Целый день мучился тем, как сказать матери о том, что задумал. Так ничего и не придумал, наконец, решил, что начну издалека, а там - как получится.
И вот к вечеру, когда у мамы и бабушки образовалась минутка отдыха от домашних дел, я начал: "Ма, я расскажу тебе историю. Добрались мы до Вилюевской турбазы во второй половине дня, установили палатки и отправились к морю. Листья на деревьях не шелохнутся, дело к вечеру, море - зеркало,
вода - как парное молоко. Словом, райский уголок, живи - не хочу.
На следующее утро отправились в горы. Что меня неизменно раздражает в коллективном путешествии - именно, как говорится, подчинение личных интересов интересам коллектива. Вначале шел вместе со всеми.
Вечно одно и то же: сначала обмениваешься впечатлениями, а потом наступает время, когда впечатления исчерпывают себя, но при этом обязательно находятся люди, которые считают, что говорить нужно непрерывно, и вот они начинают остальных грузить любым бредом, который только приходит им в голову, и при этом принцип коллективизма требует относиться лояльно к этим людям по той причине, что де они именно этим и выполняют свои коллективистские функции, а когда я грубо говорю: "Да заткнёшься ты или нет" - остальные осуждающе смотрят на меня как на человека неуместного. Вторая неизменно раздражающая меня вещь - это бесконечное ожиданию отстающих и "перекур с дремотой" через каждые несколько пройденных километров, в том числе чтобы насладиться впечатлениями от природы и получить удовольствие от прогулки.
Однако я - человек не эмоциональный, красотам природы "чужда душа моя", а прелесть туризма вижу в преодолении, а не в отдыхе, и поэтому перерывы меня выводят из себя.
И поэтому через пару часов я решил, что на сегодня хватит с меня коллектива и ушел вперед. Правда, за мной некоторое время увязывался Семен, но и он через какое-то время потерялся.
И так я остался один и, наконец, почувствовал себя свободным, принадлежащим только себе и окружающей природе. Несколько часов шел довольно бесцельно, имея ввиду только тот ориентир, что
море справа от меня, так что в случае нужды я в конечном счете всегда могу выйти к нему, хотя по опыту знаю, что до него может оказаться не один десяток километров.
И так я шел с горы на гору по тропинкам, то ли человеческим, то ли звериным.
И постоянно меня преследовал один и тот же образ. Образ наступающих
украинских военных, и я механически осматривал зеленку, места, удобные для
позиций снайпера (снайпер - моя военная специальность).
На днях я посмотрелся в зеркало, и я себе в нём не понравился: лицо худое, напряженное, какого никогда у меня не было, потому что я и вообще
по жизни стараюсь избегать напряжений. И тут я понял, что что-то меня ест.
Но что именно ест, это и без того понятно: меня ест Украина. И так как я -
человек мнительный и трусливый относительно своего психологического здоровья и
весьма пекусь о нём, то в моём воображении уже возникли последствия этой
болезни в виде рака, и для меня стало очевидно, что решить эту мою
проблему я могу только одним способом - начав её решать.
Когда взглянул на часы, увидел, что уже третий час пополудни, значит, нужно начинать думать о возвращении
на базу.
Но тут, поднявшись на очередную гору, я обнаружил большую поляну и на ней - одноэтажный, где-то метров 40 на 40,
огромный кирпичный дом. В полном недоумении я обошел дом вокруг, наконец, вскарабкался на
высокий фундамент, заглянул в большое окно и увидел за окном множество детей подросткового возраста.
Спрыгнув с фундамента,
направился к парадной двери. Но дойти до неё не успел, потому что дверь
распахнулась, и из неё выбежали дети, и следом за ними вышел мужчина, как
оказалось, воспитатель. Из разговора с ним выяснилось, что дом этот представлял собой что-то в
роде лагеря отдыха для детей с отклонениями в развитии.
Я как-то сразу почувствовал в детях существующее отклонение, которое проявлялось, как бы это сказать, в нарушении восприятия реальности такой, какая она есть, именно, в нарушении её чувственного восприятия, в силу чего образуется стена между ними и реальностью: они чувствуют, что за этой стеной что-то есть, но не могут преодолеть её, и поэтому с любопытством относятся к "нормальным людям",
у которых этой стены нет, и всё это не столько на основе слов, сколько на основе чувств: они чувствуют, что им чего-то не хватает, и поэтому относятся к "нормальным людям" как к своим поводырям. Но я обнаружил в них и другую вещь, которая,
как правило, начисто отсутствует у "нормальных людей" - их необыкновенную талантливость в чем-то, в каких-то отношениях,
и эта их талантливость отражалась в их очень интеллигентных, что ли, лицах. И тогда я подумал, что природа
достигает каких- то своих высших проявлений в человеке за счет того, что
жертвует при этом какими-то другими способностями человека. И,
т.о., "нормальный человек" - это человек равновесия, человек, в котором
способности все развиты на каком-то одном среднем уровне. Когда же у человека
такое равновесие нарушается, когда у него оказывается сверх среднего развита
какая-то одна способность, то это происходит за счет деградации каких-то других
способностей.
Общение с воспитателем и воспитанниками продолжалось несколько часов. Очевидно, посторонний благожелательный к ним человек был для них своего рода "глотком свежего воздуха",
что-то новенькое, развлекающее.
Но время ушло уже далеко за шесть, и нужно было возвращаться.
Море, к приятному моему удивлению, оказалось недалеко, и я пошел вдоль берега, определяя теперь направление по тому, что море теперь слева от меня.
Между тем, в воздухе уже возник запах окончания дня. Идти по голышам - вещь не только неудобная, но и медленная. И хотя мне теперь было ясно, что на базу до темноты я не доберусь и придется ночевать
"на открытом воздухе", это обстоятельство я воспринял просто как факт и не
обеспокоился им, тем не менее, свернул с гальки в горы.
Между тем, постепенно начало сумерничать. И тут внезапно горы расступились, и я оказался в каком-то то ли рабочем посёлке, то ли каком-то разбросанном на большой площади предприятии, которое, как мне показалось, было очень старым, очень не современным. Я всё шел мимо каких-то полуразрушенных зданий, металлических ржавых конструкций, и, однако, во всей этой заброшенности явно еще теплилась жизнь: маневровый тепловоз толкал по железнодорожным путям вагоны, люди в спецовках появлялись то здесь, то там.
Наконец, моё терпение идти среди всего этого бесконечного металлического грохота
и полуразрушенных зданий начало подходить к концу, и я понял, что нужно к кому-то обратиться с вопросом.
И в это время со всех сторон повалили люди. Я понял, что окончилась смена. Обратился к парню с вопросом, где я нахожусь и
в какой стороне находится море. Оказалось, что это - Ржещево. Впрочем, название мне ничего не говорило. Море же в пяти километрах влево.
Еще через полтора часа, уже в полной темноте, впрочем, освещаемой полной луной, оказался на берегу моря. Упал на выброшенное морем бревно, и у меня все поплыло, покачиваясь, перед глазами, и я исчез.
Проснулся от холода. Небо только-только начинало сереть. Одежда - мокрая от росы.
Дрожа от холода, чтобы согреться, быстро пошел вдоль берега, решив больше никуда не сворачивать. С этим Ржещево столько времени потерял.
В десять часов был на базе. Залез в палатку и только собрался отоспаться, заглянул Семен: "Пойдем купаться".- "Не-а" - "Не дури, зачем ты тогда сюда приезжал?!" - "Отцепись" - сказал я, нежась в теплоте спального мешка. Голова Семена исчезла, и я с наслаждением заснул".
"Вот и вся история" - сказал я, так и не решившись перейти к тому, ради чего
начал разговор.