Аннотация: Насчет бифуркации: "в общем" момент "Архетипа". В чисто военном плане,пожалуй, история с "Демьянским котлом", всерьез - другое течение операции "Марс". Оно, в свою очередь сделало возможным эффект от "Южного Марша".
Часть вторая. Весна-лето: модели сезона 43 года.
Разумеется, это не будет отражено в рапорте. На этот раз. Но вы должны знать, герр генерал, что я крайне разочарован. Если вы это забыли, то позвольте напомнить вам, что главная ваша задача - воздействие на войска противника во-первых и противодействие его бомбардировщикам во-вторых. И, если этого не сделано, мне, по большому счету, плевать сколько побед у того или иного аса! Мои позиции не должны бомбить! Мои войска не должны штурмовать! И если вы не можете добиться этого прежними методами, которые вы так энергично отстаиваете, перейдите к другим! Какая может быть свободная охота, когда на головы войск падают бомбы? Это равносильно тому, что я, вместо того, чтобы руководить сражением, взял бы снайперскую винтовку и отправился стрелять "иванов" для развлечения!
Господин генерал-полковник! Сбитый за линией фронта русский уже никого не разбомбит! Это же очевидно! Для того, чтобы защитить свои войска от авиации противника, нужно просто как можно больше сбивать его самолетов. Неважно - где, неважно - в каких условиях, лишь бы как можно больше. Это же элементарно!
Боюсь, что только для специалистов. Солдаты на позициях вчера думали по-другому. Все, как один утверждают, что русские клали бомбы на выбор, без помех. И что ваших экспертов как-то не было видно. Очевидно, - прямой бой для них слишком груб и примитивен. Хотите проще? Извольте. По-моему они попросту боятся атаковать, если не удается сделать этого исподтишка, без всякого риска для себя. И предпочитают в таких случаях ничего не делать даже тогда, когда их вмешательство необходимо. Чтоб сохранить свои драгоценные жизни специалистов. А поэтому вшивые русские недоучки, которых они так презирают, делают, что хотят.
Разумеется, это было не так, и это было несправедливо, но, по правде говоря, Эвалд фон Клейст имел достаточные основания для того, чтобы сделать ему столь суровый выговор. На самом деле имела место элементарная недооценка вчерашнего русского удара. Никто не ожидал увидеть в небе несколько сотен русских бомбардировщиков. Картина была такая, что захватывало дух. Здесь, на Восточном фронте никто никогда не видел ничего подобного. Тут не было буквально ничего от пресловутого "внезапного удара": классическое, по всем правилам проведенное воздушное наступление. Незаметно, крадучись над самой землей, попытались прошмыгнуть только штурмовики, задачей которых являлась борьба с зенитками, и сопровождающие их немногочисленные истребители.
Зато бомбардировщики с плотным истребительным прикрытием даже и не пробовали скрываться. Шли в четком строю, на хорошей высоте и в количестве, достаточном для того, чтобы их крылья застлали небо. Как и обычно, зенитная артиллерия пострадала от штурмовиков умеренно, но вот для борьбы с таким количеством "петляковых" ее оказалось явно недостаточно. Просто-напросто мало. Они поочередно, не проявляя особого умения, пикировали на батареи. По большей части пикирование проводилось достаточно неуклюже, хромала координация в заходах, отмечалось несколько столкновений пикировщиков между собой на протяжении одного дня. Но кое-кто все-таки попадал, а два раза самолеты врезались в батареи, не то - сбитые, не то - попросту не сумев выйти из пике. В общем же потери зенитчиков оказались неожиданно тяжелыми и трудно поправимыми.
Примерно то же самое можно сказать и об истребителях люфтваффе. В этот день их оказалось достаточно, чтобы остановить обычные три-четыре "девятки" с сопровождением, но ничтожно мало для борьбы с таким. Это уместнее всего сравнить с пограничниками, которые в один прекрасный день столкнулись с полномасштабным вторжением: можно только погибнуть, нанеся противнику урон, - вроде бы даже и значительный, - но который, тем не менее, будет практически неощутим и незаметен для прущих в атаку милионных полчищ. Добычи оказалось слишком много. Слишком большой риск сгинуть, не добившись буквально ничего. Мало этого: как выяснилось потом, истребители русских эшелонировались по высоте, а позади и выше основного строя двигались как бы ни лучшие пилоты русских для того, чтобы ударить в спину немецким пилотам, когда те ввяжутся в свалку. С точки зрения здравого смысла решение, - сбить, кого получится, не ввязываясь в маневренный бой при соотношении восемь к одному, следовало признать совершенно правильным, но для солдат, на которых пикировала визжащая смерть и сыпались бомбы, такого рода осторожность люфтваффе выглядела обыкновеннейшей трусостью. И по результатам своим была ничем не лучше. Генерал-лейтенант Кортен аж зажмурился от нестерпимого позора этой мысли. С точки зрения тех, на кого падают бомбы, сбережение сил люфтваффе такой ценой обозначает, что силы эти беречь и незачем ввиду их полной бесполезности.
Разумеется, повторение вчерашнего было совершенно невозможным, неприемлемым. Но, тем не менее, фон Клейст, сам того не подозревая, только что фактически обрек 1-й авиакорпус на уничтожение. Неуклонно выполнять свой долг в таких условиях обозначало принимать бой там и тогда, где и когда этого хотят русские. Больше не получится брать жизни врага даром, воровать победу. Теперь за нее придется платить ту или иную цену. При том численном превосходстве, которое имел враг, задача решения не имела. Действуя большими массами, русские рано или поздно выиграют сражение.
Как это бывало и прежде, продержавшись некоторое время на одном уровне производства, 63-й, как бы перевалив через очередной барьер, рывком перешел на следующий уровень. Молодая поросль делала в основном комплекты и отдельные нормали для иных авиационных производств. Поэтому с конца февраля на фронт потоком пошли уже штурмовики и бомбардировщики новых серий. Без единой деревянной детали. С планером, ставшим на треть легче при ку-уда большей прочности. С бензобаками, снабженными комплексной системой защиты, что предусматривала особую прочность стенки, "шариковую" герметизацию пробоин и самозаклеивание клеевой "пробкой". С узлами, построенными по принципу "пассивной смазки": такой двигатель даже с полностью вытекшим маслом заклинивало в среднем аж на пять минут позже. С рацией, которая практически никогда не барахлила, "доставала" на вдвое большее расстояние и очень удобно управлялась прямо с ручки управления или штурвала. Еще значительно улучшилась защита экипажа. Что же касается "Ил - 2", то штурмовик, машина и без того надежная и прочная, начиная с этого времени обрел прямо-таки устрашающую живучесть, выдерживая полудюймовые пули и даже двухсантиметровые снаряды с двухсот метров. Легкость, "вылизанная" обшивка и качественный двигатель как-то сами собой дали по пятьдесят - шестьдесят километров в час дополнительно и совсем, совсем другую дальность. Все это потоком пошло преимущественно на Южный фронт, и училища не поспевали готовить новых пилотов, штурманов, стрелков-радистов. Тем не менее "скороспелых" недоучек теперь находилось, кому "обкатать" и исподволь приучить к реальной боевой работе.
К концу января в составе двух воздушных армий Северо-Кавказского фронта сосредоточились такие силы штурмовой и бомбардировочной авиации, что действовать по-прежнему стало неприлично, да и попросту невозможно. Теперь каждый раз, когда только позволяла погода, русские неукоснительно посылали в бой армаду бомбардировщиков с истребительным прикрытием, построенным в несколько эшелонов. Пытаясь отбить воздушный налет, немецкие истребители поначалу теряли не так уж много самолетов и летчиков, зато довольно много машин возвращались из этих тяжелейших, изматывающих боев с повреждениями. Русские не блистали особым мастерством пилотажа, оказывались склонны к стереотипным действиям, довольно легко попадались на изощренные уловки асов из эскадрильи "Удет", но отличались дисциплиной, дрались упорно, друг друга выручали до последнего и атаковали дружно, наваливаясь на одного врага втроем-вчетвером. В стиле основной массы пилотов отчетливо просматривалась этакая старательность, характерная для прилично выдрессированных новичков, но, в общем, дать себе трепку они не позволяли. Вообще сбивать этих русских оказалось неожиданно трудно. И бомбардировщики они, в общем, ухитрялись защитить. У них это называлось "выполнить боевую задачу". Они и выполняли. Поэтому бомбовый груз почти в полном объеме валился на голову стиснутых в предгорьях немецких войск, а выкрашенные в черный цвет штурмовики буквально "ходили по головам", выметая из траншей все живое, выбивали артиллерию, жгли грузовики и танки. Чтобы остановить их, приходилось рисковать, кружиться на виражах и карабкаться на крутые вертикали наперегонки с легкими, как кленовые летучки, зыбкими истребителями русских. Атаковать идущие в плотном строю бомбардировщики, подставляясь под огонь бортстрелков и привозя на аэродром дыры. Но это полбеды. Старательные, но лишенные фантазии подмастерья, трудно сбиваемые, но, при этом, почти не сбивающие, оказались только одним номером программы. Вторым явились сравнительно немногочисленные бойцы несколько другого сорта. Те, что ждали, когда немцы окажутся втянуты в бой, - и непременно дожидались, потому что для того, чтобы заставить армаду бомбардировщиков повернуть, надо было стараться изо всех сил, буквально выкладываясь и забывая об осторожности, - а потом стремительно пикировали на них с высоты. Промахнувшись - не настаивали, легко выходя из боя. Потом пробовали снова. Так погибло несколько очень хороших пилотов, но все-таки не из числа "экспертов": те, парадоксальным образом, редко оказывались сбиты русскими асами, но погибали достаточно нелепо и случайно. Так, в одном из самых первых боев от огня с "Пе-2" погиб сам Хельмут Кюле. Это было большой бедой, хотя, конечно, - смотря на чей взгляд. Вообще же "пешки" последних серий оказались неожиданно грозным соперником для истребителя не только в строю, но и в одиночку.
Отыскав свою методу, позволившую, наконец, использовать численное превосходство, русские гнули эту линию с кабаньим упорством, не позволяя себе всерьез отвлечься на что-то другое. Допустимы были варианты. На новые методы противодействия в области тактики нужно искать надлежащий ответ, и его находили. Главное оставалось неизменным. На Востоке это называют "до" или "дао". Обычный перевод этого слова, - "путь", - передает смысл понятия только приблизительно. Им надо проникнуться. Считается, что тот, кто обрел свой Путь, приобретает тем самым необычайные, немыслимые для самого себя прежнего силу и неуязвимость. Это, надо сказать, довольно близко к истине, хотя тоже должно восприниматься несколько по-особому, на восточный манер.
Поэтому потери люфтваффе росли. Среди менее опытных летчиков убыль начала становиться критической. Когда же погибала одна из ключевых фигур, боеспособность истребительных групп падала как бы скачком. А еще - появились пугающие признаки растущего утомления лучших пилотов-истребителей. Опытнейший Иоханн Гляйснер, имевший на счету тридцать семь побед, разбился при посадке в исключительно странной "манере": создавалось впечатление, что в этот момент он как бы спал с открытыми глазами, не воспринимая окружающего. Силы русских же, казалось, только возростали. В круговерти боев их становилось все больше, а драка с теми, кто еще месяц тому назад был разве что старательным "кнехтом", превращалась в дело небезопасное и таящее сюрпризы. И буквально во всем, в любых действиях нынешних командиров чувствовалась холодная решимость - сломать. Во что бы то ни стало и любой ценой.
Жутким сюрпризом оказались нечастые, но исключительно эффективные ночные бомбежки аэродромов. На аэродроме в Анапе, попавшем под такой удар, уничтоженными и выведенными из строя оказались более семидесяти процентов истребителей. Больше всего пугало то, что вовсе непонятным осталось: а кто бомбил-то? Ни радары, ни акустические пункты не обнаружили в окрестностях летного поля ничего подозрительного, - до той самой минуты, когда на аэродром обрушился жестокий и точно нацеленный бомбовый удар.
Больше всего это напоминало боксерский поединок, с противником, может быть, менее умелым, но обладающим чудовищной силой и железной выносливостью. После того, как он почуял едва еще заметную, но явную слабину противника. Он непременно постарается еще больше взвинтить и без того убийственный темп, его корявые удары все чаще будут достигать цели, пока один из них не вышибет из противника дух.
В данном случае, если от возвышенных метафор перейти к грубой прозе, это вполне могло случится не далее, как через три-четыре месяца. Во время предстоящей летней компании.
Скажите... Аверрел, может быть, хотя бы вы объясните мне, что творится в России? Только, если можно, подоходчивее, потому что я окончательно перестал что-нибудь понимать. Я бы сказал, что кто-то постановил считать всю прежнюю войну не имевшей места и начал партию заново, если б не был совершенно уверен, что так не бывает. Это очень плохо, господин государственный секретарь. Если чего-то не понимает президент США, это не просто его личная глупость. Это угроза национальной безопасности. Поэтому я жду от вас не доклада. Я жду одной фразы, если хотите, - афоризма, в котором, тем не менее, отражалась бы суть происходящего.
Гарриман ответствовал с лицом настолько серьезным, что на секунду могло показаться, что и правда:
Русские, обдумав сложившуюся ситуацию на трезвую голову, постановили для самих себя впредь нацистов считать не охотниками, а только и исключительно только добычей. Пусть очень опасной, но и не более того. Таким же образом поступают пигмеи перед охотой на слонов. Очевидцы утверждают, что в таких случаях у слона просто нет шансов.
Правда? - Президент улыбнулся весело и необыкновенно симпатично. - Это не анекдот, нет? Не знал. Признаюсь, это я виноват и вы буквально выполнили мою просьбу. Как всегда блестяще. Вы убедили меня, что небольшое количество подробностей все-таки желательно. Главное, чтобы их было не так много, чтобы в них утонуть.
Да. господин президент. Я сегодня же свяжусь с Гопкинсом. Приложу все усилия, чтобы он в точности понял, что именно от него требуется.
Сделайте это. Я не сомневаюсь, что Гарри сделает именно то, что нужно... А до этого - ничего? Никаких существенных фактов?
Практически ничего. Лемей утверждает, что видел в России совершенно новый стратегический бомбардировщик.
Вот как? - Проговорил президент даже вроде бы лениво, никак не показав своей заинтересованности. - Ну, если Кертис говорит, что бомбардировщик, то, значит, бомбардировщик. И какое впечатление?
Несколько архаичная с виду машина с вовсе не архаичными данными. По его словам, многое выглядит так, будто конструировалось на другой планете, а не на той, на которой находятся США. Облик вызывает и неприязнь, и опаску. Как он образно выразился: "У меня шерсть поднялась на загривке...". Как - кому, но лично я - понял. Вообще, надо признать, у сукиного сына очень неплохо подвешен язык: он неизменно умудряется передать то, что хотел, даже если это какие-то нюансы.
Несомненно. А еще он весьма толковый командир. И прямо талантливый тактик. И многообещающий стратег воздушной войны. Кроме того, у него прекрасное взаимопонимание с подчиненными, а приказы его выполняются не то, что беспрекословно, а с охотой и чуть ли только не с восторгом. У него вообще только один недостаток.
Да. Он форменный псих. Кое в каких отношениях, пожалуй, будет даже похуже Паттона. Он весьма полезен, пока идет война, но когда она кончится... Ему может захотеться еще.
Проблемы такого рода бывают всегда. Хуже то, что они могут возникнуть после меня.
Было бы для всех лучше, если бы подобные деятели погибали смертью храбрых где-нибудь за день до победы.
Аверрел... Существует уровень цинизма, вполне естественный и даже уместный в мирное время. Во время войны дело обстоит несколько по-другому.
Простите, господин президент.
Кроме бомбардировщика - ничего?
Практически ничего. Разве что так называемый "обратный ленд-лиз". Точнее, - отдельные его позиции. Электромоторы малой мощности, несколько типов. Вдруг оказалось, что они как нельзя лучше подходят для механизации наших стратегических бомбардировщиков. Клеи, которыми можно склеить Манхэттонский мост. Фильтры с очень необычными, откровенно говоря, - уникальными, - свойствами. Самое, пожалуй, главное, - жидкостные батареи очень большой мощности. Говорят, их заправляют, как обычный бензобак, а потом спокойно получают много-много электричества. Локвуд настаивает, чтобы мы заказали такие же, только большие: говорит, что это может вдвое повысить эффективность подводных лодок... А вот самое, пожалуй, неожиданное, - радиодетали. Небьющиеся радиолампы и конденсаторы особой надежности. Все, как один, отмечают исключительно высокий уровень исполнения. Очень говорят, симпатичные штучки. Рука сама так и норовит незаметно сунуть в карман...
Сам - видел?
Не пришлось.
Так посмотри. И, - знаешь, что? Покажи мне. С детства питаю некоторое пристрастие именно к мелким игрушкам. У меня в детстве были два паровоза длиной в дюйм, так у них даже колеса крутились. Вот поверишь ли, - я играл ими несколько лет...
Прототип VII : образца 42 года.
А чего же здесь такого неожиданного? - Удивился Берович. - Самая ожидаемая реакция. Странно было бы, не сделай они чего-то подобного.
И это все, что ты скажешь?
Хозяин - в курсе?
И это все, что ты скажешь?
Прежде всего я выясняю первоочередные обстоятельства. От того, что думает по этому поводу Хозяин, зависит все. Значит ли что-нибудь это сообщение, или не значит ничего вообще. "Не значит" - это когда, вне зависимости от смысла сообщения, оно никак не повлияет на наши дальнейшие действия.
Хорошо, я спрошу по-другому: какой вариант выгоден именно нам?
Могла бы не спрашивать. С чисто шкурных позиций для нас тем лучше, чем более сложные технические проблемы встанут перед властями. А лучший, если не единственный способ озадачить их всерьез, это отставание от внешнего врага, - или конкурента, - в перспективной военной технологии. Отставание может быть и мнимым, не важно. Когда это выяснится, будет у нас, но будет и "у них". Кто бы они ни были. Хоть что-то. Самое смешное то, что, чем лучше для нас, тем лучше для страны. И для властей. Такой вот пердюмонокль. Заботясь о своей шкуре, мы способствуем прогрессу в СССР. Я бы посмеялся, если б было - чем...
А настоящей причиной этого знаменательного разговора было то, что в командовании вермахта отыскались-таки люди несколько менее высокомерные и более, что ли, чуткие. Которые дали себе труд обратить внимание на легкие непонятки под Демьянском. По итогом негласного и осторожного следствия началась столь же осторожная и негромкая паника. Эффективное, осмысленное и последовательное применение авиации русскими, - бывшее вполне-вполне на уровне люфтваффе! - будучи широко распространено, означало, фактически, катастрофу. В этой ситуации, в качестве действия на опережение, было принято решение предельно форсировать работы по турбореактивной авиации. Несколько забегая вперед, добавим, что с началом осуществления плана "Блау", когда (и пока) он имел даже больший успех, чем рассчитывали, накал работ несколько снизился. Даже немцам не чуждо ничто человеческое. В данном случае разведка сработала достаточно эффективно, и об успехах немецких конструкторов стало известно в Москве.
Ваше мнение, товарищ Берович, - какое влияние эти разработки могут оказать на ход войны?
Саня ни на секунду не сомневался, что товарищ Сталин хорошо подготовился к этому разговору. И не его первого спрашивает о реактивном двигателе. И уже нашел тех, кто с абсолютным знанием вопроса объяснил ему: дальнейшего увеличения скорости от винтовой тяги и поршневых моторов ждать нельзя. А вот теперь, к третьему или четвертому по счету, он обратился к нему. К производственнику, особливо интересующемуся, как количество, качество и соотношение поступающих в войска технических средств войны влияет на ход боевых действий. Сложно, но именно так охарактеризовал бы Саню вождь в качестве источника информации, если бы дал себе труд выразить это словами.
У меня нет простого и однозначного ответа на данный вопрос, товарищ Сталин. Только анализ вариантов и возможных последствий.
Слушаю. У нас около... восьми минут до Совета.
Традиционно считается, что экстренная разработка принципиально новой техники в разгар войны дело вынужденное, рискованное и являет собой плохой признак. Вроде того, что именно таким образом цепляется за соломинку государство. Не секрет, что революционные конструкции на первых порах бывают особенно капризны, неудобны, опасны, ненадежны и очень, очень дороги. Тем более это относится к технике, основаной на совершенно новых принципах.
Беда в том, что кое-когда это все-таки удается. В данном случае положение усугубляется тем, что немцы начали работать над такой машиной не позже 38-го. Последние успехи наших войск на фронте могли напугать немцев так, что они до предела форсируют работы по теме турбореактивного двигателя и соответствующего ему планера. Учитывая их умение работать, они могут получить что-то вполне работоспособное к концу следующего года. Так что базовый вариант, это запуск в крупную серию машин, обладающих отдельными выдающимися параметрами, но с многочисленными недостатками и весьма мало надежных. Разумеется, это обстоятельство не делает положение менее серьезным. Потому что мы-то, мы - ничего не сможем противопоставить. Только перетерпеть, покуда будем их доламывать.
Это если ми им пазволим, - зловеще проговорил вождь, - а ми постараемся нэ позволить.
Думаю, это - вполне в наших силах, особенно если сознательно принять дополнительные меры. Куда более серьезно другое. Союзники. Надо быть честными перед собой: им-таки удалось загрести жар нашими руками. - Сталин бросил на него мимолетный, страшный взгляд, но тот, как броней, прикрылся полуопущенными веками. - Когда мы сломаем немцев, то останемся с нашей разрушенной экономической базой в одиночку - против двух самых мощных экономик, не затронутых войной, и против двух самых мощных военных машин в мире. Уж они-то сделают реактивные машины в два счета. Хотя бы для того, чтобы иметь аргументы к тому моменту, когда придется делить Европу. Они заставили нас оплачивать будущую победу по наивысшей ставке, - ну, а наша игра состоит в том, чтобы мы, за нашу непомерную цену, получили надлежащий товар в полном объеме. По возможности, - все. Чтобы они весь свой оставшийся век проклинали себя за собственную хитро... Собственное излишнее хитроумие. Тут уж нам понадобятся все аргументы. Каждый солдат, каждый умелый мастер, каждая разработка, каждое удачное организационное решение. Последнее, в конце концов, вообще важнее всего...
Таким образом, ваше предложение...
Так точно. Без надрыва, но четко, в правильном порядке, и не теряя ни секунды.
Харашё. А каково ваще мнение по работам Вернера фон Брауна?
Откровенно? Наплевать и забыть на ближайшую перспективу. Практический интерес представляют собой только системы управления, а в остальном... Мы определили конфигурацию шашек, позволяющих доставить две тонны груза на расстояние восьмисот-девятисот километров. Выбросить груз за пределы атмосферы. Похоже, расстояния свыше тысячи километров также являются вполне реальными. А еще мы только что испытали первые образцы так называемого "предельного твердого топлива", оно эффективнее того, что мы используем теперь, процентов на сорок, но при этом дороже в пять раз...
А точность?
На восемьсот километров? - Берович улыбнулся страшной улыбкой. - Не пробовали. Тут сам по себе запуск должен быть очень веселым мероприятием. Достаточно... Достаточно грандиозной картиной. Прикажите - проверим. А по расчетам должны попасть в круг диаметром в десять километров. То есть в Садовое Кольцо попадем, а в Кремль - уже под большим вопросом.
Сравнение вышло, мягко говоря, сомнительного свойства, но, в данном случае, товарищ Сталин счел возможным понять его правильно: молодой товарищ ничего такого даже не мыслит, а просто хочет образно и наглядно объяснить.
Испытания праведите. Подумайте, что там можно сделать с управлением. И начинайте, начинайте с реактивным самолетом.
С людьми - как?
Я думаю, ви доказали свою способность перевоспитывать оступившихся. Так что вопрос по персоналиям будем решать... Хэ... Товарищ Берович, у вас не коллектив, а какая-то коллекция врагов народа... всэх мастей и сортов. Если так пойдет дальше, управление лагерей придется закрывать за отсутствием заключенных. Получается сплошное нарушение революционной законности. Суд назначил им наказание, - а они жируют в хозяйстве доброго товарища Беровича, как у Христа за пазухой...
Он говорил все это добродушным, вроде бы как шутливым голосом, но при этом отлично знал, что смысл его речей даже слишком легко истолковать и так, и этак. Когда он шутил в таком стиле, собеседникам, как правило, было не слишком весело. И они, если и смеялись, то не вполне непринужденно. Дело в том, что смеяться, - равно как и не смеяться, - было несколько рискованным занятием, поскольку казалось затруднительно предсказать, как шутник отнесется к смеху. Тем неожиданнее оказался совершенно искренний, веселый смех Беровича. Если б у кого-то возникла охота вслушиваться в оттенки, он, возможно, уловил бы нечто, не то - горечь, не то - усталость, но, во всяком случае, никакой натуги.
Как вы сказали, - проговорил он, чуть-чуть отсмеявшись и стирая слезу в уголке глаза, - добрый Берович? У Христа за пазухой? Если с сортами еще бывает по-разному, то, - как вы сказали, - с мастями вообще существует только один вариант. Сейчас еще туда-сюда, а поначалу у меня, к примеру, на Пьяных Баках больше трех месяцев не жили. Яковлев для смеха подсчитал, что потери больше, чем при фронтовой операции. Двадцать процентов в месяц только безвозвратных.
А пачему - Пьяные?
Что? А, да, - поначалу еще даже и не Пьяные, - это так у нас назвали производство метилового спирта. Мы на это дело ставили побродяжек, теребень пропойную, уголовников мелких... Ну они и того, - слепли и мерли, надышавшись. Две-три недели, - и амба. Даже и таких не хватало. Потом-то нам Саблер, умный еврей, подсказал, что противоядие есть самое простое, - спирт обыкновенный. Как он его назвал: "спиритус вини". Ругался страшно. Стали заботиться о том, чтоб они постоянно были слегка под градусом. Хорошо помогло. Даже желающие появились из блатных. Теперь-то куда! Охрана труда! Вытяжки, фильтры, химическая отсечка, дожигание на выходе из вытяжек, - но все равно на год редко кого хватает. А враги народа - те попросту мрут, по-божески. Чертит-чертит, потом раз лбом в кульман, - и готов. Другие, которые с туберкулезом, тоже тихо отходят, мирно. Работают до последнего, как слягут, - так больше дня-двух не тянут. Следить приходится: так и норовят загнать себя насмерть, вредители...
Вислуживаются. Думают, - саветская власть их прастит за их лицемерное усэрдие. Раньше надо было работать. Нэ за страх. За совесть. А нынешним стараниям грош цена.
А мы и не ценим усердие. Только результат. "Делай или умри" - знаете? Так вот за последним у нас дело не станет. Тем, кто не может, мы подыскиваем... более подходящие места.
На Пьяных Баках?
В том числе. Есть и другие варианты. Только - знаете? Я недавно понял, что не все так просто. Один у нас был такой. Химик. Из бывших. Как раз над твердым топливом и работал. "Я, - говорит, - эту самую халтуру, которую вы выдумали, почитаю хуже воровства. Плохо работать, значит, душу продавать дьяволу. Для меня позор, если с вашими недоучками и сравнивать-то будут". А что про советскую власть говорил! А про партию! Особенно на одного грузина почему-то взъелся, житья не давал. Потом жаба его какая-то грудная задушила. Перед смертью все дела тому грузину передал, а потом меня позвал. "Ну, Александр Иванович, - первый раз в жизни по имени-отчеству назвал, - жить с тобой было плохо, но работать можно. Вполне. А помирать, оказывается, так просто хорошо. Помру, так ты тезку, тезку своего, Сандро слушай. Талантливая сволочь". Матерый же вражина! А разве скажешь, что выслуживался?
Сталин, не меняя выражения лица, бросил на него подозрительный взгляд. Гос-споди... А ведь он все это - ВСЕРЬЕЗ!!!
А вот еще некоторые говорят, что на волю не очень-то: работа та же, зато никаких собраний с заседаниями, никакой политинформации. "Я, - говорит, - пока работаю, так, по крайней мере, хоть про все про это не помню. Вон на лесоповале, хоть как устанешь, нипочем не получалось..."
Про что, - про это?
Жена, сын. Взрослый, студент был. Как его разоблачили, так и семья куда-то сгинула, семь лет ни слуху, ни духу.
Самым, что ни на есть, легкомысленным тоном, как так и надо, о вещах естественных и обыденных. Человек, который привык жить на краю, и попросту не знает никакой другой жизни.
Товарищ Сталин, - напомнил Берович, - Совет.
Ми извинимся перед товарищами. Скажем, чьто говорили толко по дэлу. Кого вы видите в качестве основного разработчика?
Вы удивитесь. Совсем еще молодой человек. Был практически чистым теоретиком, для себя возился с концепцией двигателя, а потом взял, - да и разработал нам о-отличнейший турбокомпрессор. Лет десять ни у кого толком не получалось, ни у нас, ни там, а он сделал. У него будет столько подручных, сколько надо, и, при этом, такие, что я почти не сомневаюсь: дело пойдет быстро. Очень быстро.
А турбонаддув - уже сдэлали? И какая высота?
Тринадцать - семьсот - сколько угодно. Даже дальность увеличивается. Четырнадцать - пятьсот - тоже без особых затруднений. Пока ни одного отказа. Правда, конструкцию планера тоже пришлось видоизменить. Рули, механизация крыла, то да се...
Мне представление. Надо молодого товарища паащрить.
Несколько позже описываемых событий зимы, в марте, исподволь, постепенно, начались уже систематические бомбардировки нефтепромыслов в Румынии. Не особенно грандиозные, но существенные и, главное, какие-то непонятные. Ночью буквально на все объекты, связанные с нефтепереработкой, с очень приличной точностью валились немногочисленные бомбы колоссальной разрушительной силы. Со временем бомбардировки начали усиливаться и повторялись теперь практически каждую ночь. Пожары на нефтепромыслах теперь бушевали постоянно, до конца не гасли, их попросту не успевали тушить. Наступление же какого-то нового этапа почувствовали сразу все: среди бела дня в небе над промыслами появился, начал описывать бесконечные, размашистые, шириной в десятки километров круги одиночный самолет. Незваный гость кружил на громадной высоте, до которой не доставала ни одна зенитка, ни один истребитель. Тем более, что и зениткам, и аэродромам тоже уделялось неусыпное внимание. Время от времени на смену одному разведчику приходил другой, и все повторялось снова. К маю месяцу прииски, перегонные заводы, наливные терминалы, товарные станции и просто вокзалы бомбили пять-шесть раз в неделю, сбрасывая по сто-двести тонн бомб за раз. Кроме того, к немногочисленным точным фугаскам добавились сотни небольших бомб с горючим студнем: эти падали, мягко говоря, без особой точности. Иной раз налетчики умудрялись положить мимо практически все зажигательные бомбы, но попадали все-таки гораздо чаще. Да и от промахов было если и легче, то не намного: что-нибудь, пусть не то, что нужно, они непременно поджигали. Сама местность вокруг Плоешти и подобных объектов медленно, но неуклонно превращалась в форменную пустыню. В жуткий, черный ландшафт с редкими, неопознаваемыми руинами и без признаков жизни. Кубический нитрид бора, плотное плетение из кварцевой и корундовой нити, полимерный углерод, карбид вольфрама и тому подобные материалы волшебным образом претворились в виртуозно сделанные детали и позволили Архипу Люльке сделать очень компактный турбокомпрессор очень простой конструкции, и при этом надежный, как колодезный журавель. В свою очередь, его использование в двигателях "Т - 10" делало бомбометание с предельных высот практически безнаказанным убийством.
А идею с напалмом - да, позаимствовали у союзников: тетя Суламифь у Якова Израилевича оказалась на редкость информированной старушкой. Правда, до руководства 63-го была донесена только голая идея, но этого оказалось более, чем достаточно. Саблер и Берович, уяснив информацию, минуты две молча глядели друг на друга, а потом совершенно одновременно начали орать, обвиняя друг друга и самих себя в идиотизме. Потом выяснилось, что они выбрали другое вещество в качестве загустителя (отходы производства нового сорта органического стекла), но получилось, в общем, не хуже. Красивую южную страну затянула сплошная пелена черного дыма, порой даже неба не было видно.
Спустя месяц-полтора производство горючего в Румынии начало неуклонно падать. Потом сокращение производства стало критическим: помимо разрушений некому стало производить. Некому - ремонтировать. Некому - тушить пожары. Негде жить работникам. Не на чем возить их на работу. И неуклонно, как неуклонно накапливается угар на дне Собачей пещеры, в душах людей накапливалось безнадежное, глухое отчаяние. Оказалось, что постоянно висящий над головой, всевидящий разведчик, которого нечем сбить, деморализует не хуже артобстрела. Причем не только солдат, но и, что уже интереснее, генералов. Сей вопиющий факт дошел до фюрера германского народа и, мягко говоря, вывел его из себя. Откровенно говоря, он пришел в бешенство и приказал - сбить во что бы то ни стало. Попытка боевого применения скороспелой зенитной ракеты, управляемой и о четырех ступенях, привела к чудовищному конфузу: конструкция сломалась во время старта, чуть не погубив расчет.
Нужно, Архип Иванович. Не можно, а нужно.
Но я не знаю... У меня просто нет опыта создания... реальных двигателей. "ТР - 1" - это ж не двигатель, это так, баловство. Чтоб понять, - над чем, собственно придется работать?
А у кого он, опыт этот, есть? Только у немцев. Но их, сами понимаете, не пригласишь. Так что у вас, как ни крути, опыт самый большой. С турбокомпрессором у вас неплохо получилось.
Сравнили! Тут задача, как минимум, в сто раз более сложная!
У других и этого нет. Кроме того, - у вас есть хороший опыт работы с нашим коллективом, налаженные личные контакты. И вообще ваша кандидатура утверждена на самом высоком уровне.
Когда нужен двигатель?
Бессмысленный вопрос, потому что мы не знаем, когда будет уже поздно. Не исключено, что уже поздно. Могу только сказать, что обычный для нашего завода цикл по двигателю, - от техзадания и до производства доведенных двигателей, - занимает семь месяцев.
Это невозможно!
Я с вами совершенно согласен. Более того...
В лучших фирмах мира - несколько лет, минимум! Плюс еще полгода-год на доводку и лечение "детских болезней"! Одного серийного мотора достаточно для того, чтобы считать карьеру конструктора вполне успешной!
Более того, - дождавшись, когда инженер выплеснет эмоции, терпеливо, все в той же интонации продолжил Берович, - все согласны. И эксперты, и практики. Все в один голос утверждают: невозможно! И ведь правы, - действительно невозможно. Вот только приходится. Переселяйтесь на завод. Положение, к сожалению, казарменное, но оно у нас у всех такое вот уже... Не помню точно, сколько времени, но кажется, что всегда. Мы можем позаботиться только о том, чтобы это была благоустроенная казарма. Рекомендую сразу проектировать целую серию двигателей разной мощности и в разных вариантах. Если сочтете нужным. С Владимиром Яковлевичем не цапайтесь, человек тяжелый и ревнивый. Нейтрализовать, скорее всего, удастся, но помощи не дождетесь. Это нереально. В расчетчики дам самого Яковлева... Что? Нет, не того, а Владимира Васильевича. Особый человек, весь мир видит в цифрах... впрочем сами увидите. Двух чертежниц экстра-класса, с механическими кульманами, Лиду и Риту, этих вообще от сердца отрываю... Детали, если не возражаете, буду делать сам. Хотя, по правде говоря, нынче от этого "сам" осталось одно название... Но в конфигурациях, выборках, пустотах, поверхностях, - ради бога, - не стесняйтесь. Заказывайте сразу несколько вариантов, если сомнения.
Да я, в общем, в курсе.
На одну десятую, в лучшем случае. Мы не демонстрируем всего того, что можем, без истинной необходимости. Помните Конька-Горбунка? "Это служба - так уж служба...". От всех нас потребует всего. И последнее: девки. Поосторожнее. Они, конечно, заморенные работой и недосыпом, но все-таки безнадежно молодые, со всякими мечтаниями, так что даже это не очень-то помогает. Будут приставать. Не поставите себя, как надо, так надолго вас не хватит. Это никакие не шутки. Нравы тут простые до предела. По-настоящему до предела. Тут и любой-то мужчина привлекает самое пристальное внимание, а уж свежий... - Берович махнул рукой, - вообще повод для смуты. Как пресловутая "баба на корабле", только хуже, потому как, во-первых, - тут, почитай, одни только бабы, а во-вторых корабль у нас уж больно большой.
Но Люлька, похоже, не вслушивался в его болтовню. Он глядел куда-то мимо и сквозь Беровича, сквозь стены кабинета и сквозь весь бесконечный муравейник 63-го вообще. Сане этот взгляд был очень даже знаком.
Так любые детали, - проговорил он вкрадчиво, - товарищ Берович?
Уж можете мне поверить. Все, что не противоречит законам природы, и кое-что из того, что таким законам противоречит.
Ну глядите, - со скрытой угрозой покрутил головой конструктор, - никто вас за язык не тянул...
Пожалуй, - это самый правильный подход. В наших условиях. К сожалению. И еще: не стесняйтесь вы заказывать автоматику. Любую, какая понадобится, не бойтесь усложнить, если это пойдет двигателю на пользу. Мы оперативно рассмотрим, что-то не сможем вообще, что-то сможем сразу. А что-то разработаем. Мы очень постараемся.
А еще он дал себе слово приглядеть за организацией разработки. Идеи этого человека, умеющего сопрягать потоки тепла, веса и объемы, температурные деформации и напряжения, возникающие в деталях, - в конструкцию, должны воплощаться в плоть без искажений и задержек, мгновенно, как по волшебству. И не так уж важно, сколько джиннов и ифритов при этом ткнутся лбом в кульман. Сколько средних лет духов от снабжения схватится за сердце и угодит в лазарет с концами. У скольких фей на закладке от запредельной усталости пропадут месячные. Не важно, в конце концов, если Саня Берович еще раз свалится в обморок или заснет на заседании Совета Обороны. В присутствии вождя, с размаху грохнув лбом о твердь правительственного стола и даже при этом не проснувшись. Заседание проистекало, как положено, в четвертом часу ночи, а он, наоборот, наконуне встал в пять, как это делал обычно. А потом, прийдя в себя, все никак не мог понять: и как это он умудрился проснуться раньше, чем лег? Потом, помнится, еще начал себя поправлять и запутался окончательно. А еще, чтобы поддержать надлежащий энтузиазм, кого-нибудь из недостаточно расторопных придется сдать. В той или иной мере. Очень может быть. Хотя может хватить и прежнего запаса. Но это - лирика. Пока надлежит соединить, наконец, воедино все ранее найденные решения по организации разработки. Она должна стать совершенной. Нет, не так, - совершенством. Если уж так получилось, то войной надо воспользоваться для того, чтобы конец ее встретить преимущественно на реактивных машинах, причем доведенных, доступных для пилотирования пилотами средней квалификации.
Если все пойдет, как надлежит, то после войны 63-й, - а куда денешься? - будет выпускать, преимущественно, производственное оборудование, технологическую оснастку, и регуляторы, автоматику для производственных нужд. Мы станем чем-то вроде завода заводов, это неизбежно. Так будет помимо желания нас или кого угодно другого. Не хотелось бы, но никуда не денешься. А для того, чтобы сохранить двигателестроение, придется и двигатели делать соответствующие, достаточно сложные, чтобы их выпуск на 63-м оставался целесообразным. Парадокс, который имеет возникнуть впервые в мировой производственной практике. Как раз для этого и надо, чтобы это был двигатель с высокой степенью той же самой автоматизации. Но это задача даже не завтрашнего дня.
Далеко-далеко, на самом краю территории того, что, скорее уже по одной только привычке, продолжало называться 63-м заводом, а значит, - по-настоящему далеко, впервые раздался глухой, раскатистый грохот. Он выделялся даже на фоне многообразнейших заводских шумов, он все длился и длился, будучи слышен на громадном расстоянии, накрывая весь колоссальный комплекс завода. С этого дня он стал постоянным аккомпанементом заводской жизни, становясь все ровнее и ниже тоном. А еще в этом равнодушном громе, как некий подтекст, слышался уверенный, басовитый звон. Понятное дело, стенд огородили очередной стеной, но это дело, в отличие от многих и многих других, не удавалось скрыть хотя бы на удовлетворительном уровне. Уж слишком оно было громким.
В отношении планера поступили так, как поступают на первых порах, наверное, все: ничтоже сумняшеся, установили "ДЛ - 1-1" на планер серийного "Як - 9С", подвергнутого только совершенно необходимым переделкам. И, как всегда, убедились, что переделок этих набирается, - начать и кончить. Достаточно упомянуть такую мелочь, как резкое смещение центра тяжести машины назад, "вслед" за двигателем, - и так, практически, со всем. А потом, так же, как все в подобных случаях, дружно подумали, что планер придется делать все-таки совершенно новый и специально спроектированный. Но начали, как все. Единственным отличием было то, что уж они-то - не боялись, что у машины отгорит хвост. Дело в том, что двигатель прекрасно выдержал стендовые испытания. Во всех четырех вариантах, последовательно выставленных на стенд. Варианта с турбинными лопатками из легированной спецстали решили даже не осуществлять в реальном образце. Пробовали монокристаллические из карбида вольфрама, из кубического нитрида бора, из нитрида кремния, и наиболее дешевые - сверхмелкого плетения из карборундовой нити, но под покрытием: согласно одному из очень спорных соображений такая структура естественным образом образовывала каналы для охлаждения лопатки. Вплотную столкнувшись с СОКР - системой обеспечения конструкторских разработок, Люлька пребывал в состоянии, которое можно было бы примерно охарактеризовать, как осторожное восхищение, смешанное с недоверчивой опаской: ему не приходилось отвлекаться от конструирования Ни На Что. Поспешно, - пока не ушла мысль, - набросанный эскиз, будучи положен на левый край стола, превращался в исполненный с немыслимым совершенством чертеж через два часа. Два расчетчика на подхвате: один, - которому ничего не надо объяснять, другой - состоявший при счетных машинах, готовый расчет не позже, чем через три часа. Потребная деталь завтра. Вариант отдельного узла - послезавтра. Вариант компановки через четыре дня. Не через "месяц-другой". Не через "недельку-другую". Не "дней через пять". Через четверо суток. Душевая кабина в кабинете. И, - отдельно! - небольшой, чуть больше стенного шкафа, туалет. С полкой под книги и чистым листом бумаги на стене, на тот случай, ежели клиент имеет привычку читать и думать в туалете.
Кушетка прямо в кабинете, чтобы прилечь на полчасика, не тратя времени на хождение.
Телефон без диска, чтоб заказать обед, бутерброды, просто чай в кабинет, если неохота или некогда ходить в столовую для ИТР. Или нужную для работы книгу. Или документ. Или чтоб вызвать машину.
Справедливости ради надо отметить, что он все-таки был первым, к кому СОКР была применена в полном объеме. Раньше были только отдельные элементы. Так или иначе, но теперь неизбежные для нового двигателя недостатки мог выявить только полет, и времени терять не приходилось. Люлька настоял на планере "Яка - никакого" исходя из самых простых соображений. На легкую машину можно поставить один двигатель: конструктору заранее становилось плохо от одной мысли о проблемах синхронизации работы двух двигателей вообще, и о возможных проблемах несовпадающей вибрации в частности.
В качестве официального испытателя "Яка-никакого" с первым советским ТРД был назначен некто Бахчиванджи, но за неделю до того, как он в первый раз увидел машину, ее, понятное дело, уже успела поднять в воздух Оленька Ямщикова. Двигатель тянул отвратительно, и она уже подумала, что ей попросту не хватит длины ВПП, но нет: невзирая на прескорбную приемистость мотора, скорость неуклонно росла, и в нужный момент машина с неожиданной охотой задрала нос и полезла в высоту. Разумеется, для первого раза она ограничилась минимальнейшим стандартом: полет по прямой да круг над аэродромом, с аккуратнейшими, "ученическими" разворотами со стандартным креном. Машина, в общем, не понравилась: слишком медленно набирала скорость, слишком инертно отзывалась на "газ", как-то странно слушалась рулей на скорости, была склонна к кабрированию... Только во всем этом присутствовало два "но": Ольга отлично отдавала себе отчет в том, что непривычное не может нравиться, - а, кроме того, - скорость. "Горюшко" набрало восемьсот двадцать легко и непринужденно, без малейшей натуги, почти незаметно для летчицы. Всем своим поведением показывая, что готово прибавить еще и еще, но Ольга почувствовала нечто, некую излишнюю склонность невзначай опускать нос и решила не увлекаться: больше всего не понравилось именно то, что кабрирование на обычных скоростях сменилось склонностью к пикированию ближе к восьмиста. При этом она прекрасно отдавала себе отчет: все недостатки со временем так или иначе устранят, а вот совсем другой, следующий диапазон скоростей останется. Это было даже слишком понятно.
Архип Михайлович, понятно, не подумал прекращать работу даже после того, как двигатель прошел госиспытания: он, безусловно, умел то, чего не делали другие моторы, но оставался весьма несовершенным и неудобным изделием. Сейчас, когда все было закончено, как и всегда, будто на ладони, стали ясны и недостатки машины, и собственные просчеты, и, понятное дело, масса возможностей Сделать Гора-аздо Лучше. Это состояние очень сильно напоминало порыв, который охватывает войска в ходе успешного наступления, когда все удается, сопротивление противника вдруг перестает иметь какое-нибудь значение, и кажется, что так будет всегда. Тут есть реальная опасность зарваться, но опыт любого настоящего работника, будь он полководец, финансист, конструктор или поэт, подсказывает, во-первых, что, когда бывает так, когда есть то, что впоследствии назовут "драйвом", особая смесь вдохновения и удачливости, наступление вести все-таки нужно, через силу и вопреки усталости, без остановки. Ну, а во-вторых, следует уповать на Господа нашего, что тот же самый опыт подскажет, когда наступит пора остановиться. В большей степени это актуально, понятно, для полководцев.
"ДЛ - 1-3" стал логическим завершением идеи прошедшего госиспытания "первого". Явно относясь к тому же поколению, он был, пожалуй, пределом этого поколения. Изделием практически безукоризненным не только с точки зрения изготовления, но и конструктивно. Он может служить классическим примером того, как незначительные, по сути, изменения превращают машину посредственную - в шедевр. Температура перед турбиной в 1320о: к этому, по сути, ничего добавлять не надо. Тяга одного мотора достигла трех тонн, масса уменьшилась на пятнадцать процентов, достигнув 612 килограммов. Не успели первые истребители с "единичкой" поступить в строевые части, как выпуск ее был прекращен. "Тройку", с мелкими усовершенствованиями, выпускали несколько лет подряд, превратив в один из самых крупносерийных двигателей в истории. Основная причина была в том, что тем планерам, на которые она устанавливалась спервоначалу, такая мощь была почти что излишней.
Во-пэрвых, - работу - расширить. Во-вторых - для испытательных полетов атазвать с фронта испытателей. Всэх, кто уцелел. В-трэтьих: нэ сокращая работы по истребителям, основное внимание сасрэдоточить на реактивных бамбардировщиках. Это считать задачей пэрвостэпенной важности.
Это было последнее, чего Шахурин мог ожидать в ответ на свой доклад. Сделанный по всем правилам, скромно, солидно, ничего, кроме фактов, благо, что факты говорили сами за себя. Так, как надо докладывать единственному слушателю, которому имеет смысл докладывать. И вот тебе. Дуркует Хозяин. Ему предлагают ТАКОЕ - а он, вместо того, чтобы ухватиться двумя руками, выдвигает совершенно бредовое требование. Оно, по сути, обозначает, что всю работу надо начинать с самого начала. Непонятную работу, потому что непонятен смысл, цель ее. Он помолчал, дожидаясь, пока успокоится тревожно забившееся сердце, а потом, увидав, что Сталин не собирается продолжать, осторожно спросил:
Вы имеете ввиду легкий фронтовой бомбардировщик?
Вождь - молчал, по виду - занявшись трубкой, выпуская клубы дыма и чуть заметно раздувая ноздри. Видно было, что он не слишком доволен заданным вопросом, но не настолько, чтобы показать недовольство.
Харашо. - Сказал он, наконец. - Для начала пусть будет легкий.
В разговорах между своими, новость передавалась в манере почти стереотипной: "Вы в курсе?" - затем кратко излагалась суть дела, сопровождаясь мимолетным взглядом в глаза, чуть приподнятыми глазами, и - не пожатием плеч даже, а намеком на такое пожатие. Чудовищная неуместность, практически - неприличие указания Вождя в текущих условиях понимали все, кто вообще соображал в деле. И опять-таки тут присутствовал некий нюанс: гордость за то, что - нелепость, а что сделаешь? Но даже и прозрачные намеки, как выяснилось, понимают не все.
А что? - Поднял брови Берович. - Это, вообще говоря, очень правильно. Сам подумывал, но, знаете? Са-амым краешком сознания. Не пускал до башки. Так что, может, только сейчас выдумал, что подумывал. А так - правильно. Одна беда - трудно страшно, но правильно. Если справимся быстро, то правильно, если не справимся, затянем, - то плохая затея. Опаздавшая вещь выйдет. Потом заново, почитай, с самого начала делать придется...
Да как ты не понимаешь! А! Ну ты что, правда не понимаешь?
Вот ты меня послушай, ты не психуй только, выслушай... Летать на этих штуках научатся не сразу, а сбивать - так вовсе не скоро. Ты не спорь, это так, даже к бабке не ходи... И чем займутся те, кого все-таки заставят "страдать херней, вместо того, чтобы фашистов бить"? Никто не умеет ныть так занудно, как строевой пилот, которого заставили переучиваться на технику нового поколения.
Ну это уж ты з-загнул!
Да-а?! Да в сорок первом, перед самым началом, на новых истребителях летать было некому! От них шарахались, как черт от ладана! Никто на самом деле вовсе и не хочет принципиально новой техники, хотят, чтобы такая же, привычная, - но при этом все на два оборота круче! Другое дело, что так не бывает. Но ты меня перебил: вот эти вот орлы, которых заставили, по причине временной импотенции своей истребительской займутся штурмовкой. Вот увидишь! Верховный в машинах понимает постольку-поскольку, а вот в людях - почти все, поэтому и заказывает машины под то, что будет делаться на самом деле!
И что? Все бросишь, и будешь выполнять капризы?
Берович помолчал, глядя чуть в сторону и барабаня пальцами по крышке стола, потом вздохнул:
- Нет, так сразу это, конечно, нереально. У нас первые прототипы уже в ходу, готовы на семьдесят процентов в металле. На следующие мы поставим оружие помощнее, и предусмотрим подвеску мелких бомб. Так легче будет перейти к затее Верховного. А переходить все равно придется, хотя это и не очень-то...
Это он правильно заткнулся. Очень своевременно. А то уж вовсе глупо вышло бы.
Потом какие-то поляки с предельным риском для жизни сфотографировали одну из немецких машин, и с немыслимыми ухищрениями передали снимки в Москву. Конструкторы жадно, буквально с лупой разглядывали дрянные оттиски, но своего отношения никак не выказывали. Это было бы и бесполезно, и небезопасно. Отучены были накрепко, кто на своем опыте, кто на чужом. И все, как один, почуяли смысл стреловидных крыльев. Пятнадцатипроцентное сужение их к концу - через месяц, и поперечные гребни, позволявшие приручить турбулентность на высоких скоростях, - через три, были уже чисто собственными, насквозь своими.
И - либо Дьявол, либо Инструкция, оказавшаяся довольно-таки заразной вещью, подсказала товарищу Яковлеву обратиться к "ткачу" Арцыбашеву, который, вроде бы, был тут вовсе не при делах. Тот, практически не спрашивая дополнительных объяснений, ничтоже сумняшеся, снабдил датчиками почти все элементы конструкции очередного варианта планера. Это были почти такие же датчики, как те, что определяли натяжение тканей в изощренной автоматике его замечательных станков. Разве что чуть-чуть переделанные, - и соединенные не с самописцами, а напрямую с вычислителями. После небольшой доводки стало видно, как на ладони, при каких скоростях горизонтальное оперение теряет эффективность, будучи не в силах перенаправить воздушный поток такой мощи, в каком месте стойка шасси испытывает критическую нагрузку на второй секунде штатной посадки, и где кромка крыла мнет и давит сжатую до каменной твердости стену воздуха, вместо того, чтобы ее резать. Такой способ работы с конструкцией опытных планеров очень скоро переняли буквально все. Товарищ Яковлев был весьма недоволен этим обстоятельством, поскольку хотел оставить новацию в своем исключительном пользовании, но в данном случае его недовольство никого не интересовало.
Вообще на испытания было выставлено, практически одновременно, аж пять моделей, а то, что Яковлев стартовал все-таки первым, парадоксальным образом сослужило ему дурную службу: начавшие позже начали там, где он закончил. Исходно заложив в концепции и стреловидное крыло и стреловидное же, "цельноповоротное" оперение большой площади. А еще - все, что он выяснил про срыв потоков на высоких скоростях. Вкладом Беровича в конструкцию, - исключительный, чуть ли ни единственный случай! - стало то, что он с самого начала, по каким-то своим темным соображениям особенно озаботился жесткостью крыла, оперения и тормозных щитков. И - продавил, конструкторская элита пожала плечами, но не возражала, по опыту зная, что редчайшие Санины чудачества следует уважать. В ходе выполнения этого каприза было изыскано значительное количество конструктивных и технологических решений, но только потом, потом-потом, ознакомившись с трудностями, одолевавшими коллег-соперников за рубежом, они узнали о самом существовании ряда проблем, которых они на аналогичном этапе разработки попросту не заметили.
Прекрасным августовским утром капитан Драч вылетел на "свободную охоту" над побережьем. Небо этого дня было синим-синим, оттенка благородного кобальта, чуть тронутое едва заметными серебристыми мазками облаков. Третий по счету боевой вылет на "заразе", - в просторечии "Ла - 9С-бис", в девичестве "проект 158", - протекал без приключений, точно так же, как первые два. О том, что, вернувшись в родную часть после учебного полка, он автоматически останется без напарника, никто как-то не подумал. Как обычно.
Учеба на этот раз отличалась особым, прагматичным садизмом: знающим людям это говорило и без слов, что к разработке учебных планов помимо практиков с большим опытом подключились ученые мужи. Человека, которого позарез нужно обучить чужому языку в кратчайшие сроки, помещают в условия, где на родном языке поговорить попросту не с кем. Человек вдруг оказывается практически глухонемым, а ощущение очень сильно напоминает этакое легкое удушье. Как будто все время капельку не хватает воздуха. На второй неделе начинают сниться глухие, тесные пещеры, кротовьи лазы, сквозь которые протискиваешься, не имея возможности вдохнуть полной грудью, враги, которые пытаются задавить тебя подушкой, и подобная прелесть. Практически все пытаются говорить на родном наречьи сами с собой, вслух, как психи, и неизменно убеждаются, что это ни капельки не помогает. А потом наступает момент, когда с удивлением осознаешь, что понимаешь почти все. Так вот в учебном полку было еще хуже. Летать приходилось только на "заразе", исключительно на "заразе", и ни на чем ином. Это мокрая спина с того момента, как сядешь в кабину и до того, когда на подгибающихся ногах ступишь на твердую землю. Легче всех приходилось молодняку, который уж вовсе ничего не видел, либо уж испытателям, которым приходилось летать на всяком, включая таких тварей, коих и во сне бы не видать. Впрочем, то, что учили именно испытатели, помогло очень здорово: они лучше всех знали, от каких привычных, до автоматизма отработанных действий нужно сразу же отказаться, и чем их приходится заменять. Сами через это прошли, когда поднимали "заразу", - причем не просто "заразу", а "заразу" насквозь сырую! - в самые первые разы. Гринчик, бывший основным инструктором в их группе, еще бормотал себе под нос, в своей манере, что де-ничего, не так все страшно как кажется спервоначалу, но ему не верилось. Вот и теперь, продолжая ругать машину, по-прежнему не приемля ее всей душой, он и не заметил, что делает это больше по привычке.
Новации вызывали у него иррациональный протест, более свойственный природным крестьянам, и он, в общем, понимая всю глупость своих действий, поступал назло непонятно - кому, впрочем - по мелочи. Так, оба прошлых раза он не включал свой "Лазурит", потому как новомодная штучка, а сегодня включил, тоже не пойми - почему, но все-таки твердо зная, что так будет поступать и впредь. Прибор запищал, требуя к себе внимания, и он увидал на круглом экране, примерно на полвторого, довольно-таки жирную отметку. Капитан - довернул, пригасив скорость и потихоньку набирая высоту. Скорость - это, конечно, хорошо и даже замечательно, но "зараза" умудрялась превращать в докуку даже это качество: ежели дать ей волю, то на таком вот расстоянии мимо нормальной машины пролетаешь, как мимо стоячей, не успев толком разглядеть. Не говоря уж о том, чтобы выстрелить.
Думал, что не разглядит и на этот раз, но нет, - вдруг, как на загадочной картинке, увидал много ниже на фоне бликующего моря медленно ползущую козявку. Взял ручку и еще на себя, - и узнал-таки. Тяжелый, неуклюжий, медлительный "хеншель" полз низко по-над морем, пытаясь спрятаться на его фоне, заодно укрывшись от радаров на берегу. Драч тщательно, издалека, чуть опуская нос прицелился машиной, как целятся из винтовки. "Тройка" сдержано, с пониманием громыхнула, разгоняя машину в пологом пике, и та влипла в воздух, как влитая - выдерживая курс, а вражина рос, приближаясь с невероятной, непривычной скоростью. Издали, куда дальше, чем привык, чем привыкал долгие два года, открыл огонь. С оружием у "заразы" все было более, чем в порядке: три пушки врезали по "жуку", как топор, капитан, даже не видя еще результатов почуял, что не промахнулся. Как еще до этого чуял, что - попадет, потому что не в человеческих силах, - как-то противодействовать на такой скорости. И - потерял цель из виду, унесенный дьявольской скоростью "заразы" далеко в сторону. Погасил скорость в размашистом, - так и убил бы! - вираже с подъемом, и - успел увидеть, как пылающие обломки развалившегося в воздухе "хеншеля" валятся в воду.
Указатель горючего ясно дал понять, что пора бы домой, и самолет лег на курс. Он несся по небу, как свистящая коса Смерти, и пилот теперь легко и привычно управлял самым лучшим самолетом из всех, на которых ему приходилось летать. Да нет, не так: все, что были раньше, просто нельзя было даже сравнивать. Оно, понятно, тяжело, когда на гоночный автомобиль, - да прямо с телеги. Тяжело, но, как оказалось, можно. А, главное, - по настоящему нужно. До этого он просто не понимал, что на "девятке" надо действовать чуть-чуть по-другому. Ему все эти месяцы как раз этого "чуть-чуть" и не хватало. Теперь оно у него есть. Вот теперь-то то только и настало время осваивать машину по-настоящему, то есть с пониманием и без мокрой спины.
Но до того, как вспоротый, выпотрошенный "хеншель" повалился в море, надо было еще пережить это лето.
В марте-апреле товарищ Савицкий в основном добился того, чего хотел. Когда речь идет о делах такого масштаба, это самое "чего хотел" - вовсе не такая простая вещь, как желания обычные и обыденные. Когда цели перед собой ставит человек такого плана, как генерал Савицкий, мечты его далеко не всегда блекнут от соприкосновения с жизненными реалиями. Бывает, что и расцветают, превращаясь во что-то куда более масштабное, чем даже самые, что ни на есть, дерзновенные мечтания вначале. Генералу хотелось всего-навсего, чтобы вновь испеченные пилоты не погибали бы сразу, ничего не сделав, ничему нужному в небе войны не научившись. Даже ничего не успев понять. Вот уже полтора года без малого он воевал с теми, кто научился до войны, а в основном, - со случайно уцелевшими в первый месяц - два. Много, если с одним из пяти. А немцы, наоборот, воюя со щенками, по мере сил старались, чтобы впредь эти щенки становились все моложе и неопытнее. Это позволяло чувствовать себя сверхчеловеками и впредь, а, главное, было очень полезно для сохранения шкуры. Долгое время у них это, в общем, получалось, высокие потери никак не позволяли сократить потери, и генерал не видел, как можно вырваться из этого порочного круга. Пацаны приходили в части, их немедленно бросали в дело, потому что больше было некого, пацаны гибли. Но вот с августа-сентября положение начало меняться. А за какие-то три-четыре месяца качество материальной части изменилось просто разительно. Надежные и невероятно живучие машины позволили выживать не одному из каждой пятерки, а двум: на худой конец, скорость вполне позволяла удрать от "худого", выйдя из боя. Если он неудачно складывался. Порочный круг начал раскручиваться назад.
Опытные пилоты люфтваффе почти физически чувствовали рост угрозы, как давление неподъемного груза и понимали: даже тот кошмар, что творился теперь в небе над Кубанью, был не более, чем предисловием. Похоже, русские гнали в боевые части колоссальное количество планеров, моторов, запчастей, осваивали все более современную технику, обучали новичков, шлифовали умение более опытных пилотов, отрабатывали взаимодействие между собой и с "наземниками", причем умудрялись делать все это, не прекращая все усиливающегося, становящегося нестерпимым давления на группу армий "А". Продолжая планомерное истребление 1-го авиакорпуса. Чувствовалось, что когда придет весна, высохнут дороги, заново двинутся замершие было фронты, они начнут по-настоящему. Будут атаковать непрерывно, большими силами, но при этом постоянно сменяя друг друга, благо количество позволяет. Под предводительством прежних асов и мастеров, выдвинувшихся зимой и весной, задавят массой, измотают, доведут до истощения и поодиночке повалят экспертов, а потом вырежут остальных. Потом сожгут аэродромы, оттеснят от хороших баз и тем самым вообще зачистят небо от самолетов с крестами. Как выяснилось, - не таких уж хороших самолетов. Что случилось? Как это вообще могло произойти? Все было замечательно и ничего не предвещало беды, а потом... А потом ситуацию как будто, - этак, исподволь, - вывернули наизнанку. Как будто прорезались до сих пор вовсе не бывшие глаза, и то, что до сих пор мнилось наибольшими достижениями, как-то совершенно естественно, враз оказалось самыми опасными из ловушек.
А случилось то, что к тем самым марту-апрелю окончательно сложилось начало реально работать то, что впоследствие получило название "системы сквозной боевой подготовки военного летчика". Она складывалась не вдруг. Поначалу появилась возможность разделить истребительные эскадрильи на "ударные" и "сопровождения". Вторых было существенно больше, и новички попадали исключительно только в них. Они под руководством старших товарищей охраняли бомбардировщики и штурмовиков, а "ударные" эскадрилии охраняли их самих, занимались "расчисткой воздуха" и свободной охотой. В ударные эскадрилии теперь попадали только те, кто выжил и приобрел опыт реальных боевых вылетов на сопровождение. Деление было неофициальным, но на практике выдерживалось довольно четко, и чем дальше, тем четче. Количество выживших дошло до трех из пяти за два месяца непрерывных боевых действий.
Это дало возможность выделить эскадрилии сопровождения "второй линии", которые использовались в тех случаях, когда особенно напряженных боев ожидать, в общем, не приходилось.
Исподволь окончательно сложилась система учебных полков, где летали на тех же машинах, что и линейные части, а в роли инструкторов выступали боевые летчики с опытом, но после госпиталей или отведенные на переформирование. Наряду с этим, разумеется, существовал и более постоянный "костяк" корпуса инструкторов. Чуть позже процесс совместили с переучиванием опытных летчиков на новую технику и тактической учебой командиров.
Впрочем, - жестких правил, единой схемы на все случаи и для любой обстановки на фронте так и не сложилось до самого конца войны, но, несмотря на это, а, может быть, и благодаря этому, однажды сложившись, система функционировала исправно. Численность полноценных бойцов с этого момента начала возрастать, тем более, что новых самолетов теперь вполне хватало на всех.
Кавказ с Кубанью, безусловно - арена одной из самых масштабных и упорных воздушных битв в истории, с какого-то момента сделалась для ВВС Красной Армии гигантским университетом, смертельно опасными курсами высшего летного и тактического мастерства.
Теперь пикировщики со штурмовиками не сталкивались в воздухе между собой. Они превосходно освоили Полбинскую "вертушку" и значительно ее усложнили. Теперь над особенно крупными и хорошо защищенными целями крутились "мельницы" из четырех-пяти разнокалиберных колец сразу, так что на цель, одновременно и не мешая друг другу, с разных сторон пикировало по три, по четыре машины, что делало прицельный огонь зениток практически невозможным. В воздух летели бревна, комья земли, орудия и изувеченные до полной неузнаваемости тела. Пилоты, еще недавно попросту не умевшие бомбить с пикирования, теперь на спор попадали в отдельный танк, в замаскированное на позиции орудие, автомобиль. Зажатые в предгорье армии ежедневно теряли тысячи людей без больших боев. Именно здесь немецкие войска разработали принципиально новую систему организации зенитного огня, позже ставшую столь знаменитой.
Новые автоматические зенитки были скрытно установлены на позиции, избранные по новым принципам. Как раз для того, чтобы добиться максимального эффекта от масштабного применения. Это, в общем, удалось.
В этот недобрый день бомбардировочная авиация фронта напролась на втрое большую плотность зениток, расположенных по "эстафетному" принципу, с перекрывающимися секторами обстрела. К этому немцы с присущей им точностью подгадали подход к месту сражения истребительных групп. Поэтому то, что получилось в первый момент, было бойней в наихудшем ее варианте. Могло выйти и еще хуже, если бы русские начали упорствовать, но, вопреки расчетам немецкого командования, было принято чрезвычайно грамотное решение о немедленном прекращении операции. И все равно потери были огромными, в один день с задания не вернулись многие десятки самолетов. А, учитывая то, что сбивались машины по большей части на малой высоте, при этом погибли и пилоты. Это - плохо, но ничего, это бывает, и будет время от времени происходить всегда, если твоим врагом является германская армия, как бы она ни называлась, рейхсвер или вермахт, а ты на миг ослабишь предельную бдительность. Вот только в этот раз последствия Черного Вторника имели достаточно нестандартные и далеко идущие последствия.
И что? Никто, ни единый человек во всем полку даже не попробовал поднять новую машину?
Виноват, товарищ генерал-лейтенант.
Савицкий, опустив голову, прошелся перед вытянувшимся в струнку гвардии майором. Резко остановился, поворачиваясь к подчиненному лицом. Ткнул его пальцем в грудь.
Вы - командир. Почему не организовали освоение техники? Почему не возглавили лично?
Разрешите доложить. Технари не знают технику и не умеют ее обслуживать.
Почему не доложили? Техника не обслуживается, не заправляется, не используется, а вы, майор, не докладываете.
Гвардии майор молчал. Собственно говоря, генерал и не нуждался в его ответах. Человек воевал. Человек командовал боевыми летчиками. Воевал и командовал хорошо, но ему этого, в общем, хватало. Более, чем хватало. А ему подсовывают машину, выглядящую более, чем ненадежно. Он не без оснований считает, что попытка освоить ее и еще уменьшит его, и без того невеликие, шансы выжить на этой войне. Гвардии майор в машину совершенно не верит, боится ее и ненавидит. Не пробовал, но ненавидит заранее. Он хороший летчик, но испытательской жилки лишен напрочь. Как девятнадцать человек из двадцати, является умеренным консерватором, и считает, что машина без винта, да еще посередине войны, - явный перебор. Поэтому саботирует, и саботировать будет.
Обычный военный бардак. Сделали машину, вбухали бешеные народные деньги, а она не летает. Потому что просто некому научить людей. Достаточного количества инструкторов нет, да и быть не может. Наука этого не допускает.
Опасаюсь, товарищ генерал-лейтенант. Тут, говорят, особый талант нужен.
Кто говорит?
Говорят...
Говорят, в армии просто. Приказал, - и проблема решена. Это, конечно, верно. Но приказ приказу - рознь. Он совершенно спокойно послал бы майора на верную смерть, а майор бесприкословно, не имея сомнений в таком его праве, приказ бы выполнил. А здесь не то. Здесь так не годится, и не спрашивайте, почему. В каждом виде деятельности есть такие вещи, которые нужно чувствовать, есть они и в военном деле, и тот не генерал, которому этого не дано.
Так что прикажете, - прошипел Евгений Савицкий, - товарищ гвардии майор, мне "лавочкина" осваивать?
И - отвернулся. Майор не ответил. Это был редчайший случай, когда в равной степени невозможно ответить ни "так точно", ни "никак нет". Аудиенция была закончена. Ее попросту нельзя было продолжать дальше. Его ждала бессонная ночь. В конце концов, на войне - как на войне, на ней гибнут и генералы. Получается так, что предстоящее завтра является обязательной частью его собственной войны. Его долгом, именно что как генерала среди пилотов, человека, который делает то, чего не могут остальные. Люди, созданные для своей работы, обычно чувствую такие вещи. Ночью освоить, днем полететь, и полететь не абы как, а хорошо.
На следующий день он полетел. И ничего страшного. По понятным причинам и непривычная, и необычная, машина ему, в общем, понравилась. Лавочкин был очень хорошим конструктором. Осторожно попробовав подальше от ревнивых глаз, практически над аэродромом открутил каскад основных фигур высшего пилотажа. Получилось несколько менее резко и более размашисто, но, в общем, нормально. Но это - перехватчик! Очень пригоден для того, чтобы валить тяжелые бомбардировщики в системе ПВО. Теперь, подержавшись за машину, он с трудом представлял себе, как ее можно использовать в конкретных условиях конкретного фронта. Не сразу и не без труда удалось подыскать двух офицеров, которые последовали его примеру, освоив реактивные машины. Их основной обязанностью на многие недели стало это: они приезжали со своими механиками в часть, подходили к первой попавшейся машине, расконсервировали, готовили к полету и вылетали на глазах у специально собранных пилотов. Это являлось кустарщиной чистой воды, но делать покуда было нечего, и, мало-помалу кустарный подход дал-таки плоды. Практически в каждой части, где мертвым грузом хранилась новая техника, появилось по несколько пилотов, способных поднять ее в небо. Но не воевать: любая попытка маневра уносила "заразу" далеко в сторону от врага и от своих, да так, что пилоты просто теряли цель. Машина казалась бесполезной, пока Городецкий не рискнул слетать на "заразе" на разведку. Вернулся в полном восторге: на тех высотах и с теми скоростями, на которых "зараза" чувствовала себя, как дома, ей не угрожало ничего, и он крутился над позициями немцев, как хотел. Дело было, в общем, за хорошей аппаратурой для наблюдения и съемки. С этого момента "девятку" начали отправлять в полеты на разведку до "оперативной" глубины систематически, а Городецкий стал, пожалуй, первым энтузиастом реактивной авиации на всем фронте.
А потом наступил "Черный Вторник". Неожиданная одномоментная потеря, по сути, трех полков без видимого эффекта, да еще после того, как на протяжении долгого времени все шло, как надо, вызвала настроения, близкие к похоронным. Лишила людей того драгоценного куража, что помогает побеждать и очень часто сберегает жизнь. И тогда руководство фронта приняло решение. Мало того, решение это нашло полное понимание у тех, кого оно касалось непосредственно. У тех, кто еще вчера подчинился бы с явной неохотой.
Когда рассвело уже по-настоящему, над позициями зенитчиков, так жестоко обидевших пилотов Южного фронта, громыхнул короткий, сухой гром. Незнакомые самолеты появились, как из-под земли, промелькнув над батареями с такой скоростью, что люди не успели их толком разглядеть. Стремительно нарастающее, короткое стаккато пушек, давящий на уши, устрашающий гром и дьявольский свист двигателей, - и мгновенное исчезновение вдали. Со всего фронта собрали воедино сорок шесть "умельцев" с машинами, централизовано их обслужили и отправили на дело. Это не очень много. Некоторые группы не нашли целей, некоторые самолеты отбились от группы и не вот нашли дорогу домой. Летчики среди "умельцев" собрались, понятно, не худшие, с опытом, умевшие при случае и проштурмовать что-нибудь на земле, но на "заразах" довольно многие промахнулись. Так что реальный ущерб от первого налета был невелик. Зато этого никак нельзя сказать об ущербе психологическом. Больше всего зенитчиков впечатлило, что им не удалось сбить НИКОГО. Кое-кто утверждал обратное, но скоротечная, свирепая проверка, проведенная не ради страха иудейска, но, единственно, истины для, показала эту самую истину во всей неприглядности. Ни единого достоверно сбитого. Но это было чуть попозже. Потому что до проверки, вдогонку, последовал второй налет.
Молчаливые, мрачные "умельцы" просто откатывали машины с полосы и перекуривали в сторонке, пока обслуга заливает керосином баки, заряжает оружие и подсоединяет "пускачи".
Второй вылет сводная группа провела куда более организованно и, что ли, "зряче". Общими усилиями они распугали и разогнали зенитные расчеты, уничтожив пяток орудий и убив полтора-два десятка человек.
Третий вылет за день следует считать надолго непревзойденным шедевром организации авиационного командования Северо-Кавказского фронта. Сначала взлетели штурмовики, и только чуть позже скоро обогнавшие их реактивные "лавочкины". Такие хитро задуманные планы в практике ВВС РККА удавались, скорее, как исключение, но в этот четверг удались. "Лавочкины" в очередной раз загнали вконец затерроризированных, дважды убедившихся в собственном бессилии зенитчиков в щели, - а тут как раз подоспели штурмовики с пикировщиками. Они разобрались с обидчиками, а заодно со всем, что шевелилось на немецких позициях, - уже всерьез, солидно и основательно, только что не катастрофически.
За день было потеряно две реактивных машины и погиб один пилот. Второй, не совладав с рефлексами, "уронил" машину на взлете, с высоты пяти-шести метров. Машину поломал, - умеренно, это было исключительно крепкое изделие, если б ценили, то отремонтировали бы без проблем, но тут, на радостях, списали, - сам расшибся, но тоже умеренно, даже костей не поломал. По какой причине превратился в керосиновый костер лейтенант Павлюк Г.С. 1921 года рождения, комсомолец, по всей видимости, не узнает никто. Он, сбросил скорость до минимальной перед посадкой, после чего его машина внезапно перевернулась через крыло и врезалась в недалекую уже землю.
Через сутки в штурмовке немецких позиций участвовали все реактивные "лавочкины" фронта, аж 83 штуки. Приказ - приказом, но уже нашлось достаточное количество желающих, и это некоторым образом чувствовалось. Они делали по три-четыре вылета в сутки. Штурмовали аэродромы и терроризировали зенитчиков. Обстреливали с особым садизмом радарные установки. "Не обращать внимания", как рекомендовало, изучив фактические результаты действий новых машин по итогом первого дня немецкое командование, получалось, в общем, довольно плохо: пилоты учились и эффект от их действий постепенно рос.
В своих послевоенных мемуарах, известной книге "Грохочущее небо" генерал Кортен писал: "От действий реактивных машин русских за все время "Битвы за Кавказ" на земле потеряно не более пятнадцати германских самолетов, еще около двух десятков получили умеренные повреждения. В воздухе за месяц они не сбили ни одного самолета люфтваффе. Но их роль в дезорганизации обороны вообще и противовоздушной обороны на Кубани трудно переоценить".
Это свойство, - судить обо всем со своей колокольни, - похоже, является частью человеческой натуры вообще. Потому что то, что делали реактивные "лавочкины" на земле, не идет ни в какое сравнение с тем, что они устроили на море.
Неизвестному работнику штаба Второй Воздушной армиии, - его имя до сих пор не раскрывается*, - пришла в голову естественная мысль: пустить "громыхалки" против транспортных судов кригсмарине. После двух-трех пробных атак, проведенных при удобном случае, командование расщедрилось, "повесив" над береговой линией "Т - 10" с радаром последней модели.
Они появлялись, словно неоткуда, будто само море выплевывало их, налетали, как буря, обдав палубу и надстройки коротким ливнем снарядов.
Их полет был так стремителен, что гром и дьявольский свист двигателей становился слышен только тогда, когда они оказывались совсем близко, и поздно было что-либо предпринимать.
По двое - по трое, одновременно, или поочередно. Амет-Хан смеялся и пел, убивая и разрушая на выбор. Блестящий истребитель, тут он нашел у себя ни капельки не меньший талант, творя невозможное. Он топил "шнелльботы" умудряясь влепить в них по пятнадцать-двадцать снарядов из имеющихся у него ста восьмидесяти. Крушил на крупных транспортах мостики и ходовые рубки, убивая и калеча командный состав. После него оставались потерявшие управление госпитальные суда и потерявшие ход войсковые транспорты, горящие танкеры и рвущиеся "грузовики" с боеприпасами. Казалось, этот красавец сделан из стали, а усталости не ведает вообще. Доходило до того, что он пересаживался в "лавочкина" через час после вылета, скажем, на свободную охоту в любимой "косичке" "Як - 9С".
Другие и близко не обладали его талантами, но дело свое делали. Десятки убитых. Изрешеченные надстройки, покрытые рваными дырами палубы и дымовые трубы. Почти постоянно - пожары на атакованных транспортах. С ними, как правило, справлялись, но повреждения накапливались, приближаясь к тому пределу, когда судно придется отправлять в ремонт. Повреждения и жертвы от штурмовки одним "лавочкиным" были, в общем, умеренными, мощное для истребителя, вооружение, все-таки не слишком годилось для атаки морских целей. Даже среднеразмерных. Зато они могли атаковать цель близко от берега, вернуться, и атаковать снова. А еще они наводили на поврежденные суда пикировщиков, значительно повысивших к этому времени квалификацию.
Особенным шиком считалось пригласить стервятников к расклеву беспомощной добычи, потерявшей ход или управляемость, но тех корабли эскорта - сбивали, причем достаточно успешно.
С "лавочкиными" они не могли поделать ничего. Помимо дикой скорости, так еще "тканые" корпуса, как оказалось, исключительно плохо видные на радаре. Через неделю-полторы от начала систематических штурмовок произошло неизбежное: немецкие конвои практически перестали подходить к берегу днем. Усилиями "умельцев" был потоплен не такой уж большой тоннаж, но поврежденными оказались не менее восьмидесяти процентов транспортников, имевших несчастью оказаться у берега в эти недели. Некоторые выглядели сущими плавучими руинами, а для ремонта, - не хватало сил, людей, а самое главное - времени, потому что запертые на Кавказе армии жили только за счет снабжения по морю.
Настоящим началом конца стало принятое 6 апреля решение вывести с Кавказа, с Кубани истребительные группы. Тут не было трусости или недостатка воли: авиабазы к этому времени постепенно превратились в руины, аэродромные команды не успевали ремонтировать взлетные полосы, и сколько-нибудь эффективная летная работа становилась невозможной технически. Сила солому ломит.
Рейхсмаршал авиации поклялся фюреру, что "необходимая истребительная поддержка будет в полном объеме оказана с аэродромов в Крыму, совершенно недоступных для вражеской авиации". Да фюрер, это надо было сделать давно, фюрер. Так надо было поступить с самого начала, фюрер. Толстый наркоман являлся одним из самых умных людей в окружении Гитлера. В чем-то его фигуру следует считать уникальной: такая, до самого конца, преданность у трезвейшего ума циников встречается, мягко говоря, нечасто. Готовясь к аудиенции, он собирался врать. Во время вранья он почти верил, что говорит фюреру чистую правду. Ягд-группы вывели с Кавказа, перебазировав на развитую сеть аэродромов в Крыму. Честно взяв три - за одного своего на протяжении всей компании, - последние месяц-два это соотношение стало куда худшим, но все-таки, - люфтваффе проиграло битву. Став практически недоступными для воздействия русских, истребительные группы вместе с этим потеряли реальную возможность как-либо влиять на ситуацию.
Ночи в конце апреля слишком коротки даже и на Черном море. Переход на преимущественно ночное время оперирования дал кое-что, но недостаточно. Просто теперь транспорты перехватывали на большем расстоянии от берега. "Т - 10" начали чаще менять друг друга, практикуясь в применении новинки: управляемых планирующих бомб.
Благо еще, в самый последний момент кому-то мыслящему здраво пришло в голову сменить само снаряжение: с самого начала вся оснастка готовилась под бронебойные бомбы весом в полторы тонны. Теперь, как и водится, на охоту ехать - собак кормить, заменили оснастку на чисто фугасную, превратив бомбы в ОЧЕНЬ большое подобие минометных мин, с огромным количеством взрывчатки. Реализация простейших с виду идей почти неизменно оказывается делом и непростым и мешкотным: за все время удалось сбросить всего восемь "ПАБ - 1400", из них три случая можно признать успешными: Љ2 дала прямое попадание в готовящийся под погрузку "Lindenalee", водоизмещением в полторы тысячи тонн, так что силой взрыва его разломило пополам, убив всех, кто работал поблизости на берегу, Љ5, разнесший вдребезги плавучий кран, и Љ6, походя снесшая фальшборт "Баруссии" и взорвавшаяся в непосредственной близости от транспорта. Подводные повреждения оказались так велики, что судно пришлось намеренно посадить на мель.
63-й действовал в своем духе: на фронт пришли четыре первых, малосерийных "Ла - 9С-бис". С "Лазуритом" первой модели, скоростью 930 км/час и возможностью подвесить две 100-кг бомбы, - чтобы немцы в море не скучали и ночью. Амет-Хан, наведенный "десяткой", добился, пожалуй, наивысшего достижения в своей и без того яркой военной карьере: тихой, пасмурной ночью 10 апреля сумел поджечь "Фьоренцу", водоизмещением три с половиной тысячи тонн и с грузом ариллерийских боеприпасов. Взрывы на этом крепком коммерческом пароходе итальянской постройки продолжались несколько часов, прежде чем обреченное судно пошло на дно.
Войска трех советских фронтов на протяжении всей зимы и весны действовало предельно методично, постоянно укрепляя оборону, как по линии соприкосновения, так и в глубине позиций, в ее опорных пунктах. Ряд попыток взломать оборону немцев и рассечь группировку на несколько частей результата не дали, и привели только к тяжелым, неоправданным потерям в людях и технике. Сильнейшая группировка германских войск оказалась попросту не по зубам окружившим ее армиям, но вот поражение в титанической воздушной битве резко понизило устойчивость немцев. Снабжение неуклонно, день ото дня ухудшалось, артиллерийская группировка русских исподволь стала чрезвычайно мощной, а их авиация, почуяв свою практически полную безнаказанность, словно озверела. Но это в общем, а в частности, - "Ил - 2", к примеру, сделали практически невозможной какую-либо контрбатарейную борьбу. Теперь и артиллерия русских действовала так, как ей это нравится. Кто пробовал, тот, БЕЗ СОМНЕНИЯ, поймет, что это значит, когда артиллерия противника расстреливает тебя безнаказанно.
Потом накал боев как-то стих, из чего ОКВ сделало вывод, что Советы, не имея достаточных сил после успешной, но невообразимо тяжкой зимы, решили сосредоточить все силы там, на юго-западе, где неумолимо назревали грозные события лета 1943 года. Вероятно - почли за благо обойтись плотной блокадой застрявших на Кавказе армий, предоставив основную разрушительную работу времени: что они есть - что их нету вовсе.
Парадоксальным образом именно это повлияло на Гитлера настолько, что фюрер германского народа дал себя уговорить на эвакуацию блокированной группировки морем**.
Ему бы чуть больше выдержки, потерпеть, подождать еще чуть-чуть, какие-то десять дней, а, может быть, даже меньше, - и дело могло выгореть. Ну, не то, чтобы как нельзя лучше, потому что хорошего выхода из такой ситуации попросту нет, но могло получиться пристойно. И позволило бы сохранить лицо. Проигранное по сути сражение можно изобразить чем-то вроде победы, если удастся при этом избежать окончательной катастрофы. Так англичане уже долгие десятилетия хвастаются позорным, кошмарным Дюнкерком, который, вообще говоря, был исходом начисто, всухую проигранной компании, не слишком кровавого, но от этого не менее тотального поражения, - и все потому, что хотя бы частично сумели смыться. "Храбрые солдаты двух германских армий успешно переброшены со стабильного участка фронта к месту решающих боев, оставив боевое охранение, достаточное для того, чтобы удерживать оборону сколь угодно долго..." - и так далее. У Геббельса, бесспорно, вышло бы и круче, и убедительней.
Дело в том, что некоторое снижение накала бомбежек и артобстрелов сопровождалось доселе неслыханным в истории скрытым массированием авиации. Столь же грандиозными и беспрецедентными были предпринятые меры по маскировке и дезинформации. Товарищ Жуков выступил в роли, не вполне для него привычной, будучи назначен организовывать и инспектировать эти меры. После Ельни и Ржева его не без оснований считали мастером стратегической маскировки.
Две тысячи восемьсот одних только фронтовых бомбардировщиков и штурмовиков. Не считая полутора тысяч истребителей и восстановленной в прежних, декабрьских масштабах сводной группы тяжелых бомбардировщиков: тоже пятьсот тонн бомб за вылет. И все это, - на случай эвакуации морем, которая все не начиналась и не начиналась. Товарищ Сталин день ото дня проявлял все большее раздражение. Ему не нравилось, что колоссальные силы авиации бездействуют вдали от места, где вот-вот начнутся решающие события. Ему не нравилось, что пилоты недостаточно летают. Он не любил слишком красивых планов боевых операций, и не доверял им. После Харьковских событий образца 1942-го его предпочтение синицы в руке всем журавлям на свете стало почти абсолютным. Он боялся не немцев, нет, он боялся их мастерства, слишком уж часто они превращали явное поражение в убедительную победу. В ОЧЕРЕДНОЙ разгром Красной Армии, у которой снова, как всегда, ничего не вышло. Теперь он молча удивлялся, как это его смогли подбить на такую авантюру, и не приказывал расточить группировку немедленно, только потому что выглядело это и несолидно, и легкомысленно. Жестко ставил сроки прекращения подготовки и свертывания операции. Еще чуть-чуть. Еще каких-то десять дней, или даже еще меньше. Но почти наконуне дня рождения Ленина разведка сообщила определенно: готовится. И - подтвердила, проверив по другим каналам. Немцы только чуть-чуть запаздали с подарком ко дню рождения Владимира Ильича, начав эвакуацию 25-го апреля 1943 года. То, что произошло в ближайшие двое-трое суток, можно смело считать величайшей военной катастрофой на море за всю историю. Гигантские стаи самолетов застали немцев то, что называется, "со спущенными штанами": в момент, когда операцию уже нельзя, невозможно отменить или хотя бы как-то существенно ограничить. Последовавшая бойня имела совершенно беспрецедентный характер, неизмеримо превзойдя ужасы "Таллинского похода" и эвакуации Севастополя***. Была кровавая каша на берегу и у берега, непрерывная штурмовка и бомбежка на протяжении всего дня, с 0430 утра и до позднего вечера. Когда пилоты делали вылеты один за другим, буквально позабыв про усталость, а самолеты непрерывно и громадными массами висели над плацдармом. От колоссальной порции адреналина, обусловленной крайним риском, запредельной усталостью и непрерывным убийством, летный состав в эти дни впал в некое подобие кровавого безумия, вроде берсеркиерства у викингов или амока у малайцев. В этом состоянии сохранение собственной жизни становится куда менее важным, чем убийство, но при этом человека, парадоксальным образом, оказывается очень трудно убить. Потому что те дни нельзя назвать попросту страшными. Они были чудовищными.
Они потопили все, способное плавать, все, что имело несчастье оказаться в эти дни близь берега, а истребителей люфтваффе, которые, скорее, обозначили присутствие, нежели присутствовали по-настоящему, задавили числом, оттеснили с места боев и не позволили оторваться. Поначалу потери среди советских машин были огромными из-за предельно сконцентрированного и блестяще организованного зенитного огня, а еще по той простой причине, что по ним с земли палило все, способное стрелять, кроме, пожалуй, пистолетов, а скученность вооруженного люда внизу, и, соответственно, плотность огня, была просто-таки непомерной, но постепенно сопротивление прекратилось. Сверху берег походил на пылевую тучу, в которой непрерывно сверкали вспышки сотен разрывов. В один день красные соколы истратили такое количество авиационных боеприпасов, которого вполне хватило как бы ни на полный месяц боев. Тем временем танки, ведомые штурмовыми группами, без особых задержек смяли усиленные заслоны на оборонительных рубежах немцев и неудержимой лавиной повалили к побережью. То обстоятельство, что по дороге им то и дело, во множестве попадались горелые, варварски изувеченные "тридцатьчетверки", никак не делало танкистов добрее.
Сначала - задумали, потом готовились, потом делали, и только потом, когда все кончилось, задумались над тем, что, в конце концов, натворили. Никто не ожидал, что получится почти так, как задумано. И даже в голову не брал мысли о том, как именно может выглядеть полный успех. Потому что если что-то, когда-то в этой войне и шло, то непременно через пень-колоду, и никак иначе.
Единственным аналогом может послужить, пожалуй, только впечатляющий бенефис японцов под Перл-Харбором: они, понятно, добивались успеха, но и рассчитывать не могли, что он будет таким. И не были к нему готовы.
Происшедшее было военной катастрофой, никак не уступающей Сталинграду масштабами, и значительно превосходящей его драматизмом, а также масштабом, концентрацией во времени и пространстве, а еще очевидностью неслыханного кровопролития.
Парадокс: если бы не два дня постепенно затухающих боев после первых суток, слившихся в одну непрерывную массовую бомбежку, если б не было таких, которые все-таки сдались в плен, - можно было бы сорваться.
Матвей Торцов, колхозник из-под Смоленска, у которого дом сожгли вместе со всем остальным селом, а семья безвестно сгинула, ни слуху - ни духу, добравшись до берега и увидав воочию сложившуюся картину, присел на камушек и развел корявыми руками:
Тоже как-то не по-божески... Это ж уже не война никакая...
Чего ты там бормочешь?
Да тоже как-то... Как будто не стрелял, а расстреливал.
А ты их пожалей. Они нас мно-ого жалели...
Да знаю я!
Так не болтай лишнего.
Да не болтаю. Не знаю, как сказать.
По-человечески его можно понять, потому что убийство более трехсот тысяч человек на одном, не таком уж протяженном участке фронта за день, - это что-то и впрямь другое. Некоторым утешением, удивительным для самих участников, послужили шестьдесят три тысячи пленных, тех, кто сдался-таки, поняв истинную бессмысленность как сопротивления, так и неизбежной собственной смерти: их не пришлось убивать.
Война явственно приобрела масштабы, совершенно несопоставимые с масштабами отдельно взятого человеческого существа. И отдельно взятой человеческой личности.
Эвалд фон Клейст остался жив только потому, что его попытки самоубийства ждали заранее. Его эвакуировали загодя, наконуне операции "Грау", причем для этого пришлось прибегнуть к чрезвычайно жесткому давлению, что было на грани прямого насилия. Длительное время сведения, поступавшие из района эвакуации, носили крайне отрывочный и противоречивый характер, и только ближе к семи вечера у командования сложилась достаточно полная картина разразившейся катастрофы. Надежды на то, что, может быть, произошла ошибка и все не так страшно, как может показаться, таяли с каждым часом. Наконец, написав краткое письмо, в котором не предъявлял обвинений никому, и просил фюрера отыскать способы к быстрейшему заключению мира, генерал приложил "вальтер" к виску в своем гостиничном номере в Бухаресте. Специалисты из "абвера", улучив момент, загодя побеспокоились о его оружии, и вместо финального акта трагедии получился отвратительный фарс. Такой цели никто не преследовал: просто отбирать оружие у генерал-полковника, не арестовав его - дело для иерархического немца практически немыслимое, а категорический приказ позаботиться, чтобы он "не наделал глупостей" был отдан.
Для людей, не знавших этих обстоятельств, - а таких было подавляющее большинство, - картина сложилась совершенно ясная, и разночтений не допускающая: командующий удрал, бросив в безнадежном положении обреченные войска, после чего разыграл фарс с неудавшимся самоубийством. Это несколько больше, нежели способен выдержать честный профессионал. Уволенный с военной службы по состоянию здоровья, генерал умер в августе того же года от сердечной недостаточности.
*Если кому-то так уж любопытно, это был генерал-майор Федор Иванович Качев. Необычайно креативная личность с предельно широкими взглядами и полностью лишенная предрассудков. И в ТР являлся автором ряда нестандартных решений, за каждое из которых случайно уцелевшие из числа потерпевших были готовы гонять его вечно. Без срока давности. Если бы знали автора. У нас были свои достижения уровня Дрездена, Токио образца 45-го, или Хиросимы. К ночи упоминать не хочется. Ну их к черту.
**В ТР 17-я армия весной 1943 года довольно спокойно эвакуировалась из Кубани в Крым. Практически беспрепятственно.
***От судьбы не уйдешь. Спустя год, весной 1944 года, при эвакуации из Крыма, 17-я армия была уничтожена советской авиацией. Было убито, пропало без вести (читай: утонуло) и взято в плен более 130 тыс. человек. Все равно крупнейшая военная катастрофа на море.
А буквально через двое суток после того, как на побережьи затихли последние бои, и в плен сдались последние из выживших, в пяти различных местах, удаленных друг от друга, порой, на сотни и тысячи километров, в распоряжение германского командования были направлены пять совершенно одинаковых контейнеров с весьма сходным содержимым. В двух случаях: в Виннице и Потсдаме, груз сбросили с парашютом, а в трех, - переправили через линию фронта с военнопленными. Одного из них сдуру подстрелили свои, но материал на ту сторону линии фронта все равно попал. Основным содержанием контейнера являлось нечто вроде кинохроники. Пленка высочайшего качества, цветная, прекрасно передающая все подробности, только что не запах. Снято было без особого старания эффектно выстроить кадр, с портативной камеры, смонтировано впопыхах, склеено прилично. Немая лента содержала материал на три часа восемнадцать минут непрерывного показа со стандартной скоростью. Материал все был разный, но, при этом, довольно-таки однообразный. Панорамы. Пейзажи с натюрмортами. Миниатюры с подробностями. Довольно-таки неостроумное название: "Памятка Людоеда", - очевидно, выдуманное в спешке, - и подзаголовок: "Учебный фильм".
С "Потсдамской" копией ознакомились и СД и Абвер. Армейцы - в связи с тем, что успели первые и вынуждены были предпринимать неизбежные меры безопасности, вроде привлечения саперов, СД - потому что считали себя самыми главными, отнять - могли, а вовремя пресечь любознательность армейских коллег не успели. Ознакомившись, независимо друг от друга и невзирая на хронический раздрай между собой, пришли к одинаковому решению - фюреру этот материал не показывать! Такое кино нам не нужно. И, в силу все того же раздрая и соперничества, такая попытка сокрытия оказалась совершенно невозможной с организационной точки зрения. Ни там, ни там попросту не было человека, который отдал бы такой приказ. И тем более такого человека не могло быть с учетом существования двух ведомств. Материал, - доставили. Для очистки совести настоятельно рекомендовали не смотреть, невзирая даже на крайний риск самой такой рекомендации. Результат вышел вполне ожидаемый. Просмотр, припадок неуправляемого буйства, потоп, землетрясение, тайфун и извержение вулкана. Апокалипсис в пределах одной отдельно взятой рейхсканцелярии. Потом впал в прострацию. Прийдя в себя, - досмотрел.
Фюрер не принимал никого почти двое суток. Объявил приказ: в плен сбитых русских пилотов не брать! При этом, разумеется, не подумал, что приказ носит более, чем обоюдоострый характер. Хотел объявить толстого Германа изменником, но как-то сообразил все-таки, что, если бы не тот вывод авиации с аэродромов на Кавказе, у фильма была бы и еще одна часть. Потом, обретя, казалось, прежнюю энергию, начал деятельно готовиться к летней компании. За зиму линии снабжения на основных оперативных направлениях сократились практически вдвое. Значительно сократилась линия фронта. Эриху фон Манштейну очень хотелось поставить вопрос об эвакуации Крыма, пока это еще не очень поздно, но, подумав, решил, что предложение будет уж слишком несвоевременным.
Дело в том, что адресатом "Крымской" копии был именно он: там и написано было, чтоб уж никаких сомнений. От остальных четырех его посылка отличалась тем, что, помимо кино, там находилась еще и звукозапись на грампластинке, выпущенной в единственном экземпляре.
"... Эй, фельдмаршал, эй! - Шелестел бесполый, бестелесный, надмирный голос. - Это снова я. Рад, что мое кино тебе понравилось, можешь не благодарить. А ведь я предупреждал тебя. Вот ты не поверишь, я и сам не поверил бы еще несколько дней тому назад, но даже мне стало как-то не по себе от такого количества дохлых арийцев. Мирные переговоры надо было начинать, когда вы стояли под Москвой, но у вас не хватило ума, а теперь - поздно. Вот честное слово, - если уж проигрываешь войну, надо это делать быстро: раз-два. Вот как французы в 40-м, к примеру. Чего тянуть-то? Еще одна такая зима, и немцев может не остаться и вовсе, даже на семена. И те самые французы, - вот где смех-то? - будут принимать вашу капитуляцию. А еще можно не дожить и до зимы. Это вполне вероятный вариант, фельдмаршал, честное слово. Смотри кино. Оно несложное, может дойти даже до тупых прусских мозгов. Посмотрите, и пожалейте своих людей. Потому что не от Гитлера, а только от вас зависит, когда кончится война. Мы не похожи на вас, и скоро устанем от бессмысленных убийств после победы. Это даст им хоть какой-то шанс."
Фильм они смотрели в узком кругу: генералитет и старшие командиры Ваффен СС. Осторожно, по возможности незаметно, одними глазами наблюдая за товарищами во время просмотра, он сумел разглядеть слезы, стоявшие в глазах этих стальных людей, выработки "доброй прусской школы". У Пауля Хауссера, тоже пруссака, но человека куда более страстного, слезы катились по одной щеке, там где глаз у него оставался. Он, вытянувшись, сцепив зубы и сжав кулаки, не отрывал от экрана смятенного взора, и, как будто, даже не моргал на протяжении всего этого времени.
На экране поначалу были показаны кадры безнаказанного убийства, - снятого, разумеется, издали. Штурмовики, раз за разом заходящие на скученных на пирсе людей. "Петляковых", падающих в крутом пике на беспомощные транспорты. Шквал взрывов, накрывающих всю колонну, целиком, после того, как истребители расстреляли головные машины, и на дороге, узкой, горной дороге возник чудовищный затор. И результат всей этой деятельности, уже подробно, с близкого расстояния. Фельдмаршал смотрел фильм не в первый раз, но продолжал удивляться: это кем же надо быть, чтобы тщательно, долго, подробно находить и фиксировать наиболее душераздирающие, гротескные, чудовищные и омерзительные подробности в таком неисчерпаемом количестве? Как это все мог выдержать мало-мальски нормальный человек? Да, их, ветеранов еще той, прошлой войны, трудно впечатлить любыми подробностями! Но масштаб!!! Это должно быть чудовище в человеческом образе, нелюдь, вампир.
А на самом деле ничего особенного: простой советский еврей. Романа Лазаревича изыскали и доставили к месту ожидаемых событий отдельным бортом, снабдили безукоризненной аппаратурой и роскошной пленкой. В сопровождении группы армейской разведки они более суток собирали горячий материал на пару с товарищем Симоновым. Кто-то там, наверху, решил, что послать в комплект товарищу Кармену - да еще товарища Эренбурга, будет, пожалуй, перебор. Константин Михайлович и Роман Лазаревич выполнили задание партии и правительства со всем возможным старанием и в полную меру присущего им таланта. Они оба, хотя и по разным причинам и вообще очень по-разному, мягко говоря, недолюбливали нацистов в частности и немцев вообще. Но когда был закончен монтаж, а копии ушли по назначению, когда материал на пару десятков репортажей направился в редакцию "Красной Звезды", оба мастера надрались, как курсанты, и не просыхали трое суток без малого.
"В сущности, - думал Фельдмаршал, продолжая осторожно оглядывать такие знакомые лица, - в том, что касается генералитета, фильм достиг, скорее, обратного эффекта. Они теперь готовы на что угодно, лишь бы отомстить! Жизни не пожалеют! Уж теперь-то места пораженческим настроениям не найдется, они будут стоять до конца... вместе со всеми своими подчиненными? Является ли упорство, переходящее в потерю гибкости, тем качеством, которое требуется от генералитета в первую очередь?"
Еще одна такая победа, - жестко проговорил Верховный Главнокомандующий, - и мы останемся бэз авиации.
Триста сорок шесть машин. И больше четырехсот человек обученного летного состава. Это могло бы считаться разгромом, если бы не результат: списанная практически за одни страшные сутки группа армий. Аналог нашего "фронта". А вождь тем временем продолжал:
Есть такое мнение, что к катастрофическим потерям привела недостаточная подготовка и плохая организация воздушного наступления. Исключительно высоки нэбоевые потэри.
Евгений Савицкий вздрогнул, вспомнив сплошную завесу огня, огненную пургу перед атакующими эскадрилиями. Море огня! Немцы догадывались, что их ждет, и превосходно, выше всяких похвал подготовились к отражению воздушной угрозы. Практически каждый пулемет подготовили для стрельбы по воздушным целям. Каждую бронебойную винтовку. Подготовили пехоту к залповой стрельбе из винтовок! Оборудовали позиции на каждом танке, каждом грузовике. Доведенное до предела число стволов на транспортах, тральщиках, эсминцах, каких-то жутких лайбах рыболовного вида, на баржах, самоходных и простых. Летишь, - а впереди огненная завеса такой густоты, что кажется невозможным, немыслимым проникнуть, ты мишень для сотен стволов и ничего, совсем ничего не можешь с этим сделать. Немцы всерьез готовились похоронить их всех, и вполне могли на это рассчитывать, и ошиблись только в оценке противостоящей им силы: раз в пять. Неужели же Верховный не понимает, что происшедшее было ГЕНЕРАЛЬНОЙ битвой, вроде Сталинградской? Со всем, отсюда вытекающим, включая потери?
Восемь десятков реактивных "ла", включая несколько машин усовершенствованной серии, прошлись частым гребнем по зениткам и колоннам, как всегда - не имея потерь, но на этот раз масштаб был таков, что результат их работы был почти вовсе незаметен. "Эрэсы", несколько тысяч штук! Хватило бы похоронить кого угодно, но тут это было - как слону дробинка. Сломать оборону, жертвуя собой, в таких условиях могли только бомбардировщики. Они и сломали. Падая только тогда, когда машины превращались не то, что в решето, а прямо-таки в клочья, от десятков и сотен попаданий, когда глох расстрелянный двигатель, или попадали в пилота. И даже тогда норовили воткнуться в позицию батареи или, хлеще того, в чью-нибудь палубу.
Интересно, как по-разному воспринимается одно и то же событие в зависимости от точки зрения. Те, кто выжил там внизу, потому что сумел сдаться, видели со-овсем другое.
... Мимолетный грохот, дьявольский свист, почти неуловимо для глаза проносится над позицией какой-то перекошенный, - или так только кажется от дикой скорости? - силуэт самолета, и по позиции наотмашь хлещет плотный шквал снарядов. Сметает всех, но если его сбросило обретшее вдруг стремительность пружины тело, то Густава с его сиденья сшибает снаряд, по частям. Медленно, не вдруг, безжизненно повисает подрубленный ствол зенитки, и только потом чувствуешь боль в плече, видишь кровь и торчащую из раны крупную щепу от ящика.
... В лучшем случае на миг отпечатывается в сетчатке раскаленное "шило" реактивного снаряда, или даже без этого, совершенно неожиданно все кругом с грохотом вспыхивает, и землю, как ковер, выдергивают из-под ног или из под колес, безразлично. И бесмысленные глаза уцелевших потом.
...Тучи самолетов закрывают небо крыльями с красными звездами, со всех сторон на тебя пикирует, несется, ревет и грохочет крылатая смерть, бомбы ложатся сплошным ковром, а с неба хлещет ливень горячего свинца. И ты, с карабинчиком, палишь в неуязвимых, не обращающих на тебя никакого внимания стервятников, как палят в лавину, сорвавшуюся с гор, в волну цунами, в черный столб смерча...
- Чьто ви на это можете сказать, товарищ Савицкий?
Он - встал, машинально одернув китель, и едва узнал свой собственный голос, настолько сдавленным он был в этот миг.
- Товарищ Верховный Главнокомандующий, по имеющимся расчетам, плотность зенитного огня над районом боевых действий в три-четыре раза превосходила ту, которую немцы создают над самыми крупными аэродромами в Германии. С учетом флотских средств этот показатель доходит до пяти-шести. И эта мощь была практически подавлена на протяжении первого часа-двух воздушного наступления. Машины первого эшелона вынужденно находились под огнем противника очень длительное время, и успешно держали его. Ту технику, которая была у нас в прошлом году, мы потеряли бы полностью, не добившись цели. А "небоевые потери" в данном случае, - очень часто катастрофы сильно поврежденных машин при посадке.