Аннотация: Прощание с Родиной, и вообще сплошной "Полонез" Огинского.
- Дорогая, мне очень-очень неприятно говорить тебе это, но нам все-таки придется распрощаться.
- У тебя новая шлюха, Джон? Это так далеко зашло?
Безусловно, она была поражена, но блестящая реакция и более чем двадцатилетняя привычка к непрерывной борьбе за что-то такое с собственным мужем сработали с эффективностью рефлекса. Длительная война шла с переменным успехом, но она не могла все-таки утверждать, что решительная победа одержана. Первым, чего она добилась, это поразительно близкое исчезновение любви, нежности и душевной близости из их супружеских отношений, и это было глупо, - теперь в этом можно было дать отчет хотя бы себе самой, - но совершенно необратимо. С тех пор муж ее стал ровен, непонятно-насмешлив и абсолютно нечувствителен ко всем приемчикам женского дзю-до. Нет, то есть, конечно, не абсолютно: бурных, стервозных скандалов, к коим так хорошо был приспособлен ее характер, он все же побаивался, не любил, старался избежать. Возможно именно поэтому у него все всегда было шито-крыто, и ни разу ей не удалось его ни на чем поймать. Подчеркиваем: ни разу, - она проверяла, наняв частного детектива, когда он почти совсем перестал появляться дома, объясняя это тем, что у него масса работы. Так что такое вот заявление было чем-то совершенно новым, непривычным а оттого - даже пугающим. На ее вопрос он слегка поморщился:
- Ей-богу, - не это главное... Хотя, может быть, позднее, будет и что-то в этом роде. Главное же, что я совершенно готов, сейчас уйду, и больше ты никогда меня не увидишь. Ни при каких обстоятельствах...
- Я не дам тебе развода, Джон.
- Это твое неотъемлемое, закрепленное федеральной Конституцией и конституцией штата, право. Так даже будет умней. Может быть - будет.
- И я не дам себя ограбить: мой адвокат...
- О, не изволь беспокоиться! Все совместно нажитое имущество, включая то, о котором ты не имеешь и понятия, я оставлю тебе и детям. Все дела округлены, долги выплачены, все приведено в полный порядок. На детишек, - по достижении совершеннолетия, есть и еще кое-что в Женеве: там порядка пятисот килограмм платины в слитках, в банковском хранилище. Хороший и очень надежный капитал, мало зависящий от конъюнктуры, но ты и без этого будешь богатой женщиной. Очень богатой. Разве что немножко не дотянешь до сверхбогачей.
- Джон, - голос ее дрогнул неожиданно для нее самой, - неужели тебе больше нечего мне сказать?
- Спасибо за детишек, Бетти. Они у нас ничего себе удались. Лучше, чем можно было ожидать при наших с тобой отношениях.
- А мне? А для меня у тебя не найдется ни единого доброго слова?
- О, дорогая! Масса! Сколько хочешь! Из-за тебя я старался не появляться дома и оттого посвятил все свое время работе. Из-за тебя я никогда не мог расслабиться, попить кукурузного виски и поваляться на кровати прямо в ботинках, потому что ты считала для себя вызовом, когда видела меня без дела. Добавим - без понятного тебе дела. Так что трудно сказать, чтобы ты способствовала моему счастью, но моему успеху в делах ты способствовала весьма... Да что там: "способствовала" - была истинной причиной всех успехов. Была, - хотя и довольно своеобразной, - но все-таки музой, вдохновительницей всех моих дел и начинаний. Мне достаточно было только вспомнить твой очаровательный, нежный, как у старинной бормашиы, голос, чтобы тут же взяться за ум и найти себе какое-нибудь дело вместо того, чтобы, скажем, пойти с ребятами в бар...
- Я поняла: ты опять издеваешься надо мной. И так было всегда. Если бы ты знал, если бы ты только знал, как я ненавидела эту твою манеру, - шутить так, что непонятно было, шутишь ты или говоришь всерьез. Это всегда меня бесило.
- Как и все остальное, без исключения. Но только на этот раз я говорю совершенно серьезно: твои заслуги неисчислимы! Их трудно переоценить! Но когда я, старый, битый, все на свете повидавший, опытный мужчина, совсем недавно встретил вдруг приятное мне общество, это буквально перевернуло все мои представления о жизни и людях. Соблазн был слишком велик, и я предпочел их общество - твоему. Хоть сдохнуть, - но лишь бы только подальше от тебя... Дорогай-я! Прощай: дальнейших успехов тебе на ниве благотворительности...
Третий случай нестандартного подхода к женскому вопросу был связан с сентиментальным желанием Статера побывать у родителей в Греции, где они жили вполне патриархально, но не бедно, выращивая виноград и делая очень хорошее вино, - на продажу и для себя. С тех пор, как он занял солидное положение у "Симменса", Статер добился для себя возможности каждый год выезжать к родителям как раз на сбор винограда. На этот раз с ним поехали все желающие, и, в том числе, Фермер. Он, по своему обыкновению, молча впрягся в сбор новой для него культуры, но потом увлекся, для начала, Статеровым папашей, коего с первого же взгляда оценил очень высоко. Они вообще сразу же узнали друг в друге родственные души и, будь у них побольше времени, непременно сдружились бы. Хотя, с виду, трудно было представить себе более разных людей: огромный, массивный, флегматичный с виду нидерландец с бледными глазами и белесыми бровями - и небольшой, жилистый, черноволосый грек с невероятно живым темпераментом. Так вот, младшая его дочь, шестнадцатилетняя Геро, удалась вовсе не в отцову стать. Нет, в чертах ее лица улавливалось фамильное сходство, но этим оно и исчерпывалось. Геро была девушкой, что называется, статной, и даже величавой. Впечатлению этому, правда, несколько мешали чертики, порой мелькавшие в ее густо-синих глазах. По извечной мужской трусости, присущей даже лучшим из так называемых "порядочных мужчин", Фермеру, разумеется, даже в голову не пришло бы обратить внимания на малолетку. Он просто-напросто не допустил бы подобных мыслей. Потому что нельзя. Не положено. Слава богу, что у девушек, воспитанных в патриархальной строгости, на поверку оказывается куда меньше предрассудков. Статеру, пребывавшему где-то на среднем этапе процесса превращения в "порядочного мужчину", тоже ничего такого не пришло в голову, когда он, приобняв Геро за плечи, представил ее соратнику:
- А это вот наша младшенькая, Геро, я тебе про нее рассказывал, а теперь оказалось, что и сам ничего толком не знал... За год совсем красавицей стала, - проговорил он, довольно-таки бесцеремонно вертя ее в твердых, как железо, руках, - совершенно за год изменилась, просто не узнать.
Фермер поневоле улыбнулся, глядя на мелькающие перед ним, облитые обманчиво-скромным платьишком, даже на взгляд ощутимо-твердые груди-бедра-ягодицы, запас которых к тому же, был не слишком-то скудным, и спросил:
- Это какая ж между вами разница, братец?
- А! Восемнадцать лет без малого. Подумаешь! В наших местах и по двадцать, и по двацать четыре года перепады встречаются, так что ребенок много меньше какого-нибудь внука... Это ж не нам чета, это ж настоящие люди, они уверены, что если получается ребенок, - то это Бог дал, и причем тут какой-то возраст? Да и чем плохо, - ты посмотри, какая получилась, а?
- Ты не рекламируй, - шутливо (то есть это он так думал) нахмурился Фермер, - а то у тебя может получиться...
Он и сам не заметил, что даже двигаться стал по-другому с того самого мгновения, как мельком встретил взгляд почти до черноты синих глаз. Ему и вообще была присуща этакая плавная тяжеловесная грация, но теперь она приобрела примесь некоторой хищности, как движения мягкого, эластичного, тяжелого тигра во цвете лет. Причины его вопиющей (хотя, до времени, и неосознанной) реакции, в общем, были понятны: как будто из седой старины, пробив толщу всех этих веков и тысячелетий, выплеснулась та древняя, легендарная стать. Прорвалась, по дороге обогатившись кое-какими полезными новациями, - и отлилась, как в форме, в младшей девчонке Георгидесов. Куда менее понятно, почему она сразу же положила глаз на громадного, могучего блондина с хмурым лицом и тяжелыми руками, - но это, в конечном итоге, оказалось самым главным. Вопрос, во всяком случае, был задан прямо на другой день:
- Этот твой друг, ну, большой, белобрысый, - он женат?
Статер в это время, сидя на скамеечке, смаковал вино прошлогоднего урожая, сделанное по античным еще рецептам, горьковатое от добавленной в него смолы, и был полон всепоглощающего покоя, пребывал почти в нирване просто-напросто оттого, что был дома, в самой лучшей на свете стране, в месте, порождением которого, плотью от плоти, кровью от крови он был. Поэтому он не сразу даже осознал обращенный к нему вопрос, тем более, что задан он был самым будничным тоном. Осознав не сразу, - поперхнулся.
- Да откуда я... Ты почему это спрашиваешь?
- С ним сразу же подружился папа. Я поглядела и поняла, что тоже не прочь... подружиться.
- Так. Сегодня же поговорю с отцом, чтобы он срочно же выдал тебя замуж. Пока не вышло беды.
- За него? - Наивнейшим тоном спросила маленькая сестренка. - Я, конечно, подумаю, но соглашусь.
- Причем тут он?Разве тебе такого надо мужа, - тут у него мелькнула мысль, что он, собственно, не знает - какого, просто-напросто потому что никогда не задумывался над этим вопросом, и с характерной логикой продолжил, - да он почти в три раза тебя старше!
Она глубокомысленно кивнула:
- Понятно. Дряхлый совсем и немощный. А с виду - как бугай у Ставридисов. Еще очень на грузовик похож, - такие большие, американские, с длинными прицепами, знаешь?
- Понятно. Иду разговаривать с отцом, срочно же уезжаем, хотя и жаль, хотел побыть несколько деньков, теперь не знаю, когда и выберусь снова...
- Сегодня вы никуда не денетесь, а до утра мно-ого успеть можно.
- Ты что это имеешь ввиду?
- А уж это, - она великолепным движением пожала плечами, - что получится.
- Да я, - прошипел он, хватая ее за руку, - я сам тебя запру до утра.
- Пусти, дурак, - она вырвала руку, - больно! И попробуй только! Я вам устрою позор, только не такой, выдуманный, а настоящий! Ни одного парня в поселке не пропущу! И женатых не обойду!
- Так. - Проговорил он, делая страшные усилия, чтобы удержать себя в руках. - Л-ладно, давай поговорим спокойно. - И взревел, - что это за блажь!!! С чего это тебе вообще в голову пришло?
- Я хочу его. Я никогда не видела таких людей. И... и еще мне его жалко. Я хочу сделать ему хорошо. У него вид мужчины, не имевшего достойной жены. А потому и детей, - настоящих детей у него тоже не может быть. Я рожу ему их. Пусть он будет тем, кто вспашет мое поле.
- Ты глупая девчонка! С чего ты решила, что нужна ему?
- Он почувствовал мой запах. А если ты этого не видишь, то, значит, сильно поглупел в своей Германии. Мозги засалились, да? От лишнего умничанья.
Он попробовал влепить ей затрещину, но довольно-таки неуклюже, и она увернулась совершенно змеиным движением и продолжила, как ни в чем не бывало:
- И он еще не понял... Я объясню.
- Ха, - он неожиданно хмыкнул, - а по-каковски объяснять будешь? Он по-гречески не понимает ни слова, а ты кроме ни одного языка не знаешь!
- Когда-то люди разговаривать не умели. А собачки, овечки и быки с коровками и до сих пор обходятся без разговоров.
- И ты не боишься быть замужем - за старым?
- Боюсь! Еще как боюсь. Вид у него такой, что ему трех таких, как я, может на ночь не хватить!
- Ты что это вздумал, старый козел? Ты зачем девчонке голову крутишь?
- Я? - Фермер повернулся к нему всем телом, голос его был по-обычному флегматичным, но в глазах горел мрачный, упорный, под стать всесокрушающей натуре, огонь, - по-моему тебе пора сунуть голову под холодную воду... Или я суну!!! Я ей ни одного слова не сказал... Близко не подходил! Не хватало мне теперь этой с-смуты...
- Не говорил! - Бешено, тихо полупрохрипел-просвистал, задыхаясь, оскорбленный брат, - как будто не видно, как ты крылом чертишь! Я не знаю, что ты сам себе думаешь, но благо, что кругом других самцов нет, а то бы ты бросился! Я видел, видел тебя в деле!
Но Фермер снова обрел свое спокойствие могучего травоядного, уверенного в собственной несокрушимой силе:
- Прости, что я просто-напросто есть. Такой, какой я есть. Прости, что другим я быть не могу. Я знаю, что всегда давлю на все, что окружает меня. Кроме того - ничего еще не было. - Он мрачно, враз погаснув, отвернулся и тихо проворчал, - к сожалению.
- Что ты сказал?!!
- Я сказал, что мне жаль. Чистую правду сказал. А ты не петушись, потому что я пока еще ни в чем не виноват...
Он лежал под открытым небом на каких-то достаточно пахучих овчинах, потому что в доме ему было жарко. Кровь, холодная, упорная кровь его страшно, тяжело кипела, как вскипает, к примеру, расплавленный, пышущий белым жаром металл. Приди, - молилось все существо его, - приди, потому что я не могу без тебя. Приди, хотя это никому не принесет счастья, а сама мольба моя - преступна... Приди, хотя это страшный грех и смертное, несмываемое оскорбление этих прекрасных людей... Но мне уже все равно. Теперь я понимаю, что значит - быть одержимым; дьявол вселяется в тебя, и ты перестаешь себе принадлежать. Это не похоть, не только похоть, потому что я не могу без тебя, как не могу без воздуха... Как, наверное, наркоманы не могут без своего зелья. Чудовищная жажда, когда жаждет каждая клетка, каждый нерв, и каждая мысль наполнена ядом. Я знал, твердо знал, что так бывает. И все-таки не верил. Не представлял себе. Голова гудела от страшного, перенапряженного усилия передать этот призыв. Наверное, уже дымится изоляция. И она сумела незаметно проскользнуть сквозь это поле, сквозь это страшное пространство, где все потрескивало, искрило и вставало дыбом от несусветного напряжения. Сквозь темную хлопчатобумажную рубаху, сквозь ткань коротковатых затрапезных штанов он сразу, для начала ощутил жар ее тела, и сразу же - каменную плотность его. Он выдохнул, как выдыхают перед тем, как броситься в пропасть либо же шагнуть под пули, выдохнул, чтобы вопреки всему сказать то, что положено(Слово то какое! Тьфу! Кем положено? И - кому?!! Мне?!!), но не успел, потому что губы его, готовые изречь благонамеренную и погибельную ложь, вдруг закрыли поцелуем, и последний подходящий момент, Самый Последний Шанс был упущен.
- И не вздумай ничего такого сказать родителям! Слышишь? Ты им ничего не скажешь, ты просто-напросто возьмешь меня с собой, потому что я сказала тебе, как всю жизнь мечтала стать... доктором. Или ветеринаром. Или, лучше, ты сам придумаешь, - кем. И не делай глупостей! Ты выбирал сам, - и я хочу выбирать сама. И буду.
- Ты ведь не знаешь... - Голос его был совершенно безнадежным. - Ты ведь не представляешь себе... Куда, куда мы на самом деле уезжаем. Ты не представляешь и не можешь представить себе этого. Мы не говорили тебе этого, а если скажем, то не поверишь. Потому что невозможно. Ох, дура, да что ж ты наделала, дура! Получила, значит, товар? Так плати тогда. Всю жизнь платить будешь, и заплатишь всей жизнью.
Мне все равно. Брат говорит что-то, а сам не понимает, что мне все равно. Потому что меня больше нет. Меня - отдельно - от него - больше нет. Он так и не сказал мне ни единого слова до того, как я пришла. А потом он говорил мне какие-то незнакомые слова, которые я понимала. А утром мы едва нашли силы расстаться - и быть отдельно, это было так же трудно, как расстаться со своей рукой. И он как-то сумел объяснить мне, что это - судьба, потому что он сам не понимал, зачем приехал сюда. Страшно был занят, а все-таки приехал, никогда раньше так не поступал, - а все-таки приехал. Теперь понял - зачем. Мужчины, даже самые умные - глупы, и ничего не понимают, и отец ничего не понял, а мать поняла и в ужасе молчит.
В жутковатом местечке на планете, именуемой Земля, произошел один из последних сборов Сообщества перед последними штрихами, кои непременно нужно было выполнить перед Исходом, но уже не на Земле. Место это называлось рэг Кармарзуф и было еще тем ландшафтом. Без сомнения - одно из самх жарких мест на планете, но сейчас, ночью, тут царил адский холод. В двух местах из металлических колец, утвержденных между мелких лиловатых камешков, считавшихся тут почвой, с жужжащим свистом било, завиваясь спиралью и приникая временами к земле, призрачно-голубое, спиртовое пламя. Конечно, без таких эффектов можно было бы и обойтись. Можно было бы установить хороший Локус Выделения и греться у постоянно раскаленного до желтого каления металлического блина, и в этом тоже была своя прелесть и свои - преимущества и свои сторонники, но Хаген настоял, чтобы все было, как положено, - с костром, но в местах этих ни дров, ни кизяка, как на грех, не было. И не могло быть, поскольку тут вообще не было никакой жизни и трудно было бы сыскать безумца, в безмозглую голову которого вдруг взбрело бы явится сюда по собственной воле. Рэг потрясал: просто-напросто трудно было поверить, что это безобразие было, в соответствии с общепринятыми взглядами, результатом естественного, наивно-стихийного хамства природы. Но кто знает точно? Кто вообще может точно знать? Потому что может, очень может быть, что кто-то когда-то развлекся таким образом в здешних местах, повеселился весело и бездумно, пока не достиг предела философического спокойствия: минеральности, неприкрытому бесстыдству космоса. Встала местная звезда, - и все накаляется до нестерпимого жара и беспощадного блеска белого накала, ушла звезда, где-то совсем в других местах называемая Солнцем, и все точно так же проваливается в беспощадный холод. Черное-белое, жар-холод, да-нет, - только в этом воля божья, а все, все остальное - от лукавого. И, выполняя таким образом понятую божью волю, кто-то в темном озарении сделал то немногое, чего не хватало еще до полного ее торжества: всего-навсего соскоблил тоненький слой жизни с этой земли, которая в те времена вовсе еще не была пустыней. Впрочем, - кто знает точно? Никто ничего не знает. И, как это бывает порой даже с самыми аскетичными, заскорузлыми, вонючими отшельниками, в месте этом присутствовал атрибут, который безусловно можно было бы отнести к предметам роскоши: безлунное небо тут было не хуже всяких-прочих и лучше многих. Вещь непередаваемой глубины черно-синего колера, бархатная, с яркими блестками звезд. Умели раньше делать вещички. Переполненный смутной тоской Некто В Сером лежал, подперев подбородок руками и бессмысленно смотрел на огонь. Он сказал:
- По всему видать, - замкнулся круг. С костра начали и костром, видать, придется заканчивать. И опять мы кого-то ждем. Если все и вправду совпадает именно так, то по всему видать, - и впрямь конец. Конец.
- Да, сейчас доберутся последние, и на этом все будет кончено. - Ответил ему Ресибир. - Рвать пуповину оказалось даже менее болезненно, чем я думал, когда все это только затевалось... Но я не ожидал, что все это будет происходить так медленно. Это вроде как старость, понимаешь? Она точно так же готовит человека к тому, чтобы умереть.
- Какое смешное слово русское слово: "добираться". - Невесело хохотнул Тэшик-Таш. - Как будто речь идет о каких-то остатках чего-то такого, что брали-брали, а вот теперь добирают. Хотя и верно, и есть тут какой-то смысл.
- А ведь никогда, - проговорил Об, - вы понимаете, что мы обманываем сами себя, а на самом деле - это оно. То самое "никогда больше".
- Ничего. В конце концов всегда можно будет вернуться.
- Это стало не то домашней шуткой нашей честной компании, не то своего рода моральным наркотиком: по-моему не осталось никого, кто хотя бы раз не подкреплял себя этой сладкой ложью.
- Кого ждем-то, философы?
- Ты их не знаешь: всего-навсего Нэн Мерридью и ее безуспешного воздыхателя Челу.
- Он уже не ее воздыхатель. Чела отчаялся хоть когда-нибудь размягчить ее каменное сердце, и обходит посолонь Дженнифер.
- А та, как нарочно, смотрит исключительно только на Тартесса, а тот, в свою очередь, как нарочно смотрит исключительно сквозь нее. В погибельные бездны.
И тут на свет двух призрачных огней, расположенных по меридиану, с небес бесшумно и стремительно упала "таблетка".
- Ну наконец-то! Ты заставляешь себя долго ждать, - погрозил ей пальцем Оберон, - так можно запросто опоздать на рейс.
- Ничего страшного. Видите ли, мальчики, - она замолчала, и глубоко, как-то судорожно вздохнула, будто входя в холодную воду, - видите ли, мальчики, я как раз хотела сказать вам... Что я никуда не еду.
- Нэн! - Пораженно выдохнул кто-то. - Что я слышу, Нэн?
- Надеюсь, что никто из вас не будет искренне жалеть об этом. Даже уверена в этом отрадном обстоятельстве. И не надо врать, разубеждаючи!
- Все понятно, - тяжело поворачиваясь к ней боком, прокряхтел Фермер, - втюрилась. Это уже дней десять, как видно каждому зрячему...
Это и взаправду было видно. Нэн вдруг, внезапно, похорошела неузнаваемо и вовсе не была теперь похожа не прежнюю Нэн - Белое Безмолвие. Не сказать, чтобы до этого она не умела подать себя, плохо одевалась бы или глядела бы синим чулком: напротив, одежда, - и прочее, - весьма шли ей и отличались элегантностью. Любой, кто взял бы на себя труд всмотреться, безусловно засвидетельствовал бы, что Нэн - очень красива. Просто красавица, если быть объективным. Но то-то и оно, что это не бросалось в глаза. Не было, не возникало почти ни у кого желания, любопытства этого - разглядывать Нэн. Вот еще! Но тут вдруг все изменилось, и казалось что это ходит, светясь, как цветущая яблоня поутру, совершенно другое существо. Она стала прелестна, ослепительна, и трудно было бы утверждать, что - помолодела на десять лет, поскольку относилась к той прочной породе европейцев, которые исключительно устойчивы к возрасту, но что-то такое в ее облике тоже, безусловно возникло. Даже какой-то намек на очаровательную неуклюжесть совсем молодой девушки, почти подростка, чего раньше, безусловно, не было и тени. Фермер хотел было добавить, что и в глазах ее "зримо разверзлась бездна Глупости", не допускающая двоякого толкования, но не стал. Даже безнадежно махать рукой не стал. Выбор - краеугольный камень Сообщества. То, что не оспаривается и не допускает двоякого толкования.
- Он чех, звать Мирослав, и я его, мальчики, страшно люблю. Даже не могу сказать - как...
Конечно не могла. Слишком много было бы подробностей. О том, как ей хотелось обвиться вокруг него, со всех сторон окружить, обернуть своей плотью. Как казалось, что вся она, без остатка, стала сплошной Влажной Дырой, и кроме - ничего от нее не осталось, и окружающего мира тоже нет. О том, что у нее возникла непреодолимая потребность все время касаться его, и даже во сне класть на него руку, хотя и понимала краем сознания, что - глупо это, неправильно, вредно, и недопустимо - навязываться, и нужно соблюдать меру, чтобы не пресытить, чтобы - не наскучить, но чудо было сильнее ее. О том, как смотрела на него спящего, краем глаза - чтобы не разбудить прямым взглядом. Об ужасе, возникавшем от одной мысли, что он ее, - а вдруг! - не очень-то, и когда-нибудь может бросить. О порожденной этим страхом мысли "вести себя по-умному" и - понимания, что мысль эта совершенно бессильна. А сухощавый, спокойный, тридцатисемилетний чех, с детства прозванный Турком за смоляно-черные (и по сей день почти без седины) волосы, и впрямь пребывал в сомнениях: она безусловно, нравилась ему, - и фигура потрясающая, и вообще роскошная, завидная женщина, даже лестно, и удобно, но его, как и многих несколько пугала сила направленных на него чувств, пугала и вызывала какие-то сомнения. И еще - Нэн вызывала недоумение: не шлюха, не девственница, определенные виды явно видала, но во многом, во многом, ведет себя, как в первый раз. Даже в рот взяла не как все нормальные люди, - а как будто бы из любопытства и желания попробовать еще и на вкус, и языком, из наивной жажды познания. До поры все это маскировало ее стальную натуру, и из-за этой чрезмерной преданности он бы мог начать меньше ее ценить, но потом до него дошло, дошло с горячей волной, прокатившейся по коже, что преданность эта - в том числе и проявление силы, которую она, в случае чего, может показать в полный ее рост. Одна, наедине с собой, она еще отдавала себе отчет в том, что он ее, может быть, любит не так горячо, как она его, но это обстоятельство в данный момент ей странным образом не казалось таким уж существенным. Его же сомнения неожиданно были развеяны Иржи Новотным, его кузеном, бывшим на десять лет старше. А вообще родственники по внешности своей были чуть ли ни полной противоположностью: Иржи был сед, как лунь, грузен, флегматичен, с толстым пористым носом любителя пива. Услыхав легкомысленно-пренебрежительные речения Мирослава о "чокнутой бабе, что сама вешается на шею", он молча покрутил пальцем возле виска, а на требования пояснить, - прохрипел:
- Дурак! Таких женщин - одна на миллион... Думаешь, что сам бог весть какое редкостное сокровище?!!
Нэн Мерридью тем временем продолжала:
- Так что все в порядке, я искала себя вместе с вами, а потом вот нашла. Учтите, - вам нужно будет детей рожать, причем много, а мне уже, скажем так, - за тридцать... То есть на одного-двух меня хватит, а так - на фиг вам сдалась такая старая кошелка? Работник ценный? Ну уж, ребята, с чем - с чем, а с этим в вашей банде все в порядке и без меня. У вас и без того достаточно баб. К тому же они еще и моложе.
А Тайпан воскликнул с поспешной и ненужной искренностью:
- Но это же совсем другое дело, Нэн!
И она невесело усмехнулась на его слова.
- И они все вместе отправились на поиски себя, - монотонно пробормотал Некто В Сером, - но иные из них нашли раньше. Всех благ и всяческого счастья. Но приданое мы тебе оставим... Не возражать! - Коротко рявкнул он, когда увидел, что она открывает рот, чтобы сказать что-то. - Мы оставим тебе "веретено" последней модели и полный комплект стандарт-протектинговой "соломы", - там, кстати, говоря, больше половины - твои разработки, - и маленького "ткача". Все остальное, при нужде, ты сделаешь сама, хоть брульянты на триста карат, хоть ВТ-сверхпроводники, хоть оружие.
- А вот этого, - вдруг невпопад, обращаясь к Нэн, перебила его сквозь слезы дотоле молчавшая Анюта, - таких слов я от тебя не ожидала!
- Я ж говорю...
- Нет уж, ты лучше послушай! Че эт ты сказала, что никому не нужна? А про меня - забыла? Я-то, я без тебя - как буду?
- Ой...
И они, обнявшись, захлюпали носами уже совместно.
- Все, все, - хватит. Ребята! Не думайте, что я вас не люблю. Страшно люблю и знаю, заранее знаю, что тысячу раз успею пожалеть об этом своем решении... Так что не хочу я вас провожать. Это выше моих сил. Чела, друг, - подбрось меня до дому...
И Об, которому в детстве все-таки пробовали прививать хорошие манеры, с неподражаемым изяществом поцеловал ей ручку, а за ним, прощаяся каждый - на свой манер, вереницей протянулись и остальные. Некто В Сером, спросил у Отщепенца, с непонятным сожалением глядевшего ей в след:
- Кстати, - ты знаешь, как ее зовут по-настоящему?
- Нет, а какая разница?
- Эльжбета Гржим, - с непонятным торжеством сказал русский, - представляешь себе?
- Мне это ровно ни о чем не говорит.
- Э-эх, ты... Это же самый знатный из всех славянских родов! Если не из всех европейских родов вообще. Всякие там Монморенси и Рюриковичи - просто выскочки по сравнению с Гржимами.
- Да, - помедлив, ответил Отщепенец, - она-то уж вполне достойна быть королевой.
Последним, с видом совершенно убитым, попрощался Сен. Он и вообще, на протяжении всего вечера держался позади и в тени, так, чтобы его лицо во всяком случае не бросалось в глаза. Когда "таблетка", наискось прыгнув в небо, исчезла из глаз, он, опустив взор и запинаясь больше обычного, проговорил:
- Я... Похоже... Мне очень, очень жаль... Но... Видите ли... Тоже не могу, не могу... Уходить...
- Так. - Анюта, подбоченившись, как будто бы возникла перед ним. - А это еще что за новости?
- Но... Но... у меня есть жена и двое сыновей... Деньги, - да... Но я не могу оставить их одних в этом жестоком мире...
- И это - все?!! Это все, что тебя смущает? И какого х-хрена ты ничего такого не сказал раньше?
Тут, сообразив, что вторую половину фразы от негодования выдала по-русски, перешла на английский. К этому моменту она разговаривала и писала вполне прилично, но в данном случае, каковой сочла серьезным, она произносила свою речь с великолепным презрением к Согласованию Времен, залогам и глагольным формам, при том, что все богатство словаря осталось при ней.
- Но я... Но я считал не вполне... Этичным... Ведь никто больше не берет... Не захватывает... Мне казалось, - нельзя...
- И кто это тебе сказал? С чего тебе это вообще пришло в голову? По умолчанию? А они не берут, потому что не хотят!
- Лично я, - невозмутимо сказал Об, - в основном из этой, - жутко свободолюбивой и дико равноправной, - стервы как раз и подписался на все это, - и он неопределенно обвел десницей дикий пейзаж, - потому что меня несколько утомила эта ее ее косметика, безаппеляционность и эмансипация не по разуму.
Анна тем временем перешла к делу, выясняя все существенные обстоятельства:
- Или она у тебя отказывается идти?
- Видите ли... Она... Боюсь, что она... Не в курсе всех обстоятельств...
- Дельно. Но, надеюсь, она у тебя достаточно восточная женщина, чтобы подчиниться мужу?
- Я... Как-то... как-то и не думал на эту тему.
Первый Пилот недобро прищурилась:
- Дон Алонсо, - это ваша милость катала господина Сен Ир У домой? Если это так, то не будет ли любезна ваша донская морда дать линию? Лучше - битую...
Ночь все-таки была в самом начале, когда она заволокла художника в свой персональный, по особому заказу сделанный диск: это был прототип, первый в семействе представитель так называемых "палиндромов", получивших в дальнейшем столь широкое распространение. На невысоких скоростях, позволяющих геминерам иметь слой постоянно увлекаемого воздуха, из контейнеров на верхней и нижней поверхности выползали квазижидкостные ТБ-экраны, по свойствам, в общем, аналогичные переговорным. В этом случае небо проецировалось на нижнюю поверхность, а пейзаж - на верхнюю, а диск в таком случае становился почти вовсе невидимым и не давал тени. Устройство оказалось простейшим, самоочевидным... И было безжалостно содрано с аналогичных устройств "Ковчега"! В считанные минуты преодолев почти половину окружности земли на большой высоте, она на всякий случай снизилась, убавила скорость и включила маскировку, чтобы "ползком" пройти сквозь пояс ПВО.
- А вот будь у меня мегатонны, - шипела, скалясь, она, - и желание, то эти уроды очнулись бы только в раю...
Потом она посадила машину и принялась переплетать косу с синей лентой, к коим и вообще имела пристрастие, а художник вышел из призрачной машины и через маленький сад отправился в темный дом. Тут, вообще говоря, было утро. Через полчаса в саду показался художник с маленьким сыном на руках. Старший сын чуть неуверенной походкой следовал за ним, обхватив руками здоровенный пластиковый пакет с игрушками. Маленькая и тихая жена художника погасила свет и закрыла за собой дверь. Анна помогла старшему мальчику подняться с игрушками на борт "перевертыша":
- О-о-о... Молодец какой. Взял с собой все самое нужное.
Услыхав эти слова, художник потихоньку отвернулся от нее, в узких глазах стояли слезы. Впрочем, уже в полете его минорное настроение начало быстро исправляться, и к моменту прилета он был просто весел, - более, чем обычно.
И вообще к утру в холодной пустыне воцарилось веселье какого-то несколько нервического свойства. Мужчины от нерешительности подпили, а смесь нерешительности с подпитием претворилась в желание показать свою удаль. Ресибир, Некто В Сером и Фермер (он все время машинально оглядывался в поисках Геро, которой тут не было) поочередно поднимали все более тяжелые камни, по старинному обычаю переваливая их через плечо, а потом, когда все они дошли до предела, невысокий Тартесс процентов на тридцать превзошел их наивысшее достижение. Все на какое-то время примолкли, а потом хитрый Фермер догадался:
- А! Знаю я этот фокус: преимущество коротких рук и невысокого роста. Да-авайте толкать!
Освоив незнакомую технику, более тяжелый Некто В Сером далеко превзошел их всех, благо, что специалистов по толканию ядра среди них тоже не оказалось. От борьбы на руках после короткой дискуссии было решено отказаться. Русский прихвастнул былыми достижениями по части классической борьбы и вызвал желающих. Фермер со скептическим видом стал поодаль, а остальные стали в очередь. Могучий Ресибир ничего не понял, а потому был мгновенно брошен через спину и "дожат". К Тартессу с его железными мышцами "классик" не сразу нашел ключ, но потом, воспользовавшись более высоким ростом, просто перебросил его через грудь. Чуть отдохнув, он сцепился со Статером, но тут коса нашла на камень: несколько более легкий, несколько уступающий в силе, Статер, в отличие от противника, по-настоящему умел бороться, а кроме того был куда выносливей и вообще... моложе. Капитально вываляв друг друга в пыли, они запыхались и пожали друг другу руки. Фермер провозгласил, что вся эта возня - чистой воды условность, и раз-два по корпусу или в голову во всяком случае практичнее. Ресибир согласился с ним, "за одним ма-аленьким уточнением": бокс тоже сильно условен, и вот армейская система SOLFA, созданная на основе эсэсовского комплекса тем более практична и не подвержена такому числу обременительных правил. Фермер процедил сквозь зубы, что слыхал он эти речи, и все эти новшества видал. Во всех силах видал. Попробовал - и был сбит с ног необыкновенно-длинным подкатом, настолько плавным, что его проведение не улавливалось. Казалось, что в воздухе вдруг возникла наклонная плоскость из стекла, да еще смазанного маслом, по которой аргентинец как раз и скользнул вперед ногами. Его соперник не успел даже опомниться, как горло его оказалось безнадежно фиксированным между хитроумно сведенными ногами соперника. При всей своей браваде Ресибир с большим почтением относился к длиннейшим ручищам нидерландца и применение красивого приема было, скорее, вынужденным вследствие максимальной его "дальнобойности". Тартесс заявил, что все эти модные стили - эклектика для недоучек, а вот "старый, добрый сетокан окинавского образца, по старинным рецептам" - это, знаете ли, да. Он оказался настоящим мастером, и они с Ресибиром провели друг другу по несколько классических приемов в демонстрации, но начали входить в раж, и Гудрун со специально изысканной сковородкой вклинилась между ними, заставив успокоиться. У Тартесса была содрана кожа под глазом, когда партнер демонстрировал ему отрывание головы, кажется, способом Љ4, а у Ресибира на ребрах чуть пониже сердца и на боковой поверхности бедра непроглядной, грозовой темнотой наливались два громадных синяка от мастерских демонстраций ударов по точкам. Пренебрежительно усмехающийся Тайпан вдруг не выдержал и заявил, что японцы - были, есть и будут не более, чем учениками и подражателями китайцев, и его лично учитель, старик-китаец, живущий в Австралии и участвовавший в подготовке всех на что-то годных рукопашников говорил, что для любого мастера карате, как для любого японца, характерно слабое место - догматизм даже в творчестве, и потому... Вошедший в раж Тартесс потребовал показать, и тот действительно показал нечто, носящее отпечаток былой высокой культуры движений, напоминающее по сути величественные руины былой цивилизации. Своими необыкновенными ухватками он, действительно, несколько раз ставил соперника в затруднительное положение, но, в общем, противостоять железной силе и выносливости партнера не мог: запыхался, и попросил пощады:
- Я, понятно, безобразно себя запустил. Вот лет двадцать тому назад...
А ехидный Об заметил, что ему, по примеру некоего восточного мудреца надлежит закончить это классическое высказывание так же классически: оглянуться и тихо признать, что и в молодости никуда не годился. А потом, будто этого было мало, заявил, что обловит любого из них в "ужении рыбы на классическое удилище с берега с произвольной приманкой". Но растрепанные, ободранные и ожесточенные атлеты не обратили никакого внимания на его инсинуации, мельком сказав что-то такое про зеленый виноград. Кореец с удовольствием глядел за игрищами взрослых дядей, но от каких-либо комментариев решительно воздерживался. Демонстрации отдельных приемов чередовались с ожесточенными спорами, в которых участники не раз аппелировали к Молчаливому, но нимало не обращали внимания на то обстоятельство, что он ни разу, никому, ничего не ответил. А Хаген припомнил, как художник совершенно спокойно просочился сквозь дверь "хитрой" усадьбы и сказал:
- На Дальнем Востоке недаром говорят, что тот, кто знает - молчит, а тот, кто говорит, - не знает. Надеюсь, вы все заметили единственного среди собравшихся, кто ничего не говорил и не выпячивал. Вот он - настоящий nin-ja, а все остальные - так... Истинно что недоучки. Скажите, мастер, скажите всем этим, - он с великолепным презрением обвел рукой "недоучек", - пачкунам, - вы какой-нибудь выдающийся мастер единоборств?
- Н-нет, - кореец отрицающе помотал головой, - практически напротив. Видите ли, я происхожу из корейских рабочих, захваченных японцами, фактически - рабов, так и застрявших в Японии после войны. Вы можете себе представить, что это было за детство... Моим почти единственным приятелем и одним из главных гонителей... Это сочетается не так редко, как может показаться... Был мальчик смешанной крови. Однажды он показал мне несколько очень простых, всем известных фокусов... Это, кажется, называется манипуляцией, да? Это как-то... подтолкнуло меня, следом я научился детской игре в "исчезновение"... А потом каким-то образом вышло, что это - получается у меня лучше, чем... чем у всех, кто меня окружал. Я не стал иллюзионистом, я стал художником... Да, к чему я все это? А, вот, - когда мне, уже юноше, пришлось впервые увидеть какое-то состязание по рукопашному бою, я уже буквально ничего не понял: зачем, по какой причине люди подставляют голову, живот и прочие уязвимые части тела под тяжелые удары... Я думал, что таковы условия игры, и каково же было мое удивление, когда я узнал что никто на самом деле не обязывает бойцов пропускать удары... Во всяком случае, - так, как они наносятся. Поэтому наоборот, я никогда не занимался никакими... никакими единоборствами. Да, я понимаю спорт... Я занимался плаванием, легкой атлетикой для... Для здоровья, да? А это все - никогда не занимался и не понимаю.
- И мы - не понимаем, что ты нам говоришь: поясни на примере... Вот что, к примеру будет, если Тартесс решит на тебя напасть.
- Не решит. На меня никто никогда не нападал... Всегда существует возможность не попасть под атаку или оказаться... оказаться вне агрессии... Это - да, этому пришлось учиться, но к двенадцати годам я уже умел.
- И все-таки.
- Я попробую... вспомнить себя семилетнего.
И он вышел, - невысокий, плотный, с короткой шеей, одетый в безукоризненно-чистый тропический костюм, что было для него, не снимающего темной "тройки", почти недопустимой вольностью, граничащей с разгильдяйством. То, что произошло потом, трудно, почти невозможно передать словами: сторонние наблюдатели сходились, по крайней мере, в одном, - казалось, что все, пытавшиеся как-то обидеть художника, во-первых - чудовищно пьяны, а во-вторых - вдруг внезапно разучились двигаться. Они запинались, спотыкались, падали на ровном месте, теряли равновесие при самых простых движениях, и тогда он их - подталкивал, или дергал совсем чуть-чуть, - и соперник неизменно оказывался на земле. Более того, - они постоянно теряли его из виду, парадоксальным образом глядя куда угодно, но только не на него. Кто-то сдуру выдвинул предположение, что они как-то странно притворяются и поддаются, но один из пострадавших в ответ на это только злобно огрызнулся:
- Сам попробуй!
- Но... Теперь это понятно, да? Для каждого человека индивидуально подбирается ритм движений, который приводит к лавинообразному нарастанию ошибок зрительного анализатора у оппонента... Я... Занимался защитой процессоров от неполадок, имеющих сходную природу, и потому овладел терминологией... Видите ли, - на мой взгляд обучение единоборствам, вообще какой угодно культуре движений, длительное, основанное на многократных повторениях, - вообще оказывается ненужным, если ... Если отыскать что-то вроде... языка.
- Очевидно, - догадался Хаген, - этот мерзавец именно таким образом пробрался в усадьбу к тем несчастным ковбоям... Тебе что, все равно, скольким людям отводить глаза?
- О... Разумеется - нет. Труднее всего, пик трудности - пять человек. Дальше опять становится легче... Эффект толпы, понимаете, да? Когда людей больше пятнадцати-двадцати, это легче... Это легче, чем с одним...
- А по-моему, - проворчал негромко Ресибир, - все это колдовство, а косоглазый водится с нечистой силой...
А Об, успевший добавить настойки Радиолы Розовой, заготовленной еще в достопамятные времена Алтайского Сидения, вдруг воспылал:
- Меня чрезвычайно занимает эта тема. Уже очень давно. Практически с момента знакомства с тобой. Так что уж будь любезен высказываться более вразумительно.
- О... Дело в том, что... как раз в этом-то и заключается суть... проблемы. Своего рода порочный круг, да? Язык по сути своей есть плод коллективного творчества, и то, что является результатом личных достижений... я имею ввиду нечто совсем новое, понятно, да? По определению непередаваемо словами. И тот, кто умеет, обучает ученика, направляя его очень грубо и... приблизительно. Но даже в том случае, когда он... добивается успеха, и ученик научается оперировать на сосудах, рисовать натюрморты или ходить по канату... он не получает... не получает слов, которые делали бы его умение достоянием другого, как... Как инструкция на понятном языке делает доступным умение, скажем, проводить стандартные анализы или... пользоваться стиральной машиной. Боюсь, что известные... дефекты моей риторики связаны именно с тем, что я не нахожу слов для вещей, которые считаю особенно существенными и вполне для себя очевидными... О, кажется, - понятно, да?
- Вполне. Чувства разведчика, лишенного связи. Только большинство людей такого рода нехватки вовсе не чуют. Привыкли, - и оттого не знают сомнений. Не-ет, я не я буду, но в этом деле нужно разобраться фундаментально: сдается мне, что это, в потенциале, как минимум не менее важно, чем все наши технические новации в приложениях...
- А мне сдается, что мы все бессознательно тянем время! Пьем водку! Спьяну силой меримся! Разводим бездельную философию! А пора, наконец, сделать то, для чего все мы здесь собрались: уйти. Все! Вы понимаете? Совсем все! Теперь мы не смогли бы остаться, даже если бы вдруг перерешили. Так давайте осознаем, что все это - в последний раз, - и уйдем.
- Ну, - выдохнули...
- Единственное что, - место прощания могло бы быть и попригляднее. Вот у нас на Енисее...
- А! Вот ты Божьи Сады близь Солт-Лэйк видел? Ты ничего не видел, парень!
- Вы были в Киото?
- С-стоп!!! Еще пять минут подобный воспоминаний, и выяснится, что никто из нас уже никуда не идет. Так что будьте любезны заткнуться...
- Тогда - двигаем. Нечего тут...
- Будем прощальный круг делать, или сразу?
- У нас говорят, - долгие проводы - лишние слезы.
- И сколько все-таки красоты мы оставляем за собой. Сколько... Да что говорить!
- Я клянусь: если мы добьемся того, чего хотим добиться, если устроим новую жизнь... Которая все-таки не обернется старой! Если не я сам, если не успею, то наследникам завещаю, - вернуться и помочь. Если будет куда возвращаться и будет, кому помогать.
По бороде Рассохина катились слезы. Анна уже довольно давно тихо ревела, отвернувшись от прозрачного пламени. Но - светало, и когда Солнце, как и обычно в этих местах, решительно выдвинулось из-за горизонта, все пять дисков взмыли в небо и тесной стаей отправились туда, где на обратной стороне Луны их ждал "Ковчег" и Оберон с группой отобранных со всей Земли женщин.
Чистилище, как точный термин.
Название было тем более уместно, что место это располагалось довольно глубоко, в специально выплавленной в лунных породах, обширной пещере. Поначалу, в первой очереди, тут разместили энергетическое хозяйство: роторы, ориентированные вертикально и несущие по нескольку геминеров на ободах, всего шесть числом, бесшумно вращались на своих невещественных подвесах, куда более прочных и надежных, чем любое мыслимое вещество. Отсюда по ТБ снабжалась энергией вся техника Сообщества. Изящная простота энергоцентра сохранилась ненадолго: тут же пришлось располагать накопители энергии со своими адресными ТБ - терминалами, поскольку работа, например, оружия, требовала пиковых нагрузок. Воздух поначалу был не нужен, даже мешал, - его и не было. Потом тут разместили, выплавив еще одно помещение, центр Белой Технологии для производства всего необходимого, так что потребовалось герметизировать, заполнять воздухом - и отапливать. Под конец тут со всем своим хозяйством расположились Фермер и Тэшик-Таш. Вот уж для этого существовали строгие показания. В самый последний момент тут организовали нечто вроде лазарета, в котором разместились все, без исключения. Напоследок, перед тем, как перейти туда, Анна с Фермером битый час думали, как бы это так дать "Ковчегу" приказ на полную стерилизацию, с тем, однако же, чтобы при этом исхитриться не повредить "свернутую" биоколлекцию. Некто В Сером из непостижимых мест добыл длинный кумачевый лоскут, со всем доступным ему умением вывел на нем крупными белыми буквами: "В Новую Жизнь - с Новым Дерьмом!" и не поленился ночью, надев былые Хагеновы доспехи для индивидуального полета, намертво приклеить этот лозунг на высоте восьми метров. Хаген хохотал, как безумный, Первый Пилот даже прослезилась под воздействием каких-то темных ассоциаций, а Фермер тихо злобствовал, поскольку считал недопустимым какое бы то ни было зубоскальство в столь серьезном деле... К этому моменту по залам, равно как и по поверхности, шмыгало туда-сюда по делу или же бесцельно шланговалось множество рабочих механизмов с нейристорным управлением: их все время выращивали для всяческих надобностей, надобности - проходили, а механизмы - оставались, исподволь начиная путаться под ногами просто в силу своей многочисленности. Взявшись за это жуткое предприятие, Сообщество решило, что за работой Сканнера будет одновременно наблюдать не менее двух операторов. Потом бросили жребий: на общих основаниях, - как члены Сообщества, так и "рекрутированный элемент". Выпало Статеру, и он без спров и стонов лег на ложе. На этот раз выплеснувшаяся из аппарата субстанция серым одеялом накрыла его с головой, медленно всасываясь, проникая в тело.
Грибок. "Дел". Слущенный эпидермис. "Дел". Эпидермально-жировые чешуйки. "Дел". Сканнер, опробованный на животных, в подобных случаях работал автоматически, на экране с почти неуловимой глазом быстротой вспыхивали определения - и одна и та же команда. Поначалу на Братьях Меньших, - был такой прецедент, - комплекс стер рог когтей, роговую часть всей шерсти и эпидермис, справедливо интерпретировав все это в качестве неживой материи. У другого животного были под корень истреблены, - ввиду явной генетической неполноценности, - все гаметы и их гаплоидные предшественники... Безостановочный бег прерывался только тогда, когда внутри клеток идентифицировалась ассоциированная с геномом вирусная последовательность, и тогда принимать решение выпадало операторам, проконсультировавшись с экспертной программой "Пандора" - отличить по формальным признакам в некоторых случаях было невозможно, нужно было знать. "Дел". Просвет кишечника, колоссальная масса работы, процесс замедлился, почти половина квазижидкости перешла в режим носителя, вытаскивая расщепленную почти до мономеров органику на поверхность тела. Спор возник по поводу одного из "собственных" генов, подключили вычислительные мощности "Ковчега" для обсчета последствий замены, решили сменить нуклеотиды на девяти позициях, всего три триплета полностью. "Дел" первые отложения холестерина в сосудах, "Дел" чуть-чуть соединительной ткани в печени. Деблокировать митозы в пятнадцати процентах клеток до восстановления контактного торможения... Серьезный запрос: число нервных клеток меньше, чем положено по геномной схеме; как поступить? И как, - таки-будем восстанавливать? Запрос. "На структуру личности само по себе восстановление исходной плотности распространения нейроцитов не повлияет. Возврат бластных свойств ведет к неизбежной утрате нейроцитом функциональной позиции." Ничего себе. А жаль. Полно ксенобиотиков, сажа, полициклические углеводороды - "Дел". Псевдополипы воспалительного происхождения. Резорбция. Клетки в пределах нормы реакции - подтверждение? Подтверждение. Остались полноценные сосуды. Запрос. Резорбция до субэдотелиального уровня. Пигментные невусы - запрос ввиду нормальности клеток. "Дел".
Статер медленно встал, стер с тела черную, липкую, омерзительную жидкость, похожую на деготь, и, пошатываясь, отправился в специально отведенный угол для избывших грехи, а на плиту, с которой он встал, на плиту из бездефектной керамики с тихим свистом обрушилась струя призрачно-фиолетового пламени, несущего жар в две трети солнечного, и сразу же вслед за пламенем, - на доли мгновения полыхнул жесткий ультрафиолет. Следующий - Оберон, одежда в кучу, шаг за порог, закрылась дверь, и упала завеса из лазерных лучей. От сорока трех до восьмидесяти шести минут на человека. Тринадцать мужчин, пятнадцать женщин, трое детей. Ровно тридцать один человек. Кропотливая, напряженная, но в то же время - утомительно тягучая, долгая работа. После сверхкомплекса - по известной, как минимум, со времен строителя Ступенчатой Пирамиды Джоссера клизме со сбалансированной взвесью избранных, специально отобранных, генетически стабилизированных культур кишечных бактерий. Плазменное пламя, превращающее в ничто одежду и белье. Слезы Сен Дэ Джуна, который узнал о судьбе игрушек и заступничество Анюты, закончившееся компромиссом: душем из жесткого рентгена, под которым злосчастные игрушки провели час по требованию безжалостного Фермера:
- Какая такая жалость? Людей, которые болеют, - жалко. Вы что - не понимаете? Вы же, отныне - новое состояние мыслящей материи: Люди, Котрые Не Болеют. Вы представляете себе жизнь без простуд и возможности простудиться? Без необходимости мыть овощи, потому что НЕТ риска заработать понос? Без воняющих ног? Без юношеских прыщей? Без антибиотиков, и без двух третей хирургии? Какие еще игрушки?! Под гамма-лазер их, под Корону! Оставим за спиной все старые, добрые гадости, и посмотрим, сколько сможем без них обходиться!
Тэшик-Таш, до которого, как это нередко бывает, только сейчас дошло, что именно было сделано не без его активнейшего вмешательства, стоял, держась за голову:
- Гос-споди, - стонал он, - какие же мы, все-таки, сволочи! Ведь это же счастье, спасение, надежда для сотен миллионов! Для миллиардов! Для всех людей, которые есть и будут! Если уж нельзя переправить, так давайте хотя бы оставим комплекс тут вместе с инструкциями?
Я не против, - флегматично протянул Тайпан, - но, в основном, потому что я, в конце концов, решил не думать о судьбе остающихся... Оставим! Большой беды не будет! Прежде всего "Пандору" уничтожат: знаешь, какие деньги вращаются в фармацевтическом бизнесе? А в производстве всякой медтехники? А в медицине, как ремесле? Тут будут наняты лучшие специалисты в области спецопераций, юриспруденции, и формирования общественного мнения! Им заплатят миллиард. Или, при необходимости, два, - и все будет кончено. У них не выйдет только в том случае, если раньше на вашу игрушку наложат лапу военные и спецслужбы: хочешь, прямо сейчас, навскидку, я скажу тебе несколько применений вашего детища, которые они найдут в первую очередь? Не хочешь? Это правильно, это я одобряю. Чудес не бывает, мой благородный друг, но если чудо все-таки произойдет, если допустят к применению по прямому назначению, то угадай, что будет? Правильно: полмиллиона за сеанс вроде тех, которых мы провели только что тридцать один... Но ты прав, хуже не будет. Оставим, пожалуй... Нет, ты погляди, - у меня ни единого шрама не осталось... И ни единой родинки.