Было воскресенье. Егор стоял у распахнутых ворот и смотрел на когда-то белый, а теперь полинявший, весь в ржавых царапинах ЛИАЗ. Автобус стоял, скособочившись, и косил на него круглым выпуклым глазом. Возле него бродил отец и любовно похлопывал бок машины крепкой еще ладонью.
- Что же ты натворил, дед? - с недоумением спросил Егор.
- А что такого? - тут же окрысился родитель, вытягивая коричневую, в складках шею. - Всё по закону: я на пенсию, и он со мной! Тоже мне - учитель нашелся. Ты поучи меня еще, поучи.
- Не бывает таких законов, автобусы угонять, - сказал Егор.
- Ты поучи меня, поучи, - повторил отец и, махнув рукой, пошел в дом, всей своей сутулой тощей спиной выражая несогласие с позицией сына.
Егор вздохнул, еще раз посмотрел на ЛИАЗ и принялся затворять ворота.
Он помнил этот автобус еще ребенком. Когда он был маленьким, он даже гордился, что папа у него шофер и всегда с радостью высматривал большой лоб машины, шел ли в школу или из школы домой. Ему было приятно, когда одноклассники говорили ему: 'А я твоего папку вчера видел. Он и по воскресеньям работает, да?', - а Егор важно отвечал: 'Когда надо, тогда и работает. У него смена', - и чувствовал себя причастным к чему-то большому и взрослому, как будто ему дали порулить этим самым ЛИАЗом.
Со временем, когда он закончил школу и поступил в институт, а отца перевели на другой маршрут, Егор подходил к остановке с чувством превосходства, неприязни, смешанным с ощущением своей зависимости, и оттого вел себя более развязно, чем привык. А отец смотрел на вытянувшегося длинношеего юнца, уже не скрывающего, что он курит, и во взгляде его читалось некое недоумение, а иногда и стыд.
Егор поступил в СГАПС в голодные девяностые, учился с трудом, ощущая себя парией. Возвращаясь из серого, подсвеченного фонарями и рекламой города в деревню, он думал о том, как всё несправедливо устроено. Ему страстно хотелось вырваться из темного, покосившегося пространства, в которое стараниями одногруппников превратилось его Раздольное. Он хотел съехать от родителей, туда, где вольная и опасная жизнь била ключом, но они отказались снимать ему не то что квартиру - даже комнату. Получить общагу не удалось - туда заселяли не совсем простыми путями, которых отец Егора чурался. Презрение их стало обоюдным.
Сын вырос, закончил институт, получив диплом инженера автомобильных дорог, мостов и аэродромов, работал на 'государя' прорабом в конце девяностых, воровал потихоньку, сумел выбить квартиру и редко заглядывал в гости к родителям. В две тысячи втором главный инженер его предприятия путем таинственных махинаций закупил технику, уволился и организовал собственную фирму, пригласив Егора в замы.
К две тысячи четвертому Егор купил новую 'тойоту', пиджак на нем уже не застегивался, а жена постепенно превратилась в домохозяйку. В Раздольное, к родителям, они ездили лишь на праздники, отдать сына на каникулы и помочь посадить огород. Все эти дела иногда вызывали у Егора сильнейшее раздражение - слишком далеки от него были родители по социальному укладу жизни и своей советской морали.
Во время короткого пребывания в доме, где он провел детство, съёжившемся и ставшим заметно темнее внутри, он старался поскорее сделать дела, выпить положенную рюмку, сидя за столом у телевизора, и, перекинувшись парой незначительных фраз, скорее уйти в спальню.
Друзей у Егора не было - не сложилось. Он не задумывался об этом - у главного инженера другие заботы. Производственные, семейные и всякие разные. Отец, например, на пенсию ушел, матери надо на лекарства и на санаторий подкинуть. 'Дался ему этот гроб! - в сердцах подумал Егор. - И как он только его у начальства выпросил? Копил наверняка тайком'.
В автобусе уже вовсю шерудил Сашка - носился по салону, залезал между сиденьями, крутил тугой, непослушный руль. Егор приказал сыну играть в другом месте.
- Здесь грязно - видишь? Зацепишься ещё за что-нибудь, новую рубашку порвешь. Иди на улицу.
Он вошел в дом, едва не сорвался на мать, сунувшуюся к нему с вечным 'покушать', и заглянул в зал. Старика там не было. Значит, на кухне. С Диной разговаривает. Поддакивает. Любит он её слушать. Со двора неслись Сашкины крики - он дразнил Жучку, которая гремела цепью и притворно рычала на него. Голоса на кухне усилились - это подключилась к разговору мать, вернувшаяся из прихожей. Смутное раздражение в Егоре усилилось. Он прошел по коридору и встал в дверях.
- А потом думаем всё ж вторую машину взять, - говорила жена. Она немного располнела после родов, но была ещё ничего, держалась. Ей нравилось быть 'при муже'. Егор иногда жалел её - характер непростой, любит как кошка, и деться уже вроде некуда - возраст, да и сын...
- Ага, - сказал он от двери, опираясь плечом о косяк. - Точно, вторую. Вон у него и возьмем. Он же теперь у нас законный автовладелец.
- А что тебе не так?
- Да всё мне не так! Зачем тебе эта рухлядь? Мало на работе с ним прокобенился? Мало под ним повалялся? Вон Сашка уже залез туда, весь грязный как свинья, еле выволок!
- Да какое твоё дело? - отец встал и отодвинул от себя кружку. - Что я его - украл, что ли?
- А откуда он взялся у тебя?
- Списанный он! Списанный, и мной купленный! На свои, заработанные. Копейки у тебя не просил! А Сашка пусть лазает, если хочет - может, человеком вырастет!
Всё это уязвило Егора.
- Здорово, дед! А я тогда кто? - не человек, что ли? А ты? Мать надо в санаторий отправлять, а мы автобусы покупаем!
- Тебя не спросил!
- Егор... - начала жена.
- А ты не лезь!
В общем, поругались. Мать даже расплакалась - жалела всех. Егор ушел курить на улицу, и в это время в кармане у него завибрировал телефон. Звонили с работы, машинально взял трубку. Совершенно трезвый мастер путаным голосом доложил, что умер водитель катка. Да, на объекте. Инфаркт или что там. Приступ. Скорую вызвали. Андрей Владимирович вне доступа. Тело забрали уже, да. Это же несчастный случай на производстве, нужно же комиссию или что нам делать?
- Разберемся, - тяжело сказал Егор и с силой провел левой ладонью по лицу. - Я сейчас подъеду.
Он попытался дозвониться директору, потом инженеру по охране труда - бесполезно. Вспомнилась любимая присказка Владимировича: 'В любом случае - всегда виноват главный инженер'. 'Суки, - подумал он. - В самый сезон как всегда. Козлы. Водку жрать. Никого не найдешь ведь до завтра'.
Он открыл ворота и выехал, едва не задавив курицу, мечущуюся под колесами.
Новосибирск остывал от полуденной жары, но было всё ещё душно, и Егор включил в салоне кондиционер. Перед Барахолкой, как всегда, была пробка. Он стоял в левом ряду и пытался вспомнить этого Васю. Васильич - так все его звали. Мужик как мужик, ничем особо не выделялся.
Егор приехал на объект, когда все уже собрались и сидели в вагончике. На столе стояли две початых бутылки водки, и лежала булка нарезного белого. Рядом, в открытом спичечном коробке горкой белела соль.
'Зачем я поехал? - Мог бы не ехать', - подумал Егор. Он был чужим здесь. Ненужным. Коротко поговорил с людьми. С мастером. Вышел покурить. По привычке окинул взглядом сделанное. Было видно, что рабочие не торопились. Да и куда? Куда торопиться-то. За всё это время до него дважды пыталась дозвониться жена.
Егор выбросил бычок под тополь и поехал обратно. Когда поворачивал на Никитина, вдруг подумал: 'А ему ведь три года до пенсии. Не дотянул Васильич'. Вспомнилось неожиданно, как он мальцом любил ездить на крепких плечах отца. Смеялся, запрокидывая голову, а когда снимали, непременно требовал: 'Батя - подбрось! Ну подбрось!' И летел в небо, к облакам, к солнцу... 'Да что - хуже всех жили что ли тогда? - всё было, - едва не сказал неизвестно кому Егор. - Это сейчас ловчи не ловчи - не выловчишь. Надоело, на хер, хуже собаки - на своих вон срываюсь уже. А потом как Васильич - и всё.'
В Раздольное добрался уже в сумерках - как раз загорались первые огни в домах. Его выбежал встречать Сашка, выглянула мать. Отец не вышел.
Дина была в зале - устроившись на диване, смотрела телевизор. Егор мельком зацепил лицо ведущего, скривился и прошел к себе. Сбросил с себя провонявшую потом рубашку и лег на скрипнувшую кровать в темноте. Когда он уже засыпал, пришла жена, легла, отодвинулась на самый край, демонстрируя обиду. Егор ничего не сказал ей.
Он проснулся раньше всех, как ему показалось - серый рассвет не мог толком пробиться сквозь занавески, но на улице, если прислушаться, можно было различить далекое мычание - это коровы шли из села. Коротко прогремела цепью Жучка. Егор дотянулся до телефона, но тот за ночь разрядился. Пришлось взять с полки часы. Потом он осторожно встал. Попил на кухне квас, ощущая босыми ногами плетеный старый половик, вышел на крыльцо покурить. Снова натолкнулся взглядом на автобус - тот ведь и не делся никуда, так же стоял, чуть покосившись на правый бок. Только салон казался заброшенным, теперь уже навсегда.
Неожиданно для Егора из-за ЛИАЗА вышел отец с банкой краски в руках. На банке лежала плоская кисть и прутик. Увидев Егора, он смутился, но потом молча прошел к забору. Егор постоял, опираясь на перила, вздохнул и двинулся следом.
Отец уже размешал краску и окунул в банку кисть.
- Куда понёсся-то вчера? - не совсем дружелюбно бросил он. - Динка, вон, на нервах вся. Звонит - ты трубку не берешь.
- Рабочий умер у нас, - неожиданно для себя сказал правду Егор. - В конторе никого, дозвонились мне.
- Пьяный, что ль?
- Да нет. Говорят - инфаркт. Теперь инспекция, комиссия... Пятьдесят семь Васильичу было.
Отец вздохнул.
- Все там будем, как говорится. Поедешь сейчас, да?
- Да, пред светлые очи, - криво улыбнулся Егор.
- А я вот видишь, решил забор покрасить, пока Сашка спит. Чтоб впиталось до обеда. К вечеру ещё на раз.
- А сколько времени?
- Да шестой час. Вон, коровы только прошли.
- Подожди, я сейчас, - зачем-то сказал Егор отцу и пошел в сарай искать вторую кисть.
2011-2013г. Новосибирск.