|
|
||
Мечты сбываются. Мечты сбываются во всяком случае.
А отрицательные мечты сбываются всегда. В рассказе "Обратная спираль" я не без чувства удивления рассказывал, что человек в своей жизни ходит по кругу.
Для человеческого существа характерна ненасытность его утробы. Какой-нибудь там лев нажрётся и спит, пока голод его не разбудит. Человеку же всё мало, и вот он куда-то лезет, куда-то стремится, не задумываясь над тем, а нужно ли оно ему. И этот процесс бесконечного стремления неизвестно куда он называет жизнью, естественный же, природный, собственно животный жизненный процесс он презрительно называет существованием.
Животное существование ему скучно.
И вот он лезет, карабкается куда-то, и, наконец, на каком-то этапе, но рано или поздно, устаёт. На каком-то этапе он устаёт, потому что встречает на своём пути сопротивление, для преодоления которого у него уже не хватает силы духа. И тогда место очередной мечты, к реализации которой он стремился, занимает другая мечта - мечта об отдыхе. И тогда первая мечта у него обесценивается, и весь горизонт его жизни начинает заслонять мечта возвращения к самому себе и
к жизни самим собой.
И эта новая мечта выступает как самая отрадная мечта. Вот такие мечты жить самим собой, быть тождественным самому себе вместо того, чтобы лезть куда-то, напрягаться, чем дальше, тем больше, оставляя себя где-то далеко позади себя, и, пожалуй, в конце концов окончательно теряя себя как свою основу,
потому что он оказывается не в силах делать эти две вещи: куда-то стремиться,
куда-то идти, и одновременно подтягивать каждый раз себя до себя,
наконец, овладевают человеком целиком, и однажды он бросает всё,
достигнутое им и, сломя голову, как в омут, бросается в свою самотождественность.
Вот описанию этих колебаний, когда человек стремится к чему-то, чего-то
достигает, затем бросает достигнутое, потому что де "а зачем оно ему",
возвращается к себе, а,
оказавшись тождественным самому себе, то есть отдохнув, снова куда-то лезет, и
позже снова срывается на каком-то этапе, и был посвящен рассказ "Обратная спираль".
Но оказалось, что это движение по кругу свойственно не только индивиду, но и целым народам.
Юрий Владимирович Кожухов жил в советское время. Был он военным летчиком и служил на севере. Деньги он получал очень неплохие. Но человеку всего мало, и однажды он, по какому-то неудовлетворенному карьерному поводу, расплевался с начальством и уволился из армии. Уволившись из армии, он
возвратился в родной Тамбов и довольно долгое время оставался не у дел; наконец,
переучился и устроился лётчиком в гражданской авиации. Он снова получал неплохие деньги, потому что в советское время лётчики получали неплохие деньги,
хотя уже меньшие сравнительно с теми, которые он получал в армии. Так как человеку всегда мало того, что он имеет, он снова по какому-то карьерному поводу расплевался с
начальством и уволился. Рожденный ползать, летать не может; тот же, кто однажды был в небе, опускаться на землю и всё начинать сначала считает ниже своего достоинства. И так, будучи весьма еще молодым человеком,
Юрий Владимирович стал
пенсионером. Его жизненный цикл, когда человек к чему-то стремится и
что-то изменяет в своей жизни, закончился. Юрий Владимирович пришел к тождеству
с самим собой и теперь до конца жизни должен был ходить по одному и тому же
кругу.
В летнее время он не работал, на зиму же обычно устраивался в котельную.
И так он стал тождественен самому себе и одновременно с этим человеком
обиженным. Хотя он уже не был лётчиком, в душе он оставался им, то есть в душе
он оставался человеком, который летает и получает неплохие деньги. Но так как в
жизни деньги теперь были другие и он не летал, то у него возникло рассогласование между тем,
каким он видел и чувствовал себя и тем, кем он стал в реальности. Как водится у
людей, которым по какому-то поводу не удалось реализовать себя, его любимым
занятием стали выпивка и разговоры о политике. Впрочем, разговоры о политике он
вёл не только в пьяном, но и в трезвом виде. И основным рефреном всех его
разговоров было: "Дайте же народу пожить!"
И в своих словах он был не одинок. По всей стране катилось: жить, хотим жить! Не хотим никакого мирового социализма, не хотим коммунизма в будущем. Хотим жить сегодня, хотим жить сейчас. Хотим жить, как живут буржуи. Хотим, чтобы к нам пришли буржуи и о нас позаботились.
Народ выдвигает своих героев, и народ выдвинул Ельцина. После поездки в Штаты Ельцин
заметил: "Да у них бездомные живут лучше". И народ застонал от страсти: и мы тоже, и мы так хотим. И Ельцин сказал: "А эти партийные сволочи перед народом имеют привилегии". И народ завопил: " Ату их, ату их, кровопийцев.
Долой диктатуру коммунистов! Да здравствует свобода!" И растоптал кровопийц. Когда же очнулся, увидел
вокруг себя особняки новых русских и себя самого, перебивающегося с хлеба на
воду. Время наступило для народа трудное. Юрий Владимирович, включая
телевизор и видя в нём Ельцина, шипел: "У, боров!"
Но зато народная мечта осуществилась, и народ, таким образом, пришел к
самотождеству. И кто-то очень громко, но про себя, смеялся: "Народная воля - превыше всего!"
Пусть мечта оказалась отрицательной. Но зато перед народом теперь была
поставлена новая цель, и ему опять стало куда карабкаться, в смысле, к лучшей
жизни. Народ и предназначен для того, чтобы бесконечно карабкаться к лучшей
жизни и никогда её не достигать. Потому что если бы он однажды достиг её, то
тогда не стало бы и народа. А то ведь не стало при коммунистах внешней цели,
достигла душа народа предела своей веры и обратилась к брюху, то есть
впала в безверие. Вот и получается, что брюхо, а не душа,
всему голова.
Придя же к самотождеству и обнаружив, что не для него наступил праздник жизни, в полном соответствии с определением
народа Великим Инквизитором1 n1
как бунтаря и, от себя добавлю, бестолочи, то есть собственно бессознательного, природного образования,
которое живет, а не думает, и которое только думает, что думает, тогда как на
самом деле его мысли не более, чем бессознательные мысли, мысли жизни, завопил: "Не хотим свободы,
хотим обратно". Народ - это закон жизни. И в соответствии с этим законом на
смену Ельцину пришел Путин. Так народ поменял хозяина, и наступило в
стране безмолвие.
И вот после
всех этих объятий, после припадания и целования руки, и неожиданного в конце: "Не держи
казаков за идиотов"- и моим ответом "ни в жисть", после, наконец, всей этой
странности с моей стороны, моей радостной охоты соединиться с чужой душой
упала мне на душу, как чёрная туча, чёрная мысль. И невольно я потянулся к Г.И.Успенскому, к его
нравам Растеряевой улицы. Ни от чего не получаешь столько наслаждения, сколько от правды.
"Перекабыльство" Успенский объясняет т.о.: "Слово это происходит от "кабы".
Разговор, в котором "кабы"
упоминается часто (кабы то-то да кабы другое... кабы ежели и т. д.), -
очевидно, разговор не дельный; таким образом, "перекабыльство" - то же,
что бестолковое "галдение" в разговоре и бессмыслица в поступках."
И далее у Успенского речь идёт о связи работы и пьянства, точнее - пьянства как функции от работы
и работы как функции от пьянства. Работа даёт средства для пьянства. Пьянство - это способ жизни человека. Во время работы человек существует. Во время пьянства человек живет. Т.о., работа является средством жизни.
Работа
"И уж тут-то работа начина-а-а-ется!.. То есть не то что работой можно это назвать, а истинно ужас какой-то всех в это время обхватывал... Потому хозяин ровно бы сумасшедший бывал тогда... Где-то уж, господь его знает, доставал он инструменты, и так-то ли принимался орудовать ими, что уж нашему брату только в пору глаза вытаращить, не только для себя замечать. И день и ночь, и день и ночь только опилки летят, только молотки постукивают; ни водки в это время, ни даже крохи не брал и уж так-то работал, без разгибу. В этом запале нам в мастерскую нос показать опасно было: "Пр-рочь, кричит, черти! Так промежду ног и суются! Пр-рочь, расшибу!.." Мы разбежимся обнаковенно... Кто где ежимся... Кончит работу он беспременно к сроку и все денежки до копеечки пропьет, даже домой не скажется... "
Пьянство
"Придет хозяин пьяный, тут уж всем достается... На нашу долю больше
всех! Ежели жена случится, то сейчас норовит она от мужа либо под кровать,
либо на чердак. Хозяин почнет шастать, искать; найдет - драка! И вся эта
битва с женой - "зачем спряталась!".
Случится, хозяин отрезвеет, в ту пору он тихий, то есть как есть перед
всеми виноват...
"
Превращение работы в пьянство
"Случается так, и в самом деле, вдруг откуда ни возьмись работа, и
большая... Дом, что ли, какой чиновник строит - сейчас, бывает, навалят
нам замков чинить, новые делать, опять к окнам эти приправы, чтобы в
лучшем виде, еще какая ни на есть мелочь... Ежели так-то случится, то уж
истинная благодать наступала у нас в то время!.. Ну, только все же на одну
минуточку...
Как сейчас помню, случился такой заказ; выпросил хозяин задатку и
(удивление!) трезвый домой пришел. Сейчас начал он на образ креститься и
передо всеми нами клялся:
"Вот разрази меня гром, ежели я только дохну на него, на мучителя моего
(на вино то есть)! Жена! Ребятушки! Всем вам теперича я удовольствие
сделаю!.."
Сейчас отпускает жене на расходы целковый; на свечку казанской божией
матери тоже рубль серебра, остальное себе на материал. Самовар закипел,
все мы радуемся, бога благодарим; только и слышно:
"Слава богу! Слава тебе, господи, заступнику!.. Ах, как мы, ребятушки,
наголодались с вами!.."
Очень я в это время радовался, только Ерш этот шипит:
"Погоди, - говорит, - не торопись; ты меня только слушай одного!"
И точно. Пошел хозяин в кабак инструменты выручать и нас взял с собой:
такая была дружба у нас. Идем и разговариваем. Входим в кабак. Все
чинно... Выручил инструменты.
Вина ни-ни!.. Хочем мы уходить, а целовальник так, между делом, и
говорит:
"Игнатыч, - говорит, - что это мы слышали, кабысь у тебя расстройка по
работе-то?"
Хозяин ка-ак на него зарычит:
"Расстрой-ка-а?.. Из каких же это местов слухи такие?.."
И сейчас он, чтобы кабацкой канпании на удивление было, вываливает
деньги на стойку и продолжает:
"Расстройка! Деньги-то вот они... Сла-ва богу!.. У меня работы не быть?
Да где же это ты по нашей стороне такого мастера сыщешь, чтобы в полном
комплекте?.."
Сейчас он полу откинул, картуз заломил, как есть миллионщик...
"Какая же может у меня быть расстройка, когда я вот все эти деньги в
пропой отделил?"
"Ну, - говорил целовальник, - уж и в пропой!"
Тут дяденька от обиды такой весь зеленый сделался и потребовал сразу
"монастырский", то есть уж самый превосходительный стакан...
Ну, и пошло!..
Только поддает, только поддает, и такой форс в нем проявился, что даже
на удивление.
"У меня, - говорит, - работы навалено! У меня всегда без остановки! У
меня на двадцати станах идет!"
Истинно глазам моим не верю! А дяденька только покрикивал:
"Д-давай!.. Полно зубы-то полоскать! Расстройка!.."
Под конец того инструменты эти он опять же в прежнее место препроводил
и очень вином нагрузился: сидит на лавке, еле держится и все бормочет:
"Я гр-рю, васскор-родие, на двац-пять цалковых в сутки...
Я гр-рю, васскор-родие... может, по всей империи..."
Тут целовальник видит - время позднее, говорит:
"Голубь! Время, запираю".
Взял его под мышки и потащил к двери.
"Я пер-рвый мастер?.."
"Ты-ы! - говорит целовальник. - Кто ж у нас первый-то?..
Ты и есть!.."
"Масей!.. - это хозяин-то наш ему, - признайся по совести, доказал я
тебе свое могущество?.."
"Ты, Игнатыч, - отвечал ему на это целовальник, - так меня ноне
уничтожил, так сконфузил... То есть истинно победил своим богатством! Я
думал, ты бедный, а ты поди-кось!"
"Я-а-а!.."
"Да уж ты-ы-ы!.."
И оставил нас целовальник на крыльце; дождик шел, и темно было...
"Ребятушки! Видели, как я его победил?.."
"Видели", - говорим.
Не могли мы его тащить с собой, повалился он на улице и тут же заснул...
"
Прохоры Порфирычи:
"- Да больше ничего, что одно перекабыльство. Потому жить-то зачем - они
не знают... Вот-с! Вот к этому-то я и говорю насчет теперешнего времени...
Прежде он, дурак полоумный, дело путал, справиться не мог, а теперь-то, по
нынешним-то временам, он уж и вовсе ничего не понимает...
Умный человек тут и хватай!.. Подкараулил минутку - только пятачком
помахивай... Ходи да помахивай - твое!..
"
Конечно, этот человеческий тип мастерового никуда не делся. Однако в наше время он быстро опускается на дно, в среду с утра озабоченных собутыльников.
Он быстро теряет квалификацию и скоро перебивается случайными заработками да попрошайничеством
типа: "Дай алкашу два рубля, на бутылку не хватает". Словом, этот тип человека в основном вытеснен из сферы сегодняшней
активной производственной жизни,
и благодаря развитому производству имеет возможность не заботиться о пропитании
и клюет понемногу, "как птица небесная", специализируется же на пьянстве.
Соответственно, и отношение к пьянству изменилось. Если для мастерового Успенского вино было врагом,
против которого он был бессилен, то для сегодняшнего его потомка вино, то есть пьяное состояние, является философией жизни. Прогресс заключается в том, что прежде, для того, чтобы мастеровой был одновременно пропойцей, должны были существовать целовальники, провоцирующие их на пьянство и перемещающие их из реальной жизни в жизнь представляемую,
должны были существовать эти условные раздражители, активизирующие потребность в
самоуважении униженного человека т.о., что им принимается призрак уважения
за уважение, сегодня
же для спаивания никакие целовальники не нужны, и человек перемещается из реальной жизни в жизнь представляемую совершенно добровольно и единственно ради собственного удовольствия видеть себя таким, каким хочется себя видеть,
без того, чтобы осуществлять это в реальности.
Насколько мастеровой-пьяница был распространенным явлением во времена Г.И. Успенского
и исключением из неё были Прохоры Порфирычи, настолько распространенным явлением
в сегодняшней жизни стал Прохор Порфирыч.
И если сегодняшний профессиональный пьяница достиг своего идеала, обладая
возможностью быть пьяным всегда и ощущая тем самым себя не на высоте своего
положения единственно тогда, когда трезв, то положение Прохора Порфирыча изменилось, поскольку он "себя
превзошел" и "дошел до своего предела" и совершенно неожиданным для него образом
перед ним явился враг - вино, против которого он не в состоянии устоять.
Для прогулок я выбираю тихие улицы. И вот иду по такой улице, застроенной домами новых русских
средней руки. Поздний вечер. Останавливается такси. Из такси выходят двое
мужчин. Один худой и высокий, с усами, второй среднего роста, широченный в
плечах, то, что называют, качок, с бритой головой.
Я уже прошел мимо, когда услышал: "Мужик, давай поздороваемся"- оборачиваюсь. Это говорит качок. Я вижу, что он в усмерть пьяный.
Есть во мне качество: я пьяных за версту чую, и за версту чую, что за человек этот пьяный "внутри себя", и моя реакция
бывает адекватна тому, с какой человеческой душой я встретился, потому что у пьяного ума уже нет, а есть только выпущенная на время пьяного состояния
страдающая от его бытия его душа, как выводят на короткую прогулку собак для совершения естественных надобностей. Есть у Жванецкого замечательное высказывание по поводу сегодняшнего смеха. Он говорит: "Что такое сегодняшний смех? Это как в солдатском госпитале.
Входит медбрат со спринцовкой. и говорит солдату: "Сейчас тебе станет легче". И солдату становится легче. Так и сегодняшний смех. Когда слышишь это ржание, возникает ощущение, что человек от чего-то в себе избавляется".
И когда я встречаю сильно пьяного современного Прохора Порфирыча, я понимаю, что
посредством этого пьянства он пытается хотя бы на время избавиться от
своей души, которая мучает его.
По правде говоря, раньше я не обращал на это внимания, на то, что среди пьяниц есть разряд людей, которые
словно чувствуют меня издали и буквально бросаются ко мне. Но на этот раз меня поразило другое - то, с какой охотой я откликнулся. Выходит, и мне это нужно. И мне не хватает того, чего не хватает ему. Мы обнялись,
и это объятие было объятием двух встретившихся душ. Качок начал говорить слова,
которые сами по себе не имели значения. "Я казак. Мы все здесь казаки. А ты
уважай казаков. Приходи к нам" - он называет свой адрес. - "Смотри, я тебя
буду ждать" - и т.д. Высокий и худой мужчина с усами, в основном трезвый,
пытается остановить качка. "Мы с кладбища" - объясняет он мне. Между тем из
качка льются непроизвольные слова, значащие совсем не то, что они значат, и
выражающие голод его души по человеческой душе. Вдруг он
припал к моей руке и начал целовать её от умиления. И я понимал, что ни я, ни моя
рука не имели в это время значения, это плакала от умиления его душа.
Наконец, мы разошлись. И я подумал о нас - о нём и о себе. Я подумал, что в
нашей повседневной жизни наша душа оказывается где-то на задворках, у неё нет
выхода в эту настоящую, реальную, повседневную жизнь, в которой правят иные
законы, не оставляющие места для неё. Душа у человека оказывается вытеснена, она является не целью человека, но средством. И человек целыми днями эксплуатирует её.
За день человек столько налжется, наделает столько подлостей, что ему остается
только два выхода: либо принять свою подлость за истину и наслаждаться этой
жизнью, либо терпеть всю эту жизнь как необходимость. В последнем случае
душа не выдерживает. И у человека остается один выход: напиться и забыться хотя
бы на время от этой жизни, в которой его душа задыхается.
Межпартийная конференция. Что ни говорите, а Жириновский постарел. Где
тот задор, когда вначале своего пути он, подобно Муссолини, выпячивал вперед нижнюю губу, разыгрывая из себя фюрера. Сегодня он поистерся и поблек.
Но слова всё те же. И опять завелся насчет того, что де а что хорошего было в Союзе? То ли дело теперь: на жизнь хватает, на икорку, и красную и черную.
И тут меня, под рефрен его слов об икорке, осенило, что было в той жизни и чего нет в жизни сегодняшней. Была
Вера. Была вера в то, что мы строим самую справедливую жизнь и что мы строим
самое лучшее в мире и самое справедливое общество. А сейчас веры никакой нет, а
есть одна узкая цель: деньги.
И тут я взорвался и набросился на Жириновского, и сказал ему, чего нет в сегодняшней жизни и что было в той в прошлой нашей жизни.
Когда я заведусь, тут уж я себя не помню: "Была Вера. Была гордость за великую
Советскую державу, которую мы создали
и создаем. - а с вами просрали, как выразился однажды Сталин
по подобному поводу, советскую
власть и заодно и страну .
Этакая жидовская жизнь наступила. И все мы, от Москвы до самих до окраин, с южных гор до северных морей превратились в жидов, стали жидами.
И лизоблюдно запели: "Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, без конца, а
без денег жизнь плохая, не годится никуда".
И вы вопите, что коммунисты
безбожники, а де вы обратились к вере. Но, говоря, "слава тебе, господи", отринули Господа в душе своей.
Потому что, когда обращаются к господу, это значит, что Господь отринут от человека, что не стало
Господа в душе его. Ибо когда коммунисты сказали, что нет бога, это значило, что бог был в душе их, что они обрели бога в душе своей. И поэтому не стало внешнего, вытесненного из души человека бога.
А сегодня снова стал господь отчужден от человека, и превратился во
внешний человеку объект, воздействующий на него как его больная совесть, человек же превратился в брюхо,
которое ради своего блага родную мать ни за грош продаст.
Вера, надежда, любовь.
Была надежда на светлое будущее всего человечества. Любовь к своей стране. Сейчас всё свелось к одному: вера в деньги, надежда на деньги, любовь к деньгам.
Да и не вера эта вовсе, а одни только слова, за которыми стоит человек-жила. Широкой душе русского человека тяжело в этой узости. Ибо сложно русскому человеку совладать со своим сердцем."
И тут, во время всего этого моего запала вдруг слышу совершенно практический голос представительницы от компартии, сидящей рядом с Зюгановым и, очевидно, крайне озабоченной данным ей партией поручением, и которая, конечно, не слышала и тем более не слушала меня, озабоченная своей проблемой. Она сказала:"
Как набрать деньги?"- не обращаясь ни к кому конкретно и ко всем одновременно. "Да ведь это же очень просто"- сказал я. Глаза её благодарно загорелись
надеждой. Я взял её за руку и сказал: "Говори: "Дайте денежку, дайте денежку" - и между тем подводил её к каждому из присутствующих. Никто денежку не дал. Лица тех, к кому мы подходили, приобретали напряженно-отсутствующие выражение
"Вот видишь, всё очень просто делается"-сказал я. Её лицо приобрело оскорбленно-обиженное выражение
обманутого человека.
Я
усмехнулся, сел и подумал:"Ну, ты и дурак. Вот ты считаешь себя диалектиком, а рассуждаешь неправильно, с сердцем своим совладать не можешь. Ибо благими намерениями устлана дорога в ад. Каждая из сторон противоположности реализует себя через другую, положительность реализует себя через
свою отрицательность, и обратно. И сегодня светлое будущее всего человечества
осуществляет своё насилие над человечеством сегодняшним.
И деньги не цель, но средство построения светлой жизни, светлого будущего". Так я подумал. Но и этой мысли я не верил, потому что это была всего лишь защитная реакция от конфуза, который я испытал
от бесполезности и лишнести своего запала. Потому что если слова не превращаются в действия, то "уж лучше бы ты молчал".
Присутствовала в советской жизни некоторая перевернутость. Когда люди жили по понятиям.
Люди шли от сознания. Но для того, чтобы жизнь этого рода была возможна, сознание должно быть научным. Когда же
сознание оказалось приравненным к обыденному, потому что к власти пришли люди
обыденного сознания, то они и не могли не сказать то, что являлось содержанием
их сознания, а именно, что нужно жить не по понятиям, а по закону.
И закон этот
оказался законом джунглей.
И народ таким образом в очередной раз распял Христа
своего на кресте.
Что такое мы сегодня? Маркс говорил: "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя". Ленин говорил, что, живя в буржуазном обществе, следует действовать в соответствии с его законами. Я, в свою очередь, отвечу, что такое все мы, словами Жванецкого. Он сказал: "Как-то меня спросили, что я такое. Что я такое как определенное. Я сказал: "Я дерьмо. Но талант не следует вычитать"
. -Что ты всё время занят, куда ты всё время летишь?
-А как же иначе? Ведь мы не знаем, когда господь призовет нас к себе на свой суд. И поэтому нужно быть готовыми к суду его в каждое мгновение нашей
сегодняшней жизни. И спросит господь: "Что ты сделал за время жизни на земле? Раздувал ли ты божью искру, которую я вложил в твою душу? И что ты ответишь господу на его слова? Не ответишь ли ты ему на его слова, что божественную искру в душе своей ты использовал в качестве топки для удовлетворения своей любви к себе как единственному центру вселенной, который имел для тебя значение?
1 back "Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким то обетом свободы, которого они, в простоте своей и прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, - ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою и прекратятся им хлебы твои". Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли и сразится с тобою и победит тебя и все пойдут за ним, восклицая: "Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!" Знаешь ли ты, что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть нет и греха, а есть лишь только голодные. "Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!" вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя и которым разрушится храм твой. На месте храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, - ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своею башней! Они отыщут нас тогда опять под землей, в катакомбах, скрывающихся (ибо мы будем вновь гонимы и мучимы), найдут нас и возопиют к нам: "Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали". И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя твое, и солжем, что во имя твое. О, никогда, никогда без нас они не накормят себя. Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: "лучше поработите нас, но накормите нас". Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты обещал им хлеб небесный, но повторяю опять, может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагородного людского племени с земным? И если за тобою, во имя хлеба небесного, пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Иль тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные как песок морской, слабых, но любящих тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец они то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать, - так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твое. Мы их обманем опять, ибо тебя мы уж не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать." Ф.М. Достоевский. "Братья Карамазовы"
26.11.10 г.
|