Шульчева-Джарман Ольга : другие произведения.

Возложи на очи коллирий. Глава 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ГЛАВА 2. О ВОЗВРАЩЕНИИ БЛУДНОГО СЫНА И О СУДЕ КЕСАРЕВОМ
      - Эй, да ты посмотри, кто вернулся! - вдруг, к огромному удивлению Каллиста, загоготали рабы. Кесарий остолбенел, от гнева побелев, как его хитон. На поросших щетиной за время путешествия скулах бывшего архиатра выступили алые пятна, а угол точеного рта дернулся, будто сведенный в судороге.
    - Салом, ты чего вернулся? А лошадь где? Потерял, что ли? Аль украли? Вот мар Григорий выпороть тебя прикажет на славу! - продолжал спрашивать высокий раб, скорее всего, привратник. Неизвестно, что бы сделал Кесарий, если бы вдруг на раздался крик другого, рыжего, раба, оттолкнувшего товарища:
    - С ума сошли! Не признали! - кричал раб, валясь в ноги Кесарию. - Это же молодой хозяин! Здравствуйте, господин Кесарий! Наконец-то! Заждались мы вас совсем!
    Рабы, как один, попадали в ноги Кесарию. Тот поморщился и жестом велел им встать.
    - Заберите вот это, - он кивком указал на панарион, сумки и плащи. - Приготовьте спальни мне и господину Каллисту. И баню тоже приготовьте.
    - Не извольте гневаться, - проговорил рыжий раб, резво вскакивая на ноги. - Батюшка ваш не велит баню топить.
    - Не велит, значит, просто воды для ванн нагрейте, - бросил Кесарий. - Это-то еще пока можно? Где госпожа Нонна?
    - В саду с госпожой Горгонией и вашим батюшкой разговаривать изволят, - продолжал рыжий раб. - О вас спорят, - шепотом добавил он.
    - А вы правда эллинскую веру приняли и кровью быка омылись? - спросил еще один раб-недотепа и тут же получил от молодого господина по уху.
    - Ох, простите, вижу, вижу, все это - сплетни! - застонал он. - Вон и ихтюс у вас на шее, молодой хозяин! Как были христианином, так и остались!
    Кесарий уже не слушал их, и, увлекая за собой Каллиста, направился через ворота в сторону сада, мимо большого, с колоннами и портиком, главного здания усадьбы.
    - Теперь порядок начнется! - вполголоса, но жарко говорили рабы у ворот подбежавшим к ним девкам с кухни и из прачечной. - Теперь-то и налог соберут, и Феотима на чистую воду выведут! Молодой господин вернулся!


   О ВОЗВРАЩЕНИИ БЛУДНОГО СЫНА И СУДЕ КЕСАРЕВОМ.
   Мулы, неспешно тянувшие почтовую повозку, остановились после окрика возницы, и на землю спрыгнул Кесарий.
   --Быстрее, быстрее! -- беспокоился возница, пока каппадокиец вынимал из--под почтовых мешков врачебный сундук и помогал выбраться Каллисту из неудобного сидения. -- Заметят! Оштрафуют! Указом императора Юлиана запрещено подвозить людей на почтовых повозках!
   -- Не заметят твою колымагу, никого не видно в нашей глуши, успокойся, -- отвечал Кесарий, расплачиваясь с возницей, пока Каллист прилаживал на плечи дорожные сумки -- свою и друга. Возница хлестнул мулов, и почтовая повозка, покачиваясь, поплыла вдаль по дороге мимо лугов.
   -- Вот и приехали, -- сказал Кесарий, и Каллист заметил какой--то оттенок обреченности в его голосе. Кесарий поднял тяжелый панарион и зашагал через луг. Солнце уже поднялось и начинало припекать. Каллист с их плащами и сумками на плечах плелся следом за Кесарием через луг, стараясь не думать о каппадокийских гадюках.
   [Панарион -- ящик для лекарств, обычно с шестью отделениями]
   -- Тут дипс и прочих змей нет? Трава высокая, -- произнес, в конце концов, Каллист и попробовал пошутить: -- Ты каппадокиец, тебе змеи не страшны, а я вифинец все--таки.
   -- Ну да, змея, кусая каппадокийца, умирает, -- хмуро ответил Кесарий, и добавил: -- Нет тут дипс. Гадюки есть, но не так много. Под ноги смотри.
   [Античная поговорка "змея, укусив каппадокийца, умерла" говорит о том, что жители этой области Римской империи славились своей хитростью и даже коварством]
   Каллист понял, что шутки сейчас не к месту и замолчал, тем более, что два плаща и две сумки были довольно тяжелой ношей.
   Через некоторое время Кесарий прервал молчание и спросил так же хмуро:
   -- Как тебе, нравится Каппадокия? Леса, луга, холмы...
   -- Красиво, но вот моря у вас нет, -- заметил Каллист, щурясь на солнце и различая вдалеке гряду густого леса -- примерно в таком они встретили недавно Салома с "разбойниками". -- Я без моря долго бы не выдержал, затосковал. Оно у меня в крови.
   -- Моря у нас, и правда, нет, да оно и к лучшему, -- словно разговаривая сам с собой, продолжал Кесарий. Он остановился, чтобы переложить сундук в другую руку. -- Меня укачивает на корабле, я, как сейчас помню, ужасно страдал, когда мы с Григой учиться впервые далеко от дома отправились. Жуткие дни провел на палубе, то лежа полумертвый под навесом, то свесившись за борт -- просто света белого не взвидел! Лишь только мысль о том, что мы плывем в прекрасную Александрию, все дальше и дальше от родного дома, придавала мне сил. Не верилось, что навсегда распрощался с Назианзом. А после александрийской врачебной школы я сразу в Новый Рим отправился, не заезжая домой... Но все же опять пришлось вернуться в Назианз... да, пришлось... вот где ад--то начался, пока дядя Амфилохий меня обратно в Новый Рим не вытащил по всем своим связям. И вот я снова... возвращаюсь домой, -- Кесарий говорил медленно, словно слова выкатывались у него из сдавленного горла. -- Зато у нас озера и реки. Реки, да, -- повторил он каким--то странным голосом и снова смолк.
   Каллисту не нравился ни тон, ни настрой Кесария, но он промолчал -- тем более, что они уже подходили к воротам поместья. Там стояла кучка рабов, оживленно что--то обсуждавших и размахивавших руками. Кесарий опустил панарион на землю и подошел к воротам, молча отстраняя рабов.
   -- Эй, да ты посмотри, кто вернулся! -- вдруг, к огромному удивлению Каллиста, загоготали рабы. Кесарий остолбенел, от гнева побелев, как его хитон. На поросших щетиной за время путешествия скулах бывшего архиатра выступили алые пятна, а угол точеного рта дернулся, будто сведенный в судороге.
   -- Салом, ты чего вернулся? А лошадь где? Потерял, что ли? Аль украли? Вот мар Григорий выпороть тебя прикажет на славу! -- продолжал спрашивать высокий раб, скорее всего, привратник. Неизвестно, что бы сделал Кесарий, если бы вдруг на раздался крик другого, рыжего, раба, оттолкнувшего товарища:
   -- С ума сошли! Не признали! -- кричал раб, валясь в ноги Кесарию. -- Это же молодой хозяин! Здравствуйте, господин Кесарий! Наконец-то! Заждались мы вас совсем!
   Рабы, как один, попадали в ноги Кесарию. Тот поморщился и жестом велел им встать.
   -- Заберите вот это, -- он кивком указал на панарион, сумки и плащи. -- Приготовьте спальни мне и господину Каллисту. И баню тоже приготовьте.
   -- Не извольте гневаться, -- проговорил рыжий раб, резво вскакивая на ноги. -- Батюшка ваш не велит баню топить.
   -- Не велит, значит, просто воды для ванн нагрейте, -- бросил Кесарий. -- Это-то еще пока можно? Где госпожа Нонна?
   -- В саду с госпожой Горгонией и вашим батюшкой разговаривать изволят, -- продолжал рыжий раб. -- О вас спорят, -- шепотом добавил он.
   -- А вы правда эллинскую веру приняли и кровью быка омылись? -- спросил еще один раб--недотепа и тут же получил от молодого господина по уху.
   -- Ох, простите, вижу, вижу, все это -- сплетни! -- застонал он. -- Вон и ихтюс у вас на шее, молодой хозяин! Как были христианином, так и остались!
   Кесарий уже не слушал их, и, увлекая за собой Каллиста, направился через ворота в сторону сада, мимо большого, с колоннами и портиком, главного здания усадьбы.
   -- Теперь порядок начнется! -- вполголоса, но жарко говорили рабы у ворот подбежавшим к ним девкам с кухни и из прачечной. -- Теперь-то и налог соберут, и Феотима на чистую воду выведут! Молодой господин вернулся!
   Тем временем Кесарий и Каллист уже миновали дом, и направлялись к саду. На пути им никто не попадался, только шорох в кустах и вдоль стен дома выдавал любопытных рабов, услышавших новость и стремящихся разузнать как можно больше о возвращении молодого хозяина.
   -- А что это конюшни новые построили? - удивился Кесарий, вглядываясь в сторону двора. -- Старые же хорошие были.
   --Пожар у нас был, молодой хозяин, -- прошептал вынырнувший из-за пристройки раб. -- Такие страсти! Молния ударила...
   -- А лошади? Все целы? - взволнованно спросил Кесарий.
   -- Все, все! - с каким-то облегчением ответил раб, словно опасаясь дальнейших расспросов и исчез, словно вдруг слился с камнями, выстилающими двор.
   Вдруг рыжий гривастый зверь кинулся на Кесария и чуть не сбил его с ног. Кесарий весело рассмеялся, впервые за все это время, и с его лица ушла тень страдания.
   -- Урания! Афродита Урания! Каллист, это самая умная собака на свете!
   --Парфянский пес? -- осторожно спросил Каллист, поглядывая на огромную огненно--рыжую Уранию, прыгающую на грудь Кесария и лижущую его лицо. Кесарий не отворачивался и смеялся, трепля собаку по холке. Ее голова с острой мордой в окружении рыжей, словно львиной, гривы, и с острыми ушами, были почти вровень с плечами каппадокийца. Она клала лапы ему на плечи, и смотрела умными карими глазами прямо в глаза вернувшегося хозяина, а от радости била хвостом так сильно, что задевала Каллиста. Тот, вспомнив, что парфянцы пускают целые отряды таких Ураний на противников своего страшного войска, а несколько псов могут справится с боевым слоном, невольно отступил.
   --Не бойся Уранию, мы с Саломом хорошо ее воспитали, -- засмеялся Кесарий. -- Урания, шлама!
   Собака села и протянула хозяину лапу. Кесарий пожал ее и приказал подать лапу Каллисту. Тот, стараясь не подавать виду, что общение с парфянскими боевыми псами для него несколько непривычно, с чувством пожал лапу Урании.
   -- У нее несколько пометов щенков было, -- с гордостью ответил Кесарий. -- По всей Каппадокии разошлись нарасхват. Несколько я велел Салому оставить. Прекрасные псы! Я тебе их потом покажу. Найдут человека где угодно: в лесу, в поле, хоть под землей! Вот женишься ты на Финарете -- в подарок пришлю вам щенка от Урании. Да, Урания? -- он начал ласкать собаку и целовать ее в морду, -- да, умница? Подарим щенка Каллисту?
   -- Только не очень большого, -- заметил Каллист осторожно. -- Это не помесь овчарки со львом?
   -- Глупости, они сами по себе такие рыжие и гривастые! Хорошо, подарим маленького, он потом вырастет как Урания! -- говорил весело Кесарий, играя с рыжим остроухим псом.-- Да, Урания? Да, моя девочка? Парфянцы мелкими не бывают, это тебе не мопсы! Да, Урания?
   Каллист был несколько раздражен такой длительной беседой Кесария с огромной псиной, но промолчал. Ему вспомнилось, что персы совершают свои странные и отвратительные всякому разумному человеку погребения, отдавая умерших либо особым хищным птицам, либо вот таким собакам. Неприятная дрожь пробежала у него по спине. "Хорошо, что свадьба нескоро, -- подумал он, -- а за это время мне как--нибудь удастся отвертеться от щенка".
   --Вот и сад, Урания, а тебе туда нельзя, -- печально сказал Кесарий. Каллист не смог сдержать вздоха облегчения. -- Папаша не пускает тебя в сад, да, моя девочка! И в дом не пускает! Ты для него нечистое животное! Зато Феотим -- чистое! Да, Урания? Распотрошим Феотима, а?
   -- Кесарий... -- вмешался в беседу Каллист.
   -- Урания, сидеть! -- приказал Кесарий. -- Я скоро приду, и мы пойдем на луг побегать. Или к реке... нет, не пойдем к реке, пойдем на луг или в лес. Вот умница! Сидеть! В сад нельзя, Урания!
   И парфянская собака, неподвижно застыв, осталась ждать их у границы сада, пристально глядя умными глазами хозяину вслед.
   -- Их неспроста священными считают персы, -- сказал Кесарий, кивнув в сторону стройного и сильного животного, сидящего в напряжении, подобному стреле на натянутом луке.--Божественные собаки, истребляющие зло. Неизвестно, кого персы больше любят -- псов или коней. Мне, наверное, надо было персом родиться... Правда, они ежей тоже собаками считают, только маленькими, но не менее божественными, потому что они убивают змей. А в Египте к кошкам и мангустам так относятся, но собак тоже обожествляют...
   -- В Египте всех зверей обожествляют, разве не так? -- спросил Каллист, пытаясь увести разговор в сторону от парфянских собак и ежей.
   Кесарий замолчал, потом снова заговорил.
   --Ты ведь уже все понял по Абсалома? -- спросил он, неожиданно тихо и серьезно. Каллист кивнул, хотя был немного растерян меняющимся настроением своего друга. "Не к добру такие перепады настроения", -- думал Каллист. -- "Признаки сильной дискразии. Не развилась бы серьезная болезнь! А ведь это как раз во время его болезни и началось...Значит, еще равновесие жидкостей в теле не восстановилось, и целебные воды Астака не помогли до конца. Хотя внешне он выглядит хорошо -- а вот душа его страждет".
   -- Я тебе еще расскажу сейчас, пока мы по саду будем идти, -- сказал Кесарий. -- Мы вместе росли.
   ...Из повозки высадился высокий старик в тоге. Его сопровождали два юноши, оба в новых тогах - уже тоги мужей, а не подростковые претексты. На высоком, черноволосом юноше тога лежала отменно - и он уверенно и гордо шагал в ней рядом с отцом. Они были удивительно схожи друг с другом - только у отца глаза были карие, а у сына - синие. Поодаль шел, склонив голову, другой сын, на пол--головы ниже синеглазого юноши, русоволосый, с печальными карими глазами. Тога его сбилась, прямые ее складки были безнадежно смяты, но он не замечал этого, погруженный в свои мысли. Он шевелил губами, словно произносил какую--то речи или сочинял поэму.
   "Григорий!" -- строго окликнул его старик в тоге. - "Не отставай от младшего брата!"
   Григорий вздрогнул и ускорил шаг.
   "Теперь, дети мои, когда я одел вас в мужские тоги, вы должны являть на деле, что есть истинное рисское благородство. Это не важно, что мы живем в Каппадокии - римский образ мыслей и жизни не ограничивается Римом!" -- проговорил старец.
   Синеглазый юноша внимательно слушал отца - они были почти одного роста.
   Вдруг к ним подбежал какой-то раб-конюший в шерстяной тунике и упал на колени перед высоким стариком в тоге.
   "Хозяин, господин Григорий, не гневайтесь! Не доглядели мы! Пегас ногу подвернул!"
   Трое других конюха - два из них бородатые, один совсем молодой, стройный, высокий, с черными, влажными глазами сирийца, стояли в стороне, и, не отрываясь, глядели на хозяина и его сыновей.
   "Подите все сюда!" -- сурово приказал Григорий-старший. - "Кто смотрел за конем?"
   "Мы все, хозяин", -- ответил первый раб. - "Все пред вами виноваты... Но там ничего страшного, с конем-то - Абсалом уж и осмотрел его, и повязку с мазью приложил - говорит, что не вывих, а только связок растяжение, так что выправится, конь-то!"
   "Абсалом!" -- недослушав раба, рявкнул Григорий. Сириец в длинном хитоне сделал шаг вперед, оказавшись лицом к лицу со стариком в тоге. Глаза их оказались на одном уровне, и что-то странное было в его взгляде - не рабская преданность, а какая-то особая любовь. Через мгновение юноша--сириец опустил взор.
   "Двадцать плетей тебе за небрежное отношение к коням!" - холодно отрезал старик.
   "Отец!" - вне себя от возмущения воскликнул его синеглазый сын, но сдержался, и более ничего не прибавил.
   "Замолчи, Кесарий", -- процедил старик недовольно. - "Хватит заступаться за рабов, с которыми ты в детстве играл. Время игр прошло".
   Второй из братьев молчал, с ужасом наблюдая за тем, как молодого конюха привязывают к скамье для наказаний.
   Когда от первого удара брызнула кровь, орошая смуглую кожу сирийца, брат Кесария громко вскрикнул - словно от боли.
   "Григорий!" - строго одернул его отец. Кесарий молчал, кусая губы и нахмурившись.
   ... Абсалом не кричал, только вздрагивал от каждого удара и то вскидывал, то ронял голову. Густые черные волосы, пропитанные кровью и потом, облепили его лицо и шею.
   "Отец!" -- воскликнул Кесарий, делая шаг вперед.
   "Отец!" -- вторя ему, воскликнул Григорий и взмахнул руками, словно желая улететь с места расправы, а потом в отчаянии схватился за голову. Он снова отрыл рот, но не смог произнести ни слова. Вместо него заговорил младший брат:
   "Отец, повели, чтобы наказание прекратили!"
   Вся спина молодого сирийца уже был залита кровью. Абсалом больше не вскидывал голову, а сдавленно стонал под жестокими ударами.
   "Не должно взрослому мужу идти на поводу у своих чувств, подобно женщинам!" -- ответил Григорий--старший, спокойно наблюдая за истязанием конюха.
   "Отец!" - сверкнул глазами Кесарий, -- "Совершенному мужу не следует упускать случая, чтобы проявить милосердие!"
   Старик всем корпусом развернулся к младшему сыну. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно мерялись силами. Удары плетей стихли.
   "Хорошо, Кесарий, сын мой", -- произнес старик в тоге, -- "Ты не зря учился риторике в Кесарии Каппадокийской! Я исполню просимое тобою ради твоих успехов в этом искусстве, а не ради потворству небрежности раба Абсалома!"
   И Григорий-старший, завернувшись в тогу, пошел к особняку на холме, по--военному печатая шаг. Его старший сын последовал за ним, потупив голову, словно сдерживая слезы. Младший сын то и дело оборачивался на жестоко наказанного юношу--сирийца, уже развязанного рабами и с трудом поднимающегося со своего позорного ложа...
   ...К вечеру Кесарий, торопливо отодвинув полосатую занавесь, заглянул в маленькую комнатку.
   "Мирьям?" -- негромко окликнул он."Сандрион! Оо, бари! О дитя мое! Заходи, сладкий мой, заходи, родной мой..."
   [Оо бари! - о сын мой (арам.)]
   Полная высокая сирийка обняла его, целуя в щеки и в шею, что-то приговаривая на своем языке. "Эни, -- спросил Кесарий, поцеловав ее, -- как Абсалом?"
   [Мама (арам, сир.)]
   "Ах, ты заступился за него, золотое твое сердце, дитя мое... Лежит он, встать не может... Убили бы его, если бы не ты..."
   "Положим, не убили бы, но покалечили бы точно..." -- проговорил Кесарий, и добавил, указав на тяжелый полог, скрывающий угол комнаты: "Он там?"
   Мирьям, заплаканная, кивнула и отдернула полог. Кесарий опустился на колени рядом с юношей--конюхом.
   "Саломушка", -- прошептал он, гладя его по руке. - "Больно тебе, бедняга?"
   Абсалом открыл больше черные глаза, замутненные лихорадкой, и тихо, хрипловато ответил, пытаясь улыбнуться:
   "Сандрион... спасибо тебе... если бы не ты, то могло бы еще побольнее быть..."
   "Я масла лечебного принес, и лепешек с тмином, и сладостей тебе, и молока..." -- говорил Кесарий. "Как жесток отец!"
   "Не брани отца", -- сказал Салом еще тише. - "Он был прав - если бы он не наказал меня, а другого, он словно бы оказал мне какое-то предпочтение... а так я пострадал вместо Аканфа... это он вел тогда Пегаса..."
   "И Аканф молчал, когда тебя приказали пытать!" -- возмутился Кесарий.
   "Он очень испугался", -- молвил Абсалом. - "А мне не привыкать. Отец может гордиться мною, что я поступаю благородно, будучи рабом..."
   "Не говори глупости!" -- возмущенно зашептал Кесарий, ласково гладя его по голове. Он еще хотел что-то сказать, но тут в комнатку вбежала, запыхавшись, маленькая, щупленькая Нонна. В руках ее была корзина - раза в два больше чем та, что принес собой Кесарий. Мирьям выхватила корзину с причитаниями из рук госпожи, поставила ее на пол, а потом Нонна и Мирьям обнялись и заплакали.
   Следом за Нонной вошел Григорий-младший, сразу же налетевший в полутьме на корзину. Он упал, увлекая за собой таз с выстиранным бельем и табурет. Мирьям ахнула, Нонна и Салом рассмеялись, а Кесарий цыкнул на старшего брата.
   Нонна опустила на колени, склоняясь над Саломом, осторожно, чтобы не причинить боли, сняла укрывавшее его спину лоскутное одеяло - Григорий вскрикнул от страха и сострадания, прижимая руки к лицу. Кесарий тяжело вздохнул и сжал руку сирийца, а тот, закусив губы, пока Нонна щедро выливала на его раны дорогое масло, тоже ответил Кесарию сильным рукопожатием...
   ...На обратной дороге из хижины сириянки Мирьям в свой особняк на холме сыновья старика в тоге молчали. Первым тишину нарушил Григорий:
   "Какая несправедливость, какая жестокость - и именно в день нашего совершеннолетия!" -- он снова начал размахивать руками, и Кесарий, схватив его за плечо, остановил жестикуляцию брата.
   "Не делай так - помнишь, что дядя Амфилохий тебе все время говорил? Что руками машут только неопытные риторы!"
   Григорий вздохнул.
   "Отец приказал высечь нашего брата при всех - за вину, которую совершили другие, а он не совершал!" -- произнес Кесарий, убирая руку с плеча Григория.
   "Нашего?" -- удивился Григорий. "Салом - только твой молочный брат, а я питался молоком нашей матери, у меня кормилицы не было".
   "То-то ты такой умный вырос!" -- раздраженно бросил Кесарий и зашагал быстрее, обгоняя растерянного брата.
   +++
   Кесарий смолк. Они с Каллистом быстро шагали по тенистой аллее.
   -- Говорят, эти дубы были посажены, когда воцарился Октавиан Август. Мы с Григой любили забираться на них и подражать птицам, -- заметил Кесарий, сменив тон, словно не он рассказывал сейчас про Салома.-- А в дупле этого бука...
   Его слова прервал чей--то раздраженный бас. Слов было не различить, но Кесарий вдруг напрягся, словно скакун на ипподроме, и вдруг рванул бегом по выложенной гладкими камнями дорожке. Каллист пустился, еле поспевая за ним следом.
   После краткого и стремительного бега они оказались у беседки, увитой виноградными лозами. Высокий и худой мужчина в тоге стоял к ним спиной - Каллист еще издали, сквозь ветви, заметил его багровую лысину.
   -- Я не потерплю этого, Нонна! - голос человека с лысиной, казалось, разносился на несколько стадий вокруг. - Я не намерен терпеть это! Hoc mihi non est tolerandum!
   В ответ раздался тихий женский голос, заглушенный звуком пощечины.
   Кесарий сдавленно вскрикнул и в один прыжок оказался у беседки. Раздался звук тяжелого удара и пронзительные женские крики.
   -- Александр! Кесарий!
   Каллист увидел двух женщин, одну, моложе, высокую и дородную, другую -- маленькую старушку. Обе были в одинаковых темных покрывалах и одинаково бледны, но правая щека старшей алела от пощечины. Они встали между Кесарием и мужчиной в тоге.
   -- Прочь, Нонна! Прочь, Горгония!
   Седой патриарх повернулся, и Каллист остолбенел. На него глядел еще один Кесарий, но состарившийся и поседевший.
   -- Так это вы, отец? Babae! Tune es, pater? - деланно холодно спросил настоящий Кесарий по--латыни, и это чужое наречие зазвенело в тиши сада металлом. Он не разжимал кулаков, на скулах его выступили алые пятна. -- Oculis meis non credo! Putabam rusticos quosdam matrem meam et sororem aggredi! -- голос его дрожал от гнева.
   [Не верю своим глазам! Я думал, какие--то мужланы напали на моих мать и сестру!]
   --Non pudet te, parricida, in patrem tuum manum elevare? - прерывающимся голосом прохрипел Григорий-старший. - Хорошо же закончилась твоя придворная карьера! Слава тебе в голову ударила! Надеюсь, тебя не оправдают в суде! Но прежде...
   [Так ты закончил тем, нечестивец, что поднял руку на отца!]
   Женщины повисли на Григории с одной стороны. Каллист схватил друга за руки.
   -- Уйди, Каллист! - прорычал тот. Его синие глаза стали черными от гнева.
   -- Отец, это неразумно!
   Невысокий молодой человек с болезненным лицом и ранней сединой, вынырнув откуда--то из--за деревьев, бросился между ними.
   -- Отец, Кесарий, без сомнения, ошибся и принял тебя за человека со скверными намерениями! А раз так, то его поступок достоин похвалы, хотя и некоторого порицания за его необдуманность!
   -- Прочь, Грига! - хором взревели отец и сын.
   Григорий--старший, подобно Самсону, стряхнул с себя всех удерживающих его. Но прежде чем Григорий--младший смог оттащить отца на безопасное расстояние, его кулак, словно у заправского бойца в панкратионе, описал красивую дугу. Каллист бросился, чтобы растащить Кесария и его отца--епископа, но от удара, пришедшегося как раз в солнечное сплетение, пошатнулся и рухнул на траву. Пронзительный крик Горгонии донесся до него, словно через толщу воды. Потом наступила тишина - мягкая и глубокая, как летняя ночь.
   -- Не шевелись! Ради нашей дружбы! - раздался над ним шепот склонившегося Кесария.
   Каллист понял, что попал в сложную переделку, и больше не открывал глаз, чтобы не подвести друга, хотя мир вокруг него стал оживать, а тишина отступила. Он слышал голоса разных людей, говоривших где--то высоко над ним:
   Вот голос Кесария, ровный и слегка насмешливый, прозвучал с некоторого отдаления:
   -- Что ж, отец, поздравляю - ты убил гостя.
   -- Дай взглянуть! - потребовал второй голос, неимоверно похожий на первый, но по--стариковски надтреснутый. В нем звучала неумело замаскированная неуверенность.
   -- Что ж - смотри. Любуйся на дело рук своих. Ты отправил его к вратам Аида. Завтра ему уже можно класть обол в рот - Харону за проезд.
   --Pro pudor, Caesari! - в голосе старца появилось нечто, похожее на страх. - Какой Харон? Какой обол в рот? An oblitus es in familia christiana vivere?!
   [Опомнись, Кесарий! Ты забыл, что ты - в семье христиан?!]
   -- Certe, oblivisci confiteor, -- невозмутимо отвечал Кесарий. - Credisne, mihi difficile est in memoria tenere episcopum Nazianzi christianum esse.
   [Да, забыл, признаюсь.Представь себе. Мне очень сложно все время помнить, что епископ города Назианза - христианин]
   --Tace!- неуверенно возразил Григорий-старший. В его голосе слышался отзвук мольбы.
   [Молчи!]
   -- Я-то смогу промолчать, -- проронил Кесарий, -- А промолчит ли твоя пастырская совесть, когда моего друга, который готовился ко Святому Крещению и даже посещал беседы для оглашенных у пресвитера Пистифора, погребут завтра неомытого водами спасительной купели? А? И по чьей вине?
   -- Он хотел креститься? - вдруг в голос зарыдала Горгония, падая на колени, разрывая на себе покрывало и пригоршнями сыпля себе на голову труху прошлогодних листьев.
   "Как Антигона из трагедии Софокла" -- подумал Каллист, глядя с интересом сквозь ресницы.
   - О горе, горе нашему дому! О великий грех! Мама, мы должны уйти в монастырь, в пустыню, и молиться там до самой смерти, чтобы Бог простил нашего отца--епископа! Убить оглашенного! О великое горе! - причитала толстенькая Антигона, проливая горючие слезы. - О, за что так немилостива судьба!
   "Совсем в роль вошла!" -- восхитился Каллист. - "Медея! Нет, скорее Федра".
   -- И ты туда же за братом! Он Харона поминает, ты - Тюхе-Судьбу! Языческий дом! - произнес Григорий-старший.
   -- Верное слово - языческий дом! -- возгласил Кесарий. -- Потому что глава дома - язычник внутри, волк в шкуре овечьей! Гроб покрашенный! Душа его привязана не к Евангелию, а к субботе иудейской и огню парфянскому! По плодам узнаем их, воистину! Епископ снаружи, ипсистарий внутри! Убийца! Да и по Моисеевому закону, который ты лучше нас всех знаешь, за такое дело полагается наказание.
   Кесарий откинул волосы со лба и скрестил руки на груди.
   -- А уж по римскому...
   --Recordare, quid lex Romana pro contumelia patris postulat!- вскричал Григорий--старший, вытирая пот со лба. Лысина его уже стала густо--пунцовой.
   [ Ты вспомни, что по римскому закону полагается за оскорбление отца действием! ]
   -- И меня смерти хочешь предать? Не дивно! Кронос в тебе говорит древний!-- продекламировал Кесарий. Ему не хватало только трагической маски.
   "Уже сапфическая строфа пошла!" -- подумал Каллист.
   -- А я вот что нашему домашнему Кроносу скажу, -- перешел Кесарий на прозу. - Eamus tecum ad iudicium caesaris! Sicut Paulus postulo iudicium caesaris! Caesaris Jiliani! Totius orbis terrarum imperatoris!
   [ Пойдем с тобою в суд кесарев! Пойдем! Требую, подобно Павлу, суда кесаря! Кесаря Юлиана! Императора всей ойкумены!]
   Каллист обмер от такой дерзости друга. Кесарий указал на его безжизненное тело, выдерживая паузу.
   Григорий-старший с шумом втянул в себя воздух.
   -- Не волнуйся так, отец, -- зазвучал приятный, но исполненный боли голос Григория--младшего. - Пусть брат выскажет все, что желает. Это будет теперь разумней всего.
   -- Императору Юлиану будет очень горько узнать, что его любимый придворный врач убит в гостях. А весьма интересным ему покажется то, что убийца - христианин. Даже христианский епископ. А то, что я защитил мать от разбойника в саду, только сделает мне честь перед лицом кесарева суда.
   -- Ты... ты... ты... -- захлебнулся словами Григорий--старший.
   -- Брат, -- невозмутимо проговорил Кесарий, словно забыв об отце. - Брат, мне нужно заняться умирающим другом - облегчить его страдания, насколько это возможно. Пришли рабов - отнести его в дом...и пришли кого-нибудь читать над ним Евангелие. И еще... можешь начинать писать надгробное слово.
   -- Горгония, -- деловито повернулся он к сестре. - Надо подготовиться к похоронам...уточнить, кто пойдет в погребальной процессии, нанять плакальщиц.
   -- Хорошо, брат, -- сквозь слезы пролепетала она.
   -- И позаботься о маме, -- тихо и мягко добавил он.
   Потом подошел к Нонне и опустился перед ней на колени.
   -- Мама, -- сказал он, прижимая к губам ее дрожащие руки - Я не успел поцеловать тебя...за всей этой суетой.
   -- Что ты сделал, Александр! - воскликнула маленькая диаконисса.
   -- Как что? Поцеловал родительницу.
   -- Не это... Зачем ты ударил отца?
   Она склонилась над недвижимо лежащим Каллистом, провела ладонями по его груди и лицу.
   -- Нет-нет, -- почти силой отвел ее от Каллиста Кесарий.
   -- Твой друг - при смерти, ты с отцом пойдешь в суд, вас обоих ожидает суровое наказание... Ты погубил свою жизнь, жизнь своего друга, отца и всех нас! О, Александр! Как я просила тебя не вмешиваться в наши ссоры с твоим отцом! Ты же давал мне слово!
   Кесарий прижал Нонну к себе.
   -- Мама, не волнуйся. Я думаю, что еще не все потеряно...ничего не потеряно...Твоими молитвами и моим искусством Каллист оживет!
   Нонна долгим, проницательным взглядом окинула младшего сына. Потом сказала:
   -- Да будет со всеми нами милость великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа!
   +++
   -- Ты будешь похлебку, Александр? - спросила шепотом Нонна. -- В доме пост, я тайком тебе принесла.
   Кесарий заколебался.
   -- Луковую? - спросил он и быстро добавил: -- Нет, не буду.
   -- Чечевичную, чечевичную! - заулыбалась в полумраке Нонна. - Я знала, что перед ней тебе не устоять, -- добавила она, глядя, как сын ест.
   -- Горгония и Григорий напрасно оттачивали свое остроумие на моей любви к этому блюду, -- наконец, вымолвил Кесарий. - Я от этого его не разлюбил.
   -- Да, твои сестра и брат терпеть не могут чечевицы! - улыбнулась Нонна.
   -- Горгония говорила, что для меня, во всяком случае, безопасно любить чечевицу - у меня все равно нет первородства, которое можно продать.
   Кесарий надкусил еще теплую лепешку.
   -- Хотя Григорий был бы непрочь, -- продолжал он, -- продать мне первородство. Вместе с имением и пресвитерством.
   -- Ох, он так страдает от всего этого бремени... -- вздохнула Нонна.
   -- Такая жизнь - совсем не для него, мама.
   -- Я так и сказала сегодня отцу. И еще говорила, что письмо, где ты клянешься Гелиосом и Матерью богов -- несомненно, подложное. Ведь это правда, сын мой? -- строго добавила она, указывая на ихтюс на шее сына.
   -- Конечно, подложное...Так именно по этой причине отец был охвачен Ареем?
   Нонна кивнула молча.
   -- Хм.... Значит, я постоял за тебя и за брата - сам того не ведая. Убил двух зайцев одним камнем.
   -- Только не говори этого страшного слова - "убил"!
   -- Хорошо, не буду.
   -- И больше так никогда не делай!
   -- ...
   -- Пожалуйста, Александр! Я сегодня молилась весь день, чтобы Бог отвел от нас все эти грозовые тучи. Бедный твой друг! А вам обоим с отцом грозят в лучшем случае рудники, а в худшем...
   -- А в худшем папаше придется сдерживать руки. Тяжело, я согласен.
   -- Ты же знал, что это отец. Ты не мог его не узнать! Как ты мог так поступить!
   -- Да не узнал я его, честное слово. Я ведь уже объяснял.
   -- Ты меня обманываешь. А твой друг... он на грани смерти!
   -- Нет. Отнюдь. Не переживай, мама. Я уже осмотрел его, есть надежда. Сейчас немного отдохну, и снова пойду к больному. Все уладится наилучшим образом.
   -- Я благодарю Бога, что мои молитвы оказались не услышаны!
   -- Чтобы Каллист умер?!
   -- Что такое ты говоришь! Насмешник! Я раньше все время молилась, чтобы ты вернулся жить к нам в Назианз.
   Кесарий тяжело вздохнул.
   -- И только сегодня я поняла, что из этого могло бы выйти... Вы бы с отцом убили друг друга...или ты бы отправился в рудники...на галеры...
   -- От рудников, каменоломен и галер не застрахован никто, -- глубокомысленно изрек Кесарий, вытирая лепешкой миску, - даже епископы. Особенно при нынешнем императоре.
   -- Как же ты остался при дворе? - покачала головой Нонна. - Я была уверена, что ты сразу же покинешь двор Юлиана... А еще это письмо. Конечно, я не верю, что Феотим тебя где--то видел при дворе, когда Юлиан ехал через Кесарию...Но отец полностью ему доверяет! Салом ужасно поплатился, за то, что стал говорить в твою защиту...
   --Бедняга Салом! Я встретился с ним по дороге... - вздохнул Кесарий. -- И чувствую свою вину перед ним за то, что до сих пор не нашел способ сделать его свободным, как поклялся.
   -- Очень плохо и грешно клясться, Александр. Поэтому тебе и не удается помочь Салому, строго заметила Нонна.
   -- Но как вы смогли отправить его в Армению? К каким родственникам Василия?
   -- К мужу одной из дочерей Эммелии, - сказала Нонна и добавила шепотом: -- Рира подделал письмо от него, с просьбой прислать Салома помочь справится с падежом скота. И отец согласился, потому что Василий стал настаивать.
   -- А Василий... знал? - удивленно проговорил Кесарий.
   -- Конечно, не знал! -- сердито зашептала Нонна. -- Я взяла грех на душу, так Рире и сказала.
   -- О, у Риры стало одним грехом меньше! -- засмеялся Кесарий.
   -- А у тебя? Неужели ты страшно согрешил, отрекшись от Христа и приняв эллинство? -- в отчаянии проговорила Нонна. -- Я ничего не понимаю, Александр! -- и тут она заплакала.
   --Видишь ли, мама...-- Кесарий обнял ее, утешая, и несколько раз поцеловал в глаза и покрытые морщинами щеки. - Существуют такие вещи, которых сразу не объяснишь...а письма я не писал. Это какая-то интрига.
   -- О, я так и подумала! -- радостно воскликнула Нонна, целуя сына. м Увидела у тебя на груди ихтюс, и прямо от сердца отлегло... -- вдруг она нахмурилась: -- Но как ты можешь служить императору, который отступил от Христа?
   -- Я служу народу римскому, -- отвечал Кесарий. -- И среди него много больных и бедных. Если я уйду, то указ о больницах, ксенодохиях, для таких людей останется неподписанным. Юлиан согласен, что такие больницы должны быть открыты...
   -- Да, но при языческих храмах!
   -- Это уже не столь важно, где они будут открываться...
   -- Как?!
   -- Главное, что это начнется на государственном уровне, а далее - посмотрим...и еще, я сам возглавлю эту коллегию, -- Кесарий тяжело, прерывисто вздохнул.
   -- Ох, Александр... Еще похлебки?
   -- Да, мама.
   -- Значит, твой друг вне опасности?
   -- Да, но папаше не надо про это знать. Кстати, что поделывает наш ипсистарий?
   -- Александр!...
   --...отец?
   -- Они с Григорием пошли в часовню. Без народа.
   -- Глаз у него синий?
   -- Ты, право, бесстыдник, Александр!
   -- Что, здорово синий? - заулыбался Кесарий. - Будет помнить теперь...какое-то время.
   -- Как он будут служить Евхаристию в это воскресенье? С таким глазом? Что скажет народ в Назианзе?
   -- Ничего не скажет. Это брат скажет народу, что епископ болен и отправил его совершать божественную службу.
   -- Григорий еще плохо себя чувствует...Он столько пережил из-за этого арианского символа веры...
   -- Что за символ? - оживился Кесарий.
   -- Отец подписал какой-то символ веры...
   -- А, понимаю. Не читая, как всегда?
   -- ...оказалось, он арианский.
   -- Потом, как всегда? И что Григорий? Все улаживал, как всегда?
   -- Приход страшно возмутился. Чуть было не раскололся. Уже почти выбрали второго епископа...
   -- Я бы тоже возмутился на их месте. Но ведь Григорий их уговорил?
   -- О небо! Чего это ему стоило! Уговорил...Они его любят.
   -- Сочувствуют.
   -- Он после этого пролежал в постели неделю.
   -- Ему на воды надо ехать. В Пифию Вифинскую или в Лаодикию. В Хони. Там у меня есть знакомый архиатр...-- Кесарий неожиданно осекся.
   -- Сначала надо кесарский налог собрать и сдать...Это бич Божий для Григория! После этого он поедет - уже клялся мне перед Евангелием. Я заставила, -- торопливо сказала Нонна.
   -- А что с налогом? -- спросил Кесарий.
   -- Я даже боюсь спрашивать Григория...
   -- А ипсистар... отец не может ему помочь? Напугать управляющего печами плавильными и молотилками железными? -- поинтересовался младший сын епископа.
   -- Отец занят епископскими делами, ты же знаешь.
   -- Ну да, сколько еще арианских символов ходят по рукам без его подписи...Насколько я знаю, у ариан уже было около пятнадцати соборов...не считая мелких. На каждом они принимают по символу. Итого...
   -- Ох, Александр...Я и рада, и не рада, что ты вернулся...
   Кесарий поцеловал мать.
   -- Я боюсь и спрашивать, когда ты уезжаешь?
   -- Какое--то время здесь пробуду... Я хочу проведать тетю Эммелию...
   -- Александр! - осуждающе проговорила Нонна.
   -- Макрина ведь живет с матерью?
   -- Александр!
   -- Я непременно помогу Григорию с налогом, -- сменил Кесарий тему разговора. -- Только вот с ипсистарием управлюсь...и Каллиста выхожу.
   За окном в неожиданно наступившей тишине ночного сада раздались шаги.
   -- ...если посмотреть на то, что епископ должен подражать Христу, по слову великого Павла, то ты, отец, получил не поругание, а скажу несколько смело, -- даже награду, -- раздался усталый молодой голос.
   Гравий хрустел под ногами ночных собеседников все громче и громче. Они остановились под темными окнами комнаты Кесария.
   -- В твоем лице, отец, Кесарий поразил зло...
   Кесарий хмыкнул. Нонна прижала палец к губам.
   -- Погоди-ка, -- в старческом голосе зазвучали властные нотки - Как это - зло в моем лице?
   -- Я же сказал, отец - выразимся несколько смело.
   -- А, понятно. Продолжай, Григорий.
   -- ...ибо, как мы недавно согласились, он принял тебя за некоего злодея, разбойника и беззаконника.
   На этот раз хмыкнул собеседник Григория-младшего.
   -- Напрасно ты, отец, не убеждаешься в этом. Неужели ты можешь поверить в то, что твой сын, столь похожий на тебя...
   -- Неправда! - хором воскликнули Кесарий и Григорий--старший.
   -- ...как внешностью, так и нравом...
   Нонна зажала Кесарию рот. Он поцеловал ее руку несколько раз, и забарабанил пальцами по изголовью ложа.
   --... пусть он пока дикая маслина, пусть он еще не принял крещения...
   -- Да он и не собирается! Ему дороже почет и императорские милости! И что это за письмо от него пришло, пусть--ка объяснит.
   -- Я уверен, что это подлог... Итак, пусть Кесарий пока - дикая маслина, но ведь корень его - говорю о тебе, отец - корень его добр. Разве ты не почитал своих родителей?
   Григорий--старший что--то нечленораздельно пробормотал по поводу Британского легиона, но потом добавил:
   -- В--общем, да... Почитал.
   -- И, безусловно, Кесарий, столь похожий на тебя, не мог умышленно оскорбить тебя действием. Иначе он не был бы тебе сыном. Ведь что ты сам сказал, отец, когда думал, что он намеренно оскорбил тебя действием?
   -- Что он мне не сын!
   -- Вот видишь! Но он же тебе сын по крови, и похож на тебя - и телом и душою. Всякий это подтвердит.
   -- Что же получается? - растерянно сказал Григорий--старший. - По--твоему выходит, он прав?
   -- О, мой ученый брат! - восхищенно прошептал Кесарий.-- До чего старика заговорил!
   -- Молю, отец, выслушай дальше, -- продолжил Грига. -- Итак, имея твою благородную душу, он, приняв тебя за разбойника, не преминул поразить зло в твоем лице.
   -- Не преминул... Дай--ка мне свежую свинцовую примочку.
   -- И в этом ты, отец, в некотором роде соделался подражателем Самому Господу! - продолжал Григорий. - Я имею в виду, приняв на себя удар, направленный на зло и грех.
   В саду и в доме повисла тишина.
   -- И ты соделался участником Христовых страданий за весь мир, подобно мученикам, -- не так уже уверенно добавил Григорий--младший.
   -- Вот оно что...-- неожиданно радостно проговорил Григорий--старший. - Теперь мне понятно, почему случилась эта беда с этим ...вифинцем. Когда я хотел нанести ответный удар, я, конечно, не думал, что все это имеет такой высокий смысл. Ты должен был еще тогда мне это объяснить, Григорий!
   -- Прости, отец...
   -- Ничего, ничего! И когда я нанес удар, это было против воли Божией. Потому что Христос, когда принял на Себя страдания, не противодействовал силой...
   -- До него, кажется, понемногу доходят основы христианского учения! - прошептал Кесарий.-- Чудеса воистину творишь ты речами своими, Григорий, брат мой!
   -- И это было мне милостиво явлено. Я поразил невинного, и он оказался близок к смерти, для моего вразумления...Ты сказал, ему не хуже?
   -- Все так же...
   -- Поспешим, Григорий, я принесу свое покаяние в нашей молельне. Ты ведь будешь рад провести в молитве со мною остаток ночи? Может быть, Каллист будет помилован и не умрет! Он помощник архиатра в Новом Риме?
   -- Да, отец.
   -- Тоже придворный искатель легкой жизни, наверное...Бог с ним. Поспешим!
   +++
   [за латинский перевод я сердечно благодарю Татьяну Александрову, к.ф.н, преподавателя Свято-Тихоновского Университета, за перевод на сирийский (арамейский) приношу благодарности
   Dr Siam Bhairo и Anne Burberry (Exeter University, UK)]
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"