Этот рассказ начинается на троллейбусной остановке окраины Минска. Майское утро; несколько часов назад кончился первый весенний дождь. На тихом и пустом тротуаре воздвигнут навес; под самым его краем - расплескалась маленькая, отражающая небо лужа. Сам навес сделан прозрачным, а края его выполнены из металла и покрашены в красный цвет - блестящий и совсем молодой. С этого цвета над лужей свисает ряд дождевых капель: некоторые из них - прозрачные, другие - отражающие, а третьи - блестящие. Людей по-прежнему не видно. Дрожат листья у посаженных около остановки деревьев; по дороге едет старая советская машина. Одна из капель недавно исчезла вниз, и прямо на её месте начинает дребезжать новая влага. Она расползается по поверхности металла между двумя каплями - сияющей и прозрачной - и вытягивается в длину. Движения её выглядят неуверенными, почти испуганными, готовыми прерваться в любой момент. Но всё же влага настойчиво становится больше - и вот её форма уже почти похожа на капли по бокам. Набираясь сил, она становится прозрачной, и через неё со всех сторон проходят явления мира - скамейка, деревья, лужа, небесная воробьиная стая... Окружающее долго входит во влагу, свободно и безостановочно ныряет сквозь неё, но вдруг - застеклевает. Уже почти настоящая капля становится зеркальной, и находящееся вокруг затихает на её поверхности. Она всё так же висит между двумя каплями, но теперь заслоняя их друг от друга - и они видят себя на её трепещущих краях. Небо, заметное в луже, проступает и на ней. Тихо... И вот, когда для того, чтобы стать по-настоящему большой и полноценной, ей остаётся совсем немного, в самое её сердце вонзается солнечный луч, доверху наполняя каплю собой. Она изумительно светится, делаясь невидимой за огненной яркостью. Размер её становится окончательным, и оттого усиливается и сияние - уже ослепительное, почти невыносимое. Капля перестаёт дрожать, затихает... И тут что-то происходит - связь с металлом навеки обрывается, и капля падает, мелькает вниз. Солнечный луч выходит из неё, и она становится прозрачной, через мгновение - отражающей, а сразу же после - опять сияет огнём. Она меняет свою природу снова и снова, всё быстрее и быстрее, и мгновения становятся всё короче и мимолётнее. Вид удаляющегося навеса то отражается, то просачивается сквозь неё, пока она тихо и равномерно вытягивается в длину. Перед окончанием своего полёта капля уже почти не похожа на ту, что была когда-то.
С маленькой, но сокрушительной силой она ударяется о лужу, погружается в неё сначала наполовину, а потом и целиком, полностью растворяясь в ней. В воде по-прежнему отражается небо и другие капли, глядящие на неё сверху, но вид их помутнел. От места падения разлетается целое множество мельчайших капелек. Они выпрыгивают наружу и летят во все стороны с небывалой стремительностью, но вскоре падают, возвращаясь обратно - тихо и едва заметно. Лужа колышется, распускает круги, и отражение неба волнуется вместе с ней. Сверху - ещё одна капля начинает своё падение...
В это время к остановке подходил молодой человек - один из героев этого рассказа. Звали его Алексей. Двадцать лет назад, будучи голым, он родился на наш свет - именно тогда ему и было дано это имя. Теперь же юноша был одет в джинсы и выцветшую чёрную футболку; на голове - короткие, почти не существующие волосы. Алексей почесал нос и, достав из кармана смартфон, заводил по нему тонким "музыкальным" пальцем. Он читал что-то в Интернете - что-то ненужное, лишь по привычке неустанного ума. Вскоре подъехал, застонал тормозами троллейбус; за рулём - сонный щетинистый водитель. Алексей вошёл в пустой салон, и наш рассказ влетел вслед за ним. Усевшись у окна, молодой человек принялся думать о надвигающемся - троллейбус вёз его на очередную встречу с психологом. Он думал о том, как они будут говорить на волнующие темы, большую часть времени - о добывании денег (Алексей работал возчиком тележек в магазине и нигде не учился - а жить так, конечно, было нельзя). Косвенно, поговорят они и о том, что интересовало Алексея куда больше - его девственность. Мужская невинность, как он знал, может длиться максимум до совершеннолетия, а это означало, что он уже запаздывал на два года, и вероятность когда-нибудь стать настоящим мужчиной таяла на глазах. Наш герой не мог отважиться на то, чтобы рассказать об этом, но он был уверен, что эта девственность и так написана у него на лбу, а значит, и упоминать о ней нет нужды. Тем более тема женского пола в любом случае всегда всплывала на приёме - они обсуждали невозможную любовь Алексея к своей подруге Екатерине и связанные с этим печали и волнения... Тем временем троллейбус каждые несколько минут впускал в себя людей, и Алексей, будто испугавшись, что они увидят его мысли, начал думать о пустяках. Он смотрел в окно, ничего не замечая, но в глазах его всё равно отражались минские улицы, их люди, машины и дома... Алексей вспомнил что-то смешное и улыбнулся.
Вскоре он оказался у психотерапевта, в его небольшой и всегда чистой квартире. Здороваясь, Николай (именно так его и звали) традиционно улыбнулся - удивительно приветливо - так, что улыбнуться в ответ оказалось невозможным. Он сам ещё был очень молод, лет на десять старше Алексея, а выглядел почти его ровесником. Но, разговаривая, Николай становился старше и авторитетнее; знания и понимания в нём виднелось гораздо больше, чем в большинстве сорока- и уж тем более семидесятилетних.
В светлой темноте Алексей и Николай, как обычно, сели в удобные кресла и приступили к беседе:
- Как прошла неделя? - по-дружески, только ещё теплее, спросил Николай, и Алексей тут же ощутил себя почти свободно.
- Неплохо, наверное, - улыбнулся он. - Был очень занят - полнедели работал не две ставки. С формулировкой своих целей я, правда, всё на том же пятом пункте. Описать свои желания в общем виде было легко, а вот с конкретикой куда тяжелее... Не могу ведь я пожелать, чтобы мне на голову свалилось многомиллионное наследство от дальней родственницы из Англии! И чтобы лучшие мировые режиссёры вдруг возжелали передать мне своё умение, - смущённо ухмыльнулся Алексей.
- Ну почему же, - одними глазами улыбнулся Николай. - Желайте. Вы ведь прямо сейчас очень точно сформулировали то, чего хотите. Вот деньги - на что бы Вы их потратили?
Реальность разговора так пленяла Алексея, что он позабыл о том, как сильно ему хотелось поскорее перейти к теме его любви к Кате:
- Вот, пожалуй, на кино бы я их и пустил, - воодушевился он. - Конечно, мне придётся ещё учиться, и перед тем, как сделать что-то настоящее, просто ставить какие-нибудь эксперименты с документалистикой. Я бы уже сейчас мог это сделать. Вот Беларусь современная - это же уникальное, ни на что не похожее явление, и его обязательно нужно зафиксировать! Представьте, - всё более разгорячался он, - киноколлаж, основанный на контрастах и неожиданных параллелях. Интервью с прохожими, съёмка архитектуры, выступления ЭТОГО, - многозначительно возвёл взгляд к небу Алексей, и вместе с Николаем печально улыбнулся. - Отобразить весь этот оставшийся от СССР деградировавший ужас в сочетании с кучей казино и проституток, показать доброту наших людей и толпы гопников с алкоголиками во дворах. - Алексей выглядел счастливым; уши его краснели. - Но потом я, конечно, хочу большего. Сделать художественное кино, независимое от времени и вообще ни от чего. Про что-то огромное, выходящее за немыслимые границы, полное любви...
Счастье пропало. Алексей опустил голову и провалился в кресло, будто оно засасывало его.
Одну секунду наш герой и психотерапевт сидели молча, отведя взгляд и явно не осмеливаясь посмотреть друг на друга.
Но пауза длилась мимолётно, и через секунду уже сложно было понять, существовала ли они на самом деле, или это только показалось. Алексей продолжил:
- Нужно, конечно, ещё жильё приобретать, и ехать куда-нибудь учиться на режиссёра - у нас-то наверняка одни выходцы советской школы, кино в духе соцреализма учат снимать... Да и смогу ли я поступить куда-нибудь? Там, я читал, экзамен на актёрское мастерство сдавать надо. Я уж не говорю, что тут нужен талант, даже гениальность - иначе мне не достичь желаемого. Глупо считать, что я этим располагаю...
- Видите, - без промедления ответил Николай, - в этом действительно нет ничего сложного. Детальный разбор желаний, конкретные планы - это всё произойдёт потом, а пока без всякой зажатости определитесь с тем, чего вам хочется. Пути к достижению целей, сейчас незаметные, в процессе нашей работы могут открываться. Не заглядывайте далеко вперёд, сосредоточьтесь на исполнении конкретного шага, как будто он - самоцель. Просто запишите желания по пунктам, максимально исчерпывающе. Как глобальные планы...
- ...скажем, устроить рай на земле, - перебил его Алексей, и они улыбнулись друг другу.
- Да, почему бы и нет? Как глобальные, так и совсем мелкие - хоть желание купить свитер, как у соседа. Этот список мы разберём, детализируем, и именно на него и будем опираться в дальнейшем... Может, что-нибудь порадовало Вас на этой неделе или, наоборот, огорчило?
Алексей рассказал о том, что его друг Сергей (ещё один герой этого рассказа, который войдёт в него целиком чуть позже) предложил ему съездить в Киев, погулять два дня, а переночевать у его подруги. Алексей, по-доброму усмехнувшись, передал его слова: "... там сейчас как раз цветение сакуры... То есть этих... каштанов".
Отношения Алексея и Сергея также затрагивались на каждой психотерапевтической сессии. Дело в том, что Сергей и Катя "встречались" (Алексей всегда произносил это слово акцентировано брезгливо), и оттого эта дружба была далеко не простой.
Рассказывая о предстоящей поездке, Алексей улыбался, но мышцы его лица напрягались, а взгляд опять отодвинулся от глаз Николая в сторону и созерцал там что-то своё и несуществующее.
Николай выразил своё волнение по поводу этой поездки "из-за всей этой истории с девушкой", но наш герой заверил психолога, что отношения с Сергеем у него в любом случае превосходные, и дружба их целиком перекрывает "боль от ревности". "Для меня вообще не мучительно, - говорил он, - когда Сергей близко. Вот когда я знаю, что они вместе - тогда уже мне невыносимы они оба... Но я подозреваю, что они вообще расстались, раз он едет со мной, а не с ней. Хотя не знаю, они никогда со мной о своих отношениях не говорят".
- Ну и хорошо, - приветливо ответил Николай. - Но всё же берегите себя.
Они поговорили о непростых отношениях Алексея с его обеспеченными родителями, у которых он жил, и которые, конечно, без доли понимания относились к его неказистому образу жизни.
Уходя, уже стоя в прихожей, Алексей достал из кошелька две цветные бумажки и отдал их Николаю - расставаться с деньгами, пускай и большими, ему всегда было легко, будто он отдавал нечто дико тяжёлое и ему не принадлежащее.
Выйдя на улицу, он достал смартфон и обнаружил пришедшее по Скайпу сообщение от Сергея:
"Милый друг!
Ты должен помнить!
Ты не должен забывать!"
От экрана отражались лучи с неба. Алексей улыбнулся - он понял, что этим сообщением Сергей напоминает ему о поезде в Киев, который отходит этим вечером.
Но сейчас - пора было спешить работать, в магазин. Прошептав под нос "Тележки не ждут!" Алексей забрался в троллейбус.
А наш рассказ перейдёт к своему второму и последнему герою. В это время он, закутанный в халат, стоял у зеркала в ванной и брился, подпевая летящей из комнаты песне The Doors. Пел он очень тихо и осторожно, чтобы не порезаться лезвием.
Под прикосновениями бритвы пена на лице медленно исчезала. Полоска за полоской обнажалась кожа над губой, загорелая шея, щёки... В конце концов, от пены осталось лишь несколько пятен - Сергей нагнулся к крану и смыл их водой. Разогнувшись, он улыбнулся себе в зеркало. Белели, сияли зубы. Спускающиеся до плеч волосы были зачёсаны назад. В ванне одна единственная лампочка делала окружающее ярким и очевидным. Но Сергей совсем недолго любовался собой - ему пора было спешить по делам, и он пошёл одеваться.
То сообщение по Скайпу он отправил Алексею несколько минут назад. Его почему-то подтолкнула к этому пришедшая от Кати SMS - она якобы по-дружески предлагала ему увидеться и поговорить о чём-то безобидном. Приглашение это было неожиданным - они не общались уже более месяца. В течение их отношений она долго отказывалась признавать, что он - не только её парень, но и человек; и в конце концов Сергей дал ей это понять окончательно. Алексею он ничего об этом не говорил, заметив, что любое упоминание Кати всегда вводили его в уныние. А теперь - эта SMS... Сергей замечательно понимал безобидную Катину уловку, и такое внимание со стороны оскорблённой девушки, конечно, не могло ему не польстить. Впрочем, он также понимал, что Катю заставило отправить эту SMS лишь желание уйти от унижения, и потому отвечать он не стал. Безусловно, теоретически, можно было переспать с ней и разбежаться вновь, но, во-первых, после этого Сергей чувствовал бы себя подлецом, а во-вторых он давно заметил, что тело любой девушки теряет своё очарование уже спустя пару недель регулярного секса. Настоящее удовольствие, когда всё внутри дрожит от предчувствия и возбуждения, становится недостижимым, а близость начинает походить на инцест. Однажды в разговоре с Алексеем он заметил, что данное правило относится вообще ко всему в жизни, и нет ничего жалостливее вида "осевших людей".
Сергею было двадцать три года; уже несколько лет он работал журналистом в одной независимой политической газете. Статьи его отличались свежестью и неординарностью; в любом событии он мог заметить неуловимую деталь, усмотреть неочевидную закономерностью и подробно описать именно её. Впрочем, многим это не нравилось (особенно людям пожилым). Сергей - открытый и общительный человек. Он был близок с самими разными людьми, но все они полусознательно делились им на две группы: те, кому он читал свои стихи, и те, от кого сам факт их существования скрывал. Алексей входил в первую группу и, безусловно, занимал в ней особое место. Несмотря на то, что только он не восторгался стихами Сергея и не осыпал его комплиментами, было заметно, что именно ему заметна и понятна предельная, самая крайняя глубина поэзии.
Наш рассказ предоставит ещё пару деталей: жил Сергей один - в квартире его ныне покойной бабушки, и был не прочь выпить или употребить чего-нибудь более интересное - впрочем, всегда зная меру.
Спустя несколько часов, когда темнел вечер, наши герои встретились у главного входа в железнодорожный вокзал. Они подошли к нему одновременно и, заметив друг друга, немедленно сошлись. Сергей был доволен:
- Добрый вечер! - сказал он, пожимая руку Алексей.
- Привет, - тихо ответил тот.
Снаружи вокзал сверкал, всеми силами проявляя современность и изобилие. Вечер, повинуясь ему, обращался в электрический день. Небо было голым - смотреть на него не хотелось. Люди и милиционеры смешались в хаос; атмосфера Минска пропадала под их чужеродным влиянием. Желтели такси.
Наши герои, не теряя времени, заспешили вглубь вокзала; и сразу же ощутили запах поездов и железной дороги - он тревожно прошёлся по их коже и защекотал нос. Каждый человек суетился, и Алексей с Сергеем невольно присоединились к этой спешке. Женский голос объявил о прибытии очередного поезда. Сергей шёл немного впереди - Алексей ещё ни разу не ездил на железной дороге (не считая давнего детства), и не знал устройства минского вокзала. Новая обстановка пугала его. Сергею же нравилась суетливая анархия и лёгкая грусть, издаваемая поездами. Каждый раз в дороге он чувствовал себя как дома, и теперь впитывал беспокойную энергию окружающих, насыщаясь жизнью и силой. Довольный, он обернулся и посмотрел на Алексея:
- Давай-давай! Не отставай.
Вскоре они вышли к стоящему под низким небом поезду. Он шипел, всматриваясь железными глазищами в бесконечную дорогу. Немного запыхавшихся друзей впустила в плацкартный вагон молодая проводница, и они заняли свои места. Напротив них сидел дедушка в столетней рубашке, и молодая женщина, непрестанно вчитывающаяся в роман Донцовой. До отправления оставалось пятнадцать минут, и Сергей сбегал в привокзальный киоск купить чебуреков.
Наконец, заскрипели колёса, вокзал потерял неподвижность и, ползком, медленно исчез прочь. Друзья были довольны - каждый сам про себя. Проводница собирала билеты в обмен на постельное бельё. Сергей рассуждал:
- Как и всё в жизни, плацкартный вагон является тем, что мы в него вкладываем. Как говорится, не место украшает человека. Скажем, какой-нибудь недоделанный эстет говорил бы, как здесь грязно, и сколь ужасные люди тут находятся. Бабе какой-нибудь туалет воняет. Другой вообще ничего не видит из-за стены своих размышлений. А для меня плацкарт - это чистый Платонов. "Чевенгур". Человеческое общежитие, без всякой иерархии и институтов. Утрамбовались в вагон поплотнее и вперёд, сквозь время и пространство, преодолевать часовые пояса... Чувствуешь?
Поезд набирал скорость.
- Да, - с готовностью, но немного смущённо ответил Алексей. - Я в детстве часто на поездах ездил - к бабушке летом и вообще на всякие каникулы. Меня всегда поезда поражали - огромные, чуть ли не бесконечные. Когда они приближаются, замедляя ход, или просто стоят, как вкопанные... И все эти его звуки... Помнишь, как у Летова, "Под вкрадчивый стук трамвайных колёс"...
- Это изначально у Куросавы было, - перебил Сергей. - Фильм у него так называется - "Под стук трамвайных колёс". Он после него ещё попытку суицида совершил. Отличное кино. То, о чём ты говоришь, кстати - это тоже чистейший Платонов. Ну, он вообще по понятным причинам к поездам неровно дышал.
На этом разговор иссяк, и молодые люди принялись читать. Алексей - "Вино из одуванчиков" Брэдбери, а Сергей - "Падение" Камю. Поезд разгонялся, и воздух в нём становился всё более свежим. Телефонный звонок одного из пассажиров отвлёк Алексея, которому не удавалось удерживать внимание на книге - непривычность обстановки привлекала к себе. Он тайком начал рассматривать вагон и его пассажиров. Люди рассеянно смотрели в никуда; мимо то и дело пробегала проводница; на столике дрожала бутылка воды. Жизнь медленно шевелилась. Соседи начали готовиться ко сну, и Алексей проследил за этими действиями, чтобы потом безошибочно повторить их. Сергей был полностью увлечён книгой.
Вскоре свет ламп перешёл в сумерки, и друзья улеглись спать. Сергей, привычный к поездам, тут же отключился на верхней полке, а Алексей ещё долго лежал с открытыми глазами. Как всегда, ночью ему по-особенному отчётливо вспоминалась Катя... Познакомились они пару лет назад, и всё это время оставались хорошими друзьями. Она была старше его на четыре года. С самого дня знакомства Алексей тосковал по ней - сначала просто в надежде, что она лишит его девственности, а потом гораздо более поглащающе. Его тоска могла бы быть спокойной, если б у неё не появлялись всё новые и новые любовники - за эти годы их было как минимум восемь. Алексей прекрасно и болезненно помнил каждую фразу, которую Катя когда-либо произнесла о ком-нибудь из них или о мужчинах вообще. Он был рад, что никогда не видел её рядом с кем-либо из тех, о ком она говорила. Но сейчас, в эти минуты, прямо над ним лежал один из них - человек, которому досталось то, из-за чего Алексей не спал столько ночей, плакал и мечтал... Желая сделать себе ещё больнее, он представил Сергея голым, лежащим на кровати в своей квартире, а рядом, у его ног - обнажённую Катю, делающую ему минет. Он ощутил физическую боль в сердце; ему показалось, что выдержать её невозможно - но это чувство было ему хорошо знакомо, и он знал, что оно будет только расти, и его придётся пережить. Желая защититься, Алексей отвлёк себя мыслями о кинематографе и в конце концов заснул.
Ночью поезд пару несколько остановился, принуждая Сергея очнуться. Открыв глаза, он прислушивался к происходящему за окном, в невидимой пустоте, и, когда поезд трогался, опять засыпал.
Ближе к утру в вагон вошли таможенники. Сергей был слишком сонным, чтобы внятно осознавать происходящее, а Алексей ощутил глубинный страх - ему чудилось, что в нём присутствует нечто преступное, и в любой момент один из людей в форме может заметить это. Когда таможенник долго переводил взгляд с паспорта Алексея на его лицо, то казалось, что он вот-вот хищно рявкнет: "Взять его!" Голос этот уже почти слышался, и ясно представлялись жестокое прикосновение военных рук... Но всё кончилось, и таможенник ушёл.
Поезд поехал по Украине.
Наступило утро, путь окончился. Киевский вокзал оказался пыльным и многолюдным. Сергей объяснил, что его подруга возвращается с работы только поздно вечером, поэтому впереди у них - целый день прогулки.
В Алексее по-прежнему обитали колкие ночные фантазии, но сейчас они утихли и казались сомнительными. В свежем городе он вспомнил, что Катя - возвышенный и непростой человек, и на то, чтобы встречаться со всеми этими мужчинами, у неё должны быть свои, невинные мотивы. Вполне возможно, что она вообще не делала никому минет, а механически раздвигала ноги и имитировала оргазм - Алексей читал, что большинство женщин поступает именно так, а в фильмах (тем более в порно) всё, мягко говоря, преувеличено.
Надеясь на это, он шёл за Сергеем (наш второй герой настоял на том, что в чужом городе необходимо передвигаться исключительно пешком). Путь был обычным, похожим на Минск; только воздух казался совсем другим. Алексей заметил Сергею об этом, и тот засмеялся:
- Ещё бы! Тут можно вдохнуть полной грудью и громко сказать: Лукашенко - уёбок!
Друзья засмеялись. Сергей продолжил:
- Это кажется абсурдным, но Лука со своей бандой колхозников действительно зачаровал всю Беларусь, потому к нам и приезжают как в зоопарк, а потом умиляются: "Ой как чистенько! Ой как всё дёшево! Ой какой смешной у вас язык!" Нас никто не уважает. Да и кто будет считаться с рабами тупого хамоватого мужика? Украинцы - они другие. Так, как у нас, у них уже никогда не будет.
Сергей разгорячился - ему было по-настоящему больно от того, о чём он говорил. Он ощущал горечь и бессилие. Алексей видел, что должен как-то поддержать разговор; ему казалось, что Сергей, будучи правым в мелочах, ошибался в главном. Но сказать, в чём именно, Алексей не умел. Сергей продолжил:
- Тут дело такое... Всё-таки мы очень разные, хотя на первый взгляд это и не заметно. Вот русские - они какие-то грубые, не видят деталей, а для белорусов и украинцев они очевидны. Недаром только в России и придерживаются мифа о братьях-славянах, а у нас русских в большинстве своём презирают или боятся. И, скажу тебе как человек, по России поездивший: наши представления об азиатских соседях куда радужнее действительности... Ты-то сам что думаешь?
- Ну, - сразу же запнулся Алексей. - Тут действительно сложно определённое что-то сказать. Я, конечно, могу некую точку зрения принять, но в том-то и проблема, что я её и опровергну в два счёта. Я могу прекрасно понять старика какого-нибудь, дрочащего по ночам на Сталина, а днём - на Луку. - Друзья засмеялись. - Но это всё какое-то... ненастоящее.
- А что настоящее? - заинтересовался Сергей.
- Ну, а настоящее - это, собственно, то, что в форму облечь невозможно. Не знаю. Просто это есть. Вот, скажем, читаешь Евангелие, и там это есть. Ну, не всё, конечно, там много глупостей дописали, - Алексей запинался и говорил всё тише. - Но правду там всегда распознать можно. И так - повсюду, от буддизма до Кастанеды, ну или Ван Гога какого-нибудь, или Pink Floyd ранних. Всё это и есть настоящее.
- All religions are one, - перебил его Сергей. - Читал Блейка вообще?
- Нет, - покраснел Алексей.
- А ты почитай. Тогда и футуристов своих с корабля сбросишь, - засмеялся он. - Ну, не обижайся. Ты сначала говоришь, что в форму облечь нельзя, а потом сам же примеры этих форм даёшь. Ну, это ладно, тут я, кажется, тебя понял. Но вот возьмём старика, который на усатых вождей дрочит. Ты говоришь, что на его место стать можешь. А представлял ты, что он за этого самого Сталина на смерть шёл, под пули бежал? Могу поспорить, не укладывается это в твоём о нём представлении. И в моём не укладывается. Ну и чёрт с этим, ты мне вот что скажи... Отсутствие точки зрения - это ведь тоже точка зрения, идеология - верно? И в Иисуса ты веришь. А дед этот тебе скажет: "Религия - опиум для народ", и что молодёжь нонче не учится и авторитетов не признаёт. Изменят тебя эти слова? Нет. А твои - его? Тем более. Ты пойми, я с тобой в целом согласен... Но ты мне всё же поясни - в чём между вами различие? Почему ты о нём свысока судишь?
- Потому что я могу его хоть как-то понять, а он меня - нет, - тут же нашёлся Алексей. - Да и кто сказал, что я на него свысока смотрю?
- Да твои размышления - это размышления свысока! Ну, ладно, - вздохнул Сергей. - Значит, ты выше его, умнее. А этот старик, как я уже сказал, из окопа вылезал и бежал - за Родину. Ты можешь понять такую любовь к стране, где тысячи человек были застрелены и замучены в лагерях? И ведь это значит, что есть и в нём что-то великое, а нам недоступное. Ты ведь прав, но всё далеко не так воздушно и условно, как тебе кажется. И есть вещи, за которые надо бороться, которые нужно достигать. Не было бы их - человечество давно бы вымерло.
Алексей не ответил. Он не любил и не умел спорить. Теперь он ощущал, как аргументы Сергея задавали и унизили всё, что ему ценно. Алексей чувствовал себя идиотом. "Неудивительно, - думал он, - что мне никто не даёт". Ему опять представилось, как Катя делает Сергею минут. А тот тем временем, подумав, добавил:
- Тут главное уметь смотреть в глубь явления. Вот, скажем, Лимонов - казалось бы, политик. А ты почитай его книжки - и ясно станет, что в его политике поэзии больше, чем в девяноста девяти процентах поэтов.
Алексей опять промолчал, и Сергей, не дождавшись ответа, заговорил снова. Он был немного задет размышлениями своего друга - они звучали так, будто Алексей и на него смотрит свысока:
-Или вот пример. Когда тебе мент на акции ноги до крови отдавил. Или когда меня дважды задерживали, наплевав на журналистское удостоверение - я ещё и по морде как следует получил. Через год, говорят, средняя зарплата сто пятьдесят долларов будет. Сейчас теракт этот, а расстреляют за него чёрт знает кого - попомни моё слово. Я уж не говорю о войнах, нацизме... Тогда многие тоже, небось, сочли это условностями переменчивого мира. А потом у этого возвышенного человека детей убивают, а его - в лагерь. Да что там нацизм, ну ты же читал Шаламова, Солженицына! Ай, что тут говорить...
Алексей умолк окончательно, уже не будучи способным увидеть логику в словах друга. До центра Киева они дошли без слов, замкнуто думая о своём.
...Киев оказался вечным, лежащим под огромным небом, от которого кружилась голова. Друзья шли по асфальту почти без слов. Сергей вёл прогулку, уже зная этот путь, а Алексей подчинялся, разглядывая и прислушиваясь к жизни. Деревья, заводы, площади и храмы стояли, нерушимые, на своих местах, и цвели по весне. Днепр не иссыхал; пространство не кончалось. Иногда начинало казаться, что земля вот-вот рассыпается под ногами, поднебесные холмы свалятся в бездну, а берега обвалятся, но - всё молчало и ждало чего-то, позволяя людям существовать и дальше.
Ближе к вечеру уставшие друзья зашли в кафе. Сделав заказ, они принялись пытливо рассматривать столы и окна - даже они сияли чем-то незнакомым. Сергей заговорил:
- Ты обратил внимание, что хаос построек тут собирается в цельную картину? Убрать какую-нибудь трубу завода - и всё рассыплется. Как-то естественно всё тут устроено. В Минске такого нет, там всё натужно, через силу. Что называется, выстрадано. Вот в провинции, где Лука не наследил своим порядком, совсем иначе. Особенно в Гродно. Очень трогательный город, как будто художниками-наивистами или детьми построен.
Алексей поник. Ему было неприятно, что его друг убил волшебное впечатление своим рационализмом.
Официантка принесла спагетти, и друзья замолчали, принявшись за еду. Через несколько минут, Алексей сделал несколько глотков кофе и заговорил. Он ощущал себя расслабленно, будто теперь ничто не смогло бы его огорчить:
- Ну а как там у вас с Катей?
- Да уже давно никак, - махнул рукой Сергей. - Расстались.
Ему хотелось дать понять, что говорить об этом он не хочет. Алексей понял это послание и умолк; какая-то часть в нём по-прежнему наслаждалась покоем, но всё же привычная боль от упоминания Кати, как всегда, физически возникла в сердце.
Печаль эта передалась Сергею; ему вдруг захотелось как следует поговорить. Заказав ещё кофе и мороженое, он внимательно вгляделся в глаза Алексея и вдруг спросил:
- А что такое любовь?
- Ну, - растерялся Алексей. - Умеешь ты ошарашить. Ты какую любовь имеешь в виду?
- Да обычную. Книжную, романтическую, о которой Шекспир, да и все европейские литераторы писали. Существует ли она, и если да, то в каком виде?
- Не знаю, - ответил и ненадолго задумался Алексей. - В том понимании, как, скажем, у женщин, которые мужа ищут - нет. Такой любви нет.
- А что же это?
- Желание облагородить низшие стремления...
- Это сублимацией называется, - перебил Сергей.
- Нет, не сублимация. А может и сублимация, не в этом дело. - Алексей ненадолго задумался, подбирая слова. - Ими скорее движет традиция, критерии, по которым они сами себя сознательно и бессознательно оценивают... Я читал, что для девочек самое страшное оскорбление от мамы - "за тебя никто замуж не выйдет".
- Может, не женится? - улыбнулся Сергей.
- Ну да, - поморщился Алексей. - Так вот, это вроде религии, отсюда и понятия трансцендентные: "вторая половинка", "солнце моё" и так далее. Просто святые мощи какие-то! - улыбнулся он.
- Ну, это понятно. Только тут опять же всё сложнее, - крепко задумался Сергей. - Поведение женщин вообще в гораздо большей мере определяется физиологией и, соответственно, различными сублимациями - задумывался ты об этом? Само желание взрастить в себе человека, мучительно его родить и воспитать - это какое-то психическое расстройство. Такой мощный инстинкт не сравнится с обычным намерением потрахаться. А насчёт религии - это ты в целом верно подметил, они так восполняют свою неполноценность, бегут от кошмара свободы. Тяжело быть одному - хоть без человека, хоть без Бога... Ладно, Алексей, это уже отдельная тема. Ты мне конкретно скажи, что езмь любовь?
- Хорошо. Продолжая начатое... Любовь к женщине сама по себе, отдельно, не существует. Есть любовь вообще. Вот, скажем, если я эту официантку, - Алексей кивнул в сторону проходящей мимо девушки, - не люблю, то и женщину как женщину я полюбить уже не смогу.
- Да? - усмехнулся Сергей. - Посмотрел бы я, что б твоя баба на такие откровения сказала! - Он начал изображать женский голос. - "Какая ещё официантка, какая любовь? Ты - мой, а я, мои сиськи и мои переживания - вот для тебя и весь мир, и весь смысл!" - Сергей опять засмеялся, но тут же отчего-то смутился. - Ну, продолжай.
- Да я всё уже сказал. Если ты любишь - вообще любишь - тогда любовь может принимать любые формы. Хоть к Богу, хоть к букашке. Значит, любовь к женщине - это вроде как составляющая любви всеобщей. А если нет в тебе этой всеобщей любви, то и любви отдельной в тебе тоже нет. И человек тогда - вроде как труп. Притворяться, что любит, он может, и сам этому притворству может поверить, но любить по-настоящему - нет.
Официантка принесла кофе и мороженое. Алексей, смущённо замолчав, дождался, когда она уйдёт. От кофе поднимался пар; и хотелось, оставшись в безмолвии, смотреть только на него. Но Алексей продолжил:
- Можно это разными словами назвать. Каждая культура и каждый человек даёт своё определение. Как я утром уже говорил, обычными словами этого не описать. Вот, скажем, написал Сэлинджер "Девять историй", а Туве Янссон - серию о Муми-Троллях, вот тебе и объяснение, что такое любовь.
- Это тебя уже не туда понесло, - нахмурился Сергей. - Слишком крутые обобщения. Не знаю, как Янссон, а Сэлинджер точно с тобой не согласился бы. К тому же по твоим словам выходит, что только святой может женщину полюбить. А я что-то таких святых не припомню.
- Нет, почему? - не понял Алексей.
- Да потому что всё время жить одной лишь вселенской любовью может только святой. А как можно любить женщину, если в тебе нет недостатков? Ты же её только сестрой и дочерью будешь видеть, и больше никак.
Алексей погрустнел. Он никогда не думал о том, что сказал его друг. Сделав глоток кофе, он всё же неуверенно ответил:
- Но ведь любовь не всегда захлёстывать должна. Необязательно, чтобы как у святых... Иногда, когда сложно, пускай её почти не будет видно, но в глубине души она всё равно должна оставаться. И в такие времена в эту самую глубину души надо заглядывать, и обитающей там любовью жить... Почему необходимы недостатки? Ты ведь не недостатками её любить будешь.
- Интересный ты человек, Алексей, - ухмыльнувшись, заметил Сергей. - Помнишь, как тебя дневник Хармса огорчил - мол, как же так, такой гений, а про минет пишет! Записи Толстого тебя тоже обломали. - Двумя большими глотками Сергей выпил свой кофе. - Даже Тарковского, чьи фильмы по десять раз пересматриваешь, за его "Записки Мартиролога" долго ещё простить не мог. Что там ещё... Башлачёва бедного не слушаешь из-за суицида его. Письма Экзюпери к той парижанке тебя возмутили - как будто он жене твоей их писал. Хранить любовь в глубине души - это та же самая святость, и её-то ты ото всех и требуешь. А будь ты сам святым, тебя бы эти детали их жизней нисколько не задевали. Я уж не говорю, что детали эти и делают их настоящими людьми.
Алексей, опустив глаза, ковырял ложкой мороженое. Не меняя этого положения, он ответил:
- Сергей, но я ведь сам знаю, что несправедливо о других сужу. - Ему вдруг безумно возжелалось сказать то, чего он ещё никому не говорил. - Это всё от того, что это я отвратителен, а не другие. Я это осознаю и вовсе не хочу, чтобы мои комплексы тебе красивыми казались. Это из-за них, стоит кому-то сделать то, что я сам, быть может, сделать хочу, но не могу - мне моментально становится дико больно, и я уже ничего, кроме этой боли, воспринимать не могу. И я, как-то почти несознательно, всяческими возвышенными или логическими размышлениями пытаюсь сделать эту боль оправданной в глазах других... и в своих, наверное, тоже.
На минуту друзья замолчали. Каждый смотрел в свою сторону. Официантка забрала посуду, и Сергей попросил счёт. Ему отчего-то было стыдно, будто это он, а не Алексей, только что говорил слишком откровенно.
На улице им стало грустно от окончания красивого дня. Алексей волновался о том, что ему предстоит встреча с незнакомым человеком, а Сергея поглощала печаль, которую он часто испытывал при сумерках - большинство его стихов было написано именно в это время. Ему казалось, что мир, оказавшись иллюзией, растворяется, оставляя его в пустоте и хаосе. Хотелось чего-то мягкого и уютного. Сергей понимал, что, будь он сейчас пьян, то не выдержал бы и позвонил какой-нибудь бывшей девушке - например, Кате, о чьей SMS он сейчас вспомнил.
На небе было раскидано множество цветов - облака плыли и отражали солнце, но тут, внизу, его лучи уже совсем не замечались. Сергей наблюдал, как внутри него зарождается стих о величественном городе, который, как ребёнок, боится темноты и по ночам умоляет своих жителей зажечь фары, люстры и фонари, лишь бы не оставаться наедине с ночными монстрами. Стихотворение выходило прямолинейным и нелепым, и Сергей махнул на него рукой. От уныния он решил всё же ответить на старый вопрос Алексея:
- Эта Катя, - поморщился он. - Извини, конечно, ты с ней дольше меня знаком, но, как кто-то сказал, чтобы узнать женщину, с ней надо переспать. Так вот, я никогда не видел, чтобы превращение из принцессы в лягушку происходило так молниеносно. Она мне дала - и сразу же, в тот же вечер считала, что я ей чем-то обязан. И чем дальше - тем стремительнее эта моя задолженность перед ней увеличивалась. Не то чтобы она была в этом оригинальна - нет, все девушки такие. Даже те, кто на каждом углу о free love вопят, на деле сразу же требуют, чтобы ты нёс ответственность за их жизнь. Но тут я просто охуел, настолько в ней это свойство непомерно. Ты знаешь только одну её сторону - милую, волшебную девочку с ангельской улыбкой. А в реальности она самая посредственная, тупая и злобная пизда.
Поначалу Алексей забеспокоился от упоминания Кати, и ощутил, как капелька пота стекает с его подмышки, но, когда Сергей договорил, - улыбнулся. Он подумал о том, что Катя скорее всего притворялась и не показывала его другу своего настоящего лица, изображая перед ним агрессивного и глупого человека - а значит, никогда к нему ничего не испытывала. Настоящая Она по-прежнему остаётся чистой и невинной, и, быть может, когда-нибудь полюбит его...
Становилось совсем темно, и лица прохожих уже почти не отличались друг от друга. Алексей хотел как-то успокоить явно обескураженного друга:
- Да ладно, зачем так переживать? Просто не думай об этом. Это ведь твои эмоции - а значит, они в твоих руках. Возьми и откажись от них. - Говоря это, Алексей ощущал, как боль в сердце возвращается к нему. - Ты же лучше меня знаешь, что всё пройдёт.
- Знаю, знаю, - раздражённо ответил Сергей. - И что толку от этих знаний? Я понимаю, что она - сучка, отчётливо вижу механизмы, которые в данный момент запускают мои чувства, могу по пунктам всё расписать... И все эти знания оказываются пылью, потому что они никак не помогают мне сейчас победить эти переживания.
Снова тишина. Молодые люди думали о Кате. Сергей торопился, чтобы поскорее оказаться у подруги, и там, за разговором, успокоиться. Алексей же опять мучился сомнениями и желал, но боялся узнать - любила ли Катя Сергея и насколько близок был их секс. Он уже собирался спросить об этом - как бы в шутку, будто это не имеет никакого значения; но ответ мог оказаться ужасающим, и тишина продолжилась. Сергей сожалел, что заговорил о Кате, и злился на себя. Он думал, что теперь Алексей считает его дураком, а что хуже всего - банальным дураком. "Сколько мужчин, - думал он, - выслушивают этот бред от своих друзей, и вынуждены потом успокаивать и жалеть их... Почему я всё время должен выставлять себя кретином?"
Друзья зашли во дворы, и бесцветные дома плотно окружили их. Сергей уже не мог разобрать, на кого злился - на себе или на Алексея. Он пробормотал под нос: "Ёбаный в рот", а вслух заметил:
- Минут через десять придём.
Алексей дышал свежим незнакомым воздухом, и боль в сердце начинала казаться неизбежной, и оттого прекрасной. Он думал, как ему вечно, до конца своих дней суждено любить Её, а Она ничего об этом не узнает. Он мечтал, как когда-нибудь будет снимать трогательные, едва уловимые фильмы - и все они, тайно, будут посвящены Ей. Себя в этих фантазиях Алексей представлял в виде Франца Кафки на той фотографии, где он печально и задумчиво смотрит вниз... Сергей перебил эти мечты:
- У Оли там, наверное, сейчас пьют. Познакомишься с богемной тусовкой Киева, - усмехнулся он. - Редкостные долбаёбы. Половина из них кончит офисными планктонами, половина - наркоманами. Но ничего, главное, не напрягайся от их понтов. Сейчас ещё в магазин зайдём, купим чего-нибудь к чаю.
Пугающие слова не оставили и следа от тихой печали. Алексей хотел, чтобы и Сергей, и эта Оля, и весь город исчезли, а сам он - спрятался под кровать и не показывался наружу. Но всё длилось по-прежнему, и ничего не могло помешать этому.
Через несколько минут друзья были в квартире. Там действительно оказалось много людей.
Целый вечер Алексей провёл в углу кухни. Он теребил кружку и хотел, но не знал, как стать частью общего разговора. Сергей же сам по себе переключился от злости на улыбчивое общение. Кроме них и хозяйки в квартире находилось четыре девушки и толстый бородатый хохотун. Сергею он не понравился, хотя в иной ситуации они и могли бы стать друзьями. Сейчас же внимание девушек переходило то на хохотуна, то на Сергея, и всё их общение велось с незаметной конкуренцией. Привлечение женского внимания вовсе не было главной целью; Сергею хотелось всего лишь спокойно поговорить. Но для этого сначала надо было стать главным - только тогда можно расслабиться и, забыв о соперничестве, беззаботно общаться. Как бы то ни было, вскоре хохотун и Сергей начали находить между собой всё больше общего, и говорили главным образом уже друг с другом. Алексей, несмотря на смущение, не мог не наслаждаться их остроумными словами. Сергей махал руками и запальчиво произносил:
- Вы, украинцы, - не романтики. Нигилисты. Этакие состарившиеся революционеры. На западе всё уже устоялось. Рашка - это вообще болото, говорить не о чем. Вот у нас - совсем иначе. Оруэлл должен был сейчас жить, и написать сиквел "Скотного двора" о Беларуси - там бы эта ферма пришла в запустенье, и в одном из сараев беспризорные животные устанавливали бы новое государство. У нас есть кучка невежественных колхозников - это силы зла. Есть люди образованные и просвещённые - это силы добра. Колхозники умников не любят и всячески их принижают - ненависть к "тилигентам" вообще у всех недалёких в крови. Да, ещё главный у них - лысый здоровый мужлан, лучший хоккеист на деревне. И две эти силы ведут непримиримую войну... Правду я говорю, Алексей? - Все посмотрели в его сторону. Алексей промолчал, и Сергей, улыбаясь, продолжил. - Можно и с "Властелином колец" сравнить. У нас, конечно, нет своего Гендальфа или эльфов, зато хоббитов - полстраны. Так что Беларусь сейчас - единственное место, где стоит жить. Ни у кого уже давно настоящего драйва нет, а у нас он только зарождается.
- Неудивительно, - вмешалась Оля, - что у тебя проблемы с властями.
- У меня нет проблем с властями, - наиграно возмутился Сергей. - Это у властей огромные проблемы со мной.
Все засмеялись. Разговор стал лёгким и спокойным. Бородач рассказывал смешные истории. Алексею было до безнадёжности тоскливо.
Наконец, поздней ночью, все разошлись. Сергей и Алексей легли спать на полу в небольшой комнате. Уставшие, они сразу же отключились и проспали много часов подряд.
Утром Алексей одним глазом проследил за тем, как Сергей встал, оделся и вышел в смежную комнату, где спала хозяйка. Ощущалась нестерпимая жара. Почти не дыша, Алексей прислушивался к происходящему.
Оля уже давно проснулась. Когда Сергей зашёл к ней, она сидела на диване с ноутбуком на коленях. Увидел Сергея, она улыбнулась. Он сел рядом:
- Ну что, Лёля? Как ты тут без меня справляешься?
- Ну как же без тебя справишься, - по-детски хихикнув, ответила она и подвинулась поближе.
- Как женишок твой поживает?
- Ой, Серёж, - поморщилась она, - не начинай. Ты вечером, кстати, молодчинкой был. Я боялась, что ты ко мне полезешь. А там все Пашку знали, могли чего-нибудь ему потом сказать.
Сергей передразнил её:
- "Могли чего-нибудь ему потом сказать! Какой ужас!" У тебя этих Пашек ещё миллион будет. А я - один.
Оля засмеялась. Он положил ладонь ей на бедро.
- Серёж, не сегодня, - виновато пробормотала она.
- Это ещё почему?
- Ну, у меня это...
Сергей убрал руку и театрально возвёл взгляд к небу:
- О женщины!
- Ну что ты издеваешься! - улыбнулась Оля. - Я же не виновата.
- Признаться, - серьёзно вгляделся в неё Сергей, - меня это никогда не останавливало.
- А меня останавливало, - отрезала Оля.
Сергей обиженно насупился, будто вот-вот заплачет:
- Что же делать?
- Ну, ну, маленький мой, - засмеялась Оля. - Мамочка что-нибудь придумает. У неё ведь есть ротик.
Алексей, прислушиваясь к обрывочным звукам, представлял, что на месте Оли находится Катя.
Он продолжал притворяться спящим даже когда всё кончилось. Ему не хотелось видеть этих людей. Всё тело его занемело от долгого лежания на полу; ужасно хотелось пить. Он думал о Кате и хотел умереть. Наконец, Оля ушла на работу, и Алексей смог встать и покинуть комнату.
На кухне он встретил довольного, по пояс раздетого Сергея - тот жарил яичницу. Сквозь окно ярко и чужеродно светило солнце. Квартира выглядела невыносимо чистой. Алексей молча слушал Сергея, который болтал о чём-то, накладывая яичницу в тарелки.
Они позавтракали не торопясь - оба были всё ещё уставшие после вчерашнего дня.
И еда вернула им силы. Мысли Сергея становились отчётливыми и ясными, и он наслаждался этим откровением. Каждая деталь мира оказывалась понятной, кристальной и очевидной. Молодые люди сидели друг напротив друга за кухонным столом и беседовали. Сергей улыбался:
- ... ведь что, по сути, есть Бог? В Евангелии сказано: "царство божие внутри вас". А ведь всякая человеческая фантазия ведёт за собой настоящие переживания, и потому становится реальной. Это справедливо и в отношении фантазии о Боге. Понимаешь?
Алексей хотел вскочить и схватить Сергея за горло, ударить его лицом о стол. Он мысленно возражал ему: "Как ловко ты всё трактуешь под своё удобство. Хочешь помолиться - веришь в Бога, хочешь ебаться - перестаёшь верить. Ничтожный волосатый урод". Алексей со злобой вглядывался в друга, и тот не мог не заметить этого. Вся мысленная энергия, которой он так наслаждался, тут же ушла. Сергей нахмурился. Его пугала мысль, что он сказал нечто глупое, и Алексей заметил это. Молчание выводило из себя. Сергей злился на друга за то, что тот испортил столь ясное утро. Хотелось стукнуть кулаком по столу и закричать: "Что такое? Зачем ты на меня так смотришь? Проклятый идиот!" Но он только встал и вышел в коридор, повелительно бросив:
- Пошли. Уже два часа.
На улице оказалось неожиданно горячо - Алексей и Сергей были одеты в джинсы и кроссовки, и эта одежда явно не подходила для такой погоды. Стало понятно, что погулять им не удастся. До отправления поезда оставалось семь часов. Друзья молча и неохотно шли к центру, с завистью глядя на легко одетых киевлян. Алексею жара казалась пыткой - будто он оказался в пустыне, и теперь может рассчитывать только на то, чтобы поскорее умереть. Сергей злился на жару и на себя за такую непредусмотрительность.
Центр Киева радостно шипел, и это делало жару ещё более невыносимой. Обаяние непривычности испарилось, и всё теперь выглядело, как старый подъезд собственного дома. Алексей не мог больше терпеть этого и, желая, чтобы Сергей принял какое-либо решение, тихо сказал:
- Ну и погода. Это пиздец какой-то.
- Надо куда-нибудь зайти, - ответил он. - Посидим до вечера, и уже перед самым отъездом пройдёмся.
В это время они проходили мимо "Кофе Хауз", и Сергей повернул в его сторону. Алексей предостерёг:
- У меня на такие заведения денег нет.
- Ничего. Потом вернёшь.
В прохладном кафе они заказали пиво, и Сергею тут же полегчало - неприятный налёт утреннего конфликта исчез. Тем не менее, мягкое недовольство по отношению к другу оставалось, и от этой эмоции хотелось поскорее избавиться. Когда официант принёс пиво, Сергей начал разговор на любимую тему Алексея:
- Я читал, Стеллинг новое кино снимает. Как думаешь, что там будет?
- Тяжело сказать, - оживился Алексей. - Стеллинг - далеко не предсказуемый режиссёр. Но я этот фильм очень жду. "Девушка и смерть" называется...
- По Горькому что ли? - ухмыльнулся Сергей.
- Не знаю... Так вот. Стеллинг - настоящий древний поэт, рождённый создателем фильмов. Он разрушает все рамки, все наши представления о добре, зле и вообще обо всём. И уже там, на чистом поле без границ, творит свою поэзию. Мало кто так умеет. Каждый режиссёр, да и вообще творец, всеми силами вживает в своё произведение собственную личность, взгляды и прочее. А Стеллинг работает с чистым духом...
Друзья сделали несколько глотков пива. В кафе начало темнеть - за окном небо чернело тучами. Сергей улыбнулся:
- Вот ёб твою мать. Кажется, дождь собирается.
Алексей ожидал ответа на свои размышления - он знал, что Сергей будет оспаривать их, и боялся этого. Наконец, тот заговорил:
- Вот, говоришь, личности в его фильмах нет. А что остаётся?
- Да блядь! - неожиданно для себя вспылил Алексей. - Ты же сам пишешь стихи. Ты что, текстами пытаешься донести до людей что такое хорошо и что такое плохо? Или рассказываешь, как клёво вчера потрахался?
Несколькими большими глотками Алексей допил пиво. Сергей задумчиво ответил:
- Нет. Я же не твой любимый Маяковский. Я просто ЖИВОЙ человек. Есть вещи, в которые я верю, и которые ненавижу. Во мне очень много явлений присутствует, как и во всяком человеке. Мне свойственен страх, любовь, чувство справедливости, половое влечение... Конечно, всё это выходит в стихи. А без этих проявлений ЖИЗНИ возможен разве что какой-нибудь тоскливый Гребенщиков. Блеять о божьих коровках может только импотент.
Подошёл официант, и друзья заказали бутылку коньяка. Где-то далеко зашумел гром. В кафе включили свет. Сергей продолжил:
- Ты пойми, только личность может творить. А какой человек не является личностью? Разве что какой-нибудь буддистский монах. Но дороги к просвещению и к искусству изначально ведут в абсолютно разных направлениях. Первая - туда, где ничего нет, вторая - туда, где есть ВСЁ.
Ответ сам пришёл к Алексею, и он обрадовался этому:
- Но ведь существует огромное количество явлений, которые находятся над человеческими эмоциями. Вот, скажем, везут Достоевского на эшафот... Не хочешь же ты сказать, что он тогда трахаться хотел или ревновал кого-то! Более того, если он тогда на эти чувства взглянул, то сразу же осознал всю их мелочную природу. А может, он и тогда ревновал, но совсем иначе, по-настоящему, без возможности играть, а с необходимостью ЖИТЬ, которую дала ему близость смерти. А когда жизни много, она для большинства людей становится игрой, полной мелочей. И эти мелочи - именно та пыль, которую настоящий творец сдувает... Да, сдувает с поверхности бытия. И создаёт вечное.
- Ты "На западном фронте" Ремарка читал?
- Нет, - споткнулся Алексей.
- Понятно... А помнишь, - сверкнул глазами Сергей, - мы обсуждали, что у Стеллинга все главные герои - неудачники и маргиналы? Значит, какая-то частица мира личностей уже в его фильмы пробралась, так ведь?
Официант принёс коньяк, а Сергей разлил его по бокалам:
- Давай, - усмехнулся он. - За кинематограф.
Сделав лёгкий глоток, он продолжил:
- У Триера вон депрессия и с сексуальностью явные проблемы. Муратова эстетику не признают. Джармуш, наоборот, ею упивается... Каждый из них - человек. Ты пойми, я не говорю, что это плохо. Наоборот. Личность творца в любом творении - это самое главное, а, пожалуй, и вообще единственное. Ты любишь долго рассуждать о красоте какого-нибудь кадра, о том, как посредством его осуществляется выход к чему-то запредельному... А это запредельное и есть человеческая душа, психика. И только она.
Алексей покраснел:
- Ты не прав.
- Может быть,- улыбнулся Сергей. - Всё может быть.
- Кстати, это и твои любимые режиссёры.
- Вот именно, - засмеялся он.
Алексей покраснел ещё больше. Друзья, почти не говоря, наблюдали за окружающими и допивали коньяк. По окнам застучал дождь, и кафе начало забиваться людьми. На улице стало совсем темно. Когда официант пришёл забрать опустевшую бутылку, друзья заказали по чизкейку и кофе. Помолчав ещё с минуту, Сергей усмехнулся и кивнул на окно:
- Хорошо, что хоть темно стало. А то я всё переживал, что мы посреди дня заливаемся.
Алексей невольно улыбнулся, хотя скорбь поглощала его. От алкоголя, как обычно, ему вспомнилась Катя. Он мечтал о ней: представлял, как она лежит на кровати - одетая, прилегшая не минуту отдохнуть. И как он ложится рядом и утыкается лицом ей в грудь, а она гладит его по голове... От невозможности этого Алексею хотелось плакать. Официант принёс чизкейки и кофе. Посуда, ударившись о стол, задребезжала. Друзья начали есть.
Сергей наблюдал, как внутри него зарождается опьянение, как мысли выпутываются из клубка, и всё в мире вновь становится ясным... Он поспешно притянул к себе салфетку, достал из кармана ручку и принялся писать стих - о том, как облако чувств и мыслей, которым он является, вдруг начало растворяться в воздухе, а официанты и посетители кафе недоумённо наблюдают за этим. Дождь стучал в окно всё настойчивее, и этот непрерывный звук сам по себе примешивался в стих.
Алексей следил за другом и завидовал ему, его возможности творить, когда сам он может только мечтать. "Мечтать, - думал Алексей, - о великом, о самой глубокой любви и путешествиях в самые заоблачные дали".
Через несколько минут Сергей удовлетворённо засунул ручку и салфетку в карман:
- Потом тебе покажу, надо ещё доработать. Быть может, это лучшее, что я когда-либо написал.
Сергей втайне боялся мнения Алексея - особенно того, что тот ему польстит. Ему казалось, что после неискренней похвалы у него уже никогда не получится написать даже самого маленького стишка; а существовать без плэзии он не мог. Сергей вздрогнул от этих мыслей. Ему захотелось оказаться в пьяной компании, полной девушек, а вечером остаться наедине с одной из них; но и его мечта была нереализуемой. Сергей испуганно огляделся вокруг, и в голове сами по себе возникли слова - одно за другим. Он опять поспешно достал ручку...
Алексей тем временем в своих мечтах признавался Кате в любви. Она смущённо опустила глаза и покраснела. Немея, он взял её за руку... А потом, через год, он снял гениальное кино, которое посвятил ей. В нём почти ничего не происходило; возникали лишь лёгкие мимолётные движения людей, городов и деревьев, живших в щемящей пустоте...
Машинально доев чизкейк, Сергей заказал ещё кофе.
Бурлили голоса.
Алексей замечал, как страхи исчезали, и любовь к Кате становилась чистой, существующей в зените, без ревности и боли. Мир, тоже влюблённый в Неё, шелестел вокруг. "Если бы я только мог, - думал Алексей, - выразить хоть каплю своей любви... Возникло бы нечто волшебное, необыкновенное, заполняющее свободой целую Вселенную..." Тут же ему вновь представились Катя и Сергей - как он обнимает и целует её. Мысли переменились. "Нет, ничего не имеет значения, и счастье невозможно..."
Алексей посмотрел на уже прекратившего писать Сергея:
- А какой вообще была Катя?
- Какой была? - удивился тот. - В каком смысле?
Глядя в сторону, Алексей ощупывал чашку с кофе:
- Ну, как женщина. Как с ней всё происходило? Какая она в постели?
Сергей понял, что его друг пьян:
- Алексей, ну что за вопросы? Я не знаю, обычная. Что ты хочешь услышать?
- Хочу услышать, как есть. Какая она в постели.
- Я не буду отвечать, - безэмоционально ответил Сергей.
Алексей ощутил, что вот-вот закричит. Он процедил сквозь зубы:
- Нет, будешь!
Сергей забеспокоился. Жестом он подозвал официанта и, попросив счёт, попытался успокоить друга:
- Алексей, ты чудовищно пьян. Тебе потом будет стыдно.
Алексей знал это, и ему хотелось, чтобы стыд завтра ощущался как можно сильнее и горестнее:
- А грудь, какая на ощупь у неё грудь?
Сергей боялся, что его друг устроит сцену прямо в кафе и, чего доброго, сломает что-нибудь или даже попадёт в милицию. Он злился на него за столь несвоевременную истерику. Сергей ещё никогда не видел Алексея таким пьяным. Он решил как можно скорее отвести его в ближайший двор и там уговориться проблеваться. Дождь кончился, но тучи по-прежнему делали город тёмным и вечерним. Молодые люди напряжённо молчали. Наконец, официант принёс счёт, и они, расплатившись, вышли из кафе.
По мокрым улицам друзья дошли до безлюдного двора. Там оказалось ещё темнее. Сергей легко, но настоятельно произнёс: "Давай, два пальца в рот, и дело с концом - сразу же полегчает. А потом пройдёмся, минералочки тебе купим". И тихо, шёпотом, добавил: "Идиот".
- По рукам, засмеялся Алексей. - Только сначала расскажи про Катю.
Они стояли друг напротив друга. На них сыпался мелкий, едва заметный дождь. Чернел асфальт. Сергею было любопытно, что случится дальше:
- Ну а что конкретно тебя интересует? - спокойно спросил он.
- Я уже говорил! Что она любит? Минет? Она делала тебе минет?
Сергей знал, что не должен отвечать, и осознавал, что к этому разговору его подгоняет выпитый коньяк. Но сопротивляться сладостному опьянению не хотелось, и он обыденно заговорил:
- Делала. Она, кстати, не умела совсем. Может, я у неё в этом отношении - первый мужчина, - ухмыльнулся он. - Я даже кончить не мог. Но потом я ей показал более чувствительные зоны, объяснил про ритм, язык, глубину... Ну, что тебя ещё интересует?
Алексей предчувствовал, что сейчас умрёт, и хотел сделать смерть как можно более быстрой:
- Что она любила?
- Дай подумать. - Сергей попытался вспомнить всё как можно отчётливее, будто Алексей мог увидеть его воспоминания, и уколоться о них ещё сильнее. - Вообще, грубость. Чтобы я её силой брал, шлёпал, приказывал, в какие позы становиться... Любила, когда я ей в рот или на лицо кончал. Как и все, куни обожала...
Алексей не понял, как это случилось. Его рука сама сжалась в кулак и выскочила вверх, к челюсти Сергея. Тот отшатнулся назад, споткнулся, чуть не упал... но тут же пришёл в себя и бросился на друга, желая немедленно убить его. Разбежавшись, он ударил Алексея коленом и живот, и когда тот согнулся, пришиб его локтем по спине. Упав, Алексей тут же, по-звериному, с неожиданной силой впился зубами в голень Сергея; тот попытался вырываться, но упал рядом. На земле они вцепились друг в друга ногами и руками, по-хищному сжимая кулаки. Короткие, но беспощадные удары наносились куда попало; боль была почти неприметной. Но очень скоро злость ушла, и каждый из них без желания драки просто пытался остановить соперника. Они хватали друг друга за руки, наносили лёгкие удары локтями и коленями, извивались... Опьянение высасывало силы, и через несколько минут друзья застыли.
Они лежали на боку, обнявшись в остановившейся борьбе. Каждый из них слышал дыхание другого, чувствовал, как горячо поднимается его грудь. Они прижались друг к другу сильнее; Сергей положил голову на щёку Алексея. Друзья плакали.