Шульчева-Джарман Ольга Александровна : другие произведения.

Сын весталки глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Какие перспективы открываются перед молодым врачом, патрицием Каллистом, прямым потомком бога Асклепия через его сына Махаона, прошедшим обучение в знаменитой Косской врачебной школе и возвратившимся в родную Никомедию, бывшую столицу Римской империи? Оказывается, что - никаких. Дядя Каллиста, благородный и умный человек, сослан за увлечение неоплатонизмом - это только повод для желавших заполучить его имение родственников императора-христианина Констанция - и умер в ссылке. Каллиста гонят прочь отовсюду - но единоверцы не хотят навлечь на себя гнев императора и не желают приютить юношу в асклепейоне. Только христианин Кесарий, младший брат Григория (будущего великого Богослова) не боится опалы и помогает Каллисту. Между молодым язычником-эллином и молодым христианином - пока еще некрещеным - завязывается крепкая дружба, которой суждено вынести много испытаний. Они просто друзья - Кесарий далек от того, чтобы навязывать свои религиозные убеждения племяннику репрессированного христианами философа Феоктиста. У них и так много общего - образование, интересы, и самое главное - медицина. Они оба - врачи.Христианин и язычник-эллин еще могут быть вместе - и среди преподавателей Афинской Платоновской Академии, и при дворе императора. И, если Академию в Афинах заканчивает Григорий, будущий Богослов, то его младший брат, Кесарий, становится не просто врачом, но врачом придворным, самостоятельно сделав головокружительную карьеру при дворе императора Констанция, где никто не ждал провинциала с гортанным каппадокийским акцентом и без связей. Кесарий - не просто карьерист из глубинки. Он - римский гражданин до мозга костей, когда речь идет о законе и о справедливости. Это роднит его с братом Григорием, таких разных сыновей кроткой, настрадавшейся за свою жизнь Нонны, и сурового епископа Назианза Григория Старшего, бывшего язычника-ипсистария, а так же в прошлом - всадника из Британского легиона. Отец и младший сын непримиримы, и словно являют собой арианскую пропасть между лицами Троицы, равночестность Лиц которой отстаивают своими риторскими, философскими и организаторскими талантами Григорий из Назианза и его друг, Василий, которого потом назовут "Великим". Если Каллист счастлив в любви к христианке-акушерке Финарете, то любовь Кесария к сестре Василия - диакониссе Макрине - изначально трагична. Впрочем, и Василий Великий, и Григорий Богослов - совсем не суровые Отцы церкви, сшедшие с икон, с бородами и нимбами, а молодые люди, увлекающиеся философией Плотина и трудами Оригена. Еще менее похож на святого отца Рира, будущий Григорий Нисский, расстрига, ушедший из чтецов и вернувшийся к риторской деятельности, а также к постоянным подколкам и шуточкам над Василием, своим старшим братом. Делегация сирийцев к Василию, однако, была вовсе не подстроена Рирой, и всем повезло, что молочный брат Кесария Салом, раб, знал сирийский. Впрочем, Салом похож и на Кесария, и на Григория Старшего, и для большинства людей уже не секрет, что он - родной сын епископа Назианза, но суровый отец не только не дает ему вольную, но и крайне жестоко относится к нему. Освободить брата - мечта Кесария с детства. Но для этого надо самому освободиться от патриархальной власти отца. Кесарий недалеко от своей цели - он уже стал членом Сената и архиатром Нового Рима, и его теперь заботит еще одна мысль: как подать апелляцию императору и вернуть Каллисту отобранное в казну поместье. Но драматическая интерлюдия, связанная с воцарением императора Юлиана, прозванного язычниками "Философом", а христианами - "Отступником", переворачивает жизнь обоих друзей. Несмотря на гнев отца, Кесарий остается при дворе. Он обласкан императором, и ему остается одно: на публичном диспуте признать себя побежденным его философским гением и отречься от Христа. Но Кесарий и здесь поступает, как римлянин. Он ведет диспут не как восточный льстец, а как честный и свободный человек - и побеждает в нем. Император Юлиан в ярости. Кесарий теряет все и должен отправиться в ссылку - пожизненно. За ним добровольно следует его друг, язычник Каллист. Враги хотят уничтожить Кесария - но его, тяжело заболевшего, лишенного всех средств к существованию (даже инструменты у него конфискованы!) укрывает пожилая спартанка, христианская девственница, диаконисса Леэна, выдав его за своего взрослого сына, за что ей приходится поплатиться своим статусом. Ее заботами и искусством Каллиста Кесарий поправляется в имении, которое находится рядом с конфискованным имением дяди Каллиста. По оговоркам и рассказам племянницы Леэны, юной Финареты, тоже, кстати, изучавшей медицину, выясняется, что Леэна была обручена с Пантолеоном, придворным врачом Диоклетиана, впоследствии - мучеником Пантелеимоном. История детства Леэны становится отдельной повестью, вплетаясь в ткань повествования.
    Первый роман из серии "Врач из Вифинии" - Сын весталки - вышел в свет в московском издательстве "Летний Сад", его можно купить на ОЗОНЕ
  
  
  
  1. О ТОМ, КАК МИТРОДОР ВЫПОЛНИЛ ВОЛЮ АСКЛЕПИЯ.
  
  - Клянусь Аполлоном врачом! Кесарий! Он и в самом деле собирается лезть в воду!
  Кесарий ничего не отвечает - он смотрит в сторону реки, слегка откинув голову назад, так, что темные густые волосы опадают на плечи. Каллисту вдруг кажется, что его друг похож на Диониса. Но виноградных лоз вокруг них нет, только над узкой и крутой тропинкой среди глыб желтоватого потрескавшегося известняка ледяной северный ветер поднимает облако пыли.
  - Подойдем ближе, Каллист, - говорит, наконец, Кесарий, слегка улыбаясь. - Может быть, ему понадобится наша помощь.
  - Ты что же, Кесарий, опасаешься, что с нашим здоровяком случится припадок или судорога? Он же сам говорил нам, что Асклепий...
  Но Кесарий снова не отвечает Каллисту и направляется вниз, к воде.
   Кукла, любимая кукла, черноволосая, с голубыми глазами. Алое покрывало, белый хитон. Поверх покрывала - корона, царский венец, сплетенный девочкой из белой акации.
  А на покрывале, алом словно кровь, вышито имя куклы... кривые стежки, белая нитка - девочка сама вышила имя своей любимицы. Куклу зовут Валерия-императрица.
  Женщина вздрогнула, пробуждаясь от сна.
  'Вам плохо, госпожа Леэна?'
  'Нет, Верна. Я задремала'.
  'Вы кричали во сне. Вам опять снился тот страшный сон?'
   Что за ветер! От него у Каллиста даже слезы выступают на глазах! Плащ продувает насквозь, даже фригийская шерсть не защищает от этого мороза. Еще немного - и Сангарий замерзнет, того и гляди. Там, во Фригии, таких морозов нет - Фессал писал ему, что в Лаодикии климат мягче, чем даже на Косе и его родном Лемносе. Ах, Фессал, Фессал, что Каллист делал бы без твоего подарка - плаща и шерстяного хитона! Замерз бы насмерть в эту зиму! Скоро вернешься из своей поездки назад в Никомедийскую врачебную школу, наверное, уже не будут тебя старшие ребята звать 'Телесфором'(1) (СНОСКИ ВНИЗУ) - все-таки учился на офтальмика (2) в Лаодикии. Надо написать, чтобы глазных мазей, коллириев, не забыл привести, а то ведь забудет. 3
  В небе ни облачка - как весной! - но его лазурная беспредельность пуста и холодна. И птицы, и камни, и люди - все устали и тоскуют по настоящей весне.
  Народ собирается от хлебной раздачи у ворот Никомедии. Хлебом запаслись на день - теперь на зрелище спешат. Римские граждане! Еще помнят, что это была столица при Диоклетиане.
  Двое мальчишек - русый и черноволосый - карабкаются на большой плоский камень. Их мохнатый пес лает, встав на задние лапы, опираясь передними на осыпающийся известняк и поднимая морду с умоляющими влажными глазами вверх.
  'Моя Вифиния - дивный край,
  Такого нигде не найти,
  Не найти...'
  - поет темноволосый. Ему лет десять, он худенький и быстрый. Его младший брат-погодок кивает круглой головой в такт.
  
  
  ...Евсторгий говорил её отцу, она слышала, спрятавшись за дверь:
  'Он у меня рыжий, да. В мать пошел. И оспины на лице. Когда оспа-то была, Леонта заболел, Эввулион его выходила, ночей не спала. Все боялась, сначала, что умрет, а потом, что некрасивым останется. Я говорю ей - оставь, у мужчины не на лице красота, а она - что ты понимаешь! А потом заболела сама...умерла...да, Леонид, видишь, а я не заболел...я потом понял - у меня же коровья оспа в детстве была, ну, я же рос у деда в латифундии, совсем в деревне, считай...вот и не заболел. А Эввулион свою похоронил...'
  Девочка побледнела от гнева. Отец сговаривает её замуж! За кого?
  'Я пойду в весталки, папа!' - завопила она, вбегая в таблин.
  'Что за непослушная девчонка!' - воскликнула мачеха, прижимая руку к животу.
  'Конечно, в весталки!', - сказал отец, лаская её. - 'Мы ждём письма из храма Весты. Евсторгий, посмотри-ка - а это моя дочка, ей восьмой год!'
  'Рыженькая!' - засмеялся высокий патриций с глубокой складкой между густых бровей.
  
  О, утопающая в масличных садах по весне Никомедия, древний вифинский город, Диоклетианова столица Римской империи, беспечно и вольготно раскинувшаяся на побережье Пропонтиды - Мраморного моря! Здесь и зимой бьют горячие подземные ключи, здесь и весной дует суровый Аркт.
  'Построил себе император дворец
  У моря, у моря,
  Лазурного моря...'
  С берега Сангария дворец тоже виден. В тяжелое время пришел к власти этот фракийский солдат, сын вольноотпущенника, Диокл, ставший императором Диоклетианом.
  Древняя вифинская земля хорошо помнит его орлов - он в смутные годы железной рукой удержал Римский мир от катастрофы и назвал столицей город Никомеда на берегу Мраморного моря. Пусть далеко старый Рим и рядом - Рим Новый, город Константина, но дворец Диоклетиана по-прежнему высится над берегом - словно огромная сторожевая башня или гигантский опустелый муравейник.
  Окна дворца обращены к морю. Теперь в нем нет роскошно разодетых придворных вельмож и мускулистых легионеров императорской когорты - три четверти века минуло, и теперь там сидят скучные чиновники, там суды, таможня. А в правом крыле, что выходит на море - приемная архиатра (3), клиника и библиотека.
  Но помнит, помнит Никомедия свою столичную славу, которую ей даровал великий Диоклетиан, взойдя на императорский трон в давние смутные годы. Больше семидесяти лет назад. До Константина.
  Бело-сизые чайки носятся над морем, взмывают вверх, потом бросаются вниз, припадают к воде и кричат:
  - Хи! Ро! Хи! Ро! Хи-ро-хи-ро-хи-ро!
  'О, пой душа моя,
  Пой, моя флейта!
  Розы и мальвы,
  Море и сосны'.
  
  'Это всё проделки Финареты', - говорит раб Верна старческим скрипучим голосом. - 'Она куклу оставила на скамейке... будто не знает, что...'
  'Финарета не виновата', - говорит Леэна. - 'Она не должна всё время помнить о причудах бабушки...'
  Она наливает себе сирийский нард. Кукла Валерия... Она отдала её Леонте, и он положил куклу в карман плаща - синего, как небо.
  
  
  'Понимаешь, Леонта, - сказала она, - это самая моя любимая кукла. Я с ней попрощалась. Мне было её жалко - с ней бы никто так не играл, как я играла. Она бы грустила'.
  'Теперь ты будешь грустить без неё!' - улыбнулся рыжий Леонта, придвигая скамью к её маленькой постельке. - 'Оставь её себе!'
  'Нет, Леонта, - серьёзно сказала девочка. - 'Я уже попрощалась с ней. Теперь у меня будет другая жизнь - после того, как ты меня вылечил, и я проснулась'.
  Леонта держал куклу Валерию в левой руке, а правой щупал пульс девочки.
  'Ты ещё слаба, Леэна, - сказал он. - Посмотри-ка, разрез на шее уже заживает. Останется маленький шрам'.
  'Это ничего, - сказала девочка. - Это красиво. Как у амазонок!'
  Леонта рассмеялся и сказал:
  'Ты сама как маленькая амазонка! Я приду потом, приду завтра, и тогда заберу куклу. А пока играй с ней'.
  'Как ты не понимаешь, Леонта! - возмутилась девочка. - Я уже попрощалась с ней. Я как будто умерла для неё. Она понимает. Она всё понимает'.
  Леонта улыбнулся и кивнул, всё ещё не убирая куклу.
  'Мы всё равно обручены, - примирительно сказала девочка. - Кукла будет у тебя до нашей свадьбы. А потом я буду весталкой, моряком или гетерой. Ты хочешь стать моряком? Тогда мы можем вместе плавать по морю'.
  'Моряком? - в голосе юноши появился призвук неисполнимой мечты. - Моряком - нет, меня очень укачивает на корабле. Я мечтал быть флотоводцем. Но не переношу малейшей качки. Поэтому решил учиться врачеванию'.
  'Я вырасту, мы поженимся, и я вылечу тебя от морской болезни, и мы сможем стать моряками. Только одно условие - мы возьмем Верну. Это мой друг, мне его папа подарил, когда мне исполнилось три года. Он у нас дома родился, поэтому он не просто раб, а Верна (4)'.
  'Верну мы возьмем обязательно', - согласился Леонта. - 'Но как же весталкой...'
  'Сейчас меня не взяли в весталки, потому что у меня мама уже умерла, так они в письме и написали - и после этого я и заболела, потому что очень хотела быть весталкой, а мачеха сказала, что что я никогда не буду. А они красивые, весталки. Они все время как невесты - у них волосы на семь кос копьем расчесаны, и они священный огонь хранят. Ты же мне разрешишь так ходить каждый день, как невесте? И я огонь буду хранить. Он священный, поэтому наш корабль не сгорит. Ну и Верна присмотрит, если что'.
  'Верна - отличный парень, судя по всему, я хочу с ним подружиться', - ответил девочке Леонта.
  'Я немного поправлюсь, и вас познакомлю! Только ты не забудь куклу. Это моя любимая кукла'
  'Хорошо', - ответил тогда Леонта и положил куклу Валерию в карман плаща.
  
  У мальчишек нет флейты, и младший брат насвистывает под песню черноволосого.
  
   Мохнатый пес подвывает. Он уже забрался на камень и сидит рядом с маленькими хозяевами - ждет зрелища.
  У реки, на шелковистом, словно хранящем воспоминания о нежной вифинской весне песке, дрожащие от холода рабы в коротких туниках натягивают простыни для купальни, отгораживая своего хозяина от любопытных взоров с каждой минутой растущей толпы зевак.
  Розовощекий, кудрявый толстяк, похожий на еще не состарившегося Силена, торжественно разоблачался от своих многочисленных одежд на виду у взволнованной публики. Он не только не выказывал какого бы то ни было неудовольствия из-за столь большого стечения людей, но благостно и покровительственно улыбался, поворачивая свою крупную, умащенную благовонным маслом голову направо и налево, что еще более роднило его с эллинским лесным божеством.
  - Он всю Никомедию собрал на это представление, - проворчал Каллист.
  Здесь были и городские бездельники - наверно, тащились за странной процессией еще из самой Никомедии, и уличные мальчишки из свободных бедняцких семей с веселыми мохнатыми собаками, и недавние вольноотпущенники в тогах, шляпах и деревянных башмаках. К ним живо присоединялись другие простолюдины, после только-только закончившейся у городских ворот хлебной раздачи, стремившиеся насладиться бесплатным зрелищем.
  Тем временем толстяк-Силен приветливо помахал рукой стайке девушек, закутанных с ног до головы в теплые покрывала - от стыдливости и от холода - и они, совсем смутившись, попробовали отвернуться, вполоборота отступая на несколько шагов вверх по берегу, но при этом не спуская с силенообразного купальщика своих черных, искрящихся любопытством глаз. У одной из них от ветра слетело покрывало, и огненные пряди несколько мгновений бились над ее головой, подобно языкам пламени, пока подруги помогали ей справиться с неожиданным пожаром.
  Завидев Каллиста и Кесария, молодой Силен снова улыбнулся, обнажая безупречные белые зубы и начал речь, величественно взмахнув рукой, как истый ученик прославленного ритора Либания, что полжизни прожил в Никомедии, прежде чем уехать в Новый Рим, а затем на родину, в Антиохию:
  - Трижды благословенный Асклепий Пэан явился мне в прошлый день Зевса в сонном видении и милостивным гласом спросил меня, желаю ли я исцелиться от гнетущего меня недуга.
  - От какого недуга? - благоговейно спросил кто-то из толпы по-гречески, но с сильным вифинским акцентом - должно быть, кто-то из сельских жителей.
  Розовощекий толстяк не удостоил его ответа и вдохновенно продолжал:
  - 'О Митродор!' - сказал мне Асклепий Целитель, Асклепий Спаситель, Асклепий Сотер, - и как сладко было мне, смертельно больному, слышать его божественный, бессмертный голос и видеть движение его спасительных уст, произносящих мое имя! 'О Митродор!' - так сказал он, Асклепий Мегас, великий Асклепий, хранитель Пергамона и спаситель Рима от чумы, солнце Трикки и хвала Эпидавра, песнословимый от Египта до запада Африки!
  - Ну, теперь-то уже не так, как до Константина, - проворчал старческий голос из толпы.
  - 'О Митродор!', - возопил толстяк, в третий раз цитируя речь своего ночного видения. - Он рек сие - и само то дело, что его божественные, целительные уста произносят мое имя, было весьма утешительно для моих многострадальных тела и души, раздираемых болезнями - 'Искупайся в Сангарии, священной вифинской реке в ближайшие дни, и твои недуги оставят тебя, и ты совсем позабудешь о своих мучительных, бессонных ночах, полных страданий'. Так он сказал, целитель страждущих Пэан! И я, по слову его, здесь - не устрашает меня ни холодный ветер, ни насмешки, ни запреты властей, касающихся древнего благочестия. Я чаю скорого избавления от своих страданий, о Асклепий Мегас!
  Митродор с этими словами скинул с себя нижний хитон из дорогой тонкой материи и, не растираясь, вбежал в воду. Толпа ахнула.
  - Я знал, что он здоров, но не думал, что до такой степени, - пробормотал Каллист себе под нос, наблюдая, как Митродор, подобно диковинному египетскому водяному коню гиппопотаму, плещется в воде. - Кесарий, клянусь Пэаном, ты напрасно о нем беспокоился. Зачем только мы вышли из дома в такой холод? Сидели бы сейчас с тобой у очага, пили бы вино...
  Он обернулся, удивленный молчанием друга. Кесария рядом с ним не было.
  - О чудо! - неслось тем временем с воды. - Воды кажутся мне теплыми, словно в летней купальне! Поистине, посрамлены все неверующие силе твоей, Пэан!
  Пытаясь подавить с каждым мгновением растущее раздражение от доносившихся до него восклицаний Митродора, Каллист направился к стайке девушек. Среди нее царил переполох, с которым небезуспешно справлялся Кесарий, высящийся среди перепуганных созданий, как маяк на Родосе.
  - Это только обморок, - услышал Каллист его ровный голос. - Она не умерла.
  - Видишь, Нимфодора, я тебя сразу сказала, что это просто обморок, - затараторила рыжая девушка, присевшая на камень и держащая на коленях другую, худую, с длинным некрасивым лицом, и давая ей нюхать какой-то пузырек. Кесарий, склонившись над девушкой, взял ее за запястье, щупая пульс.
  - Дитя мое, - проговорил он ласково, - дитя мое, очнись.
  Девушка медленно открыла глаза - огромные, цвета зрелого меда. Он влил ей в рот несколько капель душистой настойки.
  - Мы больше не возьмем тебя никогда с собой, Архедамия, - жестко сказала подруга Нимфодоры, прищуриваясь и морща носик. - Ты нам все всегда портишь. Если у тебя больное сердце, то мы-то почему должны страдать?
  - Перестань, Гиппархия! - возмущенно проговорила рыжая, вытирая краем своего светлого покрывала слезы Архедамии.
  - Ты тоже не послушалась госпожу Леэну и прибежала сюда, - заметила Нимфодора. - А ты мне мою куклу принесла?
  Финарета побледнела.
  - Забыла! - визгливо вскрикнула Нимфодора. - Я больше никогда-никогда-никогда тебе не дам моих кукол!
  - Бабушка... - прошептала рыжая девушка, бледнея с каждым мгновением больше, чем Архедамия на её руках. - Бабушка... увидит куклу...
  - И накажет тебя! Очень хорошо! - назидательно сказала Нимфодора.
  - Нет... ей станет плохо с сердцем... - проговорила Финарета, и неожиданно добавила твёрдым голосом: - А ты дура, Нимфодора!
  - Прекратите, - весомо проговорил Кесарий, и наступила тишина, в которую ветер с реки отчетливо принес ликующее:
  - Всяких целителя болей, Асклепия петь начинаю!
  - Тьфу, - произнес в сердцах Каллист, обнаружив свое присутствие.
  Кесарий обернулся к нему.
  - Этой девушке стало плохо, Трофим заметил и позвал меня,- сказал он.
  Каллист тоже взял Архедамию за запястье. Пульс плохой - словно конский галоп. Ей не на берегу в мороз гулять надо, а в Пифии Вифинской или в Астаке (5) серные ванны принимать.
  Архедамия смотрела то на него, то на Кесария своими глубокими, печальными глазами. Она была некрасива до жалости - скуластое лицо, неровные крупные зубы. 'Словно жеребенок-последыш', - подумал Каллист. Рыжая девушка заботливо укутывала ее в покрывало, исподлобья кидая на Гиппархию осуждающие взгляды. Присутствие Кесария и Каллиста явно удерживало их от словесной перепалки.
  - Трофим! - позвал Кесарий. От ближнего валуна отделился раб в двух шерстяных туниках и поспешил на голос хозяина, то и дело оборачиваясь на купальщика.
  - Найди повозку или носилки! - приказал Кесарий. - Эту девушку нужно отнести домой.
  - О нет! - умоляюще воскликнула Архедамия, и слезы заструились по ее впалым щекам. - Пожалуйста!
  - Ее будут ругать дома, если узнают, что ей стало опять плохо, - объяснила Гиппархия. Рыжая девушка энергично кивнула:
  - Их дом неподалеку. Мы ее сами отведем.
  - Вон их дом, - с готовностью показала Нимфодора Кесарию на большой особняк, окруженный облетелым виноградником, в отдалении, на этом же берегу реки, - Ее отца зовут Ксенофан, - добавила она.
   - Я хочу встать, - неожиданно резко проговорила Архедамия. - Отпустите меня!
  Она оттолкнула руку Кесария, оперлась на плечо рыжеволосой подруги и, тяжело дыша, выпрямилась.
  - Я отведу тебя домой, Архедамия, - сказал Кесарий.
  - Нет! - воскликнула рыжеволосая. - Вы только сделаете хуже. Пожалуйста, не надо! Если ее отец узнает, что ей стало плохо...
  - Идите, идите отсюда! - вмешалась в разговор рабыня в шерстяном покрывале, очевидно, кормилица Архедамии. - Не надо нам тут всяких проходимцев!
  - Мы - врачи, - сказал Кесарий.
  - Знаем мы вас, врачей, - проворчала кормилица, отстраняя Кесария. - Толку от вас никакого, только деньги берете. Идем, дитя мое, пока нас не хватились!
  Архедамия, поддерживаемая с двух сторон кормилицей и рыжеволосой подругой, медленно пошла по тропинке среди валунов.
  - Трофим, - сказал вполголоса Кесарий рабу, - иди за ними, и, если что-то случится, зови меня.
  Каллист смотрел им вслед, вспоминая, где он мог видеть Архедамию. Нет, его никогда не приглашали к ней - у него, помощника архиатра Никомедии хорошая память на больных. Ее отца зовут Ксенофан...постой-ка, какой-то Ксенофан хотел недавно пригласить врача по поводу головной боли у своей дочери. Каллист послал Фессала, тот пришел назад нескоро и такой воодушевленный - говорил, что после беседы с ним больной девушке стало намного легче. Посидоний еще сказал тогда, что ей наверняка легче стало, когда Фессал беседу прекратил. Старшие ученики все время подсмеиваются над незадачливым лемноссцем...
  - Мы даже не успели еще повидать Леонтия архиатра, - проговорил вдруг Кесарий. - Как он себя чувствует?
  - Так себе...неважно. Он ждет нас завтра после полудня, будет рад тебе.
  ...Вечерами Каллист, отпустив учеников, часто заходит в кабинет архиатра Леонтия, и они за чашей терпкого лесбосского вина разговаривают о философии и медицине, о триаде философа Плотина и об онках-частицах врача-философа Асклепиада. Асклепиада здесь называют не по имени, а просто - 'Великий Вифинец'.
  Он известен на всю экумену - отвергший учение Гиппократа и создавший свою собственную школу в Риме вифинский врач, друг Цицерона2, и сам - оратор, Асклепиад Вифинский.
  Если покопаться в родословной, вполне может оказаться, что Асклепиад с Каллистом - родственники. Асклепиад родом из Прусы-на-море, а родня Каллиста по отцу - тоже из тех краев. А мать Каллиста с острова Кос. Ее брат, Феоктист, в молодости поселился в Вифинии, получив неожиданное наследство недалеко от Никомедии. Здесь вырос и его племянник Каллист, уехавший потом на Кос - учиться медицине.
  - Итак, ты полностью отвергаешь учение Великого Вифинца, дитя мое? - говорил Леонтий врач, смеясь в седую бороду. Он называет всех учеников - 'дитя мое', и порой обращается так даже к своему помощнику.
  - Нет, конечно. Лечить безопасно, легко и приятно - разве не должен каждый врач стремиться к этому?
  Леонтий неспешно кивает, соглашаясь со словами Каллиста или же со своими долгими мыслями. Он сидит в старом кресле, обитом плотно тканой ликийской шерстью, а ноги его укутаны одеялом из заячьих шкурок. Архиатр Леонтий всегда мерзнет - даже летом он одевает под хитон тунику и никогда не расстается с плащом. Плащ у него тоже из ликийской шерсти, некрашеный, старый - местами уже протерся.
  - Не к лицу старику роскошь, - говорит он.
  Они пьют из серебряных кубков - у него не водилось никогда стеклянной посуды.
  - Мы не при дворе Диоклетиана, - шутит он. - Говорят, там меньше трех золотых перстней на одной руке носить считалось нищетой. Для мужчин, ты подумай, дитя мое! Мужчина с тремя золотыми перстнями - да это не муж, а евнух. И еще серьги некоторые носили. Представь себе. А уж про одежды я не говорю - шелка, виссон тончайший, пурпур... Роскошный был у него двор, роскошный...Константин против него был аскет. Он когда юношей в почетных заложниках у Диоклетина был - чтобы отец восстание на Оловянных островах не поднял, шутка ли, Британский легион у Констанция Хлора был под началом, и любили его солдаты - так вот, когда Константин здесь жил, кажется, вот в этом крыле его комната и была, он от тоски по родине сильно занемог. Тошно ему было от этой восточной роскоши! Да он вырос в Британии, там нравы попроще, а характер северные ветра воспитывают получше нашего теплого Нота... Там, говорят, даже снег выпадает и лежит. Ты ведь читал про зиму у Овидия, дитя мое?
  Видел я сам: подо льдом недвижен был Понт необъятный,
  Стылую воду давил скользкою коркой мороз.
  Мало увидеть - ногой касался я твердого моря,
  Не намокала стопа, тронув поверхность воды.
  Если бы море, Леандр, таким пред тобой расстилалось,
  Воды пролива виной не были б смерти твоей!
  В эту погоду взлетать нет силы горбатым дельфинам
  В воздух: сдержаны злой все их попытки зимой.
  Сколько Борей ни шумит, ни трепещет бурно крылами,
  Все же не может поднять в скованных водах волну.
  Так и стоят корабли, как мрамором, схвачены льдами,
  Окоченелой воды взрезать не может весло,
  Видел я сам: изо льда торчали примерзшие рыбы,
  И, между прочим, средь них несколько было живых.
  Так, едва лишь Борей могучею, грозною силой
  Полые воды реки, волны на море скует,
  Истр под ветром сухим становится ровен и гладок
  И по нему на конях дикий проносится враг.
  - Бр-р, - ежится Каллист. Он не любит читать латинских поэтов, отчасти оттого, что плохо знает этот варварский язык. - Кажется, и у нас скоро снег выпадет, а Пропонтида замерзнет. Будем на Кос пешком ходить. Погода очень изменилась за последние годы, вы не находите, Леонтий архиатр?
  - Вчерашние наши гости, что привели больного с водянкой, вифинцы из деревни близ Зимней бухты3 убеждали меня, что это боги гневаются на нечестие христиан и все идет к тому, что весна никогда не наступит, - смеется Леонтий. - В деревнях народ суеверный, до сих пор думает, что христиане детей едят по ночам.
  - Да, поселяне - это особый разговор. Они и слыхом не слыхивали, кто такой Плотин, а, услыхав, непременно бы спросили - от чего этот Плотин помогает, если ему жертву принести? - пренебрежительно передергивает плечами Каллист. - Вся их вера - смесь суеверий, никакой философии. А их жрецы - что за темные, алчные люди... Философия - удел немногих, как эллинов, так и христиан. Если сравнить Кесария и его брата с большинством христиан...
  - Кесарий врач приезжает на днях, ты говорил? - Леонтий говорит не 'иатрос', 'врач', а 'иэтер', по-ионийски, как сам Гиппократ. Да, и Гомер писал - 'прекрасные оба врачи, 'иэтэр агафо', Махаон с Подалирием. - Со своим другом Митродором?
  - Он не друг Кесарию, - ответил поспешно Каллист, сам не понимая, отчего слова Леонтия вызвали у него такой протест. - Так... родственник дальний, кажется. Он, тем более, эллин, Митродор, а Кесарий - христианин.
  Леонтий поднял на него глаза, пряча улыбку в бороде.
  - Ты ведь тоже эллин, дитя мое? Последователь божественного Плотина?
  - Да...как и вы, Леонтий архиатр.
  Леонтий зябко кутается в плащ. Раньше, когда он еще мог оперировать, говорят, что он завязывал концы плаща на голове, с помощью особой повязки. Это - давняя традиция, сейчас уже никто, наверное, так не делает. Когда Каллист, еще ребенком, впервые увидел бюст Гиппократа, он спросил у дяди Феоктиста, отчего у Гиппократа покрыта голова. Дядя не знал.
  - Так еще мой учитель поступал, - объяснил Каллисту Леонтий спустя много лет. - Чтобы руки освободить во время операций. Я ведь на Лемносе учился, в Гефестии. Дивный остров! Что за грязи! Лаодикийские с ними рядом не стояли, просто расхвалено это место. А лемносские исцеляют любую болезнь, воистину! Мой учитель только недавно умер, и до последнего вел прием больных, а я - такая развалина...
  Он вздыхает и сердито стучит посохом о мраморный пол, хмурит снежно-белые брови. Ни дать ни взять Зевс, осердившийся на своего внука Асклепия, воскрешавшего мертвых.
  Но вместо того, чтобы послать смертоносную молнию, Леонтий добродушно смеется.
  - Впрочем, мне не следует жаловаться - я не настолько болен, как великий Плотин. А я уже перешагнул его срок.
  Его голубые, по-старчески прозрачные глаза, сияют неземной радостью, словно в них отражается свет вифинской весны. Он часто так чему-то радуется, что Каллисту становится немного завидно. Но спрашивать он робеет. Он уверен, что старик знает, что такое таинственный экстаз, который великий Плотин пережил всего четыре раза за всю жизнь. О, если бы ему, Каллисту, тоже привелось пережить это!
  - Какое тихое море! В такую погоду можно и на Кос, и на Лемнос отправиться! - подходя к окну, воскликнул Каллист, чтобы сменить тему разговора.
  - В январе море обманчиво, дитя мое, - качает головой Леонтий. - Помнишь, какой шторм был в первых числах, только к пятому распогодилось?
  - К христианскому празднику Феофании? В городе говорят, что это произошло молитвами пресвитера Пистифора. Он, видите ли, день и ночь руки к небесам воздевал и ничего почти не вкушал. Умолил, видно, в конце концов, Посейдона! - Каллист фыркнул, но его собеседник остался серьезным.
  - Если это и могло произойти из-за чьих-то молитв, то - лишь епископа Анфима, мученика, - проронил он.
  Каллист не отходил от окна - простого, круглого и, как близнец, похожего на своих соседей. Вся стена дворца Диоклетиана взирает ими на морские воды - как глубоко запавшими от ожидания глазницами.
  Море плещется совсем рядом, - многосмеющееся море! Оно светло-зеленое, а у берега - золотистое, словно камень электрон. Ветра нет, и кажется, что оно твердое, словно застывшее стекло, но не скованное мертвым льдом, а умирившееся навек, словно дорога на запад, к Оловянным островам. Не те же ли мысли приходили молодому заложнику Диоклетиана, сыну Констанция Хлора, Константину, томившемуся здесь вдали от родной Британии? Сердце влекло его на запад, в Камулодун - но вооруженные легионеры стояли на посту у его дверей в никомедийском дворце Диоклетиана.
  - Константин смелый юноша был, бежал отсюда. В лодчонке по морю. Под парусом, на веслах. Никто так и не знал, кто подстроил побег, - говорит Леонтий. - Подозревали Пантолеона, но ничего не смогли доказать, а Диоклетиан своего врача любил и доверял полностью. Только за колдовство на императрицу Валерию не простил, боялся колдовства. А было ли там колдовство? Куклу ему подкинули в карман плаща, и все. Долгое ли дело для завистников. Так и погиб молодым, даже до тридцати всего пару лет не дожив. Возрастом был как Кесарий, наверное. А талантлив был, как второй Великий Вифинец!
  ...Каллист помнил, как Константин Великий входил в Никомедию. Это было одним из самых ранних воспоминаний его детства.
  
  Процессия, главные Никомедийские ворота, поющие люди, одетые в белое, в руках у них флейты и пальмовые ветви, а в середине - шесть христианских жрецов, несут на плечах продолговатый ковчег, тоже покрытый ослепительно белым полотном. Струи фимиама наполняют воздух невыносимо прекрасным ароматом. Каллисту хочется плакать.
  - Константин! Император Константин! - кричат люди с крыш.
  Константин спрыгивает с коня и медленно идет навстречу процессии. Его глаза широко раскрыты. Оруженосцы отстают от него на шаг. Константин протягивает руки вперед, навстречу белоснежному ковчегу. Процессия останавливается. Жрецы опускают ковчег ниже. Константин прижимается лбом к сухому дереву его крышки и несколько мгновений стоит неподвижно.
  Над дорогой, рекой, полями, морем, над всей Вифинией воцаряется молчание, только неустанно бьются, развеваются на сильном восточном ветру знамена с золотыми буквами 'Хи' и 'Ро'.
  - Что это, няня? - говорит маленький Каллист и начинает плакать.
  - Тише, а то в ссылку сошлют! - шикает няня. - Вон уже диогмит (6) смотрит! Император Константин приказал в Новый Рим тело какого-то героя христианского перенести...Льва, кажется...Идем-ка домой, дядя заругает!
  И они возвращаются в огромный дом, где царит прохлада, а в молчаливом безветрии горят свечи перед статуей Исиды с младенцем Гором на руках...
  ...Гиппархия и Нимфодора, оставшиеся наблюдать за купанием почитателя Асклепия, о чем-то оживленно переговаривались. Тем временем вернулся запыхавшийся Трофим.
  - Не извольте беспокоиться, хозяин, - раздался его певучий лидийский говорок. - Они уж дошли, девицы эти. Здесь и правда близко. А кормилица заметила меня и обещала собак спустить, если я не уйду, так что я не стал там долго задерживаться. А семья там зажиточная. У них, навроде, и свой раб-лекарь есть...Смотрите-ка, и с другом вашим ничего не стряслось - так что день, считайте, задался!
  Митродор как раз выбрался на берег и предоставил трясущимся от холода рабам вытирать и одевать его розовое, как у младенца, тело.
  - Вы видели? - хвастливо обратился он к двум врачам. - Мне до сих пор тепло, и приятная теплота эта так и льется, так и разливается по всем моим членам. О, как близок бог ко мне! Удовольствие сие выше человеческого разумения! О, как бы я жаждал, чтобы и вы приобщились к нему!
  - Приобщимся, - ответил Каллист. - Мы собрались сегодня в бани.
  
   ПРИМЕЧАНИЯ
1 Телесфор - спутник бога врачевания Асклепия, изображаемый в виде мальчика, закутанного в плащ, с фригийским колпаком на голове, бог, приносящий выздоровление.
2 Офтальмик (офтальмикос) - античный врач- специалист в глазных болезнях. Лаодикия была знаменита своими лечебными источниками (горячими и холодными) и целебными грязями, на их основе приготовлялись знаменитые коллирии (мази) для глаз.
3 Архиатр - врач, возглавляющий медицинскую коллегию города и отвечающий за медицинскую службу в нем.
4 'верна' - обычное прозвище раба, родившегося в доме хозяина.
5 Пифия и Астак - города недалеко от Никомедии, славившиеся в античности своими целебными горячими источниками
6'Диогмит' - полицейский.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"