|
|
||
Воистину, неисповедимы пути Твои, о, Господи! Короче, дала Татьяна Онегину от
ворот поворот. Мол, я другому отдана, и буду век ему верна. И ведь были же ему
знаки, но вот втемяшится в голову совершенно посторонняя, не соответствующая
образу поэта, мысль, и, может быть, нет ничего страшнее этих неизвестно откуда
взявшихся мыслей. Словом, захотелось поэту чего-то идеального, поскольку жизнь
самого поэта вовсе идеальной не была, да и откуда может взяться поэт, если он
следует идеальной жизни.
Есть выражение: "Воровка не должна смотреть в сторону мужчины. " В общем плане: у таланта может быть только одна любовь - сам талант. Талант ревнив и отрицает материальную рассудочную жизнь, которая является для него средством, пищей и не более того. И когда человек идет наперекор своему таланту и пытается стать "таким, как все", тогда талант убивает человека. Есенин однажды посмотрел в сторону женщины Айседоры Дункан - и талант убил Есенина. Гоголь посмотрел в сторону Бога, и талант убил Гоголя. Талант не терпит
соперников. Талант требует, чтобы он был единственной любовью человека. Для таланта материальный мир с его рассудочной жизнью является предметом, пищей, которой он питается. Рассудочная жизнь - с её правилами и требованиями - вне таланта.
И вот талант Пушкина пишет Евгения Онегина с его "И я другому отдана, и буду век ему верна". Но вот появляется красавец- Дантес. Что может противопоставить Пушкин красавцу - французу, кроме своего таланта? Ничего! И ничего он не может противопоставить французу потому, что не Наталья добивалась его, а он добивался красавицы Натальи, ибо, если он и решился стать "таким, как все", что означало, но чего он не осознавал, предательство своего таланта, но за это предательство таланта он хотел взять и соответствующую цену, и цена эта была - первая красавица. Но каково выглядел Пушкин рядом с ней?! Разумеется, то, как он выглядел рядом с ней, должно было льстить его самолюбию, но в этой победе самолюбия была и оценка самого себя, но самого себя как поэта. Гордыня победила Пушкина-человека, так как не на соответствующую ему вещь он позарился. А природа безразлична и к гордыне, и к тщеславию, она просто делает своё дело. И вот в результате женитьбы на Натали талант Пушкина превратился Пушкиным в разменную монету на наряды, на балы, на развлечения красавицы Натали. И вот Пушкин видит на балах свою красавицу-жену в обществе Дантеса, и глаз поэта не может обмануться во взаимных чувствах Натали и Дантеса, чувствах, облагороженных и поэтому сделавшихся неподсудными благодаря его собственной программе, заложенной в жену "Евгением Онегиным" "И я другому отдана, и буду век ему верна". И эта неподсудность, эта защита, эта верность жены, которая остается физически верна ему, но любовные чувства, мысли, ощущения которой принадлежат другому, превращает жизнь Пушкина в ад, потому что он ничего не может сделать с чувствами жены, которые ему не принадлежат, и в раба которой он превратил свой талант. Он стоит в зале, видит довольных, улыбающихся Натали и Дантеса, и уменьшается в своих глазах, превращаясь в плевок на полу, на котором стоит. И он не видит другого выхода, кроме одного: забыть о том, что он - "как все", и дать выход своим чувствам. И когда он сбрасывает с себя путы человека, который "как все", он чувствует себя освободившимся от унижения, в которое поставила его Натали. И даже тогда, когда Дантес смертельно ранит его и Пушкин знает, что жизненный путь его завершен, он продолжает чувствовать себя освободившимся и вернувшимся к своему таланту, хотя и сделал это слишком поздно. И теперь, на своём смертном одре, он делает своё завещание Натали, "которая была вполне благородна и непогрешима". И как ложным было самолюбие Пушкина, избравшего Натали за красоту, как красивую вещь, точно также ложным было и завещание женщине, которая "ему отдана и ему верна. " Ну, что же, Натали как вещь принадлежала ему. Но Натали как человек была свободна в своих чувствах. Так что свой договор перед Пушкиным она выполнила. А что касается остального... за что Пушкин купил Натали, то и получил.
Лермонтов никогда не предавал своего таланта. Для Лермонтова его талант был превыше всего.
Люди, общество были пищей его таланта, который не знал в себе удержу и был
беспощаден. И Мартынов, портрет которого вполне представлен Лермонтовым в образе Грушницкого, стал пищей его таланта, который вполне понял
и выразил Мартынова в крике Грушницкого на дуэли: стреляйте, или я вас убью из-за угла. И, однако, талант Лермонтова непроизвольно
поднимал внутренний мир окружающих его людей до себя, предполагая в них чувства, подобные тем, которыми жил он сам,
чего маленький человек понять был не в состоянии и что его всего больше и раздражало в Лермонтове. А каково это маленькому человеку увидеть себя описанным. Ведь и маленький человек имеет свои чувства и своё самолюбие,
и часто гораздо большие, чем у обычного человека, и поэтому он тем
более не хочет предстать перед людьми голым, откуда и появляются все эти мартыновские черкески и кинжалы, все эти потуги выглядеть не столь заурядно,
потуги, превращающие жизнь в непреходящую
сцену. Талант Лермонтова вполне описал характер его "приятеля"
Мартынова, однако его талант совершил ошибку по отношению к самому
Лермонтову: в романе Печорин-Лермонтов стреляет в Грушницкого-Мартынова, чего никогда бы не
сделал сам Лермонтов, и именно из презрения к мелкости человека. И когда
история, описанная Лермонтовым, повторилась в реальности, его лицо выразило
презрение, и он под дулом пистолета выстрелил в воздух, зная, что за этим
последует, тогда как Мартынов выполнил обещание убить из-за угла, потому что
после выстрела в воздух выстрел Мартынова как раз и был убийством из-за угла.
Талант Лермонтова ни на йоту не ошибся в Мартынове. Талант
Лермонтова ошибся в самом Лермонтове, потому что мерил его мерками окружающих,
которые не подходят великому человеку. И было здесь и еще
одно: талант Лермонтова задыхался в этой окружающей его жизни. И не
сам ли Лермонтов убил себя руками Мартынова, потому что Лермонтов был человеком,
принадлежавшим высшей реальности, которой он вокруг себя не
находил.
13.11.12 г.
|