Шуваев Александр Викторович : другие произведения.

Весна-лето: модели сезона 43 года. (2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.95*10  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Насчет бифуркации: "в общем" момент "Архетипа". В чисто военном плане,пожалуй, история с "Демьянским котлом", всерьез - другое течение операции "Марс". Оно, в свою очередь сделало возможным эффект от "Южного Марша".

  Часть вторая. Весна-лето: модели сезона 43 года.
  
  Разумеется, это не будет отражено в рапорте. На этот раз. Но вы должны знать, герр генерал, что я крайне разочарован. Если вы это забыли, то позвольте напомнить вам, что главная ваша задача - воздействие на войска противника во-первых и противодействие его бомбардировщикам во-вторых. И, если этого не сделано, мне, по большому счету, плевать сколько побед у того или иного аса! Мои позиции не должны бомбить! Мои войска не должны штурмовать! И если вы не можете добиться этого прежними методами, которые вы так энергично отстаиваете, перейдите к другим! Какая может быть свободная охота, когда на головы войск падают бомбы? Это равносильно тому, что я, вместо того, чтобы руководить сражением, взял бы снайперскую винтовку и отправился стрелять "иванов" для развлечения!
  Господин генерал-полковник! Сбитый за линией фронта русский уже никого не разбомбит! Это же очевидно! Для того, чтобы защитить свои войска от авиации противника, нужно просто как можно больше сбивать его самолетов. Неважно - где, неважно - в каких условиях, лишь бы как можно больше. Это же элементарно!
  Боюсь, что только для специалистов. Солдаты на позициях вчера думали по-другому. Все, как один утверждают, что русские клали бомбы на выбор, без помех. И что ваших экспертов как-то не было видно. Очевидно, - прямой бой для них слишком груб и примитивен. Хотите проще? Извольте. По-моему они попросту боятся атаковать, если не удается сделать этого исподтишка, без всякого риска для себя. И предпочитают в таких случаях ничего не делать даже тогда, когда их вмешательство необходимо. Чтоб сохранить свои драгоценные жизни специалистов. А поэтому вшивые русские недоучки, которых они так презирают, делают, что хотят.
  Разумеется, это было не так, и это было несправедливо, но, по правде говоря, Эвалд фон Клейст имел достаточные основания для того, чтобы сделать ему столь суровый выговор. На самом деле имела место элементарная недооценка вчерашнего русского удара. Никто не ожидал увидеть в небе несколько сотен русских бомбардировщиков. Картина была такая, что захватывало дух. Здесь, на Восточном фронте никто никогда не видел ничего подобного. Тут не было буквально ничего от пресловутого "внезапного удара": классическое, по всем правилам проведенное воздушное наступление. Незаметно, крадучись над самой землей, попытались прошмыгнуть только штурмовики, задачей которых являлась борьба с зенитками, и сопровождающие их немногочисленные истребители.
  Зато бомбардировщики с плотным истребительным прикрытием даже и не пробовали скрываться. Шли в четком строю, на хорошей высоте и в количестве, достаточном для того, чтобы их крылья застлали небо. Как и обычно, зенитная артиллерия пострадала от штурмовиков умеренно, но вот для борьбы с таким количеством "петляковых" ее оказалось явно недостаточно. Просто-напросто мало. Они поочередно, не проявляя особого умения, пикировали на батареи. По большей части пикирование проводилось достаточно неуклюже, хромала координация в заходах, отмечалось несколько столкновений пикировщиков между собой на протяжении одного дня. Но кое-кто все-таки попадал, а два раза самолеты врезались в батареи, не то - сбитые, не то - попросту не сумев выйти из пике. В общем же потери зенитчиков оказались неожиданно тяжелыми и трудно поправимыми.
  Примерно то же самое можно сказать и об истребителях люфтваффе. В этот день их оказалось достаточно, чтобы остановить обычные три-четыре "девятки" с сопровождением, но ничтожно мало для борьбы с таким. Это уместнее всего сравнить с пограничниками, которые в один прекрасный день столкнулись с полномасштабным вторжением: можно только погибнуть, нанеся противнику урон, - вроде бы даже и значительный, - но который, тем не менее, будет практически неощутим и незаметен для прущих в атаку милионных полчищ. Добычи оказалось слишком много. Слишком большой риск сгинуть, не добившись буквально ничего. Мало этого: как выяснилось потом, истребители русских эшелонировались по высоте, а позади и выше основного строя двигались как бы ни лучшие пилоты русских для того, чтобы ударить в спину немецким пилотам, когда те ввяжутся в свалку. С точки зрения здравого смысла решение, - сбить, кого получится, не ввязываясь в маневренный бой при соотношении восемь к одному, следовало признать совершенно правильным, но для солдат, на которых пикировала визжащая смерть и сыпались бомбы, такого рода осторожность люфтваффе выглядела обыкновеннейшей трусостью. И по результатам своим была ничем не лучше. Генерал-лейтенант Кортен аж зажмурился от нестерпимого позора этой мысли. С точки зрения тех, на кого падают бомбы, сбережение сил люфтваффе такой ценой обозначает, что силы эти беречь и незачем ввиду их полной бесполезности.
  Разумеется, повторение вчерашнего было совершенно невозможным, неприемлемым. Но, тем не менее, фон Клейст, сам того не подозревая, только что фактически обрек 1-й авиакорпус на уничтожение. Неуклонно выполнять свой долг в таких условиях обозначало принимать бой там и тогда, где и когда этого хотят русские. Больше не получится брать жизни врага даром, воровать победу. Теперь за нее придется платить ту или иную цену. При том численном превосходстве, которое имел враг, задача решения не имела. Действуя большими массами, русские рано или поздно выиграют сражение.
  
  Как это бывало и прежде, продержавшись некоторое время на одном уровне производства, 63-й, как бы перевалив через очередной барьер, рывком перешел на следующий уровень. Молодая поросль делала в основном комплекты и отдельные нормали для иных авиационных производств. Поэтому с конца февраля на фронт потоком пошли уже штурмовики и бомбардировщики новых серий. Без единой деревянной детали. С планером, ставшим на треть легче при ку-уда большей прочности. С бензобаками, снабженными комплексной системой защиты, что предусматривала особую прочность стенки, "шариковую" герметизацию пробоин и самозаклеивание клеевой "пробкой". С узлами, построенными по принципу "пассивной смазки": такой двигатель даже с полностью вытекшим маслом заклинивало в среднем аж на пять минут позже. С рацией, которая практически никогда не барахлила, "доставала" на вдвое большее расстояние и очень удобно управлялась прямо с ручки управления или штурвала. Еще значительно улучшилась защита экипажа. Что же касается "Ил - 2", то штурмовик, машина и без того надежная и прочная, начиная с этого времени обрел прямо-таки устрашающую живучесть, выдерживая полудюймовые пули и даже двухсантиметровые снаряды с двухсот метров. Легкость, "вылизанная" обшивка и качественный двигатель как-то сами собой дали по пятьдесят - шестьдесят километров в час дополнительно и совсем, совсем другую дальность. Все это потоком пошло преимущественно на Южный фронт, и училища не поспевали готовить новых пилотов, штурманов, стрелков-радистов. Тем не менее "скороспелых" недоучек теперь находилось, кому "обкатать" и исподволь приучить к реальной боевой работе.
  К концу января в составе двух воздушных армий Северо-Кавказского фронта сосредоточились такие силы штурмовой и бомбардировочной авиации, что действовать по-прежнему стало неприлично, да и попросту невозможно. Теперь каждый раз, когда только позволяла погода, русские неукоснительно посылали в бой армаду бомбардировщиков с истребительным прикрытием, построенным в несколько эшелонов. Пытаясь отбить воздушный налет, немецкие истребители поначалу теряли не так уж много самолетов и летчиков, зато довольно много машин возвращались из этих тяжелейших, изматывающих боев с повреждениями. Русские не блистали особым мастерством пилотажа, оказывались склонны к стереотипным действиям, довольно легко попадались на изощренные уловки асов из эскадрильи "Удет", но отличались дисциплиной, дрались упорно, друг друга выручали до последнего и атаковали дружно, наваливаясь на одного врага втроем-вчетвером. В стиле основной массы пилотов отчетливо просматривалась этакая старательность, характерная для прилично выдрессированных новичков, но, в общем, дать себе трепку они не позволяли. Вообще сбивать этих русских оказалось неожиданно трудно. И бомбардировщики они, в общем, ухитрялись защитить. У них это называлось "выполнить боевую задачу". Они и выполняли. Поэтому бомбовый груз почти в полном объеме валился на голову стиснутых в предгорьях немецких войск, а выкрашенные в черный цвет штурмовики буквально "ходили по головам", выметая из траншей все живое, выбивали артиллерию, жгли грузовики и танки. Чтобы остановить их, приходилось рисковать, кружиться на виражах и карабкаться на крутые вертикали наперегонки с легкими, как кленовые летучки, зыбкими истребителями русских. Атаковать идущие в плотном строю бомбардировщики, подставляясь под огонь бортстрелков и привозя на аэродром дыры. Но это полбеды. Старательные, но лишенные фантазии подмастерья, трудно сбиваемые, но, при этом, почти не сбивающие, оказались только одним номером программы. Вторым явились сравнительно немногочисленные бойцы несколько другого сорта. Те, что ждали, когда немцы окажутся втянуты в бой, - и непременно дожидались, потому что для того, чтобы заставить армаду бомбардировщиков повернуть, надо было стараться изо всех сил, буквально выкладываясь и забывая об осторожности, - а потом стремительно пикировали на них с высоты. Промахнувшись - не настаивали, легко выходя из боя. Потом пробовали снова. Так погибло несколько очень хороших пилотов, но все-таки не из числа "экспертов": те, парадоксальным образом, редко оказывались сбиты русскими асами, но погибали достаточно нелепо и случайно. Так, в одном из самых первых боев от огня с "Пе-2" погиб сам Хельмут Кюле. Это было большой бедой, хотя, конечно, - смотря на чей взгляд. Вообще же "пешки" последних серий оказались неожиданно грозным соперником для истребителя не только в строю, но и в одиночку.
  Отыскав свою методу, позволившую, наконец, использовать численное превосходство, русские гнули эту линию с кабаньим упорством, не позволяя себе всерьез отвлечься на что-то другое. Допустимы были варианты. На новые методы противодействия в области тактики нужно искать надлежащий ответ, и его находили. Главное оставалось неизменным. На Востоке это называют "до" или "дао". Обычный перевод этого слова, - "путь", - передает смысл понятия только приблизительно. Им надо проникнуться. Считается, что тот, кто обрел свой Путь, приобретает тем самым необычайные, немыслимые для самого себя прежнего силу и неуязвимость. Это, надо сказать, довольно близко к истине, хотя тоже должно восприниматься несколько по-особому, на восточный манер.
  Поэтому потери люфтваффе росли. Среди менее опытных летчиков убыль начала становиться критической. Когда же погибала одна из ключевых фигур, боеспособность истребительных групп падала как бы скачком. А еще - появились пугающие признаки растущего утомления лучших пилотов-истребителей. Опытнейший Иоханн Гляйснер, имевший на счету тридцать семь побед, разбился при посадке в исключительно странной "манере": создавалось впечатление, что в этот момент он как бы спал с открытыми глазами, не воспринимая окружающего. Силы русских же, казалось, только возростали. В круговерти боев их становилось все больше, а драка с теми, кто еще месяц тому назад был разве что старательным "кнехтом", превращалась в дело небезопасное и таящее сюрпризы. И буквально во всем, в любых действиях нынешних командиров чувствовалась холодная решимость - сломать. Во что бы то ни стало и любой ценой.
  Жутким сюрпризом оказались нечастые, но исключительно эффективные ночные бомбежки аэродромов. На аэродроме в Анапе, попавшем под такой удар, уничтоженными и выведенными из строя оказались более семидесяти процентов истребителей. Больше всего пугало то, что вовсе непонятным осталось: а кто бомбил-то? Ни радары, ни акустические пункты не обнаружили в окрестностях летного поля ничего подозрительного, - до той самой минуты, когда на аэродром обрушился жестокий и точно нацеленный бомбовый удар.
  Больше всего это напоминало боксерский поединок, с противником, может быть, менее умелым, но обладающим чудовищной силой и железной выносливостью. После того, как он почуял едва еще заметную, но явную слабину противника. Он непременно постарается еще больше взвинтить и без того убийственный темп, его корявые удары все чаще будут достигать цели, пока один из них не вышибет из противника дух.
  В данном случае, если от возвышенных метафор перейти к грубой прозе, это вполне могло случится не далее, как через три-четыре месяца. Во время предстоящей летней компании.
  
  
  Скажите... Аверрел, может быть, хотя бы вы объясните мне, что творится в России? Только, если можно, подоходчивее, потому что я окончательно перестал что-нибудь понимать. Я бы сказал, что кто-то постановил считать всю прежнюю войну не имевшей места и начал партию заново, если б не был совершенно уверен, что так не бывает. Это очень плохо, господин государственный секретарь. Если чего-то не понимает президент США, это не просто его личная глупость. Это угроза национальной безопасности. Поэтому я жду от вас не доклада. Я жду одной фразы, если хотите, - афоризма, в котором, тем не менее, отражалась бы суть происходящего.
  Гарриман ответствовал с лицом настолько серьезным, что на секунду могло показаться, что и правда:
  Русские, обдумав сложившуюся ситуацию на трезвую голову, постановили для самих себя впредь нацистов считать не охотниками, а только и исключительно только добычей. Пусть очень опасной, но и не более того. Таким же образом поступают пигмеи перед охотой на слонов. Очевидцы утверждают, что в таких случаях у слона просто нет шансов.
  Правда? - Президент улыбнулся весело и необыкновенно симпатично. - Это не анекдот, нет? Не знал. Признаюсь, это я виноват и вы буквально выполнили мою просьбу. Как всегда блестяще. Вы убедили меня, что небольшое количество подробностей все-таки желательно. Главное, чтобы их было не так много, чтобы в них утонуть.
  Да. господин президент. Я сегодня же свяжусь с Гопкинсом. Приложу все усилия, чтобы он в точности понял, что именно от него требуется.
  Сделайте это. Я не сомневаюсь, что Гарри сделает именно то, что нужно... А до этого - ничего? Никаких существенных фактов?
  Практически ничего. Лемей утверждает, что видел в России совершенно новый стратегический бомбардировщик.
  Вот как? - Проговорил президент даже вроде бы лениво, никак не показав своей заинтересованности. - Ну, если Кертис говорит, что бомбардировщик, то, значит, бомбардировщик. И какое впечатление?
   Несколько архаичная с виду машина с вовсе не архаичными данными. По его словам, многое выглядит так, будто конструировалось на другой планете, а не на той, на которой находятся США. Облик вызывает и неприязнь, и опаску. Как он образно выразился: "У меня шерсть поднялась на загривке...". Как - кому, но лично я - понял. Вообще, надо признать, у сукиного сына очень неплохо подвешен язык: он неизменно умудряется передать то, что хотел, даже если это какие-то нюансы.
  Несомненно. А еще он весьма толковый командир. И прямо талантливый тактик. И многообещающий стратег воздушной войны. Кроме того, у него прекрасное взаимопонимание с подчиненными, а приказы его выполняются не то, что беспрекословно, а с охотой и чуть ли только не с восторгом. У него вообще только один недостаток.
  Да. Он форменный псих. Кое в каких отношениях, пожалуй, будет даже похуже Паттона. Он весьма полезен, пока идет война, но когда она кончится... Ему может захотеться еще.
  Проблемы такого рода бывают всегда. Хуже то, что они могут возникнуть после меня.
  Было бы для всех лучше, если бы подобные деятели погибали смертью храбрых где-нибудь за день до победы.
  Аверрел... Существует уровень цинизма, вполне естественный и даже уместный в мирное время. Во время войны дело обстоит несколько по-другому.
  Простите, господин президент.
  Кроме бомбардировщика - ничего?
  Практически ничего. Разве что так называемый "обратный ленд-лиз". Точнее, - отдельные его позиции. Электромоторы малой мощности, несколько типов. Вдруг оказалось, что они как нельзя лучше подходят для механизации наших стратегических бомбардировщиков. Клеи, которыми можно склеить Манхэттонский мост. Фильтры с очень необычными, откровенно говоря, - уникальными, - свойствами. Самое, пожалуй, главное, - жидкостные батареи очень большой мощности. Говорят, их заправляют, как обычный бензобак, а потом спокойно получают много-много электричества. Локвуд настаивает, чтобы мы заказали такие же, только большие: говорит, что это может вдвое повысить эффективность подводных лодок... А вот самое, пожалуй, неожиданное, - радиодетали. Небьющиеся радиолампы и конденсаторы особой надежности. Все, как один, отмечают исключительно высокий уровень исполнения. Очень говорят, симпатичные штучки. Рука сама так и норовит незаметно сунуть в карман...
  Сам - видел?
  Не пришлось.
  Так посмотри. И, - знаешь, что? Покажи мне. С детства питаю некоторое пристрастие именно к мелким игрушкам. У меня в детстве были два паровоза длиной в дюйм, так у них даже колеса крутились. Вот поверишь ли, - я играл ими несколько лет...
  
  Прототип VII : образца 42 года.
  
  А чего же здесь такого неожиданного? - Удивился Берович. - Самая ожидаемая реакция. Странно было бы, не сделай они чего-то подобного.
  И это все, что ты скажешь?
  Хозяин - в курсе?
  И это все, что ты скажешь?
  Прежде всего я выясняю первоочередные обстоятельства. От того, что думает по этому поводу Хозяин, зависит все. Значит ли что-нибудь это сообщение, или не значит ничего вообще. "Не значит" - это когда, вне зависимости от смысла сообщения, оно никак не повлияет на наши дальнейшие действия.
  Хорошо, я спрошу по-другому: какой вариант выгоден именно нам?
  Могла бы не спрашивать. С чисто шкурных позиций для нас тем лучше, чем более сложные технические проблемы встанут перед властями. А лучший, если не единственный способ озадачить их всерьез, это отставание от внешнего врага, - или конкурента, - в перспективной военной технологии. Отставание может быть и мнимым, не важно. Когда это выяснится, будет у нас, но будет и "у них". Кто бы они ни были. Хоть что-то. Самое смешное то, что, чем лучше для нас, тем лучше для страны. И для властей. Такой вот пердюмонокль. Заботясь о своей шкуре, мы способствуем прогрессу в СССР. Я бы посмеялся, если б было - чем...
  А настоящей причиной этого знаменательного разговора было то, что в командовании вермахта отыскались-таки люди несколько менее высокомерные и более, что ли, чуткие. Которые дали себе труд обратить внимание на легкие непонятки под Демьянском. По итогом негласного и осторожного следствия началась столь же осторожная и негромкая паника. Эффективное, осмысленное и последовательное применение авиации русскими, - бывшее вполне-вполне на уровне люфтваффе! - будучи широко распространено, означало, фактически, катастрофу. В этой ситуации, в качестве действия на опережение, было принято решение предельно форсировать работы по турбореактивной авиации. Несколько забегая вперед, добавим, что с началом осуществления плана "Блау", когда (и пока) он имел даже больший успех, чем рассчитывали, накал работ несколько снизился. Даже немцам не чуждо ничто человеческое. В данном случае разведка сработала достаточно эффективно, и об успехах немецких конструкторов стало известно в Москве.
  
  Ваше мнение, товарищ Берович, - какое влияние эти разработки могут оказать на ход войны?
  Саня ни на секунду не сомневался, что товарищ Сталин хорошо подготовился к этому разговору. И не его первого спрашивает о реактивном двигателе. И уже нашел тех, кто с абсолютным знанием вопроса объяснил ему: дальнейшего увеличения скорости от винтовой тяги и поршневых моторов ждать нельзя. А вот теперь, к третьему или четвертому по счету, он обратился к нему. К производственнику, особливо интересующемуся, как количество, качество и соотношение поступающих в войска технических средств войны влияет на ход боевых действий. Сложно, но именно так охарактеризовал бы Саню вождь в качестве источника информации, если бы дал себе труд выразить это словами.
  У меня нет простого и однозначного ответа на данный вопрос, товарищ Сталин. Только анализ вариантов и возможных последствий.
  Слушаю. У нас около... восьми минут до Совета.
  Традиционно считается, что экстренная разработка принципиально новой техники в разгар войны дело вынужденное, рискованное и являет собой плохой признак. Вроде того, что именно таким образом цепляется за соломинку государство. Не секрет, что революционные конструкции на первых порах бывают особенно капризны, неудобны, опасны, ненадежны и очень, очень дороги. Тем более это относится к технике, основаной на совершенно новых принципах.
  Беда в том, что кое-когда это все-таки удается. В данном случае положение усугубляется тем, что немцы начали работать над такой машиной не позже 38-го. Последние успехи наших войск на фронте могли напугать немцев так, что они до предела форсируют работы по теме турбореактивного двигателя и соответствующего ему планера. Учитывая их умение работать, они могут получить что-то вполне работоспособное к концу следующего года. Так что базовый вариант, это запуск в крупную серию машин, обладающих отдельными выдающимися параметрами, но с многочисленными недостатками и весьма мало надежных. Разумеется, это обстоятельство не делает положение менее серьезным. Потому что мы-то, мы - ничего не сможем противопоставить. Только перетерпеть, покуда будем их доламывать.
  Это если ми им пазволим, - зловеще проговорил вождь, - а ми постараемся нэ позволить.
  Думаю, это - вполне в наших силах, особенно если сознательно принять дополнительные меры. Куда более серьезно другое. Союзники. Надо быть честными перед собой: им-таки удалось загрести жар нашими руками. - Сталин бросил на него мимолетный, страшный взгляд, но тот, как броней, прикрылся полуопущенными веками. - Когда мы сломаем немцев, то останемся с нашей разрушенной экономической базой в одиночку - против двух самых мощных экономик, не затронутых войной, и против двух самых мощных военных машин в мире. Уж они-то сделают реактивные машины в два счета. Хотя бы для того, чтобы иметь аргументы к тому моменту, когда придется делить Европу. Они заставили нас оплачивать будущую победу по наивысшей ставке, - ну, а наша игра состоит в том, чтобы мы, за нашу непомерную цену, получили надлежащий товар в полном объеме. По возможности, - все. Чтобы они весь свой оставшийся век проклинали себя за собственную хитро... Собственное излишнее хитроумие. Тут уж нам понадобятся все аргументы. Каждый солдат, каждый умелый мастер, каждая разработка, каждое удачное организационное решение. Последнее, в конце концов, вообще важнее всего...
  Таким образом, ваше предложение...
  Так точно. Без надрыва, но четко, в правильном порядке, и не теряя ни секунды.
   Харашё. А каково ваще мнение по работам Вернера фон Брауна?
  Откровенно? Наплевать и забыть на ближайшую перспективу. Практический интерес представляют собой только системы управления, а в остальном... Мы определили конфигурацию шашек, позволяющих доставить две тонны груза на расстояние восьмисот-девятисот километров. Выбросить груз за пределы атмосферы. Похоже, расстояния свыше тысячи километров также являются вполне реальными. А еще мы только что испытали первые образцы так называемого "предельного твердого топлива", оно эффективнее того, что мы используем теперь, процентов на сорок, но при этом дороже в пять раз...
  А точность?
  На восемьсот километров? - Берович улыбнулся страшной улыбкой. - Не пробовали. Тут сам по себе запуск должен быть очень веселым мероприятием. Достаточно... Достаточно грандиозной картиной. Прикажите - проверим. А по расчетам должны попасть в круг диаметром в десять километров. То есть в Садовое Кольцо попадем, а в Кремль - уже под большим вопросом.
  Сравнение вышло, мягко говоря, сомнительного свойства, но, в данном случае, товарищ Сталин счел возможным понять его правильно: молодой товарищ ничего такого даже не мыслит, а просто хочет образно и наглядно объяснить.
  Испытания праведите. Подумайте, что там можно сделать с управлением. И начинайте, начинайте с реактивным самолетом.
  С людьми - как?
  Я думаю, ви доказали свою способность перевоспитывать оступившихся. Так что вопрос по персоналиям будем решать... Хэ... Товарищ Берович, у вас не коллектив, а какая-то коллекция врагов народа... всэх мастей и сортов. Если так пойдет дальше, управление лагерей придется закрывать за отсутствием заключенных. Получается сплошное нарушение революционной законности. Суд назначил им наказание, - а они жируют в хозяйстве доброго товарища Беровича, как у Христа за пазухой...
  Он говорил все это добродушным, вроде бы как шутливым голосом, но при этом отлично знал, что смысл его речей даже слишком легко истолковать и так, и этак. Когда он шутил в таком стиле, собеседникам, как правило, было не слишком весело. И они, если и смеялись, то не вполне непринужденно. Дело в том, что смеяться, - равно как и не смеяться, - было несколько рискованным занятием, поскольку казалось затруднительно предсказать, как шутник отнесется к смеху. Тем неожиданнее оказался совершенно искренний, веселый смех Беровича. Если б у кого-то возникла охота вслушиваться в оттенки, он, возможно, уловил бы нечто, не то - горечь, не то - усталость, но, во всяком случае, никакой натуги.
   Как вы сказали, - проговорил он, чуть-чуть отсмеявшись и стирая слезу в уголке глаза, - добрый Берович? У Христа за пазухой? Если с сортами еще бывает по-разному, то, - как вы сказали, - с мастями вообще существует только один вариант. Сейчас еще туда-сюда, а поначалу у меня, к примеру, на Пьяных Баках больше трех месяцев не жили. Яковлев для смеха подсчитал, что потери больше, чем при фронтовой операции. Двадцать процентов в месяц только безвозвратных.
   А пачему - Пьяные?
   Что? А, да, - поначалу еще даже и не Пьяные, - это так у нас назвали производство метилового спирта. Мы на это дело ставили побродяжек, теребень пропойную, уголовников мелких... Ну они и того, - слепли и мерли, надышавшись. Две-три недели, - и амба. Даже и таких не хватало. Потом-то нам Саблер, умный еврей, подсказал, что противоядие есть самое простое, - спирт обыкновенный. Как он его назвал: "спиритус вини". Ругался страшно. Стали заботиться о том, чтоб они постоянно были слегка под градусом. Хорошо помогло. Даже желающие появились из блатных. Теперь-то куда! Охрана труда! Вытяжки, фильтры, химическая отсечка, дожигание на выходе из вытяжек, - но все равно на год редко кого хватает. А враги народа - те попросту мрут, по-божески. Чертит-чертит, потом раз лбом в кульман, - и готов. Другие, которые с туберкулезом, тоже тихо отходят, мирно. Работают до последнего, как слягут, - так больше дня-двух не тянут. Следить приходится: так и норовят загнать себя насмерть, вредители...
   Вислуживаются. Думают, - саветская власть их прастит за их лицемерное усэрдие. Раньше надо было работать. Нэ за страх. За совесть. А нынешним стараниям грош цена.
  А мы и не ценим усердие. Только результат. "Делай или умри" - знаете? Так вот за последним у нас дело не станет. Тем, кто не может, мы подыскиваем... более подходящие места.
  На Пьяных Баках?
  В том числе. Есть и другие варианты. Только - знаете? Я недавно понял, что не все так просто. Один у нас был такой. Химик. Из бывших. Как раз над твердым топливом и работал. "Я, - говорит, - эту самую халтуру, которую вы выдумали, почитаю хуже воровства. Плохо работать, значит, душу продавать дьяволу. Для меня позор, если с вашими недоучками и сравнивать-то будут". А что про советскую власть говорил! А про партию! Особенно на одного грузина почему-то взъелся, житья не давал. Потом жаба его какая-то грудная задушила. Перед смертью все дела тому грузину передал, а потом меня позвал. "Ну, Александр Иванович, - первый раз в жизни по имени-отчеству назвал, - жить с тобой было плохо, но работать можно. Вполне. А помирать, оказывается, так просто хорошо. Помру, так ты тезку, тезку своего, Сандро слушай. Талантливая сволочь". Матерый же вражина! А разве скажешь, что выслуживался?
  Сталин, не меняя выражения лица, бросил на него подозрительный взгляд. Гос-споди... А ведь он все это - ВСЕРЬЕЗ!!!
  А вот еще некоторые говорят, что на волю не очень-то: работа та же, зато никаких собраний с заседаниями, никакой политинформации. "Я, - говорит, - пока работаю, так, по крайней мере, хоть про все про это не помню. Вон на лесоповале, хоть как устанешь, нипочем не получалось..."
  Про что, - про это?
  Жена, сын. Взрослый, студент был. Как его разоблачили, так и семья куда-то сгинула, семь лет ни слуху, ни духу.
  Самым, что ни на есть, легкомысленным тоном, как так и надо, о вещах естественных и обыденных. Человек, который привык жить на краю, и попросту не знает никакой другой жизни.
  Товарищ Сталин, - напомнил Берович, - Совет.
  Ми извинимся перед товарищами. Скажем, чьто говорили толко по дэлу. Кого вы видите в качестве основного разработчика?
  Вы удивитесь. Совсем еще молодой человек. Был практически чистым теоретиком, для себя возился с концепцией двигателя, а потом взял, - да и разработал нам о-отличнейший турбокомпрессор. Лет десять ни у кого толком не получалось, ни у нас, ни там, а он сделал. У него будет столько подручных, сколько надо, и, при этом, такие, что я почти не сомневаюсь: дело пойдет быстро. Очень быстро.
  А турбонаддув - уже сдэлали? И какая высота?
  Тринадцать - семьсот - сколько угодно. Даже дальность увеличивается. Четырнадцать - пятьсот - тоже без особых затруднений. Пока ни одного отказа. Правда, конструкцию планера тоже пришлось видоизменить. Рули, механизация крыла, то да се...
   Мне представление. Надо молодого товарища паащрить.
  
  Несколько позже описываемых событий зимы, в марте, исподволь, постепенно, начались уже систематические бомбардировки нефтепромыслов в Румынии. Не особенно грандиозные, но существенные и, главное, какие-то непонятные. Ночью буквально на все объекты, связанные с нефтепереработкой, с очень приличной точностью валились немногочисленные бомбы колоссальной разрушительной силы. Со временем бомбардировки начали усиливаться и повторялись теперь практически каждую ночь. Пожары на нефтепромыслах теперь бушевали постоянно, до конца не гасли, их попросту не успевали тушить. Наступление же какого-то нового этапа почувствовали сразу все: среди бела дня в небе над промыслами появился, начал описывать бесконечные, размашистые, шириной в десятки километров круги одиночный самолет. Незваный гость кружил на громадной высоте, до которой не доставала ни одна зенитка, ни один истребитель. Тем более, что и зениткам, и аэродромам тоже уделялось неусыпное внимание. Время от времени на смену одному разведчику приходил другой, и все повторялось снова. К маю месяцу прииски, перегонные заводы, наливные терминалы, товарные станции и просто вокзалы бомбили пять-шесть раз в неделю, сбрасывая по сто-двести тонн бомб за раз. Кроме того, к немногочисленным точным фугаскам добавились сотни небольших бомб с горючим студнем: эти падали, мягко говоря, без особой точности. Иной раз налетчики умудрялись положить мимо практически все зажигательные бомбы, но попадали все-таки гораздо чаще. Да и от промахов было если и легче, то не намного: что-нибудь, пусть не то, что нужно, они непременно поджигали. Сама местность вокруг Плоешти и подобных объектов медленно, но неуклонно превращалась в форменную пустыню. В жуткий, черный ландшафт с редкими, неопознаваемыми руинами и без признаков жизни. Кубический нитрид бора, плотное плетение из кварцевой и корундовой нити, полимерный углерод, карбид вольфрама и тому подобные материалы волшебным образом претворились в виртуозно сделанные детали и позволили Архипу Люльке сделать очень компактный турбокомпрессор очень простой конструкции, и при этом надежный, как колодезный журавель. В свою очередь, его использование в двигателях "Т - 10" делало бомбометание с предельных высот практически безнаказанным убийством.
  А идею с напалмом - да, позаимствовали у союзников: тетя Суламифь у Якова Израилевича оказалась на редкость информированной старушкой. Правда, до руководства 63-го была донесена только голая идея, но этого оказалось более, чем достаточно. Саблер и Берович, уяснив информацию, минуты две молча глядели друг на друга, а потом совершенно одновременно начали орать, обвиняя друг друга и самих себя в идиотизме. Потом выяснилось, что они выбрали другое вещество в качестве загустителя (отходы производства нового сорта органического стекла), но получилось, в общем, не хуже. Красивую южную страну затянула сплошная пелена черного дыма, порой даже неба не было видно.
  Спустя месяц-полтора производство горючего в Румынии начало неуклонно падать. Потом сокращение производства стало критическим: помимо разрушений некому стало производить. Некому - ремонтировать. Некому - тушить пожары. Негде жить работникам. Не на чем возить их на работу. И неуклонно, как неуклонно накапливается угар на дне Собачей пещеры, в душах людей накапливалось безнадежное, глухое отчаяние. Оказалось, что постоянно висящий над головой, всевидящий разведчик, которого нечем сбить, деморализует не хуже артобстрела. Причем не только солдат, но и, что уже интереснее, генералов. Сей вопиющий факт дошел до фюрера германского народа и, мягко говоря, вывел его из себя. Откровенно говоря, он пришел в бешенство и приказал - сбить во что бы то ни стало. Попытка боевого применения скороспелой зенитной ракеты, управляемой и о четырех ступенях, привела к чудовищному конфузу: конструкция сломалась во время старта, чуть не погубив расчет.
  
  Нужно, Архип Иванович. Не можно, а нужно.
  Но я не знаю... У меня просто нет опыта создания... реальных двигателей. "ТР - 1" - это ж не двигатель, это так, баловство. Чтоб понять, - над чем, собственно придется работать?
  А у кого он, опыт этот, есть? Только у немцев. Но их, сами понимаете, не пригласишь. Так что у вас, как ни крути, опыт самый большой. С турбокомпрессором у вас неплохо получилось.
  Сравнили! Тут задача, как минимум, в сто раз более сложная!
  У других и этого нет. Кроме того, - у вас есть хороший опыт работы с нашим коллективом, налаженные личные контакты. И вообще ваша кандидатура утверждена на самом высоком уровне.
  Когда нужен двигатель?
  Бессмысленный вопрос, потому что мы не знаем, когда будет уже поздно. Не исключено, что уже поздно. Могу только сказать, что обычный для нашего завода цикл по двигателю, - от техзадания и до производства доведенных двигателей, - занимает семь месяцев.
  Это невозможно!
  Я с вами совершенно согласен. Более того...
  В лучших фирмах мира - несколько лет, минимум! Плюс еще полгода-год на доводку и лечение "детских болезней"! Одного серийного мотора достаточно для того, чтобы считать карьеру конструктора вполне успешной!
  Более того, - дождавшись, когда инженер выплеснет эмоции, терпеливо, все в той же интонации продолжил Берович, - все согласны. И эксперты, и практики. Все в один голос утверждают: невозможно! И ведь правы, - действительно невозможно. Вот только приходится. Переселяйтесь на завод. Положение, к сожалению, казарменное, но оно у нас у всех такое вот уже... Не помню точно, сколько времени, но кажется, что всегда. Мы можем позаботиться только о том, чтобы это была благоустроенная казарма. Рекомендую сразу проектировать целую серию двигателей разной мощности и в разных вариантах. Если сочтете нужным. С Владимиром Яковлевичем не цапайтесь, человек тяжелый и ревнивый. Нейтрализовать, скорее всего, удастся, но помощи не дождетесь. Это нереально. В расчетчики дам самого Яковлева... Что? Нет, не того, а Владимира Васильевича. Особый человек, весь мир видит в цифрах... впрочем сами увидите. Двух чертежниц экстра-класса, с механическими кульманами, Лиду и Риту, этих вообще от сердца отрываю... Детали, если не возражаете, буду делать сам. Хотя, по правде говоря, нынче от этого "сам" осталось одно название... Но в конфигурациях, выборках, пустотах, поверхностях, - ради бога, - не стесняйтесь. Заказывайте сразу несколько вариантов, если сомнения.
  Да я, в общем, в курсе.
  На одну десятую, в лучшем случае. Мы не демонстрируем всего того, что можем, без истинной необходимости. Помните Конька-Горбунка? "Это служба - так уж служба...". От всех нас потребует всего. И последнее: девки. Поосторожнее. Они, конечно, заморенные работой и недосыпом, но все-таки безнадежно молодые, со всякими мечтаниями, так что даже это не очень-то помогает. Будут приставать. Не поставите себя, как надо, так надолго вас не хватит. Это никакие не шутки. Нравы тут простые до предела. По-настоящему до предела. Тут и любой-то мужчина привлекает самое пристальное внимание, а уж свежий... - Берович махнул рукой, - вообще повод для смуты. Как пресловутая "баба на корабле", только хуже, потому как, во-первых, - тут, почитай, одни только бабы, а во-вторых корабль у нас уж больно большой.
  Но Люлька, похоже, не вслушивался в его болтовню. Он глядел куда-то мимо и сквозь Беровича, сквозь стены кабинета и сквозь весь бесконечный муравейник 63-го вообще. Сане этот взгляд был очень даже знаком.
  Так любые детали, - проговорил он вкрадчиво, - товарищ Берович?
  Уж можете мне поверить. Все, что не противоречит законам природы, и кое-что из того, что таким законам противоречит.
  Ну глядите, - со скрытой угрозой покрутил головой конструктор, - никто вас за язык не тянул...
  Пожалуй, - это самый правильный подход. В наших условиях. К сожалению. И еще: не стесняйтесь вы заказывать автоматику. Любую, какая понадобится, не бойтесь усложнить, если это пойдет двигателю на пользу. Мы оперативно рассмотрим, что-то не сможем вообще, что-то сможем сразу. А что-то разработаем. Мы очень постараемся.
  А еще он дал себе слово приглядеть за организацией разработки. Идеи этого человека, умеющего сопрягать потоки тепла, веса и объемы, температурные деформации и напряжения, возникающие в деталях, - в конструкцию, должны воплощаться в плоть без искажений и задержек, мгновенно, как по волшебству. И не так уж важно, сколько джиннов и ифритов при этом ткнутся лбом в кульман. Сколько средних лет духов от снабжения схватится за сердце и угодит в лазарет с концами. У скольких фей на закладке от запредельной усталости пропадут месячные. Не важно, в конце концов, если Саня Берович еще раз свалится в обморок или заснет на заседании Совета Обороны. В присутствии вождя, с размаху грохнув лбом о твердь правительственного стола и даже при этом не проснувшись. Заседание проистекало, как положено, в четвертом часу ночи, а он, наоборот, наконуне встал в пять, как это делал обычно. А потом, прийдя в себя, все никак не мог понять: и как это он умудрился проснуться раньше, чем лег? Потом, помнится, еще начал себя поправлять и запутался окончательно. А еще, чтобы поддержать надлежащий энтузиазм, кого-нибудь из недостаточно расторопных придется сдать. В той или иной мере. Очень может быть. Хотя может хватить и прежнего запаса. Но это - лирика. Пока надлежит соединить, наконец, воедино все ранее найденные решения по организации разработки. Она должна стать совершенной. Нет, не так, - совершенством. Если уж так получилось, то войной надо воспользоваться для того, чтобы конец ее встретить преимущественно на реактивных машинах, причем доведенных, доступных для пилотирования пилотами средней квалификации.
   Если все пойдет, как надлежит, то после войны 63-й, - а куда денешься? - будет выпускать, преимущественно, производственное оборудование, технологическую оснастку, и регуляторы, автоматику для производственных нужд. Мы станем чем-то вроде завода заводов, это неизбежно. Так будет помимо желания нас или кого угодно другого. Не хотелось бы, но никуда не денешься. А для того, чтобы сохранить двигателестроение, придется и двигатели делать соответствующие, достаточно сложные, чтобы их выпуск на 63-м оставался целесообразным. Парадокс, который имеет возникнуть впервые в мировой производственной практике. Как раз для этого и надо, чтобы это был двигатель с высокой степенью той же самой автоматизации. Но это задача даже не завтрашнего дня.
  
   Далеко-далеко, на самом краю территории того, что, скорее уже по одной только привычке, продолжало называться 63-м заводом, а значит, - по-настоящему далеко, впервые раздался глухой, раскатистый грохот. Он выделялся даже на фоне многообразнейших заводских шумов, он все длился и длился, будучи слышен на громадном расстоянии, накрывая весь колоссальный комплекс завода. С этого дня он стал постоянным аккомпанементом заводской жизни, становясь все ровнее и ниже тоном. А еще в этом равнодушном громе, как некий подтекст, слышался уверенный, басовитый звон. Понятное дело, стенд огородили очередной стеной, но это дело, в отличие от многих и многих других, не удавалось скрыть хотя бы на удовлетворительном уровне. Уж слишком оно было громким.
  
   В отношении планера поступили так, как поступают на первых порах, наверное, все: ничтоже сумняшеся, установили "ДЛ - 1-1" на планер серийного "Як - 9С", подвергнутого только совершенно необходимым переделкам. И, как всегда, убедились, что переделок этих набирается, - начать и кончить. Достаточно упомянуть такую мелочь, как резкое смещение центра тяжести машины назад, "вслед" за двигателем, - и так, практически, со всем. А потом, так же, как все в подобных случаях, дружно подумали, что планер придется делать все-таки совершенно новый и специально спроектированный. Но начали, как все. Единственным отличием было то, что уж они-то - не боялись, что у машины отгорит хвост. Дело в том, что двигатель прекрасно выдержал стендовые испытания. Во всех четырех вариантах, последовательно выставленных на стенд. Варианта с турбинными лопатками из легированной спецстали решили даже не осуществлять в реальном образце. Пробовали монокристаллические из карбида вольфрама, из кубического нитрида бора, из нитрида кремния, и наиболее дешевые - сверхмелкого плетения из карборундовой нити, но под покрытием: согласно одному из очень спорных соображений такая структура естественным образом образовывала каналы для охлаждения лопатки. Вплотную столкнувшись с СОКР - системой обеспечения конструкторских разработок, Люлька пребывал в состоянии, которое можно было бы примерно охарактеризовать, как осторожное восхищение, смешанное с недоверчивой опаской: ему не приходилось отвлекаться от конструирования Ни На Что. Поспешно, - пока не ушла мысль, - набросанный эскиз, будучи положен на левый край стола, превращался в исполненный с немыслимым совершенством чертеж через два часа. Два расчетчика на подхвате: один, - которому ничего не надо объяснять, другой - состоявший при счетных машинах, готовый расчет не позже, чем через три часа. Потребная деталь завтра. Вариант отдельного узла - послезавтра. Вариант компановки через четыре дня. Не через "месяц-другой". Не через "недельку-другую". Не "дней через пять". Через четверо суток. Душевая кабина в кабинете. И, - отдельно! - небольшой, чуть больше стенного шкафа, туалет. С полкой под книги и чистым листом бумаги на стене, на тот случай, ежели клиент имеет привычку читать и думать в туалете.
  Кушетка прямо в кабинете, чтобы прилечь на полчасика, не тратя времени на хождение.
  Телефон без диска, чтоб заказать обед, бутерброды, просто чай в кабинет, если неохота или некогда ходить в столовую для ИТР. Или нужную для работы книгу. Или документ. Или чтоб вызвать машину.
  Справедливости ради надо отметить, что он все-таки был первым, к кому СОКР была применена в полном объеме. Раньше были только отдельные элементы. Так или иначе, но теперь неизбежные для нового двигателя недостатки мог выявить только полет, и времени терять не приходилось. Люлька настоял на планере "Яка - никакого" исходя из самых простых соображений. На легкую машину можно поставить один двигатель: конструктору заранее становилось плохо от одной мысли о проблемах синхронизации работы двух двигателей вообще, и о возможных проблемах несовпадающей вибрации в частности.
   В качестве официального испытателя "Яка-никакого" с первым советским ТРД был назначен некто Бахчиванджи, но за неделю до того, как он в первый раз увидел машину, ее, понятное дело, уже успела поднять в воздух Оленька Ямщикова. Двигатель тянул отвратительно, и она уже подумала, что ей попросту не хватит длины ВПП, но нет: невзирая на прескорбную приемистость мотора, скорость неуклонно росла, и в нужный момент машина с неожиданной охотой задрала нос и полезла в высоту. Разумеется, для первого раза она ограничилась минимальнейшим стандартом: полет по прямой да круг над аэродромом, с аккуратнейшими, "ученическими" разворотами со стандартным креном. Машина, в общем, не понравилась: слишком медленно набирала скорость, слишком инертно отзывалась на "газ", как-то странно слушалась рулей на скорости, была склонна к кабрированию... Только во всем этом присутствовало два "но": Ольга отлично отдавала себе отчет в том, что непривычное не может нравиться, - а, кроме того, - скорость. "Горюшко" набрало восемьсот двадцать легко и непринужденно, без малейшей натуги, почти незаметно для летчицы. Всем своим поведением показывая, что готово прибавить еще и еще, но Ольга почувствовала нечто, некую излишнюю склонность невзначай опускать нос и решила не увлекаться: больше всего не понравилось именно то, что кабрирование на обычных скоростях сменилось склонностью к пикированию ближе к восьмиста. При этом она прекрасно отдавала себе отчет: все недостатки со временем так или иначе устранят, а вот совсем другой, следующий диапазон скоростей останется. Это было даже слишком понятно.
  Архип Михайлович, понятно, не подумал прекращать работу даже после того, как двигатель прошел госиспытания: он, безусловно, умел то, чего не делали другие моторы, но оставался весьма несовершенным и неудобным изделием. Сейчас, когда все было закончено, как и всегда, будто на ладони, стали ясны и недостатки машины, и собственные просчеты, и, понятное дело, масса возможностей Сделать Гора-аздо Лучше. Это состояние очень сильно напоминало порыв, который охватывает войска в ходе успешного наступления, когда все удается, сопротивление противника вдруг перестает иметь какое-нибудь значение, и кажется, что так будет всегда. Тут есть реальная опасность зарваться, но опыт любого настоящего работника, будь он полководец, финансист, конструктор или поэт, подсказывает, во-первых, что, когда бывает так, когда есть то, что впоследствии назовут "драйвом", особая смесь вдохновения и удачливости, наступление вести все-таки нужно, через силу и вопреки усталости, без остановки. Ну, а во-вторых, следует уповать на Господа нашего, что тот же самый опыт подскажет, когда наступит пора остановиться. В большей степени это актуально, понятно, для полководцев.
   "ДЛ - 1-3" стал логическим завершением идеи прошедшего госиспытания "первого". Явно относясь к тому же поколению, он был, пожалуй, пределом этого поколения. Изделием практически безукоризненным не только с точки зрения изготовления, но и конструктивно. Он может служить классическим примером того, как незначительные, по сути, изменения превращают машину посредственную - в шедевр. Температура перед турбиной в 1320о: к этому, по сути, ничего добавлять не надо. Тяга одного мотора достигла трех тонн, масса уменьшилась на пятнадцать процентов, достигнув 612 килограммов. Не успели первые истребители с "единичкой" поступить в строевые части, как выпуск ее был прекращен. "Тройку", с мелкими усовершенствованиями, выпускали несколько лет подряд, превратив в один из самых крупносерийных двигателей в истории. Основная причина была в том, что тем планерам, на которые она устанавливалась спервоначалу, такая мощь была почти что излишней.
  
   Во-пэрвых, - работу - расширить. Во-вторых - для испытательных полетов атазвать с фронта испытателей. Всэх, кто уцелел. В-трэтьих: нэ сокращая работы по истребителям, основное внимание сасрэдоточить на реактивных бамбардировщиках. Это считать задачей пэрвостэпенной важности.
  Это было последнее, чего Шахурин мог ожидать в ответ на свой доклад. Сделанный по всем правилам, скромно, солидно, ничего, кроме фактов, благо, что факты говорили сами за себя. Так, как надо докладывать единственному слушателю, которому имеет смысл докладывать. И вот тебе. Дуркует Хозяин. Ему предлагают ТАКОЕ - а он, вместо того, чтобы ухватиться двумя руками, выдвигает совершенно бредовое требование. Оно, по сути, обозначает, что всю работу надо начинать с самого начала. Непонятную работу, потому что непонятен смысл, цель ее. Он помолчал, дожидаясь, пока успокоится тревожно забившееся сердце, а потом, увидав, что Сталин не собирается продолжать, осторожно спросил:
  Вы имеете ввиду легкий фронтовой бомбардировщик?
  Вождь - молчал, по виду - занявшись трубкой, выпуская клубы дыма и чуть заметно раздувая ноздри. Видно было, что он не слишком доволен заданным вопросом, но не настолько, чтобы показать недовольство.
   Харашо. - Сказал он, наконец. - Для начала пусть будет легкий.
  
  В разговорах между своими, новость передавалась в манере почти стереотипной: "Вы в курсе?" - затем кратко излагалась суть дела, сопровождаясь мимолетным взглядом в глаза, чуть приподнятыми глазами, и - не пожатием плеч даже, а намеком на такое пожатие. Чудовищная неуместность, практически - неприличие указания Вождя в текущих условиях понимали все, кто вообще соображал в деле. И опять-таки тут присутствовал некий нюанс: гордость за то, что - нелепость, а что сделаешь? Но даже и прозрачные намеки, как выяснилось, понимают не все.
  
  А что? - Поднял брови Берович. - Это, вообще говоря, очень правильно. Сам подумывал, но, знаете? Са-амым краешком сознания. Не пускал до башки. Так что, может, только сейчас выдумал, что подумывал. А так - правильно. Одна беда - трудно страшно, но правильно. Если справимся быстро, то правильно, если не справимся, затянем, - то плохая затея. Опаздавшая вещь выйдет. Потом заново, почитай, с самого начала делать придется...
  Да как ты не понимаешь! А! Ну ты что, правда не понимаешь?
  Вот ты меня послушай, ты не психуй только, выслушай... Летать на этих штуках научатся не сразу, а сбивать - так вовсе не скоро. Ты не спорь, это так, даже к бабке не ходи... И чем займутся те, кого все-таки заставят "страдать херней, вместо того, чтобы фашистов бить"? Никто не умеет ныть так занудно, как строевой пилот, которого заставили переучиваться на технику нового поколения.
  Ну это уж ты з-загнул!
  Да-а?! Да в сорок первом, перед самым началом, на новых истребителях летать было некому! От них шарахались, как черт от ладана! Никто на самом деле вовсе и не хочет принципиально новой техники, хотят, чтобы такая же, привычная, - но при этом все на два оборота круче! Другое дело, что так не бывает. Но ты меня перебил: вот эти вот орлы, которых заставили, по причине временной импотенции своей истребительской займутся штурмовкой. Вот увидишь! Верховный в машинах понимает постольку-поскольку, а вот в людях - почти все, поэтому и заказывает машины под то, что будет делаться на самом деле!
  И что? Все бросишь, и будешь выполнять капризы?
  Берович помолчал, глядя чуть в сторону и барабаня пальцами по крышке стола, потом вздохнул:
  - Нет, так сразу это, конечно, нереально. У нас первые прототипы уже в ходу, готовы на семьдесят процентов в металле. На следующие мы поставим оружие помощнее, и предусмотрим подвеску мелких бомб. Так легче будет перейти к затее Верховного. А переходить все равно придется, хотя это и не очень-то...
  Это он правильно заткнулся. Очень своевременно. А то уж вовсе глупо вышло бы.
  Потом какие-то поляки с предельным риском для жизни сфотографировали одну из немецких машин, и с немыслимыми ухищрениями передали снимки в Москву. Конструкторы жадно, буквально с лупой разглядывали дрянные оттиски, но своего отношения никак не выказывали. Это было бы и бесполезно, и небезопасно. Отучены были накрепко, кто на своем опыте, кто на чужом. И все, как один, почуяли смысл стреловидных крыльев. Пятнадцатипроцентное сужение их к концу - через месяц, и поперечные гребни, позволявшие приручить турбулентность на высоких скоростях, - через три, были уже чисто собственными, насквозь своими.
  И - либо Дьявол, либо Инструкция, оказавшаяся довольно-таки заразной вещью, подсказала товарищу Яковлеву обратиться к "ткачу" Арцыбашеву, который, вроде бы, был тут вовсе не при делах. Тот, практически не спрашивая дополнительных объяснений, ничтоже сумняшеся, снабдил датчиками почти все элементы конструкции очередного варианта планера. Это были почти такие же датчики, как те, что определяли натяжение тканей в изощренной автоматике его замечательных станков. Разве что чуть-чуть переделанные, - и соединенные не с самописцами, а напрямую с вычислителями. После небольшой доводки стало видно, как на ладони, при каких скоростях горизонтальное оперение теряет эффективность, будучи не в силах перенаправить воздушный поток такой мощи, в каком месте стойка шасси испытывает критическую нагрузку на второй секунде штатной посадки, и где кромка крыла мнет и давит сжатую до каменной твердости стену воздуха, вместо того, чтобы ее резать. Такой способ работы с конструкцией опытных планеров очень скоро переняли буквально все. Товарищ Яковлев был весьма недоволен этим обстоятельством, поскольку хотел оставить новацию в своем исключительном пользовании, но в данном случае его недовольство никого не интересовало.
  Вообще на испытания было выставлено, практически одновременно, аж пять моделей, а то, что Яковлев стартовал все-таки первым, парадоксальным образом сослужило ему дурную службу: начавшие позже начали там, где он закончил. Исходно заложив в концепции и стреловидное крыло и стреловидное же, "цельноповоротное" оперение большой площади. А еще - все, что он выяснил про срыв потоков на высоких скоростях. Вкладом Беровича в конструкцию, - исключительный, чуть ли ни единственный случай! - стало то, что он с самого начала, по каким-то своим темным соображениям особенно озаботился жесткостью крыла, оперения и тормозных щитков. И - продавил, конструкторская элита пожала плечами, но не возражала, по опыту зная, что редчайшие Санины чудачества следует уважать. В ходе выполнения этого каприза было изыскано значительное количество конструктивных и технологических решений, но только потом, потом-потом, ознакомившись с трудностями, одолевавшими коллег-соперников за рубежом, они узнали о самом существовании ряда проблем, которых они на аналогичном этапе разработки попросту не заметили.
  
  Прекрасным августовским утром капитан Драч вылетел на "свободную охоту" над побережьем. Небо этого дня было синим-синим, оттенка благородного кобальта, чуть тронутое едва заметными серебристыми мазками облаков. Третий по счету боевой вылет на "заразе", - в просторечии "Ла - 9С-бис", в девичестве "проект 158", - протекал без приключений, точно так же, как первые два. О том, что, вернувшись в родную часть после учебного полка, он автоматически останется без напарника, никто как-то не подумал. Как обычно.
  Учеба на этот раз отличалась особым, прагматичным садизмом: знающим людям это говорило и без слов, что к разработке учебных планов помимо практиков с большим опытом подключились ученые мужи. Человека, которого позарез нужно обучить чужому языку в кратчайшие сроки, помещают в условия, где на родном языке поговорить попросту не с кем. Человек вдруг оказывается практически глухонемым, а ощущение очень сильно напоминает этакое легкое удушье. Как будто все время капельку не хватает воздуха. На второй неделе начинают сниться глухие, тесные пещеры, кротовьи лазы, сквозь которые протискиваешься, не имея возможности вдохнуть полной грудью, враги, которые пытаются задавить тебя подушкой, и подобная прелесть. Практически все пытаются говорить на родном наречьи сами с собой, вслух, как психи, и неизменно убеждаются, что это ни капельки не помогает. А потом наступает момент, когда с удивлением осознаешь, что понимаешь почти все. Так вот в учебном полку было еще хуже. Летать приходилось только на "заразе", исключительно на "заразе", и ни на чем ином. Это мокрая спина с того момента, как сядешь в кабину и до того, когда на подгибающихся ногах ступишь на твердую землю. Легче всех приходилось молодняку, который уж вовсе ничего не видел, либо уж испытателям, которым приходилось летать на всяком, включая таких тварей, коих и во сне бы не видать. Впрочем, то, что учили именно испытатели, помогло очень здорово: они лучше всех знали, от каких привычных, до автоматизма отработанных действий нужно сразу же отказаться, и чем их приходится заменять. Сами через это прошли, когда поднимали "заразу", - причем не просто "заразу", а "заразу" насквозь сырую! - в самые первые разы. Гринчик, бывший основным инструктором в их группе, еще бормотал себе под нос, в своей манере, что де-ничего, не так все страшно как кажется спервоначалу, но ему не верилось. Вот и теперь, продолжая ругать машину, по-прежнему не приемля ее всей душой, он и не заметил, что делает это больше по привычке.
  Новации вызывали у него иррациональный протест, более свойственный природным крестьянам, и он, в общем, понимая всю глупость своих действий, поступал назло непонятно - кому, впрочем - по мелочи. Так, оба прошлых раза он не включал свой "Лазурит", потому как новомодная штучка, а сегодня включил, тоже не пойми - почему, но все-таки твердо зная, что так будет поступать и впредь. Прибор запищал, требуя к себе внимания, и он увидал на круглом экране, примерно на полвторого, довольно-таки жирную отметку. Капитан - довернул, пригасив скорость и потихоньку набирая высоту. Скорость - это, конечно, хорошо и даже замечательно, но "зараза" умудрялась превращать в докуку даже это качество: ежели дать ей волю, то на таком вот расстоянии мимо нормальной машины пролетаешь, как мимо стоячей, не успев толком разглядеть. Не говоря уж о том, чтобы выстрелить.
  Думал, что не разглядит и на этот раз, но нет, - вдруг, как на загадочной картинке, увидал много ниже на фоне бликующего моря медленно ползущую козявку. Взял ручку и еще на себя, - и узнал-таки. Тяжелый, неуклюжий, медлительный "хеншель" полз низко по-над морем, пытаясь спрятаться на его фоне, заодно укрывшись от радаров на берегу. Драч тщательно, издалека, чуть опуская нос прицелился машиной, как целятся из винтовки. "Тройка" сдержано, с пониманием громыхнула, разгоняя машину в пологом пике, и та влипла в воздух, как влитая - выдерживая курс, а вражина рос, приближаясь с невероятной, непривычной скоростью. Издали, куда дальше, чем привык, чем привыкал долгие два года, открыл огонь. С оружием у "заразы" все было более, чем в порядке: три пушки врезали по "жуку", как топор, капитан, даже не видя еще результатов почуял, что не промахнулся. Как еще до этого чуял, что - попадет, потому что не в человеческих силах, - как-то противодействовать на такой скорости. И - потерял цель из виду, унесенный дьявольской скоростью "заразы" далеко в сторону. Погасил скорость в размашистом, - так и убил бы! - вираже с подъемом, и - успел увидеть, как пылающие обломки развалившегося в воздухе "хеншеля" валятся в воду.
  Указатель горючего ясно дал понять, что пора бы домой, и самолет лег на курс. Он несся по небу, как свистящая коса Смерти, и пилот теперь легко и привычно управлял самым лучшим самолетом из всех, на которых ему приходилось летать. Да нет, не так: все, что были раньше, просто нельзя было даже сравнивать. Оно, понятно, тяжело, когда на гоночный автомобиль, - да прямо с телеги. Тяжело, но, как оказалось, можно. А, главное, - по настоящему нужно. До этого он просто не понимал, что на "девятке" надо действовать чуть-чуть по-другому. Ему все эти месяцы как раз этого "чуть-чуть" и не хватало. Теперь оно у него есть. Вот теперь-то то только и настало время осваивать машину по-настоящему, то есть с пониманием и без мокрой спины.
  Но до того, как вспоротый, выпотрошенный "хеншель" повалился в море, надо было еще пережить это лето.
  
  В марте-апреле товарищ Савицкий в основном добился того, чего хотел. Когда речь идет о делах такого масштаба, это самое "чего хотел" - вовсе не такая простая вещь, как желания обычные и обыденные. Когда цели перед собой ставит человек такого плана, как генерал Савицкий, мечты его далеко не всегда блекнут от соприкосновения с жизненными реалиями. Бывает, что и расцветают, превращаясь во что-то куда более масштабное, чем даже самые, что ни на есть, дерзновенные мечтания вначале. Генералу хотелось всего-навсего, чтобы вновь испеченные пилоты не погибали бы сразу, ничего не сделав, ничему нужному в небе войны не научившись. Даже ничего не успев понять. Вот уже полтора года без малого он воевал с теми, кто научился до войны, а в основном, - со случайно уцелевшими в первый месяц - два. Много, если с одним из пяти. А немцы, наоборот, воюя со щенками, по мере сил старались, чтобы впредь эти щенки становились все моложе и неопытнее. Это позволяло чувствовать себя сверхчеловеками и впредь, а, главное, было очень полезно для сохранения шкуры. Долгое время у них это, в общем, получалось, высокие потери никак не позволяли сократить потери, и генерал не видел, как можно вырваться из этого порочного круга. Пацаны приходили в части, их немедленно бросали в дело, потому что больше было некого, пацаны гибли. Но вот с августа-сентября положение начало меняться. А за какие-то три-четыре месяца качество материальной части изменилось просто разительно. Надежные и невероятно живучие машины позволили выживать не одному из каждой пятерки, а двум: на худой конец, скорость вполне позволяла удрать от "худого", выйдя из боя. Если он неудачно складывался. Порочный круг начал раскручиваться назад.
  Опытные пилоты люфтваффе почти физически чувствовали рост угрозы, как давление неподъемного груза и понимали: даже тот кошмар, что творился теперь в небе над Кубанью, был не более, чем предисловием. Похоже, русские гнали в боевые части колоссальное количество планеров, моторов, запчастей, осваивали все более современную технику, обучали новичков, шлифовали умение более опытных пилотов, отрабатывали взаимодействие между собой и с "наземниками", причем умудрялись делать все это, не прекращая все усиливающегося, становящегося нестерпимым давления на группу армий "А". Продолжая планомерное истребление 1-го авиакорпуса. Чувствовалось, что когда придет весна, высохнут дороги, заново двинутся замершие было фронты, они начнут по-настоящему. Будут атаковать непрерывно, большими силами, но при этом постоянно сменяя друг друга, благо количество позволяет. Под предводительством прежних асов и мастеров, выдвинувшихся зимой и весной, задавят массой, измотают, доведут до истощения и поодиночке повалят экспертов, а потом вырежут остальных. Потом сожгут аэродромы, оттеснят от хороших баз и тем самым вообще зачистят небо от самолетов с крестами. Как выяснилось, - не таких уж хороших самолетов. Что случилось? Как это вообще могло произойти? Все было замечательно и ничего не предвещало беды, а потом... А потом ситуацию как будто, - этак, исподволь, - вывернули наизнанку. Как будто прорезались до сих пор вовсе не бывшие глаза, и то, что до сих пор мнилось наибольшими достижениями, как-то совершенно естественно, враз оказалось самыми опасными из ловушек.
  А случилось то, что к тем самым марту-апрелю окончательно сложилось начало реально работать то, что впоследствие получило название "системы сквозной боевой подготовки военного летчика". Она складывалась не вдруг. Поначалу появилась возможность разделить истребительные эскадрильи на "ударные" и "сопровождения". Вторых было существенно больше, и новички попадали исключительно только в них. Они под руководством старших товарищей охраняли бомбардировщики и штурмовиков, а "ударные" эскадрилии охраняли их самих, занимались "расчисткой воздуха" и свободной охотой. В ударные эскадрилии теперь попадали только те, кто выжил и приобрел опыт реальных боевых вылетов на сопровождение. Деление было неофициальным, но на практике выдерживалось довольно четко, и чем дальше, тем четче. Количество выживших дошло до трех из пяти за два месяца непрерывных боевых действий.
  Это дало возможность выделить эскадрилии сопровождения "второй линии", которые использовались в тех случаях, когда особенно напряженных боев ожидать, в общем, не приходилось.
  Исподволь окончательно сложилась система учебных полков, где летали на тех же машинах, что и линейные части, а в роли инструкторов выступали боевые летчики с опытом, но после госпиталей или отведенные на переформирование. Наряду с этим, разумеется, существовал и более постоянный "костяк" корпуса инструкторов. Чуть позже процесс совместили с переучиванием опытных летчиков на новую технику и тактической учебой командиров.
  Впрочем, - жестких правил, единой схемы на все случаи и для любой обстановки на фронте так и не сложилось до самого конца войны, но, несмотря на это, а, может быть, и благодаря этому, однажды сложившись, система функционировала исправно. Численность полноценных бойцов с этого момента начала возрастать, тем более, что новых самолетов теперь вполне хватало на всех.
  Кавказ с Кубанью, безусловно - арена одной из самых масштабных и упорных воздушных битв в истории, с какого-то момента сделалась для ВВС Красной Армии гигантским университетом, смертельно опасными курсами высшего летного и тактического мастерства.
  Теперь пикировщики со штурмовиками не сталкивались в воздухе между собой. Они превосходно освоили Полбинскую "вертушку" и значительно ее усложнили. Теперь над особенно крупными и хорошо защищенными целями крутились "мельницы" из четырех-пяти разнокалиберных колец сразу, так что на цель, одновременно и не мешая друг другу, с разных сторон пикировало по три, по четыре машины, что делало прицельный огонь зениток практически невозможным. В воздух летели бревна, комья земли, орудия и изувеченные до полной неузнаваемости тела. Пилоты, еще недавно попросту не умевшие бомбить с пикирования, теперь на спор попадали в отдельный танк, в замаскированное на позиции орудие, автомобиль. Зажатые в предгорье армии ежедневно теряли тысячи людей без больших боев. Именно здесь немецкие войска разработали принципиально новую систему организации зенитного огня, позже ставшую столь знаменитой.
  Новые автоматические зенитки были скрытно установлены на позиции, избранные по новым принципам. Как раз для того, чтобы добиться максимального эффекта от масштабного применения. Это, в общем, удалось.
  В этот недобрый день бомбардировочная авиация фронта напролась на втрое большую плотность зениток, расположенных по "эстафетному" принципу, с перекрывающимися секторами обстрела. К этому немцы с присущей им точностью подгадали подход к месту сражения истребительных групп. Поэтому то, что получилось в первый момент, было бойней в наихудшем ее варианте. Могло выйти и еще хуже, если бы русские начали упорствовать, но, вопреки расчетам немецкого командования, было принято чрезвычайно грамотное решение о немедленном прекращении операции. И все равно потери были огромными, в один день с задания не вернулись многие десятки самолетов. А, учитывая то, что сбивались машины по большей части на малой высоте, при этом погибли и пилоты. Это - плохо, но ничего, это бывает, и будет время от времени происходить всегда, если твоим врагом является германская армия, как бы она ни называлась, рейхсвер или вермахт, а ты на миг ослабишь предельную бдительность. Вот только в этот раз последствия Черного Вторника имели достаточно нестандартные и далеко идущие последствия.
  
  И что? Никто, ни единый человек во всем полку даже не попробовал поднять новую машину?
  Виноват, товарищ генерал-лейтенант.
  Савицкий, опустив голову, прошелся перед вытянувшимся в струнку гвардии майором. Резко остановился, поворачиваясь к подчиненному лицом. Ткнул его пальцем в грудь.
  Вы - командир. Почему не организовали освоение техники? Почему не возглавили лично?
  Разрешите доложить. Технари не знают технику и не умеют ее обслуживать.
  Почему не доложили? Техника не обслуживается, не заправляется, не используется, а вы, майор, не докладываете.
  Гвардии майор молчал. Собственно говоря, генерал и не нуждался в его ответах. Человек воевал. Человек командовал боевыми летчиками. Воевал и командовал хорошо, но ему этого, в общем, хватало. Более, чем хватало. А ему подсовывают машину, выглядящую более, чем ненадежно. Он не без оснований считает, что попытка освоить ее и еще уменьшит его, и без того невеликие, шансы выжить на этой войне. Гвардии майор в машину совершенно не верит, боится ее и ненавидит. Не пробовал, но ненавидит заранее. Он хороший летчик, но испытательской жилки лишен напрочь. Как девятнадцать человек из двадцати, является умеренным консерватором, и считает, что машина без винта, да еще посередине войны, - явный перебор. Поэтому саботирует, и саботировать будет.
  Обычный военный бардак. Сделали машину, вбухали бешеные народные деньги, а она не летает. Потому что просто некому научить людей. Достаточного количества инструкторов нет, да и быть не может. Наука этого не допускает.
  Савицкий тихо, сквозь зубы выругался, спросил вполголоса.
  Ссышь, майор?
  Опасаюсь, товарищ генерал-лейтенант. Тут, говорят, особый талант нужен.
  Кто говорит?
  Говорят...
  Говорят, в армии просто. Приказал, - и проблема решена. Это, конечно, верно. Но приказ приказу - рознь. Он совершенно спокойно послал бы майора на верную смерть, а майор бесприкословно, не имея сомнений в таком его праве, приказ бы выполнил. А здесь не то. Здесь так не годится, и не спрашивайте, почему. В каждом виде деятельности есть такие вещи, которые нужно чувствовать, есть они и в военном деле, и тот не генерал, которому этого не дано.
  Так что прикажете, - прошипел Евгений Савицкий, - товарищ гвардии майор, мне "лавочкина" осваивать?
  И - отвернулся. Майор не ответил. Это был редчайший случай, когда в равной степени невозможно ответить ни "так точно", ни "никак нет". Аудиенция была закончена. Ее попросту нельзя было продолжать дальше. Его ждала бессонная ночь. В конце концов, на войне - как на войне, на ней гибнут и генералы. Получается так, что предстоящее завтра является обязательной частью его собственной войны. Его долгом, именно что как генерала среди пилотов, человека, который делает то, чего не могут остальные. Люди, созданные для своей работы, обычно чувствую такие вещи. Ночью освоить, днем полететь, и полететь не абы как, а хорошо.
  На следующий день он полетел. И ничего страшного. По понятным причинам и непривычная, и необычная, машина ему, в общем, понравилась. Лавочкин был очень хорошим конструктором. Осторожно попробовав подальше от ревнивых глаз, практически над аэродромом открутил каскад основных фигур высшего пилотажа. Получилось несколько менее резко и более размашисто, но, в общем, нормально. Но это - перехватчик! Очень пригоден для того, чтобы валить тяжелые бомбардировщики в системе ПВО. Теперь, подержавшись за машину, он с трудом представлял себе, как ее можно использовать в конкретных условиях конкретного фронта. Не сразу и не без труда удалось подыскать двух офицеров, которые последовали его примеру, освоив реактивные машины. Их основной обязанностью на многие недели стало это: они приезжали со своими механиками в часть, подходили к первой попавшейся машине, расконсервировали, готовили к полету и вылетали на глазах у специально собранных пилотов. Это являлось кустарщиной чистой воды, но делать покуда было нечего, и, мало-помалу кустарный подход дал-таки плоды. Практически в каждой части, где мертвым грузом хранилась новая техника, появилось по несколько пилотов, способных поднять ее в небо. Но не воевать: любая попытка маневра уносила "заразу" далеко в сторону от врага и от своих, да так, что пилоты просто теряли цель. Машина казалась бесполезной, пока Городецкий не рискнул слетать на "заразе" на разведку. Вернулся в полном восторге: на тех высотах и с теми скоростями, на которых "зараза" чувствовала себя, как дома, ей не угрожало ничего, и он крутился над позициями немцев, как хотел. Дело было, в общем, за хорошей аппаратурой для наблюдения и съемки. С этого момента "девятку" начали отправлять в полеты на разведку до "оперативной" глубины систематически, а Городецкий стал, пожалуй, первым энтузиастом реактивной авиации на всем фронте.
  А потом наступил "Черный Вторник". Неожиданная одномоментная потеря, по сути, трех полков без видимого эффекта, да еще после того, как на протяжении долгого времени все шло, как надо, вызвала настроения, близкие к похоронным. Лишила людей того драгоценного куража, что помогает побеждать и очень часто сберегает жизнь. И тогда руководство фронта приняло решение. Мало того, решение это нашло полное понимание у тех, кого оно касалось непосредственно. У тех, кто еще вчера подчинился бы с явной неохотой.
  
  Когда рассвело уже по-настоящему, над позициями зенитчиков, так жестоко обидевших пилотов Южного фронта, громыхнул короткий, сухой гром. Незнакомые самолеты появились, как из-под земли, промелькнув над батареями с такой скоростью, что люди не успели их толком разглядеть. Стремительно нарастающее, короткое стаккато пушек, давящий на уши, устрашающий гром и дьявольский свист двигателей, - и мгновенное исчезновение вдали. Со всего фронта собрали воедино сорок шесть "умельцев" с машинами, централизовано их обслужили и отправили на дело. Это не очень много. Некоторые группы не нашли целей, некоторые самолеты отбились от группы и не вот нашли дорогу домой. Летчики среди "умельцев" собрались, понятно, не худшие, с опытом, умевшие при случае и проштурмовать что-нибудь на земле, но на "заразах" довольно многие промахнулись. Так что реальный ущерб от первого налета был невелик. Зато этого никак нельзя сказать об ущербе психологическом. Больше всего зенитчиков впечатлило, что им не удалось сбить НИКОГО. Кое-кто утверждал обратное, но скоротечная, свирепая проверка, проведенная не ради страха иудейска, но, единственно, истины для, показала эту самую истину во всей неприглядности. Ни единого достоверно сбитого. Но это было чуть попозже. Потому что до проверки, вдогонку, последовал второй налет.
  Молчаливые, мрачные "умельцы" просто откатывали машины с полосы и перекуривали в сторонке, пока обслуга заливает керосином баки, заряжает оружие и подсоединяет "пускачи".
  Второй вылет сводная группа провела куда более организованно и, что ли, "зряче". Общими усилиями они распугали и разогнали зенитные расчеты, уничтожив пяток орудий и убив полтора-два десятка человек.
  Третий вылет за день следует считать надолго непревзойденным шедевром организации авиационного командования Северо-Кавказского фронта. Сначала взлетели штурмовики, и только чуть позже скоро обогнавшие их реактивные "лавочкины". Такие хитро задуманные планы в практике ВВС РККА удавались, скорее, как исключение, но в этот четверг удались. "Лавочкины" в очередной раз загнали вконец затерроризированных, дважды убедившихся в собственном бессилии зенитчиков в щели, - а тут как раз подоспели штурмовики с пикировщиками. Они разобрались с обидчиками, а заодно со всем, что шевелилось на немецких позициях, - уже всерьез, солидно и основательно, только что не катастрофически.
  За день было потеряно две реактивных машины и погиб один пилот. Второй, не совладав с рефлексами, "уронил" машину на взлете, с высоты пяти-шести метров. Машину поломал, - умеренно, это было исключительно крепкое изделие, если б ценили, то отремонтировали бы без проблем, но тут, на радостях, списали, - сам расшибся, но тоже умеренно, даже костей не поломал. По какой причине превратился в керосиновый костер лейтенант Павлюк Г.С. 1921 года рождения, комсомолец, по всей видимости, не узнает никто. Он, сбросил скорость до минимальной перед посадкой, после чего его машина внезапно перевернулась через крыло и врезалась в недалекую уже землю.
  Через сутки в штурмовке немецких позиций участвовали все реактивные "лавочкины" фронта, аж 83 штуки. Приказ - приказом, но уже нашлось достаточное количество желающих, и это некоторым образом чувствовалось. Они делали по три-четыре вылета в сутки. Штурмовали аэродромы и терроризировали зенитчиков. Обстреливали с особым садизмом радарные установки. "Не обращать внимания", как рекомендовало, изучив фактические результаты действий новых машин по итогом первого дня немецкое командование, получалось, в общем, довольно плохо: пилоты учились и эффект от их действий постепенно рос.
  В своих послевоенных мемуарах, известной книге "Грохочущее небо" генерал Кортен писал: "От действий реактивных машин русских за все время "Битвы за Кавказ" на земле потеряно не более пятнадцати германских самолетов, еще около двух десятков получили умеренные повреждения. В воздухе за месяц они не сбили ни одного самолета люфтваффе. Но их роль в дезорганизации обороны вообще и противовоздушной обороны на Кубани трудно переоценить".
  Это свойство, - судить обо всем со своей колокольни, - похоже, является частью человеческой натуры вообще. Потому что то, что делали реактивные "лавочкины" на земле, не идет ни в какое сравнение с тем, что они устроили на море.
  Неизвестному работнику штаба Второй Воздушной армиии, - его имя до сих пор не раскрывается*, - пришла в голову естественная мысль: пустить "громыхалки" против транспортных судов кригсмарине. После двух-трех пробных атак, проведенных при удобном случае, командование расщедрилось, "повесив" над береговой линией "Т - 10" с радаром последней модели.
  Они появлялись, словно неоткуда, будто само море выплевывало их, налетали, как буря, обдав палубу и надстройки коротким ливнем снарядов.
  Их полет был так стремителен, что гром и дьявольский свист двигателей становился слышен только тогда, когда они оказывались совсем близко, и поздно было что-либо предпринимать.
  По двое - по трое, одновременно, или поочередно. Амет-Хан смеялся и пел, убивая и разрушая на выбор. Блестящий истребитель, тут он нашел у себя ни капельки не меньший талант, творя невозможное. Он топил "шнелльботы" умудряясь влепить в них по пятнадцать-двадцать снарядов из имеющихся у него ста восьмидесяти. Крушил на крупных транспортах мостики и ходовые рубки, убивая и калеча командный состав. После него оставались потерявшие управление госпитальные суда и потерявшие ход войсковые транспорты, горящие танкеры и рвущиеся "грузовики" с боеприпасами. Казалось, этот красавец сделан из стали, а усталости не ведает вообще. Доходило до того, что он пересаживался в "лавочкина" через час после вылета, скажем, на свободную охоту в любимой "косичке" "Як - 9С".
  Другие и близко не обладали его талантами, но дело свое делали. Десятки убитых. Изрешеченные надстройки, покрытые рваными дырами палубы и дымовые трубы. Почти постоянно - пожары на атакованных транспортах. С ними, как правило, справлялись, но повреждения накапливались, приближаясь к тому пределу, когда судно придется отправлять в ремонт. Повреждения и жертвы от штурмовки одним "лавочкиным" были, в общем, умеренными, мощное для истребителя, вооружение, все-таки не слишком годилось для атаки морских целей. Даже среднеразмерных. Зато они могли атаковать цель близко от берега, вернуться, и атаковать снова. А еще они наводили на поврежденные суда пикировщиков, значительно повысивших к этому времени квалификацию.
  Особенным шиком считалось пригласить стервятников к расклеву беспомощной добычи, потерявшей ход или управляемость, но тех корабли эскорта - сбивали, причем достаточно успешно.
  С "лавочкиными" они не могли поделать ничего. Помимо дикой скорости, так еще "тканые" корпуса, как оказалось, исключительно плохо видные на радаре. Через неделю-полторы от начала систематических штурмовок произошло неизбежное: немецкие конвои практически перестали подходить к берегу днем. Усилиями "умельцев" был потоплен не такой уж большой тоннаж, но поврежденными оказались не менее восьмидесяти процентов транспортников, имевших несчастью оказаться у берега в эти недели. Некоторые выглядели сущими плавучими руинами, а для ремонта, - не хватало сил, людей, а самое главное - времени, потому что запертые на Кавказе армии жили только за счет снабжения по морю.
  Настоящим началом конца стало принятое 6 апреля решение вывести с Кавказа, с Кубани истребительные группы. Тут не было трусости или недостатка воли: авиабазы к этому времени постепенно превратились в руины, аэродромные команды не успевали ремонтировать взлетные полосы, и сколько-нибудь эффективная летная работа становилась невозможной технически. Сила солому ломит.
  Рейхсмаршал авиации поклялся фюреру, что "необходимая истребительная поддержка будет в полном объеме оказана с аэродромов в Крыму, совершенно недоступных для вражеской авиации". Да фюрер, это надо было сделать давно, фюрер. Так надо было поступить с самого начала, фюрер. Толстый наркоман являлся одним из самых умных людей в окружении Гитлера. В чем-то его фигуру следует считать уникальной: такая, до самого конца, преданность у трезвейшего ума циников встречается, мягко говоря, нечасто. Готовясь к аудиенции, он собирался врать. Во время вранья он почти верил, что говорит фюреру чистую правду. Ягд-группы вывели с Кавказа, перебазировав на развитую сеть аэродромов в Крыму. Честно взяв три - за одного своего на протяжении всей компании, - последние месяц-два это соотношение стало куда худшим, но все-таки, - люфтваффе проиграло битву. Став практически недоступными для воздействия русских, истребительные группы вместе с этим потеряли реальную возможность как-либо влиять на ситуацию.
  Ночи в конце апреля слишком коротки даже и на Черном море. Переход на преимущественно ночное время оперирования дал кое-что, но недостаточно. Просто теперь транспорты перехватывали на большем расстоянии от берега. "Т - 10" начали чаще менять друг друга, практикуясь в применении новинки: управляемых планирующих бомб.
  Благо еще, в самый последний момент кому-то мыслящему здраво пришло в голову сменить само снаряжение: с самого начала вся оснастка готовилась под бронебойные бомбы весом в полторы тонны. Теперь, как и водится, на охоту ехать - собак кормить, заменили оснастку на чисто фугасную, превратив бомбы в ОЧЕНЬ большое подобие минометных мин, с огромным количеством взрывчатки. Реализация простейших с виду идей почти неизменно оказывается делом и непростым и мешкотным: за все время удалось сбросить всего восемь "ПАБ - 1400", из них три случая можно признать успешными: Љ2 дала прямое попадание в готовящийся под погрузку "Lindenalee", водоизмещением в полторы тысячи тонн, так что силой взрыва его разломило пополам, убив всех, кто работал поблизости на берегу, Љ5, разнесший вдребезги плавучий кран, и Љ6, походя снесшая фальшборт "Баруссии" и взорвавшаяся в непосредственной близости от транспорта. Подводные повреждения оказались так велики, что судно пришлось намеренно посадить на мель.
  63-й действовал в своем духе: на фронт пришли четыре первых, малосерийных "Ла - 9С-бис". С "Лазуритом" первой модели, скоростью 930 км/час и возможностью подвесить две 100-кг бомбы, - чтобы немцы в море не скучали и ночью. Амет-Хан, наведенный "десяткой", добился, пожалуй, наивысшего достижения в своей и без того яркой военной карьере: тихой, пасмурной ночью 10 апреля сумел поджечь "Фьоренцу", водоизмещением три с половиной тысячи тонн и с грузом ариллерийских боеприпасов. Взрывы на этом крепком коммерческом пароходе итальянской постройки продолжались несколько часов, прежде чем обреченное судно пошло на дно.
  Войска трех советских фронтов на протяжении всей зимы и весны действовало предельно методично, постоянно укрепляя оборону, как по линии соприкосновения, так и в глубине позиций, в ее опорных пунктах. Ряд попыток взломать оборону немцев и рассечь группировку на несколько частей результата не дали, и привели только к тяжелым, неоправданным потерям в людях и технике. Сильнейшая группировка германских войск оказалась попросту не по зубам окружившим ее армиям, но вот поражение в титанической воздушной битве резко понизило устойчивость немцев. Снабжение неуклонно, день ото дня ухудшалось, артиллерийская группировка русских исподволь стала чрезвычайно мощной, а их авиация, почуяв свою практически полную безнаказанность, словно озверела. Но это в общем, а в частности, - "Ил - 2", к примеру, сделали практически невозможной какую-либо контрбатарейную борьбу. Теперь и артиллерия русских действовала так, как ей это нравится. Кто пробовал, тот, БЕЗ СОМНЕНИЯ, поймет, что это значит, когда артиллерия противника расстреливает тебя безнаказанно.
  Потом накал боев как-то стих, из чего ОКВ сделало вывод, что Советы, не имея достаточных сил после успешной, но невообразимо тяжкой зимы, решили сосредоточить все силы там, на юго-западе, где неумолимо назревали грозные события лета 1943 года. Вероятно - почли за благо обойтись плотной блокадой застрявших на Кавказе армий, предоставив основную разрушительную работу времени: что они есть - что их нету вовсе.
  Парадоксальным образом именно это повлияло на Гитлера настолько, что фюрер германского народа дал себя уговорить на эвакуацию блокированной группировки морем**.
  Ему бы чуть больше выдержки, потерпеть, подождать еще чуть-чуть, какие-то десять дней, а, может быть, даже меньше, - и дело могло выгореть. Ну, не то, чтобы как нельзя лучше, потому что хорошего выхода из такой ситуации попросту нет, но могло получиться пристойно. И позволило бы сохранить лицо. Проигранное по сути сражение можно изобразить чем-то вроде победы, если удастся при этом избежать окончательной катастрофы. Так англичане уже долгие десятилетия хвастаются позорным, кошмарным Дюнкерком, который, вообще говоря, был исходом начисто, всухую проигранной компании, не слишком кровавого, но от этого не менее тотального поражения, - и все потому, что хотя бы частично сумели смыться. "Храбрые солдаты двух германских армий успешно переброшены со стабильного участка фронта к месту решающих боев, оставив боевое охранение, достаточное для того, чтобы удерживать оборону сколь угодно долго..." - и так далее. У Геббельса, бесспорно, вышло бы и круче, и убедительней.
   Дело в том, что некоторое снижение накала бомбежек и артобстрелов сопровождалось доселе неслыханным в истории скрытым массированием авиации. Столь же грандиозными и беспрецедентными были предпринятые меры по маскировке и дезинформации. Товарищ Жуков выступил в роли, не вполне для него привычной, будучи назначен организовывать и инспектировать эти меры. После Ельни и Ржева его не без оснований считали мастером стратегической маскировки.
   Две тысячи восемьсот одних только фронтовых бомбардировщиков и штурмовиков. Не считая полутора тысяч истребителей и восстановленной в прежних, декабрьских масштабах сводной группы тяжелых бомбардировщиков: тоже пятьсот тонн бомб за вылет. И все это, - на случай эвакуации морем, которая все не начиналась и не начиналась. Товарищ Сталин день ото дня проявлял все большее раздражение. Ему не нравилось, что колоссальные силы авиации бездействуют вдали от места, где вот-вот начнутся решающие события. Ему не нравилось, что пилоты недостаточно летают. Он не любил слишком красивых планов боевых операций, и не доверял им. После Харьковских событий образца 1942-го его предпочтение синицы в руке всем журавлям на свете стало почти абсолютным. Он боялся не немцев, нет, он боялся их мастерства, слишком уж часто они превращали явное поражение в убедительную победу. В ОЧЕРЕДНОЙ разгром Красной Армии, у которой снова, как всегда, ничего не вышло. Теперь он молча удивлялся, как это его смогли подбить на такую авантюру, и не приказывал расточить группировку немедленно, только потому что выглядело это и несолидно, и легкомысленно. Жестко ставил сроки прекращения подготовки и свертывания операции. Еще чуть-чуть. Еще каких-то десять дней, или даже еще меньше. Но почти наконуне дня рождения Ленина разведка сообщила определенно: готовится. И - подтвердила, проверив по другим каналам. Немцы только чуть-чуть запаздали с подарком ко дню рождения Владимира Ильича, начав эвакуацию 25-го апреля 1943 года. То, что произошло в ближайшие двое-трое суток, можно смело считать величайшей военной катастрофой на море за всю историю. Гигантские стаи самолетов застали немцев то, что называется, "со спущенными штанами": в момент, когда операцию уже нельзя, невозможно отменить или хотя бы как-то существенно ограничить. Последовавшая бойня имела совершенно беспрецедентный характер, неизмеримо превзойдя ужасы "Таллинского похода" и эвакуации Севастополя***. Была кровавая каша на берегу и у берега, непрерывная штурмовка и бомбежка на протяжении всего дня, с 0430 утра и до позднего вечера. Когда пилоты делали вылеты один за другим, буквально позабыв про усталость, а самолеты непрерывно и громадными массами висели над плацдармом. От колоссальной порции адреналина, обусловленной крайним риском, запредельной усталостью и непрерывным убийством, летный состав в эти дни впал в некое подобие кровавого безумия, вроде берсеркиерства у викингов или амока у малайцев. В этом состоянии сохранение собственной жизни становится куда менее важным, чем убийство, но при этом человека, парадоксальным образом, оказывается очень трудно убить. Потому что те дни нельзя назвать попросту страшными. Они были чудовищными.
  Они потопили все, способное плавать, все, что имело несчастье оказаться в эти дни близь берега, а истребителей люфтваффе, которые, скорее, обозначили присутствие, нежели присутствовали по-настоящему, задавили числом, оттеснили с места боев и не позволили оторваться. Поначалу потери среди советских машин были огромными из-за предельно сконцентрированного и блестяще организованного зенитного огня, а еще по той простой причине, что по ним с земли палило все, способное стрелять, кроме, пожалуй, пистолетов, а скученность вооруженного люда внизу, и, соответственно, плотность огня, была просто-таки непомерной, но постепенно сопротивление прекратилось. Сверху берег походил на пылевую тучу, в которой непрерывно сверкали вспышки сотен разрывов. В один день красные соколы истратили такое количество авиационных боеприпасов, которого вполне хватило как бы ни на полный месяц боев. Тем временем танки, ведомые штурмовыми группами, без особых задержек смяли усиленные заслоны на оборонительных рубежах немцев и неудержимой лавиной повалили к побережью. То обстоятельство, что по дороге им то и дело, во множестве попадались горелые, варварски изувеченные "тридцатьчетверки", никак не делало танкистов добрее.
   Сначала - задумали, потом готовились, потом делали, и только потом, когда все кончилось, задумались над тем, что, в конце концов, натворили. Никто не ожидал, что получится почти так, как задумано. И даже в голову не брал мысли о том, как именно может выглядеть полный успех. Потому что если что-то, когда-то в этой войне и шло, то непременно через пень-колоду, и никак иначе.
   Единственным аналогом может послужить, пожалуй, только впечатляющий бенефис японцов под Перл-Харбором: они, понятно, добивались успеха, но и рассчитывать не могли, что он будет таким. И не были к нему готовы.
   Происшедшее было военной катастрофой, никак не уступающей Сталинграду масштабами, и значительно превосходящей его драматизмом, а также масштабом, концентрацией во времени и пространстве, а еще очевидностью неслыханного кровопролития.
  Парадокс: если бы не два дня постепенно затухающих боев после первых суток, слившихся в одну непрерывную массовую бомбежку, если б не было таких, которые все-таки сдались в плен, - можно было бы сорваться.
  Матвей Торцов, колхозник из-под Смоленска, у которого дом сожгли вместе со всем остальным селом, а семья безвестно сгинула, ни слуху - ни духу, добравшись до берега и увидав воочию сложившуюся картину, присел на камушек и развел корявыми руками:
  Тоже как-то не по-божески... Это ж уже не война никакая...
  Чего ты там бормочешь?
  Да тоже как-то... Как будто не стрелял, а расстреливал.
  А ты их пожалей. Они нас мно-ого жалели...
  Да знаю я!
  Так не болтай лишнего.
  Да не болтаю. Не знаю, как сказать.
   По-человечески его можно понять, потому что убийство более трехсот тысяч человек на одном, не таком уж протяженном участке фронта за день, - это что-то и впрямь другое. Некоторым утешением, удивительным для самих участников, послужили шестьдесят три тысячи пленных, тех, кто сдался-таки, поняв истинную бессмысленность как сопротивления, так и неизбежной собственной смерти: их не пришлось убивать.
  Война явственно приобрела масштабы, совершенно несопоставимые с масштабами отдельно взятого человеческого существа. И отдельно взятой человеческой личности.
  Эвалд фон Клейст остался жив только потому, что его попытки самоубийства ждали заранее. Его эвакуировали загодя, наконуне операции "Грау", причем для этого пришлось прибегнуть к чрезвычайно жесткому давлению, что было на грани прямого насилия. Длительное время сведения, поступавшие из района эвакуации, носили крайне отрывочный и противоречивый характер, и только ближе к семи вечера у командования сложилась достаточно полная картина разразившейся катастрофы. Надежды на то, что, может быть, произошла ошибка и все не так страшно, как может показаться, таяли с каждым часом. Наконец, написав краткое письмо, в котором не предъявлял обвинений никому, и просил фюрера отыскать способы к быстрейшему заключению мира, генерал приложил "вальтер" к виску в своем гостиничном номере в Бухаресте. Специалисты из "абвера", улучив момент, загодя побеспокоились о его оружии, и вместо финального акта трагедии получился отвратительный фарс. Такой цели никто не преследовал: просто отбирать оружие у генерал-полковника, не арестовав его - дело для иерархического немца практически немыслимое, а категорический приказ позаботиться, чтобы он "не наделал глупостей" был отдан.
  Для людей, не знавших этих обстоятельств, - а таких было подавляющее большинство, - картина сложилась совершенно ясная, и разночтений не допускающая: командующий удрал, бросив в безнадежном положении обреченные войска, после чего разыграл фарс с неудавшимся самоубийством. Это несколько больше, нежели способен выдержать честный профессионал. Уволенный с военной службы по состоянию здоровья, генерал умер в августе того же года от сердечной недостаточности.
  
  *Если кому-то так уж любопытно, это был генерал-майор Федор Иванович Качев. Необычайно креативная личность с предельно широкими взглядами и полностью лишенная предрассудков. И в ТР являлся автором ряда нестандартных решений, за каждое из которых случайно уцелевшие из числа потерпевших были готовы гонять его вечно. Без срока давности. Если бы знали автора. У нас были свои достижения уровня Дрездена, Токио образца 45-го, или Хиросимы. К ночи упоминать не хочется. Ну их к черту.
  
  **В ТР 17-я армия весной 1943 года довольно спокойно эвакуировалась из Кубани в Крым. Практически беспрепятственно.
  
  ***От судьбы не уйдешь. Спустя год, весной 1944 года, при эвакуации из Крыма, 17-я армия была уничтожена советской авиацией. Было убито, пропало без вести (читай: утонуло) и взято в плен более 130 тыс. человек. Все равно крупнейшая военная катастрофа на море.
  
  А буквально через двое суток после того, как на побережьи затихли последние бои, и в плен сдались последние из выживших, в пяти различных местах, удаленных друг от друга, порой, на сотни и тысячи километров, в распоряжение германского командования были направлены пять совершенно одинаковых контейнеров с весьма сходным содержимым. В двух случаях: в Виннице и Потсдаме, груз сбросили с парашютом, а в трех, - переправили через линию фронта с военнопленными. Одного из них сдуру подстрелили свои, но материал на ту сторону линии фронта все равно попал. Основным содержанием контейнера являлось нечто вроде кинохроники. Пленка высочайшего качества, цветная, прекрасно передающая все подробности, только что не запах. Снято было без особого старания эффектно выстроить кадр, с портативной камеры, смонтировано впопыхах, склеено прилично. Немая лента содержала материал на три часа восемнадцать минут непрерывного показа со стандартной скоростью. Материал все был разный, но, при этом, довольно-таки однообразный. Панорамы. Пейзажи с натюрмортами. Миниатюры с подробностями. Довольно-таки неостроумное название: "Памятка Людоеда", - очевидно, выдуманное в спешке, - и подзаголовок: "Учебный фильм".
  С "Потсдамской" копией ознакомились и СД и Абвер. Армейцы - в связи с тем, что успели первые и вынуждены были предпринимать неизбежные меры безопасности, вроде привлечения саперов, СД - потому что считали себя самыми главными, отнять - могли, а вовремя пресечь любознательность армейских коллег не успели. Ознакомившись, независимо друг от друга и невзирая на хронический раздрай между собой, пришли к одинаковому решению - фюреру этот материал не показывать! Такое кино нам не нужно. И, в силу все того же раздрая и соперничества, такая попытка сокрытия оказалась совершенно невозможной с организационной точки зрения. Ни там, ни там попросту не было человека, который отдал бы такой приказ. И тем более такого человека не могло быть с учетом существования двух ведомств. Материал, - доставили. Для очистки совести настоятельно рекомендовали не смотреть, невзирая даже на крайний риск самой такой рекомендации. Результат вышел вполне ожидаемый. Просмотр, припадок неуправляемого буйства, потоп, землетрясение, тайфун и извержение вулкана. Апокалипсис в пределах одной отдельно взятой рейхсканцелярии. Потом впал в прострацию. Прийдя в себя, - досмотрел.
  Фюрер не принимал никого почти двое суток. Объявил приказ: в плен сбитых русских пилотов не брать! При этом, разумеется, не подумал, что приказ носит более, чем обоюдоострый характер. Хотел объявить толстого Германа изменником, но как-то сообразил все-таки, что, если бы не тот вывод авиации с аэродромов на Кавказе, у фильма была бы и еще одна часть. Потом, обретя, казалось, прежнюю энергию, начал деятельно готовиться к летней компании. За зиму линии снабжения на основных оперативных направлениях сократились практически вдвое. Значительно сократилась линия фронта. Эриху фон Манштейну очень хотелось поставить вопрос об эвакуации Крыма, пока это еще не очень поздно, но, подумав, решил, что предложение будет уж слишком несвоевременным.
  Дело в том, что адресатом "Крымской" копии был именно он: там и написано было, чтоб уж никаких сомнений. От остальных четырех его посылка отличалась тем, что, помимо кино, там находилась еще и звукозапись на грампластинке, выпущенной в единственном экземпляре.
  "... Эй, фельдмаршал, эй! - Шелестел бесполый, бестелесный, надмирный голос. - Это снова я. Рад, что мое кино тебе понравилось, можешь не благодарить. А ведь я предупреждал тебя. Вот ты не поверишь, я и сам не поверил бы еще несколько дней тому назад, но даже мне стало как-то не по себе от такого количества дохлых арийцев. Мирные переговоры надо было начинать, когда вы стояли под Москвой, но у вас не хватило ума, а теперь - поздно. Вот честное слово, - если уж проигрываешь войну, надо это делать быстро: раз-два. Вот как французы в 40-м, к примеру. Чего тянуть-то? Еще одна такая зима, и немцев может не остаться и вовсе, даже на семена. И те самые французы, - вот где смех-то? - будут принимать вашу капитуляцию. А еще можно не дожить и до зимы. Это вполне вероятный вариант, фельдмаршал, честное слово. Смотри кино. Оно несложное, может дойти даже до тупых прусских мозгов. Посмотрите, и пожалейте своих людей. Потому что не от Гитлера, а только от вас зависит, когда кончится война. Мы не похожи на вас, и скоро устанем от бессмысленных убийств после победы. Это даст им хоть какой-то шанс."
  Фильм они смотрели в узком кругу: генералитет и старшие командиры Ваффен СС. Осторожно, по возможности незаметно, одними глазами наблюдая за товарищами во время просмотра, он сумел разглядеть слезы, стоявшие в глазах этих стальных людей, выработки "доброй прусской школы". У Пауля Хауссера, тоже пруссака, но человека куда более страстного, слезы катились по одной щеке, там где глаз у него оставался. Он, вытянувшись, сцепив зубы и сжав кулаки, не отрывал от экрана смятенного взора, и, как будто, даже не моргал на протяжении всего этого времени.
  На экране поначалу были показаны кадры безнаказанного убийства, - снятого, разумеется, издали. Штурмовики, раз за разом заходящие на скученных на пирсе людей. "Петляковых", падающих в крутом пике на беспомощные транспорты. Шквал взрывов, накрывающих всю колонну, целиком, после того, как истребители расстреляли головные машины, и на дороге, узкой, горной дороге возник чудовищный затор. И результат всей этой деятельности, уже подробно, с близкого расстояния. Фельдмаршал смотрел фильм не в первый раз, но продолжал удивляться: это кем же надо быть, чтобы тщательно, долго, подробно находить и фиксировать наиболее душераздирающие, гротескные, чудовищные и омерзительные подробности в таком неисчерпаемом количестве? Как это все мог выдержать мало-мальски нормальный человек? Да, их, ветеранов еще той, прошлой войны, трудно впечатлить любыми подробностями! Но масштаб!!! Это должно быть чудовище в человеческом образе, нелюдь, вампир.
  А на самом деле ничего особенного: простой советский еврей. Романа Лазаревича изыскали и доставили к месту ожидаемых событий отдельным бортом, снабдили безукоризненной аппаратурой и роскошной пленкой. В сопровождении группы армейской разведки они более суток собирали горячий материал на пару с товарищем Симоновым. Кто-то там, наверху, решил, что послать в комплект товарищу Кармену - да еще товарища Эренбурга, будет, пожалуй, перебор. Константин Михайлович и Роман Лазаревич выполнили задание партии и правительства со всем возможным старанием и в полную меру присущего им таланта. Они оба, хотя и по разным причинам и вообще очень по-разному, мягко говоря, недолюбливали нацистов в частности и немцев вообще. Но когда был закончен монтаж, а копии ушли по назначению, когда материал на пару десятков репортажей направился в редакцию "Красной Звезды", оба мастера надрались, как курсанты, и не просыхали трое суток без малого.
  "В сущности, - думал Фельдмаршал, продолжая осторожно оглядывать такие знакомые лица, - в том, что касается генералитета, фильм достиг, скорее, обратного эффекта. Они теперь готовы на что угодно, лишь бы отомстить! Жизни не пожалеют! Уж теперь-то места пораженческим настроениям не найдется, они будут стоять до конца... вместе со всеми своими подчиненными? Является ли упорство, переходящее в потерю гибкости, тем качеством, которое требуется от генералитета в первую очередь?"
  
  Еще одна такая победа, - жестко проговорил Верховный Главнокомандующий, - и мы останемся бэз авиации.
  Триста сорок шесть машин. И больше четырехсот человек обученного летного состава. Это могло бы считаться разгромом, если бы не результат: списанная практически за одни страшные сутки группа армий. Аналог нашего "фронта". А вождь тем временем продолжал:
  Есть такое мнение, что к катастрофическим потерям привела недостаточная подготовка и плохая организация воздушного наступления. Исключительно высоки нэбоевые потэри.
  Евгений Савицкий вздрогнул, вспомнив сплошную завесу огня, огненную пургу перед атакующими эскадрилиями. Море огня! Немцы догадывались, что их ждет, и превосходно, выше всяких похвал подготовились к отражению воздушной угрозы. Практически каждый пулемет подготовили для стрельбы по воздушным целям. Каждую бронебойную винтовку. Подготовили пехоту к залповой стрельбе из винтовок! Оборудовали позиции на каждом танке, каждом грузовике. Доведенное до предела число стволов на транспортах, тральщиках, эсминцах, каких-то жутких лайбах рыболовного вида, на баржах, самоходных и простых. Летишь, - а впереди огненная завеса такой густоты, что кажется невозможным, немыслимым проникнуть, ты мишень для сотен стволов и ничего, совсем ничего не можешь с этим сделать. Немцы всерьез готовились похоронить их всех, и вполне могли на это рассчитывать, и ошиблись только в оценке противостоящей им силы: раз в пять. Неужели же Верховный не понимает, что происшедшее было ГЕНЕРАЛЬНОЙ битвой, вроде Сталинградской? Со всем, отсюда вытекающим, включая потери?
  Восемь десятков реактивных "ла", включая несколько машин усовершенствованной серии, прошлись частым гребнем по зениткам и колоннам, как всегда - не имея потерь, но на этот раз масштаб был таков, что результат их работы был почти вовсе незаметен. "Эрэсы", несколько тысяч штук! Хватило бы похоронить кого угодно, но тут это было - как слону дробинка. Сломать оборону, жертвуя собой, в таких условиях могли только бомбардировщики. Они и сломали. Падая только тогда, когда машины превращались не то, что в решето, а прямо-таки в клочья, от десятков и сотен попаданий, когда глох расстрелянный двигатель, или попадали в пилота. И даже тогда норовили воткнуться в позицию батареи или, хлеще того, в чью-нибудь палубу.
  Интересно, как по-разному воспринимается одно и то же событие в зависимости от точки зрения. Те, кто выжил там внизу, потому что сумел сдаться, видели со-овсем другое.
  ... Мимолетный грохот, дьявольский свист, почти неуловимо для глаза проносится над позицией какой-то перекошенный, - или так только кажется от дикой скорости? - силуэт самолета, и по позиции наотмашь хлещет плотный шквал снарядов. Сметает всех, но если его сбросило обретшее вдруг стремительность пружины тело, то Густава с его сиденья сшибает снаряд, по частям. Медленно, не вдруг, безжизненно повисает подрубленный ствол зенитки, и только потом чувствуешь боль в плече, видишь кровь и торчащую из раны крупную щепу от ящика.
  ... В лучшем случае на миг отпечатывается в сетчатке раскаленное "шило" реактивного снаряда, или даже без этого, совершенно неожиданно все кругом с грохотом вспыхивает, и землю, как ковер, выдергивают из-под ног или из под колес, безразлично. И бесмысленные глаза уцелевших потом.
  ...Тучи самолетов закрывают небо крыльями с красными звездами, со всех сторон на тебя пикирует, несется, ревет и грохочет крылатая смерть, бомбы ложатся сплошным ковром, а с неба хлещет ливень горячего свинца. И ты, с карабинчиком, палишь в неуязвимых, не обращающих на тебя никакого внимания стервятников, как палят в лавину, сорвавшуюся с гор, в волну цунами, в черный столб смерча...
  
  - Чьто ви на это можете сказать, товарищ Савицкий?
  Он - встал, машинально одернув китель, и едва узнал свой собственный голос, настолько сдавленным он был в этот миг.
  - Товарищ Верховный Главнокомандующий, по имеющимся расчетам, плотность зенитного огня над районом боевых действий в три-четыре раза превосходила ту, которую немцы создают над самыми крупными аэродромами в Германии. С учетом флотских средств этот показатель доходит до пяти-шести. И эта мощь была практически подавлена на протяжении первого часа-двух воздушного наступления. Машины первого эшелона вынужденно находились под огнем противника очень длительное время, и успешно держали его. Ту технику, которая была у нас в прошлом году, мы потеряли бы полностью, не добившись цели. А "небоевые потери" в данном случае, - очень часто катастрофы сильно поврежденных машин при посадке.
  Генералов нужно держать в ежовых рукавицах. Они не должны считать себя уж такими молодцами. Это может вызвать у них опасные мысли. С другой стороны, если продолжать обвинения, то придется наказывать, а наказывать, откровенно говоря, не за что. То, что они сделали, - полтора Сталинграда, а если с учетом потопленного тоннажа, то два. Успех настолько велик, что это даже может оказаться опасным.
  А Савицкий нужен на своем месте, и уж никак не ниже. Особенно теперь, с его кавказским опытом. Лучше все-таки принять объяснения. Он еще несколько секунд продолжал смотреть на генерала тяжелым взглядом, а потом повернулся к нему в профиль.
  - Хараше. В конце концов - у нас это первый опыт воздушного наступления такого масштаба. Что у нас там с Донбассом?
  Курировал направление Василевский, он же и доложил.
  После того, как войска Юго-Западного фронта отбили контрудар эсэсовских корпусов, 2-й УкНО, - голос его зазвучал значительно, почти торжественно, - сумел в очень хорошем темпе прорваться к Харькову, сразу стабилизировав оборону танкистов Рыбалко...
  Это - да. К этому моменту у них было уже пять с половиной тысяч грузовиков, две сотни танков и самоходок, включая трофейные, и шестьдесят тягачей. Вопреки традициям, довольно быстрых, новых, с иголочки. А вот пробиваться, откровенно говоря, не пришлось. Ошметки каких-то немецких и румынских частей сами спешили убраться с дороги от греха, а безостоновочный бег с предельным напряжением был стихией корпуса. Оборона - не была, но они все равно справились, а потом неплохо научились. Благо, что было кому научить.
  ...А следом мы сумели существенно пополнить уже саму 3-ю танковую армию. Кроме того, ей приданы 7-й танковый и 19-механизированный корпуса. Есть все основания предполагать, что такого рода перемещение резервов осталось незамеченным противником. Они имели все основания рассчитывать, что в ходе зимне-весеннего наступления, после освобождения Харькова и боев на отражение контрудара, сила 3-й Танковой сведена фактически к одной дивизии неполного комплекта. От вполне оправданного решения на отвод в тыл для переформирования, решено отказаться в пользу достижения стратегической внезапности. Не имея темпа организовать взаимодействие с Южным фронтом для операции на окружение Ахтырской группировки, по ней нанесли внезапный лобовой удар, и в хорошем темпе теснят на запад. Части Юго-Западного фронта проходят до тридцати километров в сутки, и попытки противника задержать наступление в аръергардных боях успеха не имеют. Двадцатого апреля взяты Сумы. В тот же день Юго-Западный фронт освободил Сталино и Запорожье. Днепр форсирован, образованы два плацдарма по пять километров по фронту. Еще до этого 18-го апреля Центральный фронт освободил Чернигов и форсировал Днепр в междуречье Припяти, организован надежный плацдарм. Войсками Воронежского и Сталингрдского фронтов освобождены Переяславль-Хмельницкий, Полтава и Кременчуг. Наиболее важные плацдармы на этом направлении... - он взял указку, - здесь, здесь, и вот здесь. Таким образом, можно констатировать, что планы немцев организовать стратегическую оборону по Днепру полностью провалились. Кроме того, после недавних событий на Кавказе считаю положение Крымской группировки противника безнадежным. Они не смогут организовать ее снабжение. Главной задачей, стоящей перед командованием противника, считаю скорейший отвод еще оставшихся на левом берегу войск за Днепр. Наша задача - не допустить планомерного отхода. Предполагается...
  Вождь слушал с безучастным лицом, равномерно выпуская клубы дыма, а выслушав план, задал только один вопрос:
  Пачему до сих пор Сталинградский, а? До Волги тысяча километров. Надо исправить. Предлагаю впредь именовать его 4-м украинским... Следует всемерно ускорить вывод войск с Кавказа и усилить освободившимися армиями южное крыло фронта. Нэльзя допустить, чтобы гитлеровцы сожгли Украину, нэльзя, чтобы они в порядке увели войска за Днепр... Все свободны, товарищи. А вас, товарищ Жюков, попрошу остаться. И вы, товарищ Рокоссовский, задержитесь на минуточку...
  
  
  Фюрер, Донбасс придется оставить. И те войска, которые находятся в Крыму, следует немедленно вывести. На севере следует оставить только видимость войск, а основные силы скрытно перебросить к югу...
  Эрих фон Манштейн, с группой единомышленников в составе почти всего генералитета на разные лады, приводя разные резоны, повторял, по сути, одно: таким количеством войск такие территории не удерживаются. Необходимо оставить все выступы фронта, дабы сделать любые наступательные попытки русских лишенными внятной цели. За счет сокращенной вдвое линии фронта консолидировать оборону, собрать ударные группировки и с этими козырями ждать неизбежного, как восход солнца, летнего наступления русских. Риск был страшный, беднягу Хауссера фюрер все-таки отдал под суд за самовольное оставление Харькова: всем присутствующим было совершенно ясно, что не сделай этого одноглазый вояка, то вместе с Харьковым оказался бы утрачен еще один полнокровный корпус, всего-навсего. А так - последующий контрудар танковых корпусов чуть-чуть было не достиг цели, но русские дрались жестоко, зло и азартно, даже и не думая о возможности поражения. "Мы их здорово напугали" - иронически подумал фельдмаршал. Никто, разумеется, не вступился, все присутствующие были людьми опытными и отлично понимали: Жертва Должна Быть Принесена. Никакое заступничество ничего не дало бы, и стало б только хуже. Впрочем, и без этого позорная отставка являлась самой, что ни на есть, реальной перспективой для любого и каждого из них. Между вспышками бесплодного и беспомощного бешенства фюрер впадал в прострацию, глядя в никуда остановившимися глазами и, казалось, вовсе не видит их и не слышит обращенных к нему слов. Манштейн, несмотря на то, что его постоянно сменяли, охрип и начал повторяться в своих доводах. Внезапно, - так при очередной, сделанной просто на всякий случай попытке внезапно заводится безнадежно, казалось бы, заглохший мотор, - глаза Гитлера загорелись тусклым огнем.
  Да! - Проговорил он, вскакивая, и энрегичным шагом подбегая к разложенной на столе карте. - Именно здесь! Мы не отступим, как гонимый ветром мусор, а сожмемся до предела, как стальная пружина! И здесь, - рука его щедрым жестом махнула по просторам Украины, - именно здесь мы разгромим зарвавшихся большевиков!
  Он говорил и что-то еще, входя в раж, накручивая себя и заражая окружающих своей лихорадочой энергией, речь становилась все громче, фразы все пышнее и цветастей, но главное уже было сказано.
  "Что мы имеем в сухом остатке? - Отстраненно думал фельдмаршал. - Имеем шанс собрать в кулак все войска и разгромить большевиков на Украине, чтобы иметь хотя бы какую-то позицию для переговоров. Ох, не пойдут! Они привыкли к поражениям, а вот нам победа на сей раз обойдется дорого. Как бы не дороже, чем русским их весьма проблематичное поражение. А есть ли у нас другие шансы? А вот других шансов у нас нет. Спровоцировать фюрера, чтобы он отправил меня в отставку? Неплохо бы, и потом англичане мне с удовольствием простили бы Восток. Но Франция, - Францию мне не простят. Мы, к сожалению, имеем дело не с одними только русскими. Хотя и одних русских может оказаться вполне достаточно".
  
  Это легко говорить, - отвести войска. Товарищ Москаленко, прежде выдвинувший идею подвижных противотанковых бригад нового штатного расписания, приложивший руку к массовой их организации, и, наконец, написавший известное "Наставление о действиях подвижных противотанковых групп в наступлении", еще в феврале выдвинул новую инициативу. Все его идеи сводились, по сути, к одному простейшему постулату, который он усвоил накрепко и которым проникся насквозь. С сорок первого он всеми фибрами души осознал, что значит, - постоянно иметь под рукой хотя бы маленькую группу надежных, обученных, опытных бойцов. Тех, кто в критическую минуту сделают все, что надо, без растерянности и метаний, четко, быстро и умело. Способных выдвинуться через пятнадцать минут после объявления тревоги без бардака и неразберихи. Умеющих двигаться колонной быстро и в порядке.
  По идее, такой должна быть вся армия, но так не бывает. Даже у немцев в сорок первом, в первом эшелоне, так - не было. Слишком дорого, а главное - слишком рискованно. Армия окажется слишком маленькой, а из-за неизбежных на войне случайности можно остаться без сил вовсе. Но даже если таких войск будет всего десять процентов, это раза в два увеличивает стойкость ВСЕЙ армии. И еще гораздо больше возрастает эффективность наступательных действий.
  И зимой-то его предложение вызвало споры, но поддержали, спасибо им, - Черняховский, Рокоссовский, Малиновский. Как сговорились, ей-богу. И теперь на активных фронтах существовала такая роскошь, как БПК*, Бригады Полной Комплектности. Их отводили в тыл и пополняли после потери десяти процентов состава, тут же заменяя на вновь пополненную. Или - пополняли в самом ближнем тылу, близь передовой. Это были этакие армии в миниатюре, узкой задачей которых было уничтожение аръергардов, засад, боевого охранения и прочих заслонов, что оставляет позади себя отходящее воинство. Их не было много, и не могло быть: слишком большой соблазн возникал у старших начальников, когда возникала экстренная необходимость укусить очередной близкий локоть. В общем, мало помогали любые строгости, но сейчас, может быть временно, дальний загад Кирилла Семеновича оказался как нельзя кстати. Они выдвигались сразу, как только противник начинал отвод войск, не дожидаясь никого и подчиняясь только фронтовому начальству. Никогда не ввязывались в затяжные бои, тут же отступали, догнав главные силы противника. Разминировали при помощи "теремков", как они окрестили "УЭРМ". Не давали ставить мины, убивая саперов. Обозначали засады, вызывая "на себя" штурмовики, коли не могли справиться сами. Вообще связь являлась как бы ни главным их оружием.
  Так, "хватая за пятки", они задерживали, порой, целые корпуса, тем самым провоцируя их сесть в оборону, и, одновременно, не позволяя ее как следует организовать. А кроме того, они, как нитку за иголкой, тащили за собой подвижные армейские и фронтовые группы. Так что под непрерывными атаками русской авиации "Анабазис" за Днепр вышел довольно скверный, тяжелый, слишком долгий и потому избыточно кровавый. Много-много раз отступающим соединениям приходилось менять маршрут, дабы избежать охвата, потому что нередко русские танки и конники обгоняли их в своем пути на северо-запад. Многие так и не избежали. Попали в окружение и были полностью уничтожены четыре пехотные дивизии. От других, из числа тех, которые все-таки удалось переправить через Днепр, остались только тени прежних соединений. Не удалось всерьез "поймать" ни одного танкового соединения немцев. Безусловно, это удалось только благодаря совершенно четко и последовательно проводимой установке на отход: все для того, чтобы создать необходимую плотность войск за Днепром, а все частные соображения - в сторону! Поэтому танковые и моторизованные дивизии прорвались. Под непрерывными ударами авиации Советов, непрерывно теряя аръергарды, истаяв на треть, если не наполовину, ушли, прикрылись Днепром, хотя теперь он уже не мог считаться надежным барьером.
  Восьмого мая войска двух фронтов, за три дня до этого вырвавшись внезапно с трех громадных плацдармов, охватили клиньями 1-й, 3-й и 5-й танковых армий Киев и довольно быстро взяли его, потому что немецкое командование коварно вывело из города почти все войска, не дожидаясь окружения. Стальные челюсти на этот раз клацнули впустую, опаздав за лапой бегущего зверя. Манштейн превзошел себя, вытащив из Крыма восемь румынских дивизий и относительно немногочисленный немецкий контингент. Целью номер два было - оторваться. Он сделал и это. И наступил момент, когда войска Ватутина, понеся тяжелые потери в бесплодных атаках на уплотнившуюся оборону немцев, остановились чуть ли ни впервые после Волги, став в оборону. А еще всерьез и очень неприятно напомнило о своем существовании люфтваффе: за истекшие два-три месяца солдатики успели поотвыкнуть от такой активности немецкой авиации. Бои в воздухе шли пока что не в полную силу, носили мимолетный характер, но отличались особой, сосредоточенной злобой. Казалось, да что там казалось, всем существом чувствовалось, что только воля командования удерживает асов Геринга от того, чтобы во всю силу вцепиться в глотку русским. Безусловно, теперь им не давали хозяйничать над полем боя, они не могли безнаказанно бомбить железнодорожные станции, колонны подходящих резервов, выбивать артиллерийские позиции. Зато теперь их действия стали куда как разнообразнее, изощренне, гибче.
  Выжившие ветераны Кубани, 3-я и 52-я истребительные группы, обратились к фюреру с просьбой оказать им честь. Они просили разрешения носить на правом рукаве узкую ленту голубого цвета, символически обозначающую Голубую Линию. Нет, не как знак отличия, фюрер. Как напоминание о долгах, выплаченных еще не до конца. Как знак клятвы не отступать и не сдаваться, которую приняли те, что зимой держали небо над Кубанью. Небо свидетель, что они отступили не по своей вине, но они снимут повязки только тогда, когда отомстят этим убийцам, этим кровавым шакалам, недостойным называться летчиками. Гитлер - он добрый, он разрешил. Несколько расчувствовался даже, и напутствовал их просьбой не терять головы, и не класть свои драгоценные жизни без необходимости. Их главный долг - убивать, а не умирать, пусть умирают недочеловеки. При всем пафосе сцены, клятва была очень всерьез, в полном соответствии с настроем. Не будучи разгромленными и никоим образом не считая себя хуже, пилоты чувствовали себя побежденными и униженными. Они жаждали посчитаться за все. Беда в том, что и противостояли им старые знакомые. Вторая воздушная армия. Правда, - не в полном составе: их опыт, обобщенный и дополненный командирами по окончании боев, был слишком нужен и в других местах. Зато и не она одна.
  Сложившийся к двадцатому мая пат был, в общем, выгоден немецкой стороне. Их противнику, кстати, - тоже: так бывает, война вообще является игрой с ненулевой суммой. Огромный выступ фронта, глубоко вдававшийся в оборону немцев, был слишком очевидной целью, но выбирать не приходилось. В ином случае весь их мучительный путь оказывался вовсе ни к чему. Да чего там "ни к чему". Чем-то на грани предательства. Обе стороны гнали к фронту колоссальное, невиданное в истории количество вооруженных людей, машин, горючего и боеприпасов, провизии и медикаментов, кальсон и порошка от вшей, столбов и колючей проволоки, лопат и полевых телефонов. А также, - естественно, - "и прочая, и прочая, и прочая". Командиры проводили боевую учебу, не давая войскам расслабляться. Летали самолеты, ходили разведывательные группы, стреляли снайперы и батареи с закрытых позиций. Рыли землю, ставили проволоку и минные поля. Боялись друг друга и старались лишний раз не выводить из себя. Напряжение в воздухе было разлито, как перед грозой, но по сравнению с минувшей зимой и весной это был курорт.
  
  *Знаю, что Большой Противолодочный Корабль. Но в то время ничего подобного не существовало. Даже в виде концепции.
  
  Конкурс на проект реактивного бомбардировщика выиграл Ильюшин. Он как-то лучше прочих понял требования, которые предъявляет к машине Текущий Момент. Чтобы пристойно по ТТХ. Чтобы технологично. Чтобы удобно обслуживать в массовом порядке. Чтобы не было сверхтребований к ВПП. Он сразу остановил свой выбор на двухмоторной схеме. Кроме того, охваченный особого рода вдохновением, впервые в истории выдвинул пресловутую "концепцию Двух Поколений". Построить предельно простую модель, практически не имеющую оборонительного вооружения, - оно на самом деле КРАЙНЕ усложняет конструкцию и удорожает производство, - уповая на то, что первые месяцы его главной защитой будет скорость, запустить в серию, но при этом, одновременно, на базе первого "поколения" разрабатывать и доводить полноценный самолет, рассчитанный на противодействие полноценному реактивному истребителю, который когда-то непременно появится.
  Это позволит нам успеть к летней компании, - убеждал он начальство, - это куда лучше, чем шедевр, который опаздает к событиям.
  А если немцы успеют с истребителем?
  Конструктор с явным пренебрежением махнул рукой:
  - А! Пока обучат летчиков летать. Пока набьют шишек, пока будут пробовать воевать, не умеючи. Пока выработают и распространят тактику. Искать и перехватывать сверхскоростной самолет - потяжелее будет, чем бомбить неподвижную станцию. Думаю, никакой особенной разницы для пилотов бомбардировщиков и не будет. За это время мы успеем сбросить десять тысяч тонн бомб, как минимум. А к этому моменту как раз поспеют "вторые".
  Испытания "Ил - 20" начались с двумя "ДЛ - 1-1", но в серию пошел уже вариант с двумя "тройками". Надо сказать, освоение реактивных бомбардировщиков находилось в разительном контрасте по сравнению с тем, что творилось с истребителями. Капитану Мусинскому, который поначалу отнесся к самолету без винтов с естественным недоверием, машина просто-напросто понравилась после первого же полета, в который его вывез Галлай. "К лету" поспела, почитай, целая сотня "двадцаток".
  
  
  Словно бог подсказал Карлу Цейцеру: прежде, чем выйти на узкую полянку, почти прогал в заросшем мелколесьем и кустарником, заваленном буреломом лесу, он осторожно выглянул сквозь ветки густого куста. На том краю, на обочине заросшей горцем тропки, там, где темнел спуск в одну из бесчисленных поросших балок, стояли трое в сером. Двое - малорослых, тощих, но каких-то упругих, как из стальной проволоки, державшихся с этакой вызывающей готовностью. Третий, державшийся с неподвижностью валуна, был огромен. Широченные округлые плечи, сутулая спина, необьятная задница и устрашающе массивный торс, телосложение, отчасти напоминающее каменную бабу на перекрестке степных дорог. Только что без той коротконогости. При этом чудище отчего-то не казалось толстым: то ли от явного отсутствия рыхлости, то ли... Да, точно. Некое подобие талии. Не вот обхватишь, конечно, но по сравнению с задом и грудной клеткой - несомненно. На головах у всех трех серые капюшоны, но не заостренные, как обычно, а круглые, как кольчужные капюшоны кнехтов на средневековых гравюрах. У всех троих маленькие, будто игрушечные, изящные карабины с торчащими снизу кривыми рожками, как продолжение рук. У здорового смотрится, правда, как игрушечное детское ружьецо для семилетнего, либо обрез, но все равно, естественно и привычно. Привычно объясняются жестами, быстро и сложно двигая руками, но изредка что-то мяукают, - очевидно, не слишком берегутся. Можно было выстрелить, но Цейцер всем опытом своим ощутил: с карабином - не успеть. Он свалит в лучшем случае одного, но второго выстрела, эти, - ему сделать не дадут. Игра не стоит свеч. Тут предательский сучок хрустнул у него под ногами, и троица словно взорвалась. Мелкие, - рыбками нырнули в стороны, на лету вздергивая автоматы, здоровый - мгновенно, словно сломавшись в пояснице, пригнулся, а потом в развороте плюхнулся на живот. Карл услыхал знакомый еще с того страшного дня под Батайском звонкий, хрустящий вой "игрушечных" карабинчиков, и над ним вспухла туча сбитых пулями листьев. Он по-заячьи, как был, на четвереньках прыгнул в сторону, и стремглав, ломаным зигзагом наискось шарахнулся в чащу. Был уверен: не попали сразу, так погони не будет. Когда он вышел к своим, зуб у унтер-офицера не попадал на зуб, а рожа была настолько бледной, что на это обратили внимание товарищи.
  Ты что, - призрака увидел?
  Но он только отмахивался, явно не желая говорить дело. Рассказ его слишком легко было объявить паническими слухами, и он прекрасно это понимал. Только вечером, со своими, с теми, на кого можно положиться, он, как во времена оны, развязал язык:
  Русские у нас вот-вот начнут. День-два, и привет.
  Брось! Им не до того. Манштейн на Украине крепко им поддал. Говорят, - вот-вот возьмет назад Киев. Уже третий день наступления, говорят, такой силы у нас не было больше года. Новые танки, которые нельзя подбить.
  Эти, и подобные резоны ему приводили неоднократно, но он только крутил головой и твердил свое:
  Не знаю, что на Украине. Не знаю, возьмут Киев, или нет. А только здесь начнется вот-вот.
  Да с чего ты взял? Жуков рассказал по дружбе?
  Знакомых в лесу встретил, - нехотя проговорил Цейцер, - зимних еще. Из-под Ростова.
  Кто такие?
  Серый Сброд. Отмороженные убийцы. Психи еще похлеще, чем наши эсэсманы в 41-м...
  А, это не те, что бабы с пацанами? Слышал что-то, думал - вранье...
  Цейцер молчал. Он не знал, что ему сказать, и как объяснить тем, что вовсе без понятия и поэтому ничему не верят.
  Думай, как хочешь, - равнодушно отмахнулся он, - только нам под Батайском было не очень весело...
  С нами все равно не сравнить. Всю зиму, всю зиму нас клевал не кто-нибудь, сам Жуков! Мы ни разу не спали больше четырех часов в сутки. Каждый день тебя атакуют, а следом надо атаковать самому. По этим клятым лесам, в этих проклятых снегах, в земле мерзлой, в болотах по пояс, - знаешь, что это такое?
  Тяжело, наверное, - с прежним равнодушием ответил унтер, как будто ему лень говорить, - жалко вас. Я ничего не говорю, нас мало было, тыловики да горнизон тыловой, а их пятьдесят тысяч. Поэтому Серый Сброд нас быстро зарезал, почти небольно. Недолго мучились. Поэтому - сочувствую...
  В числе первых драпал?
  Наверное. Потому что те, кто отстали, - ни один не выжил.
  Все вы, кто с юга, трусы. Все отдали, все просрали. Штаны потеряли.
  Послушай. Вы тут героически, но отдали Смоленск. Так что какая разница?
  Сравнил!
  Не сравнивал. Но сравню еще. И тебе придется. Может быть, хоть тогда до тебя дойдет, что везде свои трудности. И не зря отступили такие же немцы, как ты.
  Умный все-таки был мужик. Его начальству, которому, разумеется, было немедленно доложено, делать правильные выводы мешала куда большая осведомленность.
  
  
  На южном фасе огромной дуги ОКВ сосредоточило восемнадцать пехотных и одиннадцать танковых дивизий, включая сюда эсэсовские "Рейх", "Мертвая Голова", переброшенную из группы армий "Центр" и вновь укомплектованную по высшему разряду лучшую дивизию вермахта "Великая Германия", а также спешно прибывшую из Франции очень сильную по составу 25-ю танковую дивизию: в этой колоде прекрасно смотрелись бы "Викинг" и лейб-штандарт "Адольф Гитлер", но чего не было - того не было. Проклятые твари безвестно сгинули вместе со штандартами, регалиями и большинством командиров на ободранном ветрами морском берегу под Новороссийском.
  При этом во втором эшелоне находилось только три дивизии, а в резерве группы армий - вообще только две танковых дивизии. Пан или пропал. Манштейн, координируя всю операцию целиком, взял на себя командование южной ударной группировкой, поскольку считал это направление решающим.
  На севере роль "наковальни" были призваны сыграть двадцать пехотных и восемь танковых дивизий вермахта.
  Итого пятьдесят семь полностью укомплектованных, снабженных по первому классу, обмундированных "до последней пуговицы последнего солдата" дивизий.
  Больше миллиона человек, две тысячи шестьсот танков и штурмовых орудий, включая новейшие "Тигр" и "Пантера", на которые фюрер германского народа рассчитывал особенно.
  Ободрав и оголив все, перебросив даже часть самолетов ПВО самой Германии, собрали три тысячи сто самолетов. Цейтцлер и Манштейн, хорошенько обсудив сложившиеся обстоятельства, пришли к мнению, что, при достижении успеха, авиацию можно будет и вернуть по месту назначения, а если успех не будет достигнут за десять - пятнадцать дней, то и авиация будет, в общем, без надобности, и им самим будет все равно.
  Как будто, все было сделано правильно, но Манштейна не то, что расстраивало, а буквально угнетало одно обстоятельство: он практически ничего не мог узнать о противостоящем противнике, тогда как огромные "черные коровы", как называли их летчики, буквально висели и над его передним краем, и над тылами, включая довольно глубокие. И с этим он не мог поделать ничего. Специалисты по радио говорили, что они, помимо всего прочего, якобы испускают локаторное излучение, но и оно использует слишком короткие волны, они не могут его заглушить. Оставалось рассчитывать только на грубую силу, мастерство командиров тактического звена и исключительную доблесть германских солдат. Теперь, после минувшей зимы, они очень ясно осознавали, что будет, если они дрогнут.
  Пауза... настораживала, но, к сожалению, в тех условиях была совершенно необходимой. Да, русские с упорством муравьев зарываются в землю, гонят на фронт все новые стада пушечного мяса и стальные стаи танков, но вот раньше собрать ударный кулак после весны было, разумеется, совершенно невозможно. Риск, конечно, но вот надежного решения у них, к сожалению, не было.
  Командовать на северном фасе был назначен Вальтер Модель. Он не высказывал своего мнения, но "вся эта затея" ему откровенно не нравилась. Он не смог бы объяснить, - почему. Величайший мастер стратегической обороны, среди своих он любил говорить, что у него нервная спина: всегда-де безошибочно чувствует, когда кто-нибудь в нее целится или даже просто смотрит слишком пристально. Так вот сейчас - целились, и он никак не мог сообразить: кто именно и откуда? Что-то было не так даже и помимо явно авантюрного характера наступления против самого сильного места обороны противника, - да какого там "противника", безжалостного и беспощадного врага, - который этого наступления ждет. Он не пытался спорить только по причине того, что отчетливо понимал: единственной реальной альтернативой такой попытки были переговоры о мире. А поскольку договариваться не станут, то, соответственно, - капитуляция. Таких вопросов он не решал и решать не хотел, поэтому оставался один вариант. Он - не понимал.
  Понимал фюрер. Не то, что понимал, а всем существом ощущал глубочайший смысл и исключительное значение предстоящего. Но, может быть, именно поэтому носитель величайшего понта со времен Наполеона не смог бы объяснить этого своего понимания. Даже при всем своем ораторском даре. Он лучше всех в мире знал и чувствовал и все тончайшие нюансы, и все невероятное могущество наглого нахрапа. Это, действительно, совершенно необходимый компонент и эффективной политики, и победоносного военного дела. Вот только не единственный.
  Понимал Манштейн, - но вовсе по-другому, как чуждое, находящееся вовне и наблюдаемое со стороны явление. Поэтому мог объяснить: существовала некоторая надежда страшным, адским, никогда не слыханным ударом сломить дух Красной Армии, как это получалось и в 41-м, и в 42-м. Чтобы, наконец, отчаялись и впали в уныние, проиграв в очередной раз. Без железа, числа и выучки не победить, факт, но без готовности сдохнуть для выполнения дела не победить тем более. Тот, кто абсолютизирует "большие батальоны", ничего не понимает в искусстве войны. У него были самые лучшие солдаты всех времен и народов, потому что готовность эта у них присутствовала всегда и вопреки всему. Русские были не столь предсказуемы, в этом была их сила, но и не меньшая слабость. Потому что "непредсказуемость" - это, конечно, и неожиданность, но и ненадежность тоже. В определенных рамках, к сожалению. Не сломаются ведь.
  Понимал Сталин. Понимал постольку, поскольку понял Гитлера и настолько, насколько его понял: он усрется для того, чтобы доказать свою крутость, потому что принципиально не способен быть никем, кроме Героя и Победоносного Вождя. Это его, персональная ловушка, из которой он никуда не денется. Поэтому его поведение легко предсказать.
  А вот Модель не понимал. С чисто военной, штабной точки зрения это был откровенно слабый план.
  
  Вечером двадцать девятого мая перебежчик, капрал Мрожек, из одной из тыловых служб дивизии "Великая Германия", показал, что поступившую на склад повышенную порцию шнапса предстоит выдать всем войскам первого эшелона ночью на 1-е июня. У него все родные погибли в деревне, некогда называвшейся Лидице, и поэтому он рассказал про шнапс и еще ряд интересных подробностей.
  Собственно говоря, было очень похоже на правду, по штабным прикидкам тоже получалось с двадцать девятого - по третье, но перебежчикам традиционно не верили: это был еще более древний трюк, чем труп "штабного офицера" с подробным планом наступления в планшете: о чем-то таком писал уже Гомер.
  Поэтому разведчики - шарили изо всех сил, а немцы - береглись, показывая совсем неплохое умение. Но вот у лейтенанта Карпова все-таки получилось. Он приволок полузадушенного унтершарфюрера вечером тридцатого, и следом снова отправлен в поиск с напутствием на этот раз добыть офицера. У Володи на языке вертелось естественное: "Манштейн - подойдет?" - но его жизненная школа учила сдержанности надежно. Тем более, что инструктировавший его особист неоднократно намекал на троцкистское прошлое и вредительство разведчика.
  Он пригнал штурмового сапера в звании фельдфебеля, по дороге раздумывая, что будет врать по поводу такого нарушения приказа, но, благополучно доставив языка, убедился, что военным людям вокруг, в общем, не до него. Потому что наступает момент, когда буквально всем становится ясно: утром. И никому не нужны уже ни сапер, ни артиллерист, ни, по большому счету, оберст с штандартенфюрером.
  Ночью на передовые позиции германской армии и на ближние тылы опустился тяжелый, мягкий гул, кое-кому здесь уже знакомый. Если б не отчаянный авантюризм двух высших офицеров вермахта, если б не пятнадцать полков опытных пилотов ПВО Германии, умеющих сбивать по ночам тяжелые бомбардировщики британцев, уже этот этап мог закончиться катастрофой. Тяжелые бомбардировщики русских, снова собранные воедино, несли почти исключительно специальные бомбы. И без того на забитых эшелонами железнодорожных станциях под Винницей погибли тысячи людей и колоссальное количество техники и имущества. Это напоминало злое колдовство: ночь освещалась призрачной от страшной температуры вспышкой, и на земле прекращалось всяческое движение. Пострадали крайне серьезно многие части, вообще же советскому командованию не удалось определиться с ключевым пунктом, концентрированное воздействие на который дало бы решающий эффект. Об эффекте можно сказать следующее: ни в коем случае не проценты. Их доли, от силы. Возможно, что в данной ситуации "убойных" мест просто не было, как не бывает особо уязвимых мест в тысячелетних римских мостах: каждую часть надо взрывать поотдельности. Изобилие примерно равноценных целей значительно снизило эффект, но главное, - ясная, лунная ночь. И поднявшиеся в небо пилоты глубинной ПВО на высотных модификациях истребителей. Промышленность рейха, вытянув из себя все жилы, практически полностью обновила авиатехнику фронтовых частей и ПВО первой линии. Не был сбит ни один "Т - 10" медленно плывущий на четырнадцатикилометровой высоте. Уцелела та половина "Т - 6", на которых успели модифицировать движки, снабдив их турбонаддувом. Восемьдесят процентов остальных тяжелых машин дальнебомбардировочной авиация оказались сбиты или тяжело повреждены. Но этот погром нельзя считать даже эпилогом Винницко-Житомирской Стратегической Оборонительной операции, более известной, как Винницкое Побоище.
  Таким прозвищем великий и могучий русский язык, как правило, награждает те битвы, где, взаимно пролив целые моря крови, ни одна из сторон не создала особых шедевров оперативного искусства. Верден с Соммой приключились не у нас, а то и их бы так почестили. Масштаб таков, что отдельные идеи и успехи отдельных командиров не оказывают особого влияния на общий ход событий. Эпилогом можно считать момент, когда вся темная линия горизонта на востоке вдруг вспыхнула пульсирующим светом, завыло и загрохотало на все голоса, а следом на немецкие позиции со свистом обрушились сотни тонн снарядов, тяжелых мин и эрэс.
  Потом было модно спорить, была ли эта контр-артподготовка гениальной находкой или обычной глупостью. Как всегда бывает в событиях такого масштаба, истина лежала где-то посередине: в ряде случаев шквал снарядов пришелся по правильно разведанному, но успевшему опустеть месту, в других частях, застигнутых артподготовкой в чистом поле вне укрытия, потери носили поистине катастрофический характер. Статистически же, с точки зрения науки, справедливой только для многих множеств, - опять доли процента, ну, может быть, один-полтора.
  Зато потом, когда чуть посветлело, тысячи тонн снарядов обрушились уже на противоположную сторону, а люфтваффе ударили по переднему краю окопавшихся армий Советов не то, что с позабытой, а прямо-таки с невиданной доселе силой и злобой, и - добились определенной неожиданности. На небольшом, по сути, кусочке фронта немцы сосредоточили на треть больше самолетов, чем их приходилось на весь фронт в июне сорок первого. Сталинские соколы что-то подзадержались в то утро, и поэтому потери в артиллерии переднего края, противотанковых батареях, в ближнем тылу оказались крайне тяжелыми. Потом они, правда, прибыли, - и тут та-акое началось!
  
  ...Несколько десятков немецких батарей концентрируют огонь на узком, ничем не примечательном участке фронта, пикировщики долбают противотанковые батареи, бесчисленные самоходки под прикрытием шквала взрывов подходят вплотную и расстреливают прямой наводкой в упор амбразуры дзотов, пулеметные гнезда, позиции зенитчиков, танки прорываются на позиции, давят и косят из пулеметов тех, кто еще жив. Их массивные тела словно бы танцуют какой-то тяжеловесный, зловещий танец. Устоять невозможно, причем не по причине слабости духа, а просто уже некому - стоять. Впрочем, перед самыми позициями и чуть поодаль в задумчивости замерли пяток бронированных машин с крестами. Язычки ровного, светлого пламени и прозрачного дыма почти незаметны в лучах яркого утреннего солнышка.
  ...Группа машин начинает поспешно втягиваться в брешь, внезапно головной "тигр" резко оседает: чудовищная туша провалилась в танковую ловушку, "сев" на корпус, гусеницы беспомощно крутятся в пустоте, два "Т - IV" вдруг начинают кружиться, разматывая перебитые гусеницы. Минное поле. Группа - запинается на месте, и тут ее накрывает шквалом взрывов, поскольку позиция пристреляна дивизионной и корпусной артиллерией. Получив несколько попаданий и еще один подрыв, группа поворачивает назад. Из незаметного гнезда приподнимается солдат, вскидывает что-то на плечо, и дымный след упирается в борт еще одной "четверки". Она, словно споткнувшись, замирает на месте, словно нехотя выбрасывает струйку серого дыма. Русский падает, снесенный пулеметной очередью в упор. Через двадцать метров история повторяется.
  ... Чуть правее "район" ИПТА удалось замаскировать столь удачно, что немцы так и не обнаружили артиллеристов. Шли настороженно, в большом количестве, но, в общем, не ожидая ничего худого. Владимир Серенко, припав к панораме, стремительно и четко крутит штурвал наводки. Лейтенант сейчас сам за наводчика: ничего не скажешь, талант у человека, среди подчиненных есть хорошие и опытные наводчики, но таких - нет. Кроме того, его специально учили стрельбе из этого оружия, "ЗиС - 2м". Будучи очень похожа на предшественницу, она на самом деле отличалась от нее просто разительно. Дело в том, что специалисты 63-го выполнили просьбу товарища Грабина. Будучи человеком в высшей степени неформальным, он напрямую обратился к товарищу Беровичу и пожаловался на проблему. Товарищ Грабин мечтал о коническом стволе, который позволил бы мелкокалиберному снаряду концентрировать мощь крупноколиберного, но натолкнулся на неразрешимые проблемы массовой технологии. "Неразрешимых, - хохотнули ему по телефону, - у нас нет". Он вежливо посмеялся в ответ, понимая, что шутка действительно остроумная, хотя смешно ему вовсе не было. И ствол разрешим. И гильза под ствол была разрешима. Необходимую оснастку поставили на завод уже через месяц. Испытания показали, что теперь снаряд вылетал из ствола со скоростью 1070 метров в секунду.
  А еще товарищ Серенко должен был испытать в бою и снаряд. Снаряд, как снаряд, объяснили, что вроде подкалиберного. Вот только бронебойный стержень внутри состоял не из дефицитнейшего карбида вольфрама, а из отходов одного опытного производства неподалеку от укромного места Кыштым на Среднем Урале. Производство было покуда небольшое*, и отходов от него немного, так что опытные снаряды раздают только самым-самым лучшим наводчикам. У нового орудия исключительно резкий, отрывистый звук выстрела. Лейтенант не промахнулся с верных двух километров, и снаряд с отходами угодил "пантере" из 25-й дивизии чуть пониже башни, в корпус. Дыру снаряд сделал исправно, не похаешь, но после этого, в отличие от честных болванок, полыхнул внутри танка страшным бело-голубым огнем. У машины отовсюду, из всех щелей выплеснуло яркий свет, а следом сдетонировали боеприпасы. На этой позиции новые орудия не располагались рядом, а находились поодаль друг от друга, перемежаемые обычными пушками.
  Серенко сделал еще три выстрела, не промахнувшись ни разу: на два километра новая пушка давала примерно такую же точность, как снайперская винтовка в умелых руках - на триста пятьдесят - четыреста метров. После этого переместился к следующему орудию, метров за шестьдесят. Так ему приказали. Он бил по танкам, которые разворачивали башни или поворачивались сами, - и не промахивался, собственноручно спалив шестнадцать танков за неполную половину часа. Впрочем, он утратил чувство времени, ловя черные силуэты, наводя, и не промахиваясь. В эти минуты, сам того не замечая, он выл от злобной радости, хотя считался парнем спокойным и добродушным. Танки не выдержали: нет ничего страшнее, чем ощущение, что тебя расстреливают безнаказанно и на выбор, в этом и состоит основная сила снайперов. Танки тоже начали отходить, пятясь, и продолжая стрелять, но ведь и он продолжал! И не промахивался.
  Заостренный металлический стержень внутри снаряда при объеме в сто кубиков весил два кило, а, надо вам сказать, что металл, сожженный в атмосферном воздухе, дает примерно в четыре раза больше энергии, чем любой тротил при той же массе. Во время вспышки тепература внутри танка достигала трех тысяч градусов. Это была кремация всего экипажа, так, что и похоронить-то было практически нечего. Будучи почти в три раза плотнее крупповской стали, стержень так же свободно протыкал полтора метра бетона. Потом прилетели "лаптежники" и смешали позиции с землей.
  ...Прямо над собственными танками на северо-восток на очень низкой высоте проносятся самолеты с характерным изломом крыльев: батарея русских демаскировала себя, ее засекли, и теперь она получит положенное. Самолеты, резко клюя носами, один за одним пикируют на орудия, фонтаны разрывов, в воздух взлетают искореженные пушки и изуродованные тела. Спустя минуты самолеты, обогнав те же танки, возвращаются на аэродром, но не все: автоматические зенитки 38-мм расположены по той самой, у самих немцев на Кавказе подсмотренной системе. Быстрее-быстрее за новой порцией бомб и горючего: некогда, страда.
  ... Из тыла поспешает в сторону передовой резерв, - закрыть опасную брешь, пробитую танковой атакой немцев. Идут по всем правилам: сначала - балкой с косыми стенками, потом ходами сообщений, коих за три недели нарыто тысячи километров. Из-за пригорка вываливаются три "лаптежника", прикрытых "мессерами", это новые "густавы", "G-4", но глупой пехоте без разницы: пикировщики сбрасывают бомбы, "мессершитты" прочесывают колону из пулеметов. Заход не повторяют, - шли не к ним, есть дела поважнее. До позиции добралось две трети, лоб в лоб столкнувшись с штурмовой группой немцев, уже начавшей разворачивать "спираль Бруно". По числу русских было все еще несколько больше, но стрелки из недавнего пополнения - не ровня штурмовикам ни по выучке, ни по вооружению, у тех - у половины автоматы, страшное оружие в ближнем бою, много ручных пулеметов, вот только сегодня не тот день, когда отступают. Красноармейцы молча бросаются врукопашную и погибают, выбив штурмовую группу так, что из трех остался много, если один. Связываются по рации, и сюда, к месту, где обозначился местный успех, стягиваются танки, не имевшие особого продвижения левее.
  Штурмовые саперы, - истинная элита вермахта, это те, кто прокладывает дорогу танкам под огнем неподавленного врага, - с быстротой и точностью автоматов проделывают проходы в минных полях, обозначив безопасное место и флажками, и дымом. Танки втягиваются в пролом, сюда спешит подкрепление, частный успех начинает превращаться в тактический. Подходят и разворачиваются в боевое положение самоходные зенитки.
  ... Из-за пологих холмов выныривают черные горбатые силуэты русских штурмовиков, звено за звеном, секут пехоту из пулеметов и раскрывают кассеты ПТАБ. Они двух типов, это новинка, и боевым летчикам, как будто у них недостаточно забот, приказано проследить, какие будут эффективнее. Пока что они идут вперемешку, ливнем.
  "Пантера", словно клюнув носом, остановилась. "Четверка" рядом, вдруг потеряв направление, отправилась поперек движения части, непонятно куда.
  На броне другой расцвел дымно-оранжевый бутон, жидкое пламя пролилось на моторную решетку, двигатель всосал его и мгновенно заглох. "Металлизированный" напалм был дорог, но давал огромную температуру горения, и потому губил экипаж и вызывал взрыв боеприпасов. Кроме того, второй тип наносил тяжелые поражения тем, кто не был прикрыт броней и находился рядом. Бронированный клин, который хозяева почему-то кличут "колоколом", затягивает пелена черного дыма, он мешает танкистам, но еще больше - увлеченно жгущим танки авиаторам.
  В воздухе становится заметно теснее, на штурмовиков с рассчетливой злобой обрушиваются "мессершмитты". Всего-навсего половина десятого утра, солнце на востоке, но отменные летчики не поленились чтобы, довернув, зайти именно оттуда, из-под солнца, с востока, со спины, откуда не ждут.
  Это - новые, двухместные штурмовики, на них опытные пилоты. В конструкции - ни грамма дерева, броня стала куда надежнее, и "держит" иные снаряды из авиапушек. Несколько машин получили повреждения в первый момент, одну - потеряли, поскольку снаряд проник в кабину, убив пилота, остальные довольно быстро выстроились в круг, защищая друг друга и огрызаясь огнем. У немецких асов тоже потери поврежденными, две машины поспешно выходят из боя. Штурмовики продолжают работу до тех пор, пока не сбросили все бомбы. Они могут держаться в воздухе дольше истребителей, но положение их остается тревожным. Количество поврежденных машин растет, еще одна сбита, и тут слабым утешением является то, что, по крайней мере перестали стрелять с земли. Уходить все равно придется, и тогда немцы не выпустят ни одного "подранка". У немцев вот-вот кончатся боеприпасы, и они вызывают смену, но смениться не успевают, в воздухе становится и еще теснее от прибывших к потехе русских истребителей. Четыре пары "косичек" "Як - 9С", и две пары "Ла-пятых" сделанных на другом заводе, но по той же технологии, с фирменным двигателем 63-го, который "до кучи" освоил еще и моторы с воздушным охлаждением. Ни одного новичка, боевой опыт не меньше трех месяцев, но трое - с "довоенным" стажем, включая такого серьезного человека, как Алексей Алелюхин. После первого захода, который обошелся немцам в три машины, именно он взял на себя роль "диспетчера" боя. Он же, держась выше и чуть в стороне от свалки, зорко следил, чтобы "геринги" не зашли в хвост к увлекшемуся молодняку. В его руках "косичка" была идеально послушным и смертоносным инструментом: сегодня он не промахивался, пикируя на связанных боем, не чающих уйти "худых", у которых, помимо нехватки боеприпасов, уже подсасывало гоючее. Да и вообще невесомые "косички" творили чудеса, разворачиваясь чуть ли не на месте, почти вертикально взмывали кверху, чутко отзываясь на каждое движение ручки, грациозно уходили из-под удара, в один вираж заходя в хвост "мессершмиттам". В какой-то момент Алексей Васильевич осознал то, что думал на протяжении боя: немцы не тянули в плотном бою. Почти никак. От полной, позорной катастрофы немцев спасло ранее призванное подкрепление. Новые звенья связали боем русских и позволили уйти хотя бы некоторым.
  С земли все смотрелось вовсе по-другому. Дело в том, что такие бои, что казались участникам локальными и четко ограниченными если не по пространству, то по смыслу, во многих местах происходили один подле другого, а в небе было сущее столпотворение, каша, сотни самолетов с обеих сторон. Клубок истребителей, неистово крутящихся в трех измерениях.
  А вообще творилось небывалое. Первый по сути случай на этой войне, когда крупная битва не была результатом того, что одна сторона застала другую врасплох. Не было оперативной ошибки ни с той, ни с другой стороны, а вот была ли ошибка стратегическая - это был вопрос, на который могло ответить только само сражение. Поэтому, по крайней мере вначале, это было чуть ли ни первое сражение, когда обе стороны действовали более-менее осознанно, неистово стараясь наладить взаимодействие в трех измерениях.
  
  Давят?
  Сил нет, товарищ маршал. Знал, что будет тяжело, но все-таки не настолько. Пора.
  Это не нам решать. Но я буду против. Пусть увязнут.
  Если кто не знает, - "увязнуть" обозначает для наступающих войск положение, когда они теряют возможность выйти из боя по своей воле и при этом безнаказанно. После этого они не могут быть использованы в других местах. Попытка разорвать захват становится чревата последствиями, порой попросту катастрофическими. Сталинград является классическим примером такого вот стратегического увязания.
  
  Фон Манштейн все-таки являл собой явление исключительное, объединяя в себе выдающегося штабного офицера с незаурядным строевым командиром. Сейчас он следил за непрерывно поступающими, крайне разнообразными, зачастую противоречивыми донесениями, и в голове у него складывалась, в общем, целостная картина.
  Результат первого дня боев удовлетворительным считать нельзя. Все шло на грани между "отвратительно" и "катастрофически", но, в общем, в рамках ожидаемого.
  Он был излишне оптимистичен, рассчитывая на то, что все решится в десять - двенадцать дней, от силы - в две недели. Неделя, и не больше, - после этого все будет ясно до конца. "Пять дней" - язвительно пискнула внутренняя оппозиция, на миг переорав внутреннего цензора. Очень может быть.
  До сих пор, за весь день наступающие войска практически не встречали брони "с той стороны". Это, безусловно, радовало. Особенно рядовых и офицеров до полковника включительно. Но вот некто Дитрих проворчал, что обольщаться не стоит, и лично его, Дитриха, отсутствие русских панцеров смущает. Потому что они могут появиться в самый неподходящий момент. Поколебавшись для порядка, его мнение все-таки стоило, пожалуй, разделить. Безоговорочно.
  Потери в танках и артиллерии страшные, чудовищные. Такие, что непонятно даже, - смогут ли они воспользоваться победой, если даже пробьют оборону русских через три-четыре дня боев такой интенсивности? А внутреннюю оппозицию мы грубо заткнем. Если прислушиваться к ее мнению, лучше не воевать.
  Авиационщики крутят. Докладывают, конечно, но так, чтобы непонятно было, что следует из их цифр. Не доносят своего отношения. Работают превосходно, умело и самоотверженно, но при этом кажется все-таки, что есть у них еще и какая-то собственная игра, и цель игры. Помимо. Но потери огромные и у них, это не скроешь.
  Знал бы он, что и на другой стороне фронтовое командование не все может понять в действиях своих авиаторов.
  И, наконец, иррациональное. Противник воюет, в общем, в том же стиле, что и его сторона, только с куда лучше осмысленной целью, простой и понятной: устоять под ударом, а потом, накопив резервы, добить измотанного врага. Имевшие место технические и тактические новинки противной стороны, в общем, вписывались в некую норму. А он подсознательно ожидал от Ватутина, Мерецкова и Конева куда большего числа неожиданных пакостей вроде тех, что проявились минувшей зимой, превратив следующие шесть месяцев в одну непрерывную катастрофу. То, что их не было, парадоксальным образом пугало. Наводило на мысль, что где-то они все-таки просмотрели что-то. С другой стороны, если воевать, находясь отчасти в мистическом настроении еще можно, то планировать операции - нет. Это взаимоисключающие понятия, а потому и мысли эти бесполезны. Нет. Хуже: бессмысленны.
  
  Второе июня, в отличие от вчерашнего дня немцы начали сравнительно поздно, в половине одиннадцатого утра, с характерной человеческой последовательностью ткнувшись сегодня там, где добился успеха вчера. Легче от этого не было.
  Вчера, по своей доброй традиции, немцы пытались наносить удар максимальными силами на немногих избранных, максимально узких участках фронта. Гениальная же концепция! И как только раньше никто не догадался?
  Беда только в том, что обороняющийся прикладывает все силы к тому, чтобы наоборот, вынудить атакующего распылять силы, "размазывая" их на как можно большем протяжении линии фронта. Так, чтобы ему пришлось воевать с как можно большими силами одновременно. Потому что если даже самую крепкую кислоту хорошенько разбавить, она уже ничего не обожжет, не разъест. Проявляется это стремление во многих и многих формах. В виде авиаударов с баз в ближнем тылу. Обстрелами издали корпусной и армейской артиллерии по заранее пристрелянным позициям. Переброской войск со "спокойных" участков. Наконец, ударами резервов под основание прорывающихся частей. В конечном итоге, заставляя парировать угрозы и отвлекать на это силы.
  Как и положено при столкновении полярных мнений, получилось ни то, ни се. Во многих местах пробив первую полосу тактической обороны, наступающие наткнулись на вторую, ничуть не менее мощную. При этом в тылу у подвижных частей, у гренадер, оборудующих новую позицию, остались какие-то недобитые части, какие-то орудия, стреляющие в спину, а напряжение боев таково, что прикончить недобитков постоянно не остается ни сил, ни времени. Послать бы пикировщиков и штурмовиков, но у них у всех имеются более важные задачи.
  Новый напор, артиллерийская молотьба по избранным участкам, танки в таком количестве, что рябит в глазах. Обращает на себя внимание громадное количество самоходок, которые издали расстреливают противотанковую артиллерию, выбрав позицию, останавливаются, пропуская танки вперед, поддерживая их точным огнем прямой наводкой с остановок, танки, частично подорвавшись на минах, прорываются на позицию. Уцелевшие защитники жгут их из "дуль", и при этом погибают сами. В местах концентрированных ударов под артобстрелом, бомбами пикировщиков и гусеницами танков в считанные часы погибают целые полки Красной Армии. Дивизии теряют связь между собой, раздвигаемые стальными клиньями, отдельные группы танков прорываются в их тылы, но паники нет. "Дули" хороши именно тем, что исправно действуют в руках кого угодно, - лишь бы дух был крепок. Танки действуют без пехотной поддержки, передний край образца сорок третьего безжалостно счистил ее, и поэтому машины выбиваются по одному из укрытий, не успев натворить особенных бед. И все это время немецкие артиллерийские батареи, демаскировавшие себя огнем, несли страшные потери от действий штурмовиков. Нет, не страшные. Это излишне эмоциональная характеристика. Непоправимые.
  
  Ясное июньское небо постепенно затягивает свинцовая пелена дыма и газов, а поверх всего, отрешенный от всего земного, в недосягаемой высоте плывет "Т - 10". Отрешенный... Как же!
  Однорукий капитан вообще-то из флотской авиации, и сухопутных слегка презирает, но где-то там, где знают и неписанную табель о рангах, его назвали в качестве лучшего летнаба. Он жесток, холоден как лед и молчалив. У него каменное сердце. Что бы ни происходило внизу, он выполняет данные ему установки. И в силу дисциплины уважающего себя военного, и по причине того, что эти установки одобряет. Они просты.
  Дождаться, когда железные крысы соберутся в достаточно большую стаю, а дальше по обстоятельствам. Заградительный огонь тяжелой артиллерии, когда немец перед передним краем. Штурмовики в том или ином количестве. Залп-другой гвардейских минометов. Стрельба по квадрату той же артиллерии, если танки прорвутся. Но не раньше! Его власть огромна. Это он решает, что танков достаточно. Это он высказывает предложение о наилучшем варианте налета. Он подсказывает, какие силы штурмовиков и бомбардировщиков тут были бы в самый раз. Пара слов в микрофон, - и полчище танков, только что убившее очередной полк, а теперь подзастрявшее на минном поле, получает по заслугам, избиваемое с воздуха и с закрытых позиций артиллерии. Порой остается целое поле горелых, неподвижных машин и столбы дыма, как над горящей в засушливое лето деревней. Власть эта от доверия того сорта, которое можно только заслужить.
  
  Докладываю. В общем, все то же, только хуже. От шестой почти ничего не осталось еще по итогам первого дня. Противник нащупал стык между 17-й и 52-й, так что им пришлось загнуть фланги. Общее продвижение за два дня до восемнадцати километров. У соседей меньше, шесть-восемь.
  Мы предполагали, что основной удар будет по твоей зоне. У соседа меньше танков, больше пехоты... Не на много.
  Кое-где панцеры добились вклинения во вторую линию. Боюсь, завтра ребята не выдержат. Тактические резервы почти исчерпаны. Командармы доскребают остатки. В иных дивизиях два батальона... Пора.
  Рано. Пусть увязнут посильнее.
  Да куда ж сильнее? Кое-где восемьдесят танков и самоходок на километр прорыва. Откуда только берет-то? Жгем-жгем, а их, вроде, еще больше становится...
  Может только думаете, что жгете?
  У нас как в аптеке, Александр Михайлович. Достаточно глянуть, сколько их после каждой атаки остается, горелых. - И тут его прорвало. - С-суки. Когда ж они только угомонятся?! Пора, товарищ маршал.
  Эсэсовские корпуса танковые тронулись?
  Н-не знаю. - И опомнился. - Нет.
  Значит - рано.
  Вот возьмут фрицы Киев...
  Не возьмут. Если прорвутся, Катуков поможет. Но немного! Без роскоши.
  
  По итогам второго дня сказать было особенно нечего. Углубившись на двадцать километров, передовые части южной группировки немцев все еще не вырвались на оперативный простор. Кажется, вот-вот, еще чуть-чуть, и истончившаяся оборона русских не выдержит, у них тоже громадные потери, некоторые части гибнут полностью.
  На деле же движение происходит мучительно медленно, танковые части вязнут в сложной системе инженерных препятствий и минных полей, пристрелянных артиллерией, пехота отсекается от танков огнем и уничтожается, и три тысячи танков уже не кажутся такой грандиозной цифрой. Постоянно растут потери от действий авиации, а свои истребители перестают успевать сразу везде. Массирование авиации неслыханное. Летчики темнят, но главное на данный момент очевидно: очистить небо от русской авиации не удается. Действуя в своей вязкой, нелепой манере, русские просто-напросто добавляют и еще чуть-чуть резервов, появляются в новом месте новые эскадрилии, и воздушные бои идут непрерывно. Резервов им пока хватает. Еще: наконец-то показались русские танки, только не как обычно, а скромно, экономно, и предельно осторожно. "Тигры" с "пантерами" успели внушить к себе надлежащее уважение. Поэтому "Т - 34" действуют в основном из засад, изредка нанося короткие контрудары по танковым частям вермахта, вклинившимся в оборону. Похоже, это отдельные бригады, и совершенно непонятно, куда делись танковые армии, месяц тому назад охватившие Киев.
  
  Все обязанности по отношению к наземным войскам, все задания фронтового командования должны исполняться буквально и в полном объеме, с этим спорить нельзя. Но, помимо этого командование воздушной группировки имело еще и собственную тему. Обнаружив, что в противостоящих им силах люфтваффе царит дух реванша и пыл генеральной битвы, летное начальство решило в полной мере, хладнокровно использовать этот нематериальный мотив. Было решено по мере возможностей втягивать немцев в бой равными или несколько большими силами, а затем исподволь наращивать силы в районе интенсивного воздушного боя. Заставить немцев вести бои непрерывно, давая своим - отдых и смену. Пользуясь опытом Крыма и минувшей зимы, разработали подходящую для этой цели тактику, тем более, что она не представляла собой ничего, бросающегося в глаза. Они не видели, почему бы это могло не сработать при условии такого численного перевеса. Действуя, казалось бы, вопреки хорошей практике, они добивались своего: вовсе неэффектного с виду, но реального истощения люфтваффе. Количественного и качественного. Немцы просто не знали, что в этом сражении им противостоит группировка более, чем пяти тысяч исправных боевых самолетов. Этот факт от них до поры - до времени следовало скрывать и впредь. Новикову и Савицкому меньше всего хотелось, чтобы немцы, вместо генеральной битвы, перешли к полупартизанским действиям из засад. Это слишком хорошо у них получалось. И не то, чтобы это было так страшно, но уж больно благоприятно складывались плотные массовые сражения первых дней. В азарте драки немцы, по-прежнему очень в себе уверенные, похоже, не отдавали себе отчета, что безнадежно проигрывают их, чуть ли ни вчистую, медленно, почти незаметно, но неотвратимо тонут. Мстительный реваншизм плохо сочетается с осмотрительными да и просто рациональными действиями. Вот только тем, кто в небе, воевать с умелым, да еще ожесточенно дерущимся фанатиком и тяжело, и страшно. Почти непосильно. Зато численный перевес этак, неощутимо, но эффективно увеличивался. А когда на измотанные "собачьей свалкой", выходящие из боя машины наводились свежие силы русских, погибали, случалось, целые эскадрилии. Вообще же здесь, на полях Южной Украины, что у армейцев, что у авиаторов была одна, предельно простая цель, ее не произносили вслух, но понимали предельно четко и командующий фронтом, и рядовой: чтобы после этого сражения немцам было НЕЧЕМ воевать. Не захват территории, не отступление врага дальше на запад, а уничтожение оставшихся у него боеспособных войск. По возможности, - всех, но реально речь шла о некоем критическом их количестве, которое пополнить было бы невозможно.
  
  Четвертого июня бои достигли апогея. Уже со вчерашнего дня впервые появились значительные количества русских танков, но они по прежнему использовались преимущественно в обороне, крайне осмотрительно и без излишней активности. Обходиться вовсе без них уже не получалось. Ударная группировка немцев ценой небывалых потерь и поистине неслыханных усилий добилась на южном фасе вклинения до тридцати трех километров, пробив-таки самые мощные рубежи обороны советских войск. То, что лежало перед ними теперь, выглядело неизмеримо слабее. Тогда-то и было принято решение ввести в бой свежие танковые дивизии ваффен-СС, до сего момента не принимавшие участия в боях. Идейные нацистские бойцы дали клятву прорваться или погибнуть.
  Начало их движения не осталось незамеченным, но полученные данные было приказано тщательно проконтролировать. Приказ исходил с самого высокого уровня. Подтверждение. Не дезинформация? Нет. На этот раз эсэсманы вообще считают ниже своего достоинства прибегать к такого рода уловкам. По-настоящему двинулись, всей силой? Похоже, что да. "Похоже" или "да"? Проверить. Да. Они идут ва-банк. На острие собрали все, что осталось от армейцев, а сами двинулись вслед. Поутру надо ждать. Хоть Готом и недовольны в Берлине, но командование сводной танковой группой все равно поручили ему. Хватило-таки ума. Пора. "Пора", согласился Совет. "Пора", чуть подумав, согласился единственный, кто мог решать такие вопросы. "Пора" - сказали командующему Западным фронтом, которому предстояло вот-вот утратить свое название.
  Здесь интереснее всего, что это были существенно разные "пора".
  
  Дарья Пыжова сидела на пеньке и зашивала дырки на немецкой шинели. Целой, чтоб была по размеру, не нашлось. Бывший хозяин шинели, рыжий эсэсман, был настоящей громадиной, и не вот помер, даже получив поперек груди пять пуль из "свистунка". Минут пять хрипел и дергал ногами, - добить не позволила она, чтоб лишнего не портить нужную гуньку. Потом ободрала всего, сняв сапоги, шинель и здоровенную каску. Сапоги, если на суконную портянку, сидели плотно. Шинель оказалась крупочку длинновата, в плечах пришлась как раз, ну а в заду, понятно, обтягивала, хлястик пришлось распускать. Ну да и свое, когда выдадут из каптерки, редко бывает вовсе впору. Погань она отстирала перво-наперво, потом откромсала полы, а теперь зашивала дырки. Толстенные руки двигались с точностью и уверенностью автомата, совершенно одинаковыми движениями. Откусила нитку. Встала, накинула обновку и позвала напевным, воркующим голосом.
  Кольша-а! Подь сюда, глянь а то? Баско?
  Сойдет, мам Даш. Не на бал, да и носить недолго.
  И то правда. А так? Со спины?
  Теперь, вдобавок к шинели, она напялила каску, кряхтя, натянула ранец и повернулась к парню спиной. Тот старательно оглядел ее, поворачивая голову то так, то этак, наконец, выдал резюме:
  Точь-в-точь. Если сапоги еще, так вообще... Только, мам, - спину держи попрямее. Больно она у тебя круглая. А у гренадер выправка.
  Что ж робить-то? - Тихонько вздохнула она. - Как замуж выйдешь, так и живешь цельну жизнь согнувшись. На огороде с тяпкой, над корытом, над люлькой - все сгорбившись. Сам-то, покойник, когда живой был, - тот да, прямой ходил, как сосенка. Ему все ниче было, охотник, голова лехкая, дома бывать не любил...
  Тридцатилетняя вдова отличалась нравом тихим, кротким и сговорчивым. Никогда ни с кем не спорила: если была не согласна, то не перечила, молчала, моргая невинными голубыми глазами, а потом делала по-своему, как сама считала правильным. Двух "робят", Кольшу с Серёнькой, взяла под опеку еще со степи: свои двое были незнамо-где, и вряд ли живы, вот она и подобрала других, бывших, правда, постарше родных. Сама-то она на лыжах ходила сызмальства. А их заставляла мыться и переобуваться. Поднимала из сугробов, когда падали и не могли подняться. Будила, когда наставала пора продолжать Марш. Следила, чтоб не обделили чем. И пристроила вместе с собой на сборку, чтоб, значит, пока не окрепнут, побольше б путешествовали на колесах. Учила уму-разуму и тому, что хорошо, что плохо. Они у нее, - это беспризорники-то! - живо бросили курить, потому - она была из семейских и табашников не переносила. Мамой звать не учила, это получилось как-то само собой. Это, впрочем, не помешало ей, когда наступила весна, спать с обоими по очереди. Это, кстати сказать, было в корпусе очень распространенной практикой, делом истинно что обыденным. Бурда плакался, что дескать, если б ему год тому назад кто сказал, что он будет снабжать собственное войско гандонами, и отдаст боевой приказ использовать их по назначению, - без разговоров дал бы в морду. Изделия, впрочем, отличались отменным качеством, "косичка" на обертке была красной, мол-де делают девушки и краснеют за вас от стыда. А то, что староверы находят свои, только им присущие оправдания собственному блуду, не делает их более святыми, чем прочие люди. Так что смеяться над этим никто не смеялся. Тому, правда, были еще и иные основания.
  Как-то в землянке поссорились до визга и подрались так, что волосы клочьями, две уголовницы, Катька Малинка да Верка Коза. Дарья Степанна в это время неторопливо, никому не мешая, чистила автомат. Потом шум ей надоел. Она поднялась, вытерла руки ветошью и дала драчуньям по затрещине, а когда те попадали без памяти, спокойно вернулась в свой угол, к свету "коптилки". Малинка, невзирая на молодость, была из "законниц", затаила зло. Пристрелить в одном из боев, как это делалось обычно в подобных случаях, не выходило: в бою "спингрызы" блюли маму Дашу всерьез и квалифицированно, а стрелять научились так, как дано немногим. Поэтому, много позже, уже в здешних лесах, Малинка улучила момент, когда кругом будет поменьше народу, и ткнула вдову в спину заточенным шомполом. Точнее, попыталась. У гражданки Пыжовой как будто глаза были на спине: обернувшись, она перехватила руку воровки и с размаху шмякнула ту о сосну. Оставшиеся незамеченными Катькой свидетели потом говорили, шопотом: "Прям как лягушку...". У пострадавшей оказалось переломано десятка полтора ребер, если считать с обеих сторон, изо рта текла кровь, говорить она не могла и только шевелила синими губами. Впрочем, не слишком долго. Часу не прошло, как преставилась, сердешная.
  В другой раз она, как куренку, свернула голову одному блатному, который, зажав в углу Серёньку, начал приставать к нему с нежностями и уже залез татуированной лапой ему в штаны, - и это когда кругом сколько хочешь баб на любой вкус! Ни в первом, ни во втором случае никто, разумеется, не донес: во-первых стукачество в корпусе было не в чести и слишком уж опасно, во-вторых - боялись на нее доносить. А главное, окружающие считали, что она поступает правильно. Поэтому не задевали ее. Ни ее, ни ее подопечных. К примеру, сейчас они собирались, как она говорила, "имать германа", как уже делали не в первый раз. Для этой цели она пероделась в эсэсовского гренадера, подвела глаза, накрасила губы и нарумянила щеки. Это в два часа ночи. Картина получилась именно та, что надо: то есть неописуемая. Тот, кто не видел, попросту не имеет права считать себя пресыщенным впечатлениями.
  У худого, неулыбчивого Серёньки с узкими губами на маленьком личике, была в этой группе своя и очень важная роль. Он мог с бесконечным терпением, ночью, на ощупь, проделать для группы проход в минном поле, после ликвидировав все следы своей деятельности. При помощи особого пластилина умудрялся так облепить всякую гремучую дрянь, которую немцы крепили к "колючке", что она больше не издавала ни звука, по виду оставаясь прежней. На саму колючку он надевал куски разрезанного вдоль шланга из особой резины, и ни разу не забыл снять на обратном пути. У молчаливого паренька был темперамент рептилии, хладнокровной твари, способной ждать сколь угодно долго, сохраняя неподвижность. Он дружил с чем-то похожими на него самого снабженцами из 63-го, и они уважительно снабжали его всякими мелочами по делу, когда он заказывал, а слухи о его прошлом ходили самые темные. Впрочем, чтобы поверить в это, достаточно было глянуть в его змеиные глаза. А еще он и впрямь никогда не расставался с ножом в пристегнутых к предплечью ножнах и свайкой в сапожке. Так что, не заступись за него тогда Дарья Степановна, блатной прожил бы разве что на минуту дольше. Ну, - на две. О чем он обычно молчал, не хотелось даже думать. Проход он сделал.
  
  Гауптман Шерер вынырнул из беспамятства, как из непроворотной толщи темной воды. Руки и ноги были стянуты какими-то путами, не пошевелиться. Нечто, равномерно покачиваясь на ходу, уносило его в неизвестном направлении. Рот распирала толстая труба из жесткой резины, привязанная, - он это чувствовал, - к голове через затылок. Очень, надо сказать, кстати, потому что носа он не ощущал. Вместо носа имелась странная комбинация онемения и дикой боли, и дышать через это было нельзя. Гауптман лежал поперек чьей-то толстенной шеи, на чьих-то необъятных плечах, слушал могучее, шумное дыхание похитителя, его уносили, и поделать с этим он ничего не мог. Он мог только заплакать, вспомнив чудовищную по своей нелепости катастрофу, которая произошла лично с ним. То есть буквально все, что он сделал тогда, противоречило буквально всем его привычкам, жизненным правилам, принципам, и самой натуре. В бессильной ярости он сейчас никак не мог понять, что заставило его действовать подобным образом. Он зря себя корил: столкнувшись вдруг с профессиональными преступниками, обыватели потом только диву даются на собственные поступки. Приемы бывают разные, не только дзюдо и тому подобного.
  Почему он обратил внимание на гренадера, прошедшего мимо в двух шагах так, как будто его, Шерера, и вовсе нет? Почему окликнул? Почему бросился вдогонку? Солдат шел мерной, развалистой походкой и не обращал на него никакого внимания. Потом остановился спиной к нему, судя по всему, расстегивая штаны. И он, подойдя сзади, в дикой ярости вдруг рванул наглеца за плечо. Тот обернулся. На гауптмана глянула улыбающаяся физиономия языческого идола, но идола, раскрашенного под дешевую шлюху. Чудище около секунды глядело на него, а потом резко взмахнуло рукой. В голове взорвалась граната и он надолго потерял сознание.
  И никакая не граната. Дарья Степановна пазгнула его в переносицу просто-напросто кулаком с зажатой в нем свинчаткой весом в фунт. К такой схеме она пришла не вдруг, а постепенно, опытным путем. Просто кулаком хватало не всегда, а трофейным кастетом, памяткой от честно побежденного в рукопашной эсэсмана, она надежно разрубала физиономию "языка" до мозгов. Так, что глаза выскакивали из орбит наружу. А фунтовая "слива"-заклад оказалась как раз тем, что надо.
  
  
  Пятого июня, бросив в бой все, что осталось от измотанных кровопролитнейшими четырехдневными боями сил бомбардировочной и штурмовой авиации, танковые полчища раздавили 268-й и 314 ИПТАП, спешно переброшенные к месту прорыва. Разумеется, армейские части, наступавшие впереди, получили при этом все причитающееся. Помимо всего прочего, в погибших полках имелось четырнадцать "ЗиС - 2М" с теми самыми снарядами, содержащими отходы производства. Зато застоявшиеся эсэсманы практически не пострадали. Они походя стерли в порошок спешно окопавшиеся части из фронтового резерва и двинулись, наконец, в заданном направлении. За их спиной осталось колоколообразное углубление в южном фасе дуги, в общей сложности семьдесят километров новой линии фронта, спешно укрепляемой сейчас саперами полевых армий и обживаемой пехотинцами. Этакая "раковина" со свищем на дне, как в стенке трубы, наконец, проеденной едким раствором насквозь. Классическая, в общем-то, форма. Но они - вырвались на оперативный простор, и это одно обещало окупить все усилия неслыханных боев. Все вокруг были полны воодушевления, кроме все того же Иозефа Дитриха, который, наоборот, не понимал - чему так радуются эти идиоты? Он твердо усвоил одно: если он чего-то не понимает, то вскоре непременно вылезет какое-нибудь дерьмо. Для того, чтоб заподозрить неладное, не нужно быть полководцем, достаточно уметь считать. Вот, например, куда делись минимум полторы тысячи русских танков, "положенных" на этот фас дуги?
  
  Константин Константинович Рокоссовский отвел от глаз бинокль, вздохнул, и, обернувшись вполоборота, очень жестко и внятно сказал.
  Всем войскам фронта трижды "Платан". Дублировать по радио. Добиться подтверждения. Повторите.
  Есть по всем линиям "Платан" трижды. Есть дублировать по радио. Есть добиться подтверждения.
  Выполняйте.
  Больше от него пока что ничего не зависело. Эта операция являлась его детищем всецело. Это в его голову пришла безумная мысль о сопряженных стратегических операциях. Это он разработал ее, придав безумию черты реальности. Это ему Верховный дважды предлагал "подумать", выйдя в другую комнату, и он честно, дважды, думал. Откровенно говоря, сильнее всего его укрепило вдруг вспыхнувшее на лице Василевского выражение особого, смешанного с вдохновением понимания. Уж кто-кто, а Александр Михайлович в единый миг понял всю красоту и четкость замысла. Кто угодно другой непременно приревновал бы, как порой ученые ревнуют к красивой теории, выдвинутой другим, но Василевский был совершенно особым человеком в этом смысле. Вот, например, теперь он явно испытывал только нетерпеливое желание разработать, подсчитать, довести, продумать и зашлифовать все возможные шероховатости. У человека есть единственная амбиция: безупречность разработанных им планов. Парадоксальным образом именно это прекрасное человеческое качество мешает ему стать величайшим полководцем поколения и века, далеко превосходящим всех Манштейнов на свете. И их, грешных, тоже. Но сегодня идея летней компании принадлежала ему. А это выражение восторга на лице Василевского на самом деле сильнейшая поддержка из всех возможных: он не ошибается, значит, не ошибаюсь и я.
  Сталина удалось убедить, доказав, что красивый план в данном случае еще и наиболее надежен, содержит в себе меньше риска, чем любой другой: подстрахуем-де обороняющихся, ударив в тыл северной группировке немцев. Вот чем сильнее ударим, - тем сильнее подстрахуем.
  А следом удалось решить куда более простую, но тоже непомерную задачу: дополнительно к имеющимся войскам четырех фронтов быстро и аккуратно "собрать" восьмисоттысячную группировку из сравнительно небольших частей, не трогая прекрасно известные немцам танковые и ударные армии, крупные группировки артиллерии РГК, и тому подобное.
  Утром 5 июня 1943 года войска Западного и Смоленского фронтов, молниеносно прорвав разреженную оборону противника, ударили в тыл сверхмощной правофланговой группировки группы армий "Центр" под командованием Вальтера Моделя. При прорыве тактической обороны немцев использовались новые технические средства борьбы, столь эффективно сработавшие в ноябре под Ржевом и Вязьмой, только масштаб был совсем, совсем другой. Танки и самоходные орудия практически без потерь прошли через испепеленные позиции врага, на отдельных участках продвинувшись на сорок километров в первые сутки.
  Помимо "буранов" и штурмовых групп особую роль в успехе первого дня наступления сыграли 128, 214 и 301 бап (1-й, 2-й и 3-й Гвардейские бап 1-й бомбардировочной дивизии Особого Назначения). Их основной, и на первом этапе единственной задачей являлись мосты и преправы. "Ил - 20" подкрадывались к переправам на высоте тридцати-сорока метров, а потом, взмывая вверх, словно молнии проносились над ними, сбрасывали "объемные" бомбы на оба конца переправ одновременно. Это позволяло сохранить сооружения, полностью истребив охрану, зенитчиков и случившиеся на переправе части. По понятным причинам "горизонтальная" бомбардировка на такой скорости не могла быть особенно точной, но данный тип боеприпасов не требовал ювелирной работы. Одновременный взрыв, к примеру, четырех таких бомб на миг "вышибал" в этом месте всю воду из рек, что помельче, так, что обнажалось дно. Советское командование имело самый печальный опыт воздушных десантов, но тут возможный выигрыш был слишком велик. Поэтому командование фронта все-таки пошло на крайний риск, высаживая на "обработанные" переправы группы десанта. Они окончательно разминировали мосты, рубили подозрительные кабели и становились в оборону. В ряде случаев им удавалось продержаться до подхода подвижных групп. Наивысшим успехом десантников стал захват неповрежденных переправ через Березину.
  
  Все, хана, - проговорил старший лейтенант Алексеев, - теперь нам недолго... Интересно, откуда у них тут танки?
  После удара с воздуха, испепелившего охрану, после прохода истребителей, расчистивших воздух, после того, как на опустевшую переправу высадился десант, потрясенное командование немцев не вот еще разобралось в обстановке. Каких-либо попыток высадить десант за Красной Армией не наблюдалось года два. Они заминировали дорогу на обе стороны, отыскали пару исправных трофейных орудий, и заняли оборону. Здесь у немцев не было, не осталось боевых частей, а с собранной впопыхах тыловой швалью, к тому же атаковавшей по мере поступления, они справлялись.
  Когда подошла остановленная и повернутая к ним какая-та небольшая резервная часть, между ротой и батальном, при двух пушках и штурмовом орудии, они вызвали штурмовиков. Узнав об успехе, командование с невероятной оперативностью организовало дежурство на аэродроме трех звеньев, готовых вылететь в любой момент. Авиаторы в два счета растрепали и наполовину выбили немцев, сожгли артиллерию, и улетели. Алексеев прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может: немцы поняли, что вдруг их сбить не удастся, и возьмутся за них по-настоящему. Будет неизбежная оперативная пауза, а потом подойдет пехотный полк из резерва. Тут никакая авиационная поддержка не поможет, и, несмотря на то, что их пополнили с воздуха, хватит их в таком случае минут на пятнадцать, не больше. При всем масштабе возникших у них проблем, на мост немцы обратят самое пристальное внимание. На востоке появились мотоциклисты, "гономаги" и грузовики. Чутье человека, воевавшего в этих местах больше полугода, подсказало: не просто пехота. Гренадеры из 9-й армии, батальона два, со всей полагающейся артиллерией. Подкатили, привычно развернулись в боевые порядки, попрыгав из машин и установив орудия. Теперь будут убивать. И, как будто этого мало, спустя только малое время с той же стороны на холмах появились новые грузовики. Чуть спустя между грузовиками показалось несколько танков, которые с тяжеловесной грацией поползли вниз по склону. Остановились, щупая стволами орудий горизонт. Сверкнули вспышки выстрелов и прежде, чем звук долетел до замерших десантников, первые три гранаты с хрустом разорвались в гуще немцев. И в то же мгновение, внезапно, бесшумно, как призрак, повернувшись на крыло, с неба наискось упал самолет. Бомба полыхнула адским пламенем в задних рядах немцев, истребив все на площади гектара, а неизвестная машина, басовито громыхнув двигателем, вышла из пологого пикирования и виражом повернула назад, на восток. Танков на холме становилось все больше, они продолжали убийственный огонь прямой наводкой, а вперед, обгоняя их, к мосту, к реке лавиной рванулись грузовики.
  На полном ходу, с нечеловеческой, обезьянней ловкостью из кузовов на обе стороны выметывались пружинистые тела, одинаково падали на правый бок, перекатывались, вставая на колено, и тут же, толчком, как с низкого старта, переходили на бег. Алексеев - оценил. Он сам вряд ли смог бы лучше. Даже, пожалуй, Дядя Вася* одобрил бы. Для мотострелков уровень подготовки и вообще невероятный. И вообще неизвестная часть воспользовалась преимуществом внезапности с достойным уважения мастерством. Шли волнами, ни на секунду не останавливаясь и мели перед собой таким шквалом пуль, что нельзя было голову поднять. Ошалевших гренадер в считанные минуты частью - перебили, частью - сбили в небольшие табуны и приставили охрану.
  Так же, с налету, вновь прибывшие угодили в объятия гвардейцев, которые чувствовали себя правда, что заново родившимися. Приняв спасителя в объятья, Алексеев вздрогнул: под жесткой, словно проволочная, курткой имел место небольшой, но вполне достоверный бюст. Чуть отодвинув, вгляделся повнимательней: жилистая, тощая, как коза по весне, небольшая бабенка с короткими рыжими волосами.
  2-й УкНО, воевавший теперь в составе 3-го Белорусского фронта сохранил в значительной мере свое своеобразие, завоевав это право отвагой и успехом. Неписанный или записанный только отчасти устав предусматривал два собственных варианта боевого построения: "сотнями" - в городских боях, и "толпой" - для полевого боя. Разумеется, названия эти носят совершенно условный характер. "Оголтелая атака" являлась штатным способом наступательного боя корпуса, порожденным в результате творческого осмысления еще первых боев под Ростовом и Харьковом. С виду очень рискованный, он как нельзя лучше соответствовал оружию корпуса и поневоле полученному боевому опыту, поэтому при достижении тактической внезапности обеспечивал полный успех при умеренных потерях.
  Начав рывок с реки Лучеса, передовые части корпуса за двое суток продвинулись на двести километров и успели в последний момент.
  Удивившее Алексеева отсутствие атаки с Запада тоже нашло свое объяснение: к вечеру того дня, когда "ополченцы" почти полностью переправили корпус на западный берег, откуда-то с севера появились разрозненные группки конников: разведка конно-механизированной группы Осликовского**. Разобравшись в происходящем, конники навели у Лещины настоящий понтонный мост и вышли к их переправе с северо-запада, остановив на марше и потрепав группировку немцев. По свидетельству пленных, Модель специально собрал ее, чтобы отбить переправу.
  Оставив серьезную охрану, объединившие силы подвижные группы ушли дальше на запад.
  ... - Куда теперь-то, ребята?
  Так нам не докладывали. Однако, по всему видать, бросят нас под Минск. Другого-то ничего не выдумаешь...
  Они ушли, а Алексеев, впоследствие Герой Советского Союза, остался. Впопыхах начальство позабыло озаботиться дальнейшей судьбой его и его бойцов.
  
  *Василий Маргелов, которого десантники в нашей стране считают основоположником своего рода войск. Что-то вроде святого-покровителя в христианской или досточтимого Предка в китайской традициях. Того, впрочем, стоит.
  ** Примерно то же самое эта конно-механизированная группа совершила и в ТР. Только в 1944 году, в ходе Белорусской Стратегической Наступательной операции.
  
   Помимо того, что это обеспечивало неслыханный темп наступления, в первый же день проявился и другой эффект такого приема. Переброска резервов и снабжение группировки врага в ближнем его тылу оказались в значительной мере парализованными. При необходимости, когда немцы все-таки успевали уничтожить храбрых десантников, безнаказанные удары реактивных бомбардировщиков повторялись снова.
  Несмотря на то, что донесения с севера поначалу носили предельно смутный и противоречивый характер, удар в Белоруссии немедленно смял весь рисунок а с ним и ход операции "Монблан", практически мгновенно прекратив атаки немцев против "Житомирского" фаса дуги*. Тем самым, кстати, во многом лишался цели наконец-то достигнутый, вроде бы, прорыв на южном фасе. Но и с прорывом, как выяснилось, окончательной определенности достигнуть все-таки не удалось.
   В тех случаях, когда стратегическая внезапность достигается по-настоящему, атакованная сторона, прежде всего, буквально тонет в тумане неопределенности. Генеральное наступление или крупная диверсия? Какими силами? Все это неизвестно, и перед атакованным встают множество трудно разрешимых задач. Проигнорировать, приказав держаться наличными силами или послав кое-какое подкрепление? А если это стратегическая операция и противник без особых затруднений выйдет на оперативный простор? Отнестись с предельной серьезностью, свернув ведущиеся операции и всей мощью парировав угрозу? А если это просто отчаянная диверсия, и, отреагировав всерьез, мы загубим компанию? Дождаться прояснения ситуации, усилив разведку? Вроде бы наиболее зрело, но запросто можно опаздать. Поэтому чаще всего избирается худший вариант из всех возможных. Помаленьку, но во все больших количествах подбрасывают кое-что, каждый раз опаздывая. Так что в конце концов и одна группировка теряет силу, и другой не удается помочь сколько-нибудь существенно, а враг перемалывает резервы по частям, не испытывая особых затруднений. Естественно, что еще более превратное впечатление может возникнуть у лиц, принимающих решения, когда они находятся на значительном отдалении от ожесточенной битвы со всей присущей ей чудовищной неразберихой.
  
   * В ТР ход операции "Цитадель" прекратила не только упорная позиционная оборона войск Воронежского и Центрального фронтов, но и, не в меньшей степени, удар Брянского фронта во фланг и тыл северной группировки немецких войск под командованием Моделя. В предлагаемом варианте севернее Житомирской группировки находится Белоруссия, и аналогом ударов Брянского фронта становится Белорусская наступательная операция. Немцы, потеряв больше, чем в ТР, еще и собрали для "Монблана" большие силы, чем для осуществления "Цитадели" в ТР. Это значительно ослабляло прочие участки фронта, и естественным следствием этого стала катастрофа, еще гораздо более масштабная, чем при "Багратион"-е. В ходе "сопряженной" операции вермахт потерял около 20% списочного состава на начало июня, а с учетом качества утраченных войск, еще значительно большую долю своих сил.
  
  Скажите, Джордж, насколько велика опасность, что нацисты снова разгромят русских? Как это было и в прошлое, и в позапрошлое лето?
  Я имею слишком мало оперативных данных, чтобы сказать что-либо определенное, сэр. Сообщения носят слишком противоречивый характер. Полагаю, некоторый, частный успех нацистов в летней компании был бы не самым худшим вариантом. А то на протяжении последних шести месяцев ситуация развивалась и слишком стремительно, и несколько односторонне.
  Звучит цинично.
  Я сожалею, сэр.
  У вас нет наблюдателей в действующих войсках русского союзника?
  По некоторым признакам, события носят по-настоящему горячий характер. В подобных случаях сложно узнать, как меняется обстановка, и тем более сложно по отдельным эпизодам оценить картину целиком. Крайне сложно даже просто передать информацию, для этого нет условий. Кроме того, наших людей не допускают на передовую, мотивируя это соображениями их собственной безопасности. Как это делается всегда, всеми и везде, сэр.
  Но немцы сообщают массу названий населенных пунктов, захваченных ими в ходе наступления.
  Там, где дурные дороги, люди живут в значительном количестве мелких селений, и каждое из них имеет свое название, отмеченное на подробной карте. А такого рода перечисление должно хорошо действовать на население, отвыкшее от благоприятных сводок.
  Но они значительно продвинулись за четыре дня наступления! Речь идет о двадцати милях.
  Как угодно, сэр.
  И тон начальника объединенных штабов, и по-особому сдержанное выражение лица и весь облик его говорили о том, что у него - есть свое мнение, причем, скорее всего, куда более верное, чем у хозяина овального кабинета, но высказывать его он не спешит, поскольку считает недостаточно обоснованным конкретными фактами.
  - Ты не согласен? Но речь идет о тысячах танков. О господстве люфтваффе на поле боя. Удары должны быть чрезвычайной силы!
  Маршалл не ответил.
   Джордж. Речь идет о важных вещах. Об очень важных, сэр. Странно, что тебе приходится об этом напоминать.
  Да, сэр. Только позвольте еще раз напомнить, что речь идет только о мнении, которое может быть и превратным.
  Я постоянно, - тон речи президента стал нетерпеливым, взгляд - колючим, - держу это в голове. Не стоит беспокоиться.
  Хорошо. Об этих ударах... Если бы речь шла о боксе, я бы сказал: так не бьют. Так виснут в клинче, тщетно ища передышки. Они выдохнутся через неделю, и даже оперативный успех не изменит положения сколько-нибудь радикально. Три дня значат, что они полили кровью каждый фут этих двадцати миль. Они больше не могут себе позволить заплатить за победу в одной компании такую цену.
  Уверен?
  Насколько можно быть в чем-то уверенным в наши беспокойные времена. Но я буду крайне удивлен, если ошибаюсь. Видите ли, - у меня довольно значительный опыт, господин президент.
  
  На южном фасе, получив от Ватутина и Жукова приказ нанести удар с воздуха по прорвавшимся танковым корпусам противника, хитроумное летное начальство тоже решило, что уже пора и подняло по-настоящему ВСЮ авиацию трех армий и четырех отдельных авиакорпусов. Почти двадцать тысяч самолето-вылетов за сорок часов. Статистика, и не более того. Большая часть эскадрилий до этого момента не принимало участия в битве. И тогда-то немцы вдруг заметили, как поредели их истребительные группы, как вымотались и истратились бомбардировщики, до сих пор бывшие одним из главных моторов наступления. Предел усталости есть у всего. Никто не струсил, не впал в панику, не отчаялся, нет. Те, кто были живы, вовсе не потеряли энтузиазма и азарта. Даже сейчас им все время казалось, что вот-вот, чуть-чуть еще и они отыграются сразу за все. Величайшая за всю историю группировка люфтваффе не выдержала потерь, превратившись в отдельные звенья и эскадрилии, потерявшие способность к согласованным действиям в интересах наземных войск. Случилось это в момент, когда потребность в таких действиях была особенно велика.
  Сменяя друг друга, улетая за горючим и новыми бомбами и возвращаясь на поле боя, бомбардировщики и штурмовики русских, казалось, непрерывно висели над прорвавшимися танковыми корпусами. Теперь истребительное прикрытие достигло почти стопроцентной эффективности, и бомбардировщики могли действовать безнаказанно. Это было убийство, очень сильно напоминавшее события сорокадневной давности. Только тут не было такой организации зенитного огня. Даже близко. Избиение в полном масштабе продолжалось двенадцать часов, не прекратившись полностью и в ночные часы. Чуть рассвело, удары с воздуха возобновились с прежней интенсивностью, закончившись только тогда, когда был истрачен весь запас бомб. Попытка истребителей хоть как-то защитить свои танки привела только к новым потерям, не дав, по сути, ничего. А потом в полном почти составе и во всей красе на сцене появились 1-я, 3-я и 4-я танковые армии русских. Шестого июня острая фаза сражения на южном фасе фактически завершилась. Катастрофический исход сражения пятого и шестого дней не был результатом загодя расставленной хитроумной ловушки. Она сложилась как бы сама собой, став конструкцией, составленной из разнонаправленных сил. Это похоже на смерть обычного человека: она совершенно закономерна в общем, все помирают, но в конце каждой конкретной жизни носит характер в конце концов случайный. Комбинация независимых вроде бы факторов, каждый раз разных, но неизбежно приводящих к одному итогу.
  По сути, только страшные потери, понесенные стрелковыми соединениями и артиллерией, не позволили украинской группировке Красной Армии нанести удар навстречу войскам Рокоссовского уже 7-го - 8-го июня. Это находилось за пределами человеческих сил. Как это и обычно бывает при позиционной обороне, наряду с частями, уничтоженными полностью или около того, имелось довольно много таких, которые не участвовали в боях вообще. А если и несли потери, то почти исключительно небоевые. Но даже и их было невозможно сконцентрировать для наступательных действий мгновенно. Даже в этом случае требуется как минимум несколько дней. Днепровский фронт* под командованием Конева, "подпиравший" группировку с востока, являлся, по сути, умеренной силы группой, предназначенной, скорее, для контрудара, для парирования случайностей, а не для стратегического наступления, и насчитывал двести восемьдесят тысяч человек, четыреста танков и около шести тысяч орудий и тяжелых минометов. Всего-навсего.
  С другой стороны, - "Житомирский" фас группировки пострадал значительно слабее, и переход в наступление общим направлением на северо-запад был вопросом ближайшего времени. Кроме того, практически нетронутой в ходе боев осталась танковая группировка. В общей сложности две тысячи четыреста танков трех танковых армий и отдельных бригад. Вальтер Модель лучше кого бы то ни было понимал, сколь недолговечным будет затишье на его южном фланге, в то время как на севере ситуация развивалась катастрофически. Баграмян захватил Витебск к середине второго дня наступления и к третьему развил темп до сорока-пятидесяти километров в сутки. После того, как двинется украинская группировка Советов, он будет неизбежно раздавлен. Взяв ответственность на себя, он принял решение о стратегическом отступлении.
  В полной мере это, конечно, было совершенно невозможно. Подвижные группы захватывали переправы, пересекали шоссе и железные дороги, в окружение попадали целые корпуса, в тылу позади стремительно перемещающейся линии фронта получился истинный "слоеный пирог". В то время, как основная группировка наносила фронтальные удары, северный фланг группировки ушел далеко на запад, проникнув в прибалтийские страны. Но он хотя бы попытался.
  
  *Аналог Степного фронта, бывшего стратегическим резервом Ставки в сражении на Курской Дуге, но Степной фронт был относительно гораздо сильнее, нежели упомянутый здесь Днепровский фронт.
  
  И долго они простоят на рубеже перед Минском?
  Помните, как я прибег к боксерской терминологии, говоря о наступлении наци неделю назад? Я продолжу сегодня. Так не стоят. Так висят спиной на канатах в углу ринга, Фрэнк. Теперь мы знаем гораздо больше. Неожиданный удар на севере дал больший эффект, чем ожидали сами русские. Теперь они заканчивают перегруппировку атакованных фронтов, которые выступят следом. Тогда сила удара возростет более, чем вдвое. Авиацию уже перебрасывают, крупными группами.
  Насколько крупными?
  Ожидая этого вопроса, я запросил подробную справку у авторитетного специалиста. Он временно оставил южное направление и буквально напросился на эту командировку в Россию. А поскольку мы чрезвычайно высоко ценим его мнение... рапорт было решено удовлетворить.
  Джеймс?
  Да, сэр.
  Пожалуй, - оптимальная кандидатура.
  Не могу возразить, господин президент.
  
  "В настоящий момент общее число боевых и военно-транспортных самолетов Советского Союза достигает не менее одиннадцати тысяч по самой осторожной оценке. Процент машин, полученных Россией от англо-американской стороны по программе ленд-лиза с начала этого года снизился и составляет в истребительных частях первой линии не более 2 - 4%. Основу парка боевых самолетов на данный момент составляют модели и серии, произведенные в последние шесть месяцев (75%), в том числе в последние три месяца (45%).
  В ходе интенсивных боев первой недели июня величина группировки ВВС возросла на 7 - 10% за счет вновь сформированных и переформированных частей. Этого удалось добиться, спланировав массовый выпуск молодых летчиков к началу компании, при наличии достаточного количества новой техники. Система подготовки боевых пилотов, созданная Советами, позволяет обеспечить расширенное воспроизводство летного состава ценой высокого уровня потерь среди пополнения.
  Таким образом к концу июня месяца величина фронтовой группировки только боевых самолетов с большой вероятностью может достигнуть двенадцати-тринадцати тысяч. В том числе на главных направлениях - 8 - 9 тысяч. За последние полгода боевой опыт среднего русского пилота значительно увеличился, достигнув 3 - 4 месяцев.
  В июне месяце с.г. группировка ВВС Германии на Украине оказалась фактически разгромленной, потеряв способность к эффективным действиям на перспективу 2 - 3 месяцев как минимум. В случае продолжения боевых действий с сопоставимой интенсивностью, деградация люфтваффе продолжится, сведя в конце концов их активность к действиям из засад отдельных высококлассных летчиков.
  До сих пор слабым местом авиации Советов являлась исключительно плохая тактика действий ВВС. Неудовлетворительное качество связи, плохое взаимодействие отдельных групп между собой, с базой и наземными силами не позволяли использовать авиацию сколько-нибудь эффективно даже при наличии численного перевеса. Во многих случаях допустимо было говорить, скорее, об отсутствии тактики. Во многом это можно связать с в среднем очень плохой тактической подготовкой командиров как среднего, так и, особенно, высшего звена. В последнее время положение в определенной мере изменилось. Бои на юге во время зимней компании помогли выделиться относительно небольшому числу чрезвычайно способных тактиков, обладающих хорошим боевым опытом. Разработана и отлаживается система т.н. "воздушного наступления", призванная свести к минимуму значение лучшей индивидуальной подготовки и высокого тактического умения немцев. При условии значительного массирования авиации концепция обеспечить искомый результат безусловно может.
  Так, при нанесении ударов с воздуха по элитным танковым дивизиям немцев пятого и шестого июня они были предельно массированы, и противодействие люфтваффе следует считать в конечном итоге неэффективным. Истребители немецкой стороны постоянно сковывались боем с превосходящим по численности противником, получали повреждения и выходили из боя. Проявление настойчивости в атаках как правило приводило к гибели машин и пилотов.
  Воздействие на танковые части велось примитивно, но достаточно грамотно и настойчиво, с удовлетворительной координацией действий. В ходе воздушного наступления атакованные танковые соединения и части были приведены в полностью небоеспособное состояние и следом были без затруднений добиты наземными силами русских.
  Основу парка истребительной авиации составляют различные модификации моделей "яковлев". Это легкие истребители. Качество машин является в высшей степени удовлетворительным. Модели равно просты в управлении и обслуживании, легко осваваются даже неопытными летчиками, мощность вооружения, скорее, средняя. Ввиду нехватки алюминия производится из искусственного материала, впрочем, негорючего и достаточно прочного. Связанная с этим крайняя легкость планера обеспечивает очень высокую скорость и скороподъемность машин. Особое внимание обращает на себя весьма удовлетворительное качество радиооборудования на самолетах последних серий.
  Налаженный мною контакт с французскими пилотами дивизии "Нормандия" позволил уточнить следующее. Конструкция планера и мотор отличаются крайней надежностью, и практически не выходят из строя без боевого воздействия или удара о землю. По скорости, скороподъемности, виражным характеристикам модели "яковлев" значительно превосходят истребители нацистов. Особо следует отметить чрезвычайную для легкого истребителя устойчивость к боевым повреждениям..."
  Этот самый истребитель, - в голосе президента послышалось нетерпение, - он лучше наших? Да или нет?
  Я задавал полковнику этот вопрос. Он отвечал, что в машинах заложены слишком разные концепции, и поэтому сравнивать трудно. Но мне кажется, что он попросту не решается ответить прямо. Скорее всего, - даже самому себе, сэр. Подчеркнул только, что это - именно легкий истребитель, по концепции напоминает "Митсубиси - "Зеро", но по всем параметрам неизмеримо его превосходит. Следующее поколение, сэр.
  Ага. А нам эти самые "Зеро" драли задницу, как хотели, до самого Мидуэя. Что ж, - очень, очень разумный ответ. Не знал, что полковник Дулиттл у нас такой дипломат. Может быть, нам имеет смысл поговорить о закупках "яковлева"? Как это могло произойти, Джордж? Но продолжай. Продолжай, и прости, что перебил. Просто с каждым словом становится все любопытнее, а комментариев мало.
  "...По утверждению французов, действующих сейчас на Белорусском направлении, в ходе боев русские достаточно рутинно используют в качестве ударных бомбардировщиков двухмоторные турбореактивные самолеты, выпускаемые серийно. Увидеть указанные модели воочию мне не удалось, так как..."
  
  Ну, тут он жалуется на жизнь, и как ему не дали залезть ни в реактивные машины, ни в высотные тяжелые разведчики, они же тяжелые бомбардировщики, и, наконец, вывод:
  "В перспективе месяца русским удастся добиться шести-семикратного численного перевеса в боевых самолетах основных классов, доведя его на главных направлениях до восьми-девяти к одному. Воздействие авиации нацистов на наступающие наземные войска русских будет сведено практически к нулю. Ударная группировка авиации русских, напротив, способна в несколько раз снизить подвижность наземных войск Германии, нанеся им при этом крайне тяжелые потери, путем беспрепятственной разведки сорвет любые тактические замыслы немецких штабов всех уровней, а также критически уменьшит устойчивость полевых частей в позиционной обороне."
  - Это значит, сэр, что немцы перестанут успевать с маневром, отходом и переброской резервов. Следует ожидать цепи масштабных окружений, в которых с относительно умеренными потерями будут уничтожены и пленены целые армии. И никому не удастся уйти.
  И как в этом случае могут поступить немцы?
  Не знаю, сэр. Не могу равняться с Манштейном, Моделем или Клюге в оперативном искусстве. К сожалению, на своем месте я являюсь в большей мере политиком, чем стратегом. Может быть, и им придется искать... взаимоприемлемое решение именно в этой плоскости.
  Рузвельт некоторое время молчал, глядя в сторону и чуть вниз, а потом вздохнул:
  Я понимаю, что ты хочешь сказать, Джородж. Поверь, мы самым тщательным образом изучим этот вариант. Но знаешь, что? Слишком сложный номер для нашего шапито.
   Боюсь, что вы правы, сэр. Так бывает всегда, если не предвидишь чего-то и не подготовишься. Не успеем.
  А основной вариант?
  Если Джеймс не ошибся, а я сделал правильные выводы, мы тоже просто не успеем. Возможно, мы поступим правильно, сосредоточив усилия на восточном направлении.
  Это вариант, но ты же понимаешь, Джордж, что это - поездка эконом-классом... Где они остановятся?
  Остановятся? Вы имеете ввиду, - сделают паузу? Не хотелось бы гадать, но, думаю, за Вислой. Я могу ошибаться, но основным вариантом является взятие Варшавы еще до исхода лета. Там они приостановятся, сформируют еще пятьдесят-шестьдесят дивизий за счет населения освобожденных районов, наклепают еще пять тысяч самолетов, реактивных и других, пригонят три-четыре тысячи танков в дополнение к имеющимся, а потом двинутся к Одеру... Видите ли, господин президент, они не дали немцам возможности всерьез разрушить Украину*. Те ведь берегли ее для себя, а потом вдруг стало не до того, чтобы что-то жечь. А теперь у Красной Армии будет превосходная тыловая база.
  Это не все неприятности. Это их половина. То, чего не доделают русские, доделает фюрер. Он поступит прямо противоположно тому, что нужно. Снимет, отправит в отставку, отдаст под суд последних профессионалов и заменит их эсэсовским чинами**. Безусловно преданными, храбрыми, стойкими идейными наци, которые будут героически гибнуть, не сдаваясь, но ни черта не смогут сделать по сути. Их просто разбомбят, сожгут и разнесут в клочья артиллерией на расстоянии.
  Вы правы, сэр. Буша уже сняли.
  Как? Уже? Не дав времени, чтобы он передал дела? Это плохой бизнес, Джордж.
  
  *В ТР - успели, весь май, а потом еще почти все лето целиком этим занимались. Жгли и взрывали Украину.
  
  
  **Вообще говоря, - никакой разницы. Истинный профессионал понимает, что война проиграна. Поэтому либо он будет настаивать на прекращении боевых действий любыми способами и будет снят фюрером, либо промолчит и продолжит "войну до победного конца", уподобившись "непрофессионалам".
  
  
  " ... Третьего Белорусского фронта сегодня, 12 июня 1943 года освободили столицу советской Белоруссии город Минск. В окружение восточнее Минска попали основные силы Группы армий "Центр". Таким образом..."
  
  "Спасибо Вам, дорогой товарищ Сталин, спасибо нашей Партии, нашим самоотверженным инженерам и рабочим за такую замечательную, лучшую в мире машину, как "Ил - 20". Она быстрее самого быстрого истребителя фашистов, и мы теперь выполняем боевое задание, сохранив и ввереную нам Партией и Народом материальную часть, и жизнь летчиков, чтобы и дальше и еще крепче били фашистских гадов.
  Мы обращаемся с общей просьбой поставить на фронт еще больше самолетов "Ил - 20", чтобы мы могли нести красное знамя Страны Советов все дальше и дальше, до самого дальнего уголка мира..."
  
  Теперь значительная часть тех самых "Ил - 20" действовала против аэродромов. Отличием от прошлых операций стало то, что на дальности до трехсот-трехсот пятидесяти километров теперь их сопровождали реактивные "лавочкины". Это стали делать после неприятнейшей атаки высотного истребителя против кружившего, по своему обыкновению, на огромной высоте "Т - 6М", в результате чего разведчик оказался поврежден. Для "лавочкиных" тринадцать километров являлись высотой попросту оптимальной. "Ил"-ы сыпали на авиабазы "минскую смесь": бомбочки с напалмом, ОДАБ-ы, и, под конец, мелкие, прочные, совершенно круглые бомбы, набитые стеклянной картечью. Те имели обыкновение взрываться в разное время после падения, от двух минут и до одного-двух часов. Бетонобойные бомбы против взлетных полос не применялись. Вообще. "Лавочкины", как заколдованные, не потеряв никого, никого не сбили, но по-прежнему исправно штурмовали аэродромы, достигнув в этом приличного мастерства. Главная причина такого парадокса состояла в том, что у них ни разу не возникло настоящей нужды вступать в бой. Истребители противника их больше не касались, - то есть ни их, ни их подопечных, когда они спокойно следовали по своим делам на высоте тринадцати километров, на крейсерской восемьсот пятьдесят, на них попросту незачем было обращать внимания, а бомбардировщики что-то не попадались. Давно не попадались.
  Абсолютное превосходство - это когда имеешь возможность не обращать на действия врага внимания.
  В утреннем небе растопыренными пальцами протягивались "белые стрелы", как будто указывая дальнейший путь громыхающему позади фронту.
  Происходящее слишком сильно напоминало ситуацию лета сорок первого, вывернутую наизнанку, только, пожалуй, похуже. Принцип глубоких обходов и охватов очень недурно дополнила практика "боевого преследования". Москаленко мог быть доволен: его идея с "бригадами полной комплектности" дала щедрые всходы. Толком окопаться, стать в оборону теперь было почти невозможно, немыслимо, упершихся замечали с воздуха потерявшие последний страх разведчики, после чего прилетали пикировщики и приходила пара подвижных групп с шестьюдесятью - семьюдесятью танками в общей сложности, с двумя десятками самоходок, двумя генераторными ротами, с дивизионом "катюш" и семью-восемью сотнями осатанелых мотострелков с автоматами. В основном это были "ППШ", но во многие части, говорят, начал массово поступать "КА - 43" под промежуточный трехлинейный патрон без "закраин".
  Еще чаще попытки стать в оборону замечали ставшие страшно хитрыми наблюдатели самих подвижных групп, что двигались, как правило, на расстоянии трех-четырех километров позади отступающих.
  Поспешное отступление перед более подвижным противником оказалось не менее разрушительным, чем однообразная череда окружений, пребывания в "блуждающих котлах" и прорывов к своим на последних патронах. Каждый километр такого бегства оборачивался потерей техники, тяжелого вооружения, множеством потерь отставшими, невозможностью вывезти раненых. И - лютые, постоянные, непрекращающиеся, безнаказанные бомбежки всех переправ, всех мало-мальски заметных железнодорожных станций. А еще успеху наступления много способствовало то, что стремительно бегущие оккупанты никак не успевали всерьез уничтожить инфраструктуру, промышленные предприятия, не поспевали угнать оставшийся скот и вывезти население. Более того: неуверенных от спешки поджигателей очень часто подстерегали и били из чего попало и чем попало. Это не способствовало усердию. Зато теперь местное население, до войны не больно-то любившее советскую власть, становилось в очередь у мобилизационных пунктов: после этих бесконечных двух лет тихим, безропотным, серьезным белорусам до слез, до смерти, до потери чувства самосохранения хотелось добраться до горла панов из СС. Немаловажно также, что в армии было гораздо, гораздо лучше с харчами, но главным было даже не это. Главным было участвовать в главном. Тот, кто участвовал, - поймет.
  
  Что, Александр Михайлович, может, - так и в Берлин влетим, ни разу не зацепившись?
  Хорошо бы, Константин Константинович. Ох, как хорошо бы! Только так не бывает. Слишком много крупных рек впереди. Одна Висла чего стоит, а Варту вообще раз три придется форсировать. И тыловых рубежей, еще довоенных, их тоже никуда не денешь. Умоемся еще кровушкой. В Германии совсем другая война начнется.
  Так-то оно так... Да вот только я думаю, - а что они смогут противопоставить? Кто у них воевать-то будет? Они за семь месяцев потеряли больше ста дивизий, а мои завтра возьмут Брест.
  О как! Вернулись, значит, туда, откуда начали? Так возьмут?
  Возьму-ут. Некому там драться с такой-то силищей, понимаете?
  Все равно придется останавливаться. Загоним людей.
  Рокоссовский, помолчав, неожиданно хмыкнул.
  Чему смеетесь, Константин Константинович?
   Да глупость в голову пришла. Опять, как в былые времена, теряем управление войсками, только на иную стать. Штабам нечего делать, потому что обстановки, которую они поспели бы оценить, попросту не существует. Тылы подвозят патроны и харчи, народ привык жить на подножном корму, наблюдатели - наблюдают, когда надо - привлекают летунов или артподдержку, не дают закрепиться противнику, организуют преследование, - и все начинается с самого начала. Каждый раз - оказывается более целесообразным выбить еще и этих, зачистить еще и этот массив а самим продвинуться во-он туда. Мы не направляем людей. Мы тянемся за ними.
  Вот попадем под фланговый...
   Александр Михайлович. Признайтесь, вы это больше по привычке говорите. А авиаразведка? А подвижные группы, которые жить хотят? Сколько засад было, - так ни в одну не попали. Все это работает в полной исправности, при разгильдяйстве только самом умеренном. И скрытые позиции, было, - встречали. Так вскрывали. Когда - ждали артиллерии с авиацией, а когда и нет, надевали броники, брали "дули", - и просачивались. Резали часовых, подрывали огневые точки, захватывали батареи. Мы не успеваем ахнуть, - глядь, новый прорыв тактической обороны, - и это без средств усиления! И уже танки с кавалеристами у немцев по тылам гуляют, в десяти километрах от передовой... Паника! Драп! Толпы пленных!
  Люди Хотят Жить и им Есть Чем Воевать. Поэтому и сами заботятся о том, чтоб у врага нигде не было обороны и о том, что не попасться. Мы сделали машину, которая работает теперь, во многом, сама.
  Остановят. Немцев теперь знаете, что может спасти?
  Да. Беглецы сами не остановятся. А вот если с запада, из самой Германии, прийдет хоть сколько-то свежих дивизий, - устоят. Пропустят сквозь себя, переформируют, вооружат, - и будет новый фронт.
  Уж это и к бабке не ходи. Только...
  Да. Не поможет им это. Конец все равно один. Только парней наших положат без счета, а своих так и еще больше. Истинно, что звери, - детей им своих не жалко.
  Еды бы хорошей побольше, подкормить бы народ. Вот что меня заботит. Как это ни смешно. Тогда солдатики быстро в себя придут. На кураже-то.
  Еда у союзников. А они вот-вот на нас коситься начнут. Американцы попозже, а англичане, поди, - уже.
  
  
  Не будучи немцем, Гуннар Фридрикссон, тем не менее, был из настоящих. Из той редкой категории рыцарей Черного Ордена, которые не веровали свято в мистические откровения Туле, но и не относились к ним с цинизмом, мирясь как с неизбежным злом, отдавая дань для видимости и ради соблюдения ритуала. Он - понимал. Если не все, то многое, он пользовался многим для дела. Воспринимая понятое если и не как руководство к действию, то то как некий дополнительный способ видеть, понимать и оценивать. И то неожиданно глубокое впечатление, которое произвела на него сегодня сущая, в принципе, мелочь, он совершенно однозначно расценил, как миг Откровения, в индийской традиции именуемого "самадхи", а в японской - "сатори".
  Знание копится исподволь, осознанно или неощутимо, но не давая до поры полноты понимания. А потом - мелочь какая-нибудь, пустяк вроде сегодняшнего, и в единый миг, поистине вмещающий вечность, становится видна суть вещей, дальнейшее течение времен, пути судьбы. Он знал, что полученное в Откровении нередко содержит ошибки в частностях, - и все-таки не сомневался. Потому что сомневаться было невозможно и немыслимо.
  Что он увидел? Да сущие пустяки, недостойные внимания. До сих пор не может понять, что именно привлекло его в этой паре. Казалось бы, что может быть обычнее пары пехотинцев в забитой войсками прифронтовой полосе, - а вот поди ж ты.
  Один - низкорослый крепыш, еще чуть-чуть, на пару сантиметров пониже, - и мог бы считаться коротышкой. Но плечи - широченные, впору могучему атлету на голову выше, жилистые мышцы распирают гимнастерку, и сам - весь, как на шарнирах, тело ходит ходуном, энергия переливается через край и не дает постоять человеку спокойно. Скуластая, малость рябоватая рожа, рот до ушей, маленькие глазки, ярко-голубые настолько, что кажутся светящимися, горят бесовским весельем, и пилотка, сбитая на затылок стриженой башки. Через плечо - ремень "КАМ - 43".
  Второй - высок и спокоен, ему лет тридцать-тридцать пять. Отменная выправка, прямая спина, великолепное телосложение. Привычная, обмятая, поношенная форма, тем не менее кажется необычайно опрятной. От всей фигуры веет уверенностью, достоинством и спокойной, самодостаточной силой. Не той, которой хвастают, а того сорта, которой просто-напросто всегда хватает. Движения точные и ни одного лишнего, с первого взгляда видно, что этот мужчина при необходимости может ждать сколько угодно, неподвижно и терпеливо. А потом не поспешит и не промедлит. Правильное, спокойное, очень красивое лицо с крупным, но прямым и тонким носом. Рядом, - все верно, даже не увидав ее, Гуннар вряд ли ошибся бы в специальности бойца! - снайперская винтовка, аккуратно обмотанная тряпьем. Только представив себе, сколько жизней на счету у этого чудовища, норвежец на миг позабыл осторожность и внутренне ощетинился. И тогда, словно почуяв чего, солдат поднял на него огромные, как у кинодивы, серебристо-голубые, редко моргающие глаза с длинными пушистыми ресницами и зрачками, как два шила. Смущало только одно обстоятельство: почему человек в таком возрасте и при таких статях - и не офицер, а всего-навсего старший сержант. Впрочем, в России для этого могло быть даже слишком много причин.
  А самое главное, - и именно это было дано ему вначале и в начало Откровения, - было отчетливо видно, что два этих человека не только соратники, но и закодычные друзья. Два вовсе, вроде бы, не схожих лика одной и той же Славянской Пехоты, два очень разных металла, слитых в нерасторжимом единстве ее несокрушимого сплава. Что рядом с ним крупповская сталь, с которой любил сравнивать своих гренадеров фюрер. Победить их немыслимо, они просто не держат в голове такой возможности, вдруг отчетливо осознал штурмбаннфюрер, - это ощущалось так, как будто кто-то посторонний произнес эти слова в его мозгу. И, как результат откровения, внезапно охватившее его чувство безнадежности, что было совершенно новым для его вдумчивой, но крайне энергичной и деятельной натуры, потому что это было Черное Откровение. Таких, как правило, не пишут в священных текстах и не оставляют в назидание потомству.
  Метод проникновения высокопоставленного разведчика в прифронтовую полосу был, в общем, не новым, но использовался все-таки нечасто. Он прибыл на передний край с пополнением из достаточно глубокого тыла. У него была безупречная легенда и безукоризненные документы, при изготовлении которых были учтены все прежние ошибки. Он имел большой и очень разнообразный опыт действий на советской территории, как в тылу, так и в прифронтовой полосе, как под легендой, так и в ходе операций армейской разведки. Было предусмотрено, казалось, все, - кроме того, что предусмотреть невозможно. Его узнал по виданной полгода тому назад фотографии некто Подгорбунский. Всего-навсего лучший разведчик 1-й Танковой. Они длительное время были визави в заснеженных лесах подо Ржевом и Вязьмой, под Ярцево и под Смоленском, многократно обменивались любезностями, равно кровавыми и хитроумными с переменным успехом, так и не повстречавшись лицом к лицу, да вот только Подгобунскому показали фотку знатного разведчика, одной из самых опасных тварей всех Ваффен-СС, а вот портрета Подгорбунского штурмбаннфюреру никто показать так и не удосужился. Какой-то там никому не известный младший лейтенант. Подгорбунский образца полугодовой давности непременно схватил бы шпиона: вопрос только в том, позвал бы своих, или понадеялся бы на собственные силы, - пока, значит, не ушел. Исключительная сила, реакция и нахрап, наряду с немалым опытом захвата "языков", в общем, позволяли ему чувствовать себя уверенно, - но в данном случае он имел не меньшие шансы сгинуть, поскольку норвежец выделялся своей выучкой даже среди эсэсовских диверсантов. Но это было давно. Теперь Володя был другой, теперь он стал взрослый. Заметил, узнал, мазанул мимолетным и равнодушным взглядом, чтобы удостовериться, и даже виду не показал. Совсем. Только приказал Смиге и Лисовскому приглядеть. Издали и с предельной осторожностью. И дал инструкцию, как эту осторожность соблюдать. А сам сообщил одному неприметному майору со знаками различия танковых войск. Тот, в общем, одобрил действия товарища Подгорбунского, заменил его подчиненных своими людьми, - такими, которых не надо инструктировать, - после чего доложил товарищу Ширманову, бывшему его оперативным начальством, и товарищу Утехину, который курировал соответствующую службу в ГУКР "Смерш", одновременно. Крупный, матерый шпион - птица по-настоящему редкая, и решения по его поводу принимают на очень высоком уровне. Достаточно сказать, что товарищ Абакумов не стал гордиться, пошел на то, чтобы посоветоваться и с т. Кузнецовым и с т. Берия: на таком уровне забывались даже намеки на соперничество. Нелегкое само по себе, решение, тем не менее, было принято единогласно. Пункт первый: следить, не трогать, не мешать эксфильтрации, кою обставить предельно естественно. Так, чтоб даже не заподозрил, что его пропустили специально. Пункт второй - не допустить: а) терактов, б) диверсий, и в) знакомства со специальными инженерными батальонами РГК. Пункт третий: окончательное решение оставить за товарищем Ширмановым, которому на месте виднее.
  "Человек с рентгеновским зрением", матерый оперативник в самом недавнем прошлом и с самым, что ни на есть, кромешным опытом, которого даже злейший враг не назвал бы чисто кабинетным работником, Виктор Тимофеевич не поленился. В сопровождении только любимого подручного и телохранителя в одном лице отправился, чтоб поглядеть на шпиона самому. После этого окончательно решил: сведения, переданные ЭТИМ человеком, врагу не принесут ничего, кроме вреда. Потому что это был конченый человек.
  ... То, что с этого памятного момента норвежец стал обращать куда больше внимания на пехоту, только утвердило его во мнении. Первое впечатление оказалось безошибочным. Глядя на ловкие, уверенные движения этих людей, на то, сколь естественно держатся в нечеловеческих реалиях войны и молодые, бойкие парни, и жестко настороженные, злые мужики лет двадцати пяти - тридцати, которых война оторвала от молодых жен и малых детей, и спокойные, неторопливые дядьки многочисленных служб тыла, как сливаются со всеми этими реалиями, а также техникой, местностью, оружием, впору было впасть в отчаяние. Они научились, и теперь были совершенно уверены и в неизбежности своей победы, и в собственном неоспоримом превосходстве, - он видел это. Видел в людях неизгладимый отпечаток того неслыханного драйва, особого рода кровавого вдохновения, которое за полгода лишило Германию всего завоеванного в России за год с лишним и стерло в порошок лучшие, - а он был свято уверен в этом, - войска всех времен и народов. И еще: в ходе наблюдений он вдруг осознал очевидное, - ТУТ НЕ БЫЛО ПЕХОТЫ. По крайней мере - ничего похожего на советскую пехоту образца 41-го, да и, чего греха таить, - 42 года. Даже с тем, с чем он имел дело страшной минувшей зимой была большая разница.
  Штурмовые отряды, ударные отряды, подвижные группы преследования, именуемые здесь "бригадами полной комплектности".
  Мотострелки, составляющие со своими верными грузовиками прямо-таки трогательное, нерасторжимое единство. Танковый десант.
  Снайперы, автоматчики, самокатчики, гранатометчики, штурмовые саперы, пулеметчики, - даже радисты, - были. Была полевая разведка всех уровней, попутно занимавшаяся диверсиями и террором, и отдельные группы диверсантов. А вот собственно стрелковых частей, понимаемых как бесконечные толпы людей с одинаковым вооружением - не было. Теперь каждый взвод Красной Армии сам являлся, по сути, небольшой армией, способной самостоятельно решать боевые задачи. Могущей просочиться в малейшую щель в обороне, при случае натворив беды не меньше, чем какая-нибудь танковая часть, а потом моментально окопаться, став в прочную оборону. А еще - вызвать резерв для развития успеха. Нет, - все остальное, виданное им в тылу и прифронтовой полосе тоже не внушало ни малейшего оптимизма. Ни бесконечные стада танков новых модификаций, теперь, - он отметил это, - еще и сопровождаемых весьма достойным количеством тяжелых дальнобойных самоходок и пехотой на грузовиках. Ни громадное количество самолетов, застилающих небо или замаскированных на аэродромах. Ни бесконечной длины артиллерийские позиции. Но пехота все-таки была страшнее всего.
  Двигаясь вместе с пополнением, он получил очень живое и ясное представление о том всесметающем потоке, который двигался теперь сюда, к Висле и был, как плотиной, остановлен только железной волей Сталинского генералитета. Так волны цунами притормаживают перед мелью, чтобы, встав во весь рост, целой стеной воды обрушиться на обреченный берег. От одного представления о том, что эти - сделают с Германией, со всей уютной старушкой - Европой вообще, пальцы сами сжимались в кулаки так, что ногти вонзались в ладони. Но этого же не может быть?! Это же кошмарный сон! Этого нельзя допустить ни в коем случае! Любыми средствами!!! Газы, бактерии, чума - что угодно, только не это!!!
  ... "Да?" - с безнадежной иронией спрашивал, услыхав это, внутренний скептик, усталый, пыльный дьявол, с некоторых пор угнездившийся в его душе: "При том преимуществе в воздухе, которое у них есть, они попросту не пропустят бомбардировщики с этим твоим газом. Зато получат полное законное право залить Германию, к примеру, люизитом. На весь Берлин, скорее всего, хватит одной этой их "черной коровы", а они пошлют десять. Им не жалко. Тем более, что и потерь-то не будет."
  А потом его охватывали бесполезные и совершенно непродуктивные сомнения относительно того, можно ли ВСЕ ЭТО - считать полезной разведывательной информацией.
  
  Те самые инженерные батальоны, упомянутые выше в качестве специальных, секретились вовсе не зря. Дело в том, что коллектив 63-го завода предложил новое и весьма серьезное средство вооруженной борьбы. Мирную, практичную вещь, изначально разработанную для целей герметизации и утепления в крупных самолетах, вот только в обсуждении ее боевого применения участовали такие товарищи, как Г.К. Жуков, К.К. Рокоссовский и А.М. Василевский, а непосредственным исполнителем назначили товарища Воробева М.П.
  Искоса глядя на него, Жуков поймал себя на мысли, что это не его, Жукова следует считать знаковой фигурой, появление которой обозначает скорое наступление на этом участке фронта, а вот этого сапера.
  В наше непростое время появление Жукова Г.К. может обозначать что-то, а может являться частью грандиозной стратегической дезинформации. Такого уровня, что правда вообще перестает существовать. Были прецеденты. Даже колоссальное количество ствольной артиллерии, собранной в одном месте, можно трактовать по-разному, а вот если бы абверу удалось отследить появление Михаила Петровича, двояких толкований быть не могло. Он НЕ МОГ полноценно осуществлять свои обязанности, не побывав, - причем предварительно! - на переднем крае перед наступлением. Как и стратегического масштаба наступление, не могло, не имело права и шансов начинаться без его работы. Сейчас генерал-полковник кажется искренне увлеченным новой игрушкой. Ему не терпелось как можно скорее приступить к боевой учебе своего несгибаемого личного состава. Насчет "несгибаемости" - это никакая не ирония. Мужеством и мастерством, равно как и заслугами, "кротовье племя" не уступало на этой войне НИКОМУ. Ни геройским истребителям, ни лихим разведчикам, ни всесокрушающим танкистам.
  Всесторонне обсудив все аспекты этого непростого дела и поспорив по ряду частностей, они практически единогласно пришли к выводу, что настоящий эффект новинка даст, если применение ее будет не только неожиданным, но и максимально массированным. Объем поставок, кстати, вполне это допускал. Откровенно говоря, он на двадцать-двадцать пять процентов превосходил то, что требовалось по расчету.
  
  Когда, под аккомпанемент устрашающего шипения компрессоров, солдатики, - бегом! - начали хватать только что отформованные лодочки и стремглав поволокли их к берегу, подполковник Резник схватился за голову: аппетитные, будто свежеиспеченные булочки, остро пахнущие лодки буквально светились в темноте. Как обычно, никто не обратил внимания на самое очевидное. В ужасе он, - бегом! - направился к старшему лейтенанту Краснову, командовавшему компрессорным отрядом, дабы указать на столь серьезное упущение.
  - Вы бы их красили, что ли! По ним захочешь, а не промахнешься!
  Но матерый технарь, осатанелый и даже какой-то раскаленный от бешеного ритма работы, если и растерялся, то на считанные мгновения:
  - Вот им краска! - Корявый от намертво присохшей к рукам пластмассы палец ткнул в непроглядную по ночному времени, полную после недавних дождей грязной жижи колею. - Для маскировки все равно лучше не выдумать!
  Впоследствие в жидкость и впрямь начали добавлять красители маскировочного колеру, но на этот раз маскировка по всему фронту проводилась именно этим способом, "по-красновски". А "лодочки" - это просто название такое: а так - вполне солидных размеров семиметровые изделия, спокойно бравшие на борт все отделение с полной выкладкой целиком, а нести - да! - мог один человек. Правда - вдвоем было все-таки лучше, потому что солдатиков, какие поменьше, сдувало при боковом ветре и норовило поднять в небо. Еще были "средние" - 3 х 4, и "большие" - 4 х 6 метров, при одинаковой метровой толщине, плоты. Те - тем более парусили всерьез, да и весили все-таки солидно, 400 и 200 килограммов соответственно.
  
  С самого начала, изучив все особенности нового средства, командование, разумеется, рассчитывало на переправу передовых пехотных групп во множестве неожиданных для противника мест одновременно, и не более того. По опыту наступления, длившегося почти без пауз уже восемь месяцев, командование отдавало себе отчет в том, что способна натворить даже небольшая группа страшной советской пехоты образца лета 1943 года. Расчет этот, в общем, оправдался. Ночью с 27 на 28 июля через Вислу и Пилицу на свежеиспеченных, заботливо вымазанных грязью и прибрежным илом лодках из отформованной пластиковой пены переправились десятки тысяч бойцов с автоматами, снайперскими винтовками, шанцевым инструментом, ручными пулеметами и "дулями" в надлежащем количестве.
  А еще, - на "средних" плотах, - "теремки", тяжелые пулеметы и минометы 82 и 120 миллиметров, взрывчатку, мины и колючую проволоку для экстренного "осаперивания".
  И, кое-когда, сцепляя плоты, орудия "ЗиС - 2", "ЗиС - 2м" и "ЗиС - 3", - при расчете, кое-каком боезапасе и пехотном охранении, как полагается. А еще, повторными рейсами, где надо и где удалось, многие десятки грузовиков. На такой масштаб усиления первого этапа форсирования никакое командование, планируя операцию, вовсе не рассчитывало. И что с того, собственно? Жизнью теперь платить за ихнюю, генеральскую, глупость? Вот еще! Чай своя голова на плечах есть.
  Переправа происходила на очень широком фронте, что превосходно замаскировало ее крайнюю неравномерность. При этом части переправлялись поочередно, с иезуитски выверенными паузами: к этому времени у советского командования сложилась своя, вполне оригинальная трактовка принципов "таранного удара" и "концентрации сил". Теперь никакой противник не мог разведать, вычислить или угадать конкретного направления главного удара, потому что направления этого в прежнем смысле просто не было. Оно все чаще намечалось приблизительно, в виде нескольких вариантов, и обретая окончательную определенность по ходу дела: теперь подвижность войск, возможности связи и тактическое мастерство командиров позволяли делать это. Наступающие войска перестали быть простым МЕХАНИЗМОМ, пасующим перед любым сбоем, в значительной мере сознательно превращенные в АВТОМАТ, готовый спокойно принять многие и многие варианты развития событий.
  Оборона на Вислинском рубеже рухнула на всем протяжении практически мгновенно, всю ночь и первую половину дня подвижные группы немецких резервов метались от одного свежеобразованного плацдарма из многих десятков к другому, толком не поспевая отразить ни одной угрозы, танки, самый страшный враг "свежих" плацдармов и любого десанта, наталкивались на виртуозно замаскированные засады ПТО и несли непоправимые потери. Ночью неразберихи было больше, но мощнейшая группировка советской авиации никуда не делась, и поутру к неразберихе прибавились массированные бомбежки и жестокая штурмовка с воздуха. Как это уже случалось этим летом многократно, резервы растрепывались на марше с воздуха, и попытки атаковать плацдармы буквально захлебнулись в крови. А только немногим позже и части, спешно перебрасываемые немцами из тыла, вообще попали под огонь доведенной до неслыханой плотности артиллерии, которая тоже успела переправиться.
  
  С самого начала никто не строил особых расчетов на то, чтобы использовать новый материал для переправы материальной части танковых армий: пенка, которая легко резалась ножом и проминалась пальцем, казалась совершенно несовместимой с тоннами броневой стали и траками гусениц, способных выкрошить гранитную брусчатку. По умолчанию предполагалось, что им хватит традиционных средств переправы, которые, к тому же, больше не придется делить с общевойсковыми армиями.
  Вот только у товарищей Катукова, Шалина, Рыбалко и Лелюшенко по этому поводу существовало свое мнение. Они, понятно, накрутили хвосты своим, армейским саперам, но в этом не было почти никакой нужды: те прекрасно осознали, насколько легче и быстрее можно будет навести переправу, равно как и то, что быстрота эта позволит обойтись без лишних потерь. В дальнейшем, ввиду отсутствия на первых порах общепринятых "наставлений", имела место свобода творчества и вольный полет импровизации. В 1-й Танковой в нескольких местах навели неимоверной ширины наплавные мосты, а поверх двух-трехметрового слоя нежной пластмассы, не мудрствуя лукаво, положили укрепленные скобами дощатые настилы, как штатные, давно и постоянно возимые с собой для переправы по частично взорванным мостам, так и импровизированные из подручного материала до обывательских заборов и ворот включительно.
  Кое-где танки перетаскивали по настилу мощными лебедками, установив на особые волокуши. Это позволяло порядочно продлить срок службы переправ.
  В 3-й Танковой в качестве настила использовали металлические решетки, используемые для организации ВПП на полевых аэродромах: получилось, в общем, весьма удовлетворительно, особенно в плане скорости наведения переправы, но в результате вышел такой скандал с авиаторами, что рационализаторы сами были не рады, что связались.
  Наконец, получил широкое распространение подход наиболее консервативный, но зато зрелый и фундаментальный: твердой пеной, договорившись с компрессорными группами, заполнили штатные понтоны, после чего их стало практически невозможно ни утопить, ни полностью разрушить. Сбивали неряшливые, на живую нитку, но крепко сшитые короба из теса, горбыля и жердей, - лишь бы побыстрее. Пошли в дело дырявые, полусгнившие, затопленные лодки, катера и древние баржи, фургоны и даже древние тарантасы и обывательские рыдваны: была бы форма какая-то, а заполнить ее быстро твердеющей пеной было недолго. Пределом творческого поиска в этом направлении стало заполнение "скворечен" дворовых сортиров, изятых у местных жителей...
  Вообще же наплавных мостов в считанные дни построили многие десятки, самых разных. Фокусники из железнодоржных войск в трех местах умудрились положить поверх пластиковой пенки достаточно жесткий настил, а на него - рельсы со шпалами, и ничего, с известным риском, на какое-то время и с божьей помощью, - сошло. И специальные секции для размыкания - тоже. Но это, понятно, потом, не в самые первые дни.
  В ходе переправы случалось, понятно, всякое, но, в общем, результатом стало совершенно внезапное и практически одномоментное появление в тылу Висленского рубежа громадных масс советских танков. Речь шла о почти двух тысячах двухстах танках и САУ, практически без оперативной паузы ушедших в прорыв. Удар был нанесен в нескольких местах одновременно, и корпусная группа Балка, нацелившая, было, удар во фланг переправившимся войскам, сама угодила в окружение и подверглась катастрофическому разгрому силами 4-й танковой и 13, 62 и 54 общевойсковых армий. Еще шесть тысяч единиц бронетехники были переправлены на правобережье и планомерно введены в бой на протяжении следующей недели. Ее было столько, что именно к этому моменту было приурочено создание еще одной, шестой танковой армии под командованием Андрея Кравченко, сверхмощного соединения, насчитывавшего время от времени до тысячи танков. Танки ушли вперед, а саперы большей частью остались: наводить уже настоящие мосты. Благо еще лето оказалось жарким и вода стояла низко.
  К вечеру 29 июля войска первого Белорусского фронта перехватили стратегическое шоссе "Модлин - Варшава", а на следующий день многострадальная столица Польши был взята после непродолжительного, но жестокого штурма. В этот же день войска 1-го Украинского фронта, захватив Кельце и Пилицу, окружили Островецкую группировку немцев.
  
   Из переписки У.Черчилля и И.Сталина
  "Имеются достоверные сведения о том, что в течение значительного времени немцы проводили испытания летающих ракет с экспериментальной станции в Дебице в Польше. Согласно нашей информации этот снаряд имеет заряд взрывчатого вещества весом около двенадцати тысяч фунтов, и действенность наших контрмер в значительной степени зависит от того, как много мы сможем узнать об этом оружии, прежде чем оно будет пущено в действие против нас. Дебице лежит на пути Ваших победоносно наступающих войск, и вполне возможно, что Вы овладеете этим пунктом в ближайшие несколько недель..."
  "Поэтому я был бы весьма признателен, Вашему Высокопревосходительству если бы Вы смогли дать надлежащие указания о сохранении той аппаратуры и устройств в Дебице, которые Ваши войска смогут захватить после овладения этим районом, и если бы затем Вы предоставили нам возможность для изучения этой экспериментальной станции нашими специалистами..."
  
  Почему? - Сталин раздраженно потряс рукой с зажатым в ней голубоватым листком. - Почему мы узнаем о нэмецких ракетах в Полше от английского премьера? Разобраться и доложить. И нэ забудьте паслать специалистов. Кто у нас на этой тематике?
  Иван Серов - молчал. Почувствовав неладное, Сталин внезапно замолк и глянул на него в упор.
  Ну? В чем еще дэло?!
  На ракетной тематике, - негромко проговорил Серов, - у нас Тихонравов, Болховитинов, Победоносцев и еще кое-кто, по мелочи. Но, судя по всему, это не те люди, которые смогли бы поднять проблематику целиком. Ключевые фигуры находятся в Казани под надзором Лаврентия Павловича.
   Апять сидят. Апять випускать. Кагда это толко кончитса? Распарядись там...
  Товарищ Сталин. А когда найдем, вы действительно планируете приглашать англичан? Мне нужно знать, к чему готовиться.
   Ви сначала найдите. А там пасмотрим.
  
  Хрустело. Впервые с начала войны некоторые немецкие части начали самовольно оставлять позиции. И то сказать: слишком часто некому было отдать приказ, а приказы полученные слишком часто не имели никакого смысла, поскольку обстановка успела не раз измениться с того момента, когда его отдали. Разметанные, перепутанные, деморализованные части и соединения, зачастую утратившие средства оперативной связи. Можно было сказать, что командование вермахта в значительной мере утратило контроль над войсками.
  Парадоксальным образом это можно было сказать и о наступающих частях Красной Армии, но на деле разница выходила разительная: при такой сложности оперативной обстановки хаос был неизбежен, но с точки зрения советской стороны это был хорошо управляемый хаос. Подвижные соединения чувствовали себя в нем, как рыба в воде, а роль старших командиров на этом этапе свелась, в основном, не столько к планированию, сколько к обеспечению полевых частей разведданными и поддержке средствами усиления, - если такая необходимость, понятно, возникала.
  Эти десять дней оказались звездным часом в карьере генерал-полковника Богданова. Он с наслаждением намечал направления маршей и ударов, зная, что не ошибается, ему было не до высших материй, но вот девятого августа он обнаружил, что честное выполнение вполне обыденных профессиональных обязанностей командарма, - то есть мастерское и азартное командование очень хорошей танковой армией, - совершенно неожиданно привело его на границу Германии. Более того, - профессионализм буквально требовал немедленного удара по Померанскому Валу, пока противник не опомнился и не занял его полузаброшенных укреплений. Вал его армия, набравшая хороший темп и накат, прорвала сходу. Тем не менее сам тот факт, что войска оказались на земле, НИКОГДА не принадлежавшей к России, неожиданно, но как-то совершенно очевидно показал, что наступает момент истины. Совершенно новый этап, и с этим что-то надо было делать.
  
  То, что наступает что-то такое, что на грубом языке врага носит куда более определенное (имеющее отошение к одному из пушных зверей) название, нежели какой-то там Момент Истины, еще раньше почувствовали на другой стороне: как раз тогда, когда войска двух фронтов, насчитывавшие три миллиона человек без малого, преодолели крупные водные преграды с оборонительными рубежами так, как будто это было ровное поле. С этим что-то надо было делать.
  Было принято первое из естественных в данной ситуации решений: сняли командовавшего вновь созданной группой армий "А" генерал-полковника Гарпе, замененного Шернером. Лучше не стало. Следующим естественным решением, правда - более трудным и ответственным, стала переброска войск с Запада: из Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Норвегии. Более сложным оно было по целому ряду причин.
  Во-первых не существовало ответа на законный вопрос: а что будем предпринимать, если англичане высадят хотя бы три-четыре дивизии во Франции? Или в Голландии? И вообще где захотят? Трудно, конечно, представить, но вдруг? А если два-три десятка дивизий? Ведь столько у них есть. И поболе найдется, если взять вместе с кандскими, австралийскими и американскими. Можно было, понятно, решительно, по-мужски оставить разом все оккупированные территории и принять бой на границах Рейха, но при наличии фюрера Германской Нации Адольфа Гитлера подобные идеи были не то, что пустыми фантазиями, а просто-таки форменным эскапизмом.
  Во-вторых, мало-мальски профессиональные расчеты штабных аналитиков и фронтовых практиков в высоких званиях свидетельствовали, что этого ни в коем случае не хватит. Особенно с учетом того, что войска, не имевшие никакого опыта войны на Восточном фронте, неизбежно придется бросать в хаос встречных боев по частям и с марша: с точки зрения хорошей оперативной практики это было самым верным рецептом остаться без войск вообще, не добившись ровным счетом ничего.
  Еще можно было рокировать войска с более спокойных участков самого Восточного Фронта, но у этого, третьего по счету, естественного решения тоже были свои недостатки: ты рокируешь, так и русские тоже рокируют. Только в два-три раза больше. А, кроме того, никаких спокойных участков с некоторых пор попросту не было. Пока творилась драма на Висле, пока храбрые войска двух фронтов освобождали Польшу и выходили на границу самой Германии, их соседи с юга выводили из войны Румынию, а севернее - практически очистили Прибалтику, походя разгромив финнов, и теперь, хоть и с ожесточенными боями, но успешно продвигались в Восточной Пруссии, поэтому померанской группировке, в общем, тоже не приходилось скучать.
  Катастрофа - это вовсе не обязательно что-то ужасное. Это просто-напросто ситуация, когда не существует не то что приемлемых, а даже мало-мальски вменяемых, имеющих хоть какой-то смысл решений. А еще - нет никакого "завтра".
  
  Некоторое время тому назад Верховный Главнокомандующий с неожиданным смущением обнаружил, что настоящей нужды в его командовании почти не осталось. Особенно в той его части, которая касалась собственно военных вопросов. Все сами знали, что им делать, и его вмешательство могло только внести лишнюю неразбериху. Тогда он исподволь устранился от решения рутинных проблем, оставив за собой координацию, а еще сосредоточил свое внимание на одном вполне конкретном вопросе, который считал и перспективным, и, в то же время, крайне насущным. Остальные, - не без его, понятно, помощи, - не то, чтобы позабыли о нем, а как-то не держали в поле своего зрения. У них было слишком много дел, которые носили куда более срочный характер. Ну а он, не привлекая ничьего внимания, начал изучать вопрос о возможности массового производства тяжелых бомбардировщиков, скажем, в Казани. Разговор с Беровичем относительно того, что будет после войны, никак не шел из головы. Собственно, еще тогда, а вовсе не теперь он исподволь начал эту работу. Теперь он только убедился в собственной правоте. Враги - врагами, а и союзники тоже должны ведать страх Божий. Причем уже сейчас. Обдумав вопрос, эту программу он решил курировать лично, замкнув непосредственных исполнителей на себя: не всем заниматься товарищу Берия. Его тоже беречь надо.
  ... Даже если эта подозрительная затея с урановой бомбой окажется правдой. В чем лично он, мягко говоря, сомневается. Даже если "объект "Гном" не преувеличивает, и не обманывает себя, как это бывает с подобными ему энтузиастами, и ракету, достающую на тысячу километров, действительно можно построить. На доводку, на то, чтобы превратить эти штучки в оружие, потребуется слишком много времени. На протяжении которого ему будет нужен предельно внятный аргумент в предстоящих непростых переговорах с союзниками. В завтрашнем большом споре именно у него, старика, окажется простой, но надежный и крепкий ключ власти и влияния. У него есть свой, только ему присущий способ сделать дело. Дешевый и очень действенный. Несравненное умение обращаться с людьми, особенно с интеллегенцией. Так, чтобы они отдали ему не только натужное рвение, но и вложили бы в дело всю душу и вдохновение.
  
  Указом Правительства маркировка самолетов была сменена с невнятных "Т - 6" и "Т - 10" на понятные, в честь хорошего и заслуженного человека: "Ту - 6" и "Ту - 10". Кое-когда после цифры еще стояла буква "Р". Разведчик, значит. Особого смысла та буква не имела, потому как те разведчики зачастую имели, помимо аппаратуры и команды наблюдателей, еще и бомбы: кстати, за полгода в практике применения управляемых ПАБ были достигнуты неоспоримые успехи. Возили и просто бомбы, вместо всего остального. Поменьше правда, чем те самолеты, что без маркировки, но тоже порядочно. А теперь товарищу Туполеву поручили разработать и запустить в производство новые модификации этих замечательных машин. С литерой "Т".
  
  А Владимир Яковлевич, который ходил вне себя от ревности и улыбался горькой улыбкой, когда Люлька делал-доводил-переделывал-опять-доводил свой турбореактивный двигатель, был внезапно вызван в Кремль. оттуда он вернулся до крайности воодушевленный, горделивый и с видом чрезвычайно таинственным. Таинственность эта была до крайности наивной, поскольку мотор дело коллективное, и помимо ряда ключевых фигур пройти не мог ни в коем случае.
  Собственно говоря, обида его была неумной, но небезосновательной: это на его, - его, его! - моторах страна выигрывала войну, они нуждались разве что в мелких доработках и усовершенствованиях, - а все внимание выскочке Архипу. Хотя практического выхода от его новаторского детища было, откровенно говоря, не то, чтоб слишком много. Больше шуму, чем толку. По крайней мере - пока.
  ... Но, если быть объективным, "тройка" оказалась хорошей машиной. Ох, хор-рошей! Трудно придраться, а если и придерешься, то все равно только отталкиваясь от тех концепций, которые в нее заложены. Впервые, между прочим.
  Полбеды ревность к незаслуженной славе. Даже ревность к творческому достижению, когда только ты и еще два-три человека способны оценить все его великолепие, не вся беда, если только достижение это не получило широкого признания. Но ревность к успеху, когда ты ЛУЧШЕ КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО понимаешь, что он - трижды заслуженный, дает смесь поистине всеразъедающую. Можно запить, можно сломаться, превратившись в желчного неудачника, способного только на пакости. Слава богу, Владимир Яковлевич относился к другой породе. Люлька еще работал над доводкой своего семейства, а он уже разработал концепцию своего двигателя. В совсем-совсем другую сторону. И послал свои предложения, минуя непосредственное начальство, в ГКО. Послал без особой надежды, но, как оказалось, не зря. Литера "Т" значила "турбина". Хоть и высотную, но медлительную "черную корову" необходимо было превратить в стремительного хищника с колоссальной крйсерской скоростью, но сохранившего при этом дальность и грузоподъемность.
  Стоит ли говорить, что ни с какой модификацией ничего не вышло. "Ту - 10Т" был, по сути, новой машиной. Для других скоростей прежняя аэродинамика, так же, как и прежний профиль крыльев, не годились вообще. Равно как и профиль, размеры и сама конструкция оперения. Его двигатель, турбовинтовой "ВМ - 1" безусловно являлся выдающейся конструкцией: а, будучи на 63-м не чужаком каким-нибудь, как некоторые, а насквозь своим, плоть от плоти, одним из основоположников, все возможности к ускорению работы он использовал полностью, до доннышка. Архип Иванович не поссорился с Владимиром Яковлевичем: ознакомившись с проектом и изделием, он только развел руками, покрутил головой и пожал Макульскому твердую, костистую руку. И то сказать: чего чемпиону по конькам ревновать к успеху чемпиона по гимнастике?
  К тому моменту, когда начато было серийное производство "Ту - 10Т", на Казанском авиазаводе уже довольно давно делали по четыре "Ту - 10" в неделю. И пять в месяц - в только что возвращенных на прежнее место цехах освобожденного Воронежа. Он начал раскручивать производство сам, исподволь, не поднимая излишнего шума, еще до принятия осознанного решения, в какой-то момент почуяв, что - пригодится. Обязательно. Что наступит такой момент. Так вот он, похоже, наступил.
  
  Генерал-полковник Богданов был такой не один. Таких было как бы ни большинство. В бесконечных боях, сверхчеловеческих усилиях, в неусыпных хлопотах и предельном старании, они не заметили, как неистовый напор наступления выплеснул их аж на правый берег Одера, и в некоторых местах от передовых частей 1-го Белорусского фронта до пригородов Берлина оставалось шестьдесят семь километров. Когда Островецкая группировка сдалась, когда шестидесятитысячная Познанская группировка оказалась надежно и умело блокирована в городе и лишена всяких перспектив хоть как-то повлиять на ход боевых действий, а то, что еще осталось от группы армий "А", продолжало тащиться на запад вслед подвижным группам советских войск, - со всем этим надо было что-то делать. Да, конечно, мощная восточно-померанская группировка представляла собой определенную опасность, но, откровенно говоря, ей было, чем заняться со стремительно наступающими Корельским, Ленинградским, прибалтийскими и северо-белорусскими фронтами. Всем как-то вдруг стало ясно, что просто продолжать делать то же, что делали, и в прежнем ключе, становится некоторым образом невозможно. Требовалось что-то еще, на каком-то совершенно новом уровне.
  
Оценка: 6.95*10  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"