Мы существуем в какой-то точке. Толстой говорил, что жизнь человека подобна тому, как человек едет в вагоне поезда
и наблюдает из окна за мелькающими за ним пейзажами. А это и означает,
что человек находится в какой-то неподвижной точке. У него ощущение, что с ним
самим ничего не происходит потому, что его собственная жизнь постоянна и он
постоянен, потому что он всего-то и выступает в качестве наблюдателя, так
что он, пожалуй, и знает, что он едет в вагоне поезда, и даже знает, куда, но
это знание опосредованное, мысленное, непосредственные же его ощущения таковы,
что это не поезд едет, напротив, поезд стоит на месте, тогда как мимо него
плывет
земля со всем, что ни есть на ней. А это
значит, что времени как такового для человека не существует. Человек
существует вне времени и пространства. Время
существует для движущейся земли, потому что то, что он наблюдает, изменяется. И,
значит, он, наблюдая за движением земли, наблюдает за текущим, существующим вне
его пространством и временем, тогда как он сам существует вне их. И вдруг
какое-то событие, подобно лакмусовой бумажке, позволяет человеку перевернуть
наблюдаемое им отношение и убедиться, что не земля движется по отношению к нему,
но, напротив, он движется по отношению к ней, и что это не земля изменяет своё
положение по
отношению к нему, а это он изменяет своё положение по отношению к земле.
Такой лакмусовой бумажкой явилась для меня неожиданная встреча и моё поведение в ней. И так как эта встреча имела за собой шлейф прошлого, то у меня и явилась возможность сравнивать и делать выводы. Услышав возглас, я обернулся и увидел Шурика. Не стану утверждать, что я ему обрадовался, между тем по его виду я определил устремленную в отношении моей персоны настойчивость. Собственно, моё отвращение к нему
в своё время как раз и началось с его липучести. Его липучесть - это его индивидуальная черта. Но наряду с этой чертой присутствовала в нем и еще одна черта - бомжеватости. Эта черта бомжеватости развивается
в особенности у людей, покинувших однажды свой дом и отправившихся за синей птицей в чужие края. У нас в отделе, кроме Шурика, который приехал к нам из Омской области, был еще Коля из какого-то села
области Воронежской. Оба они жили в заводском общежитии. Коля в своё время в своём селе женился, отстрогал ребенка, и неудовлетворенность жизнью погнала его искать счастья на чужбине. На чужбине, то есть в Ростове, он женился во второй раз, строганул еще одного ребенка, и здесь также брак оказался недолговечным. Так что жил он двойным алиментщиком, а когда началась вся эта заваруха, он решил, что дома и стены помогают, и уехал восвояси. Примерно в это же время у Шурика умер отец, и он тоже уехал в свою Омскую область.
И вот Шурик стоит передо мной, и я чувствую внутреннюю настойчивость, имеющую своей целью мою персону,
и я уже прекрасно понимаю, что ему от меня нужно. И первая мысль, которая у меня возникла - как от него отвязаться. И уже то, что у меня возникла такая мысль, показала мне, что я "уже не тот",
потому что "я тот" не стал бы рассуждать, а просто действовал бы. Все эти
товарищи с бомжеватостью в душе и покидают родные пенаты ради того, чтобы именно
и почувствовать себя совершенно свободными от всех и всяческих
обязанностей и характеризуются тем, что за душой у них ничего нет, кроме
выпирающего из них их я, настойчиво требующего от окружающих к себе
внимания. Меня от липучести Шурика тошнило, однако, чем больше я показывал
ему своё нежелание с ним общаться, тем больше он лип ко мне, так что дело с моей
стороны доходило до драк, которые Шуриком воспринимались как вещь в порядке
вещей и ничего в его поведении не изменяли.
И вот он стоит передо мной, и я
знаю, чего он от меня хочет, и у меня одна мысль, как от него отвязаться. С
обычной своей беспардонностью Шурик говорит: "Пойдём к тебе, выпьем, поговорим".
- "Я только что из дома, насиделся в духоте. Давай по воздуху походим. Давно
приехал?"-"Сегодня"- "Где остановился? Где ночевать будешь?"-"Не знаю"-говорит
Шурик и настойчиво смотрит на меня. И я снова за собой замечаю, что я думаю,
вместо того, чтобы следовать инстинкту. Я ставлю себя на место только что
приехавшего человека, который нуждается в помощи и, по совести, я должен ему
помочь, и, однако, я знаю, что я этого не стану делать, и поэтому я ощущаю чувство вины
перед ним, и оно мне мешает.
В этом году ехал из Пятигорска в Майкоп. На лобовое
стекло налипли насекомые, и в районе Минводовской развязки я, ради тени,
остановился под мостом, чтобы вытереть стекло. Вытираю. Позади меня
останавливается машина с багажником на кузове, доверху чем-то нагруженном. Из
машины выходит парень лет 35 и говорит: "Поделись бензином". У меня мгновенно
пролетает всё та же мысль: как от него отвязаться. У меня в баке оставалось на
всякий случай литров 14 бензина, но езжу я на газе. Я отвечаю: "Я на газе".
Потом вспоминаю, что у меня в пятилитровой канистре что-то оставалось. Полез в
багажник. Но в ней оказалось на донышке. Парень говорит: "Давай, подцепи меня,
дотащи до заправки. Я ехал мимо заправки, но подумал, что хватит." Мне стало обидно
за себя: я стараюсь всё рассчитать, чтобы не влететь, а тут... "Нет.-
отказался я. - моя рухлядь и без того еле ходит". В это время из машины
выходит второй парень, армянин, и я делаю про себя вывод, что это торгаши.
Парень шепчется с ним и обращается ко мне. "Давай он сядет с тобой, довезешь его
до заправки и потом привезешь его обратно." "Если до заправки, я его
довезу, но обратно не повезу". Про себя думаю: да что я, единственная машина.
"Останавливайте машины, может, кто-то поделится"- сказал я и уехал. Еду до Невинномыска километров тридцать - в пути ни одной заправки. "Хорош
бы я был, если бы подцепил его или согласился отвезти до заправки и обратно".
Потом думаю: "Не поделился бензином, а вдруг что с газом случится?" Тут я вижу,
что оправдываюсь перед самим собой. А потом устал от этих самообвинений и сказал
себе:: "А оно мне нужно? У ребят проблемы. Они перекладывают свои проблемы на
меня. И я же оказываюсь перед самим собой виноват, потому что чувствую себя
виноватым перед ними". И думаю, что тут должно быть какое-то правило. Во всяком
случае, если ты кому-то помогаешь, то ты должен получить в ответ хотя бы чувство
удовлетворения. А какое удовлетворение я получил бы в этом случае?" Однако,
несмотря на самооправдания, я
себе не нравился. Но не нравился я себе не потому, что ничего не сделал, чтобы
помочь, а потому, что испытываю чувство вины из-за этого. И я вспомнил другой
случай из другой моей жизни. Ехал из Семикаракор. На обочине машина, меня
останавливают и спрашивают ключ, кажется, на 32. Ключ у меня был. Но я подумал, что
с этим ремонтом застряну тут неизвестно на сколько времени, и сказал, что ключа у
меня нет. И тогда чувство вины было перевешено чувством собственного интереса, и
я был вполне удовлетворен своим поведением.
Значит, тогда я на уровне инстинкта считал, что собственный интерес выше интереса других. И если ты что-то делаешь для
других, то это, во всяком случае, не должно быть во вред себе.
И вот теперь Шурик стоит и настойчиво смотрит мне в глаза. Впрочем, я знал, что и в любом случае ничего не стал бы
делать для него, и в мою задачу входило просто его "не обидеть". И я надел на себя маску, стал говорить о постороннем, потом посмотрел на часы и сказал: "Мне пора, дела. Будь здоров" - и ушёл.
Ушел, и вспомнил о другой подобной же встрече из моей далекой прошлой жизни, которая происходила "до исторического материализма". Тогда Коля приехал за какой-то справкой в Ростов. Зашел в отдел, увидел меня и сказал: "А я думал, тебя уже давно нет". Какое-то короткое замечание зачастую, как в капле воды, отражает отношение человека к тебе. И в этих колиных словах выразилась его неприязнь ко мне. Коля был у меня в подчинении, и как-то он воспользовался каким-то моим промахом против меня перед начальством. После этого я контролировал его поведение, поняв, что он мне не друг и в любую минуту выгоды подставит мне подножку, так что в конце концов он стал соглашаться
и с моими бессмысленными действиями, и на мой вопрос, почему он так делает, он ответил: "Ты же босс".
Коля стал говорить, что хочет занять денег. Галина Николаевна заметила: "Он что,
серьёзно думает, что ему кто-н. займёт?" После работы мы с ним прошлись, он
рассказал о своём житье - бытье, и мы распрощались.
И если я прокручиваю время назад от этой встречи с Колей, то мне открывается жизнь, когда я принадлежал полностью себе.
И мне казалось, что так будет вечно. И, как я помню, все мы, работавшие в отделе, принадлежали себе, своей собственной жизни. Мы жили так, как могли и в соответствии с тем, какими были.
И это была наша настоящая жизнь. А потом, вскоре после встречи с Колей, для меня
наступило время Великих забот, наступила бесконечная полоса жизни, во время которой вся ответственность за других оказалась на мне, и мне для моей собственной жизни уже времени не оставалось. Однако я знал, что я должен, обязан через все это пройти. И через весь этот ужас я прошел, и когда этот ужас кончился, я подумал, что могу, наконец, вернуться к своей жизни, но не тут-то было, потому что вдруг, неизвестно откуда, набежали те, которые потребовали снова ответственности с моей стороны, уже за них. И, хотя я им ровным счетом ничего не был должен, я, наверное, по инерции, по привычке предшествующих лет и их взвалил на себя.
А ведь были не только они, пользующиеся моей жизнью, но и другие, которые
просто уничтожали меня, и не потому, что они хотели какого-то зла мне, а потому,
что удовольствие для них просто оборачивалось уничтожением меня, и,
разумеется, от удовольствия для себя они отказаться не были в состоянии. И это продолжалось до
тех пор, пока я не понял, что меня, такого, какой я есть, уничтожают, и это будет всегда, всегда найдутся те, которые захотят мной воспользоваться
или меня игнорировать. И тогда я понял, что мне не оставляют выбора. И я стал бить по головам. И я бил по ним до тех пор, пока их не стало. Я освободился ото всех. Я стал принадлежать только себе. И сейчас, после встречи с Шуриком, я подумал: "А кого бы я в себя, в свою душу впустил?" И ответил себе: "Никогда
и Никого".