Аннотация: Этот рассказ состоит практически из одного предложения. Возможно меня обвинят в подражании Пелевину с его "Водонапорной башней", но это всё таки другое
Миг.
Холод стекла вагона метро, к которому ты прижался на секунду силясь закрыть глаза, чтобы не видеть слившиеся чёрные линии проводов, напоминает вдруг о чём-то случившемся очень давно: таком же ощущении, которое дарит вдруг яркий солнечный свет, льющийся с прозрачного неба, когда двери поезда наконец-то распахиваются, и ты сходишь на пыльную платформу - навстречу раннему, ещё прохладному утру, с прилипшим к спине рюкзаком и противно липнущими под коленками джинсами, чтобы миновать милицейский патруль и, не обращая внимания на норовящих ухватить за руку таксистов, подойти к кассе, купить билет на автобус, и перекусив в Макдональдсе, что вошло уже у всех в привычку, - словно для того мы бежим весь год неизвестно от чего и зачем к маленькой привайс мекке южного моря, солнечных скал и белых бликов, - которые дробятся за стеклом автобуса, когда тот внезапно делает очередной поворот, и закладывает уши с непривычки, а возможно в предвкушении, что после того как уже все устроились и помылись по очереди ржавой струйкой воды из бочки на крыше, и наконец, остались только в футболках и шортах, и уже с неизбывным волнением ждут, но никто не произносит это вслух, потому что невозможно даже самому близкому человеку передать что чувствуешь, когда тихо и почти без всплеска уходишь, оттолкнувшись с невысокого угловатого камня, в воду, прозрачную, как бутылочное стекло, с беспокойной взвесью мелких пузырей, которые ещё торопятся наверх - а звуки того мира уже полностью приглушены теми спокойными тонами и прекрасным чувством невесомости и полёта, которые ощущаешь, когда медленно плывёшь над дном, глядя на совершенно другой мир, такой же таинственный, как другая планета; и снова мечется стайка рыб, и колышутся ветки коричневых метёлок водорослей, словно не пропадало это всё из глаз, а стояло видением весь тот бесконечно долгий срок - одиннадцать месяцев - что тебя здесь не было; так же, как и смеющееся лицо женщины - такой знакомой тебе по долгой совместной жизни, вдруг ставшее снова чуть хитрее и моложе, с загадкой в глазах, которая обещает как метеопрогноз: единый на все отпускные дни и остановивший время глянцем яркой цветной фотографии, пусть хоть на тот недолгий срок, что отпущен тебе и таким как ты на то, чтобы купаться, - и сохнуть, - купаться, - и снова нырять в это ласковое, ещё сентябрьское море, и глядя на медленно утопающее за горы солнце, уже шагать по извилистой тропинке с осыпями и колючками, чувствовать немного песка в правом кроссовке, и соль на лице под порывами лёгкого тёплого ветра, который к вечеру совсем успокоился, и уже в сумерках войдя на набережную маленького городка, очутится на вечном празднике дискотеке, где звуки однообразных супермодных ритмов шлягеров нанизаны на терпкий запах подгоревшего мяса, висящий пластами дыма между чёрными силуэтами акаций, осыпанных огоньками лампочек над набережной, по которой пульсирует разнородная пёстрая и чуть пьяная толпа отдыхающих в шортах, белых штанах, без штанов в мокрых плавках; - в соломенных шляпах, кепках, банданах - под полной огромной белой луной, которая висит над бесконечным морем, протянув к берегу дрожащую чудесами неровную мерцающую дорогу, заканчивающуюся или начинающуюся на стыке тёмной гальки и лениво лижущих её волн, и тихий шёпот увлекаемых ими камешков кажется парализует мысли, увлекает куда-то за собой и заглушает даже интимные повизгивания парочек, купающихся нагишом где-то справа в темноте на грани видимости, - ночью, тёплой и уютной, - когда мир кажется собственной комнатой, в которой уже прожил всю жизнь и лишь теперь вдруг заметил, как прекрасен бездонный потолок звёздного неба, потускневшего утром, внезапно, с появлением над морем яркой изумрудной полоски зари, ещё не до конца превратившей чудом восхода тысячи сказок прошедшей ночи в просто воспоминания, а в это время ночь отступает всё глубже в горы, в мокрые извилистые разломы пещер, куда никогда не проникнет свет яркого, словно медного, диска солнца, что поднимается над Кара Дагом, лениво царапаясь об острые вершины и заливая светом - сверху вниз - и делая плоскими большие обломки скал у воды, на одном из которых, распластавшись и уже не имея желаний, можно лежать, трясясь в ознобе, и с кружащейся от впечатлений головой, бросив рядом резинки ласт и маску, такие смешные и ненужные на берегу, но такие незаметные и незаменимые в том сумеречном зеленоватом мире, где длинные нити ставриды идут вдоль берега к неведомым местам нереста, гонимые древним инстинктом, но всё же не более древним, чем эти скалы, исполинской стеной вырастающие из воды, обрамляющие мир, нет, ГРАНИЧАЩИЕ на стыке нескольких миров: водного, сухопутного и воздушного, - и на этом стыке, словно в главной точке пространства, той точке, что так внезапно и всего на миг - на бесконечно долгий миг - стала главной точкой вселенной, и в ней НАХОДИШЬСЯ ты, хотя тебе сейчас кажется - ТЕРЯЕШЬСЯ в этом огромном мире, и это немного страшное, но почему-то приятное ощущение найденности-потерянности балансирует на грани свершения какого-то гигантского откровения: вот-вот и станет ясно, и ощущение станет осознанием - в любой точке мира и в любой миг ты одинок и пуст, как и всякий центр, в котором уже не чувствуется давления, ...потому что двери внезапно раздвигаются вправо и влево, потерявшее вес тело зависает на миг падения на освещённую ярким светом подземную платформу.
У тебя есть бесконечно долгий миг.
А потом рефлексы выпростают вперёд руки, которые примут на себя удар. Людская толпа дважды обтечёт тебя в своём извечном движении туда и обратно. Невнятный голос механической женщины объявит, что двери закрываются.
И нужно будет лишь привычно встать. Отряхнуть пыль с одежды. Посмотреть вслед уходящему во тьму поезду. И повернувшись, остаться бесконечно долго ждать следующего, который должен обязательно вынырнуть из тьмы...