Фридеман поднял с пола и положил на стол выпавшую из кармана лётную книжку. Многие его коллеги ценили подобные вещи, относясь к ним как к реликвиям; он и сам был таким в молодости, и даже, пожалуй, проявлял больше почтения, чем остальные. Теперь, конечно, эти цифры и названия не имели никакого значения. Как и сами полёты.
Он стоял в своей комнатушке; без штанов, в одних носках, трусах и рубашке. Оглядевшись, заметил, что не запер дверь; двумя длинными шагами подошёл к ней, щёлкнул замком. Вернулся к столу, прикрыл лётную книжку одним из валявшихся там журналов и лёг на койку. Приятно было после долгого полёта оказаться на чём-то мягком. И возможность закрыть глаза - даже не будучи сильно уставшим, ею Фридеман всегда наслаждался особенно. Ногам стало холодно, и он, не вставая, изворачиваясь, достал из-под себя одеяло и накрылся им. Теперь видна осталась лишь его рано начавшая лысеть голова и ступня; на пятке носок прохудился, и завтра, скорее всего, там появится дырка.
Впереди у Фридемана оставалось почти двенадцать часов отдыха.
Тяжёлые бои для него давно кончились. За последние три года во время патрулирования он лишь единожды наткнулся на самолёт-разведчик, а о боевых машинах и речи не шло. Тем не менее, хотя новости до рядовых пилотов не доходили, и об этом не было сказано ни слова, все почему-то знали, что Германия проигрывает. На каком фронте шли наиболее ожесточённые бои, кто ещё вмешался в войну, с какой скоростью отступали немецкие войска - эти подробности оставались неизвестными, но в самом факте поражения никто не сомневался. Фридеман смирился с этим, понимая, что ему оставалось только ждать; война сама вернётся к нему тем или иным способом, а когда это случится - завтра или через много лет - предугадать он всё равно не мог.
Итак, Германия проигрывает... Удивительно, но, произнеся это про себя, Фридеман ничего не почувствовал - за три года мира такие слова вновь стали просто словами, не подкреплёнными никакими действиями. К тому же, для его судьбы сам по себе проигрыш мало что значил - возможно, именно победоносное шествие немецких войск вызвало бы его отправление в зону боевых действий, где он действительно мог погибнуть. Сейчас успехи Германии, да и сама жизнь мало его волновали. Очень давно, в первые месяцы войны Фридеман писал огромное количество писем оставшимся на родине родителям и невесте. Но вскоре стало понятно, что победы в ближайшем будущем ожидать не стоит, что весь мир, вместе с Фридеманом (если он вообще останется в живых), до невозможности изменится к тому моменту, как война будет окончена; и всякая связь между ним и оставшимися в Германии прекратилась. Общаться с теми, кого уже, наверное, никогда не увидишь, походило на мечты, и незачем было себя ими терзать. Фридеман написал родителям, чтобы они заботились о своих младших детях, поскольку у самого него мало шансов вернуться домой, а невесте посоветовал искать нового жениха. После он иногда жалел об этом решении, но подобные мысли от себя отгонял. К моменту нашего рассказа он уже не помнил, когда последний раз дотрагивался до почтового конверта.
В дверь постучали; но лень было вставать, надевать штаны и вообще принимать кого-то - и Фридеман остался лежать. До следующего вылета всё равно оставалась уйма времени, и ничего срочного у его гостя быть не могло.
Тем не менее, этот стук отогнал дрёму; Фридеман встал, подошёл к столу и взял книгу - он любил читать, и на войне у него для этого появилось удивительно много времени. Но сейчас он лишь пролистал книгу и положил её обратно. Подошёл к окну. На взлётной полосе всё кипело: взлетали и садились самолёты; ходили офицеры, лётчики и механики. Самолёта Фридемана видно не было - он находился в ангаре. Во время последнего полёта мотор странно шумел, и сейчас его, должно быть, чинил Хайнц - старый седой механик. Наверняка он, как обычно, заодно осматривал все остальные детали, механизмы и пулемёты. Оружие Фридеман вынужден был проверять и сам - делая несколько выстрелов при вылете из аэропорта. По цели же последний раз ему приходилось стрелять ещё во времена бомбёжек Лондона. В те далёкие времена он записал на свой счёт четыре британских самолёта.
Фридеман обводит взглядом комнату - пожалуй, бывший кабинет какого-то француза в пиджаке и очках. Теперь здесь находится койка; в центре стоит стол и стул, в одном углу - гардероб, в другом - доверху заполненный книжный шкаф.
Пол холодный, и Фридеман возвращается под одеяло. Там, в теплоте, он тут же засыпает. Проснулся уже поздно ночью; ещё немного полежал, дождавшись звонка будильника, встал, натянул штаны и ботинки. Пошатываясь после дневного сна, спустился на первый этаж и вышел на улицу, на свежий ночной воздух. Дошёл до ангара привычной дорогой - настолько привычной, что абсолютная темнота нисколько ему в этом не помешала.
В ангаре же было очень светло, и, оказавшись там, Фридеман зажмурился, замер на пороге. Кто-то прошёл совсем рядом. Наконец, глаза привыкли к свету, и Фридеман увидел свой самолёт - с виду очень старый, однако по-прежнему отлично работающий. На крыльях - выцветшая свастика. Фридеман вскидывает руку, приветствуя подошедшего к нему офицера.
- Ты вылетаешь через пятнадцать минут.
- Есть.
- Ознакомься с маршрутом.
Офицер протягивает карту - путь там обозначен такой же, как всегда; он не менялся все эти годы. Фридеман вылетит к морю, сделает там большой круг и вернётся на базу. В случае обнаружения разведывательного самолёта - уничтожит его, а при нападения боевых машин - будет действовать по обстоятельствам. Фридеман возвращает карту, ещё раз вскидывает руку и отходит. Глаза у него красные, лоб сморщен - к рано появившимся возрастным морщинам добавляются складки от напряжения. Он надевает шлем, и морщины исчезают, натягивает очки - становятся невидимы красные глаза. Его коллеги-лётчики помогают ему забраться в самолёт, где он тут же проверяет все приборы. Немного волнуется, как и всегда перед полётом. Удивительно, как быстро привыкаешь к земле. Но беспокойство пройдёт спустя пару минут в воздухе, да и сейчас он обращает на свой ускоренный пульс мало внимания. Вот Фридеман уже закрыт в самолёте, и воздух к нему поступает через трубку. В первые минуты тесной связи с машиной ощущает себя каким-то громоздким и неповоротливым. Глупости. Не надо об этом думать.
Фридеман выезжает из ангара на взлётную полосу, выравнивает самолёт, набирает скорость, тянет штурвал на себя... Он в воздухе. В это время как раз начинает рассветать. Исчезли страх и неловкость; Фридеман, не думая, сверяется с показателями приборов и вносит поправки в движение. Самолёт почти не шумит, хотя с земли и кажется ужасно громким. Вскоре он пролетит над небольшим французским городком, и жители его беспокойно посмотрят вверх, хотя за годы оккупации могли бы и привыкнуть к регулярно пролетающим над ними машинам. Ни с кем из этих людей Фридеман не знаком - входить в город было запрещено. Впрочем, на окраине, ближе к военной базе, в здании маленькой гостиницы находился публичный дом, который то ли всегда был там, то ли возник в связи с появлением немецких военных. Походы туда негласно разрешались, и на своих выходных Фридеман пользовался такой возможностью. Вот он как раз пролетает над этим зданием, и две курящие на крыльце женщины смотрят вверх. Мгновение - и они остаются позади.
Набрав высоту, Фридеман проверяет пулемёты - работают. Как и обычно, делая это, понимает, что соскучился по бою - но лишь немного; желания этого явно недостаточно для того, чтобы ради его удовлетворения стоило рисковать жизнью, да и убивать кого-то. Просто хочется хоть какой-то деятельности. Фридеман вспоминает рассуждения русского писателя о военных: дескать, те удовлетворяют свойственную человеку потребность в деятельности, ничего при этом не делая. 'Посмотрел бы я, что бы он написал о нашей войне', - ухмыльнулся про себя Фридеман.
Было уже совсем светло, когда он приблизился к морю. Ветер почти не дул даже на высоте, не говоря уже о том, что происходило внизу - море казалось едва ли не застывшим. Фридеман видел тень своего самолёта - ровную и отчётливую, как будто летел над сушей. Пришло время выходить на новую высоту; он почувствовал привычную тряску и оказался ещё выше. В тот день небо было абсолютно чистым и облака не мешали обзору - а Фридеман смотрел очень внимательно, несмотря на то, что подобные усилия давно уже стали напрасной рутиной. Для того чтобы управлять самолётом на такой высоте приходилось затрачивать всё больше сил, а в кабине становилось всё холоднее. Но именно благодаря этому Фридеман начинал ощущать своеобразный комфорт - недоступный в военной части и вообще на земле, но вполне естественный в небе.
Однако в этот раз комфорт не длился долго - что-то мелькнуло вдали, чуть ниже Фридемана, и он мог сказать наверняка, что это была не птица. Впервые за три года отклонившись от курса, он направил самолёт в сторону появившегося объекта. Сначала ничего не было видно, но вот что-то мелькнуло вновь, и через несколько секунд стали заметны очертания самолёта. Фридеман поднялся выше и увеличил скорость; зайдя к самолёту слева, он смог разглядеть его под собой - огромный, на крыльях - белая звезда. Фридеман никогда не видел этого знака, но почему-то сразу же понял, кому тот принадлежит; американцы всё-таки вмешались в войну. Очевидно, пилот разведчика заметил его - он отклонился в сторону, начав направлять на Фридемана свои пулемёты. Однако тот уже действовал рефлекторно: немного отстав, оттолкнул штурвал от себя и выстрелил в сторону американца - неудачно. Тот как будто подпрыгнул, начав набирать высоту; и когда Фридеман попытался зайти к нему сзади, из хвоста американца ударила пулемётная очередь - оказалось, оружие находится у него и там. Чудом Фридеман успел уйти в сторону. Казалось, что и без того спокойное море стало и вовсе неподвижным. Фридеман опять отстал и, смотря вниз, следил за тенью разведчика - тот сменил курс и полетел по направлению к немецкой базе. Если американец туда доберётся, то его немедленно собьют зенитные установки, однако он наверняка будет действовать хитрее - а значит, надо что-то делать прямо сейчас. Фридеман вышел вперёд и, дождавшись, когда тень американца приблизиться к его собственной, резко потянул штурвал на себя и выстрелил - очередь пуль попала прямо в цель. У разведчика не осталось возможности пролететь даже немного - он тут же наклонился носом вниз и начал падать. Фридеман с трудом отвёл свой самолёт в сторону, и разведчик пролетел совсем рядом. На мгновение стало заметно лицо вражеского пилота - он продолжал смотреть перед собой, будто всё ещё управляя самолётом. За шлемом и очками его почти не было видно, и Фридеман разглядел только гладко выбритые щёки. Море приняло подбитый самолёт спокойно, почти не всколыхнувшись, и спустя считанные секунды уже нельзя было сказать, обрушилось ли вообще в него что-нибудь, или лёгкую рябь оставила за собой выпрыгнувшая рыбёшка.
Без происшествий Фридеман пролетел по своему маршруту и вернулся на базу с небольшим опозданием. Там он подробно отчитался, в каком районе был замечен и сбит самолёт, после чего сразу же пошёл в свою комнату и лёг спать. Как обычно, после боя появилась усталость - слишком большая для того, чтобы переживать о случившемся. Уже в постели он вдруг понял, удивившись, что не додумался об этом раньше, - американский пилот смотрел перед собой потому, что намеренно пытался протаранить его. Как же хорошо, что у него ничего не вышло. С этой мыслью Фридеман и заснул.
На следующий день у него был выходной. Фридеман до полудня провалялся в постели, дочитывая одну из книг и почти не вспоминал о вчерашнем - появление одного разведчика ещё мало что значило. Едва ли Америка будет действовать активнее Великобритании.
Дочитав книгу, Фридеман встал и пошёл умываться. В этот день в бане была по-настоящему горячая вода, чего не случалось уже несколько месяцев. Он долго стоял под душем, массируя своё тело - немного пополневшее в последнее время: живот, ягодицы и грудь заметно выпирали. Одевшись, Фридеман направился в столовую - ему не терпелось пообедать вместе с другими пилотами и рассказать им о вчерашней битве.
Но там, кроме суетящихся поваров, почти никого не оказалось - только радист Йозеф сидел за одним из столов. Заметив Фридемана, он улыбнулся и подозвал его жестом. Тот подошёл и сел рядом.
- Доброе утро! - усмехнулся Йозеф.
- Привет.
- Это ведь ты вчера утром над морем разведчика сбил?
- Да, я, - отчего-то обеспокоился Фридеман. - Американский, верно?
- Верно. А знаешь, кто за штурвалом сидел? Радиоразведка вчера доложила.
Фридеман вопросительно взглянул на друга. Тот назвал имя. Красивое и мелодичное - ничего подобного Фридеману не приходилось слышать с самого начала войны. Имя прозвучало неестественно, но ужасно маняще, как что-то очень желанное и недоступное. Это имя Фридеман хорошо знал - знал и любил всё, что за ним стояло. Но поверить в это было невозможно. Помолчав немного, он переспросил:
- Кто?
- Ты что, не знаешь? - удивился Йозеф. - Уж тебе-то он должен быть знаком! Антуан де Сент-Экзюпери!