В шестом часу утра я сидела на кухне и пила черный чай-пакетик, заедая его ржаным хлебом. То есть я пила чай и ела хлеб, когда он пришел. Просунув лохматую харю в проем кухонной двери, он издал самодовольно нечеловеческий вопль. Это значило, я клянусь, что это несло примерно такой смысл: жрёшь, сволочь? а я голодный пришел, на ногах ведь еле стою от голода. Я тяжело на него посмотрела, отхлебнула чаю и вздохнула. Он постоял еще несколько секунд, не мигая посмотрел в мои глаза и в мой чай и начал постепенно смещаться в сторону гостиной. Только не это, мелькунло в моем полуспящем мозгу. Эй, крикнула я ему вдогонку, стой, не ходи туда, мать разбудишь! Ради всего святого, иди обратно, молока дам или вот, бери хлеб, сама есть не буду, тебе отдам. Он тупо оглянулся с видом березового полена, солидно повращал глазами и продолжил движение. Его рот начал открываться и оттуда пошел протяжный громкий звук. Мааать, жрать давай. А у матери будильник должен был звонить где-то часа через три.
Вот урод, подумалось мне. За окнами просыпался город, соседская бабка выплескивала помои в огород и прислушивалась к далеким гудкам, доносящимся с лодочной станции.