Шульчева-Джарман Ольга Александровна : другие произведения.

Сын весталки главы 6-7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Я буду любить тебя", - серьезно сказала Валерия, беря девочку за руку. - У тебя есть какая-нибудь особая просьба ко мне? Можешь сказать мне на ушко". Но Леэна выпалила громко: "Я хочу, чтобы мне оставили моего раба, которого мне подарил папа, когла мне было три года, его зовут Верна, и он мой друг!" Придворные кувикуларии, окружающие Валерию, наконец, позволили себе рассмеяться. "Хорошо, девочка моя", - ответила императрица и надела на ее шейку нить жемчуга, закрывшую шрам от трахеотомии.
  ГЛАВА 6. О ПИСТИФОРЕ, ИСАЙЕ И КАТЕХУМЕНАХ.
  Статный, уже не молодой мужчина, в длинном - до пят - белесом хитоне с алой каймой, украшенной крестами, прошествовал к возвышению в центре церкви. Он шагал уверенно, слегка склонив голову - его длинные седые волосы и борода ниспадали на грудь. За ним следовали два рослых молодца в более коротких ризах, обнажающих их загорелые голени, оплетенные ремнями сандалий. Но на их поясах не было мечей, зато в руках были свечи. Встав посреди собрания, он воздел руки вверх, устало и торжественно опустил их, осеняя народ:
  - Слава Отцу через Сына во Святом Духе.1
  И медленно начертил на своем высоком скорбном челе указательным пальцем крест. В собрании произошло шевеление - кто-то перекрестился подобно Пистифору, кто-то изобразил крест на груди.
  - А ты что? - спросил бородач у Каллиста. - Боишься знамения силы Божией? Видно, долго служил ты демонам...
  - Александр, ты не мог бы поменяться со мной местами? - толкнул Каллист Кесария.
  - Что вы встали, ничего не слышно! - зашипели сзади.
  Рыжеволосая девушка с интересом обернулась в их сторону. Каллист на несколько мгновений замер, глядя на нее. Она рассмеялась, кутаясь в легкое светлое покрывало. Ее подружка прыснула со смеху, уткнув лицо в ее плечо. Одна из матрон что-то строго им сказала, и девушки со всей серьезностью воззрились на Пистифора. Рыжеволосая достала стиль и вощеные таблички, приготовившись записывать.
  - Время воистину скоротечно - вот мы и отпраздновали Святое Богоявление, но это не повод для того, чтобы впадать в невоздержание и пресыщение. Итак, продолжим наши беседы. Мы собрались здесь не для того, чтобы один поговорил, а другие порукоплескали, но чтобы вы получили полезное - говорю это о мере, который каждый может вместить таинственные слова Писаний. Святые мученики следовали им - и Бог Иисуса Христа провел их сквозь огонь и воду и вывел в покой, чтобы они были царями и священниками с Сыном Его. Вы многие следовали в прошлом эллинским басням - теперь я предлагаю вам сравнить то и другое, и избрать полезнейшее. Эллины почитают героев - а мы почитаем мучеников, ибо это несравненно превосходнейшее. Они не испугались временных страданий тела, но предали себя на страдания, и за то получили славу у Бога и Отца Господа нашего Иисуса Христа. Мы называем мучеников свидетелями - что же они засвидетельствовали? Они засвидетельствовали, что готовы перенести всякое лишение ради небесных благ. Так и мы должны следовать им в посте и всяческом утеснении своих желаний телесных, чтобы получить нам сию небесную награду. Всякий, напоминаю, кто собирается омыться водами спасительного крещения в субботу перед Пасхой, должен соблюдать пост. Вы часто спрашиваете, что такое пост, поэтому я скажу вам, чада мои, как вам подобает поститься. В среду и пятницу нельзя ничего вкушать до захода солнца. В остальные же дни - пища без масла, зелень или зерна вареные, а также хлеб, но в меру. В воскресенье позволительно выпить вина, но не упиваясь, ибо в нем есть блуд, как написано. Рыба да не будет на вашей трапезе в эти дни.
  - Слушай, это так всегда христианам жить положено?
  - Это пост перед крещением. В среду и пятницу, впрочем, у нас всегда пост.
  - А ты же ел на пиру у Митродора. В среду.
  - Ел. Так я поэтому и не крещусь пока. Тихо. Ты же узнать хотел о христианское учении.
  - Чтобы достигнуть спасения, надо приучать себя к умеренности и добровольным страданиям, как поступали святые мученики и первый среди мучеников - Сын Божий.
  - Так Он тоже - Мученик? - спросил Каллист шепотом.
  - Конечно, мученик. Свидетель Отца. Тихо.
  - Замолчите - ты, козел лохматый и ты, баран кудрявый!-раздался свистящий шепот сзади.
  - Не обращай внимания, Каллист. Будь философом.
  - ...
  - И теперь мы выслушаем чтение из пророка Исайи о Сыне Божием, Рабе Господнем и Отроке Господнем, который был сотворен из вечности для жертвы за жизнь мира по благости Отца и Бога.
  Каллист опустил лицо в ладони, чтобы охладить горящие щеки. Когда он поднял взгляд, то с раздражением увидел в проходе того самого прыщавого юношу из бань. Меньше всего ему подходило имя Севастиан. Теперь на юноше был, явно маловатый ему, белый хитон без каймы. Он подошел к Пистифору, поклонился, целуя у него руку, и взял протянутый ему свиток. На щеках молодого человека выступила алые пятна - такие же, как у Каллиста. Он перекрестился - рука его дрожала - и неестественным басом начал нараспев:
  - Слушайте Меня, острова,
  и внимайте,народы дальние:
  Господь
  призвал Меня от чрева,
  от утробы матери Моей называл имя Мое;
  и соделал уста Мои как острый меч;
  тению руки Своей покрывал Меня,
  и соделал Меня стрелою изостренною;
  в колчане Своем хранил Меня;
  и сказал Мне: Ты раб Мой, Израиль, в Тебе Я прославлюсь...2
  Мученик епископ Анфим в алом хитоне и синем гиматии смотрел на собрание сверху, со стены над окном, грустно улыбаясь. В правой руке у него был простой белый крест. Его спутник обнимал его за плечо, и держал в руке кодекс. Крест сиял золотом из его нимба в лучах заходящего солнца.
  - Так говорит
  Господь, Искупитель Израиля,
  Святый Его
  во время благоприятное
  Я услышал тебя и в день спасения помог Тебе;
  и Я буду охранять Тебя,
  и сделаю Тебя заветом народа,
  чтобы восстановить землю,
  чтобы возвратить наследникам наследия опустошенные,
  сказать узникам: "выходите"
  и тем, кто во тьме: "покажитесь"...
  От всех окон к епископу Анфиму и его другу среди теней стен шли люди в хитонах с крестами в руках - большие четкие буквы называли их имена почти вслух - Дорофей, Мигдоний, Индис, Мардоний, Горгоний, Зинон, Евфимий. Безбородый юноша в белом хитоне и дева, одетая, подобно весталке, с двух сторон протягивали руки к спутнику Анфима, созывая священный хоровод. Буквы плясали над их головами, зовя их по сияющим именам: Феофил и Домна.
  - Не будут терпеть голода и жажды,
  и не поразит их зной и солнце;
  ибо Милующий их будет вести их,
  и приведет их к источникам вод.
  И все горы Мои сделаю путем,
  и дороги будут подняты.
  Вот, одни придут издалека;
  вот, одни от севера и моря,
  а другие из земли Синим.
  Радуйтесь, небеса, и веселись, земля,
  и восклицайте, горы, от радости;
  ибо утешил Господь народ Свой
  и помиловал страдальцев Своих...
  Голос чтеца перестал срываться - теперь он звучал сильно, вдохновенно. Он поднял глаза от книги - в его серых глазах стояли слезы. "Как Фессал", - отчего-то подумал Каллист, удивляясь, что уже не злится на него.
  - Забудет ли женщина грудное дитя свое,
  чтобы не пожалеть сына чрева своего?
  Но если бы она и забыла, то я не забуду тебя.
  Вот, Я начертал тебя на дланях Моих!
  Солнце опускалось за горизонт - его лучи заглядывали сквозь решетку. Крест в нимбе спутника Анфима вспыхнул на мгновение, ослепив Каллиста.
  - Кто поверит слышанному от нас
  И кому открылась мышца Господня?
  Ибо Он взошел пред Ним,
  Как отпрыск и как росток из сухой земли...
  Он был презрен и умален пред людьми,
  Муж скорбей и изведавший болезни...
  Он был презираем и мы ни во что ставили Его.
  Но он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни.3
  Буквы "Хи" и "Ро", скрещенные, как на знаменах Константина, угасали, отдавая свет. Тишина разлилась, словно ночное море. Парус реял на мачте Каллиста - вдалеке горели маяки Коса, над головой сияли Плеяды.
  - Чему нас учит это слово Писания? - смял ткань нездешнего видения твердый голос Пистифора. - Учит тайне жертвы Христа, Сына Божия, который был рожден Отцом от начала мира - не миров, как учит злочестивый Ориген! - рожден для сотворения и искупления, как первый из всех сотворенный, второй бог по Первом, чтобы быть закланном при Понтийском Пилате для нашего спасения.
  - Я хочу спросить об одной вещи, досточтимый Пистифор!
  Все с удивлением посмотрели на хорошо сложенного молодого человека со светлыми волосами, курчавыми, как баранье руно. Оттолкнув своего черноволосого товарища, он поспешно, почти бегом подошел к кафедре Пистифора.
  - Почему ваш Бог убил своего Сына, я хочу знать? - крикнул он в лицо Пистифору.
  +++
  - Бабушка, а что было на огласительных беседах!
  - Что, Финарета? Анфуса, положи эту корзину под сиденье справа. И садись в повозку. Едем.
  - Ты представляешь, бабушка, этот Пистифор опять начал свою арианскую ерунду говорить про второго и первого бога...
  - Финарета, не надо так говорить. Некрасиво. Пресвитер Пистифор - арианин, но это не значит, что ты должна так выражаться.
  Пара пегих мулов, выпуская пар из мягких влажных ноздрей, неспешно пустилась прочь из Никомедии по кирпичной Диоклетиановой дороге. Высокая матрона в темном покрывале диакониссы укутала рыжеволосую девушку, несмотря на ее слабые возражения, в большое шерстяное одеяло.
  - Холодно. Зима. Так что Пистифор?
  Она строго нахмурила брови, но в уголках ее светлых глаз наметились веселые морщинки. Финарета, ничуть не смущенная, продолжала, с трудом высунув руки из-под одеяла:
  - Сегодня пришли какие-то новенькие. По виду одеты как философы. Один высокий такой, черноволосый, очень красивый - на Антиноя похож - у него "ихтюс" на груди, а другой совсем как эллин...кудрявый такой, как барашек.
  - Ты с пользой провела время, Финарета!
  Рабыня Анфуса покивала головой в такт словам пожилой хозяйки и вздохнув, поджала губы.
  - Я все записала, бабушка. Как всегда. Хотя Нимфодора мне мешала, хихикала... Вот, давай я прочту? - весело продолжала Финарета.
  - Про Антиноя можешь не читать. Я знаю эту не слишком красивую историю.
  - Да нет же. Не про Антиноя. Второй смешной такой - сначала он пересаживался и на меня смотрел...
  - Финарета, это милость Божия, что мы не живем в Никомедии. Я в нашем-то имении с тобой справиться не могу.
  - А что же я плохого делаю? Настоящая майя 4 должна быть внимательна ко всем мелочам, как учил меня архиатр Леонтий.
  - Не к таким. Жаль, он уже слишком стар, чтобы продолжать с тобой заниматься. Ты его слушалась более, чем меня.
  - Говорят, у него новый помощник! Нимфодоре сказала Архедамия, а той сказала двоюродная сестра Хрисофемиды, Гиппархия, что он к их соседям приходил с учениками. Они с рабынями из слухового окна смотрели - говорят, очень симпа...
  - Финарета!
  - ...очень знающий врач. Архедамия даже прикинулась больной, чтобы ей родители его вызвали - она же часто болеет, ей ничего не стоит прикинуться, ей все верят, правда, отец ее ругается, когда она больна. А помощник архиатра прислал своего ученика, смешного такого, Фессал зовут, он час ей рассказывал, что такое настоящая диета - как нужно обливаться, купаться, делать гимнастические упражнения, и даже сказал, что надо на лошади ездить, а она боится их, ее как-то кобыла за палец укусила...
  - Я недоумеваю только об одном - когда ты обо всем этом узнала?
  - А в церкви мученика Анфима, бабушка! - выпалила Финарета, и, ойкнув, смолкла. Матрона вздохнула.
  - Бабушка, настоящая майя должна уметь правильно и досконально собрать анамнез, - сказала Финарета, прижимаясь к плечу пожилой женщины и просительно глядя на нее снизу вверх через свои огненные пряди.
  - А н а м н е з, а не иное! - кратко ответила матрона, пытаясь быть строгой. - Читай, что там у тебя.
  - А, вот!
  Она начала читать с вощеной таблички.
  "Пистифор: Это слово Писания учит нас тайне жертвы Христа, Сына Божия, который был рожден Отцом от начала мира - не миров, как учит злочестивый Ориген! - рожден для сотворения и искупления, как первый из всех сотворенных, второй бог по Первом, чтобы быть закланном при Понтийском Пилате для нашего спасения.
  Барашек: Почему ваш Бог убил своего Сына, я хочу знать?
  П.: Изобрази на себе знамение креста, чадо, а потом говори".
  - Бабушка, ты бы видела, как он перекрестился! - Финарета залилась звонким смехом. - У него не крест получился, а ромб.
  - Что же он спросил? И прекрати называть его "барашек".
  - Хорошо, бабушка... Я потеряла место, где я читала... Ах, вот оно! "Бара...Совопросник Пистифора сказал: Я не понимаю, отчего Богу надо убивать этого Отрока, про которого сейчас читали.
  П.: Чадо, это совершено для нашего спасения.
  Совопросник: Так это похуже, чем Кронос, который своих детей пожирал!
  П.: Что ты сказал?
  Совопросник: Я говорю, что такой Бог недостоин именоваться Богом! Ты сам не понимаешь христианского учения!"
  Матрона с интересом смотрела на рыжую девушку.
  - Вот как? И одет был, как философ, ты говоришь?
  - Ну да, как философ - хитон и плащ. И его друг тоже. Бабушка, что началось! Настоящая драка! Не знаю, что бы с ним сталось, но его друг выскочил, - прямо как Эпаминонд, - и успел его вытащить наружу, иначе его бы схватили аколуфы. Все бросились за ними, но Фотин-евнух открыл им дверь, и они успели убежать.
  Матрона покачала головой, о чем-то размышляя.
  - Госпожа, там Диоскуры! - воскликнул раб, сидящий на козлах.
  - Будет тебе, Прокл.
  - Я вижу - вон они, на конях, впереди! Никомидийская земля полна божественных чудес!
  - Ах, зачем мы не взяли Верну или Агапа.
  - Да благословит хозяйку Зевс Ксений. Хозяйка позволяет мне хранить старую веру.
  - Куда ей деться, хозяйке твоей, - ответила матрона.- Храни, но тише. И давай без Ксения.
  - Когда было асклепиево омовение в Сангарии, я видел свет над водами - свет Пэана.
  - Ничего там не было! - фыркнула Финарета.
  - Дитя мое, - медленно проговорила матрона совсем иным тоном. - Ты хочешь сказать, вы с Нимфодорой все-таки пошли туда...
  Финарета покраснела, как мак, и умолкла.
  - Я забыла куклу на скамейке, бабушка... куклу Нимфодоры... - пролепетала она.
  - Ничего, я её не видела. Верна унес её в твою комнату, - утешающе произнесла Леэна, беря Финарету за руку.
  - Не видела? Правда, не видела? - обрадовалась девушка. - Ох, а я-то так боялась... А мы к дубу Леонты не свернем?
  - Нет, не будем... - ответила Леэна. - Нет у меня сил сегодня. Потом.
  Скрывая волнение, она стала застегивать булавку на своем темном покрывале, но та вырвалась из ее дрожащих пальцев, и палла 5 опала на плечи, обнажая седые волосы, убранные в косы, и ничем не прикрытый шрам на старческой морщинистой шее диакониссы.
  - Хозяйка, вон Диоскуры приближаются! От них свет исходит, как от пеановых вод! - вопил раб-почитатель Зевса Ксения, но его никто не слушал.
  
  
  "Какое милое дитя! Как тебя зовут?"
  Добрая и прекрасная императрица Валерия, от которой пахнет сирийским нардом и какими-то еще нежными благовониями, а на тонкой шее сверкают золото и драгоценнные камни, склоняется к маленькой девочке. Да, такой Леэна и представляла императрицу - и у куклы тоже были такие же украшения на шее, как это она угадала?
  "Леэна, дочь Леонида", - девочка старается вести себя одновременно и с достоинством, и вежливо.
  "А что ты любишь делать больше всего, маленькая дочь Леонида?" - улыбается императрица Валерия. У нее синие глаза и черные волосы, убранные в косы под тончайшую сеточку из золота. Леонид расправляет плечи от гордости за дочь - не каждая приведенная на смотрины девочка удостаивалась внимания непредсказуемой Валерии.
  "Читать книги и лазать по деревьям!" - выпаливает Леэна. Теренция скривляет губы в улыбке и пытается ущипнуть падчерицу за плечо.
  Валерия всплескивает руками и неожиданно нежно целует Леэну в лоб.
  "Спасибо, дорогая домина Валерия! - восклицает дочь Леонида и добавляет: - Можно, я вас тоже поцелую? Раньше я целовала маму, а потом она умерла..."
  "Конечно, можно, дитя мое", - говорит Валерия, бросая понимающий взгляд на безмолвно ярящуюся Теренцию и притихшего Леонида.
  "И поэтому меня не взяли в весталки, хотя я очень хотела. Теперь мне остается одно, дорогая домина Валерия - идти в гетеры или в моряки. Я пока не решила еще, хотя папа меня уже помолвил, но это можно потом решить".
  Теренция багровеет.
  "Я домина, объясню все сейчас, - начинает Леонид, краснея и заикаясь. - Девочка еще мала и не понимает, что говорит. Она чиста, как лилия!"
  "Да уж..." - ядовито шепчет Теренция.
  "О, я вижу, патриций Леонид, что твоя дочь достойна риз весталки, но судьба решила иначе. Я тоже не стала весталкой, потому что рано стала сиротой... и знаю, что такое расти с мачехой, - тут она кинула такой взгляд на Теренцию, что та окаменела от ужаса. - Я хочу взять твою дочь в мои личные придворные, моей маленькой кувикуларией,6 как мое живое украшение. Ты не против?
  Леонид был так растерян, что едва произнес слова согласия.
  "А ты, дитя мое? - спросила императрица Валерия ласково у Леэны. - Пойдешь ко мне жить? Я тоже любила лазать по деревьям в твои годы и прочла много книг. Тебе будет хорошо у меня. Я не буду досаждать тебе запретами".
  "Да, конечно, дорогая домина Валерия! - подпрыгнула от радости на месте девочка и захлопала в ладоши. - Тем более, - добавила она, - маленький братик Протолеон все время плачет и такой несносный, но все его любят, а меня нет!"
  "Я буду любить тебя", - серьезно сказала Валерия, беря девочку за руку. - У тебя есть какая-нибудь особая просьба ко мне? Можешь сказать мне на ушко".
  Но Леэна выпалила громко:
  "Я хочу, чтобы мне оставили моего раба, которого мне подарил папа, когла мне было три года, его зовут Верна, и он мой друг!"
   Придворные кувикуларии, окружающие Валерию, наконец, позволили себе рассмеяться.
  "Хорошо, девочка моя", - ответила императрица и надела на ее шейку нить жемчуга, закрывшую шрам от трахеотомии.
  
  
  
  Глава 7. О КЛЯТВЕ ГИППОКРАТА И О ТРАХЕОТОМИИ АСКЛЕПИАДА.
  Пронзительная синь утра - как лезвием режет глаза. Луч зимнего солнца ломается о камень, почти звеня. Ничего не видно по сторонам - словно смотришь вниз, в колодец - в сухой колодец. На дне сбегаются ломаные линии расколов и трещин сухой мерзлой земли.
  Глоток вина - еще, еще. Не разбавлять! Это упоительное головокружение... Вино переливается через край, густые капли падают вниз - вниз, на хитон, на лицо Кесария. О, он совсем не такой высокий, если смотреть сверху. Каллист смеется чужим, странным смехом. Ему кажется, что, появись здесь Пистифор, он разорвет пресвитера на части, как вакханки разорвали кощунника Пенфея.
  - Каллист! Отопри дверь! - кричит Кесарий.
  - Я сказал тебе... - он снова делает глоток, и вино течет по его пальцам багряными влажными струйками. - Я сказал - если рабы начнут ломать дверь, я прыгну.
  - Каллист!
  Кесарий вытирает алые капли со щек. Глупец! Что он может сделать.
  - Барин! Вы пьяны! Слезали бы с окна да ложились спать! Ох! Горе-горе-горе!
  Рядом с Кесарием, обхватив голову руками, по-лидийски надрывно причитает Трофим.
  - Скажи своему рабу - пусть уйдет с глаз долой!
  Теперь Кесарий один - там, внизу.
  - Каллист!
  Ветра нет, голос Кесария доносится так явственно, словно они вместе возлежат за трапезой.
  - Я говорю тебе - это неправда! Ты мне веришь? Неправда! Это - не христианское учение!
  - Поклянись!
  - Клянусь!
  - Нет, не так! - злоба и боль переполняют Каллиста. Во рту - сладкий до горечи вкус черного вина.
  Рука Каллиста дрожит - вино снова выплескивается. На хитоне Кесария расползается багряное пятно.
  - Клянись, что ты не веришь в это... в это... в это... - Каллист захлебывается словами, но находит сиолы продолжать:
  - ...что ваш Бог сотворил Себе Сына и убил Его для вас! Вы еще нас упрекаете в диких мифах! Вы - варвары, вы - хуже сарматов, вы...
  Он ударяет кулаком по раме, не замечая выступающего кованого гвоздя. Кровь течет по его пальцам, мешаясь с вином. Он не чувствует боли - от ярости.
  - Клянись, что ты не веришь в т а к о е!
  - Клянусь, Каллист! Клянусь, друг мой! Успокойся! Прислушайся к голосу разума!
  - Тогда повторяй за мной клятву! Слышишь? Повторяй!
  - Хорошо!..
  - Повторяй: "Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели!"
  Лицо Кесария искажается от страдания, он кусает губы.
  - Повторяй! - Сердце Каллиста сжимается, но через мгновение начинает бешено стучать, так, что в мозгу, в легких, во всем теле его смешивается все - кровь, флегма, желчь и черная желчь.
  - Мой дядя умер от голода на Спорадах! Из-за вас! Убийцы! Ваш Бог - убийца! Клянись, что не веришь тому, что говорил Пистифор!
  Он вытирает слезы, размазывая кровь по лицу.
  Снизу, после тягостного молчания, раздается сдавленное:
  - Клянусь...
  Каллист неожиданно чувствует острое наслаждение от растерянности самоуверенного Константинопольского архиатра. Он отомщен! И отомщен тот Отрок, который взошел, как росток из сухой земли и был убит жестоким Богом христиан.
  Не давая Кесарию продолжить, он встает с колен, выпрямляется на непослушных, ватных ногах во весь рост в оконном проеме.
  - Повторяй!
  Кесарий, бледный, как полотно его хитона, раскидывает руки в стороны, словно хочет удержаться вместе с Каллистом на высоте четвертого этажа.
  - Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигиеей и Панакеей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство...1 Повторяй! Я говорю, повторяй за мной! - кричит Каллист, охваченный вакхическим безумием и, как далекое эхо, слышит вторящие ему слова Кесария.
  - ...Считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно, и без всякого договора; наставления, устные уроки и всё остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому.
  - ...Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости...
  -... Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария...
  -... Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и своё искусство. Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далёк от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.
  По лбу Кесария стекают крупные капли пота, его волосы совсем мокры, словно он вынырнул из воды. Его губы шевелятся, но Каллист уже не в силах слышать слова.
  - ...Что бы при лечении - а также и без лечения - я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.
  Небо. Пустое и невыразимо синее.
  - Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому.
  Каллист рыдает, закрывая лицо руками, теряет равновесие и падает. Назад.
  Холодная синева беспредельно вливается в окно.
  Он слышит, как рабы срывают дверь с петель - но ему все равно. Он устал, он хочет, чтобы скорее наступила ночь...
  "Хорошо, что ты встретишь со мной этот рассвет, Панталеон врач. Я так одинок. Асклепий забыл меня. И тот маленький мальчик, которого забрала бездетная женщина, как своего сына, конечно же, не помнит меня... Пусть этот рассвет не принесёт мне исцеления - но он принёс мне друга. Целитель Асклепий... он мало может, я знаю... мир слишком зол, чтобы в нем являлось божество во всей своей милости... спасибо ему и за эту малость..."
  +++
  Светлокудрый юноша по имени Посидоний сидел на родильном кресле в углу опустевшего иатрейона,2 закинув ногу за ногу, и, отрывая виноградины от большой грозди, наставительно говорил своему брату, похожему на молодого Геракла в хирургическом переднике:
  - Итак, как учит Герофил, разум заключен в четвертом желудочке мозга... записал?
  - Сейчас, - пыхтел хирург-Геракл, скрипя стилем. - Четвертом... есть. Диктуй дальше.
  - Это все про мозг. Проверь. Амонов рог, вернее, амоновы рога - их по одному с каждой стороны, они образуют внутренние стенки боковых желудочков, в самой толще полушарий мозга. Грудной проток - орган с неизвестным назначением, из него густая флегма впадает в место слияние левой подключичной и внутренней яремной вен. Герофилова давильня винограда находится над наметом мозжечка, где сливаются сосуды, образованные твердой мозговой оболочкой, на внутренней стороне затылочной кости.
  - Записано, - отозвался гигант, брат Посидония. Он смотрел на своего щуплого наставника с благоговением. Наставник поменял ноги, положив правую на левую, и засыпав в рот горсть виноградин, прожевал их и проглотил, словно пропустив через Герофилову давильню винограда, а затем продолжил:
  - Теперь про пульс. Герофил говорит, что человек болен, если пульс его учащается и сопровождается внутренним жаром.Если пульс теряет силу, за этим следует облегчение. Увеличение частоты пульса является первым знаком начала лихорадки. Он использовал частоту пульса как самый надежный признак, и, отправившись к постели больного, использовал клепсидру3, чтобы измерить пульс при лихорадке... Ты видел клепсидру хоть раз, Филагрий? - прервавшись, спросил брата Посидоний. - Если Кесарий архиатр тебя спросит, скажи, что видел, а то опозоришься. У Леонтия архиатра в приемной иатрейона стоит. Только он ею не пользуется, он на ощупь пульс оценивает, и гораздо лучше, чем клепсидрой, по-моему. Это не говори, когда отвечать будешь, - добавил он и продолжил обучение брата:
  - Мужское семя образуется, как считает Герофил, в семенных протоках. Близнецы, dydimoi, или яички...
  - Прям как мы, - захохотал Филагрий.
  - Мы - двойняшки, а не близнецы, - заметил щуплый Посидоний. - Итак, яички участвуют в образовании спермы, и Аристотель, который считал обратное, неправ, думая, что они просто подобны камням, висящим на ткацком станке во время ткачества...
  - Конечно, неправ, - горячо согласился Филагрий, почесывая ляжку.
  - Не чешись, неприлично. Забудешься - так перед Кесарием врачом чесаться начнешь, как киник-пес. Забыл, что Гиппократ писал в трактате о благоприличном поведении врача? И не возьмет тебя Кесарий в Новый Рим.
  - Он и так нас никуда не возьмет, - вздохнул Филагрий. - Ну, тебя еще может быть и возьмет, ты так много книг прочитал... а я все оперирую и оперирую, читать некогда.
  - Это ты зря делал, что читал мало, - заметил Посидоний. - Но ничего, будем наверстывать. Итак, мужское семя образуется из крови в семенных протоках...
  - Там больной с катарактой ждет! - хлопнул себя по лбу Филагрий.
  - У него левосторонняя катаракта. Сейчас придет Фессал, он левша, пусть он низдавливает, - наставительно произнес Посидоний. - А ты пиши дальше.
  Дверь иатрейона хлопнула.
  - Кто там? - спросил Посидоний, спрыгивая с родильного стула.
  - Каллист врач принимает? - раздался взволнованный голос раба.
  - Нет, у него гемикрания, - ответил быстро Посидоний.
  - Он хозяину на сегодня назначил гной из груди выпускать, - раб заглянул в иатрейон, словно Каллист там прятался от его больного хозяина.
  Дверь вдруг распахнулась настежь и в иатрейон вошел высокий черноволосый человек, скидывая на ходу плащ. За ним спешил раб в двух шерстяных туниках.
  - Готовь инструменты, Трофим, - приказал вошедший, не поздоровавшись с Посидонием и Филагрием.
  - Эй, ты кто такой? - возмущенный Филагрий закрыл аккуратно разложенные на столе ножи, щипцы и зонды своим телом. - Это иатреон Каллиста врача! У тебя разрешение от него есть?
  - Есть, - коротко ответил незнакомец, решительно отодвигая Филагрия.
  - Я сейчас рабов позову, чтобы его отсюда выставили, - шепнул брату Посидоний и выскользнул из иатрейона.
  - А ну-ка покажи разрешение! - Филагрий не пускал незнакомца. - Это имущество Каллиста врача. Мы его ученики.
  - Очень хорошо, будете мне помогать... вернее, ты один будешь, второй, как я вижу, сбежал.
  - Знаешь, что? - Филагрий упер руки в бока. - Или ты показываешь мне письмо, что Каллист врач разрешил тебе оперировать в его иатрейоне, или я тебя отсюда выкину.
  - Переодень передник лучше, у тебя он замаранный, - заметил черноволосый незнакомец. - А в трактатах Гиппократа о враче и о благоприличном поведении не написано, что врач должен ходить как мясник в одежде, измазанной кровью.
  - А ну, иди отсюда вон! - разъяренный Геракл-Филагрий хотел толкнуть наглого незнакомца в грудь, но вместо этого неожиданно для себя отлетел в угол, сшибая родильный стул. Филагрий, недоумевая, сел на пол, раскинув ноги и уставился на захватчика. Немного подумав, он закричал:
  -Рабы! Рабы! На помощь!
  На его крик в иатрейон вбежал Посидоний, а за ним несколько рабов. К удивлению Филагрия, они не принялись выставлять наглеца, а засуетились вокруг его, подавая ему воду для омовения рук, таз, передник и раскладывая инструменты.
  Посидоний незаметно отделился от суетящихся вокруг незнакомца рабов и, наклонившись к брату, прошептал трагическим шепотом:
  - Вставай, дубина, смени свой передник и иди, извиняйся, пока не поздно!
  - Клянусь Гераклом... - начал Филагрий, но Посидоний шикнул на него. - Кто это такой, чтобы я перед ним извинялся? - продолжил он.
  - Кесарий врач, архиатр Нового Рима, - ответил разъяренный Посидоний.
  Черноволосый незнакомец обернулся, услышав за своей спиной взволнованный шепот братьев, протянул Филагрию руку со словами:
  - Вставай, будешь мне помогать. Ты и есть тот молодой хирург, которого мне так хвалил Каллист врач?
  - Да, - растерянно ответил Филагрий.
  Больше он не сказал ни слова - только подавал Кесарию нужные инструменты и ловко завязывал лигатуры, краснея от неожиданных похвал. Когда медный таз наполнился зловонным гноем, а Посидоний в очередной раз давал стонущему больному, которого удерживали трое дюжих рабов, настойку опия, Кесарий сказал, обращаясь к рабам:
  - Теперь вашему господину нужен покой, оставьте его в комнате рядом с иатрейоном, я вечером еще осмотрю его. А ты, - он кивнул бледному, словно оперировали именно его, Посидонию, - останешься с больным и будешь следить, чтобы свинцовая трубка, которую мы установили в плевральной полости, не забивалась гноем.
  - Можно, я тоже с братом останусь? - попросил великодушный Филагрий. - Только катаракту низдавлю... там ждет больной. Катаракта слева.
  - Я уже низдавил, дело быстрое, - ответил Кесарий.
  - Хозяин что правой, что левой рукой владеет одинаково, - с гордостью сказал Трофим, протирая инструменты.
  +++
  
  "Леонта, ты чувствуешь этот предрассветный ветер? Сейчас взойдёт солнце, но я его не увижу... но ты посмотри на него за меня. Посмотри. Первый луч - зелёный. Ты знал это?"
  "Нет, Вассиан, не знал..."
  "Спасибо, что ты приютил меня, дал мне пищу и кров..." - продолжил Вассиан.
  "Ты можешь оставаться у меня, сколько захочешь. Тебе не надо скитаться по дорогам, Вассиан, не надо просить милостыню. Живи у меня!" - сказал рыжий юноша, кладя Вассиану руку на плечо.
  "Спасибо, добрый Леонта! Знаешь, отчего мне бывает невыносимо горько? - Вассиан не дождался ответа и продолжил: - То, что бог забыл меня".
  "Он не забыл!" - вскричал Леонта.
  "Есть ли такой бог, который не забывает, Леонта?" - проронил Вассиан.
  
  
  +++
  
  ...Каллист с трудом оторвал голову от смятой простыни. Что случилось? Где он?
  - Нельзя, барин, пить неразбавленное вино, - наставительно говорит Трофим, принеся ему завтрак и воду для умывания. - До добра не доведет. У нас такой раб был... еще у моего прошлого хозяина когда... Хлой звали. Он так спился, что только и годен стал в педагоги, мальчиков хозяйских к учителю в школу водить. А мальчики подросли, стали его напаивать и смеяться, а то и на одеяле подбрасывать. С четырех сторон с друзьями возьмут - и подкидывают. Как-то решили пошутить, ловить не стали, бросили одеяло на землю, он упал, его паралич разбил, хозяин велел ему цикуту в глотку влить, он и помер. Вот так.
  Каллист обхватил голову руками и застонал. Трофим с понимающим покашливанием налил ему какой-то мутной зелёной жидкости.
  - Вот, хозяин велел вам это дать выпить...
  - Хозяин? Кесарий? Где он? Уехал?
  - Он больных ваших с утра принимал, а теперь с учениками занимается. Сказал, что вы занемогли. Гемикранией.
  Трофим с укором посмотрел на Каллиста.
  - Вы-то, барин...поберегли бы себя, - сказал он, подавая ему свежий хитон. - Молодой еще. Этими христианскими спорами себя до добра не доведете. Кто в этих богах христианских разобраться пытается, живо ум теряет. Вот, глядите, как они-то сами промеж себя-то все перессорились. Сам император унять не мог - ни сам Константин Великий, ни сын его нонешний Констанций. Для хозяина-то это вера природная, так как он в такой семье родился, а нам с вами в ихнюю веру вникать нельзя. Френит может случиться.
  - Трофим, а что...вчера случилось? Что у меня с рукой? - тревожно спросил Каллист, чуя неладное.
  - Ох, горе-горе! И не помните даже! Право, лучше вам того и не помнить. Чуть не выбросились из вон того окна во двор. Шуму-то было...Хозяину моему наговорили страсть чего. Да, вы наговорили, а он своими руками вас отмывал да перевязывал. Он такой.
  В еще больной памяти Каллиста всплыли какие-то страшные фразы, произнесённые...неужели им? Неужели это все не кошмарный сон? Благие боги. Что он наделал.
  Он кинулся ничком на ложе. Трофим, что-то бормоча, вышел. Когда шаги раба затихли, Каллист тяжело поднялся, медленно подошел к окну, обхватив перевязанную, ноющую кисть. На галерее внизу сидел широкоплечий Филагрий и его брат Посидоний, рядом с ними примостился Фессал (оказывается, уже вернулся!), еще несколько учеников устроились на перилах. Они с упоением слушали Кесария, который что-то им увлеченно рассказывал. Время от времени с галереи доносился дружный смех. Даже нелюдимый Евстафий смеялся, толкая в бок Фессала.
  Всё понятно. Он напился и вел себя ужасным образом. Остается одно...
  Ящик с ценными лаодикийскими мазями - Фессал вернулся и не забыл, привез! - стоял на табурете у стола. Целое состояние! Каллист бросил на ящик короткий взгляд и отвернулся. Он взял вощеную табличку, сел за стол и быстро написал несколько строк. Потом схватил за неудобную режущую пальцы ручку, другой, кованый медью, ящик - со своими инструментами ("брать только самое необходимое!"), набросил на плечи гиматий и выскользнул за дверь.
  На лестнице никого не было. С галереи доносился громкий, оживлённый разговор - и теперь уже слышен был лидийский говорок Трофима.
  Каллист, словно вор, прокрался за галереей - в щель он увидел, что Трофим, распахнув тунику, лежит на широкой скамье, и подбадривает Фессала, который рассказывает Кесарию и товарищам, как делать трахеотомию по Асклепиаду Вифинскому.
  Сегодня - последний день занятий. Завтра - выходной, день солнца.
  - Положи палец туда, где ты будешь рассекать больному трахею!
  - Хозяин, не давайте только нож ему!
  - Ему никто его никогда и не даст, - говорит кто-то.
  - Он и сам не возьмет! - поддерживает еще один.
  - Тихо, - говорит Кесарий, и все замолкают. - Не высмеивайте этого юношу...как тебя зовут? Фессал?
  - Да, - хлопает лемноссец большими серыми глазами.
  - Как сына великого коссца?
  Фессал осторожно улыбается и кивает.
  - Ты или имя, или нрав измени тогда, Фессал. Одной диетой да речами больного не излечишь. Ну, где будешь резать?
  Фессал пугается и, на удивление, отвечает правильно. Трофим громко его хвалит, Кесарий смеется.
  - И тогда, когда ваш больной начал дышать через разрез в трахее, вы спросите - уже есть время спрашивать, он уже не синий, розовеет и дышит - так что вы спросите у остальных?
  Ученики молчали.
  - Ну, что вы, в самом деле? Обычная случай, когда вам придется ее делать - человек куском свинины на пиру подавился. А на пиру обычно еще есть певицы и танцовщицы. Вот и спросите - кто даст мне булавку для волос?
  Юноши захохотали. Кесарий сделал широкий жест рукой, словно обращаясь к невидимым зрителям - и вдруг замер от удивления. В его ладонь легли две длинные костяные булавки с изображением дельфинов.
  - Вот, возьмите, Кесарий врач, - раздался веселый голос Лампадион. Она незаметно подошла сзади и слушала объяснения. Ее пепельные волосы рассыпались по плечам, прикрытым белым хитоном с золотистой вышивкой.
  - Да, Лампадион, спасибо большое, - приветливо ответил Кесарий, придя в себя от неожиданности раньше, чем его ученики. - Видите, какие хорошие, длинные булавки. И вы их складываете, как щипцы... вот так... и с легкостью вынимаете этот проклятый кусок из горла пирующего. И вас несут на руках и увенчивают венками из петрушки.
  - А если не на пиру, если пленки в горле? - спросила Лампадион.
  - Что ты вообще здесь делаешь, иди-ка ты прочь! - с персидским акцентом сказал один из учеников.
  - Это я здесь решаю, кому уходить, а кому оставаться, - резко ответил Кесарий. - Лампадион задала правильный вопрос. Пленки надо удалять, но, конечно, не шпильками. И это будет не на пиру, уж разумеется. Клок шерсти омочить в масле и протирать горло, снимая пленки. Это делать очень осторожно, при отделении выступает кровь - как роса. Кровавая роса. Это страшная болезнь, мало кто выживает, особенно из детей.
  Каллист, стараясь не слышать продолжение урока, пробирается к конюшне. "Как вор!". Что ж... Надо ехать в порт... сесть на первый попавшийся корабль...только не в Пергам...В Грецию, на острова - на Кос, может быть? Хотя нет, там его никто не ждет...
  Он седлает рыжего коня. Вороной конь Кесария тихо ржёт - застоялся, хочет прогуляться с другом.
  Что же - Каллист проживет и без покровительства Кесария. Но уж, во всяком случае, он точно не станет ждать, когда его выгонят. Сам Кесарий, несомненно, уже написал прошение императору о том, что помощника архиатра в Никомедии пора сменить, дело за малым. Что ж. Он уйдёт раньше. Без позора. Куда уж больше позора. Побыл немного в помощниках архиатра, пожил хорошо, поякшался с порядочными людьми - и довольно. Не дано свинье летать. Проживёт! Странствующих врачей много, живут худо-бедно, с голоду не мрут. Проживет и Каллист. Камнесечение да катаракты прокормят. Впрочем, у него нет письменного разрешения на камнесечение - значит, без него обойдется. Если бы у него было отобранное императором имение, нужен ему был бы этот пост помощника архиатра! Нужна была бы ему эта школа с учениками! Сердце Каллиста заныло. Он замедлил, переводя дух.
  Кто-то положил руку на его плечо. Каллист отскочил, оборачиваясь.
  - Привет!
  Перед ним стоял Кесарий.
  - Хочешь проехаться верхом? - он отвел со лба непокорные волосы. - Я тоже думал об этом. Буцефал скучает. Прокатимся вместе?
  Каллист молчал. В синих глазах Кесария играли искорки.
  - Прокатимся вместе! - повторил он настойчиво. - Вдоль Сангария. Какой ясный день!
  - Я...хотел уехать...сегодня, - произнес Каллист, залезая в седло.
  - Куда? В Лаодикию? Фессал, кстати, привез тебе оттуда целый ящик мазей. Дашь мне немного?
  - Все забирай.
  - Говорит, там тепло. Уже маслины зацветают.
  Кесарий положил ему руку на плечо. Они ехали рядом. Каллист молчал.
  - Я оставил тебе письмо...у себя в комнате, на столе, - сказал Каллист, когда они миновали рощу. - Я сам уеду. Я все понимаю.
  - Куда ты уедешь? - спросил Кесарий, слегка натягивая поводья.
  - Не знаю! И умоляю тебя - будь великодушен и отпусти меня без позора.
  Кесарий резко остановил вороного.
  - Что за чушь ты говоришь, - с уже знакомым Каллисту страданием в голосе проговорил он.
  - Я...я вчера...
  - Не говори ничего. Не надо. Все в прошлом, - Кесарий покачал головой. - И не будем больше об этом.
  - Кесарий, я не помню, что я тебе говорил...
  - И я не помню. Поэтому не будем говорить о том, чего не помним оба! - улыбнулся Кесарий. - Хорошо?
  Он протянул Каллисту руку - тот сильно пожал ее в ответ и глубоко, освобожденно вздохнул.
  - А ученики...
  - Они ничего не знают. Никто ничего не знает. Архиатру Леонтию я сказал, что у тебя приступ гемикрании.
  Кесарий пустил коня галопом, Каллист последовал его примеру, и они пронеслись по кирпичной дороге, ведущей из Никомедии, легко обогнав повозку, запряженную парой мулов. Каллист обернулся - рыжая девушка помахала ему рукой.
  - Ее зовут Финарета! - сообщил Каллист другу на скаку. - Та суровая матрона сказала ей: "Финарета, довольно!"
  - Я знаю - ее так подруга называла. В церкви Анфима.
  Он запнулся, взглянув на Каллиста, но оба тут же рассмеялись.
  - Угораздило же меня притащить тебя туда... Чего только не сделаешь ради брата Григория!
  - Я сам просил, вообще-то... Хотел послушать ваших учителей.
  - Я не знал, что этот Пистифор - арианин. Он аномей, наверное. Да не в этом дело, собственно, - в отчаянии махнул рукой Кесарий.
  - Больше я никого из проповедников слушать никогда не стану, - серьезно проговорил Каллист
  - Они не понимают христианское учение, - поддержал шутливо Кесарий.
  - Ну...кроме твоего Григория, может быть, - продолжил Каллист, не приняв шутки. - Но мне это все не надо, спасибо.
  Река виднелась за голыми зимними рощами. Там, среди скал, на берегу, в заветрии, они остановили коней. Над ними высился огромный дуб.
  - Можем позавтракать, - предложил Кесарий, указывая на аккуратную корзинку, пристегнутую к седлу. - Я еще не ел ничего. Пистифор своей проповедью о посте пробудил во мне совесть.
  Каллист согласился, они спешились, сели, надкусили лепешки с острым сыром.
  - Посмотри, это какое-то священное дерево христиан. У вас разве есть священные деревья? - сказал Каллист, указывая на дуб, на нижних ветвях которого висели медные и серебряные крестики и дельфины.
  - Не знаю... - растерялся Кесарий. - Может быть, мученик какой-то здесь казнен был, и это место почитается.
  - Так это же дуб Пантолеона! - догадался Каллист. - Я много слышал, что его почитают, но сам здесь никогда не был. Говорят, что его здесь казнили. Тоже врач был, как и мы.
  Кесарий медленно и серьезно изобразил на себе крест. Они помолчали.
  - Пистифор за тобой присылал сегодня утром, - сказал Кесарий.
  Каллист напрягся.
  - Ему что-то плохо стало. Видимо, после нашего посещения огласительных бесед, не иначе. Дискразия наступила. Я Филагрия послал. Он ему кровопускание сделал. Сам-то я тоже не хотел бы к нему идти. Думаю, он не узнал нас - узнают обычно тех, кого ожидают увидеть.
  Кесарий опять рассмеялся, блеснув белоснежными зубами.
  - Знаешь, я хотел бы забрать Филагрия к себе, в Новый Рим, в тамошнюю школу. Он прирожденный хирург. Ну и брата его, Посидония тогда уж.
  - Посидоний интересуется душевными болезнями, - сказал Каллист, еще не веря, что он вернулся в обычную жизнь с ее делами и планами.
  - Ну, там-то он получит богатый опыт...
  Они посидели, поговорили об учениках, о делах Никомедийской архиатрии, прихлебывая воду из общей фляги, а когда сыр, лепешки и вода закончились, Кесарий сказал неожиданно:
  - Ты знаешь, я завтра уезжаю.
  - Как? - опечалился Каллист.
  - Принес гонец письмо от императора, вызывает в Новый Рим. Тут уж хочешь-не хочешь, а надо ехать. Государственные дела.
  - Жаль, - только и сумел сказать Каллист.
  
  
   "Леонта, что, что ты говоришь? Если Иисус - Бог, то ты прогневаешь Его!"
  "Христе! Неужели Ты не явишь Себя?! Неужели иеревсы Асклепия и судьба сильнее Тебя? Яви Себя, Христе Сотер! Христе Целитель! Христе, Сын Божий! Вот, видишь - перед Тобой Вассиан, его бросили все - Ты его тоже оставишь? Тогда и я Тебя... тогда и я Тебя оставлю! Слышишь?"
  "Нет, Леонта! Не гневи Его!" - вскричал Вассиан. Сияние солнца рассекло пополам предутреннюю мглу, и они, Леонта и Вассиан, вместе опустились на колени, щурясь от света и воздевая руки...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"