Шульчева-Джарман Ольга : другие произведения.

Возложи на очи коллирий. Глава 9

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ГЛАВА 9. О ЛЮБВИ ХАЙРЕЯ И КАЛЛИРОИ
    - Ла тэ-бад л-хай! Ла вале лах! Ш-ли! Ат у дайвана! - крикнул Салом и с размаху ударил брата в ухо так, что Кесарий от неожиданности упал на землю, но тут же вскочил. Нонна, в страхе шепча молитву и закрывая рот одной рукой, другой часто и мелко крестила издали обоих молодых людей.
    Кесарий поднялся, и, нагнув голову, бросился на Салома, но не рассчитал силы своего соперника - тот снова отшвырнул его, и сын епископа Григория отлетел в угол, задев один из столбов подпиравших крышу. Салом сделал несколько шагов его сторону и спросил по-гречески:
    - Будешь мать слушаться? Или еще наподдать?
    Кесарий промолчал, вставая и вытирая ладонью кровь из разбитого носа.
  Евагрион лежал ничком в своей спаленке и не мог заснуть. Он беззвучно плакал от боли и обид. Кесарий вечером был занят, разговаривал со своим другом, Каллистом врачом, запершись в таблине. Может, и Кесарий над ним посмеялся, обещав книги? Кесарий, недосягаемый Кесарий, неужели он обратит внимания на какого-то сына хорепископа? Но неужели благородный Кесарий может так жестоко пошутить над ним?
  Повернулась, скрипнув петлями, дверь и Евагрион натянул простынь на голову, притворяясь спящим.
  - Бедный ты сиротка! - прошептала Нонна, целуя мальчика. - Давай я тебя маслом намажу, легче будет.
  Откуда она узнала? Заметила? Или Кесарий рассказал? Евагрион смутился, но маленькая диаконисса, сломив его слабое сопротивление, щедро намазала маслом его спину.
  - Ты и не ел ничего, вот тебе лепешки и сыр, - сказала она. - А Кесарий весь вечер с Каллистионом проговорил, тайком все, шепотом... Я тебе по секрету скажу - он тебе книги отдать хочет. У него хорошие книги, не отказывайся.
  Когда Нонна закрыла дверь, Евагрион с жадностью набросился на еду, а потом, напившись воды, улегся и почти сразу погрузился в сон.
  - Тс-с, дитя только уснуло, не буди его, - проговорила Нонна, встретив Кесария, вышедшего из таблина и направляющегося в сторону комнат гостей.
  - Да уж, мама, дитя - словно грудью его кормят. Я книги хотел отдать, пока дядя Амфилохий не заметит.
  - Завтра отдашь уж... Он тебя сегодня ждал, все глаза проглядел, а ты с Каллистом разговаривал... Зачем ты с дядей Амфилохием поссорился? Я вижу, он недоволен.
  - Не ссорился я с ним, - ответил Кесарий.
  - Я грудью кормила только Григу, - вздохнула Нонна, - тебя и не довелось, поэтому ты такой, наверное, и взбалмошный, а Грига кроткий и тихий.
  - Ну да, мне твоей кротости не досталось, согласен, мама, - сказал младший сын и, наклонясь, поцеловал маленькую диакониссу.
  - Я Фофе сказала, что он нехорошо себя ведет с Евагрионом, отругала его, - заметила Нонна. - Очень он меня расстроил.
  - Вот кого бы драть и драть розгами, так это Фофу! - ответил с чувством Кесарий.
  - И ты, как твой отец, ничего другого для воспитания придумать не можешь, кроме розог! Надо с ним поговорить, объяснить ему, он же тоже сирота, наш Фофочка, бедная Ливия не дожила сына в отрочестве увидеть, - вздохнула маленькая диаконисса. - Иди, Сандрион, помолись и спи, - и она перекрестила сына, а он поцеловал ее руки.
  +++
  Каллист сидел на окне, слушал шорохи ночного сада и не мог уснуть после долгого и мучительного разговора с другом. Икония? Неизвестный враждебный и чужой ему провинциальный город? Богатый город... Кесарий будет одним из первых людей.
  "У тебя будет самая лучшая практика, Каллист, разбогатеешь, женишься на Финарете... Видишь сам - имения у меня с гулькин нос, да и его мне, похоже, не видать, отец лишит меня имения. А я тебе сдуру обещал, что поделим мою часть имения на двоих, видишь, а делить-то и нечего. Может, поедешь со мной? Мне ведь там будет нелегко... Нет, я не могу тебя заставлять, я могу тебя только просить, как друга, как моего лучшего, верного друга".
  Да, он, конечно, поедет с Кесарием. "Креститься не надо, я не заставлю тебя, ты что!" - ну да, не заставит, он же будет епископом, как его отец, как его дядя...
  Каллист испытывал внутренний страх перед христианскими епископами, они напоминали ему Иасона из Пергама. Он поёжился.
  В соседних спальнях, при дверях которых дремали рабы-постельничие, храпели Амфилохий и Евагрий-старший. Амфилохий храпел деловито, басом, а хорепископ присвистывал.
  Стрекотали цикады, а луна уже взошла. Каллист думал о Финарете. Да, ради нее можно и в Иконию. Он разбогатеет и сможет на ней жениться - не как странствующий врач-периодевт без гроша в кармане, а как состоятельный иконийский доктор.
  Потом другое лицо всплыло перед его памятью - лицо Келено, юной жены весельчака Риры. Эммелия попросила Каллиста осмотреть невестку - "Кесария она будет стесняться, он же друг семьи, она его знает, а ты для нее пока чужой человек. После того выкидыша она стала таять...". Келено молчала, а потом, когда Каллист, краснея и бледнея, рассказал, что можно делать окуривания и ванны, тихо сказала - "Каллист врач, а у вас есть рецепт, как приготовить сильную настойку опия?" А потом добавила, когда Эммелия не могла слышать: "Ты христианин? Оглашенный? Я тоже из эллинской семьи, крестилась, когда замуж вышла... Я боюсь за Риру. Он пока ничего не понимает, что происходит, хотя на врача учился. Ты ему тоже не говори, пусть он думает, что меня можно вылечить. Ты помолись за меня Христу, чтобы я не очень страдала".
  Каллист вздохнул и прошептал слова молитвы, повернув лицо к звездному небу.
  +++
  Евагрион глядел на Кесария с восторгом и, захлебываясь словами, говорил:
  - Кесарий врач, я знаю... я слышал разговор дяди Амфилохия... вы - мученик Христов... вы спорили с Юлианом и вас в ссылку отправили...я все знаю! - тут юноша сделал движение, чтобы поцеловать его руку.
  Кесарий неожиданно крепко схватил его за подбородок и повернул к себе лицом, так что Евагрион испугался.
  - Где ты слышал? С кем говорил Амфилохий?
  - Не здесь, в Иконии... с кем-то из военных начальников... О том, что вы, Кесарий врач, дескать, до сих пор в ссылку в имение отца не прибыли... - залепетал он.
  - Ты кому-нибудь рассказывал об этом? Фофе? - продолжал допрашивать его бывший архиатр Нового Рима.
  - Нет, клянусь, никому, - прошептал перепуганный Евагрион.
  - Не надо клясться, - сказал Кесарий, отпуская его. - Хорошо, что не говорил. Вот никому и дальше не говори, - добавил он более спокойно.
  Они сели рядом на низенький сундук.
  - Я не мученик и не исповедник, не придумывай, - не сразу, после долгого молчания проговорил Кесарий тяжело и медленно. - Так, ничего особенного. Это называется "неприятности на императорской службе".
  Евагрион перевел дыхание и ответил:
  - Да, Кесарий врач.
  - И не бери в голову, что твой отец пахал на волах или что-то еще в этом роде. Мало ли кто из простых людей выбился наверх своими трудами. Мой прапрадед вообще вольноотпущенником был, его сын в легионе до центуриона выслужился, при Каракалле гражданство получил, а уже дед разбогател, и никто не помнит, что у нас в роду вообще рабы были. Это моего папаши родня, - сообщил Кесарий.
   - Правда? - удивленно спросил Евагрион.
  - Конечно, - повел плечом Кесарий. - И если твоего благородного Фофу копнуть, нечто похожее будет. Это только Василий в дальнем родстве с императором, но он себя ведет не в пример скромнее Фофы.
  - Василий? Родственник императора? - выдохнул Евагрион. - Но он такой простой в обхождении...
   - Чем выше и благороднее человек, тем ему меньше надо напускать на себя вида. Вот наш Спаситель и Его апостолы - разве они напускали на себя какую-то важность? - заговорил Кесарий, обращаясь к Евагриону. - А ведь были простыми людьми, работали своими руками - плотничали, рыбу ловили, даже Павел, самый образованный, гражданин римский, умел палатки шить. Нас, врачей, тоже многие упрекают в том, что мы как ремесленники - у нас "техне иатрике" , и у горшечника тоже "техне". Мы трудимся своими руками. Но я всегда хотел что-то уметь руками делать, не только риторским искусством владеть...
  Евагрион слушал Кесария, затаив дыхание.
  -Ладно, давай книги спрячем, пока мой дядя не проснулся, - продолжил Кесарий. - Вот сундук не очень большой, я тебе его подарю, ты его сам нести сможешь? Попробуй, подними. Отлично. Вот на дно клади Плотина.
  - Это же "Второзаконие", - осторожно заметил юноша.
  - Это Плотин в обложке "Второзакония". Обложки сложно делать, но меня Горгония, сестра, научила. Вот сверху Ориген, у него обложки Галена, дядя Амфилохий его уважает, и еще Гален сам. Вот тебе Диоскорид, вот Асклепиад... Не знаю, нужен ли тебе Соран... вот его книгу о об острых и хронических болезнях возьми, впрочем. И Аретея Каппадокийского обязательно возьми... Хорошо, вот еще место остается. Что тебе еще дать? А, вот романы еще остались в обложках "Левита" - О Херее и Каллирое. Еще про Дафниса и Хлою есть, под обложкой книги "Числа". Хочешь себе забрать?
  Евагрион покраснел, но кивнул. Кесарий улыбнулся.
  - А Историю Александра Великого? А Киропедию? Анабасис? Или ты только романы читаешь?
  - Это все у меня есть, и Анабасис, и Киропедия. Романы я люблю, но их епископ Амфилохий не разрешает дома держать. А вы же их тоже читали, раз они у вас в шкафу? - засмеялся осмелевший Евагрион.
  - Да это от сестры Горгонии осталось, - ответил находчиво Кесарий. - И не переживай из-за розог, это обычное дело, в эти годы всех пороли. Помню, я в горячую чечевичную похлебку папаше мячом попал, вот было дело!
  Евагрион испуганно схватился за голову и вскрикнул, будто это он облил епископа Григория чечевичной похлебкой.
  - Да не пугайся ты так! Как видишь, я жив остался, - сказал Кесарий.
  И они вдвоем весело рассмеялись.
  - Сейчас письмо напишу Василию, только сразу передай, как приедешь и никому не показывай.
  Кесарий взял вощеную табличку и быстро начертил на ней стилем четкие строки:
  "Кесарий - Василию радоваться! Прошу, обрати внимание на этого одаренного юношу, Евагриона, а заодно проведи испытания относительно домашнего задания Фофы, моего двоюродного брата, который меня очень тревожит, и проведи это испытание непременно при моем дяде Амфилохии. Надеюсь скоро тебя увидеть. Будь здоров".
  +++
  Нонна и Мирьям сидели днем в беседке и разбирали шерстяную пряжу. Горгония сидела рядом, держа в руках книгу. Аппиана плела венок из собранных в саду цветов.
  - Какие несчастные эти прокаженные! Как Каллист с Кесарием не боятся их трогать, ведь от них можно заразиться, - сказала Мирьям, нарушая тишину.
  Нонна молчала.
   Аппиана одела венок на голову матери и произнесла:
  - Дядя Кесарий никогда не заразится, он настоящий врач, а настоящие врачи не болеют, вот как Асклепиад, который на спор сказал, что только от старости умрет.
  - Никогда ничего нельзя делать на спор, - раздался вкрадчивый голос незаметно подошедшего Феотима. - Вот Платон так в реке утонул.
  - Какой Платон? - спросила Аппиана.
  - Да жених Фек... девушки одной, ты ее не знаешь, - быстро перебила сама себя Нонна. - Иди, Феотим, мне ничего не надо от тебя.
  - Горгония, а как Алита? Ну, та девушка, твоя горничная? - спросила маленькая диаконисса, складывая клубки шерсти в корзину.
  - Успешно родила уже третьего, здоровенький такой мальчишечка. Она обучилась на повитуху, и замужем за помощником нашего управляющего, помнишь, я тебе рассказывала?
  Нонна кивает, закрывает глаза - теплое вечернее солнце греет ее вечно мерзнущие руки и вспоминает...
  +++
  - Я здесь управляющий, второй человек для тебя после хозяина. Где скажу работать, там и будешь, и спорить не смей. Мое слово для тебя - закон.
  - Да, господин Феотим, - маленькая сероглазая служанка, почти девочка, чуть не плакала, сжимая в руках ветошь для уборки. - Я все поняла... не гневайтесь...
  - Хорошо, что поняла! Ну, отвечай мне - как тебя зовут?
  - Алита... Ой, простите, не гневайтесь - Марина, Марина! - рабыня в ужасе прикрыла голову руками, но Феотим влепил ей тяжелую оплеуху.
  - Марина, и никак иначе! Запомни это, как следует. Другие имена свои забудь! Новый хозяин - новая жизнь! Так господин Григорий требует. Теперь иди, в спальнях убирай. Вот с того угла начни, хозяева у нас рано встают.
  Заплаканная Марина-Алита, прикладывая руку к горящей щеке, вошла в господскую спальню. Ее поразило обилие книг - у ее прежних хозяев никогда в спальне не держали книг. На корешках пестрели странные имена - Диоскорид, Соран, Асклепиад... Она подошла к столу, вытирая пыль, и не удержалась, чтобы открыть толстую книгу с чудным варварским названием "Левит". Алита хорошо умела читать, ее научила этому самая первая госпожа, которая ее подобрала как найденыша и вырастила - грамотная девочка, которая к тому же хорошо делает прически и может играть на кифаре, стоит дороже, чем простая неотесанная поселянка. Взгляд Алиты сразу ухватил знакомые строчки:
  "Харитон афродисиец, писец ритора Афинагора, расскажу я историю одной любви, происшедшую в Сиракузах. Гермократ, сиракузский стратег, знаменитый победитель афинян, имел дочь, Каллирою по имени, девушку замечательную, гордилась которою вся Сицилия. Ибо не человеческой, а божественной была она красоты, не красоты даже нереиды или какой-нибудь нимфы гор, а красоты самой Афродиты-девы. Повсюду бежала об ее наружности слава, и стекались женихи в Сиракузы к ней, властители и сыновья тиранов, и не из одной лишь Сицилии, но и из. Италии и из Малой Азии. Но возжелал, однако, Эрот связать ее узами брака по собственному выбору..."
  Ее всегда захватывало повествование о Херее и Каллирое, и она не заметила, как погрузилась в чтение - с мокрой тряпкой в одной руке и горящей пунцовой щекой.
  "Каким скульпторы и живописцы изображают нам Ахиллеса, Нирея, Ипполита или Алкивиада, таким выглядел и выдававшийся среди всех сиракузян красотой своей юный Херей... Было народное празднество Афродиты, и почти все женщины направились в храм, куда и Каллирою, до тон поры никуда еще не выходившую, повела мать по приказу отца, велевшего дочке пойти поклониться богине. А сияющий, словно звезда, возвращался как раз в это время к себе Херей после гимнастических упражнений: как золото на серебре, играл на его лучезарном лице румянец палестры. Случайно, на одном из поворотов узкого переулка, Каллироя и Херей столкнулись друг с другом, так как их встречу нарочно устроил бог с тою целью, чтобы они увидели один другого. И мгновенно оба они обменялись любовным чувством: красота встретилась здесь с благородством".
  Ей стало легко и радостно на сердце, и она уже не думала про страшного Феотима, купившего ее на днях и до смерти запугавшего по дороге сюда. Он говорил, что и хозяин, и хозяйка - христиане, и очень строгие, если она не христианка, то ее будут наказывать за малейшую провинность, и лучше вообще держаться от хозяйки подальше, она даже свою родственницу язычницу никогда не приветствует и не целует. "Разве это тоже грех - целовать?" - робко спросила Алита-Марина, и Феотим сурово подтвердил: "Очень большой, страшный грех! Ты, верно, никогда в христианских домах раньше не служила, вот и задаешь глупые вопросы!"
  Алита никогда не жила у хозяев-христиан, и от этого ей стало еще страшнее. А вдруг они нарочно ее купили, чтобы использовать в своих каких-нибудь тайных мистериях, где едят мясо и пьют кровь какого-то человека? Конечно, это все надо понимать мистически. Но вдруг там не все исключительно мистическое...
  Алита читала и не могла оторваться, хотя здравый смысл ей должен был подсказать, что Феотим заметит, что она так долго прибирается в одной-единственной спальне.
  Она с грустью отложила книгу, закончила вытирать пыль со стола и решила заняться постелью, что располагалась в дальнем углу довольно большой комнаты. Там был сумрак, хотя солнце уже давно взошло. Алита-Марина решительно схватила покрывала, чтобы вынести их и встряхнуть на улице, и сдернула их. В тот же миг она окаменела от страха, держа огромные тяжелые куски льняных и шерстяных тканей в руках. На нее смотрел широко раскрытыми, синими, сияющими от счастья глазами, в которых еще был след беспокойных сновидений, юноша - ей показалось, что он красив, как Антиной.
  Он вскрикнул, и она будто услышала свое новое имя - "Марина!", и еще больше оцепенела, роняя простыни и покрывала. А юноша схватил ее в объятия и начал целовать - страстно, нежно, закрыв глаза. Его черные густые волосы упали на лицо Алиты.
  "Хозяин, не надо!" - хотела она закричать в страхе, но поняла, что язык ее не слушается. Ужас, темный ужас объял ее, она стала отбиваться, понимая, что ей уже не вырваться из объятий молодого хозяина, который уже казался не Антиноем, а Дионисом, пьяным от страсти, и опьяняющим все вокруг. Он называл ее то именем Марины, то какой-то Феклы, и ей подумалось, что он просто безумен, и сейчас она в полной власти этого безумца, и никто не сможет прийти к ей на помощь. "Ты пришла сюда! Ты пришла ко мне!" - повторял он. - "Мы бежим с тобой, сейчас же бежим в Армению, в горы!" Когда они приблизились, как показалось несчастной Алите, к последней черте, Дионис открыл глаза и посмотрел на нее. Лицо его мгновенно изменилось, словно безумие покинуло его, сменившись страхом - словно Алита заразила его своим страхом.
  - Ты не Макрина, - в каком-то нечеловеческом ужасе проговорил он. - Ты не Фекла...
  И он, как был, нагишом, выскочил наружу, оставив ее.
  Несчастная Алита, не в силах более стоять на ногах, упала на шкуру медведя, постеленную на полу. Понимая, что оставаться здесь нельзя, она собрала все силы и встала, и выбежала прочь, вслед за Дионисом, чтобы упасть в ноги госпоже и просить пощады, пока не поздно.
  ...Нонна сидела в своей комнате вместе с верной Мариам, когда в комнату влетела юная рабыня с хитоне разорванном на одном плече и упала ей в ноги.
  - Господи... Макрина...- прошептала Нонна... Откуда ты здесь... да еще в таком виде...
  - Госпожа моя, это не Макрина! - проговорила испуганная Мирьям, поднимая с пола рыдающую рабыню.
  - Я - Марина, Марина... я провинилась, госпожа, простите меня... - рыдала девушка.
  Она стала сбивчиво рассказывать, и Нонна от ее речей схватилась руками за голову. Когда на крики и причитания всех трех вышла заспанная Горгония, гордо неся свой живот на сносях, ей предстало такое зрелище: Нонна и Мирьям обнимали плачущую от страха девчонку-рабыню и причитали:
  - Ох, Сандрион! Ох, какой грех!
  - Перестаньте, - резко, подобно отцу, произнесла старшая дочь Нонны. - Что произошло?
  - О, горе, горе! Тяжко согрешил твой брат! - запричитала Нонна. - Девушку невинную испортил! Как он мог!
  - О, горе, госпожа Нонна! - причитала Мирьям. - Но ведь если ребеночек родится, вы же его не выбросите?
  - Конечно нет, воспитаем! - продолжала Нонна. - А вот Сандриона я видеть больше не хочу... или постой, вели сейчас же его позвать... Где Салом? Пусть разыщет Сандриона и приведет немедленно!
  - Подождите! - прикрикнула на мать и рабыню Горгония. - Тебя как зовут?
  - Ма...марина, - пролепетала сероглазая служанка.
  - Вставай, Марина, - протянула ей руку Горгония. - Пойдем ко мне в комнату, и ты все мне расскажешь.
  ...Когда они вышли из комнаты, Алита робко улыбалась сквозь слезы и с благоговением смотрела на свою спасительницу.
  Горгония села перед медным зеркалом, которое поддерживали медные нимфы с широкими бедрами, словно они были уроженками Каппадокии, и как ни в чем не бывало, велела Алите:
  - Ты говорила, что умеешь прически делать? Бери гребни в шкатулке и начинай меня причесывать.
  - Что... что происходит, Горгония? - растерянно спросила Нонна, наблюдая, как девушка-рабыня, вытирая слезы, рьяно взялась за выполнение поручения и начала укладывать рыже-каштановые кудри госпожи.
  - Сейчас, мама, я расскажу, что происходит, вернее, что произошло. А еще вернее, что не произошло, - ответила Горгония, покрывая сползшей шалью с вышитыми розами и фиалками свой огромный живот. - Феотим, не сказав никому, купил это девчонку, похожую на... сами понимаете кого, и поменял ей имя, чтобы похоже звучало. А потом подослал в спальню к братцу. Кесарий проснулся и увидел предмет своих ночных сновидений. Конечно, он...
  - Ты все время оправдываешь брата! Он согрешил, и теперь уж я-то точно прослежу, чтобы он и постился, и каялся, и без всяких уже шуточек! - возмущенно вскричала Нонна. - Рановато по следам отца идти! И то, Григорий тогда нашу Мирьям привел, когда решил, что я бесплодная! И, кроме того, он был тогда то ли язычником, то ли иудеем - до сих пор не могу понять, во что верят эти ипсистарии! Но он все про Агарь и Исмаила тогда рассказывал и толковал применительно к себе, будто мы во времена Авраамовы живем, а не в новозаветные...Так то отец! А Кесарий, мой сын, от христианки рожденный, в молитвах выношенный! Он из христианской семьи! Для него это грех!
  Алита вздрогнула и уронила гребень.
  - А когда папаша христианином стал, что же он Салома не освободил? А? И опять из Писания повод придумал, где апостол иносказательно про Авраама объясняет. Ну, апостол-то объясняет иносказательно, а папаше главное, чтобы уцепиться была возможность за Писание, - резко сказала Горгония, при этом ободряюще гладя Алиту по руке. - Высокую прическу делать не надо, сделай мне сегодня такую, чтобы локоны были по плечам рассыпаны, - другим, ласковым тоном, сказала она девочке.
  Мирьям, завернувшись в покрывало, сидела у ног Нонны в молчании, переводя взгляд с госпожи на ее старшую дочь.
  - Мама, я продолжу, - Горгония села вполоборота к зеркалу. - Конечно, брат согрешил...
  - И ты так спокойно говоришь об этом! - всплеснула руками Нонна.
  - Мама, ты дашь мне договорить? - Горгония повысила голос, и в нем снова зазвучали знакомые нотки Григория-старшего. Нонна вздохнула и умолкла, покорно положив руки на колени. Верная Мирьям прижалась к госпоже.
  - Конечно, Кесарий согрешил, но не такой уж это большой грех... - продолжила дочь Нонны.
  - Горгония! - ахнула Нонна.
  - Может, Горгония и права, - робко произнесла Мирьям. - Он же хозяйский сын, все-таки. И ребеночка мы воспитаем, не выбросим, правда?
  - Не выбросите ребеночка? - захохотала Горгония. - У вас уже все решено? Мудрые матроны, может быть, вы слышали когда-нибудь, что от поцелуев дети не рождаются? И не такой большой уж и грех для юноши - девушку поцеловать, причем по ошибке.
  - Поцеловать... девушку? - растерянно проговорила Нонна. - Нет, конечно, это грешно... но по сравнению с...
  - Ваш Сандрион схватил бедняжку, начал целовать, но, слава святым мученикам, разум его все-таки не настолько был помрачен истомчивым Эротом, и он вовремя понял, что это - не та, про которую ему сны снятся, и он убежал, что очень благоразумно, - бесстыдно продолжала Горгония. - Вот этот локон подбери, Алита, он мне мешает.
  - Не та? То есть, она ему... снится? - Нонна заломила руки.
  - Мама, ну конечно, она ему снится. А чего ты хотела?
  - Он тебе... сам рассказал? - шепотом проговорила Нонна. - А мне, матери родной - нет. Скрывает...
  - Нет, мама, мне он не рассказал, но это и так понятно. Кроме того, Кесарий, или Сандрион, или Сандрионион, называй его как хочешь, уже давно бреет бороду. Может быть, ты не заметила, но он уже вполне взрослый молодой человек. И сны у него соответствующие, надо полагать.
  - А вот Грига никогда бы... - начала Нонна, но смолкла. - Да, Горги, ты права, конечно. И что же, он убежал... и что?
  - И все, - завершила рассказ о похождениях брата Горгония. - А бедная Алита - еще невинное дитя, она напугалась, конечно, от такого напора нашего Ахиллеса, да еще напугана до этого была рабом благоразумным Феотимом. Он ей объяснил, что у христиан поцелуи - страшный грех, и за них могут чуть ли ни к столбу поставить под бичи. Вот и получилось то, что видели.
  - Феотим... Зачем это все ему, Феотиму? - пробормотала Нонна.
  - О, это хитрость, госпожа, - вздохнула Мирьям. - Большая и гнусная хитрость против нашего бедного Сандриона и бедной Феклы.
  - Да, Мирьям, ты тоже поняла? - спросила Горгония, испытующе глядя на мать. Та беспомощно развела руками.
  - Если бы, предположим, брат не смог сдержать себя, то об этом событии поползли бы слухи, вроде того: "а вы слышали, Григориев-то сын спортил девицу, Марину? Кого-кого? Макрину? Ну, да, ее самую, Макрину? Это ту самую, через которую Платон утоп, жених ее? Вот ведьма! Да и парень хорош, из Нового Рима прогнали, так он в деревню к отцу вернулся девок портить!" - Горгония мастерски передала интонацию и говорок каппадокийских сплетников. - И отцу бы нашему, епископу, через уста преданного Феотима было бы тщательнейшим образом передано.
  - Господи... - Нонна побледнела. - Это как же... Это Феклу ославить... И отец бы Кесарию не простил такое. Сын епископа и будущая диаконисса, сестра знаменитого пресвитера Василия... Боже мой... Святые мученики....
  Алита снова выронила гребни и заплакала.
  - Вы звали меня, госпожа Нонна? - раздался вкрадчивый голос. Не дожидаясь разрешения, вошел Феотим и остолбенел, видя Алиту-Марину, со слезами на глазах причесывающую дочь хозяйки.
  - А, это ты, Феотим! - сказала Горгония. - Давно ли ты евнухом стал?
  - К-как? - растерялся Феотим и невольно дернул себя за кудрявую, умащенную маслом, черную бороду.
  - А если не стал еще евнухом, то отчего нагло на женскую половину вваливаешься? - продолжала Горгония. - У моего мужа в доме такого не позволено, хоть он и не крещен пока, а ты в доме епископа служишь! Как ты смеешь к свой госпоже вот так вваливаться, как к рабыням в спальню? Ну, отвечай?
  Феотим растерянно смотрел на дочь епископа Григория. По его спине прошла дрожь - такая, какая иногда била его при неприятном разговоре с хозяином.
  - Девчонка эта, право, безрукая - я ей уже оплеух надавала, что она у меня в спальне плохо прибралась. Лентяйка! - замахнулась она на Алиту. - Я ее к себе заберу, отец мне обещал рабыню подарить, чтобы мне книжки вслух читала. Это-то у нее хорошо получается.
  - Ты... ты что же, в какую спальню-то пошла? - шикнул Феотим на Алиту-Марину.
  - На какую вы мне показали, господин, - неожиданно бойко ответила Алита. - Вот в эту самую, госпожа-то поди на сносях, ей особо чистота требуется, чтобы, значит, ни пылинки не было нигде.
  - Поди прочь, Феотим, - произнесла Нонна.
  - Госпожа Нонна... - начал Феотим. - Я хотел сделать вам приятную неожиданность, купил эту девочку-рабыню, она мила и образованна, и прически вот тоже... умеет...
  - Выйди вон, Феотим! - возвысила голос Нонна. - Или мне на коленях тебя умолять, как я тебя уже один раз умоляла?
  Феотим побледнел и выскочил из покоев маленькой диакониссы.
  - Мирьям, принеси мне прибор для письма, - произнесла Нонна. - И пусть завтра Салом отвезет письмо моему брату в Иконию. Пусть Амфилохий крутится как хочет, но чтобы он снова пристроил Кесария в Новый Рим. Здесь ему не место. Погубит его Феотим.
  +++
- Григорий, ты приехал! А папаша где? Потерял?
  - Там пока остался, у Василия... Рад тебя видеть, Каллист, в добром здравии... Вы играете с моим братом в мяч практически нагишом, а между тем, у нас христианский дом, и это может смутить и нашу мать, и сестру, и рабынь... А я вот снова неважно себя чувствую, отец даже меня отпустил... Кесарий, все эти переживания ухудшают мое здоровье и доводят до состояния, близкого к припадку, - Грига говорил тихо и с мягкой укоризной в голосе. - Наш отец и дядя Амфилохий страшно поссорились, - добавил он.
  - Из-за чего? - спросил быстро Кесарий, перекидывая в ладонях войлочный мяч.
  - Из-за тебя, брат мой! Почему ты не сказал мне, что собрался стать епископом Иконийским? Я объяснил бы тебе, насколько это сейчас неразумно. И потом, становится епископом раньше старшего брата... я не хотел пресвитерства, ты знаешь, но раз уж наш отец возложил на меня этот тяжкий труд, это бремя, то надо соблюдать благообразие и чин! Я должен стать епископом раньше тебя, Кесарий!
  - Да ради Бога, Грига, в Сасимах сколько лет уж кафедра свободна! Иди!
  - Нет, почему же ты поедешь в Иконию, а я - в захудалые Сасимы?
  - Ну, тогда в Новый Рим поезжай, кто тебе мешает?
  - Ты снова смеешься надо мной? Если я буду епископом, то только в Назианзе.
  - Одобряю. Так чем закончился спор между папаше и дядей?
  - Наотрез отказался тебя отпускать, чтобы не пустить на кафедру в Иконию эллинского волка в овечьей шкуре, хотя Амфилохий сказал, что он проверял, и у тебя нет шкуры... то есть ты не в шкуре... то есть... да ну тебя, Кесарий! Все равно не вышло по твоему, не поедешь ты в Иконию!
   - Не поеду? - радостно переспросил Кесарий, словно избавившись от тяжелого гнета. - Слышишь, Каллист, мы не едем в эту треклятую Иконию!
  - Клянусь Гераклом, не едем! - закричал Каллист и запустил мяч, который держал в руках, на крышу кухни, разгоняя перепуганных ворон и галок, которые с громкими криками поднялись вверх.
  - Вы с ума сошли, - сказал Григорий, согнувшись пополам от боли в желудке.
  - Пойдем, приляжешь, я тебе отвар желудочный сделаю, будем катар желудка лечить, - сказал Кесарий. Он взял несчастного, еле стоящего на ногах Григу, которого, к тому же, еще и укачало в повозке, и повел в спальню, как заболевшего ребенка.
  
   - А что еще новенького? - спросил он, когда его брат уже лежал с катаплазмой на животе и прихлебывал желудочный отвар.
  - Амфилохий собственноручно выдрал нашего бедного Фофу, тот так ужасно кричал и просил пощады. Но жестокий Рира и даже Василий, обычно столь снисходительный, не дал мне вступиться за двоюродного брата.
   - О, выдрал? Очень хорошо, - заметил Кесарий. - За что же?
  - Василий стал спрашивать мальчиков домашние задания наизусть, Фофа, очевидно, растерялся, а Евагрион, как свойственно сыновьям простолюдинов, отвечал бойко. И Василий предположил, что все письменные домашние задания делал не Фофа, а сын хорепископа... - Григорий прерывисто вздохнул, - затем началось быстрое расследование, сличение писем, почерка, суд, приговор, расправа. Один Евагрион, хоть он земледельца и человека грубого, плакал во время жестокой расправы, которая произошла тут же у обеденного стола, и потом утешал сына своего благодетеля, утащив засахаренные фрукты к нему в комнату - я заметил это, но не выдал его столь благородный поступок. Ибо что прекраснее - утешать невинно гонимых? Я и сам такое познал, нося в детстве тебе засахаренный миндаль, когда после наказания за детские провинности наш суровый отец запрещал тебе выходить из своей спальни на обед.
  Кесарий и Каллист хохотали. Григорий обиженно продолжал:
  - Тебе доставляет радость смеяться над чужим горем, Кесарий, как и Рире! Тем более, Фофа не чужой нам, он наш брат.
  - Сандрион тоже не чужой нам, он наш брат, - быстро посерьезнев, сухо ответил Кесарий. - А ты палец о палец не ударил, чтобы спасти его от бичей. А это тебе не розги дяди Амфилохия, которые, кроме укрепления тела и оздоровления духа, ничего иного Фофе не принесут. Это уже пытка, практически казнь. Салом же под бичами умереть мог! А ты где был?
  - Я болел, я не знал, что происходит... заговорил, побледнев, Грига. - У меня была лихорадка трехдневная, и горло болело. Я не знал... это ужасно, что сделали с Саломом, если бы я знал, я бы вступился...
  - Ты что, без сознания лежал? Как ты не мог знать, что происходит в имении? Это же публичное наказание было! - повысил голос Кесарий.
  - Я думал, это каких-то других провинившихся рабов... я спросил Феотима, он так и сказал...- бормотал Грига.
  - Нашел кого слушать, Феотима!
  - Я не мог с постели встать. Поэтому мне пришлось довольствоваться ответом Феотима. И почему ты называешь Салома нашим братом? Он мне не брат, он только твой молочный брат, не надо путать, он все равно не роднее нам, чем несчастный Фофа. А я не имею молочных братьев, я питался только грудью матери своей. Это у тебя кормилица была. Поэтому у меня особая привязанность к нашей святой матери. Я плод ее молитв и вся моя жизнь прошла от чрева ее в молитвах и у груди в молитвах, словно у второго Самуила... если бы ты попал в тот страшный шторм, в какой попал тогда я, ты бы тоже крестился! Я и увидел нашу мать на корме, ведущую в чудном видении корабль в гавань.
  - Все это хорошо, все это я знаю, теперь лежи спокойно и отдыхай. Вот тебе отвар из фиников. Теперь, отвлекаясь от кораблекрушения - что с Евагрионом? Василий его взял к себе?
  - Да, взял. Мы даже поспорили по этому поводу, потому что я хотел, чтобы Фофе, моему брату, было оказано предпочтение. Но он сказал, что Фофе еще рано думать об этом, и надо сначала доказать свои способности и благие намерения.
  - Правильно Василий сказал, я с ним полностью согласен.
  - Ты? С Василием? Удивительно.
  - Ну, порой у нас мысли сходятся.
  - А где Максим? Я так спешил повидать его! - с воодушевлением произнес Григорий.
  - Максим уже уехал, так поспешно, будто за ним Урания со всеми своими щенками погналась. В Антиохию поспешил. Странно, ведь там императорский двор. К Юлиану, что ли, твой мученик спешит?
  - Но ты же сам был при дворе, многие видели тебя в Кесарии Каппадлокийской, когда Юлиан переезжал в Антиохию. Как ты можешь упрекать Максима?
  - Многие? А ты лично сам видел? Или только Феотим слухи распускал? - нахмурился Кесарий.
  - Конечно, я не видел, но многие говорили, не только Феотим.
  - А ты мог подумать, что я был в Кесарии и не дал тебе никаких вестей? Хорошо же ты думаешь о своем родном брате! А ты мог подумать, что это Митродор, а не я? А мог бы спросить у дяди Амфилохия, он-то сам с Митродором разговаривал, чуть нас не перепутал.
  - Значит, это был не ты, Кесарий! Значит, ты не отступил от Христа!
  - Грига...Эх, Грига! - вздохнул Кесарий. - Вот тебе успокоительный отвар с опием и мелиссой. Нет, конечно, я не отступил от Христа. Надеюсь, отец тоже уже так считает благодаря твоему афинскому красноречию?
  - Не совсем... но Василий и Амфилохий надавили на него... надо еще сказать, что Эммелия очень хитроумна... так что отец готов тебя простить, чтобы не сделал нашей семье ущерба сатана, ибо нам небезызвестны его умыслы, как сам папаша сказал. Он сегодня вечером приедет.
  - Вот и хорошо.
  - Но как же мой Максим...
  - Он оставил тебе письмо, вот. С цветочками на полях нарисованными.
  - Не издевайся. Нет здесь никаких цветочков... только цветистые словеса, достойные философа...Я так мечтал поговорить с ним, о философии, о тайнах мученичества, к которым он был уже так близок. Ведь он принял бичи за свою веру, о брат мой Кесарий, а не как Салом, которому я, конечно, очень сочувствую, но в страданиях должна быть степень и мера - одно дело, несправедливло пострадать от хозяина жестокого и нечеловеколюбивого несправедливо, но за рабские дела, а другое - пострадать от градоначальника за проповедь христианство юношам...
  - Да-да, один из юношей был сыном градоначальника Александрии, и его отцу очень не понравилась Максимова проповедь, - кивнул с сарказмом Кесарий. - Объяснить тебе, почему?
  - Ты любишь возводить на людей напраслину! А ведь даже язычник Теон, глава александрийской библиотеки весьма приблизил Максима к себе, но это не спасло моего друга от гнева градоначальника, когда он решил обратитит его сына на истинный путь Христов.
  - Это был видимо какой-то особый истинный путь и вовсе не Христов. А Теоновы пристрастия я знаю.
  - Тогда я обращу твои слова против тебя же - ты ведь тоже был знаком с Теоном?
  - Был, потому и предупреждаю тебя против Максима, - ответил Кесарий, сгоряча не заметив ловушки брата.
  - Ну вот! Твоими же словами ты и уловился! - торжествующе сказал Григорий.
  - Ты хочешь сказать, что я... - с угрозой начал младший брат Григория.
  - Это просто упражнение в логике! Если ты обвиняешь Максима на основании того, что он был вхож к Теону, то как снимешь подобное обвинение с себя? - довольно сказал философ и ритор.
  Кесарий вплотную склонился над Григорием - нос к носу, лицо к его лицу - так, что тот зажмурился от страха.
  - Я не обвинял тебя, Сандрион! Это просто риторика и логика! - взмолился Грига, не выдерживая напряженного ожидания.
  - Твое счастье, что ты хилым уродился, а то сейчас бы просто атлетика и просто кулачный бой случились, - сказал Кесарий.
  Он отпустил несчастного Григория и раздосадованно проговорил:
  - Ну неужели ты не видишь, с кем ты связался?
  - Я хочу побыть один, - срывающимся голосом проговорил Григорий. - Тебе и дела нет до моих бед, а мне надо собрать и отправить кесарский налог...
  - Побудь, побудь один... если будешь уважительно со мной разговаривать, то я помогу тебе налог собрать. Я уже просмотрел часть твоих так называемых хозяйственных книг - их лучше бы назвать бесхозяйственными, - проворчал Кесарий.
  +++
  - Феклион, тебе надо было семью завести и жить по человечески, и такой красивый парень у тебя был, Сандрион, сын Григория. Почему на меня он даже не смотрел, что он в тебе нашел? Ведь ты старшая, ты уже совсем старая, а я я как раз ему ровня была...
  - Опомнись, Каллиопа, сестрица, ты замужем, у тебя дети!
  - Да, я-то замужем, а вот ты нет. Твой Кесарий уже поди сколько перелюбил, а ты в девственницах-диакониссах осталась. Рано еще тебе в диакониссы. Да у тебя еще и нет настоящего обета, просто носишь покрывало и все. Вот бежала бы с ним, когда он предлагал.
  - Он сбежал из Нового Рима, когда ему предлагали жениться на знатной патрицианке.
  - Ну вот, а ты почему отказалась с ним бежать? Испугалась? Ну и дура. Мы бы вас спрятали у нас, в Армении и жили бы вы припеваючи, здесь всем место найдется. Я добра тебе желаю, и вторая наша сестра бы тоже поддержала меня.
  - Спасибо, это уже все равно в прошлом.
  - Да он уже не бросит Новый Рим ради тебя, а тебя туда уже нельзя везти. Ну, не грусти! Он при новом императоре прекрасно себя чувствует, так что может и к лучшему, он с язычниками общается. Не ровня он тебе, с самого начала было видно. У нас бабушка почти мученица, а у него отец почти иудей.
  +++
Нонна помнила, как она хватала младшего сына за плащ, за хитон с золотой каймой - луна была полной, ее желтый странный свет обливал лицо Кесария, и оно казалось безумным. Он не слушая ее слов, не обращая внимания на ее слезы, седлал белого коня.
  - Умоляю тебя, умоляю, не делай этого, Сандрион!
  - Ты и по ночам за мной следишь, мама? Вы все следите за каждым моим шагом...
  - Ты убьешь Феклу! Послушай меня... из-за любви к ней не делай этого!
  - Я очень от много отказался из-за любви к ней, и совершил много ошибок! Теперь я сам буду решать!
  Но она продолжала плакать и умолять его, и тогда Кесарий сделал то, чего никогда не делал ни до, ни после - твердо взял мать за плечи и вывел из конюшни.
  - Ахи, ты что здесь делаешь? - раздался удивленный голос Салома.
  - Проехаться хочу. Отойди в сторону, Салом! - с угрозой проговорил Кесарий.
  - Салом, милый, родной Саломушка, останови его! Как хочешь, так и останови! - взмолилась Нонна, кидаясь к рабу-конюшему. - Он погубит и себя, и Фек...
  Она запнулась.
  Салом все понял и, настежь распахнув двери, вихрем ворвался в конюшню.
  - Ахи! [Брат!] - закричал он. - Ат-у дайвана? [Ты с ума сошел! (сир. арамейск.)] Ну-ка, пойдем отсюда! Прекрати эти глупости! Ант якель! [Ант якель! - Подожди! (сир., арамейск.)]
  - Ин, ахи! [Ин, ахи! - Нет, брат! (сир., арамейск.)] - коротко и зло ответил Кесарий, занося ногу через седло, и добавил по-гречески: - Отойди с дороги, Салом!
   - Ла тэ-бад л-хай! Ла вале лах! Ш-ли! Ат у дайвана! [Не делай этого! Не смей! Остановись! Ты с ума сошел! (сир., арамейск.)] - крикнул Салом и с размаху ударил брата в ухо так, что Кесарий от неожиданности упал на землю, но тут же вскочил. Нонна, в страхе шепча молитву и закрывая рот одной рукой, другой часто и мелко крестила издали обоих молодых людей.
  Кесарий поднялся, и, нагнув голову, бросился на Салома, но не рассчитал силы своего соперника - тот снова отшвырнул его, и сын епископа Григория отлетел в угол, задев один из столбов подпиравших крышу. Салом сделал несколько шагов его сторону и спросил по-гречески:
  - Будешь мать слушаться? Или еще наподдать?
  Кесарий промолчал, вставая и вытирая ладонью кровь из разбитого носа.
  Медленно, словно в полусне, он двинулся на Салома - как бык идет на другого быка. Но Салом стоял, выжидая, и, прежде чем хозяйский сын успел замахнутся, он снова оказался на полу, хватая воздух ртом.
  - Что здесь происходит? - раздался голос Феотима. - Салом, в конюшню ночью не велено ходить. Розог захотелось?
  - Феотим, ступай отсюда. Это я вечером на белой кобыле решил покататься, велел Салому мне двери открыть, - раздался голос Кесария, сидящего на полу среди соломы.
  - А что это вы тут делаете, молодой хозяин? - Феотим внимательно смотрел то на Кесария, то на Салома.
  - Я с лошади упал, - ответил тот.
  - Как так - с лошади упал?
  - Так и упал, как падают. Решил сам седлать, без Салома, да ремень порвался, вот и упал.
  - Да не помочь ли вам чем, молодой хозяин?
  - Иди вон, Феотим, - резко сказал Кесарий.
  И, когда то и дело оборачивающийся Феотим скрылся за постройками, Кесарий сказал Салому:
  - Дай мне руку, подняться помоги.
  А потом оперся на плечо Салома, и они в обнимку прошли мимо плачущей и крестящейся Нонны.
  Салом довел Кесария до спальни, и тот со стоном опустился на пол, на медвежью шкуру.
  -Ш-вак ли, ахи! Эна авдах на вла вале ва ли эвдет л-хай ...- сказал тихо Салом, укрывая брата плащом. - Можешь велеть меня наказать, - добавил он.
  [Прости меня, брат мой. Я твой раб и не должен был делать этого (сир., арамейск.)]
  - Ат-у дайвана? - скрипнув зубами, проговорил Кесарий. - Прекрати ерунду говорить и дай-ка мне лучше воды и губку, я умоюсь, ты мне нос разбил.
  - И не только нос, - заметил Салом. - Я тебе сейчас припарку сделаю.
  - Да, уж сделай милость... А ты меня намного сильнее, Салом, - задумчиво проговорил Кесарий. - И это хорошо.
  - Ты над книгами все, брат, а я с коняшками, конечно, я немного посильнее, - ответил Салом. - Зачем ты Феклу красть решил? У нее порок сердца, она умрет, если дитя понесет, а ты что будешь делать?
  - Я тоже умру, - помолчав, твердо сказал Кесарий. - Я не переживу ее смерти.
  - Ты будешь причиной ее смерти, понимаешь? Если ты ее любишь, то дай ей жить.
  - Ты мне, кажется, и ребро сломал... Ничего себе... - пробормотал Кесарий. - Сможешь тугую повязку наложить, как на коняшку, а то дышать как-то больновато?
  - Смогу, - улыбнулся Салом.
  - Тебя мама попросила меня остановить? - отдышавшись, снова спросил Кесарий.
  - Да, - кивнул Салом.
  -Понятно... - ответил Кесарий и помолчал. Потом попросил: - Подай мне это письмо, что утром пришло. Я еще не читал.
  - Охота тебе глаза портить, утром и почитаешь, - заметил Салом.
  - Все равно никакого сна нет... У тебя нет, случайно, настойки мака опийного, а, Саломушка?
  - Нечего к нему привыкать, - ответил сириец. - И так все пройдет.
  Кесарий, скрипя зубами, сел на постель и распечатал письмо. Луна светила ярко, и он смог прочитать первые строчки:
  "Кесарию, моему племяннику, от Амфилохия епископа Иконии, радоваться о Христе! С большой радостью сообщаю тебе, мой Кесарий, что я договорился о твоем возвращении ко двору императора Констанция в Новый Рим. Но снова и снова не устану я тебе напомнить, что ты очень подвел меня своим неразумным ребяческим поступком, внезапно покинув свою должность и Город. Если тебе не нравилась невеста, то мог бы прямо сказать императору или, например, поделиться со мной. Император, к твоему счастью, списал это на твою природную горячность характера. Итак, теперь прочти внимательно, как тебе следует вести себя, когда ты вернешься..."
  - Синяки пройдут, и сразу - в Новый Рим, - пробормотал Кесарий, падая на ложе.
  Салом заботливо укрыл его одеялом, а сам лег у ног брата и хозяина на медвежьей шкуре.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список