Аннотация: Развитие событий, взгляд изнутри. Вторая книга - будет взгляд стороннего наблюдателя. Интересно - догадаетесь,кого?
XVII
- А интересное получается кино, - один гражданин заказал посевной материал класса "суперэлита", в количестве тонны, платит наличными, другой... Чин по чину, прошлой весной, так что без дураков. Пятый-десятый-двадцатый. И все по тонне посевного картофеля, как минимум. Какие интересные граждане появились! Ой, какие интересные-та! И как много!
- Из одного места или из разных?
- Сейчас посмотрю, - говоривший, надев очки, принялся перебирать надорванные конверты, - та-ак... В общем - места разные, но все - южный Урал и Зауралье. Кажется, - по большей части вдоль Транссиба. Говорю же - интересное кино выходит...
- Берешь солому... так. Опускаешь в измельчитель... так. Запускаешь. Заливаешь водой, - и в расщепитель. Сначала - кнопка "Активация", пятнадцать минут ждешь, потом - кнопка "Фиксация". Как отщелкнется, так и готово. Выва-аливаешь все из бункера, - и можно по новой... Понял? Будешь все по уму делать, так все у тебя со скотом будет в полном порядке. Начнешь халтурить - не обессудь...
Говорят, если в самом начале какого угодно дела, при закладке дома или крепости идет дождик, - то это к удаче. Вроде бы как бог благословляет начинание, поливая его из небесной леечки, чтоб лучше росло. Если так, - думал Юрий Фомич, ютясь на лежанке таким образом, чтобы ручьи, льющие с совершенно дырявой крыши, не попадали хотя бы на голову, - то его безнадежное мероприятие с самого начала обречено на прямо-таки гигантский успех. Когда друг Гена вез его сюда на грузовике, в небе начали собираться тучи. Когда они сгрузили десяток ящиков и тюков, тучи собрались над головой неподъемно-тяжелым, непроницаемым темно-серым пологом. Ясное майское утро превратилось чуть ли ни в поздний, ненастный вечер. Генка, с опаской глядя в небо, явно заспешил, хотя и старался не показывать виду. Сюда-то они ехали, как в сказке, по бархату, так, что самосвал только кое-когда подпрыгивал на окаменевших ухабах. Сухая удалась весна, редко так бывает, чтоб сразу после майских праздников не было непролазной грязи. Впрочем, - Юра знал это, а Генка - так подтвердил, что эти места вымерли, опустели с такой страшной силой, что даже дороги оставались не разбитыми. Не было чудовищных борозд, налитых вешними водами, смоляных, даже на вид невылазно-вязких, клейких рытвин, ведущих в обход самым страшным колеям, а потом - в обход обхода, так, что в конце концов образовывалась страшная, злобная пародия на транспортную развязку где-нибудь в Европе, - и занимала при этом не намного меньше места. Здесь этого не было. Старые большаки подернулись ползучими, жилистыми плетями неистребимого птичьего горца, и было это, понятно, удобно, - но все-таки страшно. Как будто прошел мор, как будто война, непосредственной близостью которой так долго стращали нас партия и правительство, уже отыграла лет тридцать-сорок тому назад, и Вероятный Противник - в необыкновенных масштабах применил пресловутую нейтронную бомбу, либо же пустил в ход какую-нибудь еще более крутую новинку в том же роде. Так, что люди и скот - вымерли, а земля осталась пуста-пустынна, хоть и зелена по-прежнему, и стало так, что не было уже даже и пустых домов, заколоченных, либо же мрачно глядящих на безлюдный пейзаж черными проемами навеки опустевших окон, а стали - одни только кучи строительного мусора, шиферно-серые срубы, покосившиеся настолько, что опрокинулись, рассыпавшись неряшливыми грудами толстых бревен, буйные заросли, совершенно скрывшие то, что осталось от некогда живых подворий. Так, что его полуразвалившаяся халупа на их фоне могла считаться почти что целой. Геха, нырнув куда-то в недра машины, достал оттуда поллитровку:
- Может, - возьмешь все-таки?
- Не, - помотал головой Юрий Фомич, - спасибо. Зарок дал. По крайней мере - пока не стану на ноги. Если начну, так уж не остановлюсь, это точно. Опасная это штука - водочка, когда остаешься один.
- Ну, - с сомнением протянул друг, - как знаешь...
И, - продолжая с опаской посматривать на небо, где облака - остановились, очевидно, добравшись до места, и теперь только клубились лениво и медленно, как сытый палач в маске, - медленно поигрывает витой плетью, - уехал. И минут через пятнадцать начался дождичек, - весенний, щедрый, теплый, только очень уж сильный. "Жилье" его - располагалось на невысоком холмике, а в борозде под холмом - виднелись остатки провалившегося внутрь колодезного сруба. Впрочем - сруб это что-то, что рубят, а здесь кольцо было некогда сложено из кирпичей. А начало мая - это все-таки не июль и даже не июнь, поэтому он под своим тряпьем на холодной лежанке жутко озяб. Хотя бы потому что вымок под дождиком, который так и не удосужился перестать и лил весь день напролет. В два часа ночи, или чуть позже того, в пресловутую сучью вахту, он не спал, прислушиваясь к неумолчному шуму дождя за ветхими стенами, ворочался, и крепко подозревал, что свалял колоссального дурака. Прямо-таки кретина свалял. Не менее, чем двухметрового роста. Весь безнадежный ужас его будущего, которое неизбежно ждало его теперь, после его необратимого поступка, когда он продал все, что мог, занял массу денег и - уволился с "Селены". При этом вдребезги переругавшись со всеми, с кем только мог. Только потому что люди, которым он доверял всецело, под страшным, заклятым секретом рассказали ему, какого рода покупки, оказывается, можно сделать в наше время. Не счел за труд, проверил, - все оказалось, как говорили...
... Нет бы уйти по-тихому, пожав ручки суке-мастеру, алкашу-завкадрами, и начальнику цеха, которому в последнее время, похоже, все стало глубоко по хрену. Мол, - не поминайте лихом, мужики, так сложилось. Выпить с ними, с... С-с п-падлами, - он неожиданно для себя аж затрясся от злости, вспомнив воочию всех тех, о ссоре с кем жалел только что. Ведь ладно бы психом был, а то ведь спокойным мужиком считался, флегматичным, что - лишнего шагу без дела не ступит, - а ведь поди ж ты... Как уволился, так Розка чуть не надселась от визгу, поддержка от нее та еще отказалась, а чуть заикнешься - так она опять в визг, аж синеет. Больше всего в настоящий момент он жалел о том, что не взял у друга-Генки ту бутылку, он поневоле проглотил голодную слюну, представив себе, как водочка ласково обжигает рот, приятно для человека бывалого косорылит, и теплыми шажками шествует в желудок, согревает, утешает и баюкает, как все на свете сразу же становится хорошо и нормально, и сами собой тают проблемы. Вот-вот, так тают, что и решать-то не надо. Ежели нарушить этот зарок, начать выпивать, пока очень уж трудно и вообще, - не началось, так лучше даже и не затеваться. Тем более, что прямо-таки с завтрашнего дня спирта будет больше, чем достаточно. Лучше подходит, понятно, метанол, но можно сделать так, что и этанол будет. Качественный. Прямо-таки чистейший, и если он допустит по этой части слабину, то лучше б ему прямо сейчас возвращаться домой. Валиться в ноги мастер, завкадр, начцех и ползать перед ними на брюхо, получать, сколько дадут согласно расценке, которую снизили в очередной раз... И слушать каждодневный Розкин визг по поводу его неумения жить. Вот Кандауров - умеет, а ты... Вот Сиротинин - умеет, а ты... Вон Шелихович-то - вон чего, а ты? ... А ежели б ее взаправду к тому же Кандаурову, - то-то у него она повизжала бы! Попробовала б только! Да он пришиб бы ее, как муху, как только надрался бы в первый раз. Да и насчет Шелиховича, еврея, как с карикатуры с фашистской, криво-горбоносого, щуплого, кучерявого, лопоухого недомерка, у которого изо рта смердит, как из помойной ямы, так, что стоять-то рядом невозможно, - тоже... Разговоры в пользу бедных. Нет, - прошептал он сам себе в темноте и стиснул зубы, - либо сдохнуть, либо сделать. Так, как хочет он, а не Розка, не водка, не мастер, не горячо любимая Родина даже. Пора стать кем-то просто самому по себе... Он вдруг удивился: как просто-то! Смысл жизни - смысл жизни, проблема видите ли, неразрешимая!... Подумаешь, - бином Ньютона! Быть кем-то самому по себе, - чем не цель? И если не вышло, - то не удалась жизнь, а если вышло, - то удалась, и тут не важно, кто ты при этом еще, - мужик, моряк, торгаш или академик. Было еще темно, потому что тучи еще продолжали затягивать ночное небо, но уже по одному тому, что легче стали - думы, свободнее - дыхание, и отступила лютая тоска, чувствовалось, что - кончилась сучья вахта и стрелка перевалила за четыре. Вздохнув с неожиданным облегчением, он так же неожиданно заснул.
Дождь - сделал все, что мог, и закончил свои дела, омыв небо от облаков, не было ни ветерка, небо было - как синий кристалл без порока, а от насквозь промокшей за сутки Водяной Змеи почвы исходил ароматный, теплый пар. Он - не выспался, его - штормило от недосыпа, но это, странным образом была приятная усталость. Времени - восемь, не так уж и рано, погода самая, что ни на есть, подходящая, так что - начнем, помолясь. Перво-наперво - тюк с "лодкой".
Это, надо сказать, был еще тот трюк: интересно, кто первый додумался сделать надувную вроде бы как лодку в форме параболоида вращения и покрыть ее изнутри отражающим слоем? Можно бы - и по-другому, но только он и так должен-передолжен, а так - дешевле. Какой-нибудь идеальной фокусировки тут не требовалось, чай - не звезды наблюдать, с этим и погодить можно, лишь бы весь световой поток попадал на квадратный метр "полной" батареи. Надувая, он надувал туго, чтоб аж звенело, а "лодка" - передвигалась бы, как вполне монолитное тело, и порадел при этом так, что заработал головокружение. Открыл другой ящик - двойной, обе крышки - с резиновыми вроде бы уплотнителями, достал оттуда несколько баночек с "соломой" и Книгу, - толстенный том на восемьсот тонких пластиковых страниц в мягком переплете, посмотрел оглавление, почитал, - лишнее спрятал аккуратно на прежнее место. Достал две сорокалитровые канистры с метанолом и вылил их прямо в "лодку". Туда же полетели несколько брусочков красной клейменой меди, две пластины от старого трансформатора (продавец говорил - вполне подходит) и литровая банка чистой двуокиси кремния. Там - видно будет, а вот первые шаги были настолько ответственны, что проводить их лучше было все-таки на прихваченных с собой запасах. Глянул в инструкцию, - высыпал туда композицию под литерой "Т" и, наконец, вытряхнул туда же соответствующую "солому". Теперь оставалось только ждать, время от времени - меняя положение батареи на тщедушном с виду штативе, чтоб, значит, поток световой приходился бы - на нее. В толще жидкости появилось некое довольно быстро сгущавшееся облачко, исподволь превратившееся из конструкции вполне паутинной - в тело вполне осязаемое, плотное, даже довольно причудливое.
"Лодка" - 450 руб. 00 коп.
Батарея на 1кв.м - 120 руб. 00 коп.
Реактивы и элементы - 93 руб. 58 коп. всего
Две канистры метанола по 40л, с канистрами - 64руб. 20 коп.
"Книга-инструкция" - 32 руб.
"Топаз" пиратского дела в то время представлял собой пологий горб, на передней стенке которого располагалась сенсорная, без всякой почти механики клавиатура, а из "макушки" - рос гибкий стержень, на котором крепилось плоское прямоугольное "зеркало" экрана с диагональю 50 см. В данном варианте, - это была только часть универсального "ткача", годного как для копирования "соломы" так и для "набивки" новой, в соответствии с источником информации. Сам эффектор - располагался в отдельном корпусе, напоминающем какой-то шипастый духовой инструмент серого цвета, соединенный с "Топазом" при помощи СВК. Теперь, тщательно проверив его, он убедился, что все, как и положено, - работает, а он - получил инструмент, при помощи которого можно сделать, в конечном итоге все, что угодно. Если есть это. Он достал "комби" - сапфирную пластинку универсального носителя информации, на котором был записан километр уникальных последовательностей "соломы" и краткая инструкция, фактически, - оглавление, - выводимое на экран. Вот это вот было дорого. Он купил, не скупясь, пока что четыре, и стоили они по пятьсот рябчиков за штучку. "А чего ж ты хочешь, - нервно хихикая, говорил продавец, - чтоб это продавать, надо быть не просто продажной тварью, а продажной тварью в квадрате. Торгуя этим - мы отменяем сами себя". Ну, - не очень-то, потому что эти штучки - не копировались. Не было такой стандартной процедуры, к ним нужна была своя "солома", а вот ее - не продавали. Можно было, конечно, переписать то-се с диска, но вот ошибочки могли обойтись слишком дорого, да и емкость не позволяла держать и обслуживать что-то и впрямь серьезное. Да и вообще... Дорого, - да мило. В четырех пластинках из невероятно твердого, прочного и инертного материала, как двадцатикилометровой высоты ядовитый гриб - таится в угрюмом цилиндре ядерной бомбы, таилась свобода. Свобода - нигде и никогда невиданного размаха, прямо-таки космическая... Если хотите знать, так очень даже сопоставимая по масштабу своему с вышеупомянутым грибом.
- Вот тебе инструкция, - говорил продавец, молодой бородатый мужик со старыми глазами, - там, вообще-то, все есть. Но кроме инструкций послушай и еще кое-что. С живого голоса, может, лучше запомнишь. Своеобразие всей этой моей мудрости в том, что никто не поступает соответственно с самого начала. Только потом, когда, в иных случаях, бывает поздновато. Метанола тебе понадобится море. Причем и как основной материал и, главное, как горючее. Ты изведешь все бурьяны в округе. Разберешь все старые плетни. Перетаскаешь все позапрошлогодние скирды. Метанол - это вообще отдельная поэма для вашего брата, по-хорошему, конечно, надо бы на него отдельного человека ставить, ни с какими затратами не считаться, но вам всем - хоть кол на голове теши. Хоть бы один послушался доброго совета. Причем, - учти, - бесплатного...
В этом был, проклятый, - прав. На все сто - прав. Беда была только в том, что правота эта - ничего ровно не значила. Вечерами, качаясь от усталости, перед тем, как рухнуть на тряпки и угасающим сознанием позаботиться о том, чтоб укрыться, потому что очень свободно можно было не успеть, он делал самую легкую работу: сгребал как можно большую кучу прошлогоднего бурьяна и свеженькой, веселенькой, весенней крапивы, сухих веток, листового отпада почище и посуше, что не успел еще стать перегноем, старой соломы, тех самых древних плетней, каких-то чурбаков из полузатопленного погреба, и отдельных частей собственного (все равно - разбирать до основания, а затем...) валящегося от ветхости сарайчика. Утром - вся эта куча, исходя в чане зеленой пеной от той самой крапивы, без остатка переходила в очередной центнер метанола. А чистым метанолом продукт становился после того, как он - процеживал его через два разных фильтра: от примесей и от воды. Метанол - был естественным и самым типовым сырьем для производства деталей из бездефектного тубулярного углерода, материала, в период Перезакония почти что столь же определяющего, как железо - определяло Железный век, потому что он был легок, невероятно (ку-да там железу! Куда, к черту, самым дорогим и элитарным сталям а также титану, нейлону, кевлару и прочему старью.) прочен, жаростоек и инертен, при самой незначительной модификации мог быть то проводником, то совершеннейшим диэлектриком. А главное, - для производства его не требовалось никаких экзотических сортов атомов. Ничего - кроме метанола. Ну, - почти ничего. Так что первыми почти что изделиями были "раз-чан" и "два-чан", побольше, потому что "лодка" должна была давать энергию. Каждое утро, сброшенный со своего ложа звуком вещи первой необходимости - будильника, привезенного с собой, он перво-наперво смотрел в безоблачное небо и молил господа, Матерь Божью, всех святых, апостолов, угодников и в тригоспода-бога-душу-мать, чтоб небо и сегодня оставалось безоблачным.
"Два-чан" был огромным сооружением два-на два-на три, чтоб взбираться на его край, пришлось сколотить лесенку, а для того, чтоб в его драгоценное, потихоньку прибавляющееся содержимое, ни в коем случае не проникло бы слишком много воды, он склеил специальную крышку. "Два-чан" был каторгой, точнее, - комбинацией каторги, мытаря и ненасытного Молоха, неотступно требующего жертв, да какого там Молоха, - ацтекского Уицтлипочтли по меньшей мере. А вы попробуйте, попробуйте хотя бы такую простую вещь, как просто-напросто наполнить двенадцатикубовый бак ведрами. Один кубометр - сто ведер, одиннадцать - тысяча сто. Это, помимо всяких прочих мелочей, - надо пятьсот пятьдесят раз подняться с двумя ведрами на три ступенечки. А мелочи, - это накормить деревом, соломой, бурьяном и сухими листьями "раз-чан", полученное - отфильтровать, то бишь - перелить туда-сюда пару раз. Одному. При том, что никто-о тебе не приготовит поесть, сам готовь, подальше отсюда, потому как иначе - взлетишь в мимолетной, прозрачно голубой вспышке куда-нибудь повыше дерева стоячего да пониже облака ходячего, и только потом тебя догонит волна уже настоящего, золотого пламени. Недаром подпольный торгаш, человек по определению и по факту холодный и безжалостный, как акула, с такой непонятной жалостью глядел на него, когда он по бедности покупал самый-самый минимум, и ничего лишнего, во всяком случае - ничего готового, потому как, к примеру, довольно слабенький, полуметровый ЭХГ стоил (но, надо сказать, действительно - стоил!) тыщу семьсот пятьдесят, слабенький насос на пятьдесят литров - пол-"косой", униблок - тыщу сто. А "солома" на все это, и еще на кое-какие мелочи, - стоила полтораста за все - про все, да еще по-честному, в дублированном виде! А все для чего? А все для того ж, что торгаш жалостливый говорил еще и следующее:
- А еще есть знак вроде бы. Совсем-совсем нынешний день, и у нас, а не где-нибудь в странах, где мудрецы. Начинают эхэгэшку делать, вроде как ты затеял, самопально, ну, оно, понятно, муторно, так они и закладывают полметра - край три четверти... Потом, мол, второй сделаем, пятый-десятый, такой же, или еще побольше... Хрена! Ни один еще не сделал побольше. Мучаются с тем, что есть. А полметровка - это что? А это, к примеру, на дом хватает, а на хлев - уже того...Все долго, муторно, не одновременно, а потом. Это те, кто метровки закладывает, - потом добавляют второй-пятый-десятый. Понял? Это все одно, как устоять один раз, перед самым первым ударом...
Отсюда - непомерный, как иная комната в коммуналке, ненасытный "два-чан", отсюда - десять тонн метанола, плюс почти по десять кило "пылевидки", меди и глинозема, не считая мелочей, граммовых присадок. Налив его, по инструкции, так, чтоб двадцать сантиметров до края, - не стал ничего делать. Пошел, поужинал и лег спать, потому что был вечер, пальцы на руках - не сгибались, а ноги, наоборот, подгибались, отказываясь держать и тащить тело. Ужиная, он тупо глядел на тушонку и "брикетную" кашу, коей он теперь мог съесть просто-таки неестественно много по меркам совсем еще недавнего прошлого, и вдруг подумал, что доселе вся эта жуткая работа происходит только за счет этого горючего. Встать... он, наверное, сумел бы, но - поленился, дошел прямо так, на четвереньках. Судорожным движением натянул на себя "капоту" - древнее, но некогда дорогое пальто из очень плотного, добротного драпа. Отключился.
Поутру выяснилось, что молитвы всем-всем-всем (включая тригоспода-бога-душу-матерь)... пока еще действовали. Он установил батарею, кинул в чан "композицию" и занялся "тихими играми". Еще вчера, поминутно заглядывая в руководство, "набил" прямо на "ткаче" длиннюу-ущий отрезок нити без радикалов, - повторами, и только по концам набил радикалы очень уж немудрящие, обозначавшие дублирование поперечное. Получил две исчезающе тонких струны с приличными ручками - на шестьдесят и на восемьдесят сантиметров. Вот это был кайф! Доселе просто-таки неиспытанная радость. Старые вишни, наполовину - посохшие, наполовину - около того, выгнавшие редкий лист на считанных ветках, он порезал на аккуратные, желаемой ему формы чурбачки, кружки и сердечки в двадцать минут. Все. Потому что - не торопился. "Струмент" проходил сквозь древесину, как сквозь воду, почти не встречая сопротивления. Приглядевшись - проделал то же самое с древними, изросшими яблонями, парой-тройкой могучих кустов бузины, искромсал их до корней, поймал себя на мысли, что нехорошо посматривает и на корни, и тогда в памяти всплыл следующий фрагмент Устного Предания:
- А теперь скажу о прямо противоположном: делай "маслы", не жмодись...
- Какие "мослы"?
- Не "мо", а "ма"... Мышцы по-заграничному, мускулы, значит...Как только чуть-чуть - сразу делай всякие домкраты-краны-подъемники. У тебя на "комби" - полно всяких. Посложнее и попроще. Так ты - делай. Не надрывай пуп, потому как подохнуть можно запросто, ущемится какая-нибудь грыжа, - и конец! Даже с обыкновенным радикулитом - крест на всей твоей работе. Потеряешь дней десять, - год пропал...Пропал год - очень свободно можешь пропасть ты, потому что долги у нас взыскивают очень серьезно. Таким, понимаешь, способом, чтоб другим было неповадно... На чем все особенно попадаются спервоначалу, - так это непременно начинают пни корчевать, причем вручную и поодиночке. Лучший, должен тебе сказать, способ...
В толще прозрачной жидкости, в "два-чане" никто не смог бы рассмотреть без микроскопа, как вытянулась, ровно вращаясь вокруг оси, исходная "соломинка", но уже через час стало видно что-то, похожее на сотканный из паутины цилиндр около двадцати сантиметров в диаметре. Он - плотнел, одновременно одеваясь все новыми паутинными слоями, все большими по диаметру. Зрелище было завораживающее: вещь возникала, как будто бы с нечеловеческой быстротой и точностью ее рисовали прямо в толще жидкости, одновременно несколько десятков невидимых карандашей. Точнее - чертили, поскольку новые детали "строились" на более ранних, и у любого, кто мог бы наблюдать это возникало безошибочное ощущение какой-то невероятной логичности происходящего, буквально - каждого этапа и части действа.
А он, стоя на второй ступеньке своей лесенки, думал со странной отрешенностью, что если из его полутораметровки ничего не выйдет, то он - все-таки плюнет на эту затею. И будь, что будет. Однако же - вышло к утру следующего дня, и при помощи небольшой электролебедки, выращенной загодя, огромный, полутораметровый ЭХГ выволок себя сам, - после того, как сам откачал жалкий остаток метанола при помощи насоса, что вырос одновременно с ним. При полной нагрузке - он развивал восемь мегаватт, но подкупало то, что почти столь же эффективно конструкции этого рода могли работать на сотую долю своего номинала, - в отличие от почти всех двигателей, существовавших доселе. И на одну тысячную, - правда с худшими характеристиками, - тоже. Это, надо сказать, был этап, но, с другой стороны, - какой-то уж слишком стратегический, воспринимаемый только умом. То ли дело - мотоблок с тележкой, который он вырастил следом. Теперь, с энергетикой ЭХГ, можно было сравнительно легко использовать алюмосиликаты, сиречь - глину с песком, собственноручно натасканные из ближайшего оврага, из подмыва, где, как ему показалось, сырье было вроде бы как почище, - предрассудок, понятно, но почему бы и не пойти на поводу у требований нутра? Натаскав два центнера такого рода отборного сырья и запустив процесс, он присел, чтобы перевести дух, и вытянул перед собой руки. Руки - дрожали, и он в очередной раз подивился, насколько оказался слабее, чем ожидал. Чем на самом деле оказалось нужно для настоящей жизни. Какие-то двести килограммов, какие-то двести метров, а он, мужик, - уже готов. Спекся. Дышит, как карась на берегу.
Зато уж эта работа не только окупилась в полной мере, но и принесла ему живейшее удовольствие. Какой там мотоблок! Целый небольшой трактор. Человеку, привыкшему иметь дело с солидной производственной техникой, да еще советского производства, да еще подустаревшей, машинка неприятно напомнила детскую пластмассовую игрушку, такие полиэтиленовые, дутые, - знаете? Но это было именно что обманом чувств: это была очень, чрезвычайно солидная модель. Со страшным запасом прочности и любовно продуманной защитой основных узлов. Ее в диком порыве вдохновения сконструировал некто Косенко Иван Трофимович, кандидат технических наук и работник конструкторского отдела "Ростсельмаш". Ему было в этот момент пятьдесят шесть лет, он всю жизнь конструировал узлы и новые сельхозмашины, из которых в серию не пошел ни один образец. Еще он был партийцем с более, чем тридцатилетним стажем, и лютым антисоветчиком. Как таковой он состоялся уже годам к тридцати пяти, когда понял, что вся его любовь к сельхозтехнике, все желание сделать что-то полезное, причем не абы как, а красиво, вся его добросовестность вопреки всему, весь его профессионализм - никому в этой стране не нужны. Есть люди, которые ничего не делают, а он - делает ничего, так какая, спрашивается, между ними разница? Обратил внимание на седого, помятого мужика, собрал на него досье и завербовал - лично Мохов, к тому времени ставший незаурядным человекознатцем. Осознав, о чем идет речь, ознакомленный с возможностями, находившимися в распоряжении у заказчика, вдруг поняв, что на этот раз его модель пойдет, причем при том единственном условии, если это будет хорошая модель, он взялся за дело с необыкновенной рьяностью.
Разумеется, никто не сказал ему, что заказчиком является вовсе не государственная контора, но, наверное, душа его это почувствовала, потому что, получив задание и "Топаз" в комплекте с молчаливым студентом, он взялся за дело с такой злобной радостью, как будто не мотоблок конструировал, а - погибель какому-нибудь старинному, выдержанному, как хорошее вино, врагу. Оно и вышло соответственно.
Но - повторим, был у приземистой машинки был хоть и обманчиво, но неприятно-пластмассовый вид. Несмотря на это, счастливый обладатель, не утерпев, немедленно же отправился в ближайшую рощицу, прихватив свои режущие "струны" где, с удовольствием отыскав старые, сухие деревья, он покромсал их на чурбаки. Делая это, грузя драгоценную целлюлозу на объемистую тележку, а потом - плавно уплывая восвояси в удобном, мягком, - блин! мягком!! блин!!! - кресле, он испытывал наслаждение, которое можно сравнить в этом мире разве что с очень немногим. С некоторым приближением чувство это можно сравнить с чувством людей, которые сидели в обороне, потихоньку таяли в числе, у них ничего не хватало, так, что приходилось считать каждый патрон, а на пятьдесят снарядов врага - позволяли себе отвечать одним. И вот - вдруг, скрытно, так, что враг и заметить-то ничего не заметил, - присылают свежие части. Вволю - патронов, вволю - выстрелов к орудиям, да еще - новую технику, такую, что ахнешь. Супостат, заранее облизываясь, нагло, идет в последнюю, - как он думает, - атаку, на беззащитного, - в чем он уверен, - тебя, и вот тут-то его, родимого, ка-ак... Конечно, - к живому врагу испытываешь куда больше злорадства, но и здесь присутствовало нечто родственное. Для того, чтобы понять, что это такое - возвращаться с тонной поклажи за один раз, нужно очень хорошо знать, что это такое - ходить за тем же самым... да, раз сорок-пятьдесят. Пешком. Каждый раз - собирая себя буквально по частям, когда пальцы - не сгибаются, а коленки - совсем наоборот, каждый раз - испытывая отчаяние от того, что - идти надо, и никуда от этого не деться, и невозможно, не получится, - отложить. Для того, чтобы понять, каково это, - небрежно кидать в чан здоровенные поленья из рощицы, где этого добра - ну, сколько угодно, надо знать, каково это - собирать жухлую траву и экономить каждую полусгнившую щепку. Злорадство - к расстоянию, злорадство - к беспощадному времени, злорадное чувство к тяге, которая еще вчера была неподъемной. Причем - не такой, которую не поднять совсем уж явно и безусловно, а такой, от которой чуть только не надсаживаешь пуп, а потом - час не можешь отдышаться. Не-ет, потом - неизвестно, но пока что от мотоблока, который он тут же окрестил "ишаком", было куда больше живой, непосредственной радости, нежели от громадного ЭХГ. Посчитав по пальцам, какое нонеча должно быть число, он решил про себя, что именно день рождения "ишака" будет отныне праздником, и заодно придумал ему название: да будет отныне и присно, и вовеки веков восемнадцатое мая Днем Освобожденного Труда. И пусть невегласы не будут знать, что это значит на самом деле. А завтра с утра - сделаем то, о чем с первого же дня больше всего болела душа: поднять целину и посадить картошку.
... Кстати, - у нас, фермеров, есть такая работка, которая по своему эмоциональному накалу нич-чуть не уступает бесконечному метаноловарению: это обширная, на совесть разветвленная, очень энергоемкая программа называется "Фиксация Азота" и заниматься ей нужно приблизительно все время. Но у него, - спасибо неряхам-хозяевам, сроду не вывозившим со двора навоз, так, что двор оказался в конце концов на добрый метр-полтора выше окружающего пейзажа, - на первый раз не было в том острой необходимости. Легче - свезти тридцатилетний слой перегноя на огород, облюбованный им неподалеку. Чтоб не мелочиться, он поднял враз гектар заброшенных огородов, с варварской беспощадностью запахав все некогда бывшие границы между ними. Сделал так, как порекомендовали друзья, - посадил картофельную безвирусную суперэлиту по траншеям, дно которых покрыл тонким слоем перегноя. Надо было: срочно перекрыть крышу, пока не пошел следующий дождь, а он, кажется, уже что-то такое задумывает. Сделать ангар для ЭХГ. Заделать в землю цистерну под горючее на зиму. Резко-резко расширить парк "маслов", срочно сделать катух и начать потихонечку заново строить дом. Наделать навесных орудий к "ишаку" на лето. И начать-таки фиксировать азот, ежели и не на удобрения, то, по крайней мере, на аминокислотные гранулы. Это - тоже, как и все остальное, - вчера, потому что Генка вот-вот привезет обещанных поросят. Да, и пусть темная сила поет на все лады о том, что гранулы-де - "химические"... "Однофазные" аминокислоты с витаминами, это такая вещь, которая и усваивается легко и сама по себе оказывает какое-то неизученное стимулирующее воздействие... В общем - начать и кончить.
В последнее время у Григория Фроловича появилось нечто вроде постыдного порока: никак не мог обойтись без регулярных, жутко законспирированных встреч со своим сверстником, отчасти - коллегой, и естественным соперником Сергеем. Тем самым, что при Дмитрии Филипповиче выполнял роль, аналогичную той, которую он сам выполнял при Великом Инквизиторе. При организации этих рандеву, постепенно становившихся обычаем, предпринимались такие меры предосторожности, о которых пришлось бы писать особое исследование. Обоснование, куда делся. Обоснование, почему нет. Предосторожности, если проверят, причем если появятся - отдельно, а если начнут расспрашивать, то отдельно. Пришлось даже пойти на прием, именуемый в среде профессионалов древности "отгрыз лапы", - завести себе легонькие грешки, оправдывающие грехи серьезные и непростительные. Дать контролерам компромат, чтобы они не искали большего. Естественным способом для этого была, разумеется, баба. Причем не абы какая, а еще и умная. Мало того, что умная, а еще и своя. При этом - такая, которую не больно-то расспросишь даже и в КГБ. Пока, - тьфу-тьфу, - сходило, благо, что он, как-никак, был профессионалом. Разговоры получались достаточно острые, иногда и местами, - едкие, как кайенский перец, в очень широких пределах - откровенные. Потому что были молодые люди тем, что называется "одного поля ягоды". И была естественная общность интересов. Была даже официальное (только для себя, разумеется) моральное оправдание: вражда двух таких больших людей - не на пользу Общему Делу, и очень нужно, прямо-таки необходимо эти разногласия этак осторожно, завуалировано сглаживать, чтоб тяжелая стариковская дурь - не привела бы к серьезной беде. Мы же с вами - умные люди. Прагматики. Встречи проходили на территории заслуженного столичного долгостроя, на окраине, где нередко по двое - по трое собирались усталые мужчины, чтоб выпить водочки, портвешку или одеколонцу и отвести душу за разговором. Надо сказать - молодые люди, в отличие от многих прочих, совершенно виртуозно умели принимать адекватный образ: такой, чтоб за километр не разило ряженым, и в то же время - чтоб у одиночек, находящихся в соответствующем градусе, не было соблазна подойти для разговора по душам. Хотя, - случалось.
- Разговор у меня к тебе сегодня, друг ситцевый, - серьезный и неприятный.
- От тебя, - разулыбался ясноглазый Сережа, - чего другого ждать-то?
- По условию первой встречи мы с тобой договорились, что будут темы, которые не затрагиваем. Так?
- Ты это сказал. Так вот: я не знаю, получится ли это у меня сегодня.
- А ты не сомневайся. Как спросишь что-нибудь не то, так и узнаешь. Я просто промолчу.
- Это, - Гриша в досаде махнул рукой, - я отлично знаю. Может получиться так, что я расскажу тебе одну историю, ты - промолчишь, но я все равно догадаюсь обо всем, что мне нужно по одному только молчанию. Понял?
Это было по-настоящему серьезно, и его визави задумался:
- М-м-м... Коль пошла такая пьянка...То давай тогда отложим выпивку на попозже... и все-таки рискнем.
- Слава богу. Прямо-таки бальзам на душу. А то прямо не знал, как и начать-то не предупредимши.
- Надо говорить, - Сережа назидательно поднял палец кверху, - не пердупердивши.
- Или так, - Григорий легко кивнул головой, - я сегодня сговорчивый. Так вот: сыскался в Коломне один следопыт красный... м-мать его не так и не этак... Один коллекционер хренов, - подполковник Замятин. Он, понимаешь ли, - дела коллекционировал, причем не абы - как, а с то-онким подбором. А потом, как и положено коллекционеру, - не утерпел. Оно - не все могут утерпеть, чтоб не показать коллекцию какому-нибудь ценителю... В данном случае роль ценителя отводилась, понятное дело, непосредственному начальству... начальство-то - тьфу! - дурак-дураком, такие даже среди внудельцев редкость. Но слава богу, слава богу, - говорю я тебе, - там человечек наш сидел. Причем не просто наш, а персонально - мой.
- Растешь, брат. Своя агентура завелась. Рефлекс, батенька...
- Так столичная промышленность, батенька. Глаз да глаз. Вашими, в том числе, молитвами... Он - копнул, ахнул, - и ко мне. Так и так, мол, надо встретиться. Нет, по телефону нельзя, надо б лично. Лично - так лично, глянул - так ахать настал уже мой черед. Он такого накопал по Южному Уралу, Алтаю, ЦЧО и ЦПП, что у меня в глазах потемнело. Вылил себе на голову ведро холодной воды, вспомнил, чему учили по стратегическому анализу, тряхнул стариной. Чего там было у этого м-мудака, прости господи, - думал, наверное, что папаху за это получит, - я тебе говорить, прости, не буду, а резюме из своих раскопок - приведу-у: интересно, что ты на это скажешь. К примеру - иссяк металлолом. Нету! Мартенам перестало хватать. На Нижне-Пилюйском чугунолитейном, который в свое время, очевидно, на нервной почве построили, так, что не все отливки вывозят, а часть - прямо тут закапывают, потому что - вывезти не на чем, и вообще... На хрен они никому не нужны. Так вот, приехали туда купцы, с-скупили все похоронки, погрузили - и вывезли. Никакого криминала: сбезналичили, деньги в банке, накладные... Уроды эти, вечно непросыхающие, - рады-радехоньки. Никто не удосужился глянуть, ни какие номера на грузовиках, ни откуда...
- Ну?!
- Деньги - налицо, а накладные - пфт... Разбираться, копать, - сам понимаешь, не в моих интересах. Цветной лом - и не ищи, бесполезно. Кладбища техники, - у каждого уважающего себя колхоза есть, знаешь? - опустели! Приехали, говорят, какие-то шабашники, заплатили, погрузили, - и, соответственно, шабаш...
- Разумеется, за границу не уплыли?
- Ты так даже не шути. Понял? Разумеется - нет.
- Это все? - С каменным лицом осведомился Сережа. - Больше ничего?
- Скупили все старые, древние и разбитые автомобили. Любых марок. И набралось всего этого добра столько, что - на Урале кое-где заметно больше машин стало... Руда кому-то понадобилась! Налево руда пошла! Полиметаллическая. Но это, понятно, под вопросом. У нас от прежних времен остались такие места, в которых пролетарии уже позабыли, на каком свете-то живут... Ну, а раз машины, то, значит, что?
Григорий Фролович хитро прищурился, одновременно ловко плеснув вообще-то "КВВК", - но зато из "огнетушителя" и, натурально, - в граненые стаканы.
- Не знаю. Сдаюсь. У тебя вон времени было сколько, чтоб стариной стряхнуть... Или встряхнуть? А ты хочешь, чтоб я тебе прямо сразу сказал. Мы же люди простые, стратегическому анализу, - он махнул свою порцию так, как и надлежит пить "Белое Крепкое", - не обученные. Ваших комитетских академиев не кончали.
Он действительно не кончал "комитетских академиев". Он просто-напросто закончил с отличием "кремлевку", в которую попал не без протекции, но отнюдь не только по протекции. Собеседник об этом отлично знал, а он - знал, что тот знает, но таковы уж были правила игры. Поэтому он сделал вид, что не слышит ернической ремарки собеседника, и просто-напросто продолжил:
- А это значит, что должны вдруг, "на ура" пойти дома в пригородах, а цены на них - соответственно вырасти. Что и подтверждается в действительности для целого ряда областей. И без того наиболее подозрительных. Там же, или почти там же, - отмечается отток работников с ряда промышленных предприятий... на которых с определенных пор отмечаются трудности. Не знаешь, по какой причине? Нет? Ну ладно... Такой отток, что уже отмечается нехватка рабочей силы. Тем более, что уходят-то не худшие. Нет-нет, никакой массовой тенденции. Но не массовая тенденция - существует вполне достоверно. Что скажешь?
- Что было в папке этого коллекционера?
- Увы! Такого рода помощи я тебе, сам понимаешь... Намекну только, что там почти исключительно описываются разного рода товары, неизвестных фирм и очень, очень высокого качества. Это - мягко говоря, что высокого, потому что на самом деле в некоторых случаях аналогий просто нет и, соответственно, не с чем сравнивать. Как нет, судя по всему, и этих самых неизвестных фирм. Так что не мешало б вам самим почесаться. В том числе - этому вашему п-печальнику о бедах народных, Гаряеву. Пусть, элементарно, по рынкам походит, поглядит, чем торгуют на простых советских толкучках в наше непростое время. Причем что характерно, - в вашем Курчино, как и близь других ваших нарочитых вотчин, - ниче-ем подобным не торгуют! Совсем! Проявляя массовую сознательную дисциплину. Как и нету ничего, право слово... Зато сунься в ту же Башкирскую глубинку, - так найде-ошь, на что посмотреть. Вопросы есть?
- Есть. Что конкретно было в папке претендента на папаху?
Григорий издал странный звук, в его исполнении обозначавший крайнее нетерпение, но сдержался.
- Какие-нибудь другие вопросы - есть?
- Ты еще не ответил на этот. Ну ладно, ладно, - насколько ты наврал?
- Э-э-э... Основное, общая картина - правдива. Есть искажения по мелочам, исключительно с целью скрыть источники информации.
- Ты все-таки редкостный мерзавец. Я ж теперь ночь не буду спать, думать буду, - где именно, в каком месте своего... своей информации ты имел саму возможность соврать? А если не найду, то приду к выводу, что это была все-таки провокация. С той целью, чтоб мы проявили активность, высунули рожки из раковинки, а тут бы вы... А следовательно, еще и о том, твоя ли это провокация, или ты только так думаешь? Так что ты подумай, - может, расскажешь все-таки?
- К чему? - Докладчик пожал плечами с видом полнейшего равнодушия. - Единственное, что я тебе посоветую, и это - взаправду, от души: поменьше волнуйся о моих гипотетических интригах. Боюсь, это самая незначительная из проблем, которые, похоже, у вас возникнут прямо вот-вот...
XVIII
Вера Михайловна вертелась у нового зеркала, мерила новенькую черную "плюшку", купленную только вот-вот, и не могла взять в толк: как это ей пришло в голову купить такую вот гадость? Совершенно же старушечья вещь, никак ей не к лицу... Купила не потому, что хотела, а - потому что привыкла хотеть эту чертову "плюшку". Внучкова картошка, посаженная при внучковой помощи на трех самых больших огородах уже осиротевшей вроде бы деревни с внучковыми удобрениями, обернулась в тысячу двести сорок два мешка по два пуда весом. Их внучок, вместе с товарищами подготовив почву, загнал в Нижнем Тагиле по двадцать рубликов, - как с куста. Сколько там у него вышло после уплаты накладных расходов - его дело, только ей, старухе, он принес семь тысяч двести.
- Ой, Митенька, да куда мне, старой, столько?
- А ты, старая, чаще в зеркало смотрись. Я тебе, кстати, привез... А деньги тебе - ну-ужны будут. Ты заводи хозяйство, заводи, разворачивайся! С тебя, пенсионерки, взятки гладки, не то, что с колхозничков на центральной усадьбе. За что тебе надо будет, - ты плати, не скупись, - оно окупится...
Пожевав по привычке губами, поскольку никак не могла привыкнуть к белым, ровным зубам, которые ей совсем не больно вставил симпатичный доктор Игорь, она осторожно заметила:
- Митенька, а, может, не тратить пока что денежки? Лишнего-то? Ты б мне аппарат сделал, с друзьями. За самогонку тут все, что хошь, и ку-уда дешевле выйдет...
- Это, бабуль, - мысль. Мудрец ты у меня. Сделаем. Такой, что никакого дыму, и не найдут никак.
- Ага. Ну и хорошо. А штоб Федька-перседатель носа не совал, так и в усадьбу-то, в усадьбу, - человечка б своего с аппаратом тыим...
- Это к чему?
- А пусть, проклятый, зальется! Ты не думай, на што бы дельное, - так нет, а порушить што, - это он хи-итрай! Гамни-истай! Как у кого што, - так наскрозь все видит. Он ето приструнить называет, чтоб значит, отнять и хозяйство б хином пошло. А выпить любит. Сроду мимо рта не проносил.
- Говорил же я, - рассеянно отреагировал Митенька, - тебе б министром быть. Займемся в самое то время. У меня как раз со СХИ два человечка выпускаются, хоть и не здешние, а все равно деревенские, так я их к делу-то и пристрою.
- Вот и ладно будет. А ты деньги-то, деньги возьми, сколько надо, привези поросяток.
- Сколько?
- А хоть десяток.
- Да ты че? Не сдурела?
- Не такое делывала, Митенька. В сорок шестом годе на мне заместо коня землю пахали. Беременная воду ведрами на гору носила, в ферьму в эту ихую, да зимой, да в гололед. А если ту машину привезешь, что для навозу, - помнишь, рассказывал? - так и вовсе...
- А справишься?
- Ничо, - высокая, гладколицая, худая женщина махнула рукой с явным пренебрежением, - с трахтером справлялась. С дойкой, с машинной, пока не сломалась вроде. И тут справлюсь. Вы у меня голодать-то не будете.
- Все одна?
- Ничо, - повторила она, - я привыкла.
- Не-е, - задумчиво проговорил Митенька, - так оно дело тоже не годится. Найдем те подручного! Хватит ему шагорданничать!
- Оглоеда, штоль, какого? Так он озоровать будет...
- Не будет. У нас для этого хо-орошее средство есть! Как шелковый будет!
- Слышь, - так, можеть, папанька твой по весне подъедет? Он-то что там, в городу?
- А он те сильно нужен? Начнет тут... Вино трескать да городской гонор показывать.
- Это - да, он у меня глу-упай. И все какие-то... Без царя в голове, бездельнаи. В кого ты удался-то, ума не приложу...
- Не сглазь. Я-то не свихнусь, дело у меня, а вот дети какие получатся? Так что не надо.
- Не. Пока, правда, рано, а потом-то я его приспособлю. Пристрожу.
Силы у нее теперь было, - не как в восемнадцать, говорить нечего, но выносливости, вроде бы, даже и прибыло. Починенные глаза - видели зорко, как в молодости, руки-ноги-спина - гнулись, как в девушках, матка, которая мучила ее чуть не больше всего остального, - не выпадала. Одышка - уж коль что-то дюже тяжелое, но она - береглась. Хватит. Чутье подсказывало, что в этой новой жизни от нее потребуется что-то другое. Есть люди, - и это мало зависит от возраста, - которые способны чувствовать Перезаконие непосредственно, как другие чувствуют запах, как будто бы наступление его создает вполне реальное физическое поле. Мало того, - оно придает им нечто вроде темной, смутной способности провидеть грядущее. Уверенности - в своих силах. Подсознательного знания - своего места в неслышно наступающем новом мире.
- Значит так, дрянь паршивая, - грозно нахмурив брови, грохотал начальственный папа, - ты знаешь, во что мне обошлось, - тебя отмазать?
- Я, между прочим, - не просил!
- Ах, так! Так пожалуйста, - дело-то не закрыто! Сейчас, звоню, говорю, что не хочешь, и ты отправляешься в камеру. Как соучастник. Тебе там, наверное, понравилось?
Запальчивость у Валечки Сорокина сняло, как рукой, воспоминания о всего-навсего суточном пребывании в изоляторе врезались в память навсегда. Это был какой-то кошмарный сон. Невозможно, чтоб кто-то мог прожить там месяцы. Тем более - годы. Правда, он не сомневался, что папаша берет на понт и решил принять игру. На всякий случай он все-таки ничего не сказал, но вид принял гордый и ироничный. Папаша нахмурился еще сильнее. Он, вообще-то, был типом первобытно-грубым, безудержным, но пребывание в коридорах власти научило определенной сдержанности и даже дипломатичности. При нужде-то.
- Не ве-еришь, - проговорил он со зловещей ласковостью, - думаешь, - куда папаша денется, отмазал раз, отмазал два, и дальше будет отмазывать. Ты, конечно же, прав, я тебя считаю дрянью, дешевкой, мерзавцем, но даже и мерзавца-сына отцу - судьба отмазывать. Но тут у тебя, погань, неувязочка вышла. Когда в тот раз, когда вы машину угнали чужую и катались, это я тебя просто отмазал. Хозяину сунул, договорился, он заявление-то и забрал. А сейча-ас... Тут дело совсем-совсем другое. Так что слушай меня и молчи... Викентьев мне, конечно, друг, но только ведь и ему неприятности не нужны. Давай, говорит, его по малой статье посадим, пока он еще чего не натворил и не сел всерьез. А больше - никак? А больше, говорит, - никак. Потому что ежели опять, то мне своя рубашка ближе к телу. Ты ж, говорит, поручиться за него не можешь? Да, говорю, - не могу. Это работу надо бросать и пришивать его, пог-ганца, к пиджаку. Пусть, - говорит, - посидит малость. Он у тебя такой дешовый, балованный, паршивый пакостник, что ему помочь должно. На всю жизнь напугается и, глядишь, пришипится. Ладно, говорю, - он, а мне-то, мне-то за что такой позор? Ну, обсудили, - договорились. Только он условие поставил...
Валечка осторожно, чтоб не показать, - перевел дух. Жизнь, кажется, продолжалась. Пообещать что угодно на словах, - ему ничего не стоило. А потом, глядишь, ежовы рукавицы поослабнут. Как бывает всегда. И можно будет по-прежнему вести прежнюю жизнь, легкую и приятную. А мамахен без тугриков не оставит.
- Тебя два года не будет в городе. Увижу, - говорит, - посажу в связи со вновь выяснившимися обстоятельствами. Сразу. И не обижайся тогда.
Это... было неприятно, но поправимо. Через месяцок-другой, когда уляжется, так он подлижется. Не впервой. Конечно, еще месяцок придется Ангельбертика разыгрывать. Но тут папаша с отвратительной прямотой объяснил, что он на самом деле имеет ввиду. Помолчал, глядя на уничтоженного отпрыска, и добавил:
- Прямо сейчас. Чтоб ты ничего не удумал.
- Папа! Папа! - Охваченный самой что ни на есть позорной паникой, он потерял всякое подобие твердости духа. - Ну я все понял! Ну больше никогда не повторится!
- Слава богу, - папаша был полон какого-то непонятного удовлетворения, - наконец-то я зацепил тебя за живое. Наконец-то достал тебя настоящего, голенького, дрожащенького...
- Ну неужели же ничего другого нельзя придумать? У тебя же, кажется, сестра двоюродная в Москве! Ведь ты же можешь...
- Могу. - С тихим счастьем прошептал тот. - Но не хочу. Я совсем не хочу, чтобы тебе было хорошо. Ты, скользкий, как пар-ршивый вьюн, - из чего другого вывернешься. А вот тут попробуй! В-вот попробуй только! Посидишь без пива, и без фирмовых шмоток. Без коктейлей через с-соломинку! Без пляжей и блядей в купальниках! И не дай тебе бог, если Вера Михайловна недовольна будет твоим поведением!
- Ну дай я хоть с матерью попрощаюсь!
- Над-до же, - родитель аж всплеснул от удивления руками, - вспомнил! Обеспокоился! Вспомнил бы о матери, когда ту девку в машину затаскивал!
- Я не затаскивал!!!
- А я не следователь. Мне, по большому счету, - насрать. Да: сбежишь, они дадут знать прямо Викентьеву, не мне.
- Это же дикость какая-то, - как он ни крепился, а слезы брызнули из его глаз, - в наше время!
- Бывает так, что везет-везет, все шуточки, а потом раз - и не повезет вдруг. - Взяв себя в руки, он говорил бесстрастным тоном человека, решившегося на смертельный прыжок. - И все прежние милые шуточки вдруг оказываются очень-очень всерьез. Тебе не повезло.
- Два года навоз грести! Хвосты крутить к-коровам! - Злые слезы так и брызнули у него из глаз. - Неужели ничего другого придумать нельзя!
- Можно. На зону пойти с дружками со своими. И потом, - а что ты будешь делать? Из института, куда, кстати, я тебя устроил, тебя вышибли за тот еще случай, да и не тянул ты, кстати, вовсе... Работать, - что ты тогда сказал? Дай-ка вспомню...
- Х-хватит!!!
- Нет, почему же? Дай бог памяти, а, да: "Хрячить? Горбачить? На это предки есть!"
Розка, потому что все-таки татарка, не в пример всяким прочим молча впустила в квартиру, молча дождалась, когда он вымоет руки, и молча брякнула перед ним глубокую тарелку щей. Но по тому, с каким грохотом она выкинула его "австрийские" башмаки в кладовую, по тому, что щи не были горячими, а, разве что, - подогретыми, по самому ее молчанию он понял, что грозы не миновать. Потому что, хоть и татарка, но жила-то она не среди своих, а именно среди этих самых всяких-прочих. И среди них же терлась на работе. Понабралась современного воспитания. Эмансипации по-советски, когда визг поднимают при любых обстоятельствах, только увидев мужа, на всякий случай, и выдают ему деньги на обед и сигареты "Прима". А главное, - никогда, ни при каких обстоятельствах не показывают, что довольны, а только и исключительно только либо - недовольны, либо - крайне недовольны. Но, так как все-таки татарка, хватило сил, чтобы дождаться, когда он доест. Как только не лопнула, он-то видел, чего ей это стоило. Вот что значит домашнее воспитание. Только потом начала:
- Ну? И чего, спрашивается, приперси? Никто уж и не ждал! С концами, думали! Не-ет, - явилси! Стирай тут его носки, земляныи! Рубахи его черныи!..
А чего б это она хотела? Человек же - с дороги...
... либо живи, как все, дома, либо - вовсе не приезжай, не вози грязь свою! Пусть тебе твои тамошние давалки стирают...
Вот попробуй, изложи человеку, что там в радиусе двадцати верст - вообще никаких баб нету? Не говоря уж о молодых. Это помимо того, что один - он успевает за день так накорячиться, что делается ему вовсе ни до каких баб. Потому как - сезон, это понимать надо.
- ...Верка-нормировщица говорила: "Раз денег не носит, - не нужон он такой. Я б свово давно б выгнала, ежели б он, паразит, мне б хоть какую копейку б зажал. Ты ему,- грит, - Роза, так и скажи..."
- Так осенью...
- Вот осенью и приежжай! А пока - неча на дармовщину жрать, да носки свои, вонючие...
Стоп!!! Да как же это он забыл-то? Он полез в карман, и вынул приблизительно половину денег, что получил от торгаша. Ограбил, паразит, но все-таки дал так, что хватит. А все почему? Он догадался, заглянул на третью "комби", отыскал там набор спецур "С" - это специально для сталей, устойчивые, разбирают стали даже с хромом и марганцем, и не поленился, отдельный чан для них сделал в том самом подмыве, откуда глину брал. Подпер он с тех пор подмыв-то. Подпер. Ночами старался, потому что деньги пока что были все-таки нужны, а до урожа-ая!.. Порадел со старыми ведрами, листами и рессорами, с ржавым бог его знает чем и со всем прочим, что пришлось почти что выкапывать из почвы умершей деревни. А потом вдруг отыскал сгнившую подстанцию. Старался аж до лишнего, чтоб придраться к элементам было бы уж вовсе никак невозможно... А барыга скривился, сказал что посмотрит, какая чистота, то да се...Однако - забрал работу, всю, как есть, заплатил, понятно, ерунду, одна медь "М/С стандарт III" - поди, вдвое больше тянет... Да ладно! И так, хоть половину - в счет долга пришлось, а половину - так. Он влез во внутренний карман, достал ком денег, отсчитал себе сколько-то на тушенку, постное масло и макароны по блату, потому что гречневые брикеты по блату ему надоели уже хуже горькой редьки, на бензин Грехе (предлагал ему насадку, чтоб на метанол переходил, а горючку б - к делу, так не хочет чего-то), а остальное, - что-то около тысячи трехсот, - сунул супружнице.
- Вот, на пока что...
... Если вы думаете, что это заткнуло ей рот, то, пожалуй, будете правы. Если думаете, что на сколько-нибудь заметное время, - то ошибаетесь. Увидев деньги, она вроде бы как мимолетно поперхнулась, а потом начала снова. А поскольку за время его отсутствия дражайшая половина несколько потеряла форму, то новый тур был посвящен почти исключительно одним повторениям, только изредка перемежаемым чем-нибудь сравнительно новеньким:
- ... аж навозом весь пропах! Аж...
Он - молчал. Не потому даже, что не было никакого желания реагировать, а - сил не было. Голова пьяно кружилась, в ушах стоял мягкий, неумолчный, уютный гул. Прошлым вечером он лег непозволительно рано, - в пол-двенадцатого, а в три - уже был на ногах, потому что Димычу надо было непременно дать наставления насчет огурцов, поросят и двух "маслов", дозревавших в "чане". И если бы это была первая такая ночь. Во все предыдущие тоже удавалось поспать когда - четыре, а когда - пять часов. Он - уплывал, и через гул только смутно доносилось по-прежнему визгливое, но уже, все-таки обеспокоенное:
Когда он проснулся, - укрыла-таки, не совсем еще, значит, она держалась еще довольно долго, но потом кипевшее внутри дерьмо все-таки перелилось через край. Хлынуло потоком кипящей лавы.
- Вот. - Сказала она утвердительно, как будто в продолжение чего-то, что говорила раньше, но только что. - Д-довел себя до бог знает чего с частной собственностью со своей! На ногах уже не держится! В-высох весь на скелет! В общем так: либо я, - либо энтот дом твой гадский!!!
Да ни до чего такого он себя и не доводил. Он и вообще последнее время так засыпает. Чуть присел где, или, паче того, - прилег, - и готово.
- ... надо еще сообщить куда надо, чтоб поехали, поглядели, что у тебя там за хозяйство!
Спасибо, милая. Навела на мысль, потому что рано или поздно, - а придется этой проблемой заниматься. Не оставят его так просто в покое. Добудут. Так что лучше уж было бы заранее подготовиться. Обдумать, кто наедет, как это произойдет, с чем пристанут, и, главное, - как отбиваться будем? Впрочем, - чего это он? Способ отбиваться, причем так, чтоб раз - и навсегда, как раз известный. Для этой страны - универсальный. Вот именно. Просто-напросто бумага. Оформить себя звеньевым. Или, еще того лучше - по договору на выдуманной опытной делянке местного СХИ. Или сортоиспытательной станции. Уж сорта-то, - он, сам того не замечая, нехорошо усмехнулся, - он им обеспечит. Такие, каких они и в глаза-то не видывали. Занятый этими и тому подобными мыслями, он не вот очнулся, когда Розка постепенно замолкла и с характерной женской последовательностью начала к нему прислоняться. Он усмехнулся снова - на этот раз снисходительно, и несколько рассеянно приобнял ее за плечи.
- Слушай, старик, а ты на выставке Юматова - был? Нет?! Ну-у, знаешь, - отстаешь от жизни! Там та-акой сюр... - Андрюха Голобцов даже закатил глаза, подчеркивая тем самым запредельную силу впечатления. - Представляешь, - улица, вся в красно-бурых тонах, пустынная, никого нет... Представляешь? А по ней, уже наполовину повернумши за угол, уезжает трамвай ... И груженый - рыбой! Понял, нет?
Промолвив сакроментальные слова относительно рыбы, он с торжеством откинулся в кресле, изо всех сил сверкая глазами.
- Откровенно говоря - нет, - ответил малочувствительный к подтекстам Толик и простодушно осведомился, - а причем тут рыба?
- Стари-ик... Ты меня просто убиваешь! Ведь ры-ыба же!!!
Понтрягин, украдкой зевнув, огляделся. В соответствии с какой именно символикой, по какой именно знаковой системе влекомая трамваем рыба является очередной фигой в кармане, скрученной от интеллигенции - властям, его не слишком-то интересовало. "Бирюса" в последнее время, надо сказать, сильно изменилась. И если они, пока что, еще имели возможность кое-когда, под салатик из кальмаров и коктейльчик, под чашечку кофе с пирожным просидеть здесь весь вечер, по всему чувствовалось, что это - не надолго. Скоро, скоро в двери станет солидный швейцар, который, мимолетно обдав ихнего высокодуховного брата липко-пронзительным взглядом, процедит, что мест нет. И это будет навсегда. Все изменилось. Непонятно только, откуда у них появилась вся эта жратва: раньше-то была обыкновенная почти что столовка с дежурными блюдами, только с кое-какими коктейлями и ресторанной наценкой. А теперь, на черкасское мясо, ассорти мясное, ассорти рыбное, купаты по-имеретински, форель, осетрину такую, сякую и еще разэтакую, на фрукты-овощи вовсе никогда не виданных статей, на бог его знает какие горячие блюда в ресторан потянулся гость другого сорта. Отчасти - солидный-налитой, отчасти южно-жуковатого вида. А отчасти - не пойми - кто, но с та-акими рожами... Пока еще сохранялись прежние официантки, средних лет, замотанные матери семейств с бесформенными фигурами и ногами, покрытыми узлами больных вен. Они, понятно, тоже уделяли особое внимание Новому Гостю, но вспоминали и о них. А когда подходили, у них был едва-едва заметно - но виноватый вид. Так что и они тут оставались именно что пока. Скоро станут вовсе не ко двору. Да о чем говорить, ежели и через совсем уж забегаловки в последние месяцы начали протекать пресолиднейшие денежки. Места! Места!! Места!!! Куда не сунься, всюду чего-то разговоры только о месте. Нет, - оно квартир и никогда-то не хватало, но сейчас в воздухе начало витать нечто и вовсе другое, ни на что прежнее непохожее. Будто враз стали нестерпимо тесными одежки государственного строительства, и кто-то - готов лезть буквально в любую щель, чтобы только отхватить себе пятачок вожделенного места и там, в трое нар и пять штабелей, нагромоздить чего-то там своего, собственного и непонятного. И ведь не ответишь - кто именно есть этот самый "кто-то", не назовешь - совершенным чудаком, потому что сплошь и рядом старые-старые друзья при твоем приближении прекращают оживленный разговор между собой, и откровенно зевают, когда ты по старой памяти норовишь начать высокодуховный разговор. И отводят глаза, и чтой-то какие-то все время ужасть до чего занятые, так что не только о встрече - по телефону им с тобой поговорить некогда.
... А они сидят тут, делают вид, что выше всего этого - блинов с икрой осетровой, семги малосольной, окорока, запеченного в тесте, молочных поросят, марочных вин и коньяков пятнадцатилетней выдержки. И на этом основании втютюхивают девчонкам про новые постановки Таганки. На которых они не были и не будут, скорее всего, никогда. О которых они слыхали от знакомых, в свою очередь, тоже там, скорее всего, не бывавших. О выставках и вернисажах, все достоинства которых тоже сводятся исключительно ко все той же интеллигентской карманной фиге и не более того. Потому что вот так уж, что у нас либо Рабочая Смена На Магнитке, либо - фига в кармане. Чтобы, в случае чего, продать ее наивным иностранцам за диссиду и прочий андеграунд. Они сидят тут, вольнодумничают, изображают из себя... А ведь вокруг-то в самом деле что-то происходит! Раньше - не происходило, а теперь - происходит. Как будто под прежними по виду улицами открылись глубокие подземные ходы, по которым в темноте бродят огромные бесшумные твари, похожие на тени, но от каждого движения которых поднимается ветер. А знакомые лица кое-кого из недавних приятелей стали вроде бы как масками, из-под которых выглядывают со-овсем другие люди. И говорят, отводя взгляд, что, вот, уволились. А сейчас чего? Да так... Пробавляемся по мелочи. А в ускользающем взгляде, когда они торопятся распрощаться, ссылаясь на вымученную занятость, сквозит не то жалость, не то легкое какое-то презреньице, а точнее - некое понимание, корни которого от него скрыты. И в ночах, в бесконечных полубезлюдных, неустроенных, всеми ветрами продуваемых крест-накрест просторах за стенами городов исподволь завелась осторожная, но по-своему бурная жизнь. Наливающая взгляд - тем самым пониманьем, а подглазья - синевой бессонницы... Не-ет, он не женится. Слуга покорный. Раз уж меняется эра, - надо со всем возможным достоинством вымирать, а не мельтешить лишнего.
Банда на эстраде, пружинисто-развинченные длинноволосые мальчики в белых костюмчиках в полуобтяг, - с учетом обстановочки, значит, - начали с небрежным видом, лениво наигрывать что-то такое, пока что разогреваясь и входя в колею, тени на улицах стали совсем уж длинными, залегли между оранжевых от вечернего солнца мест. Однако август и уже не так далеко от осени. Грустно все это. Дверь распахнулась и в нее до половины просунулся, держась за ручку, какой-то мужик с короткой, густой, но очень уж дикой бородой, кудлатой головой, стриженной чуть ли ни под горшок, и в слегка засаленной куртке из чего-то вроде замши, длиной до середины бедра. Брюки посетителя были заправлены в легкие кожаные сапоги. По тому, как он держался за ручку, по наклону, по слишком пристальному взгляду было видно, что он как следует пьян. Не то, чтоб вдребезги, но все-таки. С ним, чуть по бокам и сзади, а значит - пока еще на улице, держались еще двое каких-то, - в клетчатых рубахах, в черных джинсах и совершенно трезвых.
Он сделал приглашающий жест и с сопением, слышным даже на расстоянии, ввалился в зал. За ним, помимо двух черноджинсовых молодцев, проследовал некто медведеобразный, с бородой явного живописца и отрешенными глазами, полуобнявший умело полуодетую девку, хихикавшую чему-то, что он нашептывал ей на ухо. Еще трое девок, вошедшие следом, были еще и заметно более пьяными. За ними последовали четверо каких-то потертых, не слишком, но все-таки, со специфическими лицами людей пьющих часто, помногу, все время, но зато что-нибудь дешевое.
- Мужчина, - коршуном кинулась Люся, лет сорока пяти - сорока семи от роду, - нельзя в нетрезвом...
- Чевой-то, - обернул к ней страшные, белые глаза кудлатый, уже как-то успевший тяжело сесть за второй от эстрады столик, - чево надо-то тебе? Выпимши, ну так што?
На голос, на сиплый его бас откуда-то из служебных помещений выдвинулся тип в полувоенной форме, мосластая жердь под метр девяносто, обутая в непременные ботинки на толстой подошве. Тоже, надо сказать, - знаковая фигура и порождение самых последних времен. То там, то здесь, в ресторанах, дорогих кафе, концертных залах, и даже в подсобках магазинов начали устраиваться такие вот, - в полувоенной форме "младшие помощники поваров", "подсобные рабочие", грузчики и такелажники.
Этот экземпляр, похоже, чего-то такое знал, - как знал и свое дело: увидев, он оценил обстановку, а оценив, - втянулся так же, как только что выдвинулся. Вместо него появилась аварийная бригада другого рода: залысый старший официант, с непередаваемым, эксклюзивным старшеофициантским выражением на уклончивой физиономии. Увидав гостя, он неуловимым движением скользнул к месту прорыва.
- Юрий Фоми-ич! - Пропел он по ходу скольжения, надевая на себя выражение бесконечного счастья от встречи, - какие-то проблемы?
И - как то совершенно незаметно оттер Люсю от посетителя.
- Ну-у... Люся у нас еще молодая, - он хихикнул в знак того, что шутит и приглашая следовать за собой, - неопытная. Не узнала. Вы уж извините ее.
- Да чего уж, - он снова вперился в лицо официантки, - придется. Тока наперед - смотри-и...
- Чего подать-то, Юрь Фомич?
Позади него, извлеченные из своих убежищ таинственным зовом, природа коего науке еще неизвестна, выстроились как минимум двое официанток и один официант, - молодой, зализанный, из новых.
- Ну... Рыбки там, икорки, грибочков, ветчины. Огурчиков солененьких, В общем, - все, что полагается, и побольше, - я ж с друзьями.
- Ага. Ты, Филь, записывай. Значит, так...
- Это еще, - осведомился из своего темного уголка Петр, - что за чудо?
- А это, - ответил Голобцов, который относился к категории людей, которые Всегда В Курсе, - ты правильно сказал, старик. Именно что чудо. Только слыхал, вот только не думал, что самому доведется...
- Ну так говори. В чем дело-то? Напустит на себя, понимаешь...
- Тут понимаешь ли, старик, такое дело... - Говорил он чисто машинально, не слыша сам себя, потому что продолжал напряженно следить за гостем. - Такая штука, понимаешь...
- Да ну тебя, - шлепнула его по руке Вика, - рожай уж!
- Я, конечно, ничего не могу гарантировать, но если мне не наврали... Если мне не наврали, говорю вам... То мы имеем счастье лицезреть так называемого Красного Барона.
- Это еще кто?
- Как, ты разве не проходил в шестом классе, кто такие были бароны? Это, Петь, были такие феодалы, крупные землевладельцы, сторонники феодальной раздробленности и жестокие угнетатели трудового крестьянства...
- Я знаю, кто такие бароны. Были. Ты мне скажи, - это кто?
- Так я ж тебе говорю, - барон, только Красный. Каким ж ему, нашему советскому барону, еще быть? То-олько Красным...
- И он тоже, значит, владеет, раздробляет и угнетает?
- Говорят - еще как, но точно не знаю. Зато знаю кое-что другое. Что для нас поинтереснее будет...
- Ты не напрягайся, не напрягайся... - Проговорила Оксана, накладывая на него свою красивую, округлую, прохладную руку и усаживая в кресло, с которого он, сам того не замечая, привстал. - Ты расслабься... Вот та-ак...
- Не знаю, - фыркнула Вика, - по-моему - так он больше не на борона похож, а на старорежимного купца. Как их у нас любят показывать. Бароны - они ж аристократами были, комильфо все из себя.
- Это ты не про тех баронов говоришь. Про поздних. Про неправильных. Про тех, у кого все поотбирали. А те... Ого! Они б сами у кого хочешь отобрали б...
- Вы тут по делу, Юрь Фомич, - продолжал тем временем принимать дорогого гостя мэтр, - али так просто?
- А то ты не знаешь... Две тыщи тонн свинины, как единый килограммчик! Кстати и выручил кое-кого, кре-епенько выручил... Отметить это дело оставляли, а я посидел-посидел, - да и пошел себе... Звиняйте, говорю, граждане-товарищи, спасибо вам за ласку, - а только у меня август. Страда, значит. Глаз да глаз.
- А вы, Юрь Фомич?
- А - надоело мне с ними. Скушно. Одна видимость, а так - са-амые пустяковые люди...
- Пить-то что будете, Юрий Фомич? Коньяк есть, арманьяк, виски? Водка "Абсолют"?
- Ну-у... "Чивас Ригал" у тебя все равно нет, а если есть, - так подделка... Ты знаешь, чего? Ты того, - мое неси...
- Так ведь милиция...
- На меня вали, ежли что. Я с Григорием Ахметычем сам поговорю.
- На всех?
- Давай! И дюжину "Клико" для начала. Холодное есть, нет ли?
- Для вас, Юрий Фомич - найдем. Последнее выскребем. А заморозить недолго.
- Ага. Тогда еще ананасов ломтиками и дыньку, ту, узбекскую. Кубиками и без корки. И моего давай. Сразу давай. Потому как мужикам шампузия твоя - и вовсе ни к чему. Не понимают они в ней толку, понимаешь? Я и сам не очень-то, а уж они... Вот ты скажи, организм, - обратился он к одному из потертых, - ежели между нами, - тебе ж ведь и водка не очень-то? Тебе б партюхи стакан - и ладно? А - не выйдет. Сегодня ты у меня будешь потреблять исключительно только благородные напитки...
Благородные напитки тем временем внесли. Три графина - отливали жуткой, в черноту отдающей буростью. Три - зловеще, с сильным уклоном в лиловое и сизое отдавали лазурью. Три - светились неестественным янтарем, но, хотя бы, - прозрачным. Красный Барон, по непостижимому извиву своей аристократической психологии первым же делом набурил высокий, исчезающе-прозрачный с радужными отливами, как у мыльного пузыря, неизреченно изящный стакан бурой субстанции и преувеличенно-твердой рукой водрузил его перед попавшим под раздачу "организмом".
- Пей! Чай, почище портвейну-то будет...
- Слушай, Фомич, я...
- Потом, - ласковенько кивая, промурлыкал Юрий Фомич, - говорить будешь. А сейчас - пей, мил друг. И пусть тебя утешает, что это - на халаву. Кода еще в следующий раз такое щастье тебе еще подвалит, а?
Глаза его снова стали страшными, и очень даже наглядно, в подробностях представилось, каково это, - становиться на дороге этого чудища. Понтрягин, коего происходящее пока что никак не касалось, наблюдал за происходящим с чувством какой-то сладкой жути, как за акулой, жрущей живую свинью, - так, чтоб кровь в воде - клубами, тучами, грибами фантастических взрывов. "Организм" затравленно глянул на подателя щедрот и, давясь, выцедил стакан до дна, задохнулся, хватая воздух - ртом и протянутой в воздух десницей, а потом - выдохнул.
- Молодец! - Сказал Фомич, сокрушительно хлопнул молодца по плечу, склонил голову набок и внезапно взрывообразно расхохотался. Потом он, не глядя, пошарил в высокой вазе нашарил маленький хрусткий огурчик и собственноручно протянул его пострадавшему. Руки у него были, надо сказать, страшными: нет, разумеется, - не грязные и без траура под ногтями, но все равно - в сплошной коре мозолей, заскорузлая, покрытая чудовищно грубой, даже на вид - как пемза шершавой, покрытой старыми шрамами кожей. Ремни сухожилий на запястьях делали их громоздкими до неуклюжести, так, что руки казались негнущимися, как и пальцы, больше похожие на корни какого-то ритуального дуба либо же на клешни гигантского краба, с короткими, вросшими ногтями, напоминающими больше всего морские раковины. Ежели это и могло быть руками кабинетного работника, то разве что только совсем-совсем недавнего. Страшно было даже подумать, сколько всего поднять, сломать, прибить, перенести, вскопать, вспахать, починить, согнуть и натянуть надо успеть, чтобы заработать такие руки. Зачинатель, отдышавшись, хрустел огурцом и все больше бледнел, только маленький, несерьезный какой-то носишко на этом мучнисто бледном лице рдел запальной краснотой.
- А, - ничего, - сказал он вдруг счастливо, словно свыкнувшись, наконец, с ощущениями, - чесс слово...
И слова эти послужили чем-то вроде запала к началу всего застолья. Ребята в черных джинсах, по-прежнему не потребляя, - наливали. И бурую, и синюю, и желтую. И "Клико" дамам. Под напитки пошли грибки, ветчинка, икра и семга с завиточками желтого сливочного масла. Сам Фомич, выпивая помаленьку, но часто, грыз жареные свиные ребра, и жир брызгал на окружающих и пачкал его бороду. Сейчас он выглядел, - да, похоже, и был, - даже менее пьяным, чем по приходе, но - поддерживал состояние, и, покончив с ребрами, перешел к окороку, по-прежнему не размениваясь на всякие порезанные ломтиками, колечками, косочками, пластиками и слоечками мелочи. Слушал - и молчал, в общем - равнодушно, но время от времени - вдруг взыркивался в кого-нибудь из пьющих, сопящих, жрущих или треплющих языками, как будто хотел на какой-то случай запомнить, и даже думать не хотелось - на какой именно случай. Потихоньку, ведомые темным чутьем, в "Бирюсу" вообще и конкретно, - к столу Юрия Фомича собиралось все больше народу. Тут были волоокие высокие девы в знаменитейших на весь мир и весь этот трижды проклятый век маленьких черных платьях и какие-то потасканные полупьяные курвы с нечесаной волосней и в стоптанных туфлях на сбитом каблуке. Потертый пролетариат, чающий второй серии опохмелки после слишком далеко зашедшего опохмелочного процесса Первого Порядка - это который после вчерашнего, и очевидно-хитрого вида молодежь, исподволь подталкивающая друг друга локтями. Кое-кто из вновь пришедших - здоровался с какими-то своими знакомцами из первого окружающего Красного Барона слоя, следующие - здоровались уже со здоровавшимися, и оседали новым слоем, навроде луковицы - вокруг сидящей в середке Стрелки, и уже были сдвинуты столы, а сзади, за кулисами этой жральной фабрики, на ее кухне в прямом и переносном смысле уже посылали нарочных - за снабженцами, на склады и к менее удачливым коллегам по корчемному делу, - поскольку, по точно выверенным расчетам, подкрепленным опытом и незаурядным чутьем выходило, - что может и не хватить того-сего, какой-нибудь икры севрюжей, тунцового филе или "Амонтильядо" шестьдесят восьмого угарного года.
- А-а, - че там... - Проговорил Голобцов, восставая из-за стола и от недоеденного салатика под коктейльчик. - Бомжи там всякие, шушера привокзальная, так что нам - и сам бог велел...
- Ты куда это?
- А - на хвоста упаду и вас выволоку.
- Да ладно те... Вязаться со ж-жлобьем...
- А вы - из той породы людей, что помирают от разрыва мочевого пузыря, потому как пописать неудобно. Нам, людям интеллигентным, - попросту даже необходимо использовать подобных типов.
- Ну гляди! А то самомнение у тебя, - проворчал Толик, жуя экономную порцию кальмарятины, - того...
- Обижаешшь... - прошипел Андрюха, не отводя глаз от клубления народных масс неподалеку, - у меня дар к дипломатии.
Некоторое время они имели возможность наблюдать за тем, как он кому-то - клал руки на плечи, с кем-то - заговаривал а-абаятельно, тонко улыбаясь и завлекательно кося взглядом, как - принимал рюмку и как выпивал ее. Так что они почти что совсем не удивились, когда сам Фомич сделал призывный знак рукой, а ребята в черных джинсах - так прямо направились к ним - приглашать.
Коричневая - вопреки устрашающему виду в организм проникала без особых зацепок, можно даже сказать - вообще без зацепок, а потом - таяла внутри, как глоток теплого воздуха. Она отдавала чем-то страшно знакомым, вызывающим какие-то древесные ассоциации. При этом - серьезная, очень серьезная градусность каким-то способом все равно отлично чувствовалась.
Синяя - да, была резкой, вызывала ощущение ожога и явственно была расчитана на эффект. Играла роль Злого Полицейского в благородном обществе Высокоградусных Спиртных Напитков.
Желтая, - как-то язык не поднимается назвать ее - "янтарной", - была вкрадчивой и самой простой из всех, - в ней не было всех этих двойных-тройных смыслов в комбинации крепостей, вкусов и запахов. Просто какая-то травяная настоечка, а если в ней и содержался некий подтекст, то только в ложной фальшивости окраски: она была явно самая настоящая.
Севрюжатина с хреном, поросята и окорока, запеченные в тесте, и так называемая "телятина шпикованная", - помимо вышеупомянутых мелочей, - давали возможность на протяжении некоторого времени оценивать и осознавать эти интересные подробности. Услыхав, что: "Дичи боровой, к сожалению, сегодня..." и поглядев, как прилизанный Филя разводит руками, Юрий Фомич некоторое время задумчиво глядел на его смятенную физиономию, а потом махнул рукой, разом отпуская грехи:
- А как подумаешь, - так и хрен с ней... - И вернулся к обсуждению вопросов искусства с медведеобразным Темычем. Рыгнув и покачав в воздухе вилкой с наколотой на него португальской рыбкой под соусом, он, наконец, резюмировал:
- Вот хороший ты мужик, Артема, и говоришь об картинах об своих хорошо, а вот сами картины у тебя - говно все-таки. Прости конечно...
И художник - завял на глазах, непонятным побытом отдрейфовал в сторону и, пригорюнившись, - налил.
- На ребятишек на моих смотришь, - вдруг произнес Фомич, подняв глаза, и Понтрягин не сразу понял, что обращаются именно к нему, - на непьющих? Жалеешь, поди? Мол, - издевается иксплутатор над подручными да поддужными? Жа-алостливое у вас у всех сердце... Ты не боись - дам я им по дню, чтоб пар выпустили, но - потом, - он многозначительно поднял корявый палец, - так что уж будь так добр - не суди.
Понтрягину, привлекшему к себе его внимание, стало вдруг так неуютно, как будто он из теплой комнаты - да оказался вдруг на продуваемом насквозь ненастном перекрестке раздолбанных дорог.
- А вот ты-то, судья, - как ни в чем ни бывало продолжил Красный Барон, - ты-то вот сам чем занят?
- Я-то? - Промямлил Сева вдруг окостеневшим языком. - Я в НИИ... Боюсь, - это будет не так уж интересно.
- Археолог он, - влез беспардонный Толик, - да и то не совсем, а навроде. Майя - слыхали?
- Так у них было несколько систем письма, в том числе - какие-то "квадратные" иероглифы, - так это он их первый расшифровал. Сева Понтрягин, Советский Союз, сто сорок пять рэ, - прошу любить и жаловать. Простой наш советский герой, как положено - скромный. Видите - стесняется говорить, чем на самом деле занимается. Не хочет об этаких пустяках говорить, об никому не интересных.
- Я ж говорил, - прервал его насквозь покрасневший и даже взмокший Понтрягин, - вам совсем неинтересно...
- Опять судишь? - Многообещающим голосом и нехорошо прищурившись, осведомился Красный Барон. - Мне, дружок, мно-огие вещи бывают интересны. Самые неожиданные. Это тем, кто не я, интересны вещи всем понятные. Капуста, жратва, половой вопрос там... Поэтому ничего и не имеют, - ни денег, ни жратвы хорошей, ни баб красивых. А все почему? А потому - бескрыло живут, голубь. Без высших, значит, запросов. Вот ты как эти, иероглифы свои, расшифровывал?
Похоже, - он в полной мере обладал свойством - всецело абстрагироваться от окружающего и теперь говорил с Понтрягиным так, как будто кругом больше никого не было. Ага, - с тоской подумал знаток древнеиндейских наречий и Знаковых Систем, - это у него еще один способ садизма такой. Сделать вид, что стр-рашно тобой заинтересован, весь, значит, - в разговоре, а потом так же вдруг, совершенно невзначай про тебя забыть. Чтоб ты сидел, как дурак, и по интеллегентской своей инертности рефлексов еще некоторое время ждал, когда на тебя снова обратят свое благосклонное внимание их милость, или как там было положено именовать баронов, не Красных, а самых настоящих, хотя обращать на тебя дальнейшее внимание его сратая милость как раз и не планировали вовсе... Эти, или приблизительно эти свободолюбивые мысли пронеслись в его голове практически мгновенно, а губы, чуть онемевшие от смеси "бурой", "синей" и "желтой" тем временем складывались в интеллигентскую слабую улыбочку и лепетали интеллигентское:
- Боюсь, что подробности носят слишком специальный характер, и были бы, - понимаете? - не слишком понятны неспециалисту...
- А ты того, - рискни, попробуй, - глаза у Красного Барона были сейчас веселыми и яростными, - я скажу, ежели чего уж вовсе будет непонятно...
Сева обреченно вздохнул, а потом, подгоняемый помимо всего прочего чувством легкой мстительности - начал:
- Все, в общем, как всегда: сбор текстов достаточной длины, математическая статистика относительной частоты встречаемости знаков и последовательностей...
- Стоп! Статистика - на эвээмке?
- Ну? На "Топазе", выделили, спасибо, и даже время дали достаточное... Там какие-то планы касательно Мексики, вот, до кучи, и... Только это не та статистика, что вам...
- Третий раз говорю тебе: не суди. Еще Господь говорил, только не помню, который... Но все равно - грех. Ты продолжай, продолжай...
Хорошенько подвыпившего Понтрягина понесло, и он начал излагать этой пьяной с-скотине все, как положено, без поправок на образование, но и так, чтобы все-таки было понятно, и изложение - удалось, он даже и сам кое-что понял, пока объяснял. Перевел дыхание:
- Но это все, - общая почти что процедура, а вот то, что я сделал в области формальной теории так называемых "понятийно-смысловых ареалов", типизации слияний таких ареалов и тому подобное, это, действительно... Но это как раз никого и не заинтересовало.
- Считай, что одно заинтересованное лицо у тебя есть. То есть, помимо всего остального, ты этот, как его? Криптограф высокого класса? Специалист по шифрам?
- Ну-у, - протянул лингвист с некоторой даже обидой, враз замыкаясь в себе, - тут своя специфика. Нет, я, конечно, знаком со всеми открытыми теоретическими трудами, и теми даже, которые закрытые, мне сделали спецпропуск, и всей, разумеется, основной математикой в этом деле... Но, к конкретным системам меня, понятно, не подпускали. Это, знаете ли, прямо такая прям тайна, такое прям все с-секретное...
- Что ты, постаравшись, все одно, - безучастно договорил за него Фомич, - все одно вскрыл бы все к чертовой матери.