— Не ной.— приказала с заднего сидения Юля. Ни единая чёрточка не сдвинулась на гладком лице. Прошёл час, и, окончательно истосковавшись, она старалась глядеть в одну точку— лишь бы ничего не попалось на глаза. То ли от усталости, то ли ещё потому, что было тошно на душе, ей до чёртиков опротивел замусоренный дворик, волосатый затылок Богдана и Пашина физиономия над капотом. Шутка ли не спать с двух часов, когда взбешённый отец вламывается в комнату через запертую дверь, брызжет соплями, трясёт кулачищами и делает безумные глаза. А мать...
Богдан все хмурился, шарил глазами по углам и молчал. Когда время от времени ему делалось невтерпёж, он поднимал глаза к зеркалу. Юля скалилась в ответ. Она же все видела.
Ненавижу, зло и сосредоточенно подумала она на этот раз, ненавижу ее.
Назойливая мысль сверлила воспалённый мозг, и никак не могла уняться. В этот момент Юле представлялось, как мать по обыкновению начинает заводиться и велит не сидеть, раздвинув ноги. В пику ей Юля только сильнее развела круглые коленки в стороны. Это для Бони.
Боня страдальчески вздохнул. Юля мрачно поглядела на него и прижала ко лбу прохладную канистру с соком. Ах да, мать, вспомнила Юля.
Чистоплюйка выискалась, словно я не представляю, как вы меня с отцом получили или чем по вечерам занимаетесь, а может быть и днём, может быть и с утра, когда ты не науськиваешь его на меня. Что, как язык не отсох у маленькой дряни?
Перед глазами у Юли, словно тёмное пятно, парило теряющее формы лицо матери, и уже где-то за ним— сытая морда Богдана, усевшегося вполоборота на переднем сидении.
Тем временем заглянул на огонёк Паша. Боня поднял на него тоскливые глазки.
— Что? Уже готовить попу?— осведомился Паша и полез через Боню на водительское место, с хрустом наступив тому на мошонку. Сквозь сопение клацнули зубы.
Просто так они ни за что от меня не отвяжутся, ни отец, ни мать, только теперь начала прозревать Юля, моргая припухшими от недосыпания глазами. Только под себя— вот их знамя. Даже если я не выдою квартиру, а уйду как есть ко всем чертям, мне все равно не будет житья. Да разве я смогу иначе?
Мысль уйти из дома родилась у Юли давно, если не сказать, что мечта эта теплилась в ней с раннего детства. Однако постоянно донимал здравый смысл. Он нудил о том, что в свои девятнадцать лет Юле некуда податься. На ум немедленно приходила подруга Надька, отбившая, смешно вспомнить, в девятом классе белобрысого Максика, и ее теперешний задрипанный супруг и хотелось, чтобы катилась она со своими пелёнками и нервотрёпкой куда подальше. Если бежать, то только не к ней. А значит к знакомым, к тем, с которыми Юля сошлась на вещевом рынке. Они пустили бы за порог, но хотелось ли ей самой там оставаться, вот ведь вопрос.
То, что случилось прошлым летом, когда как полоумные мотались в Польшу за шмотьём, она вряд ли когда-нибудь забудет. Главное, что зубы Копчику не выбила, а только разодрала щеку. Да ещё ваза треснула. Синяя такая.
Юля поняла, что за будущее едва ли может поручиться. Поэтому она обратила свой взор к прошлому.
Первым ее ярким воспоминанием стала детская площадка. Юля с трудом оживляла образ старого дома. Помнился только этот двор— качели, две ржавых горки и песочница, в которой мать с отцом бросили маленькую Юлю.
Она хотела в парк, но мать была против. Или как-то наоборот...
Август был на исходе, и это не мешало жуткому холоду, начавшемуся в пятницу ночью. Двор пустовал, лишь маленькая Юля ковыряла пластмассовым совком ледяной песок и тихонько хныкала в нос. Она плохо понимала, о чем спорят родители срывающимся на крик шёпотом. Высокие тополя за спиной сухо шелестели листьями, окна девятиэтажки слепо косились бликами серого неба. Юля прятала замёрзшие ручонки в рукава. Порой ей становилось совсем страшно, и она даже затихала. А под конец не вытерпела и разревелась во весь голос. Тогда отец спрятал руки в карманы и что-то глухо сказал матери. Но та не пошевелилась. Тогда он достал руки и повторил громче.
Мать бессмысленно смотрела на дочь, а отец сухо приказал Юле заткнуться.
«Ша, уже никто никуда не идёт.»
Надо же, я была в слезах, а маменька с папенькой никак не могли разобраться между собой, злилась Юля. Она посмотрела на Богдана. Разве ему такое расскажешь?
— Эй, гайз, да поехали отсюда,— с нудной настойчивостью простонал Богдан, привычным движением откидывая назад длинные волосы. Его продолжала терзать предстоявшая дорога, которая обещала выйти суровой из-за прорвы машин, отправлявшихся пачками из города в родные колхозы. По глубокому убеждению Богдана, хотя ни разу он ещё не садился за руль, водительское мастерство заключалось в умении предвидеть, то есть выехать чуточку раньше и добраться до конечного пункта в гордом одиночестве и желательно без потерь. Он тряхнул головой, растрепав длинные волосы, и снова откинул их назад, чем вызвал внезапный приступ скептического настроения у Юли. Она надула алые губки и побулькала соком, что, должно быть, выразило какие-то ее сомнения. Богдан едва лишь мельком глянул в зеркало под потолком и принялся покусывать ноготь большого пальца. Он страшно смущался этих выпяченных губок, хотя меньше всего был склонен относить себя к людям робкого десятка. Однако печать позорной капитуляции давно прочитывалась им каждое утро, когда случалось глядеться в зеркало и пробовать трёхдневную щетину. То, что Боню безрассудно влекло к этой разнузданной девице, виделось ему недобрым знаком.
Паша возился с мотором и ему было не до капризов Богдана или Юлиных самоистязаний. Маслянистая грязь, покрывшая руки до локтей, лоснилась на солнце, и Паша то и дело прекращал работу, вглядываясь в нее, как бы не зная, куда такие руки деть.
Будь у Богдана часы, они показывали бы часов семь субботнего утра. Голуби стучали лапами по жестяным карнизам, а первые лучи солнца ощупывали двор.
Обычно в такое время Богдан сладко спал, уткнувшись носом в подушку. Лекции казались ему умершим позавчера кошмаром, а сессия мерещилась отголоском неизбежной старости и смерти. Поэтому он со спокойной совестью готовился спустить оба выходных дня, давая себе твёрдое— вот честное слово, Паша, начну учиться,— но нежизнеспособное обещание наконец-таки взяться за ум.
Будильник начинал пиликать минут через сорок. С вечера Богдан как всегда забывал его отключить. Выбросить это чудо не позволял тот факт, что часы стали волеизъявлением матери годичной давности. Непонятно, по какому поводу. Рука просто не поднималась совершить этот гнусный, но целесообразный поступок, и Богдану ничего не оставалось, как каждый раз на середине сновидения вскидывать театральным жестом руку, со стуком нащупывать на тумбе среди скопившегося за неделю хлама большую круглую кнопку и с треском обрывать больное дребезжание.
Богдан потёр нывшую мошонку и глянул на Пашу. Счастье, что я не злопамятный, решил он.
Сегодня к семи часам в голове у Богдана истлел самый распоследний лоскуток сна. Началось все с того, что заспанный отец, которому предстояло топтаться на ногах всю ночь на сходке менеджеров, или кого там, в Праге, с побелевшими костяшками протянул невменяемому Богдану трубку (не то под нос, не то только к уху) и многозначительно удалился в спальню. Вообще-то Паша в чем-то ему нравился даже больше собственного сына, но стоило согласиться, что в любом случае звонок в полшестого субботним утром выведет из равновесия кого угодно. Богдан с покорной гримасой покивал отцу и прижал трубку к уху. А что оставалось делать? Субботняя круговерть оказалась спущенной с тормозов.
Всем от кого-либо что-либо всегда нужно, знал Богдан. Даже чтобы не мешали— это необходимость. Но что было нужно— читай, корячилось— Боне в этой машине, он, хоть убей, не представлял.
Юля умела ввергать мужское население в беспробудное состояние окаменелости и тут же давать по соплям. Наверно, нравится нам, дурачкам, чувствовать себя мужиками и не нравится не чувствовать ими. И с какой стати ей наша компания?
Прошлым летом, где-то в конце августа, к Юлиному дому подкатила темно-синяя «бэ-эм-вуха» и из нее вылез свежий «костюмчик» с матными присказками. Богдан случайно обратил на него внимание. Случилось так, что они с Гопником обитали в скверике неподалёку, пили пиво и всякое такое. В скорости «костюмчик» под ручку с расфуфыренной Юлей вывернули из подъезда и укатили в неизвестном направлении. В тот момент Боню пронзила жуткая досада. И не того ему было жаль, что нету у него такого костюма или машины и не ему достаётся праздник жизни. Боне было жаль из принципа. Словно чего-то не доставало в тот момент, и никогда по другому уже не будет. А Копчик, дурак, до сих пор этого не понял. Лопушок.
Отношения лучшего друга и Юльки казались Богдану намного мутнее. Что тут скажешь, если Пашка срывается чуть свет из дому и летит к ней на перекрёсток Лазарева и Мира, стоит только ей позвонить и жалобным голоском поделится своими горестями, что никто ее в этом доме не любит, мама жестокая добродетель, а папа иногда что тот соседский пудель, который таскает в зубах собственный поводок, если у хозяйки руки заняты?
Заглохший некстати мотор задержал троицу на час, словно только за тем, чтобы Богдану хватило времени по самое горло призадуматься, на каких правах он занял переднее сидение. Он беспокойно следил за Пашей и в тайне содрогался от того, во сколько Юля подняла его с постели. В пять? В половину? Лично он сам никогда бы не сподобился на такой подвиг даже ради своей малой. Разве что в виде исключения и только ради нее. Кстати, о Свете...
Боня спросил в пустоту, когда же они поедут. Ему не ответили.
Тогда он поёжился и спросил, сколько время. Юля коротко ответила. Богдан притих. Он отдавал себе отчёт в том, на что идёт. Светка будет вне себя от ярости, когда позвонит в десять, как и договаривались, а в замен услышит от сожалеющей мамы, что Богдан со своим другом куда-то сорвался чуть свет, и вот от него до сих пор нет никаких вестей. Он принципиально не любил сообщать старикам, куда обычно направляется. Можно рассказать про дела в институте, но где и с кем он «шляется», как выразилась бы мама,— это его дело.
Мимо машины проследовали две разукрашенные девицы в легкомысленных, явно не по их фигурам платьях. Паша выпрямился, с любопытствующей ухмылкой посмотрел на Богдана и радушно кивнуть вслед. Боня скосил глаза, после поглядел на Пашку и произнёс одними губами: «Фу, какая пошлость.» Паша аппетитно хохотнул и полез в мотор.
— Изини, захуить не найдётся?
Богдан дико озирнулся. Над ним нависал— шары на выкате— хрон в серой, затасканной рвани.
— Чаго-о?!
— Захуить, гово’ю, нет?
— Не хую!!!— в ответ выкатил глаза Богдан.
Хрон неуверенно развернулся и засеменил дальше по делам.
Народу во дворе тем не менее не прибавилось. Лишь спустя минут пятнадцать прошамкал высокими кроссовками разухабистый подросток в джинсовой куртке, с которым Богдан несколько раз встречался в разных там Пашиных компаниях и даже знал, что зовут гопника Клим. В общем-то он Богдану не нравился, равно как все гопники, с которыми волосатые никак не могли разминуться на узкой дорожке. Гопник поздоровался с Пашей за руку и заглянул в салон. Богдан вяло вскинул руку. После этого Клим, ходивший вечно насупившимся, заприметил Юльку, но тянуться к ней не стал, струсил, а пронзительно пропищал прямо в ухо Богдану:
— Э, слышишь, это не вашего волосатого вчера возле ларьков под магазином катали?
— Иди отседова,— посоветовал Богдан примеряясь, как бы поддать молодцу под зад, но не вылезая из машины этого было никак не сделать.— Я теперь только к новому году постригусь.
Клим глупо ржанул и зашаркал в кроссовках дальше.
— И пялится, и пялится,— вдруг зло процедила Юля, отпив прямо из горлышка.
— Кто?!— удивился Боня.
— Да вон синюга на скамейке,— неприязненно кивнула Юля.
Богдан оглянулся. Насколько он мог судить, эта дворовая достопримечательность, явившаяся из подвала бойлерной минуту назад вместе с давешним хроном, вообще ни на кого смотреть сейчас не могла. Но на всякий случай предложил:
— И что с ним сделать?
— Сиди уже,— как всегда так вздохнула Юля, что Боне стало неуютно, и он изобразил на лице безучастность.
Паша наконец вытер руки о рваную тряпку, спустил рукава байковой рубашки и захлопнул капот.
— Слава те...— вздохнула Юля, заворачивая пробку и убирая канистру в мешковатый карман на переднем сидении.
Паша плюхнулся за руль, поднял ноги и вытряхнул резиновый коврик.
— Гопники— говно,— сказал Боня.
— Согласен.
— Малая меня завтра убьёт,— пожаловался Богдан.
Юля с какой-то ехидной улыбкой поправила блузку. Богдан моргнул.
— А меня что?— Паша со вздохом посмотрел на Юлю, на Богдана и повернул к себе зеркало.— Все собрались? Скажем дяде «до свидания».— И, не дожидаясь ответа, завёл мотор.
Старенькая «Лада», тарахтя, выползла из двора. Пьяница нырнул со скамейки на тротуар.
* * *
— Ленок, ты видела ее с утра?— спросил он из ванной, жужжа электробритвой «Браун».
Ленок выпустила тонкую струйку дыма и звякнула кофейной чашкой.
— Ее дверь чем-то завалена изнутри, она не откликается,— крикнул он, переставая бриться.— Ты ей разве не повторила, что вечером у нас гости, и я хочу, чтобы она наконец была дома?
«А ты?»— хотелось поинтересоваться в ответ, но ее донимала утренняя истома. Ленок затушила сигарету и допила кофе. Табло микроволновой печи высветило нули, и что-то тихо звякнуло внутри. Ленок со вздохом поставила чашку в мойку и достала разогретый завтрак.
— Мясо? Люблю!— одобрил он, появившись из дверей ванной, орошая гладкие щеки дорогим одеколоном.
— Пожалуйста, выбрось эту дрянь, — серьёзно попросила Ленок, накладывая ему на тарелку зелёный горошек.
— С чего это? — не понял он, обнюхивая руки. — Солидный запах.
— Сопревших ног, — поддакнула она.
— Ладно тебе, — строго сказал он, вглядываясь в жену из-под полуопущенных век, — я знаешь за него сколько отвалил?
— Жлоб, — беззлобно улыбнулась она. — Вот тебе и ладно. Юля вообще с утра тут появлялась?
— Ты меня об этом спрашиваешь?
Ленок замерла.
— Скажи ещё, не ты дверь вчера выносил.
Станислав неприязненно дёрнулся и сел. А кто этого больше хотел?
— Ты ведь знаешь, вчера у меня был очень насыщенный день,— забормотал он.— Я еле ноги волочил. И не вынес, а с петель сорвал. И не вчера...— он взглянул на часы, ткнулся локтем в стол и подпёр голову, сумрачно изучая кафель.
Ленок обошла мужа со спины и обняла за плечи.
— Ладно, оставим.
— Нет, без этого никак, — он поддёрнул штаны.— А вот чем ты вчера занималась?
— Ай, оба мы… — Ленок отмахнулась от него рукой.
Станислав вздохнул подхватил вилку и сочно захрустел поджаристой корочкой.
— Ты куда сейчас, Слава?
Он отложил вилку и полез в задний карман с явным намерением достать свой пресловутый толстый блокнот.
— А без этого ты можешь? — с негодованием спросила она.
— Извини, — невинно улыбнулся Станислав и снова ухватился за вилку, — марку надо держать. — Прожевав кусок мяса, он продолжил:
— Ну что, подскачу на работу. А там надо бы напомнить о приёме исполкомовской шишке.
— Так надо, — заверил ее Станислав. — А придёт эта маленькая дрянь, запри ее... в нашей комнате и никуда не выпускай. Я ещё не закончил вчерашний разговор. Мне надоело краснеть перед этим Х...ём Х...ичем. Ты не представляешь, какой у него вид.— Станислав отбросил вилку.— Словно я теперь по гроб жизни обязан этим институтом. А дочь наша последняя дегенератка. И мы с тобой... к-хе. Все в друзья ко мне набивается, скот деревенский.
— Черт с ним.
— Конечно. Черт с ними со всеми. И с лупоглазым. А жить на что будем? Ведь все только полюбовно решается. Либо ты из их колхоза, либо гуляй. Всюду свояки, всюду эта навозная «интылигенцыя». Там налоговая, там исполком, там министерство, а там Управление делами президента и, не дай Бог, вместе с самим «дорожайшим». И тоже дружбан. Нации... Сука неугомонная. А давай выгоним нашу девку взашей? — неожиданно предложил Станислав. — Усыновим себе какого-нибудь вундеркинда.
— Ты в своем уме? — едва не поперхнувшись, ошалело спросила Ленок.
— Это я так, — сам удивился он. — На языке, словно зараза, вертелось.
Заверещал радиотелефон.
"Извините, никого нет дома, — включился после трех звонков автоответчик, — но если вы оставите нам сообщение, мы будем очень рады. Говорите после сигнала. Благодарим."
— Рады-благодарим, — хмыкнула Ленок и встала, чтобы налить себе вторую чашку кофе.
— Я подниму, — сказал Станислав, повернулся на стуле и дотянулся до трубки. Может быть, Юля? — Алло?— Станислав прижал трубку плечом.
Ленок вернулась за стол и принялась, не глядя на мужа, прихлёбывать подостывший кофе, занятая своими мыслями. Ее ждала уборка, что было не проблематично, если перепоручить это тете Нюре из 122-ой квартиры. Надеюсь, она не в обиде на оплату. Милая, нестарая женщина, аккуратная и просто так вообще. Чудо, что есть такая. Со спиртным все в полном ажуре. А с едой отвратительно. Ленок предпочла бы заказать ее в ресторане, да где их сыщешь в этой дегенеративной стране? Уж лучше готовить самой. Невелика беда. В принципе она неплохая хозяйка, только времени, впустую потраченного, будет жаль. Целая прорва. Если вот тётю Нюру привлечь... Ленок представила, что вместо нервотрёпки у плиты она смогла бы посетить парикмахера, привести себя в порядок. Маникюр-завивка. Раз Стасик говорит, что затея очень важная, то ему надо верить. Ах, стервец, какой по утру поцелуй отморозил, а сам сбежал в туалет! Ну да ничего. Напялит костюм, подцепит пальцем ключи, надо будет вернуть, чтобы знал, как дразниться. И взашей, взашей, словно Юльку! Хорошо выдумал, выставить ее. А куда? Замуж она не пойдёт, в сиротский приют сдавать поздно. С глаз долой— из сердца вон? Не допущу. У нас семья, а не детская комната милиции. На себя только остаётся пенять. Компании, папины деньги. Пусть сама все испробует, своим умом дойдёт. Жить ей ещё надо! Конечно, она все так и поняла. В КПЗ со шпаной угодила, папочка ее спасает, с урками связалась, папочка ходи с ними отношения на пальцах выясняй! А теперь этот…И просить его уже не надо, сам все сделает. Понял наконец дурак, что за чудо воспитал. Двери кроме как со стуком закрывать не умеет и все, все на зло матери делает, что бы ни попросила, дрянь маленькая. А слова! И как язык не отсохнет...
— Да! Я понял!!! — неожиданно взвизгнул Станислав.
Ленок вздрогнула и, пролив кофе на чистый халат, уставилась на мужа, отчаянно не понимая, что с ним такое. Холеный бизнесмен был покрыт испариной, выглаженная рубашка тряпьём висела на ссутулившихся плечах. Он пронзительно глянул на жену. Чашка скользнула по пальцу, окончательно заливая подол халата чёрными кляксами.
— Что с ней?!? — истерично крикнула Ленок, привстав.
— Послушайте!!! — заторопился Станислав, игнорируя жену, но их уже разъединили, и, отстраняя трубку, он ошарашено поглядел на телефон.
— У нас появились новые друзья, — как-то странно невыразительно пролепетал Станислав. — Этого-то я и боялся...
Тогда Ленок вскочила и, добравшись до автоответчика, включила кнопку.
"Слушай внимательно и не перебивай,— зазвучал металлический голос, лишенный какой бы то ни было интонации, — и тогда с твоей дочерью ничего не случится..."
* * *
Они свернули с асфальта, тянувшегося от шоссе всего километр, на просёлочную дорогу. По пути им встретилась влюблённая парочка, шедшая под руки, и кривоногая бабуля, неизвестно откуда и куда гнавшая хворостиной пятнистую корову. Пашу бросило вперёд, и только ремень спас его лицо от тяжких повреждений.
— Мать-мать-мать!.. — привычно отозвался он и пнул руль.
Богдан разлепил правый глаз и потёр висок.
— Я конечно все понимаю, Паша, но не мог бы ты ехать потише?
— Ай, иди в анус! — раздосадовано огрызнулся тот.
Юля с усмешкой поёрзала на заднем сидении, раскинув по обе стороны себя гладкие руки.
—Значит прямо взяла и ушла ничего им не сказав? — переспросил Боня и прочистил мизинцем звеневшее ухо.
— Да, — подтвердила Юля.
— После того, как декана помянули?
— Нет. Уже давно все решается на уровне ректората.
— Здорова же ты с ними бодаться.
— Не то слово,— встрял Паша.
— А как же ещё? — Юле сделалось досадно, и она умолкла, но потом продолжила.—Со мной там один козел учится— мамочка, сам понимаешь, у него из этих— он со мной каждую лекцию новостями кухонными делиться. Послушал бы ты!.. А ещё декан этот. Мальтийский крест. Ай, да ладно.
Юля отвернулась и опустила стекло. Ветер пригладил волосы, невольно заставив её улыбнуться своими большими губами. Салон наполнили ранние лесные запахи.
— А тебе-то чего?— хмыкнул Боня. Юля не ответила. Может не расслышала. Боня уставился в ее пустые глаза.
— Дача у твоих стариков, скажу я тебе, — Паша повернул голову к Богдану. — А вот где дорога, лапоть?
— Иди в дупло.
По крыше царапнула мохнатая ветка. Юля открыла на секунду глаза и равнодушно глянула в потолок. Самозабвенно напевая под нос, Паша залез колёсами на край обочины, с купюрами вписался в поворот, и свернул на пустынную улицу дачного посёлка. Мотор сухо затарахтел.
— Ну, скоро мы? — поинтересовалась Юля.
— Уже,— раздражённо бросил Богдан.
На малой скорости они проползли два кирпичных дома, после чего Богдан на ходу выбрался из машины и мастерски отпер заржавевший замок на низких воротах.
—Проезжай, — он поманил Пашу рукой, а сам двинулся вглубь участка. "Жигули" вкатились на бетонную стоянку и замерли. Паша выключил двигатель, стало тихо.
—Э! А кто вещи таскать будет?— грозно крикнул Паша, едва открыв дверь.
— Подожди ты!
Юля открыла глаза и осмотрелась. Пора, решила она. В два счета расправившись с дверной защёлкой, выбралась на стоянку и устремилась за Боней.
Паша ничего делать не оставалось, и он, обойдя машину, присел на капот и принялся ждать. На деревьях едва успела прорезаться и окрепнуть молодая листва. Из соседей никого не было. Они считали себя не теми людьми, которым пристало до одури ковыряться на грядках. И про них и про дачи Паша довольно наслушался Бониных рассказов. А потому он только глянул на знакомые домищи. По основательной кладке и размерам легко было догадаться, что останавливаются в них люди непростые. Над компостной ямой по кустам смородины прыгала и трепыхалась трясогузка. Богдан возился где-то у туалета. Юля обошла участок по плиточной дорожке и приблизилась к Паше.
— Думала поглазеть на Боню без штанов,— сообщила она.
— Ну, и как?
— Прогнал, подлец. Пойду попробую ещё раз.
Паша улыбнулся, глядя вслед ее фигурке. Юля вышагивала неторопясь, вытягивая носки, словно находилась на подиуме. Главным образом ее интересовал не Боня, а соседский двухэтажный особняк на другой улице, упиравшийся кирпичной стеной в Бонин участок.
Ей нужна либо законченная сволочь, либо очень хороший человек, подумал Паша, наступая на высокую стремянку, прислонённую к фронтону. Как попадётся. Если очень хороший, то я ему завидую. Копчику она, кажется, как раз в пору. А Боня дурак, если так думает. В гробу ее Копчик видал. Я то знаю. Он пьяный сам рассказывал. Как только угораздило связаться с этим недоноском? Сволочь, значит, попалась. А рядом с ней он выглядит ещё хуже, потому что из кожи вон лезет, чтобы показать, кто главный. К себе на хату зачем-то водит, а потом она его при всех опускает. Импотент, вступайте в клуб любителей животных «Зоофил», Копчик председатель! Но Копчик ей рот заткнёт, если понадобится. Нужно его слишком плохо знать либо быть окончательно тупым, чтобы думать иначе. Одного борзого полгода назад он в драке пырнул отвёрткой. Лежала в кармане— он взял и пырнул. С тех пор к нему вообще никто не лезет. Что с идиотом дела иметь? Тесен мир. Богдан с ним никак по деловому не может разобраться, замять скандал с наездами, а тут ещё Юлька затесалась. Боня, придурок этот, ведь что-то уже навоображал про нее, по роже видно. «Гы-гы-гы!»— пялиться своими чёрными глазёнками, красавчик наш. Он воображать вообще любитель. Что обо мне думает, я не спрашиваю— боюсь даже.
Да-а, подобралась компания. Паша вздохнул. А Юльке наверно как всегда все равно. Аукнется ещё, и реанимация не поможет, не то что папа с мамой.
Боня стянул штаны и облегчённо опустился на корточки. В тонкую фанеру скреблись ветки, снизу поддувало. Он старался ни о чем конкретном не думать и надо сказать, это получалось без усилий. Не хотелось сознаваться, но позавчера мать пропесочила его основательно. Одна радость, что отец не соизволил подключиться, иначе бы как миленькому пришлось бы выкладывать, кто такая Света, кто ее родители, где живут и так далее. Надоело. Малая до сих пор до смерти боится знакомиться с родителями, как маленькая. По телефону только и виделись, можно считать. По нему же неоднократно делались прозрачные намёки, дескать ждём с нетерпением. Знакомства Богдана всегда болезненно сказывались на матери. Чему ты учишь сестру, сынуля? Она же все видит и идёт по твоим стопам. Значит счастье, что она ещё не встретила его с Юлькой. Об этом можно напридумывать с три короба. Боня безрадостно вздохнул. Только вранье всё это.
Закончив дело, он уже знал, что где-то поблизости бродит Юля. Боня слышал её мягкие шаги по прошлогоднему мусору. Подтянув штаны, он раскрыл двери. Задумчивая Юля шаталась в отдалении у вишни.
— А вот и Боня...— произнесла она, не отрывая взгляда от земли.
— Точно,— согласился он.
— Ширинку застегни, Гагарин,— посоветовала Юля.
— Ох, старик!— прищурился Боня.
Юля развернулась и пошла к дому. Застегнув ширинку, Богдан нагнал ее, мягко обхватил за талию и утонул лицом в роскошных волосах. Юля наощупь отыскала его кудрявый чуб и со звонким смехом дёрнула вниз.
— А-ай! Больно же!— обиделся Богдан, не отпуская Юлю.— Я ведь ничего не имел ввиду.
— Подбери руки.
— Ладно.— Боня с твёрдыми намерениями закончил валять дурака.— Идём к Паше, а то он подозрительно смотрит на нас. Как бы не настучал мне по бубну.
Юля посмотрела Боне в глаза, а он изогнул рот в невинной ухмылке и напролом двинулся к машине, орудуя Юлей как тараном. Она разгневано завизжала, не зная от чего или от кого отбиваться первым делом: от веток или Бони.
Паша опустил рыжую голову и ухмыльнулся. Главное, что им втроём не бывает скучно. Остальное пускай катится к черту.
Богдан перенаправил Юлю к веранде, а сам подошёл к машине. Паша лениво слез с капота, и они перетащили сумки с едой и тёплой одеждой в дом. По вечерам ещё бывало заметно холодно, а Юля вообще вырядилась в одни шорты и майку. Паша всю дорогу очумело глядел на ее голые ноги.
Юля немедленно принялась хозяйничать. Паша долго любовался ею, пока Боня не притянул с крыльца пыльную пивную бутылку с дохлой мышью внутри, чем довёл Юлю до исступления, здорово повеселил Пашу и получил маленьким кулачком в живот, после чего, изнемогая, поплёлся на второй этаж открывать окна и вытряхивать матрасы на постелях. Паше был вручён нож и миска пыльной картошки. Оказалось, что вода была только в двух канистрах, привезённых с собой. Паша сказал: «Так давай я схожу.» Но Боня сверху прокричал, что воды на участке нет, потому идти придётся к колодцу у водонапорки, а это далеко и лучше потом все вместе сходим, чтобы запастись до понедельника. Его послушали. И как оказалось зря. Отплёвываясь, Паша пошёл переодевать белую от пыли рубашку. Воду пришлось экономить и чистить картошку всухую.
* * *
— Алло...
— Ленок, что у тебя с голосом?
— Ничего,— она шмыгнула носом и гнусаво продолжила.— Всё нормально.
— Есть какие-нибудь известия? Я час назад говорил со следователем, но он ничего ещё не мог толкового рассказать.
— Так себе. Говорит, что звонили из автомата с проспекта Ашерова, что голос целиком смодулирован на компьютере, есть там такие специальные программы, поэтому голосовой отпечаток, «сами понямаеце», снимать бессмысленно.
— Постой, так что они, тянули компьютер до автомата?
— Конечно нет,— раздражённо сказала Ленок.— Записали дома на плёнку и прокрутили.
— А, ну да, ну да... Что-нибудь ещё?
— Да. Допытывался про знакомых. Что, с кем, когда. Я ему всех этих подонков заложила, они у меня...
— Постой, кто там все время дышит в трубку?!
— У нас дома оставлен оперативник,— словно оправдываясь, произнесла Ленок.— Наверное слушает по параллельному телефону. У него такая работа.
— Эй, разве вам не ясно, что это звонит муж? Ещё не догадались?
На том конце нагло фыркнули и опустили трубку на рычаг.
— А что знакомые?
— Ты что, разе их не знаешь? «А чё, а какая ещё Юлька? А я не знаю.» « Пожалуйста, моего сына не впутывайте в это дело, он тра-ля-ля»,— Ленок всхлипнула.— Получается, если так разобраться, у нее нет ни одной настоящей подруги, дружка, я не знаю кого!
— Понятно.
— Ты как там?
— Сплошной завал. Все лезут с сочувствием, сожалеют. Некоторые так не очень. Чего-то подобного они ожидали. Помнишь, что говорил один «товаришч»? Отрыгнётся.
— Климович?!
— Он.
Ленок подавила судорожный всхлип.
— Ничего, все образуется. Я этого золотопогонника с ходу за порог отправил. Без его помощи обойдёмся. Уж очень душевный у нас народ.
Ленок заскулила, словно бы рассерженная на мужа, и сорвалась на неразборчивую ругательную околесицу. Но почти сразу же швырнула трубку.
* * *
Боня нагнулся и подхватил с травы оброненную газету.
— Цикава,— повторился он, разворачивая её, и убрал с глаз волосы.
—Кончай страдать онанизмом,— раздражённо прикрикнул Паша и переложил полное ведро в другую руку. Юля, вертевшая пальцами прутик, вздохнула и принялась следить за низким солнцем, потопившим призрачный элеватор в оранжевом облаке. Они почти спустились с пригорка и уже не видели бетонные кольца колодца на другом склоне. Шоссе гудело большегрузными трейлерами и тихонько поскуливало легковушками. На полях, изрытых дренажными каналами, медленно начинал собираться туман.
Жуть, решила Юля. Скорей бы напиться и завалиться спать, к черту от этой тоски. Завтра вернусь домой, степенно извинюсь перед папочкой, потуплю глаза перед мамочкой, и всё забудется. Дома тепло, телик, кассеты, гадюшница Анька— понимать надо. Странно, что для этого пришлось тянуться в такую даль. Дурики Паша с Боней, ни грамма сообразительности. Юля закрыла слезившиеся от ослепительного света глаза. Только глядеть на них не так противно. Разве что на Боню. «Странно, правда?»— спросила себя Юля. С Пашей спокойно, ну, а с Боней всегда весело. Покурить бы. Юля тоскливо озирнулась.
Богдан выбрался на дорогу первым и бухнул ведро в пыль, чтобы развернуть газету и уткнуться в нее носом. Можно было подумать, что остальное перестало его волновать.
— «Ноги в руки»,— Боня почесал щетинистый подбородок.
— Бегом!— бросил раздражённо Паша, отвернувшись на секунду.
— Ай!
Юля молча хлестнула прутиком по ноге и пошла дальше. Сжав губы Паша внимательно вгляделся в рожу Богдана, пока тот не взял ведро и не двинулся следом за Юлей, громко декламируя объявления.
— Слушай, Боня,— задумчиво прервала его Юля после третьего перла.— Что это у тебя за ящик стоит рядом с холодильником, здоровенный такой. Я чуть ногу себе не отбила.
— А-а...— протянул по привычке Боня.— Не обращай внимания. Моего старика посетил бзик. Он купил на дачу напольные часы.
— Серьёзно, что ли?— не поверила Юля.— Где же они? Почему я их не видела?
— Как же не видела? На втором этаже за камином тикают. На ночь остановлю. С ними недолго психами стать.
— Ну! Не смей!— пригрозила Юля.— Я люблю ходики. Они мне бабушкин дом напоминают.
— Пожалуйста,— пожал одним плечом Боня. Юля неожиданно ушла в сторону, а он, зазевавшись, пропустил поворот и влез в заградительную сетку. За ней одиноко чернел домик сторожа и начинались участки другого товарищества.
— Срочно!— крикнул Боня, пытливо посмотрел на зачесавшуюся руку, встряхнул газету и повторил:
— Срочно! Аккуратная принципиальная девушка ищет работу. Не менее 100 долл. Тел. 264-13-78. Катя. Интим не предлагать!
Боня поднял голову. Рядом с хибарой сторожа под фонарём стояла облезлая телефонная будка. Боня освободил руку и устремился к ней. Он прикрыл кривую дверцу с выбитыми стёклами и снял трубку. Паша обогнул ведро не останавливаясь.
— За водой Боню надо одного отпускать,— предложила Юля.— Один пусть хоть грибы собирает, хоть головастиков в канале душит.
— Лучше бы этот поц ведро не переворачивал!— Паша недовольно повёл плечами.— Толдычишь ему, под ноги смотри, лапоть!.. А он...
— Алло, здрасти. Мне нужна Катя. Я по объявлению,— попросил жеманничая Боня.— Ах, это вы!— ногтем он сковырнул блестящую чешуйку с таблички номеров экстренной помощи.— А может все-таки согласитесь? На что-о?— хитро протянул Боня, припадая спиной к аппарату.— На интим!
Боня засунул руку в карман и оторвал трубку от уха. Когда утихли страсти, он продолжил:
— Алло, кто это? Муж? Чего надо?.. Что ты со мной сделаешь?— Боня сощурился и посерел лицом.— Отсоси!
Разговор он закончил, грохнув трубкой о рычаг, и постоял секунду, ковыряясь ногтем между передними зубами.
* * *
— Корольков, прэкрацице базар!!!
— Ну, мужик, ну ты понял? Ежели что— не вопрос! Приходи, налью...
— Не дави на меня своим пролетарским интеллектом!— не на шутку взбесился Корольков.
— Му-ужик!— обиделся пьяный и видно полез брататься.
— Конец связи,— устало сказал старший и отключился.
Оперативник опустил рацию. Ленок, словно неживая, с белым, осунувшимся лицом сидела в кресле под торшером. Она уставилась неподвижным взглядом в разноцветный ковёр и едва заметно покачивала головой. В дверном проёме периодически возникал Станислав. Он с болезненно-сосредоточенным видом описывал в коридоре круги.
Раздался телефонный звонок. В зале на журнальном столике стоял старый дисковый аппарат, вытесненный когда-то из коридора новым «Панасоником». Ленок вздрогнула и замерла. Оперативник, разминавший пальцами сигарету, тоже вздрогнул, глядя на женщину, и отвёл глаза в сторону, но опомнился и посмотрел на телефон. Станислав неуверенно замер в дверях. Оперативник кивком «дал добро».
— Алло...
— Тебя предупреждали, чтобы не было ментов?— спросил раскатисто механический голос. Станислав почти затылком почувствовал его присутствие за спиной, но потом понял, что оперативник включил в коридоре интерком. Ленок вскочила и убежала в ванную, где заперлась и разрыдалась во весь голос.
— Скажи этим дурикам, нам наплевать на них, мы не садисты, но терпение у нас ограниченно. Где наши деньги?..
Станислав напряжённо вслушивался в скудные интонации искусственного голоса, безотчётно пытаясь уловить в паузах намёк на чье-либо присутствие и тем самым поближе подобраться к личности подонка, но перед глазами упорно вырисовывался образ детского голубого платьица со штрипками и жирное пятно мазута, посаженное маленькой ручкой прямо под аппликацией на кармашке.
Где ты была? Что это, я тебя спрашиваю? Почему я должна горбатиться как проклятая, а ты вымазываешь новое платье?
Слова Лены. Она бледнела, как сейчас, и была близка к тому, чтобы ударить Юлю. Станислав мямлил что-то нечленораздельное, и оттого Лена злилась в два раза сильнее. Тогда он всего-навсего был экспедитором на швейной фабрике, дом был пятиэтажным, а на лестнице постоянно воняло кошками.
Услышав короткие гудки, Станислав начал медленно приходить в себя. В ванной хлестала вода, и больше оттуда не доносилось ни звука. Рука тяжело сползла по груди и вернула трубку на рычаг. Он с отчаянием понял, что однажды достаточно было просто взять и отхлестать Юлию по щекам. Если не он, то кто же ещё научит её? Теперь она самостоятельная, поди подойди к ней. «Ну что?»— спросил себя Станислав, но не дождался ответа. Модельный галстук тоже не нёс в себе рационального зерна. Станислав потрепал его и отпустил. Оперативник остановился возле торшера, взял сигарету в зубы и пригладил двумя руками волосы.
— А чего мы ещё ждали?— ни к кому не обращаясь, произнёс он.— И ежу понятно было, что проверка, как бы сявка ни выделывался. Значит, ублюдки, знают его привычки.
— Сумку у алкаша отобрали?— спросил мрачный Станислав.
— Само собой,— ответил оперативник.— Слушайте, а ваша дочь часом не любила шутить?
— О чем вы?
— Да все о том же.
— Н-нет...— протянул Станислав и вдруг поразился.—Смешно.
— Что?— не понял оперативник, останавливая зажигалку у сигареты.
— Да «дурик»— любимое словечко моей дочери.
* * *
Паша попытался верно оценить обстановку покачнувшимся рассудком, занёс ногу и наконец единым махом переступил через Юлины колени.
— Ой, да проходи ты уже!— не вытерпела она.
— Виноват,— согласился Паша и вразвалочку потопал к дверям, кутаясь полами рубашки.
Как всегда после долгого сидения в Юлиной голове взыграл на трубах и струнах маленький оркестрик. Возможно к полуночи разболится голова, и эта боль будет преследовать ее даже во сне.
Боня был мрачен. Водка грязной волной ложилась у ног и нагоняла сонливость. Больше от неё не было никакого проку. Боня упирался, заявляя, что пьёт только пиво, но ему не верили, и другого выбора не оставалось: пиво он выдул ещё с утра на пару с Пашей, а бежать за ним в город никто не соглашался. Кто ж мог знать, что так обернётся?
От малой будет никак не отвертеться, думал надувшийся Богдан. Что да как, да расскажи. Порой нравится, что она лезет во все дела, это приятно, но гадости, честно признаться, не хочется делать никому. Она естественно прознает про Юльку, потом про то, что она прознала, прознает матушка, потом матушка прознает про то, про что прознала малая, и это будет полный каюк. Богдан утрётся, хмыкнет, но переживёт. Делов-то куча, но обидно, что выходит так пошло и строго однообразно. А что делать?
— Интересно будет посмотреть...— прервала молчание Юля и очаровательно икнула.— Простите... Интересно, говорю, будет поглазеть, как вы полезете наверх.
Интерес был, собственно, не так велик, потому что желудок сводило горячей судорогой от мерзостного привкуса спирта, а хмель никак не шёл ей в голову, оттого Юля чувствовала себя затравленно и устало. За огромным окном было темно, и шевелились мохнатые ветки вишни. Юле не хотелось рассвета. Вместе с ним повторится вчерашний, к тому времени уже позавчерашний, скандал. Отец, кто заставил тебя выдумывать «воспитание», почему ты не мог оставить все как есть? Мы ведь вдвоём знали, что делать. Но была ещё мать... Это у неё вечно заботы. Отцу не шли заботы. От них он делался больным.
Боня, сидевший с поникшей на один бок головой, поднял на Юлю чёрные глаза, и они заблестели в пыльном свете люстры. Юля поразилась, до чего он стал похож на цепного пса, прямо взяла бы и погладила за ухом. И у него мысли, про себя осклабилась она. Сидит, словно сломанная радиола. Были такие раньше на четырёх ножках, большие, словно тумбочки. Не догадывается, что все про него знаю. А давно должен был бы. Чёрные глаза, небритый подбородок, длинные патлы. Тошно становится от красавчиков, видеть их не могу после Максика. Копчик меня бы понял, но все от чего? Потому что он дегенерат. Думаешь, Боня знает, до чего весело глядеть на выпяченную кожанку Копчика? Животики надорвёшь. У самого рожа о бордюр трижды бита, двух слов без матюгов не свяжет, но для форсу он всех на рога поставит, только со смеху успевай покатываться. Ну не молчи, Боня. Тяжело с вами, красавчиками. В пелёнки писали, а уже цену себе знали. Юля как-то сразу же поскучнела и ее потянуло на никчёмные разговоры.
— Слушай, Боня, твои родители не явятся завтра с утра пораньше?
— Можешь быть спокойна,— заверил Боня, перекатив голову на другое плечо.— Завтра днём папа отбывает в Словакию на конференцию. Или в Чехию.
— Слава те Гос-споди!— вздохнула Юля.— А то мне совесть покоя не давала: твоя мама явно обрадуется мне.
— Брось.
— Значит можешь валяться в моих ногах хоть до вечера.
— Спасибочки,— кивнул Боня.— Как сказал один мой знакомый, я бы с ней ещё раз не отказался, если бы она мне первый раз дала.
— Успокойся,— произнесла Юля.
— А что?— натурально изумился он.— Ты хочешь сказать, нельзя уже посмеяться? Вообще-то я человек без комплексов, приду и улягусь.— Боня задумчиво поскрёб подбородок.
Юля с ленивой полуулыбкой произнесла одними губами неприличное пожелание.
— Что-что?— переспросил он, наклоняясь ближе.
— Вечер холодноватый. А в остальном ничего. Хотя стой. Пошли, покажешь мне часы.
— Ну пошли,— сказал Боня, отталкиваясь от подлокотника.
Юля вышла из-за стола и остановилась. Богдан столкнулся с ней и попридержал за локти. Юля часто моргала и не двигалась дальше. Она поняла, что пойдёт спать, как только взглянет на часы. Ей эта бессмыслица надоела. Порешив на этом, она окончательно сдалась на милость Боне.
— Извини, дорогая, но на руках я поднять тебя не сумею.
— Ладно уже,— обречённо проворчала Юля и высвободилась из его дружеских объятий.— Не дай хотя бы загреметь спиной.
«Глаза бы мои никогда не видели таких лестниц,»— думала слегка ошалело Юля, цепко держась за перила. Было зябко в шортах, и не давал покоя Боня, скрипевший сзади ступенями.
Часы блестели толстым стеклом и молчали. Юля дотронулась до гладкой полировки и повернулась к Боне:
— Они стоят?
— Да, завод кончился.
Юля посмотрела на каминную полку. Там стояла свеча, пару коробок и флакон с одеколоном. Юля нащупала ключ и подала Боне.
— Заведи их,— тихо попросила она.
Боня подчинился. Постояв чуть-чуть, Юля захотела уйти в свою комнату. Оказалось, Боня стоял перед ней и указательным пальцем держался за кармашек шорт.
— Сейчас в глаз получишь,— холодно пообещала Юля, отцепив его палец.
— За что это?— удивился Богдан.
— Богдан, ты не хочешь иметь со мной дел из-за Копчика?— серьёзно спросила она.
— При чем тут Копчик?— сконфузившись, спросил Боня, не зная, куда девать руки.— Его отсюда не видно и не слышно.
— Думаешь не при чем?
— Если это намёк на то недоразумение,— охотно отозвался Боня,— то моё слово все ещё за мной. В тот злополучный день меня было слишком мало. Однако скоро, я тебе обещаю, мы покатим этого гопника.
— Кто— мы?— съязвила Юля.— Аэтросмитики?
— Я благородный металлюга,— с достоинством поправил Боня.— Я не оборванец, не наркот. Но зато и базаров в натуре не веду.
— Копчик тоже, как паралитик, вилками не сучит.
— Тогда ответь мне на один пошлый вопрос, что ты позабыла в компании несуразных придурков?
— Паша не придурок. Ты у нас один такой. «Слово за мной, слово за мной!». Копчик тебе хер на шею намотает.
— Слушай, почему ты так уверена, что тебе все и всегда сойдёт с рук?
— Потому что я тебя знаю, Боня.
— Эгей!— странно усмехнулся он.— Я гляжу, может оказаться, что я сам плохо себя знаю.
— Не бери меня на понт, фраер вонючий.
— Ругань тебе не идёт,— покачал Боня головой, нахмурив брови,— слишком вульгарно.
— Тебе-то что? Ты мне мать, а может быть отец?
— Ни то и не другое. Ты меня за дурачка держишь, ну так боже ж ты мой! Мне это обидно и не более того. Хочешь, я свожу тебя на концерт? Я одну нору знаю— так, клуб не клуб, но морды иногда бьют, а в остальные дни тихо. Там банда выступает— закачаешься.
— Боня, я не пойму, ты чего хочешь?
Боня выдавил смущённую улыбку, но Юля не поверила ей ни на грош.
— Л-ладно,— решила она и мягко притянула Боню за загривок. Боня ответил на поцелуй ее мягких губ, но когда звон в ушах, возникший от неожиданности, прошёл, стало совсем муторно. Юля также мягко отстранилась и отвернулась к часам, А Богдан застыл на одном месте и не мог придумать объяснения, почему он не испытывает радости или благоговения. Не похоже, чтобы он стал слишком старым, чтобы не ценить выпадавшие по милости природы поцелуи, заболеть он тоже не заболел. Однако природа была чересчур жестока и целомудренна.
— Да, ради этих мгновений надо было жить и стоит умереть,— произнёс он и потёр подбородок. Юля промолчала и не оглянулась. Словно бы ничего и не произошло. Ну да, конечно...
— Ты в курсе, что Копчик идиот? Беги от него без оглядки...
— Что?!?— резко развернулась Юля, и Боня слегка отшатнулся.— Вы оба что, офонарели?!? Тебя это, тебя, вообще ш-ш?!?— она сделала неприличный жест.— У тебя есть мочалка, как там её, вот ею и заправляй, а ко мне свои слюнявые губы больше не тяни!
— Дитё,— покачал головой Боня и откинул назад волосы. Он вдруг понял, почему ему стало невмоготу близость с Юлей.
Она наотмашь съездила ему по морде.
— Не смей называть меня дитём, слышишь, сосунок?!?
Боня отступил ещё на пол-шага и уставился на Юлю.
В двери с шумом ввалился Паша. Заскрипели половицы. Он описал круг по веранде и остановился у лестницы.
— Эй, где вы там?!
— Чаго ты равешь?— бросил вниз Боня, не сводя с Юли оценивающего взгляда.
— Я сейчас пореву по башке, лапоть!
— Ладно,— отступился Боня.
Он подошёл к перилам, перегнулся через них и заглянул вниз. Паша, задрав голову, вертел в руках топор. Друзья безмолвно уставились друг на друга.
— Где у тебя дрова, я хочу затопить камин.
— Нету. Пошли в лесок, тут недалече.
— Хорошенькие новости,— вмешалась Юля, подступая к лестнице. Паша перевёл взгляд на нее.— А я одна здесь останусь?
— Идём вместе,— предложил Богдан, искоса поглядев на Юлю.
— Избавь,— сморщила она личико.— Я устала.
Боня покачался на перилах взад-вперед. Пашина выжидающая физиономия то исчезала, то появлялась под ногами. Боня вздохнул.
— Пакостница маленькая,— шёпотом бросил он Юле,— выпороть тебя следует. Такой день изгадила. Лучше бы я с Гопником в парке тусовался.
— О чем вы там бормочите?— рассердился Паша и стал в позу.— Какого хера вы весь день словно неживые?
— Тебе говорю, не называй меня ни дитём, ни маленькой— никак!— зашипела тихо Юля.
— Ну и черт с вами!— не вытерпел Паша, опуская голову. Она у него буквально свалилась на грудь.— Я один схожу, не окоченейте... Эй, Боня, покажи, куда там идти!
Боня обогнул угол и спустился на веранду. Они с Пашей вышли на улицу.
— Выйдешь к дамбе и направо, около затона,— объяснил Боня, провожая Пашу до ворот. У дороги они остановились.— Знаешь, Юла меня поцеловала. Натурально, взасос и всего один раз.
— А ты ждал, она с тобой лизаться будет или в постель потянет?— ехидно улыбнулся Паша.— А вообще, отвали от нее. Я понял, она не для таких как мы. Не делай себе хуже.
— Себе хуже?
— Просто отвали, понял?
— Ох, Паша, не люблю я твоих «просто». Мне самому херово, а почему— не пойму. И она ещё Копчиком грозится.
— Вот и отвали, понял?— Паша вразвалочку потопал по дороге, подкидывая топор. Богдан постоял у ворот, подышал воздухом и вернулся в дом.
Юля успела вымыть свою тарелку и сидела на табуретке, поджав ноги, и курила.
— Ну, что это значит?— потребовал объяснений Боня.
— Не обольщайся,— неприветливо откликнулась Юля, выпуская тугую струю дыма.— Я с тобой уже наговорилась и иду спать. Просто ненавижу одна в чужом пустом доме. И с Пашей объясняться не хочу. Все, бай-бай!— Она затушила сигарету о консервную банку и поднялась с табуретки.
— Погоди,— Боня ухватил ее за локоть. Юля вырвала руку и чуть опять не влепила Боне пощёчину.
— Не хватай меня без спросу.
Она поднялась по лестнице и хлопнула дверью спальни.
Боня опустился на ступеньку и устало потёр глаза ладонями. Щека рдела постыдным багрянцем.
— Сколько времени?— гаркнул он.
— Восемь!
— Здорово,— сказал он пустой комнате.— И что мне теперь делать одному весь вечер?
* * *
От натуги пот градом катился по Пашиному лицу. Когда становилось совсем хреново, он бросал тяжёлое бревно и принимался пинать его ногами. В голове шумело, словно на сквозняке. Паша злился на Боню. Следовало разобраться, чего они оба хотели от Юли. Как видно, о дружбе не могло быть и речи. От девчёнки, от женщины, и причём ещё такой, хотеть простой дружбы и вдобавок верить в ее возможность может только дебил. Осталось узнать, чего хотел сам Паша. Он тщательно маскировал от себя простое по сути и строению предложение. Но мало ли что вообще бахнет мне в голову, оправдывался перед собой Паша. Я подбил Боню написать про куратора, Анну Васильевну, всякую пошлость в туалете. Боня сам этого захотел. Да, какой она мне учитель? Ей двадцать с лишним лет, и мне на нее уже не посмотри? Мне девятнадцать, имею право.
Паша заткнул за пояс топор и обхватил сучковатое бревно. Сколько времени он шлялся по лесу? Было темно, и на часах ни хрена было не разобрать. Пару раз Паша сбивался с тропинки и едва не проваливался в болото. Затон был шагах в пятидесяти, и уже здесь то тут то там попадался камыш и топкие кочки. Паша яростно выруливал на тропинку. Ему все отчётливей представлялось, почему не нужно было брать с собой Боню. В его самоуверенную башку тяжко вдолбить, где надо поворачивать оглобли. Паша чувствовал, что не о том говорит с Юлей. Такое редко бывало, чтобы он ошибался в выборе темы, но с ней о чем ни говори все будет неверно. Бонин патлатый язык может молчать, но руки не знать покоя. А человеку просто плохо. Он чувствует, но не думает. В таком состоянии ему нельзя верить, а Боня верит Юле, и если Боню обидеть, то плохо станет дело. Люди, которые трудно обижаются, если доходят до этого состояния, застревают в нем надолго.
Вот наконец и улица. Фонарь под круглой чашкой светил смутным желтоватым светом, от чёрного столба за километр несло битумом. Паша сбежал с дамбы и поволок бревно по центру дороги. Через минуту он добрался до участка и пролез в ворота, в который раз подумав, до чего они неудобны. Ворота были низкие— по пояс— решетчатые и неустойчивые. Через них было опасно перелазить и неудобно открывать из-за их длины.
Окно веранды бросало кривой прямоугольник света на бетонную дорожку и дальше на жирную землю, едва поросшую травой. Паша наконец сбросил бревно с плеча и остановился. Посреди огорода, видневшегося за кустами смородины, торчала лопата. Странно. Кажется ее там не было. Паша заглянул через окно в дом.
Богдан сидел подле стола, выдвинув табуретку на середину прохода у плиты. Его лицо приняло трагическую мину, а руки безвольно свисали с коленей. Вид Бони не понравился Паше. Он отряхнул руки, выложил на дорожку топор и вошёл в дом.
— Принёс,— начал он с порога, глядя на Боню, а после крикнул:— Юля, ты куда делась?!
— Ее нет,— невыразительно произнёс Боня.
— А где она?— Паша обошёл стол и стал перед Боней, но тот даже не поднял головы.
— Она говорила, что ей на все насрать.
— Говорила?— переспросил Паша.
— Она ничего не боится. Ненавижу отчаянно-тупых людей.
Паша попятился к лестнице и взбежал по ней на мансарду. Он даже и не заметил, что камин наверху жарко полыхал. Там хлопнула дверь. Через секунду Паша вернулся.
— Где она?
— Она в самом деле ни черта не боится...
— Ты что учудил, дурень?!
С каким удовольствием и боязнью правды Паша ухватил Боню за волосы и дёрнул вверх, чтобы посмотреть в глаза. Но Боня только гадливо усмехнулся, избегая смотреть другу в глаза.
Паша посмотрел в окно. Исполосованный декоративной решёткой квадрат темноты был безлик. Но Паша знал, что где-то именно там торчит лопата. Он снова посмотрел на Боню. Он так и не смог узнать у него, для чего. Богдан кисло прищурился и тряхнул головой.
— Помнишь как у По? Чувак больше всего на свете боялся заснуть литоргическим сном и проснуться в могиле?
Только сейчас Паша заметил, какой беспорядок творился на полу. По квадратам медового линолеума была разбросаны щепки, клочки обёрточной бумаги и упаковочная стружка. И прямо по этому налёту тянулись два чётких следа. Тащили что-то тяжёлое, от холодильника до дверей и на улицу. Днём за холодильником стоял огромный ящик, Боня говорил, что из-под часов. Но теперь там его не было. Поражённый Паша расслабил пальцы, выпуская волосы, и Бонина голова упала подбородком на грудь. Он дёрнул ворот рубашки и выдрал пуговицу. Она упала на пол и закатилась под табуретку. Но вместо того, чтобы полезть за ней, Паша схватил Бонин подбородок и круто взнял вверх, от чего даже клацнули зубы. Сжимая пальцы все сильней, Паша только скалился и кряхтел.
— Теперь тебе хочется умереть?— наконец хрипло спросил он.
— Нет,— словно давясь слюной, с трудом ответил Боня. Он был удивлён и даже не мрачен. Паша ослабил хватку.— Теперь мне хочется выздороветь. Завтра с утра начну делать пробежки.
Паша не стал дослушивать до конца нудный рассказ Бони, о том как он поднялся на второй этаж и тихо вошёл в спальню. До смерти уставшая Юля спала, отвернувшись к стене, и не слышала шагов Бони...
Паша был уже у дамбы, а Богдан, один сидя на табурете перед столом, продолжал свой рассказ в пустоту.
Ему никогда ещё не приходилось встречать такого лица. Если ты, Паша, видел когда-нибудь голубой воздушный шарик на фоне мертво-белого от пороши неба, то поймёшь меня. Ко всему прочему она молчала. Никто не умеет так молчать. И кругом тишина, даже собака не завоет.
По-началу Паша шёл по дороге, пошатываясь из стороны в сторону, но скоро ему это надоело и он вскарабкался на насыпь. Вода тихо журчала сквозь полуголые ветви. Паша утирал высохшие губы и вглядывался в плоскую даль. Наконец он понял, что идёт не туда.
А как же ящик??? Куда он делся???
Боня встал с табурета, придвинул его к столу и снова сел.
Нет, он соврал. Он не побежал за ней. Он вернуться в дом и тяжко опустился на ступеньку крутой лестницы, уходившей в мрак второго этажа. Боню трясло от холода, поэтому он выволок ящик на крыльцо, отыскал в пустой поленнице старый топор и принялся рубить деревянные доски на куски, срывая железные ленты и выдирая гвозди. Он тут же относил щепу к камину в недостроенной комнате и кидал в разведённый огонь.
Паша заметил Юлю не стразу. Она сидела за ржавым якорем, брошенным на тропинке речниками зарастать травой. Оборванная цепь тихо поскрипывали на ветру. На другом берегу широкой реки горели два одиноких огня. Может там была пристань, или колхозный двор, Паша не знал. Огни были далёкими и тусклыми, оттого казались чужими. Юля мокрыми от слез глазами смотрела на быстро несущиеся воды реки. Черно-свинцовые волны подбегали к берегу и закручивались в юркие водовороты.
— Что такого я сделала Боне? Ну что?— заикающимся от слез голосом спросила Юля.— Что такого я вам всем сделала, что вы никак не можете от меня отстать?!
— Мне от тебя ничего не надо,— сказал Паша, опускаясь подле Юли на холодную землю. Он подумал, что неверно было бы сейчас прикасаться к ней, но не удержался и придвинулся почти вплотную.— Мне достаточно, что ты просто есть. Понимаешь?
* * *
— А ты что это на меня кричишь?— натянутым голосом поинтересовалась Ленок. Она смерила мужа долгим, слегка растерянным взглядом. Ей с трудом удавалось понимать, как его светлая голова, точная копия снабженческой базы, на которой он горбатился непосредственно до известных событий, не помещала в себе тривиальных вещей, что внимание— это то, что всегда следует беречь. Оно не достаётся просто так.
Станислав без пререканий взял на полтона ниже, но продолжил увещевать с неуёмной энергией. Ленок только слушала и переводила скорбный взгляд с мужа на оперативника.
— По-твоему, я должен был белый рояль ей в сортир купить?!— наконец выпалил Станислав.
Ленок прикрыла ладошкой рот и горестно покачала головой.
— Это ты ее довёл...— она не уточнила, до чего именно, а немедленно перескочила на следующее.— Вот что, с этого момента я возьмусь за нее.— Ленок произнесла это ровным голосом, как будто дочь сидела в соседней комнате, и судьба ее могла решиться прямо за стеной в нервном разговоре родителей.
— Сколько раз ты бралась...— безнадёжно отмахнулся Станислав.
— И не разу ты не позволял мне поступать так, как я считала нужным. Скажи, сам ты слушался меня, почему ты считаешь, что наша дочь чем-то хуже или лучше тебя?
— Отчасти я понимаю Юлю,— сердито, но в общем-то с безразличием признался Станислав. Он перестал на чем бы то ни было настаивать, он просто сообщал это.— Мне не обидно тебя слушаться, но Юля у нас не такая. Твои вузы-врачи-уборки взбесят кого угодно, а ей не этого было надо.
— Я не хочу, чтобы моя дочь выросла остолопом,— отчеканила Ленок.— Ты бы видел этих волосатых хмырей, с которыми она якшается во дворе. Надо же голову иметь в конце концов. Она мне просто дорога как дочь.
— Да кому интересно твоё хотение,— взвыл Станислав,— если ты не видишь ни черта, что с ней происходит. Потом спасибо тебе никто не скажет, если ты сейчас его не получила.
— Хорошо,— глаза Лены стали влажными,— по-твоему я уже плохая мать, раз не знаю, что нужно Юле.
— Не в этом дело. Сделай лицо попроще, и люди к тебе потянутся... Извини, сорвалось...
— Слава те Гос-споди!..
Станислав, разводивший руками, безвольно уронил их.
Оперативник, с обескураживающей непосредственностью глазевший на супругов, поднял рацию.
— Звонка по-прежнему нет.
— Понял тебя, второй,— протрещал динамик.
— Что мне делать с мусоровозом?— вклинился в разговор молящий голос третьего.— Он уже грузит второй бак.
— Никогда не думал, что они работают в воскресенье,— поделился своими соображениями оперативник.
— Значит тебе повезло, второй,— протрещал динамик,— мне то и дело кажется, что мусор вывозят строго по выходным дням, когда я хочу отоспаться. Девять утра, ё-моё, а под окном уже лязг, шипение...
— То по субботам, сколько раз тебе напоминать! Прекратите болтовню, лучше решайте, что будем делать с говновозом.
— Наглое сволочьё, ничего не боятся. Это их человек, железно!
— Корольков, сляди за баками,— прозвучал веский голос начальника.
— Понял, главный.
— Будем ждать.
— Степан Кузмич, это третий!
— Слушаю тябе.
— Да вы не «мяне», а вот ее послушайте!..
Станислав, стоявший рядом с оперативником, нагнулся к рации, напряжённо прислушиваясь. Раздался треск, после шорох и весёлый старушечий голос заблеял:
— Да! А чаго спрашивается? Людям тольки мешають. Я яму ужо и так и эдак, а ён все равно: шасть в подъезд... о!.. вот сюды, даже не обернулся. Ну, я им, думаю! С утра прошлага! Я як двор подметала, яшчэ за гаражом таго жулика с пятого этажу опять масло пролито было ( уж поинтересуйтеся вы им, товаришч начальник!), вось...
— Хорошо, бабуля... А вот скажите, куда он бегал?— спросил бравший интервью милиционер.
— О-ой... Вось сюды говорить, да?
— Ага.
— А, значится, к телефону оне и бегали, ага...
— Ну?!— торжествующе произнёс «третий».
— Да, хорош!— с уважением одобрил главный.
— Главный! Главный!..
— Ну чего тебе, Корольков?— простонал главный.
— Тут мусоровоз!
— Что— мусоровоз?
— Он не опрокидывал наш бак!!!
— Так... Так!.. Так!!! Трэций, Яцевич! Слыхал? Всем! Слежку не прэкращать! Мы заглатнули прыманку вместе с грузилом!
* * *
— Расскажи мне что-нибудь,— попросила Юля, потирая плечи. От сырости и предрассветного холода у нее разболелась голова и заложило нос. Весенний восход солнца был отвратителен. Бессонная ночь тяжело давила на плечи, но усталость уже давно перешла в какое-то нервное оживление. Паша сидел неподвижно, склонив на бок голову и не мигая глядя на два одиноких огня в голубовато-серой дымке далёкого берега.
— Рассказать?— Паша хмыкнул и покачал головой, на секунду отрываясь от созерцания огней, чтобы взглянуть на Юлю.— Моя малая любит таскать меня по всяким дискотекам. Ей там весело. Где мы только не были! Я ей уже говорю, давай вытащу «мафон» под подъезд, позову соседа, ну подрыгаетесь вместе...
Юля наградила Пашу долгим взглядом.
— Ну не знаю, что тебе ещё сказать!..— признался без отчаяния в голосе Паша и в ответ уставился на Юлю.
— Тогда давай я тебе расскажу,— предложила Юля, подобрала колени и уткнулась в них лицом.
Юля очень любила свою бабку, но когда позапрошлой осенью та сильно заболела, что-то сразу стало не так. Все родственники понимали, что жить старухе оставалось недолго, а потому зашуршали, засуетились. Квартира, дом в деревне, то-сё... Мать дни напролёт долбила: сходи, дочка, ведь бабка родная, нельзя же так… Подумай, ведь ничего не достанется. И хотя последнего мать могла не говорить, Юля точно не помнила, но понять было ее довольно просто. И от этой своей проницательности Юле сразу делалось как-то промозгло, словно хлюпаешь по мартовской слякоти в коротких сапожках. Поползли слухи, но идти было отвратно, а не пойти нельзя. Раньше, когда она дня себе не мыслила без бабки, когда спокойно можно было, забравшись на тахту, выслушать ее незлобивые причитания и попить чая с булочками, было легко. Юле не хотелось знать, какой встретит ее фактически опустевшая квартира. Но она наконец решилась, однако оказалось, что поздно. Бабку похоронили, и о том, что было дальше, вспоминать тошно.
* * *
Завершилось все как-то скомкано, хотя вроде бы именно тут должны были начаться самые интересные вещи. Они и начались, только уже для кого-то другого— для оперативников, народных судей, ГэБэшников, тех же Станислава и Лены.
Разухабистого подростка приволокли в местное отделение милиции, и, не разводя лишней волокиты, за него принялось сразу несколько человек. Допрос начали обстоятельно, глядя сочувственно в звериные глазёнки подростка и кивая головами на все его высказывания. Но не успел разговор как следует завязаться, а следователь расставить наскоро состряпанные ловушки, как вдруг все старания пошли прахом. Подросток уже не «чёкал», не тёрся плечами о загривок, а рассказывал все по порядку, с расстановкой.
Дома у Богдана застали одну мать, которая и поведала органам, где искать дачу, а спохватившись, едва не закатила истерику, навязывая свою особу с опергруппой.
По мере продвижения солнца по небосклону, к делу добавлялись новые неожиданные подробности. Разухабистый подросток, посидев за деревянной перегородкой с полчасика, вдруг сам запросился на свидание со следователем, которое незамедлительно и было ему предоставлено, и он сознался в некоторой своей неискренности. Это спасло дачный участок косвенно знакомой нам семьи Богдана от варварской «особой операции», а самого Боню от лишней пары-тройки пачек и вывернутых за спиной рук.
Юля была сама кротость. Встреча с родителями прошла без лишнего церемониала. Речь держала Ленок, а Станислав только болезненно поглядывал на дочь, и всякому было ясно, что надолго его не хватит. Что-то едва заметное переменилось в нем с прошлого утра.
С Пашей и Богданом провели беседу в милицейском «Рафике» и с миром отпустили по домам. Боня прибрал веранду, накормил мать с Пашей завтраком, чем поверг обоих в шок, и выразил готовность отправляться в город.
Копчика свинтили за нанесение тяжких телесных повреждений в местном кабаке под названием «Минутка». Причастность к вымогательству денег он отрицал. Устроили очную ставку с разухабистым подростком, но не тут-то было. «Чего, бля, начальник, с дебила возьмёшь? Я им только мыслю подкинул, а они уже готовы, отморозки... Так что давай, у всех есть, да лень лезть...»
Через год Станислав и Лена переехали в Москву. У них родился второй ребёнок. Сын.
А Юля в конце концов ушла-таки из дома, бросив третий курс МГУ. Вот и все.
Или нет.
Через восемнадцать лет сын погиб на Кавказе. Это случилось осенью. Его отделение пережгли напалмом, а самого за волосы притянули в ущелье и расстреляли над обрывом. Потом бородатые мужики долго молотили труп ногами, отрезали голову, а тело скинули вниз.
Ведь никогда не знаешь, где они, настоящие неприятности, заканчиваются, а где начинаются. Так ведь?