Аннотация: Рыцари уходят на войну, а леди... Им не предлагают выбирать.
Они прощались, как прощаются навсегда. Путь рыцаря - служить государю и стране, а путь леди...
Маленький отряд, идущий в столицу, должен был покинуть город еще до рассвета. А до рассвета - целая ночь, которая может наполниться как счастьем, так и отчаянием.
Эти двое понимали, чем может закончиться война. И все же путь рыцаря...
- Ты забудешь меня? - с удушливой тоской шептала леди, и ей качали головой, целуя тонкие и почти детские руки. Пальцы тонули в чужих ладонях, сложившихся лодочкой, пытаясь отогреться, а лоб послушно склонялся перед сухими и горячими поцелуями.
По маленьким пальцам стекали слезы.
- Ты забудешь меня, - утвердительно и зло шептала леди, сминая в кулаках длинные волосы и подставляя лицо молодой луне, а ее тянули от окна и пытались спрятать, не дать небесной колдунье выпить блеск глаз и румянец кожи.
Она плакала горько и безысходно, она клялась в вечной любви, она грозилась поехать следом... Наивность и горячность юности, светлая и глупая.
Переплетенье рук, перемешанные с бело-льняными русые волосы да взгляды, то робко глядящие над плечом в чужое лицо, то устремляющиеся вверх, к потолочным балкам, к тонким трещинкам, паутиной расползшимся по беленым стенам, то к оконной раме, посеребренной бледным светом.
Рыцари возвращаются, знала леди и сама прижимала грубые от мозолей пальцы к губам.
Леди выходят замуж - это известно любому рыцарю, как и то, что война, на которую идешь добровольно, редко заканчивается возвращением в родной дом.
***
Цветы, вплетенные в светлые волосы, давно превратились в сухую, пахнущую соломой пыль: даже если хранить их у самого сердца, в бою их изломает так же, как ломает и более крепкие людские тела. Руки забывают мягкость тех русых кос и не желают запоминать чужую, лицо грубеет от ветра, солнца и времени.
Идут года.
А где-то там - она, светлое воспоминание, кусочек спокойной жизни, покинутой ради чести рода, ради своей, мало кому интересной, совести. Как могло бы обернуться все, если бы эти две незримые субстанции перевесила любовь? Та любовь, о которой все еще порой поют менестрели? Никак бы не было, и тебе это известно.
Война затихает, но вернуться не хватает сил. Или воли. Кто скажет точно, кроме собственного разума, перед которым быть честным сложнее всего?
И снова дорога, тяжесть оружия в руке и очередная битва.
И все же...
Богиня путей, многоликая, бесконечно мудрая, все расставляет по местам. Не всем дано оказаться в нужный час в нужном месте, но когда это случается, рыцарь ты или нет, живет ли вместо души сосущая пустота и усталость, перестает быть важным.
***
Она стоит перед алтарем, слишком бледная, чтобы казаться счастливой. Словно много лет назад руки ее беловолосого счастья не уберегли от взгляда небесной колдуньи, и теперь ревнивица-луна выпила из своей жертвы все силы.
Или виной тому драгоценные украшения, обвившие руки и шею невесты? Тусклый блеск металла, колкий - камней, оправленных искусно навитыми узорами, переплетающимися в герб жениха - расправившего крылья сокола.
Невеста не поднимает глаз: покорность - то, что запомнила вся ее сущность за пролетевшее время. Но стань тяжелое платье оперением, а рукава - крыльями, только б и видел ее жених. Бежать некуда и никто не ждет, но не это ли свобода - мчаться без оглядки, дальше и дальше от ненавистного долга?
Рука сжимает перевитое жемчугом запястье. В ушах, а затем и на губах - слова клятвы, а в груди сжимает безысходность. Вот и все. Пути наза...
Скрип дверных петель обрывают ее на последних словах, сказанных уже беззвучно и наполовину перевранных. Их перекрывают другие, требовательные, твердые и злые, заглушенные шлемом и шелестом покидающего ножны клинка.
Никто не отдает свою собственность, свою долгожданную игрушку без боя.
Мало кто бросится в этот бой, имея за спиной лишь захлопывающуюся дверь и еще одного противника. Но эти рыцари...
Странно ждать от них благоразумия.
***
Она дрожит, обхватив себя за плечи перемазанными в крови руками: тот, кто хотел ее, умер быстро, не заплатив того, что причиталось за все им совершенное. Она хотела бы получить плату, она мечтала об этом долгие годы, она...
Она смотрит на приближающуюся фигуру, закованную в запыленные, испачканные латы с отчеканенной гибкой гончей на груди, и рвет жемчужные нити, обвивающие шею удавками.
Меч опускается на стертые множеством ног каменные плиты. Усталый рыцарь преклоняет колено: падает, ловя руками края скамей по обе стороны от себя, и не смеет поднять головы. Пот заливает глаза. Именно пот, из-за него их так жжет, что хочется скорее утереться, содрав этот шлем.
Спина содрогается, когда руки снимают его - чужие, но те самые руки, а на плечи падают, рассыпаясь завивающимися колечками, белые, обожженные солнцем тысячи дорог волосы. Перед глазами плывет, но уже не от жжения и, небо тому свидетель, от слез. Просто слишком больно в боку, и по бедру разливается мертвенный холод.
"Скоро перестанет болеть," - отупело вспыхивает и угасает ломкая мысль.
Скоро станет возможным снять тяжелый металл и лечь, не думая больше ни о чем, закрыть глаза и не гнаться за врагами в попытках убежать от себя. Больше никаких битв. Все долги оплачены, и честь рода придется по-своему защищать племянницам и племянникам, а не глупым рыцарям.
Свобода.
Голова склонилась ниже, падая лбом на подставленные ладони.
- Я ждала тебя.
Уже не такие маленькие. Они даже не дрожат и легко держат рыцарственную голову и, кажется, пытаются, переложив ее на плечо, поднять все тело.
- Глупая, - шевелятся губы, - лучше пусти.
- Я знала, что ты не забудешь.
Верно. Иначе и быть не могло. Но кто знал, что все закончится... так?
В белые волосы капают слезы.
- Ты не могла погибнуть, оставив меня здесь. Одну. И ты пришла, моя леди. А я... а я больше никуда тебя не отпущу.
***
Летний день клонится к закату. По комнатам старого замка гуляет ветер, но в такой душный июль это становится благословением.
Леди пришла неслышно, застав свою беловолосую судьбу в кресле у окна. Сквозняки и жара попеременно замучили ее, беспокоя старые раны, и теперь с подлокотников кресла на пол спускались края теплой накидки, вышитой золотыми дисками солнца и гибкими гончими.
Она не стала ее будить и так же тихо села у ног, положив голову на колено и глядя на горящее свежей кровью небо.
Она прощалась, как прощаются навсегда. Но, как и всегда же, до следующего рассвета.