"Преступность была, есть и будет. И бороться нужно не с преступностью, а с преступными методами борьбы с ней."
Генри Маркович Резник, адвокат
Источник: Передача ТВ "К барьеру" В. Соловьева от 13.10.11г.
Сегодняшний образ России. Большая река, сплошь покрытая говном на поверхности. Ярко светит солнце. И говно, покрывающее поверхность реки, отсвечивает на солнце золотом. И ничего, кроме этого золотого блеска на поверхности воды, глаз не в состоянии увидеть.
И есть еще один образ России. Течет вода большой реки. По поверхности её плывет говно. Куда влекут струи воды говно, туда оно плывет.
Заклинания Путина: только не трогайте говно. Ничего не нужно менять. Никаких революций, никаких изменений. Стране нужен покой.
Другими словами, упокой страну, Господи. Покой, покойник, покойники. Россия - страна упокойников. Путин похож на ребенка, который, обжегшись на молоке, дует на воду, обжегшись на ельцинской революции, боится любых изменений.. Но это только так кажется. Есть во всем этом железная логика. Хорошо ли Путину жить на свете? Ой, хорошо! А захочет ли человек что-нибудь менять, если ему жить хорошо? Нет, не захочет! Человек стремится к хорошему для себя и убегает от плохого. Вот и сегодня Путин стремится к лучшему для себя. В старое советское время профессор Всеволод Евгеньевич Давидович усмешливо говаривал о защите диссертации: "Десять минут позора, и обеспечен на всю жизнь". Сегодня Путин ему вторит, отвечая на вопрос, что он сделает на следующее утро после выборов. "Умоюсь - говорит он - и в прямом, и в переносном, нравственном смысле". То есть допускает же Путин для себя грязь ради того, чтобы ему было хорошо. Но, во всяком случае, в плюс ему, он хоть понимает, что грязь - это грязь. А ведь большинство и этого не понимает, напротив, именно грязь-то и рассматривают как чистоту высшей пробы, а чистоту - как вещь недостойную, как признак слабого, никчемного человека, как признак быдла. Впрочем, что же из того, что Путин сознает, что хорошая жизнь создается не чистыми руками. Вот завхоз 2-го дома Старсобеса Алекасандр Яковлевич тоже же стыдился, но это ничего не меняло в сути дела. "Все существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза." Сначала Путин освоил Красную поляну, но вслед за ним потянулись на неё другие, и стало беспокойно, и вот теперь ради его покоя и удовольствия пробивается асфальтированная дорога к Лунной поляне. А стало бы это возможно, если бы он был простым Иван Иванычем? Это вряд ли. Так что что ж, что грязь. Умоешься, и, смотришь, опять чист, словно в первый день рождения. Правда, при этом на лице пробивается этакое подленькое выражение, так это что же, это ничего, для этого макияж есть, да и вообще выражение-то это еще нужно уметь увидеть. А так, отдай свою реальность своему портрету, подобно Дориану Грею, и спрячь его от чужих глаз, и всё шито - крыто, и ты остаёшься в глазах окружающих молодым и красивым, честным и благородным, каким выглядел и четыре года назад, а тогда никто даже не помышлял, что Путин - это Дориан Грей.
Да, за эти четыре года что-то произошло.
С приходом к власти Ельцина пропала совесть. Но об этом еще никто не то, что не догадывался, но никто не мог даже допустить, что такое возможно. Совести уже не было, но сохранялась еще вера в совесть. И эта вера в какой-то мере укрепилась с приходом к власти Путина. Но...
"Ах! тот скажи любви конец,
Кто на три года вдаль уедет."
А тут даже не на три, а на четыре года. С тех пор много воды утекло. И вместе с водой утекла вера в совесть. И вместе с потерей веры в совесть возникло отчуждение народа от власти. И стал народ смотреть на людей во власти и людей, представляющих её экономическую основу как людей другой породы, и возникла ситуация, при которой народ существует сам по себе, а власть - сама по себе, и народ не разговаривает с властью, потому что это бесполезно, и власть держит народ за быдло, а с быдлом о чем можно разговаривать?!
И вот какой-нибудь обыватель Серега-таксист не то, что ругает власть, а полностью равнодушен к ней, и ему нужно только одно - ничего о ней не слышать и ничего о ней не знать, потому что люди, владеющие страной - это люди другой породы, это марсиане, свалившиеся на русскую землю, это что-то в роде татаро-монгольского ига, от которого человек откупается, только бы это иго его не трогало. И говорит обыватель Серега-таксист: "Им надо, чтобы мы проголосовали за Путина, мы проголосуем. Я ничего знать о них не хочу.".
Сидит обыватель вечером перед телевизором, ест жареную картошку с луком, закусывает салатом из помидоров и огурцов, приправленных постным маслом и сметаной, расслабляется и одним глазом посматривает от нечего делать на экран , на котором блестит золотом отражение в лучах солнца говно - передача Соловьёва "К барьеру", и невольно приходит ему в голову анекдот:
"Сидят двое нищих. Перед одним плакатик "Инвалид-афганец", перед другим - "Собираю на визу в Израиль". У афганца полно монет, у еврея ни одной.
- Слушай, - говорит прохожий второму нищему, - назовись тоже афганцем!
Тот оборачивается к соседу:
- Хаим, ты слышишь? Они будут учить нас коммерции! "
В передаче Генри Резник страдает из-за смерти Кудоярова. Обыватель безразлично в пол-уха слушает его стенания. Его не покидает ощущение, что это - не о нём, обывателе, как и всё телевидение - не о нём, обывателе, а о людях из другого мира, людях другой породы и другой души.
Когда у человека пробуждается совесть? Когда плохо ему или его близким. ( А обыватель в это время посмеивается: еще бы не близкий, представляю, какие бабки Кудояров платил Резнику за защиту. То-то ему обидно, что такая рыба сорвалась у него с крючка). О чем говорит ему его совесть? Что существует на свете бессовестность. И Резник повествует о бессовестности следственных органов, которым неизвестна презумция невиновности. Резник рассказывает о причинах смерти Кудоярова. Причина, по его плачу, состоит в том, что специально Кудоярова отправили в СИЗО, так как это - пыточное место для таких замечательных людей, и оно специально применяется для того, чтобы сломить их двух и выбить из них признание. Такие люди, как Кудояров, не могут находиться под арестом. С ними нужно обращаться бережно и нежно. И вот человек умер, ибо пытки - пребывание в СИЗО - его сердце вынести не смогло. Оно и понятно, после его то райской жизни, какое сердце и выдержит. То ли дело простой человек, он всё перенесет, да с ним иначе и нельзя, иначе он разбалуется и возомнит, что он хозяин жизни, как это было в трижды проклятых богом Советах. И вот Резник трогательно повествует о похоронах Кудоярова, сколько было провожающих, сколько было благодарных ему за все детей и их родителей с цветами. Обыватель, жуя свою картошку, посмеивается: во заливает! Резник страждет о потере для просвещения замечательного директора, школа которого за время его директорствования выпустила 40 медалистов, и все они поступили в высшие учебные заведения. Тут уже обыватель решительно разражается смехом от удовольствия: ясно, кто платил Кудоярову деньги, и ясно, почему 40 медалистов. За деньги можно было бы сделать и 240. И ясно, почему все сорок медалистов поступили в вузы, раз у родителей достаточно для этого денег. А тут, видно, попался кто-то из простых, из нашего брата, обывателя, который двухсот тысяч рублей никогда в руках не держал, не то что за оформление ребенка в первый класс, и обиделся. И не только обиделся, но и попал на тоже обиженного следователя. А Кудояров и по определению не мог допустить такого ребенка в школу, потому что не такие родители ему были нужны. Резник продолжает: следователи, следователи всему причиной, в них всё зло, ибо забывают они, кем пишется закон и для кого пишется. Забывают они, что закон на тех, кто пишет его, не распространяется. Президент Медведев это понимает, и он сформулировал закон, по которому Кудояров, если пало на него подозрение, должен просто расплатиться за него; и прокуратура это понимает, вот вывела же она из - под наглого вмешательства следователей прокуроров, крышующих игорный бизнес. Да, с судебной системой нужно что-то делать, её нужно ограничивать в её действиях относительно Кудояровых.
И когда обыватель всё это слышит, он вдруг падает на дно. Существует такое человеческое состояние, когда человеческое сознание куда-то падает, и, упав в это куда-то, оно чувствует, что находится в истине. Редкое это состояние, и длится оно мгновения, и после него опять "уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор." Но впечатление остается, и оно ожесточает сердце и наполняет его ненавистью и к Резникам, и к Кудояровым, и ко всем многим тысячам подобных им. Припоминает обыватель свою детскую дружбу с приятелем Васькой, родитель которого в новое время разбогател настолько, что стал владельцем заводов. И вот когда наступило время и приятели стали взрослыми, то обыватель обнаружил себя работягой на заводе, на котором в качестве директора явился Васька, просто потому, что он - сын собственника завода. И вот тогда загорелось у него сердце. И говорило ему сердце: или все, или никто. И с того времени детская любовь превратилась в классовую ненависть: несправедливо, что одним всё, а другим - ничего. А как эту несправедливость можно утолить? Ведь сердце не рассуждает. И он испытывает те же чувства, которые испытывает Варлам Шаламов:
"Славянская клятва
Клянусь до самой смерти
мстить этим подлым сукам,
Чью гнусную науку я до конца постиг.
Я вражескою кровью свои омою руки,
Когда наступит этот благословенный миг.
Публично, по-славянски
из черепа напьюсь я,
Из вражеского черепа,
как делал Святослав.
Устроить эту тризну
в былом славянском вкусе
Дороже всех загробных,
любых посмертных слов.
И он рассуждает так же, как рассуждал Шаламов:
"Как, вы, сын священника, не верите в Бога?!".
Шаламов: "Я ответил на этот вопрос рассказом "Необращенный". Разве из человеческих трагедий выход только религиозный?".
"ПЧ": "Вас, прошедшего Колыму, устраивает советская власть?!"
Шаламов: "Устраивает. Я же говорил, что Сталин и советская власть - не одно и то же. А сейчас жить можно. Мне пенсию прибавили".
"ПЧ": "Но вас же не печатают?".
Шаламов: "Стихи печатают. А рассказы, я верю, дождутся своего часа".
"ПЧ": "Почему вы отказались давать свои рассказы в Самидат?"
Шаламов: "Самиздат теперь, как я понял, - это отравленное оружие борьбы двух разведок в холодной войне".
"ПЧ": "Почему вы не передаете рассказы на Запад?"
Шаламов: "В "Посев"? Он заслуживает только бича. В конце концов, у Запада другая история, у России - своя".
"ПЧ": "Вы написали письмо в "Литературную газету", где отреклись от "Колымских рассказов". На вас что, надавило КГБ?"
Шаламов: "Смешно думать, что от меня можно добиться какой-то подписи под пистолетом. Я ни от чего не отрекаюсь - я против спекуляций на проблематике "Колымских рассказов".
"ПЧ": "Вы что, не хотите перемен в Советском Союзе?".
Шаламов: "Хочу. Но я против любых необдуманных, резких перемен. Вы знаете, что такое подземный блатной мир? Я его знаю. Он только ждет свободы, чтобы выйти на поверхность и убивать, делать мясо из вас, фраеров. А вы еще будете чесать им, блатарям, пятки...".
"ПЧ": "Вы боитесь взойти на Голгофу во имя спасения России, принять крест?"
Шаламов: "Вы хотите сделать меня факелом, затолкать в яму, а потом писать петиции в ООН? Я - шантажеустойчивая личность. И я, извините, хорошо знаю, что ваше "ПЧ" состоит наполовину из дураков, наполовину - из стукачей. Но дураков нынче мало..."
Величие Шаламова неотделимо от его провидения. И сегодня кичливая русская интеллигенция, стремившаяся к переменам, чешет пятки блатарям!
Обыватель снова испытывает те же чувства, которые он испытал однажды. И он понимает, что у человека, попавшего в следственные органы, только два пути: или превратиться в члена российского коррумпированного клана, или, при виде всего, что творится, а он видит этого много больше, чем остальные, испытывать те же чувства ненависти и желания напиться крови из черепа врага, которые испытывал Варлам Шаламов.
Обыватель выключает телевизор, отодвигает сковородку с такой вкусной картошкой и идет на балкон курить с досадливой мыслью: "Вот сволочи, и поесть спокойно не дадут.