0268.614.7 Механика мифологизации

     Я понимаю, когда человек высказывает свои мысли по какому-то поводу. Это его взгляд на вещи. Я могу ругаться по этому поводу, как, соответственно, и он по моему поводу, когда в чем-то мы сталкиваемся лоб в лоб. Однако, во всяком случае, здесь возможна какая-то аргументация.  Наверное, можно у человека спросить, на  чем основываются те или иные его высказывания. Может быть, он и захочет что-то ответить. А, может быть, и не захочет. Но здесь всё-таки эти вещи кажутся понятными. Можно ругаться, драться, выбивать друг другу зубы, при том, что каждый остается при своей правде.
    Эти наши мысли, которые мы принимаем за свои собственные, следовательно, за наши убеждения, на самом деле штука довольно любопытная. Впрочем, я никогда особенно не доверял мыслям, в том числе и моим собственным, и поэтому я довольно вольно с ними обращаюсь, потому что истинность наших мыслей не в них самих, а в их отношении к реальности, и я всегда старался сравнивать их с тем, а что им соответствует в реальности. 
    Когда-то, и это было довольно давно, мне казалось, что мысли, которые у меня есть и являются, в общем, не моими мыслями, а мыслями, которые доминируют в социуме,  что эти мысли представляют собой истину, и раз это так, то окружающая меня действительность должна соответствовать им. Однако оказывалось, что все эти мысли,  по большей части хорошие сами по себе,  при соприкосновении с реальностью они рассыпались   в прах. И тогда, конечно, возникал вопрос: а что же первично из этих двух сторон - эти общие мысли или реальность, что чем должно определяться, реальность мыслями или мысли реальностью. И тогда возникла двойственность, которая выразилась в том, что у меня начали появляться мои собственные мысли, которые, может быть, не были моими собственными мыслями. а только отражали, в свою очередь, противоположные идеи, витавшие во  всё той же окружающей меня реальности. Эти мои мысли, которые я теперь рассматривал как мои собственные мысли, как до этого как мои собственные мысли я рассматривал совсем другие мысли,  я держал при себе, потому что понял, что,  хотя мысли, которые являются общими, не являются соответствующими реальности такой, какая она есть, и что общие мысли существуют как бы сами по себе но, однако,  где же вы можете видеть в реальной действительности общее, когда она всегда конкретна, так что возник гораздо более существенный вопрос:: а как, на основе какого рода процесса реальность, которая существует сама по себе, превращается в нас в мысли, которые изначально носят универсальный, всеобщий характер, и т.о. возникает и дальнейший опрос относительно того, как же эти мысли относительно одного и того же могут быть прямо противоположными, взаимно отрицая друг друга? И тогда возникла возникло такое положение вещей, что для того, чтобы понять эти общие мысли как мысли истинные, необходимо привязать их к реальности, которая их и порождает. Но привязка мыслей к реальности тем самым уничтожает в мыслях само свойство быть мыслями, поскольку мысль претендует на всеобщность, и поэтому, будучи привязана к конкретике, к чувственности, она тем самым уничтожает себя как объект, поскольку она превращается в описание объекта. Выход из этого противоречия был найден в понятиях как мысленных объектах, существующих параллельно с конкретными чувственными объектами, но относящимися к ним в форме всеобщих мыслей, которые являются выжимками из разных сторон и их свойств объектов. И с этим я и примирился. Правда, при этом оказалось, что при этом в основании понятия оказались всё те те же эмоции относительно поведения объектов, и в этом смысле эмоция оказалась не чем иным, как формой, способом  существования понятие в себе, как  куколки, из которой вылупливается мысль в результате рационализации эмоции.
    Но так как в практической жизни двойственность общего и конкретного  такова, что на деле  не существует 1-1-значного соответствия  между общим и конкретным, так что оказалось, что нельзя вложить одно в другое, но конкретное описывается многими общими, как и общие соответствуют многим конкретным, вследствие чего перевод одного в другое оказывается сложной операцией, которая порождает противоречия при представлении одного другим.  И так как никакое понятие не может представлять конкретику в целом, то и оказалось, что подведение конкретного под общее является всегда   односторонним и зависящим от того, в какой ситуации и в связи с какими целями  рассматривается конкретный объект. 
    И так как оказалось, что ни одно понятие не может исчерпать чувственно данный объект и, следовательно, и невозможно   утверждать, что вот это конкретное является формой проявления такого-то общего, то отношение между мыслью и чувством превратилось в вещь в достаточной степенью случайную, то возникла двойственность между чувственностью и мыслью, и в одних обстоятельствах время от времени они связываются друг с другом, но в основном существуют как сами по себе и независимо друг от друга. И  хотя это  не очень удобно, но, в конце концов, с этим можно жить, и если у тебя есть всякие мысли по поводу, например, государства, то если хочешь жить спокойно, то лучше не обращай внимания на свои мысли,  не перечь государству, и оно тебя не тронет, и тогда ты  во всём остальном  свободен.
    Но это было уже потом. А гораздо раньше со мной случился удививший меня случай. Был я в те времена пацаненком, и тут умер Сталин. И все пребывали в полнейшей растерянности и в полном расстройстве: как же теперь без него, вождя и учителя, дальше жить. Всеобщее настроение передалось и мне, и я вполне помню тогдашнюю мою растерянность и чувство, что мы все потерялись, что как бы настал конец света.
    Замечу, впрочем, что ощущение это, как показала дальнейшая история России, вполне оправдалось.
    Похоже, что это в инстинкте человека: есть в семье отец, и он - охранитель  семьи. И есть отец у государства, и он  - охранитель Государства, мудрейший из мудрых. А когда на месте мудрейшего из мудрых появляется демократия толпы, государство распадается. 
    И вот мы, малышня, в школе, и во всех наших душах горе и потерянность, потому мы, со смертью Сталина, все потерялись: был у советского народа Отец, и теперь его не стало.
    И был в нашем классе  мальчик Духовцев Лёша, и был он какой-то странный. Впрочем, может быть, он и не был странный, но он среди всех нас выделялся: на его лбу росла  такая огромная шишка. Но дело не в шишке, которая была всего лишь простым отличающим его признаком, его меткой, как у Горбачёва метка - громадная родинка на голове - метка чёрта, как у нас говорят,  а в том, что он был другой. И не потому, что он был какой-то другой, а в чувстве, в ощущении, которое он вызывал. Я имею ввиду, что  все мы были одинаковы, были одно, и ощущали себя как один общий организм, а он был другой. Он вел себя  тихо, был замкнут,  ни с кем не сходился, был сам по себе.
    Ну, сам по себе,  так сам по себе, никто не обращал на него внимания.
    И вот Сталин умер, и я что-то такое сказал Лёше по этому поводу, мол, горе-то какое. И вдруг Лёша злобно ощерился и , сверкнув на меня глазами,    сказал о Сталине такое ужасное слово, которого,  как заметил в своё время Швейк, повторить никто не посмеет, так что так и осталось это слово никем более не произнесенным и тайной за семью печатями. И я этим словом был поражен и даже сражен, потому что, во-первых, никак не ожидал, что у людей могут быть припасены такие ужасные слова для Сталина, я полагал, что люди с такими словами в стране невозможны. И от неожиданности и, понимая невозможность тех слов, которые были сказаны Лешей, и это в то время, когда вся страна пребывает в глубочайшем трауре,  полез на него с кулаками. А он стоял, не сопротивлялся и молчал. И от того, что он, такой одинокий, такой непохожий, такой один среди всех и в то же самое время вне всех, от этого он вдруг превратился для меня в пустое место, и я отошел от него, вытирая руки, словно запачкал их о какую-то мерзость. Но было в моей реакции и еще одно: я вдруг посмотрел на себя со стороны, полезшего на Лёшу с кулаками, и вдруг почувствовал какое-то равнодушие, что-то вроде удивления от того, что я полез на него с кулаками, почувствовал, что это - совершенно лишнее и ненужное,  и не вообще, а  для меня лично.  И мне почему-то стало стыдно за себя, словно я сделал какое-то грязное и постыдное дело. Я пытался понять, пытался объяснить себе это чувство постыдности сделанного мной, и не мог. И я как-то отключился и от Лёши, и от Сталина, и во мне сидело только одно: что то, что я сделал - постыдно. Но почему это постыдно, удовлетворительно объяснить себе этого не мог, потому что на уровне всеобщего я видел, что  поступил правильно, но на уровне индивидуального выходило так,  что - неправильно, потому что нельзя так поступать, и нельзя так поступать не  почему-то, не по какой-то причине, а просто - нельзя.
    Вот это отношение общего  и конкретного - премерзостная штука.
    Через много - много лет спустя жил я в общежитии с узбеком. Он там жил у себя в Узбекистане, и рассказывал мне о том, что евреи приносят в жертву детей и поэтому они ужасные люди. И одновременно с этим его первейший друг был еврей. Этого я не понимал, и я спросил у узбека: если ты считаешь, что евреи такие ужасные люди, то как же ты дружишь с евреем? На что узбек, не моргнув глазом, с несказанным удивлением посмотрел на меня и сказал как последнему тупице: так он же мой друг! Этого  отсутствия связи между общим и конкретным я никогда не мог понять. Тем не менее, это отсутствие связи между одним и другим у большинства людей выступает в качестве вещи вполне естественной, не вызывающей вопросов. В их головах общее существует само по себе, а конкретная чувственная реальность существует сама по себе, и связи между ними у нормального человека нет: идеальное - это один мир, чувственный мир - это другой мир, и они сосуществуют один наряду с другим, только изредка соприкасаясь друг с другом.
   И неожиданно  я подумал: а является ли общим то общее, которым оперируют люди? А что, если это - что-то совсем другое, что-то, что только выдает себя за общее, а на самом деле является чем-то совсем другим.
    И тут я обнаруживаю странность в комментариях на мой текст "Путин". Сначала я, конечно, обращаю внимание на ненависть и агрессию со стороны Жукова 2. Разумеется, я реагирую на ненависть ненавистью в том смысле, что Жуков 2 -это гад и сволочь. Но есть и еще две реакции, в одной из которых присутствует непринятие и раздражение, но нет агрессии, а в другой - попытка понять и объяснить причину написанного мной текста. То есть текст "Путин" понят в качестве моей критики, неприятия мной  Путина, тогда как цель текста была совершенно иная.  Я довольно часто прохожусь по Путину, да и какая сегодня  моська не лает на слона, благо, её никто не замечает. Но в тексте нет и не может быть никакой критики Путина, потому что Путин - он такой, какой есть, он - выдающийся государственный деятель, и целью текста  были исследовать его  психологию в связи с украинскими события  как машины, которая характеризуется определенными свойствами и способами действия и поэтому на этом основании применительно к реальности можно утверждать с большой долей вероятности как он  будет вести себя в тех или иных обстоятельствах.
    Понятно же, что относительно  послеельцинской России можно утверждать, что Россия -это  Путин. Я не вижу, в чем я ошибся в психологическом портрете, и никто не входил в это, но все были фраппированы текстом, в большей или меньшей степени. То есть все были неприятно удивлены и оскорблены. Во всех отзывах, различных по характеру, присутствует нечто общее, в котором содержание не только не рассматривается, но старательно вытесняется, во всем этом - не рассмотрение отношения написанного текста к действительности,  а именно  вытеснение его содержания посредством чувства, которое оказалось оскорблено.
    Так как события в Украине меня кровно задевают, так как я понимаю психологическое состояние  юго-востока - и его пророссийской элиты,  и многомиллионного народа, то я и отношусь к тому, к чему привела вся история этого месяца эмоционально. Это - точка, на которой я стал. Я прекрасно понимаю, что политика - это искусство возможного, но всякая политика стоит на определенной эмоциональной точке, которая и движет всем процессом.  Путин в первую очередь думал о Крыме, потому что Крым - это самая болезненная точка для России, и он думал о России. И тут то, что называется, благодаря агрессии США в Украину, представился случай, которым Путин и не замедлил воспользоваться, поскольку Крым был той болезненной эмоциональной точкой, на которой он стоял в качестве руководителя государства.
    В Крыму всё делалось правильно, и поэтому о Крыме я вообще не писал. Потому что нужно смотреть дальше.
    И вот здесь получается такая вещь. Возьмите женщину сравнительно с мужчиной. Чем характеризуется мозг женщины? Так как у женщины взаимно-параллельно функционируют оба полушария, то она отмечает и реагирует на всё, что происходит вокруг неё. Она может заниматься одним, в то же самое слышать и воспринимать, что говорят другие,  и замечать, что делают третьи. У мужчины этого свойства нет. Если он что-то делает, он погружен весь в одно и вокруг себя уже ничего не замечает, всё остальное для него вытеснено.
    Человека, у которого одинаково развиты свойства и женского и мужского мозга, такого человека называют гением.
    Но Путин - не гений. Он - обыкновенный нормальный мужчина, и поскольку перед ним стояла задача Крыма, он ею и занимался, всё же остальное для него оказалось вытеснено, подчинено единственной цели - присоединению Крыма. У него уже существовала программа действий, то есть рациональная политическая программа, в соответствии с которой он присоединяет Крым, вызывая на себя вопли и санкции запада, а затем начинает этот разворошенный западный муравейник успокаивать,  чем он в настоящее время и занимается. Путин умеет делать дело. Он разгрёб ситуацию с наводнением на Дальнем Востоке, он сделал Олимпиаду, и он сделал Крым. И теперь он обнаружил себя перед проблемой Украины в том её состоянии, в каком она оказалась на сегодняшний день.
    Он делал то, что мог, и он сделал то, что мог. Но не больше того, что можно было сделать. И как психологически сегодня должен чувствовать себя юго-восток Украины, который он кинул по полной, кинул несколько раз,  кинул всех тех людей, которые надеялись на него и верили в него и в его обещания,  и которых он раз от разом   кидал, реализуя свою цель т.о., чтобы присоединить к России Крым и при этом не рассориться в конец с западом. 
    Но помимо того, что он кинул Украину, он кинул вместе с ней и Россию, и это его кидалово еще не раз России отрыгнётся. Впрочем, Путин - политик, а политика - это искусство возможного.  
    Еще месяц назад я писал о том, что нужно делать в протекавший во время олимпиады  процесс перехода в Украине власти от Януковича к бандерлогам. И теперь,  заметьте, только через месяц, когда уже завершился  процесс перехода власти из одних рук в другие, на следующих друг за другом передачах Соловьёва, Толстого и пр., посвященных крымской победе, некоторые российские политики заговорили обо всех тех действиях, о которых я писал тогда, когда их нужно было осуществлять и когда сегодня поезд уже ушел. Да ведь и, с другой стороны, что такое все эти люди - и лидеры партий  и депутаты госдумы - ведь всё это - люди, которые ровным счетом ничего не решают. Они  тысячу лет могут говорит правильные вещи, тысячу лет могут  обещать всё,  что угодно, но все они - всего лишь обещалкины, и не более того.
      Сегодня в Украине наступила иная реальность, и перед Путиным стоит на сегодня уже другая задача, и эта задача - отнюдь не Украина. Это - задача умиротворения, успокоения  партнеров - США и ЕС, возвращение в их лоно,  к нормальным отношениям с ними и действия Путина  в Украине будут протекать  уже в качестве их компаньона.  Об этих вещах мы поговорим в другом месте, а сейчас наступило время ответа на эксперимент мифологизации сознания Россиян, результаты которого отразились, в честности  в комментариях на статью "Путин".
    Возвращение Крыма - это, разумеется, большая победа России, и она заплатит за Крым свою цену, это понятно. Но, знаете ли, когда вы делаете дело, вы делаете дело. А это дело заключалось  в том, что посредством фона Российской армии, этих, по словам Аксёнова, добрых зеленых человечков, о которых крымчане говорили "это наши",  всё в Крыму было сделано с исключительной безукоризненностью. И стремительные действия по включению Крыма в состав России - всё это также было сделано безукоризненно. И в том числе и поддержка народа Крыма городами России. Всё это было спланировано, и, однако и вместе с тем, всё это было той правдой, в которой интересы России, её государства и её народа совпали, что и обеспечило единство страны. Громадную роль в этом отношении сыграло и телевидение.
    Я смотрел все эти передачи Толстого, Соловьева и прочих, и меня наряду с вниманием к тому, что говорилось, вместе с тем возникло и уже не покидало,  и чем дальше, тем в большей степени росло ощущение, что это - шоу. Что ни Жириновскому, ни Зюганову, ни другим сказать нечего, как нечего сказать и ведущим. Что всё уже сказано и пересказано. И это в особенности проявилось в праздничный день 21 марта. Бил по ушам диссонанс между величием события и поведением присутствующих на передачах людей, которые превратились в актёров. И тогда возникла мысль что всё то, что заявлено как на обсуждение проблемы, что на самом деле все мысли  людей, превратившихся в актёров, исчерпаны, и сказать им людям нечего, что  они равнодушны. И это выглядело в особенности диссонансом на фоне   высказываний людей из Крыма и Украины, высказывающих надежды. И тогда возник вопрос: что означает это бесконечное накачивание восторга перед свершившимся событием. И ответ на это накачивание  всеобщего  восторг, что всё получилось, что это единение народа и государства обеспечило победу, я получил их реакции читателей на текст "Путин". Это накачивание восторга породило совершенно неожиданным для меня  образом породил еще один результат - мифологизацию Путина, рассмотрение его не как человека со своими достоинствами и недостатками, а как уже не человека, а кого-то, окруженного ореолом, превратило его в своего рода святыню, которой можно только восторгаться.
    Это накачивание восторга перед свершившимся фактом обернулось  всеобщей влюбленностью. Я вспоминаю мою любовь к Лене Борисовой: какого только прекрасного бреда я о ней ни сочинял, каких только необыкновенных свойств ей  ни приписывал, уму непостижимо. Воистину, влюбленный человек теряет разум, и он теряет разум совсем не потому, что предмет его чувств так уж хорош. Дело совсем не в этом. А в том, что влюбленный человек с наслаждением вкладывает  в соответствии со своей влюбленностью в него черты, которыми по определению никакой человек обладать не может. Тем не менее, все эти невозможные черты ему приписываются и требуются от него.
    Во всей этой всеобщей любви для предмета любви есть только один недостаток:  рано или поздно на место сочиненного человека выступает реальный  человек, потому что не может человек быть тем, кого из него сочинили. Но это бы еще ничего было, это было бы даже хорошо, потому что люди возвратились бы в реальность, но ведь в этом случае обычно всё переворачивается, маятник переходит на другую сторону, и обожание превращается в поругание.
   Но сама по себе эта влюбленность представляет собой следствие гораздо более важной и кардинальной вещи, которая  связана с прямым обращением  к инстинкту народа, потому, что поведение народа регулируется его инстинктом, то есть отношением его бессознательного к окружающему. Бессознательное всё воспринимает в буквальном смысле. А в случае, когда бессознательное не только заполняется словами, но одновременно с этим  подкрепляется на практике, создавая у людей уверенность в их  безопасности и надежности власти, которая обеспечивает их безопасность, то это влечет за собой доверие к власти и надежду на неё.

   И последнее.
    Всё на свете имеет свою величину. И всякая величина имеет свои единицы измерения. Чем меньше единицы измерения, тем более большими числовыми значениями  будут характеризоваться измеряемые величины. Что же касается выбора единиц измерения, то это вопрос, который относится к тому, что с чем сравнивается. Если измерение идет от плинтуса, то  любая величина выше плинтуса будет положительной. Но если измерять величины единицами, которые применяют в своих действиях США, то величина и значение события будут измерены уже совершенно иными, небольшими величинами. 
    И теперь возьмите возьмите этот всеобщий, необузданный восторг, который все эти дни демонстрировали депутаты и лидеры ведущих партий, их как бы удивление от того, что вот осмелились, и получилось, так что дошли до того, что начали сравнивать возвращение Крым с победой в Великой отечественной войне. Это  говорит о том, что единицы измерения оказались события оказались в достаточной мелкими. Восторг и как бы удивление перед свершившимся фактом выражают люди, которые выступают в роли всего лишь подтанцовки для ведущих артистов, то есть это - люди уровня плинтуса. А теперь  сравните успех России, по определению явившийся единичным и вынужденным всё теми США,  активной деятельностью США в мире по формированию всевозможных революций по свержению неугодных их правительств и т.д. и т.п. Все эти вещи - обычная, текущая, привычная работа профессионалов, тогда как Россия выпрыгивает из штанов от восторженности от того,  что в кои-то веки что-то посмела - и получилось. Что во всем этом, тем не менее, положительного? - то, что может Россия делать. А что отрицательного? То, что она способна что-то делать для себя только в исключительных случаях, когда русский дух не выдерживает тюрьмы, в которую загнан,  и изредка вырывается наружу, позволяя себе сметь.
    Поэтому я не разделяю восторгов подтанцовки. Извините.

    22.03.14 г.