Марионетки

    Цивилизация - это мысль. До тех пор, пока мысли нет, нет и цивилизации.  Советский Союз представлял собой цивилизацию потому, что в основании его была мысль.
   Иначе это положение можно сформулировать так: в основании общественных отношений лежит некоторый закон. Закон, который не открыт, можно рассматривать в качестве непроизвольной, природной, неосознаваемой мысли, мысли в себе. Можно сказать, что мысль  существует, но она не открыта. Можно, конечно, говорить о том, что в основании отношений не лежит никакой мысли, а есть только чувственные отношения, характеризующиеся некоторым законом. Но мысль и чувство - это разные вещи. Потому что совсем не в чувстве открываются законы. Напротив, мысль создает новые чувственные реальности. Чувственная реальность единична. Мысль всеобща.
   Цивилизация тем отличается от непосредственной чувственной реальности, что отношения в ней регулируются не чувственными отношениями, но мыслью, то есть существующая чувственная реальность опосредована мыслью. Разумеется, в основании мысли лежит цель - удовлетворение чувственных потребностей, но это удовлетворение чувственных потребностей осуществляется не на основе игры эмоционально-чувственных, инстинктивно-рефлекторных отношений, а на основе мысли.  А чем различаются между собой чувственные отношения от отношений, определяемых мыслью? Тем, что чувственные отношения носят индивидуальный и роковой, непроизвольный характер, тогда как мысль - всеобщий и произвольный. Чувственные отношения не зависят от ума человека, отношения на основе ума не зависят от чувственных отношений. Чувства привязаны к индивиду, и мысли, которые высказывает индивид, привязанный к своему чувству, представляют собой чувственные мысли, а когда к мысли привязывается чувственный предикат, определяющий её, то мысль перестает принадлежать себе и выражать себя, она выражает всего лишь интерес индивида, заявленный в качестве всеобщего закона, требующего подчинения ему множества частных интересов всех других индивидов. А так как у других индивидов существуют свои собственные частные интересы, то естественно, что разные интересы сталкиваются между собой, порождая  бесконечную войну всех против всех, в которой в конечном счете не оказывается  победителей, поскольку любая победа  завершается поражением и приходом новых победителей.
   И, напротив, если мы имеем дело с чувством, освященном мыслью, отношения переворачиваются и становятся всеобщими. Чувство, предикатом которого является мысль, перестаёт быть индивидуальным чувством, оно превращается в чувство, определяемое общим законом, задаваемым мыслью.
   Так что либо человек подчиняется только собственным чувственным импульсам, либо его собственные импульсы удовлетворяются на основе подчинения их всеобщим законам мысли.
   Когда говорят об элите и народе, то имеют ввиду, что элита производит мысли, которые народные чувства приводят к общему знаменателю.
   В любой социальной системе существуют люди, для которых их собственные чувства определяют их мысли, которые они немедленно возносят на уровень идеала бытия. Эти люди немедленно начинают чувствовать себя учителями человечества. Что-то им не нравится -  и тогда бунт, баррикады. А уж если они обижены, а обижаться они любят до страсти, то тут и вовсе впору святых выносить, потому что только самих себя они чувствуют правильными. И так появляются одиночки, сплачивающиеся в группки, стойкие борцы против существующей общей мысли.
   Но очень редко случается, что из этих людей образуется система, в которой каждый человек дополняет и тем самым усиливает возможности другого. В качестве такой замечательной группы можно рассматривать триумвират Ельцина, Гайдара и Чубайса;  Ельцина - политика, Гайдара - теоретика и Чубайса - практика. Каждый из них занимал свою нишу в общем деле; ни один из них не пересекался с другим. Ельцин, стремящийся к власти и тыркающийся в разные углы, хватающийся за всё, что только ни попадет под руку: то он ездит в трамваях, "как простой человек", то "борется с привилегиями"; стремящийся к популярности, стремящийся выплыть на вершину власти и получающий бесконечные удары по носу - это был таран, который никак не мог найти объект, по которому следует ударить, чтобы достичь своей цели. У него не было пути. Ему нужно было указать путь. И этот путь указал ему Гайдар.
    Гайдар был человек иного типа - это был человек, игравший в интеллигента. И так как его интеллигентность была игрой, в основании которой стояло отношение к себе как к существу почти божественному, как у всей этой молодёжи от элиты, которая инстинктивно уверена в том, что вся страна лежит у их ног и только и ждет, что они начнут её иметь, то есть вот такое направление их сексуальной энергии на страну ими владело. Но так как желание иметь страну у них было, и, как они, и, видимо, справедливо,  полагали, страна им принадлежала, а собственных идей у них не было, то такая идея ими должна была где-то позаимствована. И тут они играют роль, какую играет человек после гипнотического внушения: они высказывают не свои мысли, полагая, что эти мысли принадлежат им. Это и случилось с Гайдаром. То же, почему Гайдар принял чужие мысли за свои собственные, обусловливалось отношением к себе как к исключительности, которое актуализировало его самоуверенность и тщеславие. Словом, это был полет человека над гнездом кукушки
   И, наконец, превосходный  Чубайс с лежащим в его основе  сознанием    непогрешимости его воли, что исключило для него возможность каких бы то ни было сомнений в своих дейсвиях. Чубайс - это своеобразная человеческая машина, в бессознательное которой была заложена однажды программа, и эта машина следует ей, создавая вокруг себя реальность в соответствии с программой. Это - машина действия, и она успешна именно потому, что не знает сомнений.
   Небезразлично обратиться к судьбе этой тройки. Первым пал на поле брани Ельцин. В отличие от окружавшей его молодой поросли - Гайдара и Чубайса- он был человеком не без совести. А если мы встали на какой-то путь, то нас начинает нести на себе  уже сама ситуация, из которой сложно, если не  невозможно выйти. Ситуация нас несет, мы в ней барахтаемся и пытаемся прибиться к берегу, потому что ситуация нас не удовлетворяет. И дело не в том, что она разрушительна для страны, а в том, что она разрушительна для нас, потому что она не удовлетворяет нашу потребность в славословии и всеобщей любви к нам, потому что мы не получили то, на что рассчитывали.  Возникает ощущение, что хотел вознестись к облакам, а попал в омут, в ругань, которую приходится терпеть. И, основное, возникает чувство неуправляемости ситуацией, от дальнейшего развития которой ничего хорошего для себя ожидать не приходится. И Ельцин прячется от самого себя. Он летит в пропасть вместе со страной, он зажмуривает глаза, он делает перед собой и особенно перед страной вид, что всё нормально; разрушая страну, он фантазирует, что созидает её. Но невозможно бесконечно играть, невозможно бесконечно быть обязанным находиться в игре. Сколь ни любезна сердцу Ельцина  игра, но ведь игра должна подкрепляться положительно. И это было, когда всё было на словах и в мечтах. Ельцин летел вверх, когда его приветствовали многотысячные толпы народа, когда в него были влюблены все женщины страны. Какое прекрасное это было время! И как скоро оно кончилось! А окончилось оно тотчас, как только от слов и мечтаний перешли к делу. И теперь нужно было бесконечно выкручиваться, бесконечно спасаться, занимать деньги у вчерашних врагов, превратившихся в заклятых друзей, и испытывать ощущение того, как пьедестал, на который вознёс его  народ, рушится под ним. Это было невыносимо для сердца Ельцина, и пьянство давало только временное спасение от этого чувства. Он мог продолжать говорить о том, что дал свободу народу, он мог пытаться убедить себя, что он прав, что его роль в истории страны положительна. Но его сердце, принимая на себя удары окружающей его разрухи и невыполненных обещаний, потому что чем дальше, тем больше  реальность становилась прямо противоположной ожидаемой, не выдерживало. Правда, Ельцину удалось сделать то, что редко кому удается - он соскочил с подножки власти. Это он сделал. Он сделал то, что требовало от него его разрушенное сердце. Но и жить он уже не мог, как ни пытался,  потому что его роль в истории была на этом закончена. Расхождение между надрывом сердца и стремлением к власти было непреодолимо. И он умер. От разочарования в себе. Потому что не смог, не преодолел.
   Подобного же рода разрыв между мечтой и реальностью пришлось пережить и Гайдару. Каким прекрасным было время борьбы за преобразование экономических отношений в стране. Как превосходно зацеплялись шестерни импульсов Гайдара с реальностью. С каким наслаждением он вспоминает впоследствии  своё выступление по телевидению, призывающее народ к защите демократии. А потом, когда всё уже произошло и наступили будни, оказалось, что мечты мечтами, а  реальность реальностью, и эти две стороны не совпадают. И вот так оказаться на задворках истории на должности какого-то там директора экономического института, и увидеть, что вся историческая роль твоя на этом исчерпана, это для тщеславного человека невыносимо. Осознавать, что ты оттеснен, выброшен на обочину истории! Осознавать, что тобой история попользовалась и выбросила как ненужный хлам, почувствовать себя просто куклой, которую история дергала за ниточки.  Пережить эти свои  мечты о своём  божественном лике на небосводе страны, которые так и  остались мечтами, он не мог. Слишком сильным оказался  разрыв между мечтой и реальностью. И Гайдар был убит неудовлетворенным тщеславием. И умер.
   И совершенно иная судьба у Чубайса. Параллельность в противоположности судеб Ельцина и Гайдара с одной стороны и Чубайса с другой светится в противоположности судеб Раисы Максимовны и Михаила Сергеевича Горбачёвых. Вознесенная волею судеб на роль первой леди страны, Раиса Максимовна так и почувствовала себя сразу, что она первая леди страны. Она отождествилась с этой своей ролью. Но для эта её роль не была всего лишь ролью. Она и была первая леди. И когда вдруг всё обрушилось,  она перехода  из состояния  "была всем" и "стала никем", не могла пережить. У неё не стало условий для существования королевы в ней, ей было невыносимо стыдно это превращение из настоящей в бывшую. Возвратиться в прежнюю Раису Максимовну она не могла, потому что натура её этого возврата не принимала. И она заболела. И никто и ничто не могло её спасти, потому что умерла в ней королева. И материальная оболочка королевы должна была разрушиться. И она разрушилась.
   Совершенно другое дело - Михаил Сергеевич, который всю жизнь играл какие-то роли и никогда не был настоящим. По сути, настоящего в нём только того, пожалуй, и было, что он был трактористом. И так трактористом пожизненно он и остался. Всё же остальное было нескончаемое разыгрывание им всевозможных ролей. И поэтому его превращение из настоящего президента в бывшего никак на нём не отразилось. Он легко приспособился к новым обстоятельствам. Михаил Сергеевич - пожизненный успешный непробиваемый приспособленец. Так что у него всё хорошо.
   И точно также всё хорошо у Чубайса, практического реализатора преобразований экономических отношений в стране. Своими действиями он создал экономическую систему, в которой в качестве специалиста и востребован. Ему не пришлось пережить ничего из того, что пришлось пережить Ельцину и Гайдару. Вот что значит быть не мечтателем, а практиком, и заниматься не теорией, не политикой, а практической деятельностью. Ему не пришлось разочаровываться, во всяком случае, как-то особенно. Он как играл с начала практической перестройки экономических отношений видные роли, так и играет, и всеобщая народная ненависть к нему, всего этого ничто в его глазах, ему только приятна, поскольку возвышает его в собственных глазах, говоря о его значимости в процессе "освобождения страны от коммунистического ига" и подтверждающая его избранность..
   Такова судьба  исторических марионеток. Как видим, исторические марионетки характеризуются отсутствием мысли. Это люди, которые не мыслят, но веруют в мысль. Веруют же они в те мысли, которые способствуют удовлетворению их  чувства собственной важности.
   Результатом их действий не может быть цивилизация, то есть система, отношения в которой определяются законом, то есть мыслью. Результатом их действий может быть только система, в которой действуют законы чувственности.
   С такого рода системой мы имеем дело и по сегодняшний день.