ОКРАИНА БЫВШЕГО ГОРОДА.
Где-то возле Белграда, может Суботицы, Нови - Сада или другого прежде близкого города, человек в мятой фуражке, рваной майке, в брюках с обрезанными выше колен штанинами, мокрый от пота и россыпи воды, которой прибивал зараженную пыль натовских ракет, покорёженной тележкой вывозил негодные развалины своего дома. Скидывал зараженный хлам в заброшенный каменный карьер. Он плохо разбирался в ядерном мусоре, потому мелко распылял из шланга грусть оставшейся жизни. Нет более ненужного труда, чем мутной водой убивать ухабы разодранной земли. Злобные люди всегда враждебны к тем, кто не намерен им мстить. У человека не было желания говорить плохие слова, но для дела, которым он занимался, в этой беде, у него не могли рождаться хорошие слова и мысли.
Уборщик ступал разлезшимися ботинками по увлажнённому грунту и не знал, разгорится ли когда-нибудь день медового восторга, про ночь тихого забвения он больше не думал. Вдруг вспомнил, как много лет назад, спал в одном цветущем лугу под журчание бурлящего из земли ручья, место было настолько укромным, что ни как не может забыть благостный тёплый полдень выпавшего тогда сна. С тех пор он больше не имел такого сладкого случая, после много раз искал тень вяза на том пригорке, тот клокочущий ручей, и не смог найти место поляны, где час времени пребывал в раю. А затем в нём навсегда обрушилась полнота безмятежности и ощущение блаженства, его навсегда настигло угнетённое состояние; окружающий мир был сумасшедшим, ему предстояло жить, испытывая усталость и изнеможение.
Искатель потерянного сна увидел, как из утонувшего в невидимой пыли горизонта катилась детская коляска, её толкала женщина сарафанного покроя, она обходила рытвины снарядов и разбросанные мины; стройно входила в начало плохого дня, молодо двигалась; было видно, что не желает быть обычной молодайкой среди утвердившегося гнева. Когда росинки воды из шланга громко ударили в цветы детской каталки, чистильщик разбитой страны и своего приниженного настроения, отбросил мутную струю в пересохшую расщелину убитой земли.
- Везёшь будущее начало? - спросил разгребатель, сохраняя свою заботу и долгое уныние.
- У меня там моя Андромеда, она любит чистые цветы нашей земли, прозрачность бесконечного неба, и вечную красоту своего созвездия.
Уборщик собственного горя наклонился над уцелевшей тележкой: - Какое красивое имя, - удивился он, - можно я улыбнусь нашей близкой галактике.
- Люблю, когда нежно восторгаются моей дочуркой, - стройная женщина хлопнула ладошами, - я ежедневно вожу её в обездоленный бомбами детсад, все дети погибли, одна она уцелела в пепле уплывшей скорби. У меня там ещё пряжа и спицы, до вечера буду плести лестницу в небо, хочу размахом души опередить самые далёкие спутники.
Дуб что рядом рос, побегами листьев купался в брызгах своего радушного утра, тоже плёл изгибами отростков лестницу в вышину, хотел заоблачными ветками достать царство Андромеды. Человек изнеможённый недавно рвавшимися ракетами застыл над коляской, напуганный падавшими с неба человеческими изобретениями, захотел осторожно подглядеть в предстоящую жизнь.
- Нет, нет, - женщина заботливо отвела его руку, - я сама, ...вот моя Андромеда.
В коляске лежали: бутылочка с водой, чёрствый горелый калач, клубок ниток, вязальные крючки, и вылепленная из высохшего замшелого теста завитая серая кукла.
Чистильщик своей земли оцепенел, долго скорбел, прикрывавшей тело рваной майкой снял росу воды с лица, проскрипел выражением отчаяния, косо вгляделся в вышину дуба, в облака неба, хотел разглядеть: не намерены ли рубцы вчерашних истребителей рвать высоту этого противоречивого утра.
- Я спешу отвести Андромеду в детский сад, что бы мы весь день могли пить страдания убитых детей, - сказала озабоченная мать, и покатила коляску, ушла в пустоту бывшего детского смеха.
Человек ужал в поясе укороченные топором штаны, перекрестился, и крикнул заблудившемуся миру: - Эй ты, потерянный! Тестяные куклы вылепленные из священного текста никогда не оставят твои угрюмые смятения! Долго ли будут властвовать порченные, что противятся излому века!
Уборщик Земли выровнял тележку своего бесконечного времени, и пошёл дальше катить остатки своей жизни. Задумал ждать темноту ночи, когда сможет разглядеть триллион звёзд живой Андромеды. Толкая урановый мусор, озабоченно размышлял: если обеднённые частицы расплавят его светящееся тело, оно уплывёт в туманную андромеду, где вращается скрытая в чёрной дыре молодая планета, на которой процветает рисованная жизнь, и он навсегда перестанет бояться радиационного излучения.
Вечером женщина осторожно тянула возок по разрушенному, скрипящему уклону. Закат стоял красивее восхода и не обнадёживал долгим светом. Сравнявшись с уборщиком ужасного наказания, она приложила палец к губам, показала уставшему человеку, что Андромеда спит. Черепки обожжённой черепицы, которые он дробил, дымились под ударами его разбитого сердца.
- Добавлю измельчённый известняк, и сделаю из римского бетона, вечный дом, ни одна натовская бомба не сможет его рассыпать.
- Вечная, только моя Андромеда, - возразила озабоченная мать, - всё остальное сгорит в огне этой глупой Земли. Во вселенной цветут другие выращенные звёздами живые планеты, они ждут мою светлую мечту. Я не знаю, улететь сразу или ждать когда заряженные частицы окончательно нас с дочуркой разложат.
- Она угадала мои переживания, - человек крошивший черепки, вдруг засуетился. - Хочу ещё раз увидеть нашу Андромеду.
- Нет, нет, если я открою, она проснётся, начнёт скучать о детях всего мира, тогда живые планеты на её родной галактике размечтаются, удалятся в изгнание и совсем перестанут нас любить. Единственно моя дочь способна уберечь всех людей от вползший в них страх, поэтому я всегда жду мрак ночи, тогда Андромеда открывает вечный свет своей души и долго грустит.
- Она ходит по соцветиям моих мыслей, - снова подумал чистильщик земли, - тут слишком тесно, а среди звёзд необыкновенно просторно, надо всех озлобленных поместить в пространство суровых орбит, пусть вылечат свои переживания от узости беспрерывных подозрений. Мы им подарим новое солнце, и их обиды мгновенно истлеют.
На следующее утро женщина шла без коляски, видно, что она долго плакала, обиженно смотрела в свою одинокую муку.
- Где Андромеда? - забеспокоился человек, встречавший рассвет в рваной майке и топорных шортах.
- Её съели крысы, - у женщины пропала печаль, она тихо глотала сухую слёзную горечь. - Иногда бывает, смотришь и не знаешь, где те, что были? ...и услышишь: их уже нет! Как теперь жить? Пойду, скажу пустоте, что Андромеда исчезла навсегда, пусть радиоактивные развалины прогонят страшных грызунов, от них надо избавиться, их всех надо истребить, крысы вползают в нашу покорность; они желают съесть наши мозги и остаться единственными жителями Земли.
- Крыс невозможно истребить, над их норами никогда не заходит солнце, урановое излучение их победа над людьми. Что бы разбудить шевеление близкой планеты, придётся отправить подвальных крыс в мёртвый холод, они выживут на пустоте омертвелых камней, камни станут пищей будущей крысиной жизни. Тебя же я помещу существовать в ядро дома, который я строю, чтобы ты могла добыть для Андромеды новое начало жизни.
Женщина улыбнулась проснувшемуся тёплому лучу, ударившему ей в лицо.
- Это хорошее начало, - решила она, - моя уплывшая дочь дороже всех далёких высот. Я в волнении от вдруг ожившего восприятия. В новом доме буду проклинать крыс, что окажутся на холодной планете, где возродится моя дочь и победит их всех. Я хочу, чтобы мы усерднее чистили будущую жизнь от уранового мусора, пока, наконец, не проснётся всегдашняя чистая мечта моей улетевшей дочурки.
Ударил сильный гром, светящиеся урановые фигуры людей мгновенно разложились, улетели на небо. И всё небо над Белградом, Суботицей, или может Нови-Садом тоже обречено до ужаса светящимся стоять, ждать, когда туман и копоть натовских бомб взорвутся в ядрах своего порождения, тогда свет молний перестанет бояться людей. Такое тоже бывает!