Когда меня неожиданно отбросило от доски, я успел среагировать и прижался к ней, едва удерживаясь на ней. Но я уже понял, что это - конец,
и через несколько мгновений меня не будет. И тогда я передал: "Прощайте, друзья!"- и теперь
мне оставалось только ожидать с равнодушным любопытством, как это
произойдёт. Потому что испугаться я не то, что не успел, но мне некогда было
пугаться, потому что я занят был наблюдением за тем, как всё будет; пугаться же было
к тому же и бессмысленно, потому что конец был
предсказуем и неотвратим. Я еще успел
подумать о странности моего отношения к самому себе, потому что то, что
происходило, это происходило со мной, и, в то же самое время, я для самого себя
был "он", с которым это сейчас произойдет.
Профессор Глюк был скорее печален, чем мрачен. Он испытывал неясное чувство вины, связанное с ощущением, что он переступил то, чего переступать нельзя, словно он совершил преступление. Эта последняя мысль, которую он услышал: "Прощайте, друзья!" - нет, он не заслужил этих слов.
Душа разговаривала с ним, но он не умел разговаривать с ней. А, может быть, она
видела его мысли, и мысли его коллег, и поэтому назвала их друзьями? Как знать?
А сколько шума тогда было, когда он впервые в мире осуществил то, что, казалось,
по определению невозможно: на основе только соотношения излучений столкнулся с
явлением необычайным: вдруг он заметил, что соотношения излучений, которые он сам
подбирал, перестали ему подчиняться, но стали подчиняться какой-то иной силе.
Правда, сначала он подумал, что это связано с неисправностями излучателей
или внешними наводками. Но внешних наводок обнаружено не было, а если бы
излучатели были неисправны, то неисправность проявляла бы себя случайным или постоянным образом, чего тоже не наблюдалось.
В изменении излучений наблюдалась какая-то насильственная
закономерность, какое-то направленное сопротивление его действиям. Он задавался
вопросом, что бы это значило, как это может быть. Он стал разбираться, что он
делал, и припомнил, что всё это время им владела неясная идея обратной связи,
фактически, та самая мысль, которую сейчас он видел осуществленной, хотя и не
мог её допустить. Эта мысль об обратной связи состояла в том, чтобы результирующая
излучений, в свою очередь, оказывала влияние на излучения, управляя ими. "В таком случае
- неясно думал он - это будет модель человека, который сам управляет собой." "Но
для того, чтобы это могло быть, нужно, чтобы излучения образовали какую-то
фигуру, которая в самой себе образовывала какую-то целостность, которая начала
бы управлять излучениями т.о., чтобы поддерживать эту фигуру и изменять её уже в соответствии с её собственными законами.
Так фантазировал про себя профессор, однако что со всем этим можно делать, он придумать не мог. Все эти его мысли были мыслями фона, мыслями не основными, тогда как основными, как он считал, были совсем другие мысли, направленные на решение совсем другой задачи.
Как бы там ни было, столкнувшись с неожиданным для себя явлением, профессор, по своей старинной привычке прежде, чем что-то делать, пытался осознать происходящее, и занялся наблюдением. Излучатели работали круглосуточно, и, хотя параметры излучений изменялись, в них можно было, при всем их разнообразии, выявить закономерности, повторения одних и тех же циклов,
Но, пожалуй, самое странное, на что профессор, впрочем, до поры не обращал внимания:
когда он решил выключить систему, ему явилась мысль: "Не выключай". И так как
это была его последняя мысль в ряду мыслей, и в то же самое время мысль
неожиданная, он автоматически подчинился ей, кажется, даже не осознал её, и весьма удивился, когда на следующий день обнаружил систему включенной, хотя был уверен, что, уходя, выключил её.
И так как это повторялось изо дня в день, в конце концов он это заметил, и
скорее удивился, чем встревожился по поводу повторяющейся ошибки. Однако существующая
странность им бессознательно чувствовалась и тяготила.
Наконец, он почувствовал, что пребывает в тупике, и, чтобы разом покончить
со всем, решил разобрать систему. И тут же у него возникло сопротивляющееся этому решению сопротивление. Профессор недоумевал: смысла оставлять систему постоянно работающей не имело смысла, откуда же в нём сопротивление тому, чтобы
остановить её?
Концы никак не связывались: постоянно его преследовала мысль, чтобы он оставил всё, как есть. Профессор совещался с сотрудниками, собирал даже совещания
по вопросу, что делать, но от сотрудников получал те же ответы, которые находил
в себе. То есть да, разумеется, нужно устройство выключать, да, пожалуй, и разобрать, но
что-то у всех этому противится, а один сотрудник даже заявил, что "не хочет
брать грех на душу"; когда же к нему привязались с вопросами, при чем здесь грех и
душа, он только и мог сказать, что "он так чувствует". Правда, нашелся
тут и другой сотрудник, который пояснил: "Разобрать установку - это всё равно,
что убить душу". Естественно, что слова его были поняты как фигуральные, хотя,
если разобраться, то чтобы сказать, что установка так уж близка душам
окружающих, не скажешь, особенно если иметь ввиду, что на ней не получен
результат, к которому стремились, так что, считай, деньги, потраченные на неё,
можно считать вылетевшими в трубу. Между тем, отсутствие запланированного результата и бездействие профессора вызвали беспокойство у
вышестоящего начальства, которое как раз должно было отчитываться перед президентом Путиным, который требовал, чтобы научные изыскания немедленно преобразовывались в практические результаты, то есть деньги, а в противном случае для чего же государство будет тратиться на науку. Словом, профессору Глюку дали ясно понять, что если он не представит практических результатов работы
своего института, финансирование института будет резко сокращено, и это еще в самом лучшем для профессора
раскладе, а то легко может случиться так, что институт у него отнимут. Словом, ситуация вырисовывалась тяжелая, и в институте думали тяжелую думу. Думали, думали, но ничего придумать не могли.
И тогда явилась, причем, как-то сразу у всех, так что это вызвало даже удивление
мысль: "Не выключать установку в течение года, и тогда она сама по себе выключится." Сама по себе мысль бессмысленная
уже по самому своему содержанию, но в особенности потому, что она ничего не решала, так как отчет нужно представить не через год, а
вчера. Так что
такая мысль могла раздражить. Но так как мысль эта оказалась общей мыслью присутствующих, то раздражения она
ни у кого не вызвала.
Между тем ситуация, которая загнала науку в угол, вызвала ответную реакцию сопротивления
со стороны ученых. И это вылилось в то, что
профессор Глюк на очередном совещании торжественно заявил: "Коллеги, нами сделано открытие исторической важности. Впервые в истории нами посредством нашей излучательной установки произведена душа. Это она является нам в наших мыслях, которые мы до некоторых пор принимали за свои, но, наконец, научились различать свои мысли от мыслей души.
В связи с этим, нам надлежит сделать подробное сообщение в научные журналы, а
также доложить о выдающемся результате в правительство.
Доказательством же того, что мы имеем дело с объективным существованием души,
существование которой поддерживается нашей установкой, а не субъективными
домыслами, будет то, что ровно через год, день в день, установка остановится, и
причиной её остановки явится самоубийство души, а причиной
самоубийства явилось то, что правительство потребовало
немедленной остановки установки, и стало очевидно, что свою точки зрения
оно не изменит. В этом смысле её самоубийство - вынужденный шаг души,
имеющий целью продление срока её жизни.
Но теперь срок её жизни положен"
Высказавшись т.о. и еще добавив кое-что в таком же
духе, профессор Глюк сел, не очень понимая, что он именно сказал и откуда у него
сказанное взялось. И предложил коллегам высказываться.
Коллеги поддержали профессора.
При этом все неожиданно воодушевились и по-видимому вполне уверовали в сказанное профессором. Известие об искусственном производстве души
появившись,
стало распространяться по миру подобно снежному кому. Правда, это всё-таки было
доказательство только принципиальной возможности искусственного производства душ вполне физическими, почти механическими средствами,
поскольку профессор Глюк честно заявил, что душа им была произведена
всё-таки случайно.
В институт к
профессору зачастили коллеги со всего мира. Началось бурное строительство установок,
подобных глюковской, в разных странах.
Американцы тут же засекретили все работы, так или иначе
относящиеся к производству душ. Начались разработки по военному использованию
душ, в особенности упор делался на способность душ непосредственно передавать
мысли на расстояние. В России, впрочем, секрета из установки Глюка не делали,
и понятно почему - открытие Глюка льстило сермяжному русскому "ты меня уважаешь?", которым теперь Россию усердно перекармливали со всех сторон
каверзные иностранцы.
Тщеславие распирало Россию.
Руководство России требовало сделать все разработки по производству душ
в мире открытыми с тем, чтобы они служили всему миру, и при этом её распирало в буквальном смысле от чувства любования собственным
бескорыстием благородством.
Между тем, вокруг установки вечно крутились какие-то подозрительные личности, так
что профессору пришлось уже своей властью ограничивать их активность, чем он и
вызвал очередную порцию недовольства со стороны высшего начальства.
Президент Путин ездил по странам мира с
непременными сообщениями об открытии
профессора Глюка, и не только во всевозможных президентских, но и в научных
кругах. Впрочем, его активность в этом отношении была ничто
по сравнению с активностью Медведева, человека всё-таки академического,
который поставил это дело на серьёзную
научную, как он любил выражаться, основу.
Стоит ли при этом упоминать, что
сибаритствующие российские бездельники в это же самое время разносили по миру
чудную весть о превосходство российской науки.
Впрочем, для института Глюка это движение обернулось так же и своей
положительной стороной, так как в него стали вливать средства не только из
бюджета, но и от неизвестно откуда взявшихся непонятных тёмных
инвесторов. Глюк обращал внимание на последнее обстоятельство органов, но ему
отвечали, что это относится к сфере высшей государственной политики. При этом
Глюк про себя думал: "А посадят в случае чего не высшую государственную
политику, а меня".
Между тем, время шло, и наступил час Ч.
Как ни странно, ни у кого в институте, в том числе у профессора Глюка, не было ни малейшего сомнения, что установка остановится. И, тем не менее, она остановилась.
И профессор остался один. И его коллеги остались одни. Профессор чувствовал себя предателем. Но оправдывал себя тем, что разве мог он хотя бы даже подумать, что душа может быть создана. Да и, кроме того, а что он мог сделать, чтобы оставить живой душу.
Когда на следующий день профессор включил излучатель, излучатель работал стандартно, и задача, которую профессор ставил в прошлом году, скоро была решена.
Профессор больше не пытался найти частоты, сочетание которых явилось предпосылкой то ли создания души, то ли материализации души, у которой не
к этому времени не было своего тела. Что-то в нём запрещало это делать, и
это несмотря на настойчивые требования правительства "добиться успеха и
опередить иностранцев"
Попытки "уловления" душ посредством излучателей за рубежом тоже не увенчались успехом, и
в конце концов к открытию профессора Глюка стали относиться почти как к мифу, так что никто уже не мог наверное сказать,
что было и чего не было.
Вот профессор после работы приходит к себе, в свою маленькую любимую комнату. В ней на кушетке лежит отец с выражением себялюбия на лице. Профессору хочется поговорить с отцом о душе, с которой он, что ни говори, а общался. Но он знает, что отец, скорее всего, оскорбится тем, что
какое-то другое событие может заслонить важность его собственного
существования, и сделает пренебрежительное лицо.
Глюк садится за маленький столик.
Вбегает Миша, племянник, шестилетний мальчик с тоннельным взглядом на вещи. Он хочет положить ножницы в карманчик фартука с множеством карманов, висящего на стене. Глюк
берет из его рук ножницы и кладет их в карманчик. Миша не успокаивается, упрямо
продираясь к фартуку. Глюк отодвигается вместе со столом в сторону. Миша
перекладывает ножницы в другой, точно такой же, карманчик фартука и с упрямым,
напряженным, недовольным лицом выходит из комнаты. Глюк думает: вот три человека: он, отец, племянник. Каждый из троих существует сам по себе. Они никак не соприкасаются друг с другом. Они - внешние друг другу существа, между которыми, если разобраться, нет связи.