Время
от времени человеку нужно какое-то обновление. Когда человек изо дня в
день ходит по какому-то кругу: делает одно и то же, видит одни и те же лица,
разговаривает одни и те же разговоры, то это, в конце концов, становится
невыносимо. Возникает ощущение, что дальше так невозможно, что от такой жизни
можно сойти с ума.
И тогда ему нужно сменить обстановку на что-то другое на короткое время. И когда
он меняет обстановку на короткое время, то эта другая обстановка тоже не
доставляет ему удовольствия, но когда он после неё возвращается на круги своя,
он начинает жить воспоминаниями о том, где он был, что видел и чувствовал, и в
своей старой жизни живет воспоминаниями о той жизни, в которую он заглянул.
Постепенно, однако, воспоминания уходят от человека всё дальше и дальше
в его прошлое, и тогда на их место приходит
очередная мечта, как он куда-то, пока что даже еще неизвестно куда, но обязательно в какое-то новое место, которого он не знает, однажды
отправится. И эта мечта
от него сначала отодвинута, находится где-то далеко, но постепенно, со временем,
она приближается, становится ближе, ближе, и, наконец, человек чувствует её уже
совсем рядом за плечами, и тогда он понимает, что пора собираться.
Но вот что
странно. Кажется, что прошлое - это то, что за нашими плечами, а будущее - это
то, что впереди нас, то есть перед нами. И наше нестоящее - это точка, которая
движется в будущее, оставляя за собой прошлое. Может быть, это т.о. и
представляется. Но в этом случае наше будущее, которое представляется нам,
выступает в качестве вещи головной, не материальной, мечты. Но когда нами наше
будущее формируется в виде материализованных форм, вначале неопределенных, то мы
ощущаем его как материальную реальность в форме ощущения, которая стоит за нашими плечами, и чем
более четкие материальные очертания она обретает, тем ближе она подходит сзади к
нашим плечам, и вдруг прорывается в наше настоящее, и становится нашим
настоящим.
И, спрашивается, в чем же заключается жизнь человека? В этой, обычной своей жизни он повторяет одно и то же, и, как любой однообразной пищей, он, наконец, пресыщается
этой жизнью, и жизнь его приобретает отрицательный оттенок, выносить который в конце концов ему становится
всё труднее. И тогда, чтобы избавиться от этой невыносимости, он отправляется в путешествие для того, чтобы увидеть что-то другое и насытиться им настолько, чтобы, возвратясь в
прежнюю свою жизнь, не замечать её, потому что он живет в это время не ею, а воспоминаниями
о той жизни, в которую он на короткое время заглянул, но не как участник этой другой жизни, а как зритель. И получается так, что этими воспоминаниями он греется, он отворачивается, не замечает своей реальной жизни, и
как раз для этого, то есть для того, чтобы не замечать повседневной жизни, ему и нужны время от времени посторонние впечатления. И когда он отправляется за посторонними впечатлениями, он там тоже не живет, потому что знает, что всё это временно, что всё это не его, всё это не больше, чем его мечта, ставшая на время явью.
Так где же живет человек, где его жизнь, если её нет ни там, ни здесь? Скорее всего, её у него и нет,
а есть представление о жизни, которая маячит перед его глазами подобно миражу,
которого он стремится достигнуть и, однако, не знает средств для этого, и в этом
неразрешимом противоречии между инстинктивным стремлением к ощущению жизни и её
видимостью он и проходит время своей жизни. И вот я ощущаю
за своими плечами, что мне пора, и я начинаю собираться. Пока приобретал то, да
сё, день превратился в вечер, а вечер незаметно перешел в ночь.
Прохожу мимо центрального рынка, и наблюдаю оживление, связанное с привозом
оптовиков. Делать мне на рынке совершенно нечего, но я заворачиваю на рынок.
Спрашивается, с какого переляху, если всё то, что на нём происходит, не
составляет для меня ровно никакого интереса. Это как раз тот случай, который показывает нам одну вещь, именно, что не мы ведем жизнь, а жизнь ведет нас. Мы обычно, следуя Марксу полагаем, что мы не пчёлы,
что наши действия, в отличие от их действий, сознательны, что мы прежде, чем что-то сделать, вначале думаем, что и как мы сделаем. Но вольно же нам думать т.о., поскольку мы - само сознание. Мы - сознание. Ведь если нет сознания, то нет и нас. Но если нет нас как сознания, то от этого мы не перестаём быть живым материальным телом, функционирование которого мы осознаем лишь в какой-то самой малой степени, тогда как всё остальное для нас закрыто. И вот мы делаем что-то, находясь в отношении наших действий в бессознательном состоянии, и только после обнаруживаем, что мы, оказывается, что-то делали, потому что увидели себя уже в иной ситуации.
Это всё, разумеется, рассуждения, которыми я пытаюсь объяснить себе то обстоятельство, что на рынке мне делать было нечего, так я это осознавал,
а, между тем, я в него завернул. В момент забывчивости, отключения сознания, потому что что что, а сознание
обладает свойством и забывчивости, и отключения, то есть сознание время от
времени засыпает, и через посредство сна восстанавливается, и вот в это время
на меня как бессознательное существо упали раздражения, связанные с привозом
оптовиков и, в качестве существа бессознательного, я и подчинился импульсу
бессознательного, которое, как полагают некоторые, всё знает и которое ведет
нас по жизни независимо от нас. Хотя, пожалуй, в этом случае бессознательному
приписываются, свойства, которыми он, пожалуй, не обладает.
Оказавшись на рынке, завернул в павильон. И тут
моим глазам открылась картина, увидеть которую я никак не ожидал. По всему
периметру павильона сидят продавцы редиски, красной, сочной. За ними - мешки с
редиской. Так как до меня что бы то ни было доходит, как до жирафа, то безмысленно я иду вдоль ряда, кажется, совершенно обескураженный открывшейся передо мной картиной.
Мне сейчас пришла неожиданная мысль. Довольно неожиданная. Помните, в "Интернах" Капетман говорит: "О, это великая женская теория знаков". И я подумал: оно, конечно, да, не без того, я имею ввиду, не без мистики. Но ведь что такое условный рефлекс, как не материальный механизм, реализующий эту самую теорию знаков, связывающий, в случае совпадения в той или иной форме временных соотношений, что угодно
с чем угодно. И если стать в связи с этим на философскую точку зрения, то
возможен взгляд на реальность не как на то, что представляет само себя, но как
на то,
что представляет что-то другое. Пожалуй, что мы не знаем, что именно, но
представляет. Очевидно, что такая установка возможна. Конечно, речь здесь не
может идти о том, что всякий объект представляет стоящее за ним его прошлое, это
понятно. Но вот когда объект представляет нечто будущее... Словом, со скуки
можно и такой точкой зрения позабавиться, то есть поиграть и в эту игру.
Итак, я иду вдоль ряда редисочного обилия совершенно безмолвно, но, наконец, кажется, начинаю потихоньку от изумления приходить в себя и осматриваться. Что это значит, что мы видим здесь? То, что изумление начисто выключает сознание. А что такое изумление?
- это дезориентация "в пространстве и времени", когда теряется связь со временем и пространством, в котором ты существовал перед этим и в котором ты ориентировался, и вдруг ты оказываешься в зоне, пространство и время которых оказываются вне известного тебе пространства и времени, и ты оказываешься вне их, вне известного тебе пространства и времени, а в чем-то совершенно другом, с чем ты не знаешь, что делать, с чем-то совершенно неизвестным тебе.
И вот в такие-то мгновения и возникает регрессия сознания. И только по мере
того, как воспринимаемое тобой из какого-то мгновения, ударившего тебя, как
топор по лбу, превращается в постоянное восприятие, только после этого
постоянства ты начинаешь приходить в сознание.
Теперь, наконец, у меня появилась какая-то ориентировка, и начала недалеко от сознания
возникать мысль, что раз уж я оказался в таком положении, то не грех было бы и купить редиски. И в связи с этой, пока что еще в основном подспудной мыслью, я начинаю присматриваться к выставленным пучкам редиски. И тут я попадаю в известную трудность выбора
чего-то одного из многообразия, потому что, как сказала одна девушка относительно ухаживающих за ней
молодых людей: "Всегда меня относительно выбора останавливает мысль: а вдруг мне встретится лучше?!" И
теперь точно также, как первоначально все выставленные пучки мне казались
превосходными, точно также теперь, когда мой взгляд останавливался на отдельном
пучке, он находил в ней те или иные недостатки, и я переходил к следующему, и
следующему, и, кажется, это движение от пучка к пучку становилось бесконечным.
Замечу, что весь этот редисочный ряд располагался в каре, и я т.о. дошел до
поворота каре. А на повороте продавец только еще приносил свои мешки, хотя и
были уже выставлены пучки редиса на обозрение. И когда я посмотрел на них,
они мне "глянулись", и у меня внутри сработало, что это то, что надо: редис,
сравнительно с соседями, бы явно только что с грядки. Между тем, продавец
ушел за своими очередными мешками, и я решил, что подожду его. И я так стоял, и
ожидал продавца, а он всё не возвращался. А соседние продавцы молча глазели на
меня. И я так стоял под выстрелами их глаз, и ощущал себя всё более не в своей
тарелке, и, наконец, почувствовал, как к горлу у меня подкатывает псих. И,
сказав себе, в виде успокоения, что куплю редиску в следующий привоз, повернулся
и ушел, несолоно хлебавши, вместе со своим психом, который стоял в моём горле.
И вот теперь, в связи с произошедшим, как насчет теории знаков, если иметь ввиду то, что произошло дальше.
Было довольно поздно, и я отправился домой. Мысль, или осмысление воспринятого, всегда приходят потом. Сперва всегда есть восприятие, которое в первое мгновение не осознается, и ты пролетаешь
по инерции мимо него. И только несколько позже, да и то, если это восприятие с чем-то связано, ты вспоминаешь о нём. Так случилось и на этот раз.
В окнах дома горит свет. Я открываю дверь, вхожу в освещенный коридор, и боковым
зрением вижу, что в нем ничего нет, как ничего нет и в большой комнате, дверь в
которую открыта, однако это проходит мимо моего сознания, которое, занятое
собой и своими мыслями,
этого не замечает. Вдруг я слышу стон из-за закрытой двери маленькой комнаты. Я открываю
дверь и врываюсь в комнату. Комната абсолютно пуста. В ней ничего нет.
У остывающей печи, опираясь на неё, стоит бабушка. В испуге, что ей плохо, я
бросаюсь к ней. Когда я оказался у плиты и обнаружил, что она еще горячая, испуг
мой усилился мыслью, что бабушка обожглась. Но, кажется, слава богу, этого
не случилось. И в это самое время, в какое-то его мгновение, я ощутил, и
понял, и моё понимание выразилось в мысли: "Я никуда не еду".