На истошный предсмертный вопль в купе ворвалась перепуганная проводница:
-- Так и знала -- замочила шайтана!
Очумевшая от ужаса пассажирка суетливо вытирала окровавленные руки о простыню.
-- Да не молчи ты, чумная! - толкнула её проводница.
-- М-м-м... -- тупо замычала та в ответ, не разжимая губ.
-- Не мычи, как корова. Скажи по-человечески.
Баба-убийца с трудом разлепила иссохшие губы:
-- Я... я... я тоже... чуяла в нём нечистика... Просто не хотела верить, дура набитая.
-- Почему?
-- Думала, свихнулась... С самого детства в бредни по телеку верила потому что.
-- Говорила ж тебе - перебирайся ко мне в купе от греха подальше. От него и воняет, как от нечистого.
Толстая тётка будто бы её не слышала, разговаривала сама с собой, как во сне.
-- Что ж, мне опять сидеть? А ты и вышку дадут.
-- Выкрутимся, сестра.
-- Как? - хрипло каркнула убийца, как пьянчуга спросонку.
-- Скоро будет мост через речку Акдагайку. Там и скинем эту пакость в воду вместе с его ножом. Иди в туалет, вымой руки и переоденься. Да не накапай там кровью, смотри!
Ошалевшая бедолага, шатаясь, вернулась в купе в спецовочных штанах и вязаной кофте. Окровавленную юбку, блузку и нижнюю рубашку свернула комком. Видно, её там вырвало. Плохо обмыла майку, на груди остались следы от рвоты.
-- В наволочку засунь свои окровавленные шмотки. Быстренько, скоро мост.
-- Речка глубокая?
-- Ворона пешком перейдёт.
-- Злыдень торчать из воды будет.
-- Не заметят мертвяка. В тугаях на речке заросли -- не продерёшься, не высмотришь. За ночь волки-каскыры и лисички-корсаки так обгрызут шайтана, никакие судмедэксперты не дознаются. Держи одеяло старое. Помоги завернуть жмурика. Только снова не заляпайся кровью.
-- Бельё ж казённое. Как будешь сдавать в прачечную? Всё в крови.
-- Неучтённое старьё. Списала давно. Держу в вагоне на тряпки. Выбросим вместе с матрасом. У меня есть запасной. Понесли шайтана! Ты за ноги, я за плечи. Худой и лёгкий, не надорвёмся.
На подъезде к мосту поезд замедлил ход.
-- Поднимай зверюгу башкой к окошку. Давай на раз-два... Бросай!.. Теперь за матрас берись аккуратненько. Простыня и подушка внутри, осторожненько, не вырони.
Речка Акдагайка текла под мостом пятью мелкими руслицами.
-- Заросли непроходимые, сама видишь. Ни одна падла не высмотрит.
Тем и закончился этот коротенький эпизод душегубного сериала, тянувшегося из далёкого прошлого несчастной лагерной сиделицы. Или всего лишь протянулось по зубчатому колесу судьбы ещё одно звено из той цепи злоключений, которая прочно сковала судьбу одержимой.
* * *
А завязалась история кровавого преступления на теперь уже далёкой отсюда станции Каратас...
Перегруженная и давно изношенная железнодорожная ветка, построенная ещё в старину давно ушедшими в предание русскими, рассекает Западный Дракырстан с севера на юг. Поезда на бескрайнем просторе мчат почти без остановок. После нежданного и негаданного обретения Дракырстанцами свободы и демократии здешние места совершенно обезлюдели. Между крохотными станциями, полустанками и разъездами перегоны не менее ста километров. Сонный пассажир ночью выглянет в вагонное окно и зевнёт от однообразного, чуть холмистого тёмного пространства за стеклом. Лишь иногда в лунном свете проглянут чёрные громады невысоких островерхих гор. И снова нагоняет тоску бесконечная пустота под бархатным небом с алмазными звёздами.
* * *
На станции Каратас поезд стоит всего пять минут. Тут не жилой посёлок, а промзона за колючей проволокой. Ночью она залита светом от фонарей и прожекторов на сторожевых вышках с пулемётчиками. На станции нет привокзального буфета. Днём тут не снуют крикливые торговки сушёной бараниной, горячим бешбармаком, хрустящими пышками-баурсаками, кумысом и высушенными творожными катышками.
На станцию Каратас не приезжают по собственной воле. Большинство временных проживальщиков прибывает сюда под конвоем. Освободившиеся из заключения уезжают отсюда своим ходом, плюнув на прощание на неприютную землю, куда их привезли, не спросив их желания. Тут нет хозяйских мазанок-землянок, потому что нет вольного населения. Каратас - сплошная исправительная зона усиленного режима с разнообразным, но несложным промышленным производством. В скопище заводиков при лагерях зэки плетут электрические жгуты, собирают трансформаторы, пускатели и прочее мелкое электрооборудование. Если есть заказы со стороны, конечно. Зона должна сама себя прокормить по законам рыночной экономики.
* * *
У путей на станции Каратас нет высокого перрона для удобной посадки пассажиров. Люди карабкаются в вагон с щебёнчатой насыпи по крутым стальным ступенькам, как вот эта тётка с большим узлом. В длинной юбке из выцветшей чёртовой кожи ужасно неудобно поднять ногу, чтобы стать на первую ступеньку. Она задрала подол, обнажая толстые синие панталоны с начёсом почти до колен и с натугой втянула объёмистый узел по крутой лесенке в тамбур купейного вагона.
-- Дай помогу! - нагло оскалился над ней молодой пассажир, глумливо разглядывая её грубые чулки, перетянутые широкой резинкой выше колена.
-- Вали отсюда! - отпихнула его проводница и приняла от пассажирки узел и билет. - Далеко собралась, подруга?
-- А куда подальше... Где моё место?
-- Выбирай любое. Пока что вас только двое на весь купейный вагон.
-- На свободу со справкой или по условной досрочке?
-- На волю.
-- На вольное поселение?
-- Не, на волю вольную.
-- Твою лагерную промзону тоже прикрыли из-за финансового кризиса?
-- Закрыли насовсем, а зэков распустили с волчьими билетами. Я последняя из отряда.
-- Хана Каратасу! Мощная зона была. На сборке или в литейке вкалывала? Я там когда-то в литейке дурака валял.
-- И на сборке, и в литейке, и на складской зоне тяжести тягала, только отвяжись, -- буркнула тётка.
-- А куда намылилась?
-- Куда глаза глядят.
-- Давай со мной в Нугманты, -- пригласил весёлый парень, -- там родаки у меня. И в общаке воровском моя доля меня ждёт.
-- Нугманты... Ты разве нерусский?
-- Русский, предки мои из местных казаков да ещё и из раскулаченных селян, каких сюда ссылали. Нашенских тута мало осталось, разъехались кто куда. У меня все в родне сидели, а у тебя?
-- Я первая из рода села за колючку.
Парень плотоядно облизнулся на крепко сбитую, приземистую тётку.
-- Татух не набила, почему? Сейчас все поголовно знаками помеченные, даже какие не сидели.
-- Я не забор, чтоб меня расписывали.
-- По лагерному загару вижу - из нашенских. Щёки, как наждачка, руки, как рашпиль, все в мозолях. Долгонько оттянула?
-- С меня сталось.
-- А у вас на женской зоне коблухи трутся?
-- Чего?
-- Ну, как на мужской зоне мужики друг друга пидарасят.
-- Отстань, а? Дай отдохнуть на воле от этой пакости. Пожрать бы.
-- Вагон-ресторан ещё закрыт. Откроют -- угощу тебя с водочкой. Да у меня и тутака с собой бутылочка есть на сон крепкий. И колбаска сырокопчёная. Деньги есть на ресторан?
-- Заработала трошки.
-- Ты только харчо и шашлык не заказывай.
-- А то чего?
-- Меня днём от супа-харча наизнанку вывернуло. Не зашло мясное после моей десяточки за непредумышленку. Десять лет на миске овсянки с ложкой постного масла, это что-то! Желудок после лагерной диеты спервоначалу мяса не принимает. Ты тоже на овсянке перебивалась?
-- Не-е, на чумизе и ещё на джугаре, какая не упаривается, сколько ни вари. До ресторанчика хлебушком перебьюсь. Буханку черняхи выдали на дорогу. Ножик есть?
-- Бери! Сам смастырил на зоне.
Финка у парня была знатная. Лезвие изогнутое, наборная ручка из разноцветного пластика, на её конце - литая из серебра морда ухмыляющегося чёртика. Тётка бережно откромсала краюху хлеба и жадно запихнула её в беззубый рот.
-- Спасибо... Прячь ножик.
-- Пусть мой режик на столике полежит. Может, колбаски себе покромсаю. Попробуй и ты кусманчик кусануть.
-- А сам чего не хочешь?
-- Боюсь снова сблевануть после моей десяточки на овсяночке. Ты отрежь-отрежь себе моей колбаски, не стесняйся. Она с чесночком.
-- Зубов нет на сухую колбасу.
-- А ты хоть пососи. Да и чем в сухомятку хлеб жевать, пошла бы чайку у проводницы спытала.
-- Точно, надо заказать кипяточку. Заодно умоюсь и руки отмою от лагерной грязи.
* * *
Как вышла из туалета, проводница затянула её в служебное купе.
-- Ты в глаза соседу глянула, дура?
-- Очень мне нужно!.. Мне б чайку, хозяйка.
Проводница с отвращением уставилась на неё.
-- Не испугалась?
-- Отбоялась своё.
Проводница брезгливо сплюнула.
-- Сама из таких, что ли?.. Держи два стакана да не обожгись. Деньги потом.
Задубелые пальцы пассажирки не почуяли жара от горячих подстаканников.
-- Чего волчицей смотришь? Я честная, со справкой об освобождении. На справке моя фотка.
-- Да не боюсь, что ты из приблатнённых... Только вот слышь, подруга, зря ты к этому шайтану молодому присоседилась. Нож у него видела?
-- Хлеб им резала.
-- А в глаза ему так и не заглянула?
-- Нужен он мне, чтоб ему глазки строить!
-- А ты всё-таки загляни попристальней. В глазах у парня чертовщинка клубится. Лучше перебирайся-ка ко мне от греха подальше.
-- Чо такова-то?
-- Да так, на всякий случай... У меня полка верхняя свободная - напарник загулял. За что сосед сидел, сказал?
-- Непредумышленное убийство. На автокране работал. Плита сорвалась и человека накрыла.
-- Головорезы и не такое скажут. Перенеси вещички ко мне по добру по здорову. Или у тебя промеж ног после долгой отсидки дюже чешется? Тут у меня как-то одна молоденькая тоже с Каратасу подсела, а вагон битком набит футбольными фанатами. Ну и шкурка попалась - ещё один с неё не слез, как другой сзади к ней прилаживается. Мужика над собой давно не видела?
-- Век бы их не видать. Годочки не те.
-- Тогда переноси шмотки ко мне. Глаза у парня нечистые, говорю тебе.
-- Прости милая. Ты ж проводница, вроде как начальница над вагоном. А меня после отсидки от начальничков с души воротит. Не привыкла ещё к вольной жизни, не обижайся, может, ты и добрая. У тебя я как бы снова под надзором. Ты ж в мундире.
-- Форма-то железнодорожная.
-- Да с погонами всёж-таки.
* * *
У соседа по купе на пальце сверкнул массивный перстень с печаткой в виде черепа.
-- Нравится? Серебряный... Сам отлил из расплавленных контактов и клемм от пускателей. И вот это, -- расстегнул он рубашку.
На серебряной цепи с шеи свисал амулет с козлиной мордой в обрамлении перевёрнутой пятиконечной звезды. Он разлил остатки водки в пластиковые стакашки и подмигнул:
-- Соскучилась по мужику, тётка, а?
-- Да давай уж, ладно! Всё равно не отлипнешь, липень, -- вяло отмахнулась Ядя, расстёгивая кофту. - Но без раздевания догола и поцелуев. Я просто подол задеру.
-- Только я рычу по-зверски, учти. И люблю чуток баб помучить.
-- Рычи уж, зверюга и мучай. Вагон пустой, никто не услышит... Только плотную штору на окно опусти, бесстыжий! Да не гребуй запахами -- я с зоны немытая.
-- Не брезгливый, была бы у бабы дырка в нужном месте. Наконец-то побалую моего дружка мокренькой подружкой. Ну, поехали!
Попутчик с хрустом вывернул соседке руки за спину, навалился на неё. Та дёрнулась всем телом.
-- Не ломайся, не девочка.
-- Да глаза уж у тебя больно бесовские, страшно мне чего-то.
-- А ты не боись! Я тебя не больно обслужу. Не больно, но долго после лагерной-то терпячки.
Его глаза во тьме сверкнули дурноцветными огоньками, перемигиваясь, красный - жёлтый - зелёный. И всё затемнённое купе залилось призрачным подрагивающим светом. Круглое лицо парня вытянулось в зверскую личину, сделалось таким знакомым аж до гадливости.
Тётка охнула, вывернула из-под себя руки и схватила парня за плечи.
-- Володя?!! Не может быть!
-- Хех, -- прорычал над ней уже иной, утробный голос, -- я ж тебе сказал, когда ты сопливой девчонкой была, что везде тебя достану.