсе. Естественно, что в учебном заведении (даже для магов) больше детей, чем взрослых. Да и сам Гарри сначала­­ - ребёнок, потом - подросток, сперва и не подозревающий о своих магических свойствах. Но и узнав о них кое-что, он не обрёл склонности быть или хотя бы казаться сильнее, умнее и старше, чем есть. И его друзья - тоже. Главным его увлечением остаётся спортивная игра "квиддич".
   В "Хоббите, или туда и обратно" и во "Властелине колец" многие ключевые роли достаются "невысокликам". Так, все окружающие (люди, эльфы, мыслящие деревья и пр. и пр.) называют придуманный Толкиеном народец хоббитов. Невозможно не предположить, что хоббиты - это скорее всё-таки люди, чем некие мифические существа - из числа тех, которыми населены книги Толкиена. Только растут хоббиты очень медленно, у них почему-то покрыты мехом ноги (кроме подошв). Как правило хоббиты и в зрелые свои годы остаются намного ниже ростом, чем люди (отсюда и "невысоклики"). Живут они долго, лет по 150 и даже дольше, и совершеннолетними считаются с 33-х лет. До этого возраста длятся их "детство, отрочество и юность". И даже в старости, в 120 и более лет, они часто напоминают детей, и не только внешне, но и психологически.
   Во всех четырёх книгах дети и "невысоклики" (хоббиты) совершают подвиги, достойные взрослых и рослых. Это в глубинной своей сути перекликается с евангельским "Будьте как дети". Дети простодушней и естественней в своих проявлениях, чем взрослые. Однако в некоторых из детей и хоббитов случается обнаруживать приобретенную самостоятельно или доставшуюся им по наследству порчу.
   Присутствие и, главное, место и роли в двух книгах ("Хроники Нарнии" и повествование о Гарри Поттере) детей, а в третьей и в прологе к ней ("Хоббит, или туда и обратно" и "Властелин колец") - "невысокликов" принимается их взрослыми читателями (а ещё чаще - "нечитателями") как доказательство того, что во всех четырёх случаях мы имеем дело с детскими сказками, на которые глупо тратить своё драгоценное взрослое время. Такому взгляду способствуют и некоторые литературные критики. А "нечитатели" довольствуются статьями критиков и книг, охаянных ими, не читают. Тем более - книг о детях, следовательно, по логике "нечитателей", - детских.
   Однако детям вряд ли доступен эсхатологический подтекст конца Нарнии
   земной и благодатная, но потусторонняя идиллия Нарнии небесной. И не дети сочинили персонифицированное Зло - Волан-де-Морта, проследив эволюцию человека в почти-Сатану и выделив предпосылки такой эволюции. И ещё более жуткая, всеистребительная, Тьма "Властелина колец" создана не для постижения её детской фантазией. Детям, ни как слушателям, ни как читателям даже и страшных сказок, подобные обобщения недоступны. Но в упомянутых нами книгах, включившись в мистерию борьбы между Тьмой и Жизнью, наиболее чуткие из детей и хоббитов, на наших глазах взрослеют. Они учатся распознавать подоплёку событий, отличать в них Добро от Зла. И познают скорбь. Ибо "во многой мудрости много печали"
   Скорее всего, эти книги, подобно историям Дон-Кихота, Гулливера, Тиля Уленшпигеля, сказкам Андерсена, фантазиям Брэдбери, братьев Стругацких, Ст. Лема и очень-очень многих других "детско-взрослых" книг, воспринимаются каждым их слушателем и читателем на его возрастном и духовном уровне. Родители, дедушки и бабушки, рассказывая или читая такие книжки детям и внукам, сами начинают понимать их иначе, чем понимали в детстве. Ибо каждый возраст и разум берёт из каждого освоенного им факта освоенного им факта (в том числе - художественного) "по мере своей". И любая написанная или рассказанная история создаётся двумя: писателем и читателем. И если создатель у книги - один (даже когда это Ильф и Петров или братья Стругацкие и т.п.), то соавторов у него столько, сколько читателей. Ибо каждый, читая чужую книгу, творит свою.


* * *

   После издания Джоанной К.Ролинг первых четырёх томов повествования о Гарри Поттере, его друзьях, наставниках и врагах, содержание следующих томов, буде они, наконец, появятся, не кажется предсказуемым. События, которым ещё предстоит развернуться, если Дж. К. Ролинг их до(вос)создаст, не предугадываются читателем однозначно. Воображение у автора очень богатое. Кроме того, Дж. К. Ролинг изобретательна и не сентиментальна, а битва между Добром и Злом в финале т. IV не дошла ещё до своего апогея. Правда, по законам приключенческого жанра (в самом широком смысле последних двух слов), герой, который вольно или невольно, сознательно, подсознательно или бессознательно, не успев подумать, всегда оказывается на стороне Добра и в центре событий, не должен погибнуть. В наибольшей степени это относится к персонажу заглавному. Но вряд ли у этого боя есть необратимый исход. Вспомним, в скольких пограничных ситуациях Гарри уже побывал. И до сих пор спасали его не только его личные и унаследованные от родителей качества, но и (так или иначе) его учителя и наставники. А также мистическая защита и помощь его убитых Волан-де-Мортом родителей. Исход боя не предрешен. Но и выход в свет хотя бы пятого тома тоже отодвинут (пока) на год.
   Поэтому мы начинаем свою попытку исследовать повествование о Гарри Поттере, его друзьях, наставниках и врагах прежде, чем до нас дошли (и дойдут ли?) обещанные их автором ещё три тома. Как мы уже говорили, их должно быть, по замыслу Дж. К. Ролинг, семь - по числу учебных курсов Хогвартса - школы магов.
   Однако некоторые черты этой захватывающей истории уже определились, и о них можно поговорить. Об одних - с уверенностью, о других - лишь в самых общих чертах, о третьих - предположительно. Но и фан-тазировать по поводу трёх не изданных ещё томов мы не будем, ибо слишком серьёзно относимся к этому повествованию. Фантазёров такого рода более, чем достаточно, и без нас.
   Ещё одно предупреждение, вынужденное шквалом откликов на приключения Гарри Поттера и его друзей. Это эссе пишется для тех, кто обсуждаемые в нём книги читал. Пересказ их содержания, его конспект для "критически мыслящих" "нечитателей" в наши задачи не входит. Огромное поле прекрасно (хотя порой лишь эскизно) очерченных характеров, перипетий сюжета, удивительные приключения и перевоплощения (всего не перечислишь) остаются за рамками этих размышлений, и "нечитателям" нет смысла тратить время на эти заметки.
   Итак, перед вами эссе "Дети и Сатана, или Трактат о выборе", - размышления автора по поводу первых четырёх томов повествования о Гарри Поттере, его друзьях и врагах.
   Кое-какие вопросы (в границах вышедших в свет томов) у нас уже возникли. Это отнюдь не претензии: мы просто хотели бы увидеть некоторые моменты сюжета яснее, чем они показаны. Вот один из примеров: почему до сих пор, т.е. в пределах четырёх томов, не выстрелило ружьё, повешенное на стенку в начале пьесы, и выстрелит ли оно вообще или нет? Появится ли в последующих томах гигантский удав, которого Гарри, ещё совершенно не понимавший своих возможностей, выпустил из застеклённой и зарешеченной клетки в Лондонском зоопарке? Гарри тогда, в начале первого тома, заговорил со змеёй на её языке, сам того не заметив. Ускользая, змея на том же, понятном им двоим, языке, успела его поблагодарить. Всё это не только привело в ужас и родственников Гарри и толпу, глазевшую на удава, но и крайне удивило его самого. Он и не подозревал, что знает змеиный язык. Ему ещё многому в себе предстоит удивляться. Но Редьярд Киплинг в своём незабываемом "Маугли" приучил нас к тому, что звери, в отличие от людей, добра, сделанного им, не забывают. Может быть, помощь освобождённой им из плена змеи у Гарри ещё впереди?
   Ещё одна "нестыковка", странная даже и для первого тома. А она проходит сквозь все четыре. Припомним первую встречу Гарри с Хагридом, прибывшим, чтоб увезти его от Дарслей.1
   Естественно, что:
   "На языке у Гарри вертелись самые разные вопросы. Сотни вопросов.
   - А что случилось с Воль... извините, с тем Вы-Знаете-Кто?
   - Хороший вопрос, Гарри. Исчез он. Растворился. В ту самую ночь, когда тебя пытался убить. Потому ты и стал ещё более знаменитым. Я тебе скажу, это самая что ни на есть настоящая загадка... Он всё сильнее и сильнее становился, и вдруг исчез, и не понять почему.
   Кое-кто говорит, что умер он. А я так считаю, что чушь всё это. Думаю, в нём ничего человеческого не осталось уже - а ведь только человек может умереть. А кто-то говорит, что он всё ещё где-то тут, поблизости, просто прячется, своего часа ждёт, - но я так не думаю. Те, кто с ним был, - они на нашу сторону перешли. Он их заколдовал, словно в трансе они были - а тут проснулись. Я тебе скажу, что никогда бы с ними такого не случилось, если бы он ещё тут был.
   А вообще-то основное мнение такое, что он где-то тут, только силу свою потерял. Слишком слабый стал, чтоб дальше бороться и всё завоевать. Что-то в тебе его сломало, Гарри. Что-то приключилось той ночью, чего он не ждал - не знаю что, да и никто не знает, - но сломал ты его, это точно" /Дж. К.Ролинг, т. I. Гарри Поттер и философский камень. (пер. с англ.). Изд. "Росмэн" М., 2001; стр. 71 - 72/.
   После победы Гарри над профессором Квиреллом, очередным носителем и донором Волан-де-Морта / т. I/ (с помощью профессора Альбуса Дамблдора), мальчик, естественно, задаёт вопрос, убит ли Волан-де-Морт, поскольку погиб Квирелл. Сам Гарри чисто интуитивно сомневается в его окончательной гибели. Разговор происходит у постели Гарри после его сражения с Квиреллом, точнее - с его патроном, за философский камень.
   "...Воцарилась тишина. Гарри лежал, глядя в потолок и не зная, что сказать. Дамблдор что-то мурлыкал себе под нос и рассеянно улыбался.
   - Сэр? - наконец окликнул его Гарри. - Я тут подумал... Сэр, даже если камень уничтожен, Воль... Я хотел сказать, Вы-Знаете-Кто...
   - Называй его Вольдемортом, Гарри. Всегда называй вещи своими именами. Страх перед именем усиливает страх перед тем, кто его носит.
   - Да, сэр, - Гарри поспешно кивнул - ему не терпелось услышать ответ. - Я хотел спросить: ведь теперь Вольдеморт будет искать другой способ вернуть себе силы, правда? Я имею в виду, ведь он не исчез навсегда?
   - Нет, Гарри, - согласился Дамблдор. - Он всё ещё где-то здесь, возможно, ищет новое тело, в которое мог бы вселиться ... Так как он не является живым существом в полном смысле этого слова, его нельзя убить. Он бросил Квирелла умирать - он безжалостен и к врагам, и к союзникам. Но ты не должен огорчаться, Гарри, пусть ты всего лишь на какое-то время отдалил его приход к власти, но в следующий раз найдётся кто-то другой, кто готов будет сразиться с ним. И это несмотря на то, что наша борьба против него кажется заранее проигранной. А если его возвращение будет отдаляться всё дальше и дальше, возможно, он никогда не будет властвовать" /там же, стр. 367 - 368; выд. Д.Ш./.
   Но сам Том Реддл, он же - Тёмный лорд, он же Волан-де-Морт, утверждает в кульминационной сцене дуэли с Гарри в конце IV тома, что он ещё не достиг бессмертия. Именно для достижения этой цели ему и нужна была кровь Гарри, содержащая в себе охраняющее заклятие его убитой Тёмным лордом матери.
   Волан-де-Морт, при своём возрождении из бессилия впитавший толику крови Гарри, надеется обрести защиту, которой успела наделить сына перед своей гибелью Лили Поттер, мать Гарри. Но этот расчёт не срабатывает. Любовь убитых Томом Реддлом родителей Гарри к своему сыну снова ломает планы их убийцы.1
   Кровь Гарри чудовищу не помогла. По-видимому, защищённость Гарри материнским заклятием - феномен не плотский. И когда Дамблдор объясняет Гарри, что его защита, благодаря заклятию матери, кроется в его коже (история с Квиреллом), он скорее всего не прав. В данном случае она сосредоточилась в коже, потому что это был наилучший способ самозащиты.
   По-видимому, защита, которой успела наделить Гарри его мать, сосредоточена не в коже и не в крови Гарри. Скорее всего, она, эта защита, образует некое поле, которое не только окружает Гарри, но и пронизывает всё его существо, телесное и духовное.
   Конечно, Тёмный лорд, этот почти уже Дьявол, очень силён. Одно только воспоминание о нём и эхо предсмертного крика матери, а тем более его приближение, даже воображаемое или снящееся, вызывают у Гарри страшную боль в области молниевидного шрама на лбу, оставшегося, как он позже узнАет, от удара, нанесенного ему в детстве Волан-де-Мортом. Почему последний так жаждет уничтожить Гарри, но не может его убить даже "прямой наводкой", почему превратился могучий маг в мыслящего червя после первого своего удара по годовалому тогда Гарри, нам (как, впрочем, и Гарри) суждено узнать (или не узнать) в V - VII томах.
   Но бессмертен ли Том Реддл, именующий себя Тёмным лордом, или (в конце IV тома) всё ещё нет? Хагрид и Дамблдор уверены, что бессмертен. В одном из своих разговоров с Гарри Дамблдор даже высказывает предположение, что, пытаясь убить Гарри и в этом не преуспев, Тёмный лорд невольно передал Гарри какую-то частицу своей мощи. Это, как нам представляется, ошибочное предположение, так как мощь Гарри, вложенная в него защитным заклятием матери, добра, а не губительна. А Тёмный лорд и крупицей доброты не обладает. Он отрешился от неё полностью.
   Но вернёмся к вопросу о смертности или бессмертии Волан-де-Морта. Сатана ли он или всё ещё только стремящийся стать Сатаной чудовищный человек?
   Мы не будем пересказывать или переписывать страшную картину боя между Гарри Поттером, почти уже побеждённым, и Томом Реддлом, почти уже победителем, развёрнутую в конце т. IV. Нам нужно всего лишь выделить признание самогС чудовища, опровергающее уверенность даже мудрейшего среди мудрых - Альбуса Дамблдора - в неуничтожимости человека, ставшего (уже ставшего) Сатаной. Может быть, это неточность перевода? И Дамблдор говорит о неуничтожимости Зла как такового в его вечном бое с Добром? Ведь утверждает же он, что Добро не должно уклоняться от боя, что ему под силу снова и снова одолевать Зло и загонять его во всё более и более тесные границы. И это возможно, если быть отважным и бдительным, но что радикально, раз и навсегда, Зло убить нельзя. Однако, в том переводе, который мы вынуждены обсуждать, Дамблдором отчётливо сказано, что превращение Тома Реддла в Сатану уже состоялось, а Сатана неуничтожим.
   Но финал IV тома и одновременно его, этого тома, кульминация доказывает, что Том Реддл ещё не бессмертен, ещё не Волан-де Морт, ещё не один из обликов Сатаны.
   Случайна ли эта оговорка Дамблдора, промах ли переводчика, или одна из глубочайших, заветных идей Джоанны К. Ролинг и её "детской" книги? Поживём - увидим. Однако, восстав из огня, искупавшись в кровавом зелье, сваренном из праха родного отца, плоти (кисти руки) слуги и крови врага, самоназванец Волан-де-Морт говорит:
   " - Должен признаться, друзья мои, я просчитался. Моё заклятие было отражено глупой жертвой этой женщины и обратилось против меня самого. О-о... это запредельная боль, друзья мои, и я к ней был совершенно не готов. Я был вырван из тела, я стал меньше, чем дух, чем самое захудалое привидение... но всё-таки я был жив. Чем я был, не знаю даже я ... Я, который дальше кого-либо прошел по тропе, ведущей к бессмертию. Вы знаете мою цель - победить смерть. 1 И похоже, какой-то из моих экспериментов сработал, потому что я не погиб, а ведь это заклятие должно было меня убить. Но я стал слабее любого живого существа, и я не мог себе помочь, потому что у меня не было тела" / Дж. К.Ролинг, т. IV. Гарри Поттер и кубок огня. (пер. с англ.). Изд. "Росмэн" М., 2002; стр. 592/.
   И далее:
   "Но сейчас мне нужна была прежде всего жизнь смертного существа, бессмертие могло и подождать" /там же, стр. 595/.
   И снова:
   "Если я хочу возродиться ещё более могущественным, мне нужна кровь Гарри Поттера. Мне нужна была кровь того, кто лишил меня силы тринадцать лет назад. Тогда защита его матери будет всегда со мной, будет течь в моих венах..." /там же, стр. 595/.
   Итак, Том Реддл (Тёмный лорд, по самопрозванию - Волан-де-Морт) добился соединения всех тех магических ингредиентов, которые должны были, по его убеждению, вернуть ему силу. Кровь Гарри, заговоренная его матерью, должна была отныне защищать и его. Но он просчитался: он не понял, как и чем защитила и защищает своего сына хрупкая и слабая Лили Поттер. Защита любовью - феномен Тому Реддлу непонятный, отсутствующий в его представлениях о мире и человеке. И ему снова не удаётся одолеть Гарри, хотя, казалось бы, они оба были уже за два-три шага от такого исхода.
   В перипетии дуэли между мальчиком и почти-Сатаной мы вдаваться не будем. Нужна ли прекрасному тексту скороговорка пересказа? Мы только напомним: во время дуэли с Гарри из волшебной палочки его врага один за другим выходят призраки его жертв (от последней - всё более ранние). И наконец:
   "Дымчатая тень молодой женщины с длинными волосами упала на землю, встала, посмотрела на него... Гарри, руки которого немилосердно тряслись, смотрел в призрачное лицо своей матери.
   - Отец сейчас будет... - тихо сказала она. - он хочет увидеть тебя... всё будет хорошо... держись...
   И он появился... сначала его голова, потом тело... из палочки Волан-де-Морта возникла высокая, с растрёпанными, как у Гарри, волосами тень Джеймса Поттера. Волан-де-Морт смертельно побледнел от страха перед своими жертвами, которые кружили вокруг него. Отец подошел к Гарри, посмотрел на него и заговорил тем же, доносящимся как бы издалека голосом, что и все остальные, только тихо, чтобы Волан-де-Морт не услышал:
   - Когда связь будет разорвана, мы задержимся на мгновение... мы дадим тебе немного времени... ты должен добраться до портала, он вернёт тебя в Хогвартс... Понял, Гарри?
   - Да, - выдохнул Гарри, сражаясь с палочкой, которая скользила в руках и в любой момент могла вырваться.
   - Гарри... - прошептал призрак Седрика, - возьми моё тело с собой, ладно? Отнеси моё тело родителям...
   - Хорошо, - ответил Гарри. Лицо его исказилось от напряжения - теперь он с трудом удерживал палочку в руках.
   - Сделай это сейчас, - прошептал отец. - Приготовься бежать. Давай, вперёд...
   - Вперёд! - крикнул Гарри" /там же, стр. 605 - 606/.
   ...Гарри держал Седрика за запястье. Его и Волан-де-Морта разделял теперь всего один памятник, но тело Седрика тяжело, а до кубка не дотянуться...
   В темноте вспыхнули красные глаза Волан-де-Морта. Гарри увидел, как его рот изгибается в улыбке, а рука поднимает палочку.
   - Акцио! Крикнул Гарри, указав палочкой на кубок.
   Кубок взлетел и тут же очутился рядом. Гарри поймал его за ручку....
   Он услышал яростный вопль Волан-де-Морта в тот самый момент, когда почувствовал уже знакомый рывок под ложечкой. Портал сработал, и теперь в вихре красок и ветра они с Седриком уносились отсюда... возвращались домой..." /там же, стр. 607/.
   Несмотря на помощь всех явившихся на этот шабаш его сторонников, в основном, тайных, убить Гарри Поттера Том Реддл снова не смог. На Гарри сработала даже волшебная палочка Тёмного лорда - двойник палочки Гарри - с пером одного и того же Феникса внутри, сделанная из того же дерева.
   Пока (уже в конце IV тома) можно только догадываться о том, почему между Гарри Поттером и Томом Реддлом наличествует столько формально общего: оба они полумаглы, оба рано осиротели. В юности они были похожи один на другого даже внешне (правда, их юные годы не совпадают во времени). У них, как было уже сказано, редкостные и одинаковые по материалу и содержимому магические палочки. Припомним некую часть истории вышеупомянутых палочек. Снаряжая Гарри первый раз в Хогвартс, Хагрид зашел с ним в странную лавку. Почему-то Гарри сразу почувствовал присутствие в этом помещении каких-то "волшебных секретов" /Дж. К. Ролинг, т. I, Гарри Поттер и философский камень (пер. с англ.), стр. 100/ и даже тревожащий душу "почти неслышный звон" /там же/. Мистер Олливандер, хозяин лавки, тоже производил странное впечатление. Казалось, он знает всё обо всех бывших и нынешних обитателях Хогвартса. Перечтём несколько фрагментов сцены в лавке мистера Олливандера:
   " - Добрый день, - послышался тихий голос.
   Гарри подскочил от неожиданности. Хагрид, по-видимому, тоже подскочил, потому что раздался громкий треск, и великан быстро отошел от покосившегося стула.
   Перед ними стоял пожилой человек, от его больших, почти бесцветных глаз исходило странное, прямо-таки лунное свечение, прорезавшее магазинный мрак.
   - Здравствуйте, - выдавил из себя Гарри.
   - О, да,. - Старичок покивал головой. - Да, да. Я так и думал, что скоро увижу вас, Гарри Поттер. - Это был не вопрос, а утверждение. - У вас глаза, как у вашей матери. Кажется, только вчера она была у меня, покупала свою первую палочку. Десять дюймов с четвертью, элегантная, гибкая, сделанная из ивы. Прекрасная палочка для волшебницы.
   Мистер Олливандер приблизился к Гарри почти вплотную. Гарри ужасно захотелось отвернуться или просто моргнуть. От взгляда этих серебристых глаз ему становилось не по себе.
   - А вот твой отец предпочёл палочку из красного дерева. Одиннадцать дюймов. Тоже очень гибкая. Чуть более мощная, чем у твоей матери, и великолепно подходящая для превращений. Да, я сказал, что твой отец предпочёл эту палочку, но это не совсем так. Разумеется, не волшебник выбирает палочку, а палочка волшебника.
   Мистер Олливандер стоял так близко к Гарри, что их носы почти соприкасались. Гарри даже видел своё отражение в затуманенных глазах старика.
   - А, вот куда... -.Мистер Олливандер вытянул длинный белый палец и коснулся шрама на лбу Гарри. - Мне неприятно об этом говорить, но именно я продал палочку, которая это сделала, - мягко произнёс он. - Тринадцать с половиной дюймов. Тис. Это была мощная палочка, очень мощная, и в плохих руках... Что ж, если бы я знал, что натворит эта палочка, я бы..." / Дж. К. Ролинг, т. I. Гарри Поттер и философский камень. (пер. с англ.). Изд. "Росмэн" М., 2001; стр. 100 - 101/.
   Странный хозяин лавки измерил Гарри и перебрал, поднося каждую из них к нему, огромное количество палочек. Ни одна из них не пришлась мистеру Олливандеру по вкусу. На полу громоздилась уже гора коробок. Казалось, хозяина лавки это одновременно и удивляет, и удовлетворяет. Отбрасывая всё новые и новые палочки, он не переставал бормотать:
   " - А вы необычный клиент, мистер Поттер, не так ли? Не волнуйтесь, где-то здесь у меня лежит то, что вам нужно... а кстати... действительно, почему бы и нет? Конечно, сочетание очень необычное - остролист и перо феникса, одиннадцать дюймов, очень гибкая прекрасная палочка.
   Гарри взял палочку, которую протягивал ему мистер Олливандер. И внезапно пальцы его потеплели. Он поднял палочку над головой, со свистом опустил её вниз, разрезая пыльный воздух, и из палочки вырвались красные и золотые искры, яркие, как фейерверк, и их отсветы заплясали на стенах.
   - О, браво! Да, это действительно то, что надо, это просто прекрасно. Так, так, так... очень любопытно... чрезвычайно любопытно..." /там же, стр. 103/.
  

* * *

  
   Об этом нельзя говорить вскользь, но не исключено, что эпизод с палочками в магазине мистера Олливандера иллюстрирует (таких иллюстраций впереди немало) излюбленную мысль Дамблдора: даже при равных начальных условиях и возможностях выбор того, на какую сторону противоборства стать: Добра или Зла, - остаётся за самим человеком. А это противоборство, меняя своих носителей, живёт вечно.
   Размышления Дамблдора, связанные с поведением Гарри и его друзей, о Высшем Законе (Заповедях? Это слово в тексте не фигурирует, но по сути своей неизменно присутствует) и о законах как правилах поведения членов некоего сообщества, на наш взгляд, является стержневой идеей повествования Джоанны К. Ролинг.
   В конечном и высшем счёте - это вопрос о свободе воли и свободе выбора. Свыше человеку даётся шкала выбора - Заповеди. Выбирать волен только он сам.
   Такова основа истинно религиозного мироощущения. И в этом суть воспитательных принципов Альбуса Дамблдора.
   Поэтому мы просто не сможем к этой теме не возвратиться
   А сейчас - о другом ведущем мотиве книги, чрезвычайно важном, в том числе для самой Джоанны К. Ролинг.
   Впрочем, за последнее мы не ручаемся. Бывает, что художник, по наитию
   или волей игры своего воображения, создаёт полотна, тексты и музыку, которые уводят его в пространства, неожиданные для него самого. Непредсказуемость, интуитивный выбор ноты, слова, мазка, штриха и т.д. продиктованы не его, художника, сознательным планом. Они рождаются то ли в подсознании, то ли в сверхсознании то ли автора, то ли ещё и читателя - изнутри произведения, после выхода в свет зажившего своей жизнью.
   "Так это видится нам", - вот всё, что мы можем сказать в подтверждение своих слов.
  

* * *

   Что же всё-таки представляют собой маги и маглы? Чем они отличаются друг от друга и так ли уж принципиальна эта разница?
   Рон Уизли - "чистокровный", т.е. и по отцу, и по матери, маг.
   Гарри Поттер - маг по отцу и магл по матери. Но Лили Поттер, мать Гарри, в отличие от своей родной сестры, чванной и более, чем ограниченной, Лавинии Дарсли, стала первоклассной магиней. Она училась в Хогвартсе, чем её (и Лавинии Дарсли!) родители очень гордились. И Лавиния ни родителям, ни сестре этого простить не может.
   Первой ученицей факультета Гриффиндор в том же Хогвартсе стала Гермиона Грейнджер - магла по отцу и по матери. И её родители тоже гордятся магической одарённостью дочери. И даже бывают в невидимом для обывателей обширном маговском районе Лондона.
   Там с ними охотно встречается чета Уизли - "чистокровные" маги, родители семи огненно-рыжих магинят разных возрастов (шести юношей и мальчиков и одной девочки, самой младшей). Отец семейства, ответственный чиновник Министерства магии, тоже - рыжий, но уже седеющий Артур Уизли, страстно интересуется техническими изобретениями маглов, действующими без всякого волшебства. Он изучает их, пытаясь комбинировать инженерию маглов с возможностями магов. Кстати, он (и по должности, и по призванию) оберегает маглов от способных их испугать соприкосновений с магами, хотя иногда сам нарушает это правило. И, вообще, волшебство он считает гораздо более лёгкой, а значит и менее почётной работой, чем технические достижения маглов, созданные их собственным умом и руками.
   Но порой у супругов - магов с безупречной, в смысле магизма, родословной рождается ребёнок, лишенный (или почти лишенный) магических качеств (так называемый "сквибб"). Иногда ребёнка кусает оборотень, и тогда он сам периодически становится оборотнем. Во времена Гарри Поттера в Хогвартсе уже начали лечить от последствий таких укусов.
   Но если маглы представляют собой необъятную амальгаму характеров, качеств, миропониманий, "неволшебных" талантов, способностей, даже и отношений со своими детьми-магами, то и маги бывают разными, очень разными. Правда, в их случае разнообразия меньше. Самое существенное отличие одной категории магов от другой (мы не говорим здесь о разных степенях одарённости) представляет собой их разделение на магов белых и магов чёрных.
   В отличие от белых магов, одарённых этически и призванных нести миру Добро, маги чёрные лишены каких бы то ни было моральных ограничений в осуществлении собственной воли. Для одних из них стимул к совершению страшных поступков - достижение абсолютной власти, для других - корысть, для третьих - садизм, для четвёртых - страх перед мощью Зла и болью, которой оно карает. Вот что говорит об этом профессор Квиррел - один из рабов-носителей Тома Реддла:
   " - Я встретил его, когда путешествовал по миру. Я был молод и глуп и полон нелепых представлений о добре и зле. Лорд Вольдеморт показал мне, как сильно я заблуждался. Добра и зла не существует, есть только сила, есть только власть, и есть те, кто слишком слаб, чтобы стремиться к ней... С тех пор я служу ему верой и правдой, хотя, к сожалению, я не раз подводил его. Ему приходилось быть со мной суровым...
   Квирелл внезапно поёжился.
   - Он не склонен легко прощать ошибки. Когда мне не удалось украсть камень из "Гринготтс", он был очень мной недоволен. Он наказал меня... /там же, стр. 359/.
   Квирелл, говоря это, задыхается от ужаса перед своим Хозяином. Но покинуть его не может (читайте т. I).
   Чёрные маги могут быть явными и тайными (в зависимости от обстановки и коньюнктуры), обладать разными мерами коварства, изобретательности и силы. Как правило, они смелеют и обнаруживаются тогда, когда усиливается и остро ощущается ими близость их властелина - Тёмного лорда. Но они союзники ненадёжные. От страха за свою шкуру они предают Хозяина, когда он слабеет и отдаляется. От страха же на его сторону переходят неустойчивые белые маги (псевдобелые). Таким образом, не только мир маглов не единообразен, но и мир магов - тоже.
  

* * *

  
   О том, что Джоанна Ролинг не расистка и что маги и маглы - это не расы, свидетельствуют все только что нами отмеченные особенности этой дифференциации.
   Для того, чтобы это предположение отпало, достаточно одной реплики Дамблдора в споре с крупным чиновником Министерства магии. А таких и более пространных высказываний на эту тему у Дамблдора много. К примеру, следующее:
   "Корнелиус! Вы придаёте - и всегда придавали - слишком большое значение так называемой чистоте крови! Вы не понимаете, что важно не то, кем ты родился, а то, каким ты стал" / Дж. К. Ролинг, т. IV. Гарри Поттер и кубок огня. (пер. с англ.). Изд. "Росмэн" М., 2002; стр. 643/.
   Но - всё же?..
   Ведь может быть (такое предположение уже высказано, и не раз, в том числе - и поклонниками книг Ролинг), что эти категории (маги, маглы,
сквиббы, чёрные, белые и т.п.) придуманы автором для пущей занимательности, для повышения рыночного успеха семитомного (по замыслу) повествования...
   Мы отвергаем эту гипотезу. Она не более обоснована, чем якобы придание Джоанной Ролинг противостоянию (?) магов и маглов расистской окраски. Достаточно и того, что сказано в четырёх книгах автором и его героями, чтобы раз и навсегда отбросить эту оскорбительную для Дж. К. Ролинг версию. Маги и маглы друг другу не противостоят. Противостояние разворачивается в среде магов.
   Но различия между магами и маглами всё-таки есть, и хотелось бы, пусть и предположительно, их обозначить. .
   Не может ли быть так, что маги - это люди, обладающие тем, что сегодня почти общепринято называть мистическими способностями? Рискнём заметить, что сегодня существенная часть мыслителей признаёт наличие мистического надсознания и подсознания у относительно немалого числа людей. Такие исследователи частью обнаруживают сходные способности у себя самих, частью проверяют и утверждают их воздействие на себя и на окружающих. Мистический опыт есть и совершенствуется тысячелетиями у многих народов. Но атеистический бум европейских ХVIII и ХХ веков оставил мистиков "передовых стран" в подавленном меньшинстве и заставил их проявлять свои возможности лишь в очень узких, даже законспирированных, кругах. Интерес к мистике у прагматических народов Запада воскрес в конце XIX - начале XX веков. Но, повторим, в кругах, достаточно узких, он в Европе, в США и даже СССР существовал всегда. Не прерывались мистические традиции и мистическое мировосприятие у народов Востока, Юго-Востока, Юга и у так называемых "примитивных" народов всех регионов Земного шара.
   Наиболее общее (не официальное и не академическое) толкование мистики констатирует реальную причастность и приобщённость человеческой души, духа и подсознания к силам и сущностям, лежащим выше и ниже повседневного быта и обыденности.
   Большинство ортодоксальных учёных-материалистов долгое время (многие - по сей день) просто игнорировали наличие так называемых "паранормальных", или "экстрасенсорных", явлений и объявляли тех, кто их демонстрировал и пытался истолковать, жуликами или психопатами.
   Постепенно накапливался (забытый) опыт, на этот раз (что для позитивистов важнее всего) регистрируемый, в ряде случаев, приборами и точными измерениями, недоступными древним и средневековым мыслителям. Кроме того, свидетельства мистического - экстрасенсорного - паранормального опыта становились всё более достоверными и количественно возрастали. Приоткрывались окна в "хорошо забытое старое". И всё чаще учёными фиксировались воздействия и взаимодействия вчера ещё не признававшихся наукой типов. Их по сей день именуют по-разному, и новонаучное их осмысление только начинается. В какой-то мере эпос Джоанны Ролинг - развёрнутая метафора этого драматического процесса.
   Для обыденного сознания проявление мистических способностей - это чудо. Это и есть чудо, ибо у мистиков имеются в наличии особые взаимоотношения со всем сущим. А всё сущее разве само по себе не чудо?
   Мы же, не вдаваясь в дискуссии "физиков и лириков", будем и далее обсуждать и осмысливать мир Джоанны К. Ролинг и Гарри Поттера. как "реальность, данную нам в ощущение" /Фр. Энгельс/, и в достаточно яркое ощущение.
   Итак, возвращаемся к нашим героям.
   Независимо от того, в какой семье рождаются дети (магловской, маговской или смешанной), они могут обладать или не обладать мистическим дарованием. Тех, в чьём мировосприятии и мироощущении элемента мистики нет, невозможно этому дару "обучить". Мистицизм - это не ремесло, не наука и не мастерство. Это особое врождённое свойство человеческого духа.
   Здесь мы остановимся и вернёмся к основе различий между магами двух категорий. Белый маг видит и признаёт над собой, выше своего магизма и волшебных возможностей, Высшую Волю и Закон, через которые переступать нельзя. В отличие от законов, методов, правил, причин и следствий, которыми можно, в определённых границах, манипулировать, этот Закон и эта Воля стоят над белым магом. Человек (а маг - это человек) иногда не может через них не переступить, но при этом он чувствует свою вину и старается уменьшить разрыв. Он продолжает ощущать эту Волю и этот Закон в качестве Заповедей и нравственного императива даже при необходимости против них согрешить. На иврите есть выражение, почерпнутое из Библии: "ад кан" (Бс шпъ). До этого и ни шагу далее. А если ради чьего-то спасения приходится "переступить", - это для белого мага - трагедия. Как, впрочем, для любого истинно порядочного человека.
   Для чёрного мага такого рода ограничений не существует. Самый сильный из них знает лишь один ограничитель: свою волю, своеволие (см. у Достоевского). Всё, что находится выше его своеволия, его воли, им отринуто. Последователи мощнейшего чёрного мага, если самосохранительное себялюбие не вынуждает их от него отречься, подчинены только его воле, его своеволию. Иногда они его ненавидят (он жесток и с ними), но страх перед ним, когда они для него досягаемы, перевешивает все другие чувства, в том числе и ненависть.
   Чёрный маг и его присные (чёрные и серые, по своей воле и из страха) словно бы отрезаны непроницаемой преградой от всех высших (мистических) измерений жизни. Их эмблема ("метка") - белый череп на чёрном поле.
   Возникает следующее предположение: поскольку чёрные маги Высшей воли и Высшего Закона над собственным своеволием не признают, то, возможно, их земное могущество подпитывается не свыше, а из другого источника? Их эмблема, как уже было сказано, череп, то есть Смерть (естественно, тех, кого они сочтут нужным убить). Но и на их собственных черепах словно бы лежит, не позволяя подняться в горние сферы, непроницаемая чугунная толща, плотная пустота, которую они сами выбрали. Для чёрных магов открыты, таким образом, лишь две траектории: в миру - вширь, в покоряемые людские души, к тому склонные; вне мира земного - вниз.
   Тёмный лорд может сражаться и убивать только в срединной области - на Земле. Двигаться вверх, сквозь чугунную толщу плотной пустоты, он не может, да и не хочет. И единственным путём для чёрных магов, даже если они и победят (то есть уничтожат всех, кто враждебен им, на Земле, после чего перегрызутся друг с другом), - остаётся только путь вниз, то есть в никуда, в ничто, в Шеол, Аид, Ад и т. д.
   Мудрец сказал, что "перегородки между великими религиями не доходят до Бога". По всей вероятности, и преисподняя - это одна и та же бездна, как бы она ни именовалась.
   Вот мы и попытались по-своему истолковать смысл понятий маги и маглы, белые маги и чёрные маги и (весьма приблизительно) очертить их место в мире.
   О том, что всё это - не усложнение картины, а попытка её понять, пусть говорит некатегоричность наших предположений. Но очень трудно не доверять своему ощущению сути рассмотренного выше противостояния.
  

* * *

  
   Пришло время всерьёз подумать о главном - о самом существенном из того, чему учит Альбус Дамблдор своих воспитанников.
   Но прежде естественно задать вопрос: для чего, для какой деятельности, ради какой конкретной практической цели существует Хогвартс - Школа магии?
   Разумеется, всякие не вызывающие приятных чувств, неаппетитные и даже, напротив, омерзительные составляющие волшебных зелий, привидения, снующие по старому замку, их проказы, меняющие своё направление лестницы и пароли, без которых невозможно открыть нужную дверь, - весь антураж Хогвартса, вплоть до коварных дружеских "подначек" (вроде конфеток со вкусом ушной серы или желчи в красивых обёртках), - всё это носит иронический, пародийный характер. Однако медный таз вместо шлема в пародийном "рыцарском" облачении Дон-Кихота не снижает высоких пластов его личности. Часто ирония, шутка лишь оттеняют высоту главного смысла великих книг и великих характеров.
   Не сравнивая масштабов художественных произведений, опробованных жерновами столетий, и повествования, ещё не дописанного, подчеркну лишь родство творческого приёма: благожелательная ирония, юмор, некий фольклорный (иногда - исторический) карнавал - все эти элементы игры не позволяют глубокомыслию, а оно - несомненно, стать напыщенным, а значит чуть-чуть фальшивым. Излишний пафос уменьшает доверие читателя даже и к хорошей книге.
  

* * *

  
   В композиции каждого тома (из четырёх вышедших) заключительный аккорд насыщенного событиями и динамичного рассказа - это столкновение Гарри и его друзей с очень серьёзной опасностью. И в каждом новом томе эта финальная опасность становится для Гарри всё более угрожающей: Тёмный лорд набирает силу. В IV томе он, пусть и уродливо, но всё же вочеловечивается и собирает своих сторонников. Но и Гарри выходит из каждой схватки всё более умудрённым и зрелым. И хотя, "хеппи энд" даётся ему всё более дорого, действует он всё решительней. Да, ему каждый раз в самый критический момент так или иначе приходят на помощь старшие. Но, может быть, так и должно быть: чтобы связь не прерывалась, чтобы старшие поколения помогали младшим, учили их тому, что уже испытали? Чтобы они научили их учиться? И не только ценой своих жизней, как родители Гарри, а и наперёд?
   Кроме того, Дамблдор объясняет Гарри после сражения в "тайной комнате", что Фоукс (птица Феникс, чьи два пера заключены в волшебных палочках Гарри и Тома Реддла) приходит на помощь только к достойным его помощи.
   Пока что "хеппи энд"  4 не убил, не обессилил, не отбросил на годы назад противника Гарри. Пока что исход поединка не предрешен, а только отодвинут. А герой и автор заходят во всё более сложную ситуацию.
  
  

* * *

  
   Вернёмся, однако, к обсуждаемой книге и повторим свой вопрос: для какой цели в Хогвардсе готовят из детей, обладающих мистическими способностями, магов?
   Готовят их для полезной всем, в том числе и маглам, магической деятельности. Маги отлавливают драконов, держат в приемлемых (безопасных, в первую очередь, - для маглов) рамках враждебные людям и часто даже неведомые им злые и коварные силы, отводят стихийные бедствия, обуздывают агрессивных троллей и им подобные в своей злобе существа.
   Но здесь-то и возникает опаснейший парадокс: для того, чтобы целенаправленно в этих аспектах действовать, надо знать.
   Что - знать?
   Как заклинать и обуздывать опасные и злобные силы. Надо знать их возможности и приёмы, чтобы противопоставить таковым свои, спасительные. Здесь работает формула, общая для всего "волшебного" и "неволшебного" (последний тоже весьма и весьма волшебен, ибо многое ли мы о нём, да и о себе, знаем?) мира.
   Формула эта звучит всегда, в любых видах деятельности, одинаково:
   "хотеть - знать - мочь - успевать". Выпадение хотя бы одного (любого!) звена из этой цепи делает всю оставшуюся бессмысленной. Поэтому в Хогвартсе преподаётся такой предмет, как техника и технология (то есть практические приёмы) тёмных искусств. Без знания этого предмета бороться против тёмных искусств, то есть против чёрной магии и её носителей, невозможно.
   Но среди многих поколений студентов и выпускников Хогвартса, изучавших и продолжающих изучать тёмные искусства, всегда возникает некая "группа риска". Мы говорим о тех, кого соблазнят именно тёмные искусства, открывающие широчайшие возможности для людей (не будем забывать, что маги - тоже люди) злых, тщеславных, завистливых, претерпевших какую-то раннюю обиду и за это обозлившихся на весь мир, обладающих по той или иной причине глубокой нравственной червоточиной. В качестве "производственных отходов" обучения магии как таковой, - чёрные маги оказываются, пусть и малочисленным, но всё-таки неизбежным продуктом магического воспитательно-учебного цикла. Проникновение в глубины чёрной магии опасно для всех: в каждой душе дремлют и порой просыпаются, а то и бушуют тёмные страсти и силы. И кастрировать в человеке такие потенции невозможно: это значило бы превратить его в автомат, в зомби, в машину, которую каждый использует в своих интересах. Для защиты от Зла, внутреннего своего и внешнего, человек должен, во-первых, хорошо знать, чтС есть Добро и чтС есть Зло. Во-вторых, он должен обладать свободой выбора и наличием воли; иначе мы опять возвращаемся к ситуации рабства. Не важно, у хорошего или плохого хозяина: раба всегда можно перекупить или перезаставить. В-третьих, маг, чёрный ли, белый ли, должен, как любой человек, уметь своему выбору следовать. "Славный мальчуган" (слова Дамблдора) Том Реддл превратился в чудовище по своей воле, выбрав такую форму компенсации за обиды детства. Не менее славный мальчуган Гарри Поттер, тоже претерпевший в детстве немало обид, при поступлении в Хогвартс твердит, вопреки уговорам задержавшейся на его голове волшебной шляпы: "Только не в Слизерин, только не в Слизерин!" Ещё ничего толком не зная о Хогвартсе, Гарри почувствовал, что Слизерин - не для него, что там таится нечто ему враждебное и, вообще, злое, что его душа не лежит к соблазнам Слизерина. Он готов был вернуться в ненавидящее его семейство Дарсли, но "только не в Слизерин". Волшебная шляпа направила его в Гриффиндор. Сделать из Гарри чёрного мага было немыслимо. Его воля и его наследственный выбор сработали безупречно, хотя он сам не смог бы, вероятно, объяснить, почему именно так, а не иначе. Разве что потому, что мать и отец учились в Гриффиндоре, а "Тот, кого нельзя называть", - в Слизерине. Впрочем, последнего обстоятельства Гарри в день выбора факультета, кажется, ещё не знал. Судьбоносная шляпа вообще-то не вступает в переговоры: она знает, кого куда направлять априори. Но с Гарри она сочла необходимым поговорить. Почему? Должно быть, она увидела в нём тени двух начал и постаралась понять, которое из них в Гарри сильнее.
   Итак, из-за того, что Хогвартс стремится всесторонне вооружить своих студентов для борьбы со Злом, среди его дипломантов появляются иногда чёрные маги. Исключить вероятность этого казуса нельзя. Можно лишь стараться противопоставить недобрым побуждениям и наследственным свойствам свет истинного знания и талант наставников. Но гарантий против соблазнительности, по той или иной причине, для некоторых натур мнимо лёгких побед чёрной магии никакие старания учителей и воспитателей не дадут. Мистически одарённые дети, даже в таких великолепных школах магизма, как Хогвартс, должны знать о Добре и Зле всё доступное их возрастам и их эпохе, чтобы оставаться свободными в своём выборе. О расплате за выбор позаботится Суд, который выше и проницательней земного. Но - "довлеет дневи злоба его". О бесчисленных последствиях каждого своего поступка думать просто немыслимо. И человек поддаётся своей интуиции или своей страсти.
  

* * *

  
   Два центральных антагониста в сюжете, развёрнутом перед нами лишь на
   4/7 его, - Гарри Поттер и Том Реддл (он же - Тёмный Лорд, и Волан-де-Морт, и "Сам знаешь, кто". А также "Тот, кого нельзя называть"). И сразу тянет определить особенность этого антагонизма, возможно, главную.
   Гарри вплоть до знакомства с Хагридом ни о каком (выбирайте любой из псевдонимов Тома Реддла) своём антагонисте не думал, ибо ничего о его существовании не знал. Дарсли ему сказали, что у него нет родителей: они погибли в автокатастрофе. Он видел, что родственники матери, у которых он вынужден жить, его с трудом терпят, и он инстинктивно не верил тому, что они говорят о его родителях. Он всем сердцем чувствовал, что одинок и что о нём некому позаботиться. Кроме того, он почти ничего не знал о своих паранормальных способностях. С ним иногда случались вещи, мягко говоря, странные. Но он не всегда их замечал, не вдумывался в них или принимал их как удивительную случайность и тут же о них забывал.
   Том Реддл (он же, он же, он же...) значительно старше Гарри, и он знает, что годовалый сын Лили и Джеймса Поттеров (в конце IV тома мы ещё не знаем, чем) для него чрезвычайно опасен. Он убивает его родителей (мать - только потому, что она пытается спасти сына). Но убить годовалое дитя он оказался не в силах. Более того: после мощнейшего магического удара Реддла, призванного убить Гарри, на лбу у ребёнка остаётся лишь тонкий молниевидный шрам. А всемогущий Волан-деМорт превращается в бессильного червяка, вынужденного переползать из укрывища в укрывище и паразитировать то на животных, то на телах своих приспешников (долгое время - вдали от Англии).
   Спасение Гарри и длительное ослабление Тёмного лорда можно объяснить предсмертным заклятием Лили Поттер, матери Гарри. Дом Дарсли (мы узнаём об этом не сразу) тоже защищён от Волан-де-Морта заклятием Дамблдора. Но, повторим, чем объяснить упрямое стремление главы чёрных магов убить Гарри ещё в младенчестве? Откуда эта неизбывная и непримиримая ненависть?
   В пределах первых четырёх томов ответа на этот вопрос нет. Возможно, в последующих томах это проявится. Пока же ясно одно: Том Реддл, единый во всех его именах, боится Гарри - боится того, что может принести ему этот ребёнок в будущем.
   Главные качества, составляющие в своей совокупности личность Тёмного лорда, вынашивались, воспитывались в себе Томом Реддлом с отрочества, если не с детства. Ко времени своих личных встреч с Гарри он вполне сложился. Только защитное заклятие Лили и какие-то свойства самого Гарри мешают Тому Реддлу окончательно превратиться в Волан-де-Морта. У этого страшного существа нет привязанностей, разве что к питающей его своим "молоком" и охраняющей его змее Нагайне. Он не ведает, что такое жалость и сострадание. Его жестокость не имеет границ, кроме целесообразности её меры в данном конкретном случае. Он коварен и невероятно властолюбив, мстителен и злопамятен. Растерянным мы видим его пока что лишь один раз: в дуэли с Гарри на их волшебных палочках-близнецах в конце IV тома. Впрочем, у него вызывает ярость и злобное отчаяние каждая неудавшаяся попытка убить Гарри чужими руками. Своих рук у него вплоть до финала IV тома нет. А сцены, в которой волшебная палочка Тёмного лорда спасовала перед годовалым младенцем, мы не видели .
   Гарри - несомненный антипод своего врага. Он доверчив, простодушен и добр. Он отнюдь не похож на победительных чудо-героев какого-нибудь виртуального телесериала. Он не силён физически, а с той поры, как его ненавистник узнал, где он, и старается держаться к нему поближе, у Гарри наяву и во сне невыносимой болью вспыхивает молниевидный шрам на лбу. Однажды он даже теряет сознание от боли. Но боль стихает и он перестаёт о ней думать. Он любопытен, как молодой щенок, и не отказывается от рискованных проказ, когда их затевают его друзья, а то и он сам. Если Гарри и честолюбив, то исключительно по части выигрыша в своей любимой спортивной игре - квиддиче. Ему дорога честь его факультетской команды, но и его личная спортивная честь - тоже, и он мастерски и бесстрашно её отстаивает. Но все ребяческие черты Гарри сменяются храбростью, изобретательностью и неудержимой целеустремлённостью, когда он чувствует, знает или подозревает, что кому-то всерьёз необходима его помощь. Или когда он сам оказывается перед лицом настоящей опасности
   Именно на этом его свойстве Волан-де-Морт строит ловушки для Гарри. Первые три раза (до своего обратного воплощения в чудовищного, но всё-таки человека) - чужими руками. Четвёртый же раз, когда у бессильного червяка, с помощью чёрной магии воплотившегося, снова появляются руки, - собственноручно.
   В боях, казалось бы, уже безнадёжных, Гарри неожиданно для себя самого обретает мужество, ловкость, сообразительность и даже ярость, которая обычно ему не свойственна.
   Итак, главный и как бы не единственный стимул Гарри для неравного, на первый взгляд, боя - защита слабых и самозащита (спортивные страсти оставим в стороне). Друзья Гарри, его настоящие и самые близкие друзья, идут вместе с ним на смертельный риск, хочет он того или не хочет. Они готовы рисковать потому, что Гарри им дорог. И они не дают ему подвергаться опасности в одиночестве. Разве что - в интересах дела, в какой-то фазе сражения.
   И ещё потому друзья стараются всегда быть с ним рядом, что они разделяют его критерии: то, что враждебно и неприемлемо для него, - враждебно и неприемлемо и для них.
   У Гарри и его настоящих друзей нет рабов: они не только не позволят себе использовать в своих интересах чью-то более слабую волю и даже чью-то готовность, чьё-то желание рисковать вместо них, - они просто не представляют себе взаимоотношений такого рода.
   Между тем, не только сам Тёмный лорд, но и сын его давнего сторонника, студент Хогвартса Драко Малфой в лице своих вроде бы приятелей видит прислужников, а не товарищей (и ещё презирает их за угодливость и нечувствительность к оскорблениям). Нет друзей и у самого Тёмного лорда: у него есть только неравноправные соучастники и рабы. Естественно, что в трудные для их господина и повелителя моменты (и даже годы) большинство ярых его сторонников от него отшатывается и отрекается (пример - семейство Малфоев).
   Не надо думать, что Гарри, Гермиона, Рон Уизли и другие, менее близкие их товарищи - пай-детки, которые во всём подчиняются правилам распорядка Хогвартса. Они, как уже было сказано, озоруют в пустяках (но не Гермиона: она против нарушения школьных правил и для неё такого рода поступок должен быть обоснован очень серьёзной причиной) - вроде запретных для младших курсов прогулок в Хогсмит. Но если они убеждаются, что речь идёт о вещах очень важных и опасных, они, в том числе и Гермиона, пренебрегают запретами самых уважаемых ими старших и, тем более, правилами распорядка школы. Они переступают через запреты даже Альбуса Дамблдора и профессора Минервы МакГонагалл. Времени у них в таких случаях бывает в обрез, и они берут ответственность на себя, рискуя быть исключёнными из любимой школы. Мудрый и проницательный Дамблдор и сурово любящая своих студентов Минерва умеют простить, а в некоторых случаях и наградить нарушение школьных запретов, если оно продиктовано Законом, несравненно более высоким.
   Когда Гарри изнемогает, но не сдаётся в очередной схватке с воплощениями своего врага, а в конце IV тома - и с ним самим, его спасает не только негасимая любовь родителей и бдительность Дамблдора.
   Нет, и сам Гарри от схватки к схватке становится сильнее и изобретательнее. Правда, он, по-прежнему, терпит жесточайшие головные боли от приближения к нему Тома Реддла, не говоря уже о его присутствии. Но каждый раз ему удаётся продолжить бой, несмотря на боль.
   Поразительнее всего исход дуэли на палочках-близнецах, лицом к лицу, между почти-Сатаной и пятнадцатилетним мальчиком, в общем-то достаточно хрупким и обычно отзывчивым и сострадательным.
   Отвлечёмся на миг от сюжета книги и подчеркнём, что в повествовании Дж. К. Ролинг граница между Добром и Злом проступает весьма отчётливо. Но писательницу занимают и более глубокие корни конфликта.
   Как снять со счёта, что и Том Реддл, и Барти Крауч-младший, едва не убивший Гарри по поручению Тёмного лорда, по их представлению и ощущению, были сами преданы ранее своими отцами? Реддл - когда отец не захотел жить с женой-колдуньей, матерью Тома, и выгнал её (вскоре она умерла). Крауч-младший - когда отец отправил его в тюрьму за связь с Реддлом, которую сын отрицал. Потом Крауч-старший согласился на самопожертвование больной жены, оставшейся в Азкабане вместо сына и похороненной под его именем. Таким образом даже и здесь Джоанна К. Ролинг не рубит с плеча и не осуждает без объяснения: Зло порождается Злом. Обида застилает обиженному глаза, и, если он достаточно для этого злопамятен, вся жизнь его превращается в акт отмщения. Кому? Всем. Добру не оставляется места в существе, ставшем сосудом Зла. И всё же какую-то кроху вины боль, причинённая сыновьям отцами, с бывших детей снимает.
   Но возвратимся к Дамблдору и Гарри.
   В конце I тома ("Гарри Поттер и философский камень") хитрец-Дамблдор сперва невозмутимо подсчитывает очки выигравшего в ежегодном соревновании факультета Слизерин. Самые несимпатичные читателю слизеринцы (Драко Малфой и КЊ) ликуют. Но у добродушнейшего Дамблдора есть в запасе несколько замечаний, и он просит зал эти дополнения выслушать:
   " - Да, да, вы прекрасно потрудились, - произнёс Дамблдор, обращаясь к сидевшим за столом Слизерин. - Однако мы не учли последних событий...
   Зал затих. За столом Малфоя улыбались уже не так радостно.
   Дамблдор громко хмыкнул.
   - Итак, - продолжил он. - В связи с тем, что в свете последних событий некоторые ученики заработали некоторое количество очков... Подождите, подождите... Ага...
   Дамблдор задумался или сделал вид, что задумался.
   - Начнём с мистера Рональда Уизли...
   Рон побагровел и стал похож на обгоревшую на солнце редиску.
   - ... за лучшую игру в шахматы в истории Хогвартса я присуждаю факультету Гриффиндор пятьдесят очков" /Дж. К. Ролинг, т. I. Гарри Поттер и философский камень. (пер. с англ.). Изд. "Росмэн" М., 2001; стр. 377 - 378/.
   Напомним: игра волшебными шахматами Минервы МагГонагалл (а Рон, играющий лучше всех в школе, пожертвовав собой, обеспечил своим дру-зьям выигрыш) открывала путь для остальных в убежище Квирелла, очередного "носителя" Тёмного лорда.
   Дамблдор, дождавшись тишины в зале, продолжил свою речь:
   " - Далее мисс Гермиона Грейнджер, - произнёс Дамблдор. - За умение использовать холодную логику перед лицом пламени я присуждаю факультету Гриффиндор пятьдесят очков.
   Гермиона закрыла лицо руками - Гарри почти не сомневался, что она расплакалась. За их столом творилось что-то невообразимое - ведь за одну минуту факультет заработал сто очков.
   - И наконец, мистер Гарри Поттер, - объявил Дамблдор, и в зале воцарилась абсолютная тишина. - За железную выдержку и фантастическую храбрость я присуждаю факультету Гриффиндор шестьдесят очков.
   Поднявшийся шум оглушил Гарри. Все, кто умел считать и одновременно хрипло вопить, уже поняли, что у Гриффиндор теперь четыреста семьдесят два очка - столько же, сколько и у Слизерин. Они почти выиграли Кубок школы, и если бы Дамблдор дал Гарри ещё одно очко...
   Дамблдор поднял руку. Зал стал затихать.
   - Храбрость бывает разной. - Дамблдор по-прежнему улыбался. - Надо быть достаточно отважным, чтобы противостоять врагу, но не меньше отваги требуется для того, чтобы противостоять друзьям. И за это я присуждаю десять очков мистеру Невиллу Лонгботтому" /там же, стр. 378 - 379/.
   Заслугу Невилла мудрый наставник сумел увидеть в том, что этот обычно робкий мальчуган изо всех сил, пока друзья на время его не усыпили заклинанием, сопротивлялся их походу в тайную комнату. Он готов был лечь у них на дороге, чувствуя, что они затеяли нечто для них очень опасное.
   Учителя и воспитатели обязаны быть объективными, а значит - относиться ко всем ученикам одинаково. И они изо всех сил стараются так и поступать. Но они - люди, и чувства невольно заставляют их воспринимать поступки и качества учеников по-разному. Меняя декорации в банкетном зале, Дамблдор не может скрыть своего торжества:
   " - Таким образом, - громко прокричал Дамблдор, пытаясь заглушить аплодисменты, которые только усилились оттого, что факультеты Рэйвенкло и Хаффлпаф тоже возликовали по поводу поражения Слизерина, - таким образом нам надо сменить декорации.
   Он хлопнул в ладоши, и свисавшее со стены зелено-серебряное знамя стало ало-золотым, а огромная змея исчезла, и вместо неё появился гигантский лев Гриффиндора" /там же, стр. 379/.
  

* * *

   Постепенно мы убеждаемся, что Дамблдора заботят прежде всего нравственные качества его воспитанников. А волшебные умения, навыки и познания, по его разумению, должны обслуживать эти их нравственные задачи, помогать их решать.
   В т. II, обсуждая с Гарри его тяжелейшее испытание в Тайной комнате, Дамблдор посвящает мальчика в одну из заветных своих идей. Вот её до предела сконцентрированная суть:
   "...Волшебная шляпа направила тебя в Гриффиндор. Знаешь почему? Подумай!
   - Только потому, что я просил не посылать меня в Слизерин... - сокрушенно произнёс Гарри.
   - Верно, - Дамблдор опять улыбнулся. - Именно в этом твоё отличие от Тома Реддла. Ведь человек - это не свойство характера, а сделанный им выбор.
   Гарри неподвижно сидел на стуле, оглушенный услышанным.
   - И если тебе нужны ещё доказательства, что ты не случайный гость в Гриффиндоре, прочитай-ка, что здесь написано.
   Дамблдор подошел к столу профессора МакГонагалл, взял испачканный кровью серебряный меч и протянул его Гарри. Тот недоуменно перевернул его - меч в свете камина полыхнул рубинами - и прочитал выгравированное под рукояткой имя, Годрик Гриффиндор.
   - Знай, Гарри, вынуть меч из этой Шляпы может только истинный гриффиндорец" / Дж. К. Ролинг, т. II. Гарри Поттер и Тайная комната (пер. с англ.). Изд. "Росмэн" М., 2001; стр. 462/.
   Выделенные нами слова содержат целую жизненную программу, ибо, действительно, человек - это сделанный им выбор. Он свободен: Высший суд вынесет свой вердикт, когда человек придёт на Суд, post factum. Но и с выбором дело обстоит не так просто: человек, потерявший сознание от всевытесняющей боли, не выбирает. Волан-де-Морт всё время, во всех своих воплощениях, частичных и полном, стремится и надеется оглушить Гарри страшной болью и затем убить его. Пока что ему это не удаётся. Может быть, потому, что Гарри не остаётся перед лицом убийцы один. В самый опасный миг приходит к нему помощь. Дамблдор говорит ему, что помощь не приходила бы к нему, если бы он вёл себя иначе, чем ведёт, - если бы он её не заслуживал. Если тёмные силы связаны круговой порукой общих преступлений и страха перед своим "паханом", то силы светлые объединены полем Добра и помогают друг другу без какого бы то ни было различения рангов. Однако они, к сожалению, не всемогущи, хотя и могучи. Иногда они не приходят вовремя. Не успев помочь, они не могут оживить для земной жизни убитых. Седрик Диггори не воскрес, во всяком случае - для жизни посюсторонней.
  

* * *

  
   Альбус Дамблдор, в какой-то степени , играет в Хогвартсе роль, близкую к роли Эслана в "Хрониках Нарнии". Правда, история Гарри Поттера и его друзей не проникнута апокалиптическим и эсхатологическим трагизмом Нарнии. И Дамблдор от посюсторонней борьбы не отказывается. Он, если можно так выразиться, "земнее", оптимистичней и мягче Эслана эпохи последнего Суда. И это понятно: Дамблдор - не метафора Сына Всевышнего. Он - человек, хотя и великий волшебник.
  

* * *

  
   В конце III тома Гарри в беседе с Дамблдором жалеет, что он помешал друзьям своих родителей убить предателя Петтигрю, ставшего покорным слугой Тёмного лорда:
   " - Из-за меня Сириус и профессор Люпин не убили Петтигрю! Если Волан-де-Морт вернётся, в этом буду виноват я!
   - Не будешь, - безмятежно ответил директор. - Неужели, Гарри, твоё приключение с Маховиком Времени ничему тебя не научило? Последствия наших поступков всегда так сложны, так разнообразны, что предсказание будущего и впрямь невероятно трудная задача. И профессор Трелони - храни её Бог - живое тому доказательство. Это был замечательный поступок - то, что ты спас жизнь Петтигрю!
   - А вдруг он поможет Волан-де-Морту вновь обрести силу?!
   - Петтигрю обязан тебе жизнью. Ты послал к Волан-де-Морту того, кто перед тобой в неоплатном долгу. Когда один волшебник спасает жизнь другому, между ними создаётся связь... или я сильно заблуждаюсь, но вряд ли Волан-де-Морт захочет, чтобы его слуга был в долгу у Гарри Поттера.
   - Но я не хочу, чтобы между мной и Петтигрю была связь! - вскипел Гарри. - Он ведь предал моих родителей!
   - Это самые сокровенные глубины магии, Гарри, её непостижимая суть. Но поверь: может быть, наступит день, когда ты будешь рад, что сохранил жизнь Питеру Петтигрю.
   Такого Гарри не мог себе представить. Дамблдор как будто прочитал его мысли:
   - Я очень хорошо знал твоего отца - и в Хогвартсе, и позже... Он тоже пощадил бы Петтигрю, я в этом уверен" / Дж. К. Ролинг, т. III. Гарри Поттер и Узник Азкабана (пер. с англ.). Изд. "Росмэн" М., 2001; стр. 561 - 562/.
   Пока что, в пределах четырёх томов, Гарри Поттеру не приходится радоваться спасению Петтигрю. Но кто знает, что будет дальше?
   Во "Властелине колец" главный резонёр и тоже великий маг Гендальф почти теми же словами утешает героя, пощадившего коварного своего врага. И провидение Гендальфа сбывается. Подождём: у нас впереди три тома. Делать выводы рано.
  

* * *

  
   Одно из главных противоречий Жизни, пересекшей границу между природой неорганической (о которой мы крайне мало знаем) и органической, - это невыполнимость максимы (то есть Заповеди) "Не убий". Круговорот Бытия построен в своей телесной (биофизической и биохимической) сути на том, что всё поедает всё и тем обеспечивает этот круговорот. Принято думать, что на какой-то ступени Бытия у его субъектов появляется Душа, а ступенью выше - Дух. Их инструментами становятся эмоция, образ, мысль и Слово, и они перестают питаться друг другом. Так ли это? Отнюдь нет. Вегетарианцы едят растения. Но и растения - живые, и мы крайне мало знаем об их жизни. Да много ли среди нас, землян, вегетарианцев? Мы едим даже обезьян - наших не дальних родственников. И по сей день на Земле сохранились культовые формы каннибализма. А что было в этом смысле совсем недавно?
   На какой же ступени и в каких границах начинает работать максима "Не убий" и приобретает ли она абсолютный характер? У этого едва ли не главного вопроса земной жизни нет однозначного ответа.
   Заповедь "Не убий" сведена практически, в подавляющем большинстве случаев, к взаимоотношениям лишь между людьми. Если в Нарнии лучших её веков не убивают говорящих животных и мыслящие, движущиеся и говорящие растения (ибо бессознательно уподобляют их людям), то бессловесных едят с большим аппетитом. Во "Властелине колец" вопрос, которого мы коснулись, стоит очень остро. Но Нарния у нас позади, а до "Властелина колец" ещё далеко.
   Как же решается этот вопрос на Земле между людьми?
   В каждом конкретном случае и вопрос, и ответ носят неповторимый и сугубо частный характер. И в каждом конкретном случае за человеком остаётся выбор наименьшего зла. Поэтому, исповедуя, казалось бы, однозначно, в качестве эталона, заповеданный свыше моральный императив, Дамблдор вынужден так часто говорить со своими любимыми учениками о свободе их воли и о решающем значении их личного выбора. Даже в сложнейшем вопросе о неубиении человеком человека.
   В земной реальности Заповедь "Не убий" вынуждает либо к непротивлению Злу насилием, либо к непрерывному взвешиванию на весах высшей этики своих намерений и своих поступков. Надо при этом ни на мгновение не забывать, что злые силы никогда не выберут непротивление Злу насилием в качестве закона своего поведения: они любят непротивление только своих жертв. Они тем более не станут взвешивать на весах отсутствующей у них совести меру насилия, необходимого для достижения своих целей. Они воспринимают "непротивленцев" как идиотов и пожирают их в первую очередь. Но то, что потом, одолев и сражающихся с ними противников, и прекраснодушных "непротивленцев", они перегрызут глотки друг другу, - нас не утешает. Таким образом, Заповедь "Не убий" на грешной нашей Земле, если ей следовать неуклонно, буквально и постоянно, в конце концов превратит человечество в клубок взаимопожирающих чудовищ и уничтожит род людской как таковой.
   Но ведь и разрешение убийства ("Если встретишь врага - убей его!") - вещь роковая для человечества. Следуя ей, мы опять возвращаемся к торжеству нарушающих Заповедь - к праву сильного!
   Что же нам остаётся делать?
   Дамблдор пытается объяснить своим ученикам прямо и косвенно (особенно настойчиво - лучшим из них), что никто, даже сам Господь (в Хогвартсе исповедуют христианство), универсального, на все случаи жизни, ответа на этот вопрос им не даст. Каждому из нас даны для решения такого рода задач - помимо идеальных постулатов ("максим") - ещё и разум, и свобода воли, и свобода выбора. За них мы и несём (и будем нести там, куда нас призовут на Суд) ответственность. Эти вопросы ("переступить" или "не переступать"? Где остановиться? Какова необходимая и достаточная мера переступления через Абсолют? Во имя чего она допустима?) всегда частны и единичны (то есть годятся лишь для данного случая) и никогда не будут решены раз навсегда, для всех и за всех. Они всегда останутся на совести поступившего так, а не иначе. Снять с себя ответственность невозможно. Ты берёшь её на себя вместе с виной или правотой. Если ты "непротивленец" - гибни: таков твой выбор. Если ты предпочитаешь защищать человеческую (в том числе - и свою) жизнь, защищай, сражайся с убийцей во всю свою силу. Потом, когда будет вершиться Суд, ты узнаешь был ты прав или виноват.
   Дамблдор безошибочно чувствует меру нравственной одарённости (вплоть до нравственной гениальности - и такое бывает) своих воспитанников и коллег. Поэтому увалень Лонгботтом, верный и честный друг, в его глазах, стоит много выше, чем "способный, очень способный, на всё способный" богач и тайный сторонник Тёмного лорда Люциус Малфой, отец высокомерного хама Драко Малфоя.
   Весь магический инструментарий студентов Хогвартса, все приёмы магии, белой и чёрной, - это, как мы уже говорили, лишь техника дела, технологические навыки и умения. В основу же магического искусства своих выучеников Дамблдор и его друзья-учителя стараются вложить со-знание свободы собственной воли, ограниченной выбором наименьшего Зла по дороге к достойной цели.
  
  

* * *

  
   Представления Гарри о мистических связях между живущими здесь и уже ушедшими на другой берег постепенно расширяются. Этому способствуют и Дамблдор, и собственный опыт Гарри. Ещё бездумно живущий представлением о непреодолимости грани между живыми и умершими, Гарри постепенно проникается чувством, а затем и мыслью, что эта граница не так уж безнадёжна. Он приподнимается, а затем и поднимается над расхожими представлениями об этой грани даже и верующих в потусторонний мир людей. Опыт и Учитель открывают ему глубокую относительность понятий "там" и "здесь", отсутствие между ними разрыва. Так, заклинание "Патронус" окружает непреодолимой для самых лютых врагов защитой применившего его мага (похоже, что не всякого, а только белого: к чёрным Патронус не приходит). Искусством его применения овладеть нелегко, и даётся оно не сразу. Несколько раз Патронус (серебристое облако, отбрасывающее от преследуемых враждебные им тёмные силы) спасает Гарри жизнь. Правда, он так и не понял, кто применил этот спасительный для него приём: он сам или его погибший отец - "с того берега".
   Но вот весьма характерный разговор об этом между Гарри и Дамблдором: наставник подвигает его ещё на один шаг в познании истинных связей между явлениями. Гарри говорит Дамблдору:
   " - Прошлой ночью... Я подумал... Это мой отец создал Патронуса... Когда я увидел на той стороне озера самого себя, то решил, что вижу его...
   - Тебя можно понять, - тихо проговорил Дамблдор. - Тебе, наверное, уже надоело это слышать, но ты и в самом деле похож на Джеймса . От матери у тебя только глаза.
   Гарри покачал головой.
   - Это была глупость. Я же знал, что он умер.
   - Ты думаешь, что мёртвые, которых мы любили, навсегда нас покинули? Но ведь мы их зовём, когда нам плохо. Твой отец живёт в тебе, Гарри, и он, очевидно, явил себя, когда ты так в нём нуждался. Да как иначе ты смог бы сотворить именно такого Патронуса? Этой ночью Сохатый вновь вышел в поле.
   ...И ты вправду видел отца этой ночью, Гарри. Ты нашел его в своём сердце.
   И Дамблдор вышел из кабинета, оставив Гарри в полном смятении"
   /там же, стр. 562 - 563/.
  

* * *

  
   Итак, Дамблдор считает, что мистически одарённые студенты Хогвартса, завтрашние маги, должны знать о магии всё. Иначе им угрожает опасность оказаться в какой-то момент бессильными перед чёрной магией. Ещё в большей (если это возможно) мере он уверен в том, что юные маги должны отчётливо представлять себе, в каком мире они живут и что может с ними случиться. Отсюда его замечательная речь на ежегодном предканикулярном банкете в Хогвартсе. Вот отрывки из этой речи:
   " - Закончился, - произнёс Дамблдор, оглядев присутствующих, - ещё один учебный год.
   Он замолчал и посмотрел на стол пуффендуйцев. За этим столом было тише всего, а лица студентов были самыми грустными и бледными во всём Большом зале.
   - Многое я хотел бы сказать вам сегодня вечером, - продолжил Дамблдор, - но прежде всего я должен признаться, что мы потеряли очень хорошего человека, который должен был сидеть здесь, - Дамблдор махнул рукой в сторону стола пуффендуйцев, - и вместе с вами радоваться Прощальному пиру. Я хотел бы, чтобы все сейчас встали и подняли стаканы в честь Седрика Диггори.
   ... - Седрик обладал многими достоинствами, которыми отличаются студенты Пуффендуя, - снова заговорил Дамблдор. - Он был хорошим верным другом, любил труд, высоко ценил справедливость. Смерть его подействовала на всех вас, независимо от того, знали вы его или нет. Поэтому я думаю, вы имеете право узнать, как это случилось.
   Гарри поднял голову и посмотрел на Дамблдора.
   - Седрика Диггори убил лорд Волан-де=Морт.
   По залу пронёсся взволнованный шепот. Одни смотрели на Дамблдора с ужасом, другие - с недоверием. Директор спокойно дождался пока шум стихнет.
   В Министерстве магии не хотят, чтобы я сообщал вам это, - продолжил он. - Возможно, некоторые из ваших родителей будут в ужасе от того, что я сделал. Либо потому, что они не верят в возвращение Волан-де-Морта, либо потому, что считают вас слишком маленькими, чтобы говорить об этом. Но я уверен: правда в любом случае предпочтительнее лжи, а пытаться представить смерть Седрика несчастным случаем или заявить, что он сам в этом виноват, было бы оскорблением его памяти.
   ... - Есть ещё один человек, которого необходимо упомянуть в связи со смертью Седрика, - говорил Дамблдор. - Я говорю, конечно, о Гарри Поттере.
   По залу будто пробежала волна, когда многие головы повернулись сначала к Гарри, а потом снова к директору.
   - Гарри Поттер сумел ускользнуть от лорда Волан-де-Морта, - продолжал Дамблдор. - Он рискнул жизнью, чтобы вернуть тело Седрика в Хогвартс. Он проявил храбрость, которую перед лицом лорда Волан-де-Морта проявлял не каждый взрослый волшебник, и теперь я пью в его честь" / Дж. К. Ролинг, т. IV. Гарри Поттер и кубок огня. (пер. с англ.). Изд. "Росмэн" М., 2002; стр.655 - 656/.
   Мне не раз приходилось говорить о том, что для меня лично нет "упоения в бою и смертной бездны на краю". Обычная жизнь так богата событиями и переживаниями, что нет нужды приправлять её солью риска и перцем опасности. И меня радует, что Гарри Поттер (то есть Джоанна К. Ролинг) чувствует так же. Гарри не радует "обогащение" жизни угрозой гибели, боями и болью. Он не любит никаких сражений, кроме спортивных. Но Гарри Поттер - человек долга. И если уже он вынужден вступить в бой на стороне силы правой против силы неправой, он бьётся бесстрашно, яростно и находчиво, весь отдаваясь своей задаче.
   В конце тома IV, пока что - финального, читаем:
   "Дядя Вернон ожидал его за барьером. Рядом стояла миссис Уизли. Она крепко обняла Гарри и прошептала ему на ухо:
   - Думаю, Дамблдор разрешит тебе приехать к нам попозже летом. Пиши, Гарри.
   - Увидимся, Гарри, - хлопнул его по спине Рон.
   - Пока, Гарри! - сказала Гермиона и сделала то, чего никогда раньше не делала: чмокнула его в щеку.
   - Гарри... спасибо, - бормотал Джордж, а Фред, стоя рядом, лишь молча кивал.
   Гарри подмигнул близнецам, повернулся к дяде Вернону и пошел за ним к выходу с вокзала. Не стоит пока волноваться, - сказал он себе, усаживаясь на заднее сиденье дядиного автомобиля.
   Как сказал Хагрид, чему быть, того не миновать... и ему придётся встретить то, что неминуемо случится" /там же, стр. 667/.
  

* * *

   На этом мы закончим свой очерк "Дети и Сатана, или Трактат о свободе выбора".
   Повторим, что нами выделены из большой и очень плотно населённой книги лишь несколько персонажей, идей и сюжетных линий. Охватить их все - означало бы переписать четыре тома. Мы же взяли из неё то, что нас, в данном случае, более всего занимает: проблемы, которые включают её в ряд ещё трёх привлекших наше внимание книг.
   Нельзя забывать, что (примерно так говорил Толкиен о своём "Властелине колец") перед нами книга для детей, в которой много "информации к размышлению" для взрослых. И одновременно это - книга для взрослых, которую очень интересно читать детям, любящим и умеющим читать книги Возможно, что по ходу взросления читающих детей их отношение к этой книге, к её героям и к их мыслям будет меняться.
  
  

* * *

  
   P.S. Том V истории Гарри Поттера и его друзей рекламировался в русских издательских планах и в каталогах книжных магазинов с момента вы-
   хода в свет IV тома. Затем реклама прекратилась (на русском языке - во всяком случае). Более того: в Интернете, на сайте издательства "Росмэн" (Ярославль), появилось объявление о выходе в свет книги какого-то другого автора о волшебных приключениях Гарри Поттера, не вошедших в книги о нём Джоанны К. Ролинг.
   Мы связались через ИМЭЛ с московским центром издательства "Росмэн" и попросили прояснить ситуацию. Разумеется, нас интересовали книги Джоанны К. Ролинг, а не "вариации на тему", сочинённые плагиаторами и деловарами.
   Московской центр издательства "Росмэн" любезно и назамедлительно ответил нам, что V том ещё не вышел в свет и на английском: он появится в конце 2002-го года. Русского же перевода следует ожидать в 2003-м году. Разумеется, мы были крайне огорчены такой (а есть ли гарантия, что не большей?) отсрочкой. Но именно эта отсрочка подвигла нас на исследование незаконченной книги. Мы думаем, что материала для размышлений в четырёх томах предостаточно, а пятым повествование так или иначе не закончится. Ждать снова годы? Времени для столь больших ожиданий у нас маловато.
   К слову, в ежемесячном каталоге новых российских изданий, выходящем в Израиле, в сентябре 2002 года появилось сообщение о выходе в свет книги некоего Григория Емеца о девочке про имени Таня Гроттер. В рекламе книги о приключениях "крутой" Тани Гроттер издатели обещают запросто заткнуть за пояс знаменитого Гарри Поттера. Пусть бы подобные полупародии-полуплагиаты и выходили в свет: мало ли ерунды выходит? Но мы очень боимся, что столь бесцеремонное обращение с её многотомным повествованием отобьёт у Джоанны К. Ролинг охоту продолжать издание книг о Гарри на русском языке.
   Вряд ли наши размышления о её книгах попадутся на глаза Дж. К. Ролинг. Но для нас, русскоязычных читателей, недоступность заключительных томов приключений Гарри Поттера будет ударом. Поскольку в книгах о Гарри много чудес, пусть совершится ещё одно чудо. Пусть Джоанна К. Ролинг узнает об этих наших словах и не отказывается от перевода своих книг на русский язык.
   И ещё одна забавная новость:
   В России в октябре 2002 года прошла Всероссийская перепись населения. И в ходе её заявили о себе такие "национальные меньшинства", как эльфы, гномы, хоббиты, гоблины, тролли и т.п. Читатели шутят. Мелочь, но приятно.
  
  

* * *

  

III. И СНОВА - ПРОЛОГ

Говорят ведь: как будешь к пропа-

   сти катиться, надежда заново родится.
  

Дж. Р.Р. Толкиен, "Властелин колец",

   стр. 824.
  
   Эти парадоксально точные слова произнёс не один из могучих правителей, великих мудрецов и всесильных магов Средиземья, открытого Дж. Р.Р. Толкиеном в середине прошлого века. Вынесенные нами в эпиграф, они прозвучали в беседе двух неразлучных друзей - эльфийского принца Леголаса и гнома Гимли.. События, лежащие в основе сказания, разворачиваются на протяжении тысячелетий, в очень далёкие от нас времена. Правда, всё же на нашей планете. Хотя, кто может за это ручаться? Может быть, это планета Толкиена, а не наша?.
   Гномы и эльфы планеты Толкиена веками и даже тысячелетиями воспринимали друг друга с некоторой настороженностью: уж слишком по-разному они жили и слишком различные имели критерии. Но между ними издревле существовало сотрудничество: царство гномов в недрах великих гор было богато драгоценными рудами и камнями. Гномы делали лучшее в мире оружие и прекраснейшие на Земле украшения. Между ними и эльфами веками сохранялись многообразные деловые связи. И, хотя они очень по-разному воспринимали мир, любовь к прекрасному была у них общей. И понятия о чести и бесчестии - тоже.
   Леголас и Гимли дружили так, что смело можно назвать их побратимами. Ни один из них ни разу не колебался в дружеской верности. Впрочем, они
   отличались благородной надёжностью и во всех других отношениях. Вместе они и уплывут из Средиземья в края, из которых не возвращаются и куда гномы обычно не уходили. И уплывут в избраннейшем кругу.
   Часты ли в мире существа, менее напоминающие друг друга, чем эльф и гном? И тем не менее они понимали друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда. И при этом, как ни сказочны, по сравнению с нашими, их возможности, эти странные существа нам знакомы. Они поразительно напоминают нам... кого, уважаемый читатель? Правильно: нас самих. Пусть даже, в отличие от невесомого и сверхдальнозоркого Леголаса, мы носим очки с толстыми линзами и тянем к шести пудам. Или, в отличие от низкорослого, но коренастого Гимли, задеваем головой баскетбольную корзину, когда кладём в неё мяч. Но - помните Киплинга: "Мы одной крови - ты и я"? Леголас, Гимли и мы - тоже "одной крови."
   Об антропоморфизме хоббитов мы уже говорили, в другой главе. И вспомним ещё не раз. Многие персонажи книг Толкиена наглядно воспроизводят, воплощают или утрируют определённые человеческие характеры. Или отдельные черты , являющиеся психологической и поведенческой доминантой встречаемых нами повседневно лиц. Иные аборигены мира Толкиена так экзотичны, что их и личностями как-то не очень уместно называть. И всё же, всё же... Нечто подобное мы в ком-то или в чём-то с опаской чувствуем..
   Заметим к слову, чтобы не забыть: наименования многих групп персонажей Льюиса, Ролинг и Толкиена выдают общий источник: северноевропейский фольклор. Правда, трактуются мифологические персонажи по-разному. Сравним хотя бы гномов: у всех трёх авторов они совершенно различны и психологически, и в ролевом отношении. Да и эльфы тоже. И не одни они: припомним гоблинов (они же - орки).
   Нам скажут, что так или иначе, все волшебные образы растут из неволшебной реальности, образуя карнавал масок, сводимый к аллегориям, символизациям, комбинациям черт и т.д. Иначе как мог бы человек вообразить нечто такое, чьи компоненты и/или аналоги не существуют в его тезаурусе?
   Но в ряде случаев человек может не помнить ничего на эти изображаемые и воображаемые им феномены похожего. Того, чего, по нашему ощущению, нет ни в нашем осознанном, ни в нашем подсознательном или основательно забытом, а потому практически бессознательном опыте. Эти будто бы совершенно незнакомые образы могут приходить к нам из снов, из пережитого на уровне эмоций. О видениях из прошлых жизней мы здесь не говорим, но ни в коей мере не отрицаем их возможности: слишком много дотошно проверенных скептиками и нигилистами фактов о них свидетельствуют.
   У воображения много источников и строительных материалов. Как работает интуиция, заставляющая человека поступать вопреки очевидности, вопреки логике и выигрывать? А вдохновение, наитие? Гении не "придумывают" каждый следующий мазок, каждую следующую ноту, штрих, каждое слово. Они и сами не знают, что их удовлетворит, что окажется на своём месте. Ими владеет вдохновение, приходящее извне сознания, - как награда за поиск единственного и необходимого. А когда ими овладеет иной мотив, они будут снова и снова мять в руках глину, пока нечто необъяснимое не скажет им: "Хватит. К тебе пришло искомое и незаменимое. Иди дальше."
   Припомните не такое уж редкое в нашей духовной жизни явление: допустим, что, вспоминая строфу или строку любимого поэта, вы забыли в ней одно слово. Вы переберёте множество влезающих в размер и вроде бы подходящих по смыслу синонимов, но всё время будете чувствовать: не то, не то, не то... Пока не вспомните (или не отыщете в книге) то единственное, незаменимое слово, которое нашел сам поэт. И всё сразу станет на место, потому что эрзац прозвучать гениально не может.
   Есть ещё один признак одержимости творческим наитием: высочайшая смысловая плотность текста. Если речь идёт о писателе, это значит, что в завершенном им тексте нет ни одного лишнего слова и даже слога.
   Случайные, необязательные, заменимые слова напоминают старые газеты, вату, пластмассовые амортизаторы - в общем, разнообразные заполнители пустот, которые при пересылке и кантовке предохраняют фарфор, стекло, всевозможные приборы и т.п. от ударов и повреждений. Когда сочинителю не удаётся заполнить строку словами единственно-необходимыми, он впихивает в неё необязательные слова. Они призваны заполнить пустоты, зияющие на месте не найденных, но единственно-необходимых слов. И это уже "осетрина второй свежести", а не живое, штучное чудо. "Всё прочее - литература".
   Повторим: сказанное справедливо отнюдь не только для искусства слова, но и для всех вообще искусств.
   Равнокачественной по плотности художественного текста хорошим стихам является и проза Дж. Р.Р. Толкиена. Мы говорим в данном случае о дилогии "Хоббит или Туда и обратно" и "Властелин колец". Величайшей заслугой её переводчиков на русский язык, О. Степашкина, В. Муравьёва и А. Кистяковского, является сохранение ими этой насыщенности. В том числе, и в стихах, органично вырастающих из прозаического повествования.
   Итак, мы обозначили некоторые координаты двух тесно связанных между собой книг, о которых собираемся поразмышлять.. .
  
  

* * *

   P.S. Поскольку дилогию Толкиена переводили разные переводчики, в книгах, как и в повествовании о Гарри Поттере, Дж. Ролинг, существуют разные переводы имён в разных томах. Мы выбрали один из вариантов.
  
  

IV. ТУДА И ОБРАТНО

"... Из тупиков страны необозримой

   Никто не возвращается домой."

Д. Штурман

  
   То есть географически вернуться туда, откуда ты вышел, не всегда, но очень часто можно. Однако, чем дольше ты отсутствовал, тем горше бывает острое чувство, что "ты не ты, // И дом - чужбина" (Б. Пастернак). Может быть, ты и пришел в прежнюю точку на берегу реки твоей жизни - туда, где стоял и даже стоит ещё твой дом. Но по руслу когда-то родной реки текут новые воды. Их новизна - не твоя новизна: вы менялись порознь и по-разному. В большую войну 1939 -1945 годов как мечтали мы (одни - на фронте, другие - в эвакуации, третьи - в тюрьмах, ссылках и лагерях, четвёртые - в плену, пятые - в нежелательной эмиграции) вернуться домой! Иные - вернулись. И убедились, что в человеческих судьбах время и вносимые им изменения необратимы.
  

* * *

   Путешествие хоббита Бильбо Торбинса по чужим краям длилось один год. Но оно не осталось всего-навсего эпизодом его долгой жизни. Он вернулся домой, однако возвращение не состоялось. И он снова уходит, чтобы уже и не пытаться вернуться в безмятежное прошлое. Правда, и в первый, и во второй раз Бильбо уходит вроде бы не по своей воле, а по воле Гендальфа, могучего мага. Но Гендальф именно потому и выбирает Бильбо для "приключения", что чувствует в нём тайную страсть к Дороге. А во второй раз он просто уводит его от гибели.
   По мере того как перед читателем разворачивается мир, в который Бильбо снова ушел, слова "туда и обратно" меняют свой смысл на противоположный. Теперь прежний дом - это "туда", а недавно ещё чужие и неведомые края - это "обратно". И в процессе этой трансформации, по словам Толкиена, книга для детей, которую иногда почитывают и взрослые ("Хоббит, или Туда и обратно"), превращается в книгу для взрослых, которую с интересом читают дети. ("Властелин колец"). Добавим, что читают эту вторую книгу и дети. Но проникают в её глубины далеко не все взрослые.
   Кто же такие хоббиты? Мы не раз задавали себе и читателю этот вопрос, хотя Толкиен в обеих книгах неоднократно прямо и косвенно на него отвечает. К примеру:
  
   "Вероятно, хоббиты - наши прямые сородичи, не в пример ближе эльфов, да и гномов. Исстари говорили они на человеческом наречии, по-своему перекроенном, и во многом походили на людей. Но что у нас с ними за родство - теперь уже не выяснить. Хоббиты - порождение незапамятных дней Предначальной эпохи" /Дж. Р.Р. Толкиен, "Властелин колец". Пер. с англ. Изд. "Яуза. ЭКСМО-Пресс". 2002, стр. 6/.
  
   Итак, из многократных эпизодов и событий дилогии Толкиена можно понять одно: хоббиты - это некая разновидность маглов Джоанны Ролинг, то есть люди. Пусть и низкорослые, даже в сравнении с гномами ("невысоклики" - так называют их за пределами Хоббитании). Пусть и с некоторыми экзотическими внешними чертами и со странноватым образом жизни, но всё же - люди.
   Да, они любят жить не в домах, хотя дома уже тоже строят, а в хорошо, вполне по-человечески, обустроенных норах и у них густоволосые ножки. Психологически же, эмоционально и умственно хоббиты - это самые обыкновенные люди, в большинстве своём вполне обывательского склада. Но среди них (как среди маглов - потенциальные маги) являются иногда "городу и миру" натуры особенные, мятущиеся, со врожденной тягой к чему-то несвойственному их окружению. Эта психологическая мутация, сопряженная с мечтательностью, со стихотворным и песенным даром, с "охотой к перемене мест" и даже, пожалуй, к некоторому приключенческому авантюризму, в случае Торбинса объяснялась хоббитанским общественным мнением наследственностью Бильбо, его происхождением по материнской линии. Было известно, что кто-то из ближних предков Аделаиды Тук, матери Бильбо, сочетался законным браком с эльфийской красавицей. По этой причине и вошел во вполне уравновешенный род Торбинсов беспокойный и мечтательный эльфийский дух. Но долгое время Бильбо Торбинсу удавалось его в себе преодолевать. Правда, он сочинял стихи, пел песни, много бродил по окрестностям родного селения и вёл какие-то записи. Очевидно, эльфийская кровь - это очень стойкая примесь. Поэтому и семья матери Бильбо, и сама Аделаида Тук воспринимались окружающими несколько отчуждённо.
   Судьбоносной для Бильбо, а потом и для его племянника Фродо, жившего с ним (жены и детей у Бильбо не было), стала их встреча с уже упомянутым нами Гендальфом. Она состоялась до первого "приключения" Бильбо, послужила его причиной и оказалась завязкой большого эпоса. Заметим, что Толкиен часто бывает чуть-чуть ироничен, когда говорит о Бильбо. Однако это не оскорбительная, а скорее отеческая ирония.
   Сначала Гендальф предстаёт перед нами в роли доброго фокусника, изредка наезжающего в Хоббитанию и потрясающего её своими неимоверно прекрасными фейерверками. Хоббиты живут, по сравнению с нами, очень долго (сто пятьдесят, а порой и более лет). Совершеннолетия они достигают к тридцати трём годам. И потому сравнительно редкие приезды Гендальфа с его фейерверками были памятны многим. Разве что малые дети видели его впервые.
   Итак, при первом своём появлении в доме Бильбо Торбинса, да ещё с непрошенными гостями-гномами, Гендальф говорит не более, чем о "приключении". Он осведомляет (не предлагает, а именно осведомляет) Бильбо, что тот отправится на восток Средиземья, чтобы руководить двенадцатью гномами в отвоевании ими несметных сокровищ их народа, укрытых в недрах Горы, когда-то бывшей их царством. Среди этих двенадцати в поход выходит и отпрыск старинной гномьей династии, король в изгнании Торин-Дубощит. А Горой владеет уже много лет свирепый дракон Смог. Часть поселений вокруг Горы он уничтожил, часть - поработил. Большую часть своего времени он спит в бывшей главной зале дворца, на куче несметных сокровищ. Почему-то Гендальф представляет Бильбо гостям как Взломщика и Поводыря, даже не намекая им, что решение мага для Бильбо - пренеприятный сюрприз. Бильбо отбивается от такой чести изо всех сил; он буквально визжит и теряет сознание от страха. Но, по-видимому, рудименты эльфийского происхождения его матери скорее влекут его в рискованное путешествие, чем помогают ему от него отбиться. Он сам не замечает, как начинает вмешиваться в обсуждение деталей пути и даже брать инициативу на себя..
   Предвидит ли Гендальф роль, которую Бильбо сыграет в Большом Сюжете обеих частей сказания? Или, действительно, посылает его только помочь гномам в их предприятии? Трудно об этом судить. Но для вещего мага Гендальфа Серого (позднее - Белого) неведение того, что ожидает Торбинса в его "приключении", было бы странным. Скорее всего это он и предназначил Бильбо его миссию, лучше него самого зная его возможности и способности. И Бильбо, действительно, заставил окружающих себя уважать и слушаться. А ведь гномы, да ещё знатных родов, подчиняться чужой воле не любят.
  

* * *

   Сокровища гномов защищает не только дракон Смог. Дорогу к ним перекрывают ещё и полчища гоблинов, или орков. Толкиен так представляет их читателю:
  
   "Гоблины вообще злы, коварны и жестоки. Они не изготовляют ничего красивого, но умеют делать хитроумные вещи. Они могут рыть туннели и добывать полезные ископаемые, как гномы, но обычно даже этим не занимаются и живут в грязи и беспорядке. Они прекрасно умеют ковать топоры, мечи, молотки, лопаты, клещи и орудия пыток, но чаще заставляют заниматься этим своих пленников, а пленники, их рабы, работают до изнеможения без воздуха и света, пока не умрут. За долгие века было изобретено много орудий и машин для убийства людей, и гоблины наверняка приложили к этому руки: они всегда обожали механизмы, колёса и взрывы и ленились работать; но в те далёкие времена и в тех местах они не достигли ещё даже такого прогресса. Гномов орки ненавидят не больше, чем всех вообще; бывали случаи, когда они жили бок о бок с гномами и даже заключали с ними союзы. Но орки терпеть не могут порядок и порядочность, а роду Торина они не могли простить старые гномьи победы, о которых в этой истории не рассказывается, потому что они были очень давно; и вообще, чем беззащитнее те, кто попадается к ним в лапы, тем хуже орки с ними обращаются" /Дж. Р.Р. Толкиен, "Хоббит или Туда и обратно". Пер. с англ. Изд. ЭКСМО-Пресс. 2001, стр. 83-84/.
  
   Итак, гоблины-орки Толкиена свирепы, ненасытны и пожирают или обращают в мучительное рабство всех, кто попадает в их лапы. Они поедают даже трупы своих убитых сородичей. Если они кому-то и служат, то лишь властелину, более страшному и более сильному, чем они сами. Внешне и они, и ещё более жуткие, чем они, тролли сохраняют некое человекоподобие. Внутренне, казалось бы, никакого. И всё-таки трудно избавиться от мысли, что они (а Бильбо и двенадцати его спутникам-гномам предстоит ещё не раз встретиться с ними) представляют собой отвратительную супергиперболу самых опасных качеств, которые иногда встречаются в людях. Или таятся в них как возможность.
   И орки (гоблины), и орколюди, и орковолки, и волкулаки (волки-оборотни), и другие причудливые существа, вроде гигантских лесных пауков, не таят в своих маленьких, но хитрых и хищных умишках ничего, кроме коварства и плотоядности. Они, эти твари, подчиняются самым крупным, сильным, жестоким и властным экземплярам своей породы, но способны их тут же сожрать, если те ослабнут или погибнут. Они с готовностью служат и силам инородным (но лишь чёрным), если те достаточно могущественны во Зле и жестоки.
  

* * *

   В повести о "приключении" хоббита Бильбо Торбинса присутствует знаменательный момент, делающий её прологом к повествованию о Кольце всевластия, о Властелине колец.
   Прежде всего - это его находка, золотое колечко, на которое он случайно (а может быть, что по замыслу и воле Гендальфа) наткнулся. Тогда он, отстав от своих спутников, заблудился и двигался наугад по лабиринтам бывших гномьих, а теперь - орчьих пещер. Сразу же после этой находки произошла встреча Бильбо со Смеагорлом-Горлумом. Именно эта встреча, потерянное Горлумом и случайно найденное Бильбо Торбинсом золотое колечко предопределят сюжет и финал "Властелина колец".
   И Смеагорл, потерявший свою "прелесть", своё сокровище, и Бильбо, которому чудом удалось обмануть Горлума и вырваться из пещеры вместе с Кольцом, первоначально знают лишь об одном его свойстве: оно делает того, кто его надевает, невидимым.
   Когда-то Смеагорл, существо, близкое по своей природе к хоббитам, а значит и к людям, но морально крайне уродливое, убил своего лучшего друга, чтобы завладеть найденным тем кольцом. Почему-то оно его непреодолимо привлекло. И с тех пор (очень много лет) он прячется по закоулкам тёмных пещер и убеждает себя, что колечко было ему подарено в день рождения. Делаясь невидимым, он добывает себе пищу - всякую живность, которую можно найти в пещерах, и детёнышей орков. Всё это он пожирает сырым. Он отвык от света, от свежего воздуха, от общения с кем бы то ни было. Смысл его жизни сосредоточился на его "прелести" - на его кольце. Кто бы мог подумать, что именно ему, одичавшему уроду и полубезумцу Горлуму, суждено сыграть одну из решающих ролей в развязке "Властелина колец"?
   В этой точке сюжета мы остановимся и коснёмся главного парадокса четырёх прочитанных нами книг.
   Сперва вернёмся в пещеру. Догадавшись, что Бильбо нашел кольцо, Горлум занимает позицию на известном только ему выходе из подземелья. Бильбо, надевший кольцо и потому ставший невидимым, крадётся вслед за ним. Свод пещеры на выходе из неё очень низок, но Бильбо в отчаянном и почти невозможном прыжке через лежащего Горлума удаётся спастись, не разбившись о потолок и не задев Горлума.
   После побега Бильбо взбешенный Горлум уходит из подземелья в мир на поиски своей "прелести" - кольца, которое унёс Бильбо. Эта сюжетная линия продолжится во "Властелине колец".
   Бегству Бильбо предшествует момент, когда Бильбо мог бы Горлума убить, напав на него со спины (у хоббита есть кинжал). Мог, но не смог.
  
   "Бильбо затаил дыхание. Положение было отчаянным. Надо уйти во что бы то ни стало, выбраться из страшной темноты, пока есть силы ... надо драться. Надо ударить кинжалом подлую тварь, погасить эти глаза, убить. Горлум убил бы его. Нет, нечестно. Сейчас он невидим. У Горлума нет меча. Горлум ещё не пытался нападать. И он был жалок, одинок, несчастен.
   Вдруг в сердце хоббита проснулось какое-то понимание, к отвращению и страху примешалась жалость. Он представил себе вереницу одинаковых дней без надежды, без конца, твёрдые камни, холодную рыбу, ползание во мраке... Эту картину воображение рисовало ему всего одно мгновение... Он задрожал. А в следующее мгновение вдруг сам прыгнул" /там же, стр. 112/.
  
   Вот как продолжен этот мотив уже во "Властелине колец", в диалоге между Фродо и Гендальфом (речь идёт снова о Горлуме). Говорит Фродо:
   "...Какая всё-таки жалость, что Бильбо не заколол этого мерзавца, когда был такой удобный случай!
   - Жалость, говоришь? Да ведь именно жалость удержала его руку. Жалость и милосердие: без крайней нужды убивать нельзя. И за это, друг мой Фродо, была ему немалая награда. Недаром он не стал приспешником зла, недаром спасся; а всё потому, что начал с жалости!
   - Прости, не о том речь, - сказал Фродо. - Страх обуял меня, но Горлума всё равно жалеть глупо.
   - Не видел ты его, - сказал Гендальф.
   - Не видел и не хочу, - отрезал Фродо. - А тебя просто не понимаю. Неужели же ты, эльфы и кто там ещё - неужели вы пощадили Горлума после всех его чёрных дел? Да он хуже всякого орка и такой же враг. Он заслужил смерть.
   - Заслужить-то заслужил, спору нет. И он, и многие другие, имя им - легион. А посчитай-ка таких, кому надо бы жить, но они мертвы. Их ты можешь воскресить - чтобы уж всем было по заслугам? А нет - так не торопитесь никого осуждать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано провидеть всё. Мало, очень мало надежды на исправление Горлума, но кто поручится, что её вовсе нет? Судьба его едина с судьбою Кольца, и чует моё сердце, что он ещё - к добру ли, к худу ли, - зачем-то понадобится. В час развязки жалость Бильбо может оказаться залогом спасения многих - твоего, кстати, тоже. Да, мы его пощадили: он старый и жалкий, таких не казнят" /Дж. Р.Р. Толкиен, "Властелин колец". Пер. с англ. Изд. "Яуза. ЭКСМО-Пресс". 2002, стр. 58/.
  
   Но всё-таки убивать нельзя лишь без "крайней нужды"? А в случае крайней нужды - можно? Кто же определит наперёд, есть ли в данном конкретном случае такая нужда или нет? Снова - выбор, и снова ответственность лежит на выбравшем. Кара или награда придёт только post festum (после поступка), на Высшем суде. Позднее Фродо ощутит это сам.
   В повествовании Джоанны Ролинг о Гарри Поттере, в конце третьего тома, воспроизведён разговор на ту же тему, между Гарри и Дамблдором. Пережив глубокое душевное потрясение, едва не погибнув, Гарри жалеет о том, что не дал друзьям своих покойных родителей убить предателя Петтигрю, сопричастного их гибели.
   " - Из-за меня Сириус и профессор Люпин не убили Петтигрю! Если Волан-де-Морт вернётся, в этом буду виноват я!
   - Не будешь, - безмятежно ответил директор.
   ...Это был замечательный поступок - то, что ты спас жизнь Петтигрю! ...может быть, наступит день, когда ты будешь рад, что сохранил жизнь Питеру Петтигрю
   ...Я очень хорошо знал твоего отца - и в Хогвартсе, и позже. Он тоже пощадил бы Петтигрю, я в этом уверен" /Дж. К. Ролинг, "Гарри Поттер и узник Азкабана". Пер. с англ. Изд. "РОСМЭН". 2001, стр. 561 -562/.
  
   Повторим в очередной раз: у нас (и вообще) нет пятого тома повествования о Гарри Поттере, и мы не знаем, чем отплатит ему за своё спасение Петтигрю ("Хвост"). Пока что, в т. IV ("Кубок огня"), последний, по приказу Волан-де-Морта, связывает и сторожит Гарри, которого тот, наигравшись с ним, как злобный кот с мышью, намерен убить.
   Обсуждение морального права на убийство смертельного врага, в данный момент - безоружного, и не в бою, а в удобной для этого ситуации, продолжится и станет одной из ключевых тем основной части сказания о Властелине колец. Не только Фродо, но и куда более практичный Сэм не убьёт Горлума в подходящий для этого момент - столько же из брезгливости к убийству не в битве, не на равных, а со спины, сколько из жалости (тоже - брезгливой) к полупомешанному уроду. А тот, возможно, и безумен, но, подобно многим безумцам, сатанински хитёр. В чём Гендальф (и будем надеяться, что Дамблдор - тоже) оказался прав, так это в утверждении, что пощаженный может каким-то непредсказуемым образом помочь пощадившему.
   Так или иначе, мы убеждаемся, что не думать о нравственной ответственности за убийство (тем более - за убийство из-за угла или чужими руками) может только тот, кто знает лишь два измерения: плоскость и пропасть. Ничего выше плоскости он не знает. И то, что для одних - бескрайняя горняя обитель Судьи, не знающего ошибок, то для других - давящая пустота небытия. Мы говорили об этом применительно к белой и чёрной магии в повествовании о Гарри Поттере. Но вернёмся к Бильбо Торбинсу.
   Порой он в своём "приключении" удивительно напоминает героев разножанровых "бродячих сюжетов", легенд и былей. Иногда героев "вторых", как Санчо Панса и Ламе Гудзак; иногда - первых, как Уленшпигель. Примеров можно найти много.
   В характере Бильбо наличествует некоторая простоватость, простонародная хитринка, вроде бы и трусоватость. Всё это отнюдь не исключает ни юмора, ни здравого смысла, ни сообразительности. Подобное сочетание - не редкость.
   Но в решающие моменты, в обстоятельствах действительно грозных, поведение Бильбо оборачивается продуманной осторожностью, независимостью, твёрдостью и весьма неординарной смелостью. Оказывается, что Гендальф был достаточно прозорлив, ставя его во главе "приключения". Бильбо умеет принимать решения, на первый взгляд, легкомысленные, но, как выясняется позже, безошибочные; выбирать пути обходные, но прямее всех прочих ведущие к цели. Он способен идти против течения и осуществлять свою волю вопреки настроению окружающих, откровенно и прикровенно беря ответственность на себя. Вот один из примеров.
   Не вдаваясь в подробности этого происшествия, напомним, что Бильбо удалось найти в логове Смога и унести с собой священный для гномов, издревле переходивший от почившего короля к его династическому преемнику огромный бриллиант Аркенстон. Хоббит скрыл от гномов свою находку и носил её всегда при себе, хотя должен был отдать Аркенстон Торину-Дубощиту, очередному королю всё той же династии, которому Торбинс фактически вернул его трон. Однако Вор и Взломщик Бильбо задумал хитрую комбинацию. После гибели дракона Смога, подстреленного лучником Бардом в жестоком бою (тот же вездесущий Бильбо подсмотрел у дракона незащищённое место и сообщил о нём Барду), Торин-Дубощит отказался делиться с участниками боя вновь обретёнными родовыми сокровищами. Бильбо нашел возможность выскользнуть из Горы и передать Аркенстон Барду и оказавшемуся там же Гендальфу. После этого Бильбо вернулся в Гору. Бард и другие парламентёры предъявили Торину-Дубощиту Аркенстон. Они предложили ему обменять династический бриллиант на ту долю сокровищ, которую заслужили, убив дракона. Король был вынужден вступить в переговоры (не отказываясь при этом от подготовки к войне и созывая своих сородичей к себе подмогу). А Бильбо признался во всеуслышание, что это он нашел Аркенстон и отдал его Барду.
   Торин в бешенстве изгоняет своего проводника из Горы. Спор о цене Аркенстона, который Торин не мог не возвратить своему роду, и тайная подготовка гномов к войне были прерваны неожиданным обстоятельством: атакой орчьих и волчьих полчищ Чёрного властелина. Необходимость отбить атаку сплотила людей, гномов и все добрые силы. Решающую роль в Битве пяти воинств сыграли орлы, друзья Гендальфа: они предрешили и завершили разгром чёрных сил. Торин-Дубощит и его гномы героически сражались в общих с эльфами и людьми рядах. Смертельно раненый король гномов успел узнать о победе своих соратников и союзников. Перед смертью Торин просит Гендальфа привести к нему Бильбо:
  
   "Когда Бильбо приблизился, Торин поднял глаза.
   - Прощай, Добрый Вор! - сказал он. - Я ухожу в Залы Долгого Ожидания, где рядом со своими предками буду ждать, покуда мир переменится. Оставляю на земле всё золото и серебро, ибо иду туда, где оно не имеет ценности, и хочу расстаться в дружбе с тобой и взять назад все слова, сгоряча сказанные тебе у ворот.
   Бильбо печально опустился на колени.
   - Прощай, Подгорный король! - сказал он. - Грустное получилось Приключение, если так. Никакая гора золота не утешит нас. Но я рад, что разделил с тобой твои несчастья, это большая честь - ведь я всего лишь Торбинс.
   - Нет! - сказал Торин. - В тебе гораздо больше добра, чем ты подо-зреваешь, дитя ласкового запада. И есть и храбрость, и мудрость в нужной мере. Если бы больше моих соплеменников ценило еду и песни выше золота, мир был бы веселее. Но каков он ни есть, мне пора уходить. Прощай!
   Бильбо отвернулся, вышел из шатра и долго сидел один, завернувшись в одеяло, и, хотите - верьте, хотите, нет, хоббит плакал, пока глаза у него не покраснели, а голос не охрип. В душе он ведь был очень добр. Но скоро ему снова захотелось шутить.
   "Какое счастье, - говорил он себе, - что я очнулся именно тогда, когда очнулся. Лучше бы Торин был жив, но я утешен, что мы расстались добрыми друзьями. Дурень ты, Бильбо Торбинс, заварил кашу с камнем, а битва всё равно произошла, как ты ни старался купить мир и покой. Но в этом ты вряд ли виноват"" /Дж. Р.Р. Толкиен, "Хоббит или Туда и обратно". Пер. с англ. Изд. ЭКСМО-Пресс. 2001, стр. 348-349/.
  
  
   Торина похоронили в Горе, в фамильном склепе, и на грудь ему положили Аркенстон. Добрый вор и Взломщик Бильбо Торбинс, "невысоклик" в полчеловека ростом, засобирался домой.
  
  

* * *

   Сквозь детски доверительную интонацию доброго сказочника, избранную Толкиеном для первой книги его дилогии, пробивается то в одном месте, то в другом грозное многоголосие "Властелина колец". "Приключение" вырастает в битву не на жизнь, а на смерть между Добром и Злом, между Светом доброй обыденности и Тьмой всеуничтожения. Вот один из таких эпизодов, предвосхитивший сражения "Властелина колец". Речь идёт о начале "Битвы пяти воинств" у подножья Горы.
   Повторим: Торин-Дубощит и пришедшие ему на помощь его сородичи-гномы из других мест Средиземья решили всё-таки попытаться отбить Аркенстон у людей и эльфов. Но, опередив их атаку,
  
   "...на небо надвинулась странная туча. Стало почти темно. Предзимняя гроза с сильным ветром взревела и загремела над Горой, и молнии засверкали над вершиной. А за грозовой тучей показалась ещё одна - живая и такая плотная, что свет через неё не пробивался: туча летящих крыло к крылу птиц и летучих мышей.
   - Назад! - закричал Гендальф, выбегая вперёд и оказавшись между наступающими гномами и ожидавшими их рядами людей и эльфов.
   - Стойте! - Гендальф поднял руки в знак мира, его жезл сверкнул молнией, а голос стал громовым: На нас всех надвигается Ужас! Они пришли быстрее, чем я думал. Это - гоблины! С севера подходит Больг, о Даин! Тот, чьего отца Азога ты убил в Морийских копях! Смотрите! Летучие мыши, как саранча, сопровождают их армию. Орки скачут на волках, а ворги замыкают их войско!
   Обе армии остановились в замешательстве. Темнота сгустилась даже за время короткой речи Гендальфа. Гномы замерли и посмотрели в небо. Эльфы закричали множеством голосов.
   - Объедините усилия! - кричал Гендальф. - Мы ещё можем успеть! Обсудим тактику! Пусть к нам подойдёт Даин, сын Наина!" /там же, стр. 337-338/.
  
   И хотя орлы, налетевшие на чёрные полчища со страшной силой, спасли на этот раз положение, за сказкой начинает угадываться трагедия.
   Таких мест в книге о приключениях Бильбо Торбинса немало.
  
  

* * *

   Борьба за Кольцо всевластия идёт не только между добрыми силами и чудовищами, но порой и в душах персонажей, весьма достойных.
   Припомним: выполнив свою миссию, навязанную ему Гендальфом (помощь гномам в отвоевании у дракона Смога их сокровищ) и получив справедливое вознаграждение, Бильбо возвращается в Хоббитанию. Он чужд алчности и потому в дороге домой скорее тяготится своим богатством, чем радуется ему. При нём и таинственное кольцо, истинного назначения которого он не знает. Для него оно что-то вроде сказочной шапки-невидимки, помогающей в рискованных или просто нежелательных обстоятельствах стать невидимым. Он не знает ещё, какие возможности заключены в кольце, какие силы сосредоточены на поисках этой "игрушки" и как близко к нему они, эти силы, уже подобрались.
   Казалось бы, всё у него вполне благополучно, и он с удовольствием предаётся описанию своего "приключения". Однако в душе его, где-то под грузом будней, о которых он так часто мечтал, находясь вне дома, нет-нет да и заноет тоска по неведомому. Как зубная боль, она то усиливается, то слабеет, хотя, казалось бы, он никуда не хочет уходить или уезжать. Бильбо как будто и вернулся домой, и не вернулся. И ему, действительно, предстоит в недалёком будущем взять в руки посох и отправиться в путь. И снова подтолкнёт его к такому решению Гендальф.
   Кольцо ему придётся оставить дома - по настоянию Гендальфа и против своей (заявившей о себе в последний момент и очень бурно) воли.
   Хотя он и относится ко второй книге дилогии, позволим себе воспроизвети один весьма знаменательный разговор между Гендальфом и Бильбо. Прошу прощения за столь длинную цитату, но такой диалог трудно передать в пересказе. Итак, по настоянию Гендальфа Бильбо снова собирается в дорогу
  
   " - Всё оставил? - спросил Гендальф. - И Кольцо тоже? У тебя ведь так было решено, помнишь?
   - К-конечно, всё... а Кольцо... Бильбо вдруг запнулся.
   - Где оно?
   - В конверте, если хочешь знать, - разозлился Бильбо, - Там, на камине. Нет, не там... У меня в кармане! - Он засмеялся. - Странное дело! - пробормотал он. - Хотя чего тут странного? Хочу - оставляю, не хочу - не оставляю.
   Гендальф поглядел на Бильбо, и глаза его чуть блеснули.
   - По-моему, Бильбо, надо его оставить, - сказал он. - А ты что - не хочешь?
   - Сам не знаю. Теперь вот мне как-то не хочется с ним расставаться. Да и зачем? А ты-то чего ко мне пристал? - спросил он ломким, чуть ли не визгливым голосом, раздраженно и подозрительно. - Всё-то тебе моё Кольцо не даёт покоя: мало ли что я добыл, твоё какое дело?
   - Да, именно что покоя не даёт, подтвердил Гендальф. - Долго я у тебя допытывался правды, очень долго. Волшебные Кольца - они, знаешь ли, волшебные, со всякими подвохами и неожиданностями. А твоё Кольцо мне было особенно любопытно, скрывать не стану. Если уж ты собрался путешествовать, то мне его никак нельзя упускать из виду. А владел ты им, кстати, не чересчур ли долго? Поверь мне, Бильбо, больше оно тебе не понадобится.
   Бильбо покраснел и метнул гневный взгляд на Гендальфа. Добродушное лицо его вдруг ожесточилось.
   - Почём ты знаешь? - выкрикнул он. - Какое тебе дело? Моё - оно моё и есть. Моё, понятно? Я его нашел: оно само пришло ко мне в руки.
   - Конечно, конечно, - сказал Гендальф. - Только зачем так волноваться?
   - С тобой разволнуешься, - отозвался Бильбо. - Говорят тебе: оно -моё. Моя... моя "прелесть"! Да, вот именно, ­- моя "прелесть"!
   Гендальф смотрел спокойнее и пристально, только в глазах его огоньком зажглось тревожное изумление.
   - Было уже, - заметил он. - называли его так. Правда, не ты.
   - Тогда не я, а теперь я. Ну и что? Подумаешь, Горлум называл! Было оно его, а теперь моё. Моё, и навсегда!
   Гендальф поднялся, и голос его стал суровым.
   - Поостерегись, Бильбо, - сказал он. - Оставь Кольцо! А сам ступай куда хочешь - и освободишься.
   - Разрешил, спасибо. Я сам себе хозяин! - упрямо выкрикнул Бильбо.
   - Легче, легче, любезный хоббит! - проговорил Гендальф. - припомни-ка. Ну-ну! Делай, как обещано: выкладывай Кольцо!
   - Ты, значит, сам его захотел? Так нет же, - крикнул Бильбо. - Не получишь! Я тебе мою прелесть не отдам, понял? - Он схватился за рукоять маленького меча.
   Глаза Гендальфа сверкнули.
   - Я ведь тоже могу рассердиться, - предупредил он. - Осторожнее - а то увидишь Гендальфа Серого во гневе!
   Он сделал шаг к хоббиту, вырос, и тень его заполнила комнату.
   Бильбо попятился; он часто дышал и не мог вынуть руку из кармана. Так они стояли друг против друга, и воздух тихо звенел. Гендальф взглядом пригвоздил хоббита к стене; кулаки Бильбо разжались, и он задрожал.
   - Что это ты, Гендальф, в самом деле, - проговорил он. - Словно и не ты вовсе. А в чём дело-то? Оно же ведь моё? Я ведь его нашел, и Горлум убил бы меня, если б не оно. Я не вор, я его не украл, мало ли что он кричал мне вслед.
   - Я тебя вором и не называл, - отозвался Гендальф. - Да и я не грабитель - не отнимаю у тебя твою "прелесть", а помогаю тебе. Лучше бы ты мне доверял, как прежде. - Он отвернулся, тень его съёжилась, и Гендальф снова сделался старым и усталым, сутулым и озабоченным.
   Бильбо провёл по глазам ладонью.
   - Прости, пожалуйста, - сказал он. - Что-то на меня накатило... А теперь вот, кажется, прошло. Мне давно не по себе: взгляд, что ли, чей-то меня ищет? И всё-то мне хотелось, знаешь, надеть его, чтоб исчезнуть, и всё-то я его трогал да вытаскивал. Пробовал в ящик запирать - но не было мне покоя, когда Кольцо не в кармане. И вот теперь сам не знаю, что с ним делать...
   - Зато я знаю, что с ним делать, - объявил Гендальф. - Пока что знаю. Иди и оставь Кольцо здесь. Откажись от него. Отдай его Фродо, а там уж - моя забота.
   Бильбо замер в нерешительности. Потом вздохнул.
   - Ладно, - выговорил он. - Отдам" /Дж. Р.Р. Толкиен, "Властелин колец". Пер. с англ. Изд. "Яуза. ЭКСМО-Пресс". 2002, стр. 33 - 34/.
  
   И всё же рискнём повторить: и на этот раз не только Гендальф подтолкнул Бильбо ко второму (и окончательному) уходу из его уютного дома. Слишком насыщенной и богатой чудесными приключениями была его жизнь в неожиданном странствии и слишком однообразной оказалась жизнь дома, чтобы он мог преодолеть, да ещё при таком нажиме, свою "тягу прочь" /Б. Пастернак/. Его заведомо обречённое на проигрыш сопротивление Гендальфу было связано не столько с нежеланием вновь уйти из дома, сколько с тем, что в последний миг он мучительно не захотел расстаться с Кольцом. Дважды в жизни он становился на какой-то короткий миг хищным и злобным. Первый раз - когда Гендальф запретил ему брать Кольцо с собой при уходе из дома. Второй раз, - когда Фродо, по его просьбе, показал Бильбо Кольцо в доме Элронда. Нам снова придётся заглянуть во вторую книгу. Снова прошу прощения за большую цитату: уж очень выразителен и этот эпизод. Итак, Фродо (теперь Хранитель Кольца) беседует со своим приёмным отцом:
  
   "Бильбо вдруг странно посмотрел на Фродо. - Оно у тебя? - Спросил он шепотом. - Знаешь, после стольких поразительных событий мне хочется ещё раз на него взглянуть.
   - У меня, - помедлив, ответил Фродо. Ему - он и сам не понимал отчего - очень не хотелось вынимать Кольцо. - Оно осталось таким же, как было, - отвернувшись от друга, добавил он..
   - А мне всё же хочется на него посмотреть!
   Днём, когда Фродо окончательно проснулся, он нащупал Кольцо у себя на груди - видимо, кто-то, пока он спал, вынул Кольцо у него из кармана и повесил на цепочке ему на шею. Цепочка была очень тонкой, но прочной... Фродо неохотно вытащил Кольцо. Но едва Бильбо протянул к нему руку, Фродо испуганно и злобно отшатнулся. С неприязненным изумлением он внезапно заметил, что его друг Бильбо куда-то исчез: перед ним сидел сморщенный карлик, глаза у карлика алчно блестели, а костлявые руки жадно дрожали. Ему захотелось ударить самозванца.
   Мелодичная музыка вдруг взвизгнула и заглохла - у Фродо в ушах тяжко стучала кровь. Бильбо глянул на его лицо и судорожно прикрыл глаза рукой.
   Теперь я понимаю, - прошептал он. - Спрячь Кольцо и, если можешь, прости меня. Прости меня за это тяжкое бремя. Прости за всё, что тебе предстоит..." /там же, стр. 206/.
  
   Простим и мы Бильбо эти два порыва: Кольцо Всевластия соблазняло героев и покрепче, чем он.
   О том, кто и как этот соблазн преодолевал, а кто - не смог, - речь у нас впереди.
  

* * *

  
   Бильбо прожил более ста тридцати лет и уплыл на корабле Сэрдана в неведомые и неописуемо прекрасные края, вместе со всеми теми, кто был причастен судьбе Кольца, но не соблазнился им. Разве что лишь на миг или только в мыслях.
   Не заглянув за пределы первой книги, мы не смогли бы довести до финала рассказ о Бильбо - маленьком хоббите (человеке), смелость и мудрость которого положила начало великим событиям.
  
  
   P.S. Читатель, вероятно, заметил, что слово "кольцо" мы пишем то со строчной, то с прописной буквы. Когда для говорящего кольцо - просто волшебная "шапка-невидимка", мы предпочитаем "к" малое. Когда говорящий знает, о каком Кольце идёт речь, мы (и обычно - Толкиен) используем "К" большое.
  
  

* * *

  
  
  
  
  
  

V. НА КРОМКЕ КРАТЕРА

  
  

Не было бы счастья,

да несчастье помогло.

Русская пословица

   Толкиен умер в 1975 году. Но мы, тогда - советские читатели, его книг не знали. Может быть, только англочитающие наши ровесники были знакомы с его работами. Правда, мне приходилось слышать от некоторых знакомых, что они читали и более ранние переводы на русский языке двух не раз уже упомянутых нами книг. Однако в моём весьма широком и много читавшем кругу эти книги не упоминались. Тем большим сюрпризом они для нас оказались.
  

* * *

  
   Итак, в предыдущей главе мы вкратце поговорили о первой повести дилогии Дж.Р.Р. Толкиена - "Хоббит, или Туда и обратно". Впрочем, эта повесть и "Властелин колец" воспринимаются скорей как одна книга (первая - как развёрнутый пролог второй). Но этот пролог написан так, что без прочтения основной части ("Властелин колец") его нельзя во всей полноте понять. Как мы уже упоминали, Дж.Р.Р. Толкиен считал "Хоббита, или Туда и обратно" книгой для детей, которую иногда почитывают и взрослые, а "Властелина колец" - книгой для взрослых, которую с интересом читают дети.
   Действительно, первая книга кажется менее сложной, чем вторая. В ней меньше героев и соответственно меньше сюжетных линий. Не столь наглядна и та философская глубина, которая во второй книге самоочевидна. Пожалуй, в "Хоббите" несколько ниже и та смысловая плотность текста, о которой мы говорили выше. Однако в первой книге завязаны все те сюжетные и проблемные узелки и узлы, без которых второй книги просто не было бы. Эти зародыши интриг и проблем и развернутся во "Властелине колец" в полотно с таким богатством судеб, фигур, идей и нитей, что читать её приходится несколько раз. Иначе причудливого разноцветия и разномыслия густонаселённой планеты Толкиена не охватить.
   В странной симфонии "Властелина колец" наличествуют, не создавая ни тесноты, ни толкотни, и песни, и монологи, и размышления. Но и они не "разжижают" текста. Более того: экранизация знаменитой книги, передающая одни только события и не нашедшая места или способа передачи для философии, убила фильм, превратив его в роскошный фантастический боевик.
   К месту припомнить, что куда более удачная экранизация вот уже двух томов повествования о Гарри Поттере, - с её очаровательными персонажами и точным следованиям событиям, - это тоже всего лишь очень удачная иллюстрация. Философской и нравственной проблематики повествования она не затрагивает. Но на наш взгляд, фильм "Властелин колец", в отличие от фильмов о Гарри Поттере, беспомощен даже как иллюстрация к этой книге и её прологу.
  
  

* * *

   В обеих книгах много стихов и песен. Часть их не переведена на "общий язык" и звучит на языках обитателей Средиземья, преимущественно - эльфов. Эти непереведенные стихи и песни звучат с такой мелодической выразительностью, что не нуждаются в переводе: их звукопись самоценна. Среди переведенных на "общий" (в нашем случае - русский) язык есть лирические и шутливые песенки. Некоторые - ироничны, но за ироническим текстом нередко улавливается аккомпанемент тревоги, а в эпосе просыпается скорбь. Ведь ирония - это не только самый дешевый способ казаться умным (фольклор?). Это ещё и щит, скрывающий боль, это ещё и антитеза поверхностной сентиментальности, это запрещение себе и другим расслабляться, сдаваться страху и обстоятельствам, которые кажутся безысходными.
   Как это часто бывает в жизни, юмор сопряжен здесь со здоровой и устойчивой психикой, а ирония с недюжинным самообладанием.
   "Всякий совет к разуму хорош", - говорит один из симпатичнейших персонажей книги. Действительно: сильный, здоровый разум не отталкивает советов и всегда готов над ними подумать. Но Толкиену удалось весьма выразительно показать, что ум недалёкий, но тщеславный, честолюбивый, но неуверенный в себе, априори уязвляемый чужой правотой только потому, что она - чужая, - отвергает советы сходу, боясь показаться слабохарактерным. Если такой ум обрёл бы всевластие, другим бы "мало не показалось". Но, к счастью, он его не обрёл (вспомним судьбу несчастного Боромира, которого лишь ненадолго свела с ума жажда всевластия).
  

* * *

   Что же такое Кольцо всевластия? Почему одни, не гнушаясь никаким злом, маниакально сражаются за обладание им, другие не рискуют его даже примерить, третьи колеблются перед соблазном им овладеть (вариантов отношения к нему много)? Только Сэм, друг и слуга Фродо, племянника Бильбо Торбинса, готов взвалить на себя эту для него нежеланную тяжесть, чтобы в опаснейших ситуациях спасать Фродо. Ему приходится несколько раз ненадолго надевать Кольцо. Но властолюбия оно в нём не пробуждает. Думается, что защищённость от властолюбия простого крестьянского парня, беззаветно любящего своего патрона и друга, глубоко символична: для него Кольцо - это инструмент, без использования которого ему не спасти Фродо. Он и не помнит ни о каком всевластии. А ведь даже могучий Гендальф боится надеть Кольцо, дабы не соблазниться переустройством мира к лучшему.
   О том, что Кольцо приносит своему владельцу Всевластие, знают лишь посвящённые. И они делятся чётко на жаждущих абсолютной власти над миром, с одной стороны, и на стремящихся уничтожить самую возможность подобной власти - с другой. Владеть Кольцом вторые не хотят. Когда у них появляется такая возможность, вполне реальная, они отказываются от неё бесповоротно.
   Возникают вопросы: почему самые добрые, мудрые и сильные отказываются владеть Кольцом? Ведь обладая подобной силой, они могли бы осчастливить мир! Или не могли бы?
   Почему обладание Кольцом так желанно для жестоких и властолюбивых, это понятно. Их не заботит чьё бы то ни было благо или какая бы то ни было созидательная задача. Им нужна власть ради власти. Но есть немало горячих голов, которые намерены с помощью Кольца творить только Добро. Могли бы они силой Кольца одолеть Зло и осчастливить всех, кто (конечно же, по их мнению) достоин счастья?
   Почти тысячестраничное повествование "Властелина колец" нанизано на эти вопросы, как на общую ось, вокруг которой и разворачиваются бесчисленные события, характеры и судьбы.
   Но, в отличие от бесчисленных литературных вопрошателей, Толкиен отвечает на поставленные им вопросы.
   Вот один из ответов на первый вопрос. Когда Бильбо, по настоянию Гендальфа, вторично ушел из Хоббитании, Кольцо унаследовал Фродо, его племянник. Гендальф посвящает Фродо в историю и возможности Кольца, ибо готовит его к исполнению тягчайшего поручения: Фродо призван бросить Кольцо в лаву Мордора. Только в жерле Ородруина, в его огне, Кольцо расплавится и навеки исчезнет. Гендальф говорит:
  
   "Есть только один способ добраться до Ородруина, Роковой горы, и бросить Кольцо в её пылающие недра... если ты по-настоящему захочешь, чтобы оно расплавилось и стало навсегда недоступно Врагу.
   - Да нет, я, конечно, очень хочу, чтобы оно... чтобы стало недоступно! - заторопился Фродо. - Только пусть это не я, пусть кто-нибудь другой, разве такие подвиги мне по силам? Зачем оно вообще мне досталось, при чём тут я? И почему именно я?
   - Вопрос на вопросе, - сказал Гендальф, - а какие тебе нужны ответы? Что ты не за доблесть избран? Нет, не за доблесть. Ни силы в тебе нет, ни мудрости. Однако же избран ты, и значит, придётся тебе стать сильным, мудрым и доблестным.
   - Да как же я! Ты, Гендальф, ты и сильный, и мудрый. Возьми у меня Кольцо, оно - тебе.
   - Нет! - вскрикнул Гендальф, отпрянув. - Будь у меня такое страшное могущество, я стал бы всевластным рабом Кольца. - Глаза его сверкнули, лицо озарилось изнутри тёмным огнём. - Нет, не по мне! Ужасен Чёрный Властелин - а ведь я могу стать ещё ужаснее. Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, что меня мучает жалость ко всем слабым и беззащитным, а с его помощью - о, как бы надёжно я их защитил, - чтобы превратить потом в своих рабов. Не навязывай мне его! Я не сумею стать просто хранителем, слишком оно мне нужно" /Дж.Р.Р. Толкиен, "Властелин колец". Пер. с англ. Изд. "Яуза. Эксмо-Пресс". 2002; стр. 60/.
  
   Выделенная нами часть диалога звучит как "моление о чаше", интонированное вполне по-евангельски. Гендальф говорит здесь от имени Отца, Фродо просит Отца о снятии с него непосильного груза. Повторим:
  
   " - Да нет, я, конечно, очень хочу, чтобы оно... чтобы стало недоступно! заторопился Фродо. - Только пусть это не я, пусть кто-нибудь другой, разве такие подвиги мне по силам? Зачем оно вообще мне досталось, при чём тут я? И почему именно я?
   - Вопрос на вопросе, - сказал Гендальф, - а какие тебе нужны ответы? Что ты не за доблесть избран? Нет, не за доблесть. Ни силы в тебе нет, ни мудрости. Однако же избран ты, и значит, придётся тебе стать сильным, мудрым и доблестным" /там же, стр. 60/.
  
   Точно так же отказывается владеть Кольцом могучая и прекрасная Галадриэль, Владычица эльфов. Судьба приводит в её владения Фродо и его спут- ников. И Фродо снова пытается избавиться от Кольца, передав его Галадриэли:
  
   " - Ты мудра, бесстрашна и справедлива, - сказал ей хоббит. Хочешь, я отдам тебе вражье Кольцо? Его могущество - не по моим силам.
   Неожиданно Владычица громко рассмеялась.
   - Так, значит, мудра, бесстрашна и справедлива? - всё ещё усмехаясь, повторила она. - Когда ты предстал передо мною впервые, я позволила себе заглянуть в твоё сердце - и тебе удалось отомстить мне за это. Ты становишься поразительно прозорливым, Хранитель! Зачем скрывать, я много раз думала, как поступлю, если Вражье Кольцо волею случая окажется у меня - и вот теперь я могу его получить! Зло непрерывно порождает зло, независимо от того, кто принёс его в мир, так, быть может, я совершу великое благо, завладев доверенным тебе Кольцом?
   Тем более, что мне оно достанется без насилия и я не сделаюсь Чёрной Властительницей! Я буду грозной, как внезапная буря, устрашающей, как молния на ночных небесах, ослепительной и безжалостной, как солнце в засуху, любимой, почитаемой и опасной, как пламя, холодной, как зимняя звезда, - но не ЧЁРНОЙ.
   Она подняла к небу левую руку, и Кольцо Неньи вдруг ярко вспыхнуло, и Фродо испуганно отступил назад, ибо увидел ту самую Властительницу, о которой только что говорила Галадриэль, - ослепительно прекрасную и устрашающе грозную. Но она опять мелодично рассмеялась и опустила руку, и самоцвет померк, и Фродо с облегчением понял, что обознался: перед ним стояла Владычица эльфов - высокая, но хрупкая, прекрасная, но не грозная, в белом платье, а не в сверкающей мантии, и голос ей был грустно-спокойный
   - Я прошла испытание, - сказала она. - Я уйду за море и останусь Галадриэлью" /там же, стр. 341/.
  
   Итак, снова - отказ от всемогущества, произнесенный мудрой и прекрасной Владычицей эльфов. Галадриэль боится, владея Кольцом, не совладать со своей властной волей и приняться спасать мир по своему разумению.
   Здесь же, в чарующем убежище эльфов, были произнесены Владычицей Лориэна решающие для Фродо и Сэма слова. Галадриэль предложила Сэму и Фродо заглянуть в магическое Зеркало будущего.
   Сэм был первым. То, что он увидел, страстно потянуло его домой, в Хоббитанию: там было плохо. Но:
  
   " - Ты же не можешь вернуться один, - спокойно напомнила Сэму Галадриэль. - Когда тебе очень хотелось уйти, ты решил, что не в праве покинуть Фродо. А Зеркало часто открывает события, для которых время ещё не настало и, весьма вероятно, никогда не настанет - если тот, кому оно их открыло, не свернёт с выбранной им однажды дороги, чтобы предотвратить возможное будущее. Магическое Зеркало - опасный советчик.
   - А мне и не надо никаких советов. И волшебства не надо, - пробурчал Сэм. Потом замолчал и сел на траву. - Нет уж, наша дорога домой лежит, по всему видать, через Мордор, - после паузы глухо выговорил он. - Но ежели мы доберёмся до Хоббитании, а там всё окажется, как было в Зеркале, пусть лиходейщики пеняют на себя!" /там же, стр. 338/.
  
   Сходная мысль прозвучит и в словах, обращённых Галадриэлью к Фродо:
  
   " - А тебе не хочется заглянуть в Зеркало? - посмотрев на Фродо, спросила Галадриэль. - Ты сказал, что всюду ощущаешь здесь магию... , но эльфийская магия тебя не прельщает?
   - Я и сам не знаю, - ответил Фродо. И немного помолчав, с надеждой добавил: - Ты думаешь, мне стоит в него заглянуть?
   - Я не буду тебе ничего советовать, - сказала Галадриэль. - Решайся сам. Да и видения Зеркала не принимай за советы, ибо, случайно узнав о событиях, которые способны изменить нашу жизнь, мы рискуем отказаться от того, что задумали, и навеки предать свою собственную судьбу" /там же/.
  
   Итак, Зеркало будущего открывает смотрящему в него лишь наиболее вероятный ход событий. Но, и это самое главное, оно не лишает человека свободы воли и выбора своего пути. Пусть даже и вопреки наибольшей вероятности.
   Отвечать за это ему придётся потом.
   Припомним: Зеркало Дамблдора показывало Гарри и Рону то, что им хотелось увидеть, чем обезоруживало их перед тем, что произойдёт или может произойти в действительности. Оно и называлось "еиналеж", то есть отраженное желание. И Дамблдор даёт им урок, уча их не принимать желаемое за сущее.
   Зеркало Галадриэли показывает наиболее вероятный ход событий при ныне наличествующих обстоятельствах и планах. Оно не накладывает запрета на изменение своего прогноза, не диктует. Таким образом, если увидишь, притом своевременно и наверняка, ошибочность выбранного пути, можешь его изменить. Ибо речь здесь идёт не о Роке древних, который был, по их убеждению, не отменим. И не о современном: "Судьба играет человеком"... Речь идёт о предвидении весьма и весьма вероятного хода событий, который можно ещё в каких-то пределах (каких - вопрос конкретный и частный) изменить. Иногда - радикально и спасительно. Иногда - мы слишком поздно эту возможность видим. Наиболее трагический вариант - увидеть её post factum. Разброс вариантов здесь велик и не всегда уловим.
   "Предвидеть значит управлять" - сказал кто-то из первых кибернетиков.
   Эта констатация не универсальна: она несёт в себе множество ограничений частного и общего характера. Но тем не менее опережающее знание
  
   наиболее вероятного хода событий - великая вещь: "вероятный" это всё-таки не "неизбежный". И к нему можно заранее подготовиться, как готовятся, например, медведи к зиме... "Опережающее отражение" (акад. П.К. Анохин) - штука ценнейшая.
  
  

* * *

   Цепь судьбоносных событий начинается для Фродо тогда, когда Гендальф рассказывает ему предысторию и нынешние обстоятельства того, в чём Фродо будет поручено поставить точку. Часть этого рассказа известна нам из первой части дилогии. Но кое-что останавливает на себе внимание. Саурон, это персонифицированное Зло, в далёкой (от Фродо, но не от Гендальфа) древности тоже, как в будущем - Фродо, потерял Кольцо всевластия вместе с пальцем, на который его надел. По словам Гендальфа,
  
   "Эльфийский царь Гил-Гилад и Великий князь Западного Края Элендил низвергли Саурона, но и сами пали в последней роковой сече, и сын Элендила Исилдур отсёк Саурону палец вместе с Кольцом и взял Кольцо себе. И сгинул Саурон, и духу его в Средиземье не стало, и минули несчётные века, прежде чем тень его вновь сгустилась в Лихолесье.
   А Кольцо пропало. Оно кануло в воды Великой Реки Андуина. Ибо Исилдур возвращался с войны по восточному берегу реки, и возле Ирисной Низины его подстерегли орки с мглистых гор и перебили почти всю его дружину. Он хотел невидимкой спастись вплавь, но Кольцо соскользнуло с его пальца, орки увидели его и поразили стрелами.
   Гендальф помолчал.
   - И там, в тёмных заводях у Ирисной Низины, - продолжал он, - Кольцо исчезло из легенд и былей; то, что узнал ты сейчас от меня, неведомо почти никому, и даже Совет Мудрых пребывает в неведении о дальнейшей судьбе Кольца. Ну вот, а теперь пойдёт совсем другой рассказ" /там же, стр. 51/.
  
  
   И Гендальф посвящает Фродо в события, развернувшиеся "на большом перегоне" Исилдур - Смеагорл (Горлум) - Бильбо. Нам эти события, в основном, известны.
   Но - интересное совпадение: Горлум, веками прячась и пряча свою "прелесть" (Кольцо) в мрачных пропастях Земли, ненавидит небо и его светила.
  
  
   Он настолько привык видеть во тьме, что даже неяркий свет Луны для него мучителен. Он и до истории с Кольцом "не подымал глаз к вершинам гор, древесным кронам и цветам, раскрытым в небеса, - взгляд его был прикован к земле" /там же/.
  
   Вообще, тёмный, чёрный, багровый, заслоняющий небо и таящийся под землёй, - вот гербовые цвета Зла во всех прочитанных нами только что книгах. От горнего измерения, от солнечного и даже лунного света во "Властелине колец" Зло заслоняется стаями чудовищных птиц и летучих мышей, крыльями и плащами бессчётных своих приспешников - в общем , Тьмой.
   Том Реддл (Волан-де-Морт, Тёмный лорд) тоже оперирует "чёрной меткой" и чёрным знаменем. И собирает своих сторонников под двойным пологом леса и ночи (повествование о Гарри Поттере).
   Мы уже говорили, что для ревнителей "тёмных искусств" и "чёрной магии" неба над головой нет. Они не поднимают взора вверх, ибо там для них - либо давящая пустота, либо кара.
   Воображение Дж. Р.Р.Толкиена неисчерпаемо, но ощущению неизбежной перманентности Битвы между Тьмой и Светом он не изменяет нигде. Во- обще, во всех упомянутых нами книгах нет сладостного пророчества навечной победы Света над Тьмой. Разве что потусторонней - в Нарнии.
   В самой оптимистической (пока что) из книг, о которых мы говорим, - в повествовании о Гарри Поттере, - Дамблдор так говорит с Гарри о смысле частных побед над злом:
  
   "...Гарри, пусть ты всего лишь на какое-то время отдалил его приход к власти, но в следующий раз найдётся кто-то другой, кто готов будет сразиться с ним. И это несмотря на то, что наша борьба против него кажется заранее проигранной. А если его возвращение будет отдаляться всё дальше и дальше, возможно, он никогда не будет властвовать" /Дж. К. Ролинг, "Гарри Поттер и философский камень". Пер. с англ. Изд. "Росмэн". М., 2001; стр. 368/.

* * *

  
   Нам предстоит непростая задача: отыскать стержень, который превращает многоголосную сумятицу и толчею персонажей Толкиена в строго целенаправленное единство. И понять, почему "невысоклику" Фродо досталась миссия уничтожения Кольца, о котором он поначалу очень мало знает.
   На второй вопрос мы ответим сразу. На последнем Совете мудрых и добрых (и примкнувших к ним из некоторых собственных расчётов, как, например, Боромир) разгорается спор: нельзя ли спрятать Кольцо как-то иначе, не бросая его в Ородруин? И почему именно Фродо следует поручить эту задачу? И снова звучит и в словах, и - особенно внятно - в реплике Элронда христианский мотив:
  
   "Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил" /Дж.Р.Р. Толкиен, "Властелин колец". Пер. с англ. Изд. "Яуза. Эксмо-Пресс". 2002; стр. 246/.
  
   "Кольцо должно быть предано огню", - заключил свою речь на Совете Элронд, имея в виду единственное способное расплавить Кольцо всевластия пламя: огонь Мордора, лаву вулкана, кратер которого расположен в центре резиденции Саурона.
  

* * *

  
   Овладеть заветным Кольцом стремятся не только Саурон, и Саруман, и вообще - не только тёмные, злодейские силы.
   Мы уже видели (и говорили об этом), что многие чистые и высокие души жаждут стать всемогущими, чтобы творить Добро. Таков, например, Боромир. Правда, его интересы связаны лишь с интересами его "малой родины". Даже мудрейшие из мудрейших в мыслях своих порой соблазняются надеждой силой Кольца переустроить мир "правильно". Но только в мыслях. Гендальфа и Галадриэль мы уже цитировали: они решительно отбросили этот соблазн, ибо провидят сколь необратимой жестокостью он чреват и в какой тупик обязательно заведёт любого, даже самого благонамеренного, но радикального и немедленного переустроителя мира к лучшему. "Правильно" - это, в конечном счёте, всегда означает "соответственно моему представлению о правильности".У каждого это представление может быть своим. Но, поскольку моё "правильно" - это "самое правильное правильно", то остальных, если они надумают мне мешать, придётся заставить моему "правильно" подчиниться. Для их же блага. А упорствующих в своём неприятии моего "правильно" - сбросить с дороги. Как? Судя - по обстоятельствам.
   Вот одна из точек зрения на эту проблему (позднее высказавший её Боромир, любимый сын царственного наместника Денэтора, попробует отобрать Кольцо у его хранителя Фродо силой):
  
   " - Я не понимаю, чего вы боитесь. Да, Саруман оказался предателем, но ведь глупцом никто из вас его не считает. Почему вы думаете, что Вражье Кольцо можно лишь спрятать или уничтожить? Раз уж оно очутилось у нас, надо обратить его против хозяина. Свободным Витязям Свободного Мира оно поможет сокрушить Врага. Именно этого он и боится!
   Народ Гондора покорить невозможно, но нам угрожает поголовное истребление. Отважный спешит серьёзно вооружиться, когда ему предстоит решительный бой. Пусть же Кольцо будет нашим оружием, если в нём скрыта столь грозная мощь!" /там же, стр. 244/.
  
   Ему возражает владетельный князь Элронд:
  
   " - Светлые силы... не могут использовать Кольцо всевластия. Нам это слишком хорошо известно. Его изготовил Чёрный Властелин, чтобы осуществить свои чёрные замыслы. В нём скрыта огромная мощь, Боромир, так что и владеть им может лишь тот, кто наделён поистине великим могуществом. Но Могучим оно особенно опасно. Вспомни - Саруман Белый переродился, едва он решил завладеть Кольцом. Мы знаем, что если кто-нибудь из Мудрых одолеет Саурона с помощью Кольца, то неминуемо воссядет на его трон и сам переродится в Чёрного Властелина. Это ещё одна важная причина, почему Кольцо необходимо уничтожить, ибо, покуда оно существует, опасность проникнуться жаждой всевластья угрожает даже Мудрейшим из Мудрых. Перерождение всегда начинается незаметно. Саурон Чёрный не родился злодеем. Я страшусь взять Вражье Кольцо на хранение. И никогда не воспользуюсь им в борьбе.
   - Я тоже, - твёрдо сказал Гендальф.
   В глазах Боромира промелькнуло недоверие, но потом он горестно опустил голову" /там же/
  
   И всё-таки Боромир попытается отобрать у Фродо Кольцо всевластия, хотя тут же опомнится, а позднее жизнью заплатит за эту попытку.
   По пути Фродо и его команды в Мордор между хоббитом и Боромиром произойдёт наедине следующая сцена:
  
   "Боромир глянул сверху вниз на Фродо.
   - Надеюсь, ты и сам понимаешь, мой друг? - спросило он. - Ты сказал, что боишься. Но в тебе говорит не страх, а здравый смысл.
   - Да нет, мне просто страшно, - возразил Фродо. - просто страшно, Боромир. И всё же я рад, что ты высказался. Теперь у меня не осталось сомнений.
   - Давно бы так! - воскликнул гондорец.
   - Ты не понял меня, Боромир, - сказал Фродо. - Я не пойлу в Минас-Тирит.
   - Но тебе непременно нужно завернуть к нам, хотя бы ненадолго, - продолжал настаивать Боромир. - Минас-Тирит уже близко, и доберёшься ты от Скалистого до Мордора ничуть не быстрей, чем из нашей крепости. А зато у нас ты узнаешь последние вести о враге. Пойдём, Фродо, - сказал Боромир, дружески положив ему руку на плечо. Но, выдавая скрытое возбуждение гондорца, рука его мелко дрожала. Фродо встал и, с беспокойством оглядев Боромира, отступил - человек был вдвое больше хоббита и намного сильнее.
   - Неужели ты боишься меня? - спросил Боромир. - Разве я похож на предателя или злодея? Да, мне нужно твоё Кольцо, теперь ты это знаешь. Но, клянусь честью гондорца, я отдам его тебе после победы. Сразу же отдам!
   - Нет! - испуганно вскрикнул Фродо. - Я не могу доверять его другим. Не могу!
   - Глупец! - прорычал Боромир. - Упрямый глупец! Ты погибнешь сам - по собственной глупости - и погубишь всех нас. Если кто-нибудь из Смертных может претендовать на Великое Кольцо, то уж, конечно, не вы, невысоклики, а люди Нуменора - и только они! Нелепая случайность отдала тебе в руки Кольцо. Оно могло стать моим! Оно должно стать моим! Отдай его мне!
   Фродо, не отвечая, попятился, чтобы отгородиться от громадного гондорца хотя бы камнем.
   - Зря ты боишься, - немного спокойней сказал Боромир. - Почему бы тебе не избавиться от Кольца? А заодно - от всех твоих страхов и сомнений. Объяви потом, что я отнял его силой, что я гораздо сильнее тебя. Ибо я гораздо сильнее тебя, невысоклик! - Гондорец перепрыгнул камень и бросился к Фродо. Его красивое мужественное лицо отвратительно исказилось, глаза полыхнули алчным огнём.
   Увернувшись, Фродо опять спрятался за камень и, вынув дрожащей рукой Кольцо, надел его, потому что Боромир снова устремился к нему. Ошеломлённый, гондорец на мгновение замер, а потом стал метаться по лужайке, пытаясь отыскать исчезнувшего хоббита.
   Жалкий штукарь!- яростно орал он. - Теперь я знаю, что у тебя на уме! Ты хочешь отдать Кольцо Саурону - и выискиваешь случай, чтобы сбежать, чтобы предать нас всех! Ну, подожди, дай мне только до тебя добраться! Будь ты проклят. Вражье отродье, будь проклят на вечную тьму и смертельный мрак!.. В слепом неистовстве гондорец споткнулся о камень, грохнулся на землю и мёртво застыл, словно его сразило собственное проклятье, а потом начал бессильно всхлипывать.
   Ветер усилился. Заунывный свист привёл гондорца в себя. Он медленно встал, вытер глаза и пробормотал:
   - Что я тут нагородил? Что я натворил? Фродо! Фродо! - со страхом закричал он. - Фродо, вернись! У меня помутился разум, но это уже прошло! Фродо!.. " /там же, стр. 368 - 369/.
  
   Фродо не отозвался: он решил продолжить свой путь в одиночестве. Но не смог: с ним ухитрился отправиться верный Сэм. А по их следу то плыл, то шел одержимый жаждой опять завладеть Кольцом Горлум.
   Боромиру же, после его опамятования, предстояла страшная гибель. Он умер от бесчисленных ран, причинённых ему стрелами орков, на том же привале, спасая своих спутников, искавших Фродо и Сэма. Касаться истории его отца и брата мы не будем, ибо она не вмещается в рамки избранной нами сюжетной линии
   Мы не говорим здесь об изначально чудовищных властолюбцах типа Саурона и Сарумана, которым нужна власть ради власти. Речь идёт о самых благонамеренных утопистах, прибегающих к насилию только ради своей высокой идеи. Но беда в том, что побуждения насильника не играют никакой роли. Из любых побуждений - заставить всех поступать и - тем более - думать по чужой указке нельзя. Никакая власть не может в любой момент времени знать всё обо всех и обо всём, чтобы учесть, оценить и совместить все желания и все интересы А без этого знания - можно ли корректировать отклонения воли каждого подданного от служащей ему властной воли? Отсепарировать во имя своей цели все опасные для общества и для власти мысли и действия и навязать нужные? Как? Сколько времени потребуется на эти процессы? Остаётся отобрать худших и с их помощью гнать превращённое в стадо общество бичом по дороге, нужной благонамеренному властителю (то есть, по его убеждению, всему стаду). Почему худших? Потому что лучшие играть в эту игру не станут.
   Но даже если бСльшая часть общества будет безропотно подчиняться приказам власти, сами эти приказы окажутся ирреальными. .В четырёхэлементной формуле успеха власти: "ХОТЕТЬ - ЗНАТЬ - УСПЕВАТЬ - МОЧЬ" для власти диктаторской, тотальной выполнимо лишь одно требование - ХОТЕТЬ. При этом безразлично, чего хотеть, добра или зла: ведь при выпадении хотя бы одного звена становится невыполнимой вся цепь! А не выпасть они не могут - все три. Ибо "мочь" отпадает, если не знать и/или не успевать своевременно корректировать - сообразно своим целям - ВСЁ происходящее и имеющее произойти в подчинённом даже благонамеренному диктатору обществе.
   Итак, разрушительные и губительные действия диктаторской власти реальны: "ломать - не строить: ума не надо". Разрушение имеет своим пределыом сокрушение, гибель, распад общества вместе с властью. А воссоздать уничтоженное, повторить его невозможно. Почему? Потому что для разрушения не нужно ничего, кроме силы или бездействия (непротивления Второму закону термодинамики). А созидание (сопротивление этому Второму закону) требует времени и ещё очень и очень многих условий.
   Простейшие примеры: отнять у человека или у растения жизнь можно за считанные секунды или минуты. Выносить и родить ребёнка (пока что) "ударными темпами" невозможно. Так же, как невозможно вырастить мачтовую сосну за минуты, затраченные электропилой на её убийство. Читатель добавит бесчисленные примеры сам. К тому же рождён, или выращен, или построен будет не тот объект, который был уничтожен, не та сущность. В этом смысле разрушенное невосстановимо.
  
   Описанный выше парадокс трудно принять, и человеческий разум, стремясь переделать мир и людей к лучшему, выдвигает всё новые и новые утопии всевластия спасительного, а не губительного.
   Но вернёмся к Совету в доме Элронда. В беседу, предшествующую путешествию Фродо и Сэма в Мордор, вмешивается гном Глоин. Ведь на Совет съехались представители большинства достойных уважения насельников Средиземья.
  
   " - Проклятые чародеи! - воскликнул Глоин. - Когда же мы им за всё отомстим? Потом немного помолчав, добавил: Но Тремя-то Враг завладеть не сумел? Тремя Магическими Кольцами Эльфов? Говорят, это очень могущественные Кольца. Они ведь тоже изготовлены Сауроном, но Владыки эльфов не страшатся их лиходейства. Так нельзя ли с их помощью обуздать Врага?
   - Разве ты не понял меня, гном Глоин? - после долгого молчания спросил Элронд. - Не Враг выковал Кольца эльфов. Он их даже ни разу не видел. Кольца эльфов подвластны лишь эльфам. Но они бессильны на поле сражения. С их помощью нельзя убивать и обуздывать: они помогают познавать мир, творить добро и сдерживать зло, зародившееся в сердцах жителей Средиземья, когда здесь начались Войны за власть. С тех пор, как Враг лишился Кольца, нам удавалось противостоять Злу, но если он завладеет им снова, ему откроются все наши помыслы, и мы утратим свободную волю, а Тёмные Силы станут непобедимыми - именно к этому стремится Враг.
   - Но скажи, - спросил у Элронда Глоин, - тебе известно, как изменится мир, когда исчезнет Кольцо Всевластья?
   - Неизвестно, - с грустью ответил Элронд. - Некоторые надеются, что Три Кольца, к которым никогда не притрагивался Враг, помогут залечить кровавые раны, нанесённые миру во время войны... но боюсь, что эти надежды не оправдаются. Я думаю, что, уничтожив Кольцо Всевластия, мы уничтожим силу остальных, и чудесная магия нынешнего мира сохранится лишь в сказочных преданиях о прошлом..." /там же, стр. 245-246/.
  
   В разговор властно вступает Гендальф:
  
   " - Поражение неминуемо ждёт лишь того, кто отчаялся заранее, - возразил Гендальф. - Признать неизбежность опасного пути, когда все остальные дороги отрезаны, - это и есть истинная мудрость. Поход в Мордор кажется безрассудным? Так пусть безрассудство послужит нам маскировкой, пеленой, застилающей глаза Врагу. Ему не откажешь в лиходейской мудрости, он умеет предугадывать поступки противников, но его сжигает жажда всевластья, и лишь по себе он судит о других. Ему наверняка не придёт в голову, что можно пренебречь властью над миром, и наше решение уничтожить Кольцо - поход в Мордор - собьёт его с толку.
   - Я тоже думаю, - проговорил Элронд, - что поначалу он не поймёт, в чём дело. Дорога на Мордор очень опасна, но это единственный путь к победе. У себя дома Саурон всемогущ, так что тому, кто отправится в Мордор, ни сила, ни мудрость не даст преимуществ - тайна, вот что здесь самое важное, и, быть может, эту великую миссию слабый выполнит даже успешней, чем сильный, ибо сильный не привык таиться от опасностей, а борьба с Врагом приведёт его к гибели" /там же, стр. 246/.
  
   Вот здесь-то и прозвучали однажды уже процитированные нами (евангельские "по сути своей") слова:
  
   "Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил" /там же/.
  
   Никто не позволил себе произнести слова, решающие судьбу Фродо. И никто не смог бы уверенно предсказать её финал. Но почему-то он сам, против своей воли, почувствовал голос Рока. И оказалось, что этого от него и ждали:
  
   "Никто из гостей не проронил ни слова. Фродо обвёл взглядом собравшихся, но никто не поднял на него глаз: все молчали и смотрели в пол, предаваясь собственным мрачным раздумьям. Его охватил леденящий страх - он вдруг понял, что сейчас поднимется и самому себе произнесёт приговор. Неужели же ему нельзя отдохнуть, нельзя спокойно пожить в Раздоле? Здесь Бильбо, Здесь так спокойно и уютно...
   - Я готов отнести Кольцо, - сказал он, - хотя и не знаю доберусь ли до Мордора.
   - Элронд внимательно по смотрел на Фродо.
   - Насколько я понимаю, - проговорил он, - именно тебе суждено это сделать, и если ты не проберёшься в Мордор, то Завеса Тьмы сомкнётся над Средиземьем. От слабых невысокликов из мирной Хоббитании зависит судьба средиземного мира - перед ними падут могучие крепости, а Великие придут к ним просить совета... если бремя, которое ты берёшь на себя, в самом деле окажется тебе по силам.
   Ибо это тяжкое бремя, Фродо. Столь тяжкое, что никто не имеет права взваливать его на чужие плечи. Но теперь, когда ты выбрал свою судьбу, я скажу, что ты сделал правильный выбор" /там же, стр. 247-248/.
  
   И тут не выдержал самый верный и самый любящий друг Фродо, который разделит с ним его судьбу почти до последней точки. И как это ни удивительно, на этом страшном пути Сэм не раз окажется духовно сильнее Фродо. А сейчас, бесконечно встревоженный судьбой друга, он обнаружил своё присутствие там, где ему уж никак не положено было присутствовать:
  
   " - Но ведь вы не пошлёте его одного? Ведь не пошлёте, правда же, господин Элронд? - закричал вдруг Сэм и, не в силах сдержаться, выскочил из своего укромного уголка, куда он проюркнул перед началом Совета и до сих пор тихохонько сидел на полу.
   - Конечно, нет, - отозвался Элронд, с улыбкой повернувшись к встревоженному Сэму. - Ты его обязательно будешь сопровождать. Разве мы можем разлучить тебя с Фродо, если ты ухитрился пробраться за ним даже на секретный Совет Мудрых?
   Сэм покраснел и поспешно спрятался.
   - Эх, господин Фродо, - пробормотал он, - зря мы ввязались в эту страшенную свистопляску! - Потом сокрушенно покачал головой и снова сел на пол" /там же, стр. 248/.
  

* * *

  
   Когда Боромир по дороге в Мордор попытался отобрать у Фродо Кольцо, последний понял, что ему придётся одному пробиваться к цели похода. Надеяться полностью можно было только на Сэма, но его Фродо не захотел подвергать смертельным опасностям своей миссии. Отметим: Фродо уже несколько раз приходилось надевать Кольцо: один раз в самом начале пути, - шутки ради; в других случаях - ради спасения своей жизни и самого Кольца. Это были рискованные шаги, хотя в некоторых случаях и необходимые. Мы ещё увидим их последствия в эволюции сознания Фродо. Сэм же надевал Кольцо для спасения Фродо, а не своего, готовый без колебаний отдать "душу свою за други своя". Но Кольца всевластия без последствий для себя самого никто надеть и даже, не надевая, возжелать не может. И когда-нибудь, после долгой счастливой жизни, Сэму тоже придётся уйти путём всех причастных судьбе Кольца (даже косвенно). Но до этого ещё далеко.
   Приметная деталь: после многих приключений, смертельных опасностей и битв, Сэм и Фродо вернулись домой, в Хоббитанию. Об этом речь впереди. Но когда Сэм смущённо оправдывается перед Фродо, по семейным обстоятельствам не имея возможности съездить с ним к Бильбо в Раздол, происходит следующий диалог:
  
   " - Да я бы с превеликой радостью съездил с вами в Раздол и повидал господина Бильбо, - вздохнул Сэм. - Только место ведь моё здесь, как же я? Кабы можно было надвое разорваться...
   - Бедняга ты! Да, уж либо надвое, либо никак, - сказал Фродо. - Ничего, пройдёт. Ты как был из одного куска, так и останешься... " /там же, стр. 965; выд. Д.Ш./.
  
   А в час прощания своего с Хоббитанией уже навеки, Фродо коснётся этой темы ещё раз:
  
   " - Да вы куда же, хозяин? - воскликнул Сэм, наконец, понимая, что происходит.
   - В Гавань, Сэм, - отозвался Фродо.
   - И меня бросаете?
   - Нет, Сэм, не бросаю. Проводи меня до Гавани. Ты ведь тоже носил Кольцо, хоть и недолго. Придёт наверно и твой черёд. Ты не очень печалься, Сэм. Хватит тебе разрываться надвое. Много ещё лет ты будешь крепче крепкого, твердыней из твердынь. Поживёшь, порадуешься - да и поработаешь на славу.
   - Да ведь это что же, - сказал Сэм со слезами на глазах. - Я-то думал, вы тоже будете многие годы радоваться. И Хоббитания расцветёт, и вы же ради неё...
   - Я вроде бы и сам так думал. Но понимаешь, Сэм, я страшно, глубоко ранен. Я хотел спасти Хоббитанию - и вот она спасена, только не для меня. Кто-то ведь должен погибнуть, что б не погибли все: не утратив, не сохранишь. Ты останешься за меня: я завещаю тебе свою несбывшуюся жизнь в придачу к твоей собственной. Есть у тебя Роза и Эланор, будут Фродо, и, Розочка, Мериадок, Лютик и Перегрин; будут, наверно, и ещё, но этих я словно вижу. Руки твои и твой здравый смысл будут нужны везде. Тебя, конечно, будут выбирать головой Хоббитании, покуда тебе это вконец не надоест; ты станешь знаменитейшим садоводом, будешь читать хоббитам Алую Книгу, хранить память о былых временах и напоминать о том, как едва не стряслась Великая Беда, - пусть ещё больше любят наш милый край. Ты проживёшь долгий и счастливый век, исполняя то, что предначертано тебе в нашей Повести.
   А пока что поехали со мной!" /там же, стр. 967/.
  

* * *

   Мы ещё вернёмся к финалу эпоса Толкиена, кое в чём близкому к финалу "Хроник Нарнии" Клайва Льюиса.
   Опуская бСльшую часть событий (среди них такую сверхважную, как почти смертельное и в чём-то неизлечимое поражение Фродо кинжалом мертвеца на плато умертвий), опять обратимся к походу Фродо и Сэма в Мордор. К их великому сожалению, они, покинув своих спутников после столкновения Фродо с Боромиром, обнаружили, что плывут не одни: следом, на бревне, за ними плыл Горлум, которого им удаётся поймать. И тут повторяется история отношений "Горлум - Бильбо" и "Горлум - Гендальф". Полупомешанный искатель отнятой у него "прелести" мог быть без помех убитым и Бильбо Торбинсом, и Гендальфом. Но они не убили его из жалости. То же произошло с Фродо и Сэмом: они оставили Горлума в живых, будучи неспособными прикончить слабое, молящее о пощаде беззащитное, как им казалось, существо.
   Но и у Горлума была защита: его внешняя слабость. На самом же деле за его слабостью скрывались веками тренированная выносливость, изворотливость и коварство. Его большим преимуществом было также изначальное понимание великодушия Фродо и Сэма, да и Гендальфа - тоже.
   А в глазах горлумов всех мастей великодушие - синоним глупости. И ещё одно, пожалуй, самое главное преимущество Горлума: он действительно знал тайную дорогу в Мордор и часть его внутренних переходов. Потому и повёл друзей прямиком к логовищу чудовищной паучихи Шелоб. Горлум надеялся, что они будут сожраны ею у самой цели своего похода. И тогда он выпросит у паучихи Кольцо в награду за лакомство. Она-то ничего о Кольце не знала.
   Мы не будем пересказывать всех приключений и смертельных опасностей, пережитых Сэмом и Фродо на пути к огненной пучине Мордора. Отметим лишь наиболее важное. Чем ближе была цель их мучительного путешествия, тем тяжелее становились Кольцо и цепочка на шее Фродо. И тем более мучил его соблазн снять Кольцо с шеи и надеть на палец. Он боролся с этим соблазном, как мог. Но когда Сэм был вынужден ради поисков похищенного орками Фродо или ради приведения его в чувство, надевать Кольцо или нести его на шейной цепочке, - оно тяжелело так, что гнуло к земле и Сэма. Правда, на пальце тяжесть его не ощущалась. Несколько раз их выручали подарки Галадриэли. Но трудности росли и мрак сгущался. Фродо резко слабел (его ранила, а Сэма чуть не убила Шелоб. Чудом им удалось её искалечить). Но когда однажды Сэм предложил Фродо взять у него и понести на себе цепочку с Кольцом, Фродо рассвирепел так, что у Сэма померк свет в глазах. Не напоминает ли Фродо в этой сцене своего дядю?
   Сразу же после похищения Фродо орками и спасения его Сэмом, первый, очнувшись, не обнаружил на себе цепочки с Кольцом. Он решил, что их сняли орки, и пришел в полное отчаяние.
  
   " - Они всё забрали, Сэм, - отозвался Фродо. - Ты понимаешь? Всё! - И он снова тяжело опустился на пол, свесив голову, будто и сам только что это понял и его придавило отчаяние. - Всё пропало, Сэм. Если мы даже отсюда выберемся, спасения нам нет. Одни эльфы могут спастись, и не в Средиземье, а далеко-далеко за Морем. Да ещё и там - спасутся ли?
   - Нет, сударь, не всё они забрали. И ещё не всё пропало. Я снял его с вас, уж извините великодушно. И оно цело - висит у меня на шее, сущий камень, я вам скажу! - Сэм полез за пазуху. Теперь небось надо его вам на шею перевесить.
   Сэму вовсе не хотелось отдавать Кольцо - ну куда хозяину таскать такую тяжесть!" /там же, стр. 852/
  
   Прервём на мгновение этот диалог. Не для Фродо, ибо не вслух, мысленно Сэм произносит выделенные нами слова, не о себе печётся. Но Фродо этого не оценит.
  
   " - Оно у тебя? - ахнул Фродо. - Здесь, у тебя? Вот чудо-то! - И вдруг, вскочив на ноги и протягивая дрожащую руку, выкрикнул каким-то чужим голосом: Давай его сюда! Сейчас же отдавай! Оно не твоё!
   - Конечно, сударь, - удивлённо сказал Сэм. - Берите! - Он нехотя вынул Кольцо и снял цепочку через голову. - Только ведь мы, как бы сказать, в Мордоре: вот выберемся из башни, сами увидите Огненную гору и всё такое прочее. Кольцо ого-го как потяжелело, и с ним здесь, похоже, шутки плохи. Может, будем его нести по очереди?
   - Нет-нет! - крикнул Фродо, выхватив Кольцо с цепочкой у него из рук. - Нет, и думать не смей, проклятый ворюга!
   Он, задыхаясь, смотрел на Сэма с испугом и ненавистью. Потом вдруг, сжав Кольцо в кулаке, точно сам себя услышал. Он провёл рукой по лбу: голова по-прежнему болела, но жуткое видение исчезло. А перед тем привиделось ему совсем как наяву, что Сэм снова обратился в орка, в гнусную маленькую тварь с горящими глазками, со слюнявой оскаленной пастью, и жадно вцепился в его сокровище. Теперь он увидел, что Сэм стоит перед ним на коленях и горько плачет от мучительной обиды.
   - О Сэм! - воскликнул Фродо. - Что я сказал! Что со мной? Прости меня! И это тебе вместо благодарности. Страшная власть у этого Кольца. Лучше бы его никогда, никогда не нашли. Но ты пойми, Сэм, я взялся нести эту ношу, и тут уж ничего не поделаешь. Это моя судьба и даже ты не можешь её разделить.
   . - Ладно, чего там, сударь, - сказал Сэм, утирая глаза рукавом. - Всё понятно" /там же, стр. 852-853/.
   Подобное повторится, когда Сэм поймёт, что Фродо уже теряет последние силы:
  
   " - Нет, Сэм, не дойду я, - сказал он. - Тяжело мне очень, ужас как тяжело.
   Ещё прежде, чем рот раскрыть, Сэм знал, что скажет не то, что слова его зряшные, что лучше бы он смолчал, но уж очень было жалко хозяина.
   - Давайте, сударь, я его немножко понесу, - сказал он. - Понесу, сколько хватит сил, а вы пока отдохнёте.
   Глаза Фродо яростно сверкнули.
   - Отойди! Не тронь меня! - крикнул он. - Оно моё, говорю тебе. Прочь! - И рука его потянулась к кинжалу. Через миг он печально промолвил: - Нет-нет, Сэм. Ты пойми, ты должен понять. Это моя ноша, я не могу избавиться от неё, даже на время. Дорогой мой Сэм, ты раз мне помог, но больше это не выйдет. Я не могу отдать его тебе, я с ума сойду, если ты его коснёшься" /там же, стр. 875/.
  
   Фродо не хочет снять с шеи цепочку и надеть Кольцо на палец. Он знает и помнит, что не должен этого делать. Но сила, непонятная ему самому, всё более властно толкает его к такому поступку.
   Соблазн воскресает со страшной силой у самого жерла вулкана. Здесь участников драмы снова стало три. К этому времени Сэм на своей спине нёс к расселине Фродо, которому тяжесть цепочки с Кольцом не давала уже двигаться самостоятельно.
  
   "Пыхтя под ношей, Сэм выбрался из ущелины и краем глаза увидел, что сверху, со скалы, на него падает чёрный обломок.
   Он не успел увернуться, упал ничком и ободрал себе руки, не выпуская рук хозяина. Тут он понял, что случилось; над его головой послышался ненавистный голос.
   - Сскверный хозяин! - просипел он. - Сскверный хозяин насс обманул, обманул Смеагорла, горлум. Нельзя сюда идти. Нельзя обижать Прелессть. Отдайте её нам, пусть она будет у Смеагорла, у насс!
   Сэм разом поднялся и обнажил меч, но от меча толку не было. Горлум и Фродо катались по земле. Горлум рвал хозяина когтями, добираясь до Кольца. Наверно, только это и могло воспламенить угасшую волю и остывшее сердце Фродо: посягнули на его единственное сокровище. Он отбивался с яростью, изумившей Сэма, да и Горлума тоже. Но всё равно неизвестно, чем бы это кончилось, будь Горлум таков, как прежде. Однако его тоже извели мучительные скитания, вечный голод и жажда, нестерпимый ужас и алчная, гложущая тоска. От него и остались-то кожа да кости, только глаза горели по-прежнему, но не было сил подстать дикой злобе. Фродо отшвырнул его и, весь дрожа, выпрямился.
   - Прочь, прочь! - воскликнул он, прижимая руку к груди и ухватив Кольцо, скрытое под кожаной рубахой. - Прочь с дороги, ползучая мелюзга! С тобой всё кончено. Ни убить, ни предать меня ты больше не сможешь.
   Внезапно, так же, как у скал Привражья, Сэм увидел обоих совсем иначе. Полумёртвая, побеждённая и поверженная, но всё ещё злобная и жадная тварь извивалась у ног сурового властелина в белом одеянии. На груди его сверкал огненный круг, и оттуда исходил повелительный голос.
   - Пошел прочь, не приближайся ко мне! Если ты меня ещё коснёшься, будешь низвергнут в Роковую Расселину, в негасимый огонь" /там же, стр 880-881/.
  
   Отбросив Горлума так, что тот чуть не влип в стену, Фродо стал подыматься к расселине один. Что-то новое, уверенное, властное в его голосе и в его облике почудилось Сэму, когда Фродо у самой вершины вулкана предстал перед ним неузнаваемо величавым и властным. Но его внимание отвлёк Горлум.
  
   " - Ну вот! - сказал Сэм. - Наконец-то я с тобой разделаюсь! - И
   он прыгнул с мечом наготове. Но Горлум не стал ни нападать, ни убегать, он лёг на брюхо и заскулил.
   - Не надо насс убивать! - хныкал он. - Не надо колоть насс сскверным холодным железом. Дайте нам ещё немного пожить, совсем немножечко. Ссмерть, смерть, нам осталась одна смерть. Прелесть сгинет, и мы рассыпемся в прах, да-сс, в прах.- Он зарылся в золу длинными костистыми пальцами. - Рассыпемся! - простонал он.
   - У Сэма дрогнула рука. Он был в гневе, он помнил, сколько зла принёс этот гад. Его, предателя и убийцу, обязательно надо было заколоть: сто раз заслужил, да и как иначе от него убережёшься? Но в глубине души Сэм знал, что не сделает этого, не убьёт он жалкого, простёртого в пыли, лишенного всего на свете пропащего мерзавца. Он сам, хоть и недолго, был хранителем Кольца и смутно догадывался, как мучается иссохший от вожделения Горлум, порабощённый Кольцом. Только у Сэма не было слов, чтобы всё это выразить.
   - Да чтоб ты околел, мразь вонючая! - сказал он. - Убирайся! Проваливай! Ни на грош я тебе не верю, и всё равно - проваливай! А то вот заколю тебя, да-сс, скверным холодным железом.
   Горлум привстал на четвереньки, попятился, потом повернулся задом и, спасаясь от пинка Сэма, пустился бежать. Сэм тут же забыл о нём, на дороге Фродо уже не было видно, и он изо всех сил заторопился наверх. Если б он оглянулся, то увидел бы, что Горлум крадётся позади, чёрной тенью скользя меж камней, и дико сверкают его безумные глаза" /там же, стр. 881 - 882/.
  
   Сэм изо всех сил ринулся вверх следом за Фродо.
  
   "Снова полыхнула расселина, и на краю огненной бездны в багровом свете стал виден Фродо - он стоял, прямой и неподвижный, как чёрное изваяние.
   - Хозяин! - вскрикнул Сэм.
   И Фродо молвил звучным и властным, совсем незнакомым Сэму голосом, заглушившим гулы Роковой горы, раскатившимся под сводами пещеры:
   - Я пришел. Но мне угодно поступить по-иному, чем было задумано. Чужой замысел я отвергаю. Кольцо - моё!
   Он надел Кольцо на палец и исчез. Сэм захлебнулся отчаянным криком. Сильный удар в спину сбил его с ног, отбросил в сторону, он расшиб голову о каменный пол и лишился чувств, а чёрная тень перепрыгнула через него" /там же, стр. 882-883/.
  
   Горлум его не пожалел.
   Когда Сэм очнулся,
   "...он увидел странное и жуткое зрелище. У края бездны Горлум схватился с невидимкой. Он извивался то возле самой скважины, то поодаль, падал, вскакивал, снова падал. И не говорил ни слова, только злобно сипел.
   Огонь заклокотал в глубине, дохнуло палящим жаром, багровый свет залил пещеру. Вдруг длинные руки Горлума протянулись ко рту, блеснули и щёлкнули острые белые клыки. Фродо вскрикнул - и появился, стоя на коленях у огненной скважины. А Горлум бешено плясал, воздев кверху Кольцо с откушенным пальцем. Кольцо сверкало ярче солнца.
   - Прелесть, прелесть, прелесть! - ликовал Горлум. - Моя прелесть! О моя прелесть!
   И пожирая глазами свою сияющую добычу, он оступился, качнулся на краю бездны и с воплем упал в неё. Из глубины донёсся вой "Пре-е-лесть!" - и Горлума не стало.
   Вулкан взревел, пламя вырвалось из расселины под самые своды пещеры. Гул превратился в тяжкий грохот, и Гора задрожала. Сэм кинулся к Фродо, подхватил его на руки и побежал к дверям. За чёрным порогом Саммат-Наура, с вершины Горы его взору предстал весь Мордор, и он окаменел от изумления и ужаса" /там же, стр. 883/.
  
   Непонятно, почему Фродо, надевший Кольцо отнюдь не для спасения своей или чьей-то жизни, как надевал его Сэм, не вспомнил о своей власти над Горлумом. Он ведь мог одним шевелением брови сбросить преследователя в огненную пропасть. Но вместо этого он стал драться со взбесившимся Смеагорлом, как мальчишка. Скорее всего, он ещё не проникся осознанием своих возможностей. Кольцо влекло его неодолимо, и он подчинился этому зову, но внутренне ещё не обрёл чувства своего всемогущества.
   Так или иначе, Горлум, действительно, как предсказал Гендальф, пригодился Фродо и Сэму (и вообще - людям) тем, что не дал Фродо превратиться в подобие Саурона, но куда более мощного: ведь Кольцо Всевластия было бы теперь у него!
   Но оказалось, что всё-таки тягой и тяжестью Кольца Всевластия Фродо был ранен не менее глубоко, чем мечом мертвеца. Беззаботный, весёлый и озорной племянник Бильбо Торбинса превратился в героя глубоко трагического. И если осколок меча был чудом вынут целителями из его плеча раньше, чем дошел до сердца, то от ноющей боли второй раны он так полностью и не избавился - вплоть до отбытия в мир иной на корабле Сэрдана.
  

* * *

   Так или иначе, утратив Кольцо вместе с пальцем и став свидетелем гибели Горлума, Фродо для всех окружающих останется прежним Фродо. Разве что чуть более грустным, задумчивым, страдающим время от времени мучительными болями и приступами неодолимой тоски. Да ещё иногда он казался окружающим каким-то странно прозрачным. И эта его прозрачность росла...
   Вернёмся, однако, к тому, что последовало непосредственно после извержения и взрыва Ородруина. В сплошных потоках всенастигающей лавы разрушенного вулкана Фродо и Сэм задержались на одном из последних островков камня и пепла. Вот как это произошло: Сэм, оцепеневший от ужаса и потрясения, наблюдает крушение Ородруина и гибель его защитников, позабыв о себе и даже - на какой-то миг - о Фродо, стоящем рядом:
  
   " - Да, это и вправду конец, Сэм Скромби, - промолвил голос рядом с ним. Он обернулся и увидел Фродо, бледного, измождённого и спокойного. В глазах его не было ни смертной натуги, ни безумия, ни страха. Бремя с него свалилось, и он глядел, как в Хоббитании, в былые светлые дни.
   - Хозяин! - воскликнул Сэм и упал на колени. Он забыл, что рушится мир, и сердце его переполнила радость. Нет больше страшной ноши, хозяин спасён, он снова стал самим собой, он освободился! И тут Сэм заметил его искалеченную окровавленную руку. - Бедная рука! - всхлипнул он. - И, главное, нечем перевязать, да и лекарств никаких нет. Пусть бы лучше откусил у меня целую руку. Но с него теперь не спросишь, от него, поди, и пепла не осталось.
   - Да, - сказал Фродо. - А помнишь, Гендальф говорил: "Погодите, может, Горлум ещё зачем-то понадобится". И понадобился: ведь сам бы я не смог уничтожить Кольцо, и всё было бы напрасно, хоть мы и достигли цели. Не надо поминать его лихом! Поручение выполнено, и я больше всего рад, что ты со мной. Вот и конец нашей сказке, Сэм" /там же, стр. 884/.
  
   Поразительны отрешенность, спокойствие и печаль этих слов.
  

* * *

   Друзей, в их последние, предгибельные уже минуты, спасают орлы - друзья Гендальфа. Предшествуют этому сначала - отчаяние западных армий перед лицом неминуемого поражения, затем затмевающий Тьму и гасящий пламя прилёт орлов, ужас, смятение и отступление сил Мордора и столб чёрного дыма над Ородруином. Вот как это происходило:
  
   "...назгулы, взметнувшись, скрылись во мраке Мордора, заслышав неистовый зов из Чёрной Башни; и в этот миг дрогнули полчища Мордора, внезапно утратив напор, и замер их грубый хохот, и руки их затряслись, роняя оружие. Власть, которая гнала их вперёд, которая полнила их ненавистью и бешенством, заколебалась, единая воля ослабла, и в глазах врагов они увидели свою смерть.
   А ополченцы Запада радостно вскрикнули, ибо в глубине тьмы просияла им новая надежда. И с осаждённых холмов ринулись сомкнутым строем гондорские ратники, ристанийские конники и северные витязи, врезаясь, врубаясь в смятённые вражеские орды. Но Гендальф снова воздел руки и звучно возгласил:
   - Стойте, воины Запада! Помедлите! Бьёт роковой час!
   Ещё не отзвучал его голос, как земля страшно содрогнулась. Над башнями Чёрных Ворот, над вершинами сумрачных гор взметнулась в небеса необъятная темень, пронизанная огнём. Стеная, дрожала земля. Клыки Мордора шатнулись, закачались - и рухнули; рассыпались в прах могучие бастионы, и низверглись ворота; издали глухо, потом всё громче и громче слышался тяжкий гул, превращаясь в раскатистый оглушительный грохот.
   - Царствование Саурона кончилось! - молвил Гендальф. - Хранитель Кольца исполнил поручение" /там же, стр. 885/.
  
   Поручение они всё-таки выполнили втроём: Сэм, Фродо и Горлум. Хитрый безумец Смеагорл оплатил своей жизнью спасение Фродо от расчеловечения, а мир Средиземья - от соблазна всевластия. Но пока Гендальф произносил свой ликующий монолог во славу Хранителя Кольца, -
  
   "Фродо и Сэм теряли последние силы. Кое-как добрались они до груды золы близ подножия, но уж оттуда деваться было некуда. Груда эта была островком, который вот-вот сгинет в корчах Ородруина. Кругом разверзалась земля и вздымались столбы дыма. Гора в содроганиях истекала магмой, и медленно ползли на них пологими склонами огненные потоки, надвигались со всех сторон. Густо сыпал горячий пепел.
   - Они стояли бок о бок, и Сэм не выпускал руку хозяина, нежно поглаживая её. Он вздохнул.
   - А что, неплохая была сказка, сударь? - сказал он. - эх, послушать бы её! Скажут как-нибудь так: внимайте Повести о девятипалом Фродо и о Кольце всевластья! - и все притихнут, вроде как мы, когда слушали в Раздоле Повесть об одноруком Берене и Волшебном Сильмарилле. Да, вот бы послушать! К тому же мы не первые, не мы последние, дальше ведь тоже что-нибудь да будет.
   Так он говорил наперекор предсмертному страху, а глаза его устремлялись к северу, туда, где ветер далеко-далеко прояснял небо, ураганными порывами разгоняя тяжкие тучи.
   И зорким орлиным оком увидел их обогнавший ветер Гваигир, кружа над Ородруином и гордо одолевая смертоносные вихри, увидел две крохотные фигурки, стоявшие на холмике рука об руку, а вокруг, трясясь, разверзалась земля и разливалось огненное море. И в тот самый миг, как он их увидел и устремился к ним, они упали: то ли стало им совсем невмочь, то ли задушил их чад, то ли, наконец отчаявшись, они скрыли глаза от смерти.
   Они лежали рядом; и ринулись вниз Гваигир Ветробой и брат его Быстрокрыл, а за ними смелый Менельдор. И в смутном забытьи, ни живы, ни мертвы, странники были исторгнуты из темени и огня" /там же, стр. 887/.
  
   Ещё долго после того, как будет нами закрыта книга, мы не сможем оторвать свой внутренний взор от этой её полуфинальной сцены.
  
  

* * *

  
   Так что же нам всё-таки рассказали?
   Каждый возьмёт из этой книги по мере его.
   Попробуем несколько отрезветь снова и поговорить о проблеме, над которой Толкиен всерьёз размышляет и которой мы уже не раз занимались.
   Когда Дж.Р.Р. Толкиен писал свои две книги, т.е. в срединные десятилетия ХХ века, для него, по-видимому, были уже окончательно решены вопросы, подвигнувшие его на их написание. Точнее - определившие их центровую мировоззренческую ось. Он чётко знал, что тоталитарные режимы:
   а) не могут осчастливить своих подданных;
   б) возможности и свойства тоталитарных режимов нисколько не зависят от того, какие побуждения движут их создателями: мания злобного единовластия или призрак всеобщего осчастливления. Важным оказывалось лишь одно обстоятельство: и владычествовать из властолюбия, и владычествовать из человеколюбия носители обеих идей жаждали упорно, единолично и абсолютно.
  
   В книгах Толкиена мудрейшие из мудрейших от всевластия наотрез отказались. Не потому, что оно их не соблазняло: мысленно они не раз примеряли его на себя. И сразу же ими овладевала мысль, которая не успела прийти в голову Фродо. Они задумывались над тем, как они будут переделывать мир, т. е. его обитателей, к лучшему.
   Они многое могли предвидеть, ибо прожили к этому времени бессчётные годы и даже века. По сравнению с ними, Фродо был моложе, чем бабочка, вылезающая из куколки и расправляющая свои крылья. Его вёл импульс, а не осознанное намерение. Не смогла помочь ему, очевидно, и мудрость сердца, которой так щедро был наделён Сэм. Фродо приобрёл подобную мудрость лишь после всего пережитого.
   Что же касается тех, кто послал Фродо и Сэма на подвиг, то им хватало и проницательности, и жизненного опыта, чтобы понять: "к лучшему" - это всегда, во всех случаях будет означать "к моему представлению о лучшем". Представлением же о лучшем каждого из своих подданных самые благонамеренные из них просто вынуждены будут пренебречь, даже если очень этого не хотят. Откуда им знать по каждому поводу и в любую минуту мнение и желание каждого из своих подданных? Уж лучше они просто прикажут всем действовать "правильно" (конечно, опять же, не по их, а по своей мерке). Объяснять каждому, почему от него ждут определённого поведения в каждом конкретном случае - невозможно. Благодетелям придётся научиться приказывать. И создать механизмы для принуждения к послушанию их приказам Трудно себе представить, что всем это придётся по вкусу. И тогда, в случаях упорного нежелания некоторых строптивцев жить чужим умом, их головы полетят с плеч вместе со всей своей начинкой. Ведь благодетели хотят им только добра, а они близоруко мешают переустраивать мир правильно.
   Вот одно из доказательств того, что единовластные правители просто не смогут за реальное время узнавать всё им необходимое о своих подданных и перед каждым отчитываться. Не смогут "ни лаской, ни таской". Не увидел же всевидящий Саурон со всеми его бесчисленными рабами, как две крохотные фигурки пробираются в неприступный Мордор! И добрым, и злым диктаторам приходится только набивать на бочку обруч за обручем, пока она не взорвётся изнутри или не будет прихлопнута извне. Альтернатива у правителей (правителя) будет одна: поступать, как все в истории сауроны и саруманы, или от единовластия отказаться.
  
   Представив себе эту картину, мудрые от Кольца отказались заранее. Зная, что, пока есть в мире это Кольцо, большинство властолюбцев не уйдёт от соблазна им овладеть, они решают Кольцо уничтожить. Они видят в нём вещь одинаково опасную и в руках чудовищ, и в руках наивных идеалистов.
   Думаю, что при всей своей одержимости высоким искусством и чистой поэзией, а не публицистической злобой дня, Дж. Р.Р. Толкиен совершенно сознательно сделал огненным стержнем своего эпоса сражение всех племён Средиземья против сил Тьмы, стремящихся овладеть Кольцом всевластия.
  
  

* * *

  
   Фродо, Сэму, Мэри и Пину предстояло вернуться домой, в Хоббитанию, и увидеть картину, напоминающую последние дни "Хроник Нарнии". Саруман, изгнанный Гендальфом из своих владений, лишенный дара злобного волшебства, собрал в Хоббитании недобитых орков и просто подонков разных мастей, в том числе - местных, и установил там режим, не только тоталитарный, но, пожалуй, концлагерный. Простодушные эпикурейцы-хобби-ты растерялись перед его натиском так, что и не попытались всерьёз ему сопротивиться. Знали они диктатора под именем "Шаркич", не вызывавшим у них сомнения
   Естественно, что Сэм, Фродо, Мэри и Пин, потрясённые покорностью хоббитов пришельцам, произволу, запустению, нужде и страху, царящим в стране, быстро поднимают дух соплеменников, освобождают всех заключённых, организуют боевые дружины и вооружают их всем, что оказалось под рукой или было отобрано у бандитов. Когда же, разогнав наёмников, хоббиты подошли к резиденции Шаркича, то
  
   "В дверях стоял сам Саруман, сытый, довольный, весело и злобно сверкали его глаза.
   Тут-то Фродо и осенило.
   - Шаркич! - вскричал он.
   Саруман расхохотался..
   - Что, имечко уже прослышали? Так мои подданные называли меня в Изенгарде. Видно, любили. Но какая встреча: вы меня разве не ожидали здесь увидеть?
   - Не ожидали, - сказал Фродо. - А могли бы догадаться, что здесь и увидим. Гендальф нас предупредил, что мелкое паскудство исподтишка тебе ещё по силам.
   - Вполне, вполне, - сказал Саруман. - И не такое уж мелкое. Ох и забавно же было смотреть на вас, чванливых недомерков, затесавшихся в свиту новоявленных властителей мира: как же вы пыжились от самодовольства! И думали, что вышли сухими из воды, что заберётесь обратно в свои конурки и заживёте как ни в чём не бывало. Подумаешь, замок Сарумана! Его можно разрушить; хозяина выгнать, а ваш дом - ваша крепость. В случае чего Гендальф вас в обиду не даст.
   И Саруман опять расхохотался.
   - Это Гендальф-то! Да вы отслужили ему - и всё, какое ему теперь дело до вас? Нет, вы, треща без умолку, потащились за ним окольным путём, далеко в объезд своей странишки. Ну, я и подумал, что раз вы такое дурачьё, то надо вас немного опередить и как следует проучить. Времени оказалось маловато, да и людей тоже, а то бы моего урока вам на всю жизнь хватило. Но ничего, может, и хватит, я тут у вас хорошо похозяйничал. Как утешительно мне будет вспоминать, что хоть на вас я выместил свои обиды!
   - Если тебе осталось только этим утешаться, то мне тебя жаль, - сказал Фродо. - Боюсь, пустое это утешение. Уходи сейчас же и навсегда.
   Хоббиты видели, как Саруман вышел их хибары; угрюмой толпой двинулись они к дверям Торбы и отозвались на слова Фродо гневными
   возгласами:
   - Не отпускай его! Его надо убить. Он злодей и кровопийца. Убьём его!
   Саруман с усмешкой окинул взглядом враждебные лица.
   - Убейте, попробуйте, храбренькие хоббитцы; вас, убийц, много скопилось. - Он выпрямился во весь рост, чёрные глаза его грозно сверкнули. - Только не думайте, что я, обездоленный, лишился всей своей колоссальной силы. Кто тронет меня - умрёт страшной смертью. А если кровь моя обагрит землю Хоббитании, земля ваша навеки станет бесплодной.
   Хоббиты попятились. Но Фродо молвил:
   - Да не верьте вы ему! Никакой колдовской силы у него нет, лишь голос его обманывает и завораживает тех, кто поддаётся. Но убивать его я не позволю. Не надо мстить за месть - только зла в мире прибудет. Саруман, уходи немедля!
   - Гниль! Эй ты, гниль! - крикнул Саруман, и из ближней хибары выполз на четвереньках Гнилоуст - точь-в-точь побитый пёс. - В дорогу, Гниль! - приказал Саруман. - Тут опять явились эти красавчики-гос-подинчики, они нас выгоняют. Пошли!
   Гнилоуст поплёлся за Саруманом. А Саруман поравнялся с Фродо, в руке его блеснул кинжал, и он нанёс страшный, молниеносный удар. Но клинок скользнул по скрытой мифрильной кольчуге и обломился" /там же, стр. 956-957/.
  
   Мифрильная кольчуга, как мы видим, не сыграла роли так и не выстрелившего ружья, висящего на стенке от первого до последнего акта пьесы. Она несколько раз передавалась из одних добрых рук в другие и в конце концов спасла Фродо от мести потерпевшего поражение Сарумана. Но передадим слово Толкиену:
  
   "С десяток хоббитов, и первым из них Сэм, кинулись вперёд и швырнули наземь незадачливого убийцу. Сэм обнажил меч.
   - Нет, Сэм! - сказал Фродо. - Всё равно убивать его не надо. И уж тем более нельзя убивать, когда он в чёрной злобе. Ведь он был когда-то велик, он из тех, на кого мы не смеем поднимать руку. Теперь он падший, однако же не нам судить его: как знать, может, он ещё возвеличится" /там же, стр. 957/.
  
   Пожалуй, эти потрясшие, как мы сейчас увидим, Сарумана слова открывают нам всю глубину миропонимания "Фродо-девятипалого" - нового Фродо. Он не так уж долго отсутствовал, но вернулся познавшим безмерность падений и взлётов, не исключённых ни для одного человека. Поэтому он от роли Верховного Судии отказался. И Саруман это понял. Ведь не случайно был он изначально не Сатаной, а "Саруманом Белым", впавшим в соблазн и падшим.
   Отсюда и его реакция на вышеозначенные слова Фродо:
  
   "Саруман встал; он пристально поглядел на Фродо - с почтительным изумлением и глубокой ненавистью.
   - Да, ты и вправду вырос, невысоклик, - сказал он. - Да-да, ты очень даже вырос. Ты стал мудрым - и жестоким. Теперь из-за тебя в моей мести нет утешения, и милосердие твоё мне горше всего на свете. Ненавижу тебя и твоё милосердие! Что ж, я уйду и тебя больше не потревожу. Но не жди, не пожелаю тебе на прощание ни здоровья, ни долгих лет жизни. Ни того, ни другого тебе не будет. Впрочем, тут уж не я виною. Я лишь предсказываю.
   Он пошел прочь, и хоббиты расступились перед ним, побелевшими пальцами сжимая оружие. Гнилоуст помедлил и последовал за ним.
   - Гнилоуст! - сказал Фродо. - У тебя, может статься, путь иной. Мне ты никакого зла не причинил. Отдохнёшь, отъешься, окрепнешь - и, пожалуй, иди своей дорогой.
   Гнилоуст остановился и жалко взглянул на него, почти что готовый остаться. Саруман обернулся.
   - Не причинил зла? - хихикнул он. - Какое там зло! Даже ночью он вылезает только за тем, чтобы поглядеть на звёзды. Тут кто-то, кажется, спрашивал, куда подевался Лотто? Ты ведь знаешь, Гниль, куда он подевался? Ну-ка расскажи!
   - Нет-нет! - съёжившись, захныкал Гнилоуст.
   - Да ладно, чего там, - сказал Саруман. - Это он, Гниль, прикончил Вашего Генералиссимуса, вашего разлюбезненького вождя. Что, Гниль, неправда? Правда! Заколол его, я так думаю, во сне. А потом закопал, хотя вряд ли: Гниль у нас всегда такой голодненький. Нет, ну что вы, куда вам с ним. Оставьте эту мразь мне.
   Диким бешенством загорелись красные глаза Гнилоуста.
   - Ты мне сказал это сделать, ты меня заставил, - прошипел он.
   - А ты, Гниль, всегда делаешь, что тебе велит Шаркич, а? - расхохотался Саруман. - Так вот, Шаркич тебе говорит: за мной!
   Он пнул Гнилоуста - тот всё ещё стоял на четвереньках - в лицо, повернулся и пошел. Но тут случилось неожиданное. Гнилоуст вдруг вскочил, выхватил запрятанный нож, бросился, рыча, как собака, на спину Саруману, откинул ему голову, перерезал горло и с визгом побежал по улице. Фродо не успел и слова выговорить, как три стрелы пронзили Гнилоуста, и он упал замертво.
   Все испугались, когда вокруг Саруманова трупа склубился серый туман и стал медленным дымом, точно от большого костра, и поднялся огромный мглистый облик, возникший над Кручей. Он заколебался, устремляясь на Запад, но с запада подул холодный ветер, и облик стал смутным, а потом развеялся.
   Фродо глядел на мёртвое тело с жалостью и ужасом, и вдруг труп съёжился, обнаружив тысячелетнюю смерть: дряблое лицо стало клочьями иссохшей плоти на оскаленном черепе. Он укрыл мертвеца его грязным изорванным плащом и отвернулся" /там же, стр. 957 - 958/.
   "Не судите, да не судимы будете?.."
   Проникшись непритворно таким мирочувствием, невозможно оставаться на этой Земле, ибо (пока что? Или вовеки веков?) на ней жить не воюя нельзя. Фродо уходит вместе со всеми великими и малыми, причастными уничтожению Кольца и тяге к нему, в светлый мир, где, как он надеется, можно будет не воевать и не властвовать. И этот неведомый, но заведомо прекрасный мир, куда уплывают на корабле Сэрдана Фродо и Бильбо, и все великие их друзья, напоминает царство Эслана и его Отца, куда Золотой Лев уводит души детей Земли и всех добрых обитателей Нарнии - перед потопом, призванным уничтожить падшую планету.
  
  

* * *

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

VI. ЗЕРКАЛО ГАЛАДРИЭЛИ

...Выходят, входят, жгут огни,

........................................

И в крепости крошатся своды.

Б.Пастернак

  
   Припомним: в повествовании о Гарри Поттере зеркало Еиналеж (прочитав название зеркала справа налево, получим "желание") показывало глядящемуся в него то и тех, что и кого он сознательно или подсознательно сильнее всего хотел увидеть. Гарри увидел свою семью и её ближайших друзей. Он обратил внимание на молодого человека, которого долгое время считал самым ненавистным своим врагом, - на Сириуса Блейка. Мальчику успели внушить, что Сириус предал его родителей и фактически стал их убийцей. Может быть, подсознательно Гарри хотел увидеть и его. Но он не помнил его лица и в зеркале его не узнал. Он ещё не скоро его увидит и узнАет правду.
   Рон, нанёсший первый визит зеркалу Еиналеж вместе с Гарри, увидел себя первым учеником Хогвартса, чемпионом по шахматам и по квиддичу, старостой факультета и, вообще, во всех отношениях первым и неотразимым. Мотивом этих мечтаний было не честолюбие (простодушный Рон честолюбием всерьёз не грешил), а страстное желание утереть носы заносчивым братьям, двум близнецам, донимавшим его своими дразнилками. По возрасту они были средними между Роном и тремя старшими.
   Итак, свойством зеркала Еиналеж была способность показывать человеку то, что он больше всего хочет увидеть, то есть выдавать желаемое за сущее. Эта безобидная, казалось бы, игрушка могла быть очень опасной, ибо искажала роль и место человека в мире (как в случае с Роном).
   В Хогвартсе, в кабинете его директора Альбуса Дамблдора, имелось ещё одно весьма своеобразное зеркало. Гарри, оставленный Дамблдором ненадолго в его кабинете, без спроса в него заглянул. Хозяин кабинета не слишком спешил вернуться, и Гарри успел многое увидеть, запомнить, а кое-что даже понять. За этим занятием его и застал возвратившийся Дамблдор. Он не был рассержен самоуправством Гарри Скорее всего он и рассчитывал показать Гарри те перипетии прошлого, в которые счёл нужным его посвятить. В это своеобразное зеркало, в чашу его, Дамблдор складывал много лет картины и мысли своего прошлого и настоящего. Он хранил их в этом своеобразном "архиве" без коррекции услужливой памяти. Ведь память часто исключает из нашего сознания то, что нам тяжело, неприятно или стыдно помнить. Что-либо изменить или перечеркнуть в этом своём "архиве" Дамблдор не мог.
  

* * *

  
   Итак, миражи зеркала Еиналеж, отражая лишь сокровенные желания глядящегося в него, уводили его прочь от реальности. И это могло быть для него опасным.
   Зеркало в кабинете Дамблдора показывало только прошлое, только то, чего уже нельзя было изменить (что было - то было). Но оно вооружало зрителя-новичка знаниями, в высшей степени ценными: оно обнажало корни текущих событий; оно позволяло ему полнее понять и сознательнее строить своё будущее, подсказывая, чего от кого следует ожидать.
   Зеркало же прекрасной и мудрой Галадриэли Сэму показало, что творится сейчас в его родной Хоббитании. Его почти неодолимо потянуло домой - спасать сородичей и земляков от гнусных насильников. Но Галадриэль спросила его, может ли он покинуть Фродо на его страшном пути. И Сэм, едва не разорвав сердце своё пополам, почувствовал, что оставить Фродо не может. Он поставил своё возвращение в Хоббитанию на второе место после сопровождения Фродо к Ородруину и остался с ним.
   Припомним: Фродо, поколебавшись, тоже решился заглянуть в зеркало Галадриэли. И увидел в нём фрагменты своего будущего, настолько страшные, что стал умолять Галадриэль забрать у него Кольцо.
   Итак, зеркало Галадриэли вызвало очень трудно преодолимую тягу Сэма домой и повергло в ужас Фродо. Но Галадриэль объяснила им, что картины, возникающие в её зеркале, - это предсказание наиболее вероятного будущего, а не окончательный приговор, обжалованию не подлежащий. Чем раньше и чем дальше от цели своего пути человек об этой вероятности узнаёт, тем больше у него останется времени для осмысления и коррекции рискованных ситуаций. Если времени ещё много и цель далека, ты можешь учесть вероятные злоключения и их развязку, используя это знание в своих интересах, отыскивая спасительные уловки, меняя свою тактику.
   Чем короче отрезок пути и времени между вероятностным предсказанием и событием (например, последние часы приговорённого в камере смертников), тем в большей степени предсказание превращается в приговор. Хотя даже в такой ситуации финалы бывают разные.
   Зеркало Галадриэли - альтернатива зеркалу Еиналеж: оно не угодливо и честно показывает человеку то, что способно показать: наиболее вероятный вариант будущего.
   Галадриэль дарит Сэму и Фродо подарки. Первому - для далёкого и счастливого будущего в Хоббитании. Второму - для облегчения его пути к Ородруину. Подчеркнём: она ничего не навязывает им и - тем более - не приказывает. Она только показывает Фродо наиболее вероятные опасности на пути к цели (и то - не полностью, а лишь фрагментарно). А уж как Фродо использует её предупреждения - это его дело.
   Вернёмся к зеркалу Дамблдора. Оно вооружало человека знанием не будущего, а прошлого, причём знанием не вероятностным, а точным, что очень важно для понимания настоящего и будущего.
   Напомним, к слову, что у Дамблдора имелся ещё один инструмент, употребляемый им в самых важных случаях и доверяемый очень немногим. Это была возможность вернуться в прошлое, вернуть туда же всех участников уже совершившегося события и переиграть его так, как считал нужным владелец этого инструмента. В отличие от зеркал, описанных выше, с помощью этого инструмента нежелательные события прошлого начисто аннулировались. О них помнили только те, кто задумал и выполнил операцию.. Всё возвращалось в момент, этим событиям предстоявший. То, что Дамблдор доверил этот чудодейственный инструмент, стирающий старую и образующий новую "петлю событий", Гермионе и Гарри, говорит о его совершенном доверии к ним и о страстном желании директора школы спасти Сириуса Блейка и Клювокрыла. Дамблдор обладал несколько озорным чувством юмора и не любил злых педантов и опасных глупцов, вершителей чужих судеб.
   Возможность путешествий во времени "туда и обратно" и при этом ещё и корректировать сюжет Судьбы - давняя мечта человечества. Сейчас она кажется невероятной, но кто знает, кто знает? Страшно то, что и такую блистательную возможность человек способен использовать для погубления себя и себе подобных.
   Вернёмся, однако, к зеркалу Галадриэли. В не однажды нами уже использованной формуле успеха ("хотеть - знать - мочь - успевать") это зеркало (кроме общедоступного "хотеть"), раскрывает ещё один элемент - знать. Пусть даже и не наверняка, а всего лишь с очень высокой степенью вероятности, но и это чрезвычайно важно: каждый заблаговременно узнающий, что его скорее всего ожидает, в ряде случаев, может успеть обойти опасность или перестроить свою тактику. Об этом мы уже говорили.
   Но существует и такой класс задач, в которых принципиально невыполнимы все условия формулы успеха, кроме первого элемента - "хотеть".
   Впрочем, это "хотеть" тоже изменяет своё содержание, если человек пытается осуществить его противоестественным образом.
   Ещё раз (и весьма упрощённо) повторим вывод, многократно доказанный учёными и философами с весьма различными специальностями и фразеологией. Изберём словарь, наиболее близкий, как мы надеемся, большинству читателей (при желании можно считать его метафорическим).
  
  
   Всевышний создал мир и все его частности как системы самоорганизующиеся и взаимозависимые. Он дал человеку нравственные максимы - постулаты Заповедей. Знающий эти максимы волен поступать не по их кодексу, а по своему выбору. Прижизненно судить его могут по разным поводам, и много раз, и один раз, и справедливо, и несправедливо. Но только один Суд (очень хотелось бы в это верить) будет судить его за всё то, что он принёс в мир. Этот Суд и вынесет приговор, обжалованию не подлежащий.
   Жажда всемогущего единовластия и попытка его построить на крови и костях (а иначе - нельзя и пытаться) - грех непростимый. Было доказано многократно, что для единовластия непосильна формула "хотеть - знать - мочь - успевать".
   Даже если бы некий абсолютный Властитель искренне желал блага своих подданных, и даже если бы он точно знал, чтС ради этого каждый должен делать, более того - если бы его подданные горели любовью к нему и были готовы исполнить все его указания, - в конечном счёте Система оказалась бы неработоспособной. "Нельзя объять необъятное", а число состояний, движений, намерений, потребностей, связей и т.д. и т.п. в большой динамической Системе "общество" в каждый момент времени бесконечно велико. К тому же всё это бесконечное многообразие непрерывно меняется. Можно ли управить такой Системой из одного стоящего над ней Центра? Нельзя. Постепенно в Системе нарастают шумы и сбои. Но добрый Властитель уже привык править, стоя над всеми и всем. Он менять характер Системы не хочет: это было бы равносильно его отказу от единовластия. Такое случается, но крайне редко. Как правило Властитель вскоре забывает о своих благих целях, ибо они несовместимы с тотальным удержанием власти в одних руках. И он изменяет свою стратегию.
   Постепенно всё вытесняется беспощадным насилием, но и это надолго (по историческим меркам) не помогает. Финал - истощение всех человеческих резервов и материальных ресурсов, подвластных насильнику, а затем и его собственный крах, потому что жить и властвовать он способен только силами тех, чьи силы съел.
   Поэтому мудрые от всевластия отказываются, а не отказавшиеся от него - гибнут вместе со своими рабами. В лучшем случае, созданные ими системы распадаются, сгнив на корню.
  

* * *

  
   Мы глубоко убеждены в том, что наличие этой идеи у всех представленных нами авторов не случайно. Их книги сознательно сражаются с Магнитом всевластия.
   Нарнию Обезьяныч Глум превращает в концлагерь, и Эслан, Сын Царя Вселенной, её предаёт потопу.
   Фродо и Сэм, возвращаясь в Хоббитанию, находят и там концлагерь и уничтожают насильников.
   В обоих примерах концлагерь - не гипербола и не метафора. Речь идёт о самых настоящих и крупных островах "Архипелага ГУЛаг" со всей их режимной спецификой. Трудно себе представить, что их воссоздали в своих книгах люди, никогда тоталитарных империй, их лагерей и прилагерных поселений не видевшие.
   Повествование о Гарри Поттере до конца ещё не доведено. Однако и в нём есть персонаж, который стремится стать бессмертным и всемогущим во Зле. Это Том Реддл, он же - Тёмный лорд, он же - Волан-де-Морт.
   Книги Толкиена и Ролинг трубят в боевой рог - книга Клайва Льюиса предостерегает, играя на органе отходную. Что же нас ожидает?
   То, что мы изберём.
  
  

* * *

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

СОДЕРЖАНИЕ (рукописи)

   Пролог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2
   I. Хроники будущего . . . . . . . . . . . . . . . 10
   II. Дети и Сатана, или трактат о выборе 19
   III. И снова - пролог . . . . . . . . . . . . . . . . 50
   IV. Туда и обратно . . . . . . . . . . . . . . . . . .53
   V. На кромке кратера . . . . . . . . . . . . . . . .67
   VI. Зеркало Галадриэли . . . . . . . . . . . . . .96
   Содержание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .101
   Был такой термин в советской школе - внеклассное чтение. Им тоже надо было руководить (прим. Д.Ш.).
   Клайв Льюис, Хроники Нарнии (в двух томах), пер. с англ.; изд. ЭКСМО-Пресс, М., Terra Fantastica, СПБ, 2000.
   Дж. Р.Р.Толкиен, Хоббит, или Туда и обратно, пер. с англ.; изд. ЭКСМО-Пресс, М., 2001. Дж. Р.Р.Толкиен, Властелин колец (трилогия), пер. с англ.; изд. ЭКСМО-Пресс, изд. "Яуза", М., 2002.
   Дж. К. Ролинг, цикл повествований о Гарри Поттере, пер. с англ.; изд. РОСМЭН,
   М., 2002
   Вымораживанием, к слову сказать, в сибирских избах и в лагерных бараках спасались от тараканов и клопов. Их в лагерных глинобитных сараях, с деревянными "трёхэтажками" нар и беспотолочными (деревянными же) стропилами над головой, было так много, что они обескровливали заключённых, особенно лежачих больных. Хорошие начальники зимой выводили заключённых в соседний барак, сдавали в "прожарку" их барахло и, несколько дней в них не топя, вымораживали так барак за бараком. Потом в трупах клопов утопали стопы и заключённые с радостным чувством отмщения выметали дохлых врагов. Летом было проще: заключённые располагались на земле, в зоне, а в бараках, предварительно замуровав окна и двери саманными кирпичами, на земляном полу поджигали серу (прим. Д.Ш.).
  
   Знаки препинания в приводимых нами цитатах не всегда соответствуют правилам русской пунктуации. Но мы следуем печатным текстам всех четырёх книг, не считая возможным корректировать авторов или их переводчиков.
   Мы не будем вдаваться глубже в причины созидательной импотенции и саморазрушительности тоталитарного строя. Об этом написано много, в том числе - нами. Но, по-видимому, не достаточно, если вроде бы и просвещённые люди продолжают его, этот строй, идеализировать (прим. Д.Ш.).
  
   Выд. Д.Ш.
   Уже появились поделки ловчил, дополняющих и продолжающих приключения Гарри, правда (отдадим им должное), пишущих не от имени Джоанны К. Ролинг.
   1 Том I перевёл на русский язык И.В. Оранский. Тома II, III и IV переведены М.Д. Литвиновой Мы придерживаемся варианта М.Д. Литвиновой и её сотрудников. Но в цитатах, взятых из различных томов, может встретиться разночтение, особенно в именах собственных.
   1 Почему Том Реддл жаждет гибели Гарри, узнается, вероятно, позже, в ещё не увидевших свет томах.
   1 Деталь: победить свою смерть /выд. и прим. Д.Ш./
   Явного или тайного - это зависит от "процента прибыли": чьи акции в данный час ценятся выше - Тёмного лорда или его противников?
   Деревушка магов, где торгуют сладостями, замысловатыми игрушками и т.п.
   А их немало. Недавно появилось газетное сообщение о судебном процессе по иску Дж. К. Ролинг против некоей гражданки США, приписавшей себе авторство ряда книг о Гарри Поттере, о магах и маглах, и т.д. Дело по своему иску Дж. К. Ролинг выиграла. Ответчица не смогла предъявить суду ничего, кроме нескольких неумелых черновиков. На что она рассчитывала - непонятно.
   Словечко из полной аннотации на эту книгу внутри каталога.
   Напомним, в подтверждение своего тезиса относительно фольклорных источников исследуемых нами книг и в то же время - различий в их толкованиях: Гоблины Джоанны Ролинг служат чиновниками и хранителями маговских ценностей в банке Гринготс. Гоблины-орки Толкиена - чудовищны.
   Скорее всего - украинизм (вовкулакы). На русском языке мы слова "волкулак" не встречали. Русские говорят "волк-оборотень".
   Выд. Д.Ш.
   Вспомним, как великолепно был воссоздан актёрами, сценаристом и режиссёром треугольник "Анна - Каренин - Вронский" в старом, советских времён, фильме "Анна Каренина" (Самойлова, Хмелёв, Лановой). Но нравственные глубины книги Толстого оказались при этом вне рамок сценария. У каждого жанра свои законы.
  
   Оркское слово "шарку" значит "старик"
  
  
  
  
   2
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"