Аннотация: Нечастый жанр производственного фантастического романа из альтернативной реальности. Примерно 72 - 74 годы (завязка) Тоже, в общем, про нанотех: извиняет то, что не конъюнктурно, задумано задолго-задолго до нынешней моды. Надеюсь, поверите.
Цветок камнеломки.
Пролог
- М-да-а, - задумчиво протянул Денисенко, - весело... А это точно?
- Как говорится, - ответил Феклистов, разводя руками, - категория сведений "А-один"... Ну, в крайнем случае, - "двойка". Но больше уступить не могу, и не просите.
Леонид Кириллович придерживался ЦеРеУ-шной классификации сведений по степени их надежности, и таковых градаций было - от "А-один" до "Е-пять" соответственно, по нисходящей. Оно, конечно, сбором сплетен и поддержанием циркуляции слухов занимались, почитай, все сотрудники "НИИАл", но Леню Феклистова можно было считать профессионалом. По мнению многих, он был занят вовсе не своим делом, поскольку, безусловно, был прирожденным разведчиком. Добывающим агентом, вербовщиком и аналитиком в одном лице. Нет, байки, безусловно, имели место. И слухи, любовно сконструированные с единственной целью посмотреть, что получится, - тоже. Но те, кто давно знали его, знали также, когда все всерьез. Так вот, - сейчас в разговоре участвовали исключительно те, кто знал его давно, прочно, и со всех сторон, и на этот раз было похоже, что все ОЧЕНЬ всерьез.
- А ведь как хорошо жили, - после тягостной паузы подхватил сорокапятилетний сэнээс Вадим Карнаух, - какие отчеты писали! Какие радужные планы исследований на будущий год и на пятилетку отсылали наверх! Как остроумно шутили по поводу тупарей, которым хватало ума платить нам за все за это деньги!
- Вадик, - прервал его излияния Илья Садальский, - заткнись, а? А то от твоих горьких истин отдает истерикой... Хотя и вправду - хорошо жили. Нормально так приспособились, - и поди ж ты!
Карнаух, послушно заткнувшись, вроде бы как оцепенел, и лицо его с каждой секундой выражало все большее смятение, плавно переходящее в панику. Очевидно, что-то подобное мог бы испытывать, разве что, только моллюск, внезапно извлеченный из раковины. Перспективы, множившиеся перед его внутренним взором, двоясь, навроде простейших, строились угрюмыми рядами и были, как на подбор, одна мрачнее другой.
Гельветов, последний из пятерки, курившей в институтском сортире, - втягивая щеки, затягивался мерзкой, сырой "Примой", что трещала в его желтых пальцах, источая зловещую черно-коричневую смолу, - и молчал. Такой же, как они, плоть от плоти, кровь от крови, сто сорок четыре в месяц, чем-то он все-таки отличался. Что-то такое, что трудно было выразить словами, в нем иногда чувствовалось. Карнаух, внезапно очнувшись, с невыразимой тоской вопросил, ни к кому особенно не обращаясь:
- Господи, но почему - мы? Почему с нас-то начали, гос-споди?
- А вот это как раз понятно, - неожиданно вступил Гельветов, - где-то там, - он неопределенно показал наверх, - начал очередную компанию за сокращение кадров, за экономию финансирования, за закрытие неперспективных тем, за всякую прочую херь... Начал, как водится, по алфавиту, а там "алмаз" идет аккурат за "азотом". Но, поскольку потом с каждым институтом разбираться придется все-таки поотдельности, их административного ража и энтузиазму хватит, максимум, до "З". В крайнем случае - до "К". Но уж никак не дальше "Л"... А кого бы это мне в "НИИАл" сократить? Что такое? Группа по исправлению внутренних дефектов ювелирных алмазов? Как интересно! И каковы же успехи за восемь лет существования? Так что тут все как раз понятно. И неинтересно. Тут другое интересно...
- Чего это?
- Да вот, - что делать-то со всем с этим?
- Да что ты тут сделаешь, - плачущим, даже, можно сказать, - рыдающим голосом, - прокуковал Карнаух. - Чего от нас-то может зависеть?
- Вот тут-то и видно становится, - наставительно покачал пальцем Гельветов, - что и пон-нятия никакого не имеешь о Безначальном Дао.
По его неизменно печальному лицу вовсе никак нельзя было шутят Валерий Владимировичи или же говорят на полном серьезе, метут совершеннейшую пургу, или намерены выдать нечто концептуальное и нетленное.
- Что?! - Карнаух дико взглянул на него. - А-а, вечно ты с этой своей хреновней! Тут дело серьезное, а он про какие-то даы... Вот расточат и разгонят, будет тебе дао! И дао будет, и бао, и какао! Будут тебе тогда шуточки!
Гельветов, прикрыв глаза, мерно, как механизм, покрутил головой:
- А я вовсе не шучу. Просто у меня есть глубокое, годами выстраданное мнение, что строителю коммунизма непременно надо разбираться в Безначальном Дао. Чуять его. Следовать ему. Это на Загнивающем Западе без этого можно, а у нас - никак. Вслушивайтесь в мировые ритмы, дети мои, - он с торжественным видом поднял палец, - и вас никогда в жизни не реорганизуют, не отодвинут от кормушки, и не пошлют контрольным мастером в Мирный...
- Опять демагогия.
- Ну, если вы хотите попасть под топор, то пусть будет демагогия.
И он отвернулся, всем своим видом изобразив обиженное равнодушие.
- А ты не кокетничай тут, нечего! Целку он, понимаешь, из себя строит, как будто самому не вылетать!
- Мне?! - Гельветов аж задохнулся от возмущения. - Уж я-то не пропаду, будь уверен! О вас, дураках, забочусь.
Словам о том, что уж он-то не пропадет, почему-то сразу поверили. Во всяком случае, - никто не возразил.
- Хорошо, - сказал мрачный Садальский, - что ты предлагаешь?
- Я, видишь ли, весьма доверяю специфическим Лениным талантам. Талант - это отдельно от всей остальной личности, иной раз - довольно серой...
- Ну с-спасибо!
- Не стоит благодарностей. Тем более, - что я вовсе не о тебе. Так вот, вопрос о ставках, реорганизациях и т.д. и т.п. встанет не раньше нового административного года, то есть - конец октября - начало ноября, верно? Верно, потому что, если никто из нас не сбежит за Бугор и не устроит пожара в лаборатории, по-другому на нашей Великой Родине не бывает. Таким образом, - поправьте меня, если я ошибаюсь, - в нашем распоряжении еще почти восемь месяцев. Верно? Тоже верно.
Он снова прервался для очередной затяжки, и "Примина" затрещала и засмердела в его губах.
- И что мы за эти восемь месяцев? Работу другую подыщем? Так это и быстрее можно. Ты-то что имеешь ввиду?
- Очень просто. Предлагаю за имеющийся в нашем распоряжении срок научиться-таки исправлять дефекты алмазов. Оно, разумеется, решение проблемы "в лоб" - не в нашем стиле, но разик-то, один только раз - можно попытаться?
- И все? - Денисюк от восхищения шлепнул себя по бедрам. - Так просто? Да ты у нас, брат, гений! Восемь лет работали - ни черта не сделали, а вот теперь собирается все за восемь месяцев закончить! И еще, - заодно, - выдать на-гора Общую Теорию Поля!
Гельветов высокомерно поднял брови.
- Кто это - работал в эти восемь лет? - Осведомился он ледяным тоном. - Ты, что ли? Или Карнаух? Или, может быть, Саня Ребров работал?
- А сам-то, сам?
- А я ничего не говорю. И сам. А что делать? Нельзя жить в обществе и быть независимым от него. Да ежели вы хотите знать, у нас один только Феклистов и работал: ставки там, заявки на самоновейшую аппаратуру, дополнительное финансирование, командировочки всякие там завлекательные, по Чехиям, по Польшам-Венгриям... Но это, надо сказать, трудно назвать научной работой.
- И ты...
- И я. Я берусь положить на стол Балаяну такой горящий план исследований, что он его проглотит. А вы будете, как и весь Советский Народ, в едином порыве изображать бурную деятельность. На трудовую вахту встанете, раком, будете гореть на производстве и возьмете повышенные соцобязательства... Хотя нет, - он перебил сам себя, - это отставить, потому как умный человек в таком случае не примет всерьез ничего, даже известие о собственной кончине... А там, глядишь, компания окончится, и все устаканится.
- Вале-ерик, - голос Садальского был прямо-таки по-матерински ласковым, - и ты всерьез думаешь забить баки Вазгену? Почтенно, конечно, но вся беда в том, что ты - сомнительный кандидат, как и мы, грешные, а вот он - доктор самый настоящий, без примеси. И если он пропускает явную туфту, так это потому что правила игры такие, но если он увидит, что его всерьезпытаются оставить в дураках, то... Я тебе не завидую.
- Значит, надо сделать так, чтобы либо всерьез воспринял, либо всерьез указал на какие-то тонкие ошибки. Такие, которые тоже не абы кто может сделать. Кто сказал, что это просто? Сегодня же сажусь в библиотеку, обкладываюсь публикациями, и начинаю вспоминать, что такое есть адамант-камень, и какие суть его шесть внутренних пороков.
Так оно все и началось.
Часть первая. Цветочки
I
- Так я не понимаю, - ты это все всерьез?
- Так ведь, Вазген Аршакович, - облизнув персохшие губы, - самому удивительно, но ошибок-то не видно... Где ошибки-то? Уж я глядел-глядел, считал-считал... Получается так, что хелаты плюс лазерная подкачка - как раз то, что нужно. Леня... Леонид Кириллович уже насчет нужной номенклатуры договорился с одним там знакомым в ИНХАН-е... Тело есть что? Хаос! А как и энергию подать, и чтоб хаоса ни капельки? Ясно же, - лазер! Оно, конечно, частоту подобрать непросто, но все-таки дело техники.
- И времени, Валера. А времени у вас, почитай, и совсем нету.
- Будем надеяться, что все-таки хватит, Вазген Аршакович. И что, все-таки, не только нам, но и Нам. Нам с вами.
- Это если хватит, то нам. А если нет, то, извините, только вам. Вам одним без всякой компании... Потому что сказано: только у победы много отцов. Попрошу хорошенько это запомнить. Во всех смыслах. Во всех. Вы поняли меня? И вот еще что: вы что это, - со своими забавными ребятами решили все это провернуть? И вы хотите сказать, что они еще помнят, с какой стороны подходить к лабораторному столу?
- Работать приходится с теми, кто есть под рукой.
- Работать? - Вазген приподнял одну бровь, словно услыхал что-то до крайности удивительное. - Неужели вы это про себя?
И Гельветов, считавший, что давным-давно понял смысл жизни и суть службы, совершенно неожиданно почувствовал себя совершеннейшим дерьмом. Он даже зажмурился на миг. Ай, как стыдно! Нет, то есть он, понятно, не рассчитывал на то, что на протяжении всех этих лет мог, обманув всех и навсегда, зарекомендовать себя трудягой, у которого душа горит о производстве. Но думал все-таки, что не так уж бросается в глаза на общем фоне. А, оказывается, все знают о его деятельности буквально все.
Гос-споди! Но не мог же он все эти годы вообще ничего не делать, на самом-то деле? Ведь делал же что-то? И еще с младшими товарищами опытом делился, жизни учил. Как оказалось, - сам не все знал. Л-ладно! Но в слух сказал только:
- И вот еще что: нам бы осколочек какой подходящий...
Директор равнодушно пожал плечами:
- По стандартной процедуре, под расписку и личную ответственность. Рапорт с указанием направленности работы ко мне на стол. Все! Свободен.
Будучи большим специалистом по суете (а имитация лихорадочной деятельности парадоксальным образом требует совсем не меньших усилий, нежели сама лихорадочная деятельность) он почувствовал, что выходит слишком даже и для его закаленной натуры. Нет, Феклистов делал колоссально много, узнавал обо всем, о чем он его просил, а договориться - так и вообще мог с кем угодно... Вот только о чем?!! Прожив много лет бок о бок и душа в душу, теперь он только молча удивлялся, что у этого вот человека - такой же диплом, как у него самого и почти такие же оценки во вкладыше. Дело даже не в том, что он напрочь позабыл все, чему учился, - он, похоже, и никогда не понимал, к чему может годиться то, чем набивали его голову в институте. Представления не имеет, как все это приложить. Так что в конечном итоге, для того, чтобы разговор вышел хоть сколько-нибудь осмысленным, предметным, говорить приходилось все-таки одному. Столько узнал всяких интересненьких штучек, - страсть:
- Так вам, насколько я понял, на таких связях все надо решать в один квант, так?
- Да по-другому вроде не выходит...
- А дважды два - четыре, так что благодарю вас... Вы гляньте, какой длине волны такая энергия кванта соответствует!
- А-а-а! Ну так что?
- А то, что это влияет малость на рассеивание в среде! По закону небезызвестного Рэлея. Тем более на таких мощностях.
- А-а, ч-черт!
- А суетесь! Такие вещи на автопилоте надо!
- Нагоним. Опыта нет. А чего ж делать?
- Вот уж этого не знаю. Хоть кокристаллизацию проводите, чтоб рабочее тело, значит, прямо в зоне образования этих ваших связей.
- А потом чтоб растворялось после каждого импульса? У вас так делают?
- У нас этого не делают. Мы такими вещами не занимаемся. Это я в порядке бреда. Пошутил, понимаешь? Наверное, это и вовсе невозможно. В каждый данный момент слишком большая поверхность нужна относительно объема.
- Нить. - Выдохнул Гельветов неожиданно для себя. - Нить.
- Что - нить?
- Ничего, это я так. Чем ближе реальное тело по форме к идеальной прямой, тем выгоднее отношение поверхность/объем.
- Ты это к чему?
"Ага. Так я тебе и сказал прямо сразу, - подумал он, - еще самому пригодится. А и вы, мудрецы, не все знаете. Кое-чего не знаете все-таки" - но вслух сказал только:
- Да нет, это я так. Тоже в порядке бреда...
В голове тут же возникла картинка, на которой сразу же появилась нить, от нее, навроде подпорок, пошли продольные ребра, так, что сечение ее стало подобием звезды, от них - свои ребра, чтобы звезда о шести лучей уподобилась снежинке... Потем - еще... А потом? Нам же вроде бы как монолит нужен? И тут же решил, что продолжать такой процесс допустимо только до тех пор, пока ширина получающихся продольных каналов не станет равной занятому месту, - тогда все как раз, как надо, и получится. Только вот чем дальше, тем медленнее будет идти процесс...
Такого рода, и им подобные сведения вместе со своими суждениями на эту тему он тут же записывал на бумажке, - это ежели позволяли, а то очень много было таких мест, где и не позволяли, и оттого записывать приходилось в задний след, только покинув врата гостеприимного учреждения. Ухмыляясь. Как в подобных случаях добывались пропуска и допуски - отдельная сага, а подробности и вообще известны одному только Богу да Леониду Кирилловичу Феклистову...
Таким образом, уже через три недели лихорадочной деятельности бумажек этих скопились целые кипы. Ему указали, что на бумажках всякое необходимое записывают единственно с той целью, чтобы бумажки эти в самое ближайшее время потерять, а нормальные люди пользуются записными книжками. На это он резонно возразил, что то - нормальные, но к совету прислушался. Другое дело, что, как положено всем моральным уродам, он и тут поступил по-своему, да не по-людски: он скрепил неряшливую стопу разнокалиберных бумаг изящным бронзовым зажимом на винтах имевшим вид прэ-элестной дамской ручки. Эту вещицу, сделанную в Англии еще в прошлом веке, он отыскал на чердаке бабкиного дома, она страшно Гельветову понравилась, как и вообще нравились всякие, как он их называл, "щтучечки", и теперь он был счастлив, что смог приспособить ее к делу. Некоторое время все было в порядке, но потом он начал испытывать некоторые затруднения в поиске нужных бумажек, поскольку их становилось все больше и больше, и он периодически делал попытки как-то их упорядочить, складывая по одному ему понятным признакам и прошивая ниточками разных цветов. Естественно, среди подшивок одного цвета очень скоро начали появляться нитки других цветов. Двойные. Тройные. Перевязанные узелками самых причудливых форм и сплетенные в косицы. Ему опять-таки резонно указали на то, что нормальные люди для подобных целей пользуются картотеками на перфокартах, но в этом вопросе он был непреклонен совершенно, утверждая, что подобные бескрылые, канцелярские приемы ограничивают полет его Мысли путем навития на него беспросветной тоски. "И вообще, - говорил он, храня на лице серьезнейшее выражение, - буквы, слова, и прочие вокабуляции есть произвольное человеческое измышление, имеющее весьма смутное отношение к Сути Вещей. Это все одно, как химические элементы по алфавиту расписывать...".
Карнаух, посаженный на серийные эксперименты, вдруг заметил, что трудится, как галерный раб, с утра и до Святого Мига ухода со службы, и не всегда успевает сходить на перерыв, а когда не успевает чего-нибудь, давний приятель, собутыльник, спутник по приятному времяпрепровождению и понимающий службу парень устраивает ему форменную головомойку, а, поймав на халтуре и подтасовках, когда в качестве выполненной была отмечена серия, не проведенная даже наполовину, вдруг, - это на полном серьезе!!! - пообещал накатать на него рапорт по начальству. Вадим уже открыл было рот, чтобы не то пошутить в сложившейся групповой манере, не то шутливо послать куда подальше, не то дать Гневную Отповедь, глянул в глаза Валерию Гельветову и почел за благо промолчать. Подобно многим другим тонким, ранимым, чувствительным натурам, он безошибочно узнавал опасных людей, будь то трамвайные хулиганы, безжалостные бюрократы или же скандальные бабы, включая его собственную жену. А тот - стал опасен, он сразу же понял это, заглянув в эти, вдруг ставшие волчьими, глаза, и как-то поверил, - напишет. Напишет рапорт, добьется увольнения, вообще сожрет без малейшего зазрения совести, просто исходя из своей природы. И он испугался навсегда, как и вообще склонен пугаться обыватель, которому вдруг приходится попасть по ту сторону привычной видимости общества, человека, Мира или Города, - да чего угодно, имеющего привычку прятать под личиной истинное свое лицо. Он похудел, оброс, засиживался за своими клятыми сериями допоздна, лишь бы успеть и угодить, но все равно получал разносы, сопровождаемые деловыми, хладнокровными, будничными какими-то угрозами, потому что при всем старании был бестолков, безрук и совершенно разучился работать, в результате чего постоянно совершал какие-то совершенно идиотские ошибки. Он всегда был в меру виноват, всегда - скрывал какой-нибудь огрех, и это, безусловно, делало его чрезвычайно ценным, буквально незаменимым кадром, поскольку доводило управляемость его до абсолюта. Гельветова он возненавидел мгновенно, в ту же секунду, когда и напугался, но бунтовать не смел, и только шипел да бросал из своего угла полные бессильной злобы взгляды. А тот, в дополнение ко всем своим блестящим качествам, в которых всегда был совершенно уверен, не имея на то ни малейшего основания, вдруг обнаружил в себе еще и особого рода чутье: вдруг, бросив в какой-то момент все дела, самолично засел за опыты, даже выпросив для этой цели личного, подкожного Балояновского лаборанта Витю Мохова. Человека, способного подогнать что угодно к чему угодно, состыковать два нестыкуемых комплекта оборудования в нечто работоспособное и вовсе третье, наладить при нужде любой прибор и сработать за целую мастерскую людей, специально получающих за это деньги. Кроме того, - он обладал особым темным чутьем, которое подсказывало ему, что надо сделать, чтобы опыт, не удававшийся раз за разом, вдруг удался бы. Даже такой, смысла которого Витя не понимал.
Почему? А показалось Валерию Владимировичу, что при правильной ориентации Великое Накопление должно уже было бы, - по космическим циклам и ритмам, составляющим суть действия Безначального Дао, - достигнуть надлежащей величины, за коим достижением следует Перемена. Он имел самое смутное понятие, что такое есть это самое Дао, Лао-Цзы, - разумеется, - не читал, и именно поэтому ссылался на него при каждом удобном случае. На него, да еще, в случаях серьезных, при общении с партейными функционерами и прочими чиновниками, - на марксистско-ленинское учение и диалектику, с которыми тоже обращался с неописуемой непринужденностью. Дао было бы страшно удивлено, узнав, какие свойства ему приписывают, равно как и таким соседством. Были добыты и систематизированы необходимые сведения. Были проведены наиболее безнадежные серии, которые тем не менее все-таки надо было проводить. Были доведены кое-какие методики и установки. Было пора,- и в этом-то как раз и состояла в данном случае суть Безначального Дао.
II
- Ну? - Вопросил Вазген Балаян, чуть заметно сводя густые брови. - У вас ко мне что-то серьезное, или я ошибаюсь?
Был он невысок, прочен и обладал той особой медлительностью точных движений, которая равно присуща хищным гадам, хищным кошкам, уголовным паханам и всем мастерам своего дела, - пока нет настоящегослучая двигаться быстро.
- Не знаю, что и сказать, Вазген Аршакович. Решил вот с вами посоветоваться. Только осторожнее, оно как-то вроде бы режется, пальцы потом, как в трещинах...
- И что это? - Он, согнувшись, присмотрелся к поднесенному ему сосуду, в котором виднелось что-то, напоминавшее более всего тополевую пушинку с особо крупным семечком, разогнулся и с подозрением глянул на Гельветова. - Решетка?
- Похоже. - Гельветов кивнул. - Похоже, по крайней мере, очень...
- А если проверю? Вот так вот возьму - и проверю?
Гельветов хмыкнул, чуть заметно надул губы, вроде бы как слегка обидевшись, и промолчал. Проверено-перепроверено, сомнений никаких не было, а весь этот цирк как раз для того и затеян был, чтоб членкор и директор, усомнившись, имели бы основание отодрать задницу от кресла и тряхнули стариной. Это доставит ему положительные эмоции и даст оч-чень полезное для Нашего Общего Дела чувство определенной сопричастности, причем не абы какой, административной, а именно причастности, как специалиста. Это - очень интимное чувство. Сродни сексуальному. Не отрывая от подчиненного недоверчивого взгляда, он нажал кнопку переговорника и с нажимом выговорил:
- Аллочка? Позвоните, чтоб готовили структурник. Средний. И микроскопы мои - туда же, вместе с флюоресцентным, да?
- Хорошо, Вазген Аршакович.
- Вот спасибо.
Ознакомившись со смутными картинками, полученными на "средней" установке для рентгеноструктурного анализа, он без объяснений приказал готовить электронный микроскоп, а сам пока что прильнул к окуляру обычного, несколько нервно крутя винты настройки. Пауза затянулась, а потом, когда он оторвался от созерцания, лицо его было багровым.
- Что это такое? - Зловещим шепотом, делая ударения в совершенно немыслимых местах, осведомился он, раздувая ноздри, и у Гельветова упало сердце. - Что за образец такой, да? Где вы взяли это г-говно?
Когда директор волновался, акцент становился явственно слышным, и последнее словечко, исполненное с гортанными звуками и придыханиями, вышло у него потрясающе. Но он еще не закончил:
- Па-ачему взял такой говно камень, а? Лучше не нашел?
Разумеется, в данном случае было бы крайне опрометчиво оправдываться, напоминая, что дрянной, с микротрещинами, эродированный осколок они вовсе не выбирали, а получили, - то, что дали, за подписью, кстати говоря, директора. Тем более, что тот уже успокаивался да и вообще не ругался, а так... Разволновался просто.
- Потому что неровная поверхность, потому что трещины, потому что сколы - у тебя все и полезло отдельными нитями, как пух, да...
На-адо же! А они-то, глупые, и не догадывались! Но тот, меж тем, продолжал:
- Ты лучше другой возьми, маленький, но хороший, образцовый, - с ним попробуй. А еще знаешь, что? - Он сделал паузу, мечтательно подняв взгляд и поглаживая тяжелый подбородок. - Зачем тебе обязательно алмаз в матрицы, а? Возьми потом полимер-малимер какой-нибудь стереорегулярного строения да и пробуй себе...
- О! - Гельветов сделал удивленное лицо, а потом изобразил глубокую задумчивость, обуявшую его скоропостижно, - а з-заманчиво...
Об этом он вполне уже конкретно думал недели полторы, но показывать этого, понятно, не стоило. Пусть считает себя генератором идей. Тем более, что он и впрямь быстро, сходу врубился в суть. Хотя оно, конечно, и на поверхности...
- Так что ты давай, отчет готовь.
Гельветов - молчал, глядя на высокое начальство тем особым взглядом, по которому узнают друг друга соучастники.
- А, может быть, - начал он приглушенно, - нам не спешить так уж сильно с победными реляциями? Подготовить что-нибудь конкретное такое... Чтобы не только каждому дураку, но и любому министерскому чиновнику внятно было, и уж тогда...
- Ты меня за дурака держишь? Учишь, да? Думаешь - не знаю, что им понятно надо сделать: чтоб камешки ихним б...м в уши, ножик там... Письменный прибор большому начальнику, - и все из чистого алмаза. Ты мнеотчет подашь, чтоб комар носу не па-адтачил, чтоб все как положено...
Все потихоньку, но и не мешкая, упорядочивалось, но и менялось при этом. Кое-что - так просто до неузнаваемости. То, во что превратились немудрященькие хелаты времен первых экспериментов, потрясало даже самих создателей, вполне профессиональных забавников из НИИ Комплексных Соединений. А что ему говорили поначалу! Какие бредовые затеи приписывали. Объясняли, что он требует, - ежели, конечно, перевести на русский язык, - всего-навсего: "Осуществить искусственный фотосинтез. Только и всего" - и ехидно спрашивали, не метит ли он в Нобелевские лауреаты. Ему много раз объясняли, по какой причине невозможна та или иная реакция, и каким законам природы полностью противоречат его нелепые требования, но наивные его вопросы именно в силу своей наивности наводили профессионалов на новые мысли, люди поневоле - задумывались, а задумываясь - кое-что делали по его тематике. Итогом стали так называемые "Комплексоны Второго Порядка", в которых одна из молекул, поглотив квант, переходила в менее вероятное конформное состояние, и таким образом взводило "рабочий" хелат, так называемый "эффектор". Третья часть комплекса, самая большая, представляла собой краситель, бывший рабочим телом лазера молекулярных размеров. Это был уже вовсе другой НИИ, и там даже проблема лазера на органических красителях по-прежнему оставалась проблемой. А тут еще выяснилось, что органика, будучи идеальна по многим расчетным параметрам попросту не выдерживает требуемых энергий. Всего-навсего. И человек, с усмешечкой, - опять-таки в порядке бреда, - предложивший заменить в радикалах углерод - кремнием, неожиданно для самого себя взял - да и сделал это. Что послужило темой для очередной докторской диссертации. Вообще стремительный натиск Гельветова, этой весной вихрем пронесшегося через институты, конторы и кабинеты, оставил за собой целый шлейф диссертаций по чрезвычайно реальным темам, как сверхэнергичная частица оставляет за собой целый шлейф ионов, радикалов, - и новых частиц, порой - весьма короткоживущих, порой - тоже крайне энергичных. Но к тому времени, как темы, по надлежащей процедуре оформленные, стали диссертациями, они оказались уже полностью пристроенными к делу. Результаты были потрясающие, фантастические, но... Только для тех, кто понимает. Получилось так, что десять человек прямо, а еще полсотни - косвенно, изо всех сил, до пота, трудясь, делали, по сути, безделушку. Сувенирчик. Что-то такое, что было бы понятно Ответственному Лицу. Они же ко всем словам привыкли, к любым, и когда им говорят о сугубой важности и головокружительных перспективах, они отвечают раз и навсегда утвержденными формулами, якобы свидетельствующими о понимании, а сами - остаются в покое. После множества попыток с негодными результатами, за два месяца до предполагаемого Дня "Х", общими усилиями был сделан средних размеров бокал. Весьма посредственного дизайна, довольно безвкусный даже, самый обыкновенный, - за тем исключением, что он состоял из чистого, обладающего вовсе недостижимой в природе монолитностью, лишенного дефектов алмаза. Другим сувенирчиком была катушка с навитой на нее микронной нитью, с шариком на конце, - для того, чтобы можно было зафиксировать конец дьявольской, почти невидимой нитки при помощи специальной струбцины. Вообще затея с этого рода сувениром может служить иллюстрацией к крылатой фразе насчет кунсткамеры и незамеченного там слона. Идея, показавшаяся такой удачной, согрешила ма-аленьким упущением: нитка была гораздо, гораздо опаснее раскрытой опасной бритвы. Склянки с нитроглицерином. Насквозь проржавевшей адской машины. Без сугубых предосторожностей можно было запросто остаться без пальцев, без руки, без ноги, без головы. Не заметив этого до того момента, когда нога без всякого напряженья, почти безболезненно отвалится. Когда эта немудрящая истина дошла до зачморенных, одуревших от работы тружеников, было уже поздно. Безначальное Дао прямо-таки вопияло о том, что в Высокий Кабинет - уже пора. И приходилось хватать, что есть, и как попало тащить, куда скажут.
- И к чему это, - с усмешкой проговорило Ответственное Лицо, крутя в руках бриллиантовый бокал, - пыль в глаза пускать? По-другому, дескать, эта канцелярская крыса не поймет... Эхе -хе...
В левом углу рта Ответственного Лица, для покойной мамы - Паши, для секретарей и подчиненных - Чангурова Павла Аркадьевича, постоянно дымилась заграничная сигаретка, которыми он посетителей не угощал. Когда истлевала одна, он немедленно прикуривал другую, его левый глаз был постоянно прищурен от дыма, и оттого казалось, что хозяин кабинета смотрит, постоянно прицеливаясь, чуть боком. Привычка, сама по себе вреднейшая, была полезна хотя бы тем, что позволяла на разный манер подавляющее воздействовать на собеседника. Вот теперь он, по-прежнему прицеливаясь, смотрел на них с видом небрезгливого натуралиста, рассматривающего насекомое, одновременно - редкое и невзрачное.
- И вот скажите мне, - на что вы рассчитывали, когда тащили ко мне эту скромную вещицу? Что я ее домой отнесу? Что в кабинете на видном месте поставлю? Или грядущего музея для? Мне эту штуку, - приходовать сейчас, попросту, как последнему кладовщику, - и сдавать под опись. Вот и все удовольствие от вашего подношения... Не? Не думали на эту тему? Я все больше убеждаюсь, что это вот свойство, - не думать, - и вообще очень характерно. Почему-то - особенно для интеллигенции.
И он замолчал, продолжая дымить, щуриться и прицеливаться, но они, не поддавшись на провокацию, - продолжали молчать, и потому он продолжил.
- Вы мне совершенно с тем же успехом могли притащить всякий там брак, которого у вас, по моим сведениям, собралась чертова уйма. Не? Не верилось, что самый обыкновенный алмаз с кулак размером произведет должное впечатление? - Они оба, как-то вдруг прониклисьэтой точкой зрения, а он тем временем продолжал методично их добивать. - У них там в самом обычном сейфе валяются обломочки, за которые в прежние времена зарезали бы просто без разговоров, но они привыкли и не воспринимают... Да ладно! Это чуть ли не наименьшая из проблем... Вы мне лучше вот что скажите, - что с вашим вторым экспонатом делать прикажете?
Они - молчали. А директор ГЛАВК-а, нефтяник в девичестве, понаблюдав за ними еще несколько секунд, вдруг буквально нырнул в недра стола и вынырнул оттуда с тяжелой торцевой заглушкой на трубу небольшого диаметра.
- Мне много рассказывали о тех фокусах, которые так часто проделывали у вас, - он с видимым сожалением ткнул сигаретой в пепельницу, но щуриться не перестал, осторожно взяв катушку и струбцину. Натянул невидимую нить, глянул на два предмета, соединенных вроде бы как ничем, качнул головой и тихонько ругнулся, - это, наверное, вот так выглядело?
С этим словами он провел натянутую пустоту через массивный, грубый материал заглушки, осторожно, продолжая держать нить натянутой, положил свой инструмент подальше, и осторожно разъял беззвучно рассевшуюся железяку на две части.
- Вы, товарищи, может быть, этого и не знаете, но у нас, в СССР, кое-какие мелочи основаны на том, что иные из предметов считаются прочными. Знаете, что такое - прочный? Не? Это обозначает, что этот предмет не так-то легко ломается. И не так-то легко его сломать. И это - все. Предполагается, что прочностью обладают стены, танковая броня, запоры, стальные двери, решетки на окнах, стратегические мосты через Волгу или Днепр, а также наручники. Принято также, - голос его звучал монотонно и скучно, - рассчитывать на то, что опоры ЛЭП не упадут вдруг, все, на протяжении десяти километров. Страна - она на многом стоит, но, в том числе, и на этом. А тут приходят такие вот, не побоюсь этого слова, - энтузиасты своего дела, исследователи-новаторы, и - отменяют прочность того, что должно быть прочно. На прочность чего народ и партия рассчитывают. И имеют право рассчитывать. А наши доблестные исследователи резвятся, показывая все встречным и поперечным, что легким движением руки создают давление в сотни тысяч атмосфер, приблизительно, как в эпицентре атомного взрыва... Самую чуточку, разве что, повыше. Нет у вас никаких наручников, товарищи заключенные! И решеток никаких нет! Свобода, как говорится, равенство и, значит, братство... - Он обвел их любопытным взором. - Молчите? Это вы правильно молчите, я бы на вашем месте еще и не так молчал... Ну? Ваши предложения? Я жду. Как? Никаких предложений? Ну же! Что же вы, соль земли? Ладно, это все лирика... Все дальнейшие работы по теме до особого распоряжения - закрыть! Документацию - всю, включая черновики, заметки, записки на салфетках и манжетах - в первый отдел, под пломбу. Вы, товарищ Балаян, предоставите списки всех причастных, вхожих, а также причастных к причастным и вхожим. Всех.
- Боюсь, - Балаян осторожно вздохнул, - это совершенно невозможно. Слишком много причастных. Я думаю, - сотни человек. И достаточно одного позабытого.
- Ваше мнение для меня, конечно, чрезвычайно ценно, но наша обязанность состоит в том, чтобы сделать все возможное. По настоящему все. Вы меня поняли?
- Ну как?
- Месяц прошел и... Все глухо, короче.
- Похоже - хана? Одним местом тема гавкнула?
- Даже проще. Мандой накрылась. Хотя...
- Чего такое?
- Ничего особенного. Старые знакомые не только у них есть. А я - предупредил, а значит - не виноват. И ты вот что... Тебе не показалось...
- Показалось!
- А не кажется ли тебе в таком случае, что ему несколько не по чину в одиночку такие вопросы решать? Подумаешь, главковское начальство!
- На нас - хватит и такого!
Балаян нехорошо прищурился:
- На него тоже может кое-кого хватить... Переиграл он, понимаешь? Слишком уж никакого движения. Мертво все.
- Гм, - осторожно кашлянул Гельветов, - а кого именно из знакомых вы имели ввиду?
- А Суркова. У него как раз головная машина нового, - только тс-с! - 671-го проекта в ходу. Только ход тот хреновый-хреновый. А что?
- Да человечек есть у меня такой, специальный. Как будто именно для таких дел и создан...
- Мы же, кажется, договорились, - Чангуров на этот раз дымил нервно, напрочь потеряв давешнюю самоуверенность Вершителя и Лица Причастного, - так откуда тогда эти депеши?
- Ка-акие дэпеши? - Тяжелым голосом осведомился Балаян, которому содержание послания, присланного его старым другом было известно лучше собственной биографии. - Не-э знаю никаких де-эпеш. Не помню никаких договоров.
- Держать в строгой тайне...
- А-а-а, это... - Вазген Аршакович легкомысленно махнул рукой, - кажется, припоминаю, что вы просили что-то такое...
- Это дома - просьбы! А здесь, в этом кабинете, это называется рас-по-ря-же-ни-я! Они обязательны для исполнения.
- А я как-то припоминаю, что я предупреждал: на данном этапе полностью исключить распространение слухов - нельзя. - Приподняв тяжелые веки, он твердо взглянул в глаза начальству. - Зато не припоминаю никаких письменных распоряжений. Зафиксированных и завизированных. Поэтому и устные распоряжения я того... Нэ-еясно помню.
- Но кто-то же нашелся у вас! Нашлась г-г-г... гнилушка, проинформировала!
- А этого я даже тем более не понимаю. Существуют люди, обязанность которых как раз и состоит в том, чтобы информировать партию и правительство обо всем существенном, так что я не-э понимаю вашего недовольства. Па-азвольте? - Спросив, он, вовсе не дожидаясь разрешения, взял письмо Суркова и не столько прочитал, сколько сделал вид, что небрежно проглядел. - А-а, - равнодушно проговорил он, - человек занимается важным заданием Родины, связанным с обороной, человеку нужно быстро и качественно резать титан для обшивки, - не понимаю, не хочу понимать вашего недовольства этим вполне е-эстественным фактом...
- А-а, подите вы с вашей д-демогогией! Научились, понимаешь, говорить!
- А что ви имеете ввиду па-ад дэмагогией?
III
- Валерик, сына, разогрей обед, устала я...
Эти намеки и дальние подходцы он знал наизусть. Разговоры про усталость неизбежно, как наступление ночи перейдут на плохое самочувствие, плохое общее состояние здоровья, на наступающую старость и дряхлость, на то, что ей уже тяжело вести хозяйство, а все это, в свою очередь, плавно перетечет в прозрачные намеки на то, что, мол-де, не худо бы и жениться. Поэтому средняя часть монолога выпадала из его восприятия как-то сама собой, так что он умудрялся услышать только самый конец:
- ... вот чем тебе, к примеру, Томочка плоха? И Света еще, тоже вот хорошая девушка...
Томочка была неплоха. Время от времени, когда нуждишка. Не более того. Главным ее достоинством была готовность к услугам в любой почти что момент, да еще, пожалуй, хорошая фигурка. Но ему с ней не было скучно только во время того, да еще, разве что, последние минут двадцать до того. Было дело, почитывал он серию "ЖЗЛ", даже собрал несколько книжек, и неизменно его злило, когда косноязычные биграфы сетовали на то, что жена великого человека, вовсе не была-де его достойна, и чего он только в ней всю жизнь находил. А - Нечто. Не имеющее названия, но из-за которого человеку с первой минуты знакомства и до гробовой доски присутствие этой женщины не только не в тягость, но и наоборот. И это, безусловно, не любовь. Во всяком случае - не только любовь.
Впрочем, на Томочку мама была готова только в крайнем случае, как на вариант отчаяния, если уж вовсе ничего не получилось ни с чем другим. Ее до глубины души шокировало, что та время от времени оставалась ночевать (его - тоже, потому что со всех точек зрения было бы лучше, ежели б неоставалась), так что фавориткой ее, безусловно, была Света, скромная, культурная и образованная. Со скромностью тут и впрямь все было в порядке. Но остальное... Не в том дело, что страшная, тут было нечто другое, на каком-то биохимическом уровне, сродни аллергии. Он временами начинал презирать себя за вреднейшую, позорную слабость характера и гнусную интеллигентскую мягкотелость, уклончиво именуемую деликатностью, потому что пошли он ее в один прекрасный час, попросту, туда-сюда - обратно, можно и без особого хамства даже, - ежели уж вовсе деликатность заела, - но вполне понятно, то всем было бы только лучше. А так, чтобы мама не разыграла Малого Сердечного Приступа минут на пятнадцать, он вежливо сидел с ней, и чувствовал, что у него от самого Светиного присутствия зудит кожа и возникает иллюзия, что пахнет чем-то вроде простокваши. Временами он с необыкновенной живостью представлял себе, какСвета обставит процедуру, если вдруг решится отдать ему Самое Дорогое, и тогда его начинало в прямом смысле этого слова тошнить. Ну, не то, чтобы наизнанку выворачивать, а так - немно-ожко поташнивать, и хотелось выйти на чистый воздух, но чтобы это был не тот воздух, которым дышала она. Вежливо. Но твердо. Твердо. Но вежливо:
- Мама, мне к завтрему отчет страниц в тридцать. Или в сорок. Так что я - холодного борща и работать. А телефон - вовсе выключи. Меня ни для кого нет дома. Ни для кого. Особенно для лучших друзей и любимых женщин.
Это очень мало кто любит писать отчеты. Это надо иметь особый склад характера, и, как показывает практика, довольно-таки поганый. Гельветов к тайному ордену любителей отчетов не относился никоим боком. Он любил, чтобы кругом была бы бурная деятельность, не очень даже важно - какая, чтобы все этак крутилось бы, вертелось, куда-то двигалось, чтоб была напряженная ситуация, - а вот отчетов писать не любил. Его изобретательный организм находил, порой, совершенно потрясающие финты, чтобы только не сесть за писанину. И дело обстояло особенно печально, когда какой-нибудь отчет нужно было - утром, срочно, сверхсрочно, кровь из носу, как говорится, - вчера. В таких случаях собственный его Трезвый Рассудок собственному же его шаловливому воображению представлялся в виде кого-то вроде унылого, безотвязного, неумолимого судебного исполнителя. Спасение было одно: убедить себя, что это - не просто какая-то там отписка, а нечто, имеющее нетленную ценность. Обычно это было совершенно невозможно, но этот случай был особым. Последний месяц казалось ему, что, собрав глаза в кучу и двигаясь к одной цели, и все подчинив этому движению, он оставил без надлежащего внимания много всякого интересненького. Страшно спеша и превосходно освоив научную методу Вити Мохова (очевидно, они были где-то родственные души), он по наитию из множества вариантов выбирал тот, который, - как ему казалось, - будет действовать, и ошибался чем дальше, тем реже, и не брал на себя труда выяснить почему оно действует и нет ли чего получше и попроще. А теперь, ловя в памяти невесомые клочки каких-то мыслей, каких-то концепций-на-скорую-руку, наглых, почти ни на чем не основанных спекуляций, - которые все-таки подтвердились! - он вдруг начал сомневаться. Вдруг начало казаться, что там брезжило что-то куда как более общее, могучее, важное, чем даже тот ужас, в который вдруг вылилось ихнее "исправление дефектов".
И, если уж все равно оно так, и все равно отчет делать, то не проделать ли, этак кстати, некоторую систематизацию того, что они в своем упертом стремлении зацепили только мимоходом?
И самому легче, и Балаяну можно будет дать, а самому с интересом наблюдать за тем, как тот все это будет глотать-давиться-переваривать.
И з-зажим этот, антикварный, в виде женской ручки на винах, - ну не идиоты ли? - надоел, всю кипу (Ха! Интересно же совпали его нитки-узелки с тем, что называлось "кипу" у индейцев.) пора бы и впрямь привести в организованный порядок, растворить в щелочи, да глянуть бы, что выпадет в виде сухого осадка.
Он вдруг потер руки, а потом опомнился и прислушался к собственным своим ощущениям: сердце колотится, лицо горит и присутствует особого рода внутренняя дрожь
Как у пьяницы, который долгонько не выпивал, в предвкушении хорошей выпивки под нормальную закусь в теплой компании.
Как у записного преферансиста в разгар торговли у смертной грани Семерной Бескозырки.
Как у охотничка, замершего на нумере, на который вот же вот вывалится кабан, поднятый с лежки в тростниках хрипящими от злости собачками.
Стола... Очень быстро перестало хватать, и он улегся на ковре, расплетая косички, развязывая узелки, и раскладывая по принадлежности бумажные клочки, освобожденные из хватки Бронзовой Руки. Это... сюда, а вот это, понятно, - сюда... А вот это, - оно вроде б как отсюда, но, однако же, имеет отношение и во-от сюда... Это что ж, - менять взаиморасположение уже разложенного и отнесенного?!!Надо же, а ведь ему, по неизбывному легкомыслию, мнилось, что это - вовсе пустяковая задача, чисто техническая, требующая только усердия и времени. Стоп! Но ведь он же, как-то, - знаетчто откуда проистекает и куда относится. Ха, - технически, - просто сказать - технически, это же всем на свете известно, что нет ничего проще, чем техника... И, уж если уж, что-то там, - "дело техники", - так уж это и последнему дураку понятно, что ничего проще не выдумаешь, и дальше идти некуда... А вот мы - дураки, условно, как те заклепки, которые условно приняли деревянными и расчеты привели в полном соответствии, ну - нравится нам быть дураками, приятно это, а вы не морщитесь, не морщитесь, вы попробуйте сами, а потом уж морщиться будете... Итак: как бы мы инструктировали машину, чтоб она расположила нам некий класс непоследовательных, но внутренне связанных документов в единственно правильном порядке? Исходя из того, что слов она многих не понимает, тоже вот такая же вот дура, как и он сам? Так, чтоб лучше слова эти заменить на что-нибудь безусловнопонятное, вроде бы как на число какое... Хорошо сказал,- числом в наше время можно хоть что угодно назвать, так вот какиеподойдут в данном конкретном случае? И что взять за точку начала координат? Оно, конечно, в наше время существуют такие ЭВМ, про те, которые на загнивающем Западе, - так и вообще сказки какие-то рассказывают, хотя Наши, - разумеется, все равно самые лучшие в мире, причем по всем параметрам, кроме, разве что, надежности, размеров, удобства и быстродействия... А в серьезных конторах, говорят, весь каталожный поиск сведен к таким вот процедурам... Но только в данном случае это тоже было бы не вполне то, что хотелось, потому что в каталоге - всего-навсего слова, сказанные и написанные неизвестно кем, как, и по каким темным соображениям, и потому вовсе не очевидно, что они соответствуют истине... А это, похоже, случай так называемой "фуга идеарум", совсем без которой, понятно, не обойдешься, но одна, сама по себе и на полной раскрутке она тоже... Так что надо сесть, и, осторожно взяв голову двумя руками, постараться, по мере возможности, удержать ее на плечах...
Так он и поступил, и, минут через пять, вернув себе способность думать со скоростью, хотя бы мало-мальски уловимой, решил, для начала, дать наличным клочкам, обрывкам, бумажонкам и жалким подобиям заметок Правильные Имена. Было около семи часов вечера в конце сентября, а потому - порядком уже темно, когда он перестал ощущать течение времени и выпал из потока бытия: он перекладывал клочки, отмечал их взаиморасположение на схемах, схемы - переправлял, перемазывал, исчеркивал до полной неразличимости и брался черкать следующую. Поскольку в какой-то момент демону, овладевшему им, показалось, что в несколько цветов схемы будут того, - понагляднее и попонятнее, - он откуда-то, не глядя достал шариковую ручку о шести цветах, которую искал-искал, все перерыл, не нашел и считал безнадежно потерянной. Потом он утверждал, что под страхом расстрела не вспомнил бы, как и откуда извлек это дурнопишущее по зачерствелости стержней изделие, и предлагал умеренное денежное вознаграждение тому, кто просветит его на сей счет. Часам к двенадцати он вдруг обнаружил, что деятельность, которой он занимается, по сути совершаемых действий почти не отличается от того, чем он занимался, когда вместе с доктором химических наук Равилем Рустамбековым сортировали "простые" и модифицированные хелаты по признаку действия, которое они способны, прямо или косвенно, оказывать друг на друга. Введение еще одного меняло смысл фразы, и приходилось проводить операцию, аналогичную "временному отрицанию", о котором он прочитал только что из непонятно откуда взявшегося справочника... Не то, что похоже было, а почти что и вовсе не отличить! Рука не поспевала за мыслью и это злило, а глаза, - о, глаза! - это и вообще было совершенно особым с их стороны хамством: они закрывались. Правда что хоть спички вставляй. Мельком глянув на часы он увидал, что времени всего-навсего полтретьего ночи, и это - да. В это время у него глаза и всегда-то начинали закрываться, но никогда еще они не делали этого так некстати... Стараясь по мере возможности только отчасти прийти в сознание, он пошел промывать глаза и самнамбулически заваривать жуткой крепости кофе из "подкожных" запасов.
Разумеется, - это все не он. Не бывает так, чтоб рожу перекашивала судорожная зевота, при которой во рту скапливалась совершенно жидкая, водянистая слюна, под веками - сухой песок на клею, сердце - давит от сигарет и бессонной ночи, а рукопись пишется как будто сама собой, не им, а - через него, через его посредство. Потом, в половине седьмого, когда в обычные дни он только что начинал подниматься с матюками сквозь зубы и чувством бессильной злобы, все вдруг кончилось, голова вообще перестала хоть что-нибудь соображать, а он поймал себя на том, что сидит, тупо уставившись перед собой, с приоткрытым ртом, а в руке у него - застывшая в неподвижности ручка. Но дело, - он был уверен в этом, как в собственном существовании, - было сделано. Как раз настолько, насколько это нужно для того, чтоб в этом в любой момент мог разобраться не только что он, но и любой нормальный человек вообще. Если он вообще-то грамотный. Если математику в пределах технического вуза того... не вовсе забыл. Если он в курсе, о чем вообще идет речь.
А вот назвать-то как? Нет, то есть название отчета-то как раз ясно, оно дано раз - и навсегда, запрограммировано и детерминировано, и сделать с ним ничего нельзя, хотя рука так и тянется зачеркнуть этот поганый, бессмысленный, отвращающий ум и глаза, суконный набор слов. Потому что содержание отчета, даже переписанное скучными канцеляризмами, выпирает из того, что можно назвать "отчетом", как тело гиппопотама из распашонки на младенчика. И если Балоян не поймет, с чем имеет дело, значит - не такой уж он умник. Не ра-азэтакой уж доктор. И вообще у нас в членкоры кого попало принимают...
Вся беда была в том, что мысли в этот укромный час, начавшись с чего-то вполне конструктивного, не вели ровным счетом ни к каким внешним действиям, а потом, плавно-плавно перетекая с одного - на другое-третье-пятое-десятое, совершенно одинаково вели к тому, что глаза сами собой закрывались, а в глазах возникал приятный, успокоительный такой гул. В пору было бы упасть со стула, ежели уж вовсе никак не получается с него встать. Воспользовавшись очередным зевком в качестве повода, он искусственно затянул его, капнул слюной на ковер и все-таки встал. Штормило. Так что очередной порции чернейшего кофе было никак не избежать. Уши... - он пощупал, - холодные. Он не в курсе насчет глупости, но что от Ночной Усталости у него впрямь холодеют уши и именно уши - это факт. Очевидно - что-то лошадиное в его натуре все-таки есть...
... А истинную тему сорокадвухстраничного отчета можно было бы обозначить, как Основы Материальной Логики. Или, скажем, - Основы Стихийной Логики. А еще можно совсем уж Карасиво-но-Заковылисто: Физические Основы Безусловной Логики. Так. И что же это у нас получается? Выходит, что он только думал, только воображал, что ученого изображал, а на самом деле был ученым на самом деле? Чудны дела Твои, Господи! Вот. Как до сердца, до печенок, до дела, так сразу: "Го-осподи!". А то все "Безначальное Дао", да: "Безначальное Дао"...
Спонтанная, ненатужная, как понос, сонливость под грубым и решительным воздействием кофе, холодного умывания (о холодном душе дрожащему организму было страшно даже и подумать) и растирания столь же холодных ушей мало-помалу уступила место какой-то внутренней замороженности, когда со стороны человек выглядит почти что нормальным, но при этом способен совершенно свободно надеть на голову вместо шапки - небольшую собачку, вроде пог-ганой маминой Ромашки, или - солидно сесть рядом со стулом, или - засыпать кофе в кастрюлю с супом. Не говоря уж о том, чтобы сесть в другой номер автобуса, едущего не в ту сторону. При том, что тебе, вообще говоря, - на трамвай.
Но теперь - все. Слуга покорный, теперь-то он все на-аскрозь понял, и больше не намерен пускать дела на самотек. Потому что истинно сказано: хочешь, чтобы дело было сделано, как тебе надо, - делай сам. Потому что среди тех, кто решает, - полным-полно таких вот Чангуровых, как бы ни каждый второй, которые, умненько обосновав, прикроют, закроют, задробят и угробят что угодно, если это хоть в какой-то мере от них зависит. Зачем ему? Его добыча бегает вовсе в другом лесу. И, честно говоря, - в данном случае был он не так уж неправ, по крайней мере некоторая сермяжная правда в словах его присутствовала. Но был и недостаток. Большой. Можно сказать - огромный. Та правда, да и не правда вовсе, а так - правдочка, правдюшечка, можно сказать, вовсе не учитывала интересов его, Гельветова, и покровителя его, - это, будем надеяться, только пока, - Балаяна Вазгена Аршаковича, царя Парфянского и прочая, и прочая, и прочая. А ему, Гельветову Валерию Владимировичу, русскому, неженатому, тридцати двух лет от роду, вовсе не хочется, чтобы его ма-аленькие эгоистичные интересишки отдали в жертву некоему Общему Благу. Хоть бы сказали, что оно такое? И не потому ли общее, что - на хрен никому не нужно, что это такое - никто не знает, зато каждая чиновная тварь на своем месте в какие хочет позы - в такие это самое благо и ставит. И нас, грешных, вместе с Общим Благом, но непременно и исключительно только - во имя этого самого Общего Блага.
... А еще, а еще - вот уж что меньше всего его пугает, так это Ужасная Судьба Роберта Оппенгеймера! Лично для него, Простого Советского Человека, Хиросима - уж точно была бы не больше, чем хорошей физикой! Уж это уж точно! И, что характерно, - никаких потом кровавых мальчиков в глазах! Нас, значить, исполнением интернационального долгу в смысле отпору Фашистской Гадине - не напугаешь и не согнешь! Вот, помнится, читал он про этого Оппенгеймера - и злился. Читал - и злился. Как говорится, - мне бы ваши заботы, господин учитель. Как будто от него, идиота, в данном случае хоть что-то зависело. А способ, хвала Аллаху (О! И этого приплел!) есть. Спасибо Старшим Товарищам - надоумили. Тут уж Лене Феклистову понадобится приложить все свои титанические силы и незаурядные способности. А за это - предложить ему долю. Не так, - удел. Старое слово в данном случае приобретает совершенно неожиданное и неожиданно верное звучание, не так ли? Причем, как исключение, - не соврать даже и в мыслях, потому что Ленька - в своем роде талант. И, к тому же, все-таки малость врубается. Он будет по-настоящему полезен, если эта их дикая авантюра выгорит.
И есть еще одно, в отличие от предыдущего, вовсе для него неожиданное, - ему интересно. Ему, в первый раз в его пустой и циничной жизни, - интересно. Но, в отличие от идиотских типажиков, целиком из фильмов "про науку", интересно очень по-разному. Какие неожиданные применения найдет изысканное им Слово, а какие - из того, что он ожидает уже сейчас. Как это исподволь, потихоньку вольется в жизнь, искажая и перекраивая ее по-своему. Какую причудливую игру струй даст. Это у него - всегда. Сотворить что-нибудь не для того, чтобы нагадить, и не для того, чтобы выяснить Истину (это - тоже присутствовало, но по-другому и как-то отдельно), а чтобы поглядеть именно на это, - на сложную, волнующую игру последствий. Поджечь - и глядеть, что за чем в очередь загорится, что за чем начнет разваливаться. Долго и упорно строить домик из песка, чтобы потом раздолбить его, издали, камнями, среднего размера, чтобы насладиться чередой Разрушения. Напоить валерьянкой добрейшую кошку, когда в доме - полно гостей. Это не зло. Это просто желание нарушить сложившийся порядок вещей, бросить камень в застойный пруд, все равно - к добру или к худу, и поглядеть, как это все будет устаканиваться, с насуплениями-отступлениями, через множество стадий, чтобы потом все равно уложиться по-другому. И теперь, когда ему подвернулся та-акой случай кинуть та-акой камень... Причем - честно-благородно, ко Всеобщему Благу... может быть... Совсем исключить, во всяком случае, - нельзя. А! - Честно Исполняя Свой Долг. Это - точнее отражает, эта формулировка - вообще страшно удобна и подходит буквально ко всему по той простой причине, что растяжима, как гондон. Никого не бомбил, а Исполнял Свой Долг. Никого в душегубки не вставлял, а - Долг Исполнял. Никому не подключал к яйцам тока, никому не выдергивал ногтей и сосков, не вставлял паяльник в задницу, а... Что? Правильно, Исполнял Свой Высокий Долг. М-мертвая позиция, - вот уже вешают его, а он, сукин кот, - держится, не то, что самовольники какие... Что взять с дилетантов...
Замороженные руки тем временем чисто выбрили замороженные щеки, идеальным узлом затянули на замороженной шее галстук, бывший сейчас - как тень вещи, как призрак шелка и совершенно отдельно от него, накидывали плащ, завязывали шнурки и натягивали шляпу, не перепутав ее с Ромашкой, а ноги, которые, к счастью, по какой-то причине оказались более-менее, - выволокли его на лестничную площадку.
Так начался новый цикл. Разумеется, - речь идет о цепи операций, необходимых, чтобы добраться до работы и Предстать. Благо, что вид - правильный: глаза красные, мешки под глазами и валкая, как у чумного, походка. Наше родное советское начальство любит, чтобы подчиненный имел замученный вид и был бы весь в мыле. Неважно, - много ли от этого толку, главное - чтоб непременно в мыле. Это - норма для нашего начальства. Потому что бывает еще и патология... Извращение. Когда какому-нибудь хряку требуется, чтобы человек не просто сделал дело, а сделал бы его, будучи и чувствуя себя изнасилованным. А чувствуя себя изнасилованным, о чем начальнику было бы точно известно, - еще и благодарил бы и изображал довольство. У нас, при самом передовом в мире строе, откуда-то берется полным-полно людей, непременно начальственных, которые считают изнасилование - единственно правильным способом любви из всех существующих. Чтоб надежнее, значит... О, - на тот номер сел. И даже в нужную сторону. Вот только когда - не заметил.
IV
- Это что, понимаешь, такое? - Зловещим, свистящим шопотом осведомился Балаян, потрясая в воздухе злосчастным отчетом, который был согнут - в желобок, - я те-эбе што сказал сделать, а ты што сделал?
Валерий Владимирович, который за прошедшее время успел оклематься, поскольку спал почти все время и дома, и, являя вид бодрствования, - а он отменно овладел этим искусством благодаря обширной практике, - на работе, виртуозно сделал озабоченное выражение лица.
- Непонятно изложено? Я хотел дать развернуто, со всеми пояснениями, но вы же сами просили, чтоб кратко...
- Са-авсэм глупый, да? Не-э пханимаишь? Тебя просили написать обычный отчет, самый абыкнавенный, тебя не прасили теоретизировать... Куда эта филасофия, да? Это что наша тема, да? Тут про алмазную структуру - сколько? Полстранички, а остальное - хелаты-мелаты...
- Мне сказали написать сжатый подробный отчет о том, что я считаю важным, так я и сделал. Вы же, Вазген Аршакович, не сориентировали, в каком именно ключе хотели бы видеть отчет... Вот я, в свете вновь открывшихся обстоятельств, и решил трактовать поставленную задачу несколько шире. С учетом, так скэ-эть, исторической перспективы...
- Ка-акие обстоятельства?
- А вас разве не проинформировали? Видите ли, ко мне позвонили из одной серьезной ракетной фирмы на предмет консультации. Вас не проинформировали? Странно... А - обнадежили, что с вами переговорят. Ну-у...
- Слушай, ка-акие кансультации-мансультации? - Сегодня акцент по какой-то причине был у него особенно заметен. - Что ка-ансультировать?
- Дело, вообще-то, не для широкой огласки, - Гельветов с искуснейшей нерешительностью бросил на грозного шефа робкий взгляд, но тот только яростно махнул рукой, в знак того, что он - человек взрослый и понимает, - но мне так неудобно... Хотя и не виноват вроде, - сами обещали, а сами... Да, вообще говоря, ничего тут особенного нет, - попросили помочь с одним там твердым топливом...
- А что ты понимаешь в твердом топливе?
- Я-а? Ну, вы скажете, Вазген Аршакович, - Гельветов шмыгнул носом, - это они понимают в твердом топливе, а я - ничего не понимаю.
- Так зачем ты им нужен?
- Так оно же - твердое. Технологию помочь слепить, чтоб там монолитность, однородность, то-се...
- А ты - можешь?
- Правду сказать - не пробовал с такими системами. Там ведь, поди, хоть какая-то, а органика, а мы с ней ни разу дела не имели. А так, со многим другим, - да, пробовал. Пришлось, знаете ли, когда к тому походу готовились, помните? Во-от ведь, а? Кроме алмаза - карбин, так называемый "карбин -100", его еще никто в мире не видел, стопроцентного, карбид вольфрама, монокристаллический, так, ну, - металлы, там... А! - Будто вспомнив что-то забавное, мимолетно улыбнулся. - стекло же еще с Виктором сделали! Обыкновенное, силикатное, только не аморф, а кристалл...
- И откуда же, - очень, просто-таки угрожающе тихо, без малейших следов акцента спросил Балаян, - одной серьезной ракетной фирме стало известно, что в нашем институте есть ты, такой умный?
- Не знаю, - взгляд подчиненного был незамутненно-ясным, необыкновенно правдивым, а на ланитах его не было ни малейших следов так называемой краски стыда, - очевидно, информировал кто-то, в чьи профессиональные обязанности это входит.
Услыхав такой ответ, Вазген Аршакович понял, что Бог, Карма, - короче, - стоящее над миром Воздаяние По Заслугам все-таки существует: чего-чего, а буквально слово в слово приведенной собственной же своей отмазки он все-таки не ожидал. И ведь вовсе не знает, стервец, что именно говорил в высоком кабинете собственный его же начальник. Просто в сходных обстоятельствах его реакция была точно такой же. Такой же незамысловатой. И такой же беспроигрышной. Она просто-напросто вытекала из сложившейся в этой стране системы отношений и одной из типовых для этой системы ситуаций. Эта, к примеру, называлась: "Подчиненный, Отбившийся От Рук Безнадежно". Дергаться, по крайней мере пока, тут совершенно бесполезно, потому что "безнадежно" - оно и значит "безнадежно". Вот если это х-хамло обгадится... Но что-то, очевидно, - воспитанное долгой практикой умение разбираться в людях, - подсказывало: необгадится. На коне будет. Но он что-то еще там говорит:
- ... И еще, Вазген Аршакович, - личная просьба: не одолжите ли мне пока что вашего Витю? На первое время...
После зависшей в кабинете тягостной паузы Гельветов, глядевший на начальство с немым укором, пожал плечами и сказал с явной обидой:
- Да пожалуйста. Откровенно говоря, - уж от вас-то я не ожидал, что это окажется настолько принципиальным... Разумеется, - обойдусь. Но знаете, что? Только потому что не хочу, чтобы вас об этом просил кто-то другой, кому бы вы не смогли вот так просто отказать.
Беда была в том, что он был совершенно, абсолютно прав, и Балаян мгновенно устыдился своего мелочного укола.
- Да нет, ты, конечно, бери. Это я так, - привык просто, чтобы он всегда был под рукой...
А потом, когда дверь за подчиненным, который был уже - не здесь, который уже - взлетал, закрылась, он понял и еще одну причину своей обиды: вот Мохов - ему понадобился, а он - нет. Не нужен в том новом деле, которое заваривалось у него на глазах. Пожалуй, следом ему потребуется забавник Леня Феклистов, институтский разносчик неизменно достоверных, как справки Генштаба, сплетен, человек, который почти наверняка сказал этак, небрежно, кому-то очень тщательно подобранному из своих бесчисленных знакомых что-то вроде: "Так в чем проблемы, чудак? Есть у нас один парень, Валерка, так он в этих делах вообще мозга. Гений. Л-любую композицию скомпонует, в виде кристалла, - куда там ФИАН-у..."
Первым результатом напряженной двухнедельной работы на новом месте стал так называемый "СР - А(1)", первый представитель группы так называемых "кристаллитов", - твердого топлива, объединявшего в себе признаки и достоинства смесевых и однокомпонентных порохов. "СР" - в данном случае обозначало "стереорегулярный". Готовая шашка состояла из "геометрически", не через химическую связь, а просто-напросто на манер звеньев цепи сцепленных молекул одного циклопарафина, внутри колец которого находились в необходимом количестве атомы алюминия, а в промежутках - в строгом порядке располагался нитрат. Из-за такого своего строения вещество было прозрачным, как хрусталь, и таким же тяжелым и твердым. На первом же испытании образец, будучи подожженным, дал весь расчетный объем газа, сгорев без остатка. Весь. Но только сразу.Прозрачная субстанция с резким, сухим, звонким грохотом исчезла в мгновенной, ослепительной, как солнце, вспышке. Это - ничего, это - бывает, эта проблема обычно решается добавлением определенных веществ, замедляющих горение, флегматизаторов, но в данном случае эта испытанная мера ничего не дала. Режущий блеск, короткий грохот, облако белого дыма, состоящего из молекулярнойпыли окиси трехвалентного алюминия и - никаких следов. Эксперты пожимали плечами, а Витя Мохов сказал:
- Дак он же прозрачный...
Гельветов, услыхав эти слова, чуть не задохнулся от досады на собственную недогадливость, а в результате еще через неделю был испытан "СР - Н", непрозрачный, как это явствовало из названия, и сразу же давший прекрасные результаты. Потом его довольно быстро довели. Очевидно, этот класс был бы запущен в производство, но Гельветову в тот переломный момент его биографии было недостаточно хорошего или даже отличного результата, если это был простоотличный результат. Нужно было - далеко за пределами того, что вообще считалось возможным. Попросту - невозможное без его участия. Именно так возник "СР - Р", то, что впоследствии, при серийном выпуске получило знаменитое имя "ТТФА - 1/4", что обозначало: "твердое топливо фотоанизатропное, первое в своем роде и четвертое по общему счету образцов", - или попросту "рефлектит". Изюминка тут заключалась в том, что при чрезвычайно высокой температуре горения и, соответственно, высоченной скорости истекающих газов, истечение это были до некоторой степени упорядоченным. Мало того, что это еще увеличивало скорость истечения. Благодаря ФА-эффекту гораздо меньше нагревались стенки. А значит, - их можно было сделать куда тоньше и легче, а значит - и еще возрастала дальность и полезная нагрузка предполагаемых изделий. Но самое главное, - монолитные изделия не взрывались НИ ПРИ КАКОЙ их собственной массе. Для него перестал существовать порог критической массы/объема. Автор при этом прекрасно отдавал себе отчет, что сама по себе идея, - сформировать структуру таким образом, чтобы границы раздела всех "периодов" псевдокристаллической решетки сделать подобными зеркалу, - сама по себе была выдающимся хамством. То, что у него прямо сразу получилась и работающая структура столь сложного изделия, и надежная технология его получения, - было делом чистого везения. Он технологически и методически не дорос до такого уровня. Гарантий, что в следующий раз нечто подобное пройдет - не было. Безумство храбрых, то самое научно-техническое хамство, которое вопреки Финнегану кое-когда вполне даже проходит, а потом умудренные потомки смотрят на то, на чем ездили, плавали, взлетали основоположники, из чего они стреляли, что запускали и чем заряжали, - и волосы встают у них, как иглы дикобраза, стойким дыбом.
На запуск изделия, заправленного этим самым ТТФА, его, разумеется, не допустили, - из соображений грифа секретности, и в тот раз он не увидал страшного, яростного пламени, дикого потока, водопада тепла и света, отброшенного его "молекулярными зеркалами", ослепительного газа, разогнанного до небывалой дотоле скорости. Не видел, как ушел в небо прототип знаменитой впоследствии "сорокопятки". Вообще-то - плевать, но был в этом самом недопуске тот самый вызывающий, непреодолимый, непобедимый именно в силу своей тупости идиотизм, который временами - смешил его, но куда чаще - злил. К этому моменту у него появилось любимое развлечение: он ловил начальника "РО-4", того самого, который самым первым догадался применить к нему эту мудрую инструкцию, становился рядом, закуривал "приму" и, щуря правый глаз на манер незабвенного Чангурова, начинал рассказывать ему байки о прихотливых путях Режима. Фокус был в том, чтобы поймать товарища Сорокина в положении, при котором тот не мог бы немедленно послать его, сославшись на крайнюю занятость, выполнение государственной миссии, либо же на усталость, но при этом не мог бы и немедленно удрать. Подходящий момент наступал, к примеру, когда тот доедал в столовой суп, а ко второму еще и не думал приступать.
- А вот еще случай... Послушайте, Николай Трофимович, вам понравится... Я сам-то всю жизнь на Авиазаводской живу, так там кругом одни авиастроители живут, - на улице, где я живу, в моем доме... На лестничной площадке - так все три соседа со сборки. Да... А еще у нас там одна такая тетя Клава живет, санитаркой в медсанчасти работает. Все нормально, пятьдесят четыре года, выглядит на шестьдесят семь, ну, попивает, не без того... Так вот ейной старшей дочке, - из шестого гастронома, зав "бакалеей", тоже все правильно, килограмм на девяносто пять, завивка под бронзовую стружку, вся в золоте, вдруг с чего-то вспонадобилось единоутробную маманю в отпуск на Солнчев Бряг спровадить. Зачем - не знаю, но что не просто так - это точно, - он затянулся, отщелкнул окурок и прикурил третью, - ну, туда-сюда, паспорта-бумажки-визы, вроде бы и там все схвачено, они, из бакалеи, в нашей жизни и вообще, мож сказать, самые главные, - Сорокин, попав под струю этого злокачественного словесного поноса, только моргал нервно, потому что давно уже убедился в полнейшей непредсказуемости Гельветовских подлых баек, - ан тут - хрена! - Он с торжеством поглядел на жертву, словно бы с трудом удержавшись от соответствующего жеста, и ожидая что товарищ Сорокин всецело разделит его восторг перед этаким обломом, что постиг ненавистных торгашей. - Нельзя, говорят, и никак невозможно, поскольку тетя Клава считается работником номерного заводу, и потому автоматически считается невыездною, поскольку по правилам уже само собой является носителем государственной тайны. Я почему знаю, - я эту путевку экстренно перехватил, она не то, что горела, а прямо-таки полыхала ярким пламенем. Я и выехал. И ничего, что я с соседями-пролетариями выпивал, и знаю, где что делают, а где что - не идет, и где начальник цеха - по чуть-чуть, но уже с самого утра. Мне - можно. Это что ж - у наших славных органов такой формализьм в работе? Где ж бдительность-то чекистская? Ну да ладно, заболтался я, так что приятного аппетита, - сказал он, покровительственно похлопав Сорокина, которому уже давно не лез в горло кусок, по плечу, - не буду мешать.
Он твердо знал, что на него будут писать, и на него, понятно, писали, но при этом откуда-то была у него и твердая уверенность, что никаких связанных с этим неприятностей не воспоследует.
Сходный сюжет повторился в недалеком будущем, - Валерий Владимирович Гельветов, узнав об этом только много позже и окольными путями, смеялся, было, до слез, - на основе этой его разработки, - в стр-рашном секрете! - разработали новый тип химического лазера, у которого источник энергии и рабочее тело объединялись в одном твердом теле. Разумеется, изделие получилось сугубо одноразовое, что-то вроде боеприпаса, но в луче, наряду с мощностью, выбрасывало просто, ну о-очень большую энергию.
Потом были уникальные конденсаторы "особо большой мощности", сверхжаростойкое покрытие для неких гиперзвуковых изделий, проект "Гроб Магамета" по созданию бесфрикционных подшипников и опор на основе бездефектных постоянных магнитов особого состава. В соответствии с расчетами получалось, видите ли, что бездефектность увеличит их силу на порядок, и так оно и оказалось. А потом как-то вдруг выяснилось, что за Гельветовым со товарищи остается целый след из технологий, рассредоточенных по различным, разрозненным в силу собственной своей секретности конторам и производствам. И, разумеется, хоть и не вдруг, но нашлась-таки умная голова, усмотревшая в этом непорядок, совершенно нетерпимый в условиях нашего передового планового хозяйства. Дело надо было централизовать, оформить, а исследования - направить, расширить и углубить. С ударением на второе "у". С невероятной, прямо-таки пугающей по сравнению с присущими нам темпами скоростью предсказание сбылось. Сверкнуло, громыхнуло, - и оказался он начальником лаборатории Неравновесных Систем, рядом с ними - два старых сподвижника, в голове - сумбур, а впереди - перспективы головокружительные, но в высшей степени туманные.
- Да нет, - сказал ему ненадежного вида очкастый юноша, которого ему почему-то усиленно рекомендовали в качестве наилучшего специалиста "по всяким подобным штукам", - ничего у вас из этого не выйдет. Лучше даже и не пытайтесь.
- И не такое делали, - может быть, с излишней уверенностью заявил Гельветов, - и ничего...
Но на нового знакомого его безотказный понт не произвел ни малейшего впечатления, он только, прикрыв глаза, грустно покачал головой.
- Не такое - может быть, а вот это - нет.
- Почему?
- Да потому что, - он махнул листочком, на котором легким изящным, почти женским почеркам без помарок были начертаны строчки знаков, понятных только двум людям в мире, - это же ужас какой-то!
- Я что, - мрачно осведомился свежеиспеченный завлаб, - напортачил чего-то?
- Нет, - Игорь, как звали нового знакомого, опять-таки только непонятно качнул головой, - не в этом дело. Метод - это нечто, дикое конечно, недоведенное, слепленное на живую нитку с массой пропусков, на чистой интуиции, но, безусловно, нечто особенное. После Теории Множеств ничего столь фундаментального, такой основополагающей темыпожалуй, и не было. Даже теорию алгоритмов и теорию бесконечных автоматов, пожалуй, не сравню. Но... вы же меня не для того позвали, чтобы выслушивать дифирамбы от специалиста? У меня, можно сказать, руки чешутся как можно скорее зарыться в новый э-э-э-э... раздел, покопаться, разобраться и все такое прочее, - но от меня же не это требуется? От меня требуется всего-навсего сделать заключение: разрешима ли задача, и если да, - то каково решение. Отвечаю: то, что у нас вышло согласно вашему потрясающему методу, рассчитать нельзя. Просто-напросто слишком велик объем вычислений.
- Так ведь на это, - подозрительно сказал Гельветов, - есть, кажется, ЭВМ?
- Да? - Тихо, с едкой горечью спросил новый знакомый, - и на чем же вы, позвольте спросить, собираетесь считать? На "Стреле - 2"? На "Урале"? На "БЭСМ - 6"? На мифической "ЕС - 1050"? Понимаете? Машина вроде бы как есть, а в то же время она является не более, чем мифом? Встречались с такими п-парадоксами? Или на каком-нибудь краденом на загнивающем Западе агрегате? Те, что есть, загружены двадцать восемь часов в сутки, да и те устарели на десять лет...
- Не-ет, - все с той же зловещей, медлительной негромкостью покачал головой Игорь, - не дадут. Просто потому что не могут. Ты привык, что в этой стране, если уж оч-чень нужно, то даже когда нет, то все равно все-таки есть. А если очень-очень нужно, то даже когда совсемнет. И в этом есть своя правда, - только не в этом случае. Времена все-таки меняются.
- Все это ля-ля. В данном случае ты должен сказать, что для этого требуется, а можно ли это добыть, и как добыть, - не мое и не твое дело.
- Нечто мало-мальски подходящее делает фирма "Край" - и только она. Работает на заказ. Экземпляры - считанные по номерам. Нам - не продадут, не дадут украсть, и не помогут никакие подставные лица и фирмы. Это раньше на Западе были наивными такими, розовыми идиотиками, которых даже накалывать-то было, говорят, совестно, а теперь - все! Они четко знают, чего нельзя более-менее, а чего - вообще, и в таких случаях умеют обставиться.
- Так. А специалистов - никак нельзя?
- Можно. Наверное - не самых лучших, но все-таки можно, - Игорь Иртенев говорил все тем же терпеливо-безнадежным тоном, - вот только что они тут будут делать? Им не из чего сделать, и нечем, а кроме того - они не знают устройства. Не потому что плохие, а потому что никто не знает. Не в человеческих это силах, уважаемый Валерий Владимирович.
- Вы все какими-то парадоксами норовите.
- Ой, ну...- математик сморщился, как от необходимости в сотый раз переделывать докучное, ненужное дело, - вот представьте себе, что вам необходимо построить реактивный истребитель в двенадцатом году. В середине прошлого века. В средние века. В каменном веке. Что у вас выйдет, будь вы хоть разспециалист? Ничего. В первых двух случаях вы, может быть, несколько поспособствуете прогрессу, хоть и не слишком, а в других - не сделаете ничего.Для того, чтобы сделать новый станок, нужно иметь станки только немного менее совершенные. Это тем более относится к ЭВМ. То есть гораздо более. Не слепишь даже одного уникального экземпляра на коленке. Если обратиться к моему примеру, - у нас каменный век.
- Ну уж...
- Ладно, - перегнул. Средние века. Послушайте, Валерий Владимирович, - мы заняты таким делом, в котором врать себе и друг другу - антипатриотично.
- Да. Только начальству об этом лучше не говорить
- Я и не говорю. Не годится тратить даром драгоценное время. . - В голосе вовсе молодого еще человека послышался Гельветову какой-то надлом, и понял он, что новый знакомый носит в душе след чужого идиотизма, как носят след вражеской пули. - Это же оно, родимое, издало приказ, чтобы процессоры, превосходящие по параметрам ИБМ, - не принимались бы даже и к рассмотрению.
- Как это?
- А вот так! Вы что, - правда не слыхали этой замечательной истории, или притворяетесь?
- Да вы - правда? Но зачем? Почему? На каком основании? Это же глупо! Лишено всякого смысла!
- Э-э-э, - лицо математика приобрело глумливое, как у злобного придурка, решившего схитрить, выражение, - тут не все так просто! Глупо - согласен. Но, исходя из соответствующей логики, - вовсе не бессмысленно. Ку-уда там! Кто-то, будучи умен в качестве представителя своей породы, сообразил все-таки, что в результате может получиться что-то такое, что будет не вполне в их власти. А может быть, все гораздо проще, и какая-нибудь тварь, занимавшаяся закупками, решила, что потеряет возможность бывать за бугром, и выпустила торпедку. И это, пожалуй, погаже будет. А если брать как частный случай общей тенденции, так и поопаснее.
- Но это же чистой воды вредительство! При Сталине бы за такое...