От далекой Синей Звезды, сквозь миллиарды световых лет, сквозь пространство и время - летел Ангел. Он летел сквозь миллиарды звезд и звездных систем, сквозь бесчисленное количество солнц и окружающих их планет. Он летел сквозь Великую Пустоту до отказа наполняющую космос. Он летел, поначалу никому не видимый, ибо его размеры и физический свет, в сравнении с размерами и физическим светом проплывающих под его крылом звезд, - ничего не значил, а видеть и определять свет не физический, а свет духовный, каким и был до отказа наполнен Ангел, люди еще не научились, и не научили этому и свои сложные приборы. И лишь когда за его спиной осталась большая часть вселенной, он не столько увидел, сколько почувствовал, на переферии Млечного Пути, особенное свечение совсем небольшой и даже маленькой, в сравнении со многими другими, планеты. Ангел на мгновение замер.., и в этот-то момент его и увидел в свой большой телескоп один ученый человек. Нет, он не увидел в светлой точке в окуляре телескопа Ангела, - он увидел всего лишь маленькую светлую точку, которая в лучшем случае тянула, ну, скажем, на маленькую каметку, а то и просто астероид. Но даже это вызвало в нем неподдельную радость открытия. Его сердце трепетно забилось, участился пульс, глаза наполнились блеском удачи. Ведь ни каждый день и не каждому человеку удается открыть новое небесное светило. Он тут же придумал название этой маленькой точке в пространстве: комета Ангела! Ученый был верующим человеком и тут же понял, что его открытие произошло не без участия Божественного Провидения. Ах, если бы он знал, на сколько он был близок к истине!
Он сделал фотографические снимки открытого им космического объекта и направил их в астрофизическую ассоциацию своей страны, а так же во все крупнейшие научные институты. На этих снимках ясно была видна его комета, переливавшаяся то голубым, то зеленым, то красным, а то золотистым цветом. Этому многообразию цветов он не мог найти логического объяснения, но это лишь подтверждало, что открытый им космический объект в действительности является необычным телом и, кто знает, быть может, дальнейшее исследование его даст новые сведения о Вселенной.
Но какова была сила его разочарования, когда на следующий день, он не увидел своей кометы. Он исследовал практически все небо, заглянул во все мыслимые уголки пространства, но нигде не было и следа его кометы. Комета Ангела растаяла, словно она и в действительности была Ангелом. И вновь, если бы он знал, на сколько он был близок к Истине.
А Ангел, замерев на мгновение, увидел голубой мягкий свет, ровно и тихо льющийся от маленькой, почти безвидной точки на самом краешке Млечного Пути. Этот тихий свет манил его за собой, наполняя его новой силой и вечной любовью. Ангел не мог пролететь мимо этого света. Он чуть качнул своим крылом и направил свой вечный полет в сторону этого света. Он летел ему на встречу и этот голубой свет обнимал его и ласкал и с каждым мгновение полета, они становились все ближе и ближе друг к другу. Они были как две души одной Истины. В следующее мгновение Ангел увидел источник этого чудесного света, - он увидел Землю! Она была так прекрасна и чиста, как ни какая другая планета во всей Вселенной мимо которых, пролетал Ангел за вечность своего вечного полета. Он видел сушу и моря Земли, ее горы и океаны, равнины и пустыни, ее леса и степи... Он видел ее Душу. Он видел ее - хрупкую и невесомую, окруженную тонким голубым сиянием, незримо подвешенную в бескрайности живой вселенной.
В третье мгновение Ангел подумал: "Ах, как же хорошо жить тем существам, которые наполняют эту планету. Как должно быть чисты их помыслы и дела. Как свято протекает их жизнь, в которой нет места ни болезням, ни голоду, ни страданиям. Как должны быть счастливы они вечно купающиеся в этом голубом свете. Как счастливы их дети и детеныши. Как все и вся здесь наполнено любовью." И в этот момент Ангел опустился на Землю.
***
В реальности земля была прекрасна не менее чем из глубины космоса. Зеленый лес, полный добра и благости, обступил Ангела. Он впервые видел такую форму жизни и понял, что это истинное сокровище Вселенной. Над его головой мерно покачивались ветви какого-то большого, с белым стволом и черными вкраплениями дерева. Зеленые листочки тихо трепетали, и, казалось, что-то говорили Ангелу. Ангел вслушался и понял их язык: они приветствовали его тихо говоря: "Здравствуй, Ангел!" Легкий ветерок касался его крыльев и лика и тоже, мягко и с любовью вторил листьям дерева: "Здравствуй, Ангел!" Маленькая капелька лесной росы, застывшая на зеленой травиночке, светилась и переливалась солнечным светом и, вместе с травинкой, на которой она жила в это утро, так же приветствовала Анегла, тихо и напевно, в такт колыханию травиночки, говоря: "Здравствуй, Ангел!" Неожиданно, откуда-то сверху, упал невиданный, диковинный зверь, Ангел напрягся и понял, что это кузнечик. Кузнечик смотрел на Ангела серьезным взглядом, потому как кузнечики всегда смотрят очень серьезно, а потом прострекотал вместе со всеми: "Здравствуй, Ангел!" Затем кузнечик пошевелил усами и... упрыгнул. А на его место опустилась прекрасная, невыразимая... Ангел вновь напрягся - он еще не совсем освоился с энергетикой земли и потому не сразу понимал кто и что перед ним, - ба-бо-ч-ка! Она была прекрасна и удивительна - такой красоты Ангел не видел даже в самых прекрасных до той поры уголках Вселенной. А бабочка сидела на травиночке, смотрела на Ангела и вместе со всеми говорила: "Здравствуй, Ангел!" А потом она, взмахнув тончайшими крылышками, взлетела и... Ангел немного даже испугался, потому, как подумал, что она может улететь и он не увидит больше этой красоты, но бабочка, взлетев в небо... подлетела к Ангелу и нежно села ему на крыло.
Ангел был потрясен любовью и гармонией открывшейся ему на земле. Нигде он не встречал такого единства всего сущего. Все, что он видел было проникнуто Тем чистым Духом, Того Единого и Всесильного, который и создал этот мир, эту вселенную и которая славила всеми цветами красок, всеми нотами музыки, всеми вибрациями энергий Его могущество, Его славу, Его великую любовь. Ангелу вспомнилась легенда о Рае... О потерянном Рае. В зелени листвы пели свою дивную песню птицы и в этой песне так же были слова приветствия ему: "Здравствуй, Ангел!" А у подножия деревьев, среди корней, у небольшого камня, застыл немного смешной, мягкий, полосатый зверек, со смешным именем: бурундук и внимательно глядя на Ангела, так же произнес: "Здравствуй, Ангел!"
Неожиданно, но совсем не страшно, за зеленой стеной листвы, раздался могучий и протяжный рев: "У-У-У!" Ангел посмотрел сквозь зеленый занавес листьев и увидел прекрасного, гордого и свободного оленя. Олень тоже приветствовал Ангела, вместе со всеми говоря: "Здравствуй, Ангел!" "Здравствуй, олень!" - молча отвечал Ангел, потому, как Ангелы говорят обычно молча, потому, что когда твое сердце полно любовью, говорить вслух не имеет смысла. Любовь не нуждается в словах! "У-у-у..." - раздалось следом, - это приветствовали Ангела, вслед за своим вожаком, другие олени. А вожак, неторопливо и важно, с полным достоинства видом, но совершенно без гордыни, вышел из чащи леса на опушку, и замер, устремив взор своих прекрасных глаз, на Ангела. В его глазах было столько тепла, любви, радости и добра, что Ангел смотрел в них и ему казалось, что он растворяется в их глубине и чистоте, что еще чуть-чуть и он бросится и обнимет этого прекрасного гордого и свободного зверя и растворится в необъяснимой тайне и любви этих глаз. Их глаза встретились. "О, Боже Всевышний! - пронеслось восторженное славословие Творцу в сознании Ангела - Как прекрасны эти глаза, как прекрасно создание Твое?! Как дивен Ты в величии творения Твоего?!" А олень стоял и смотрел на Ангела и так же молча, как и он, не переставая, говорил: "Здравствуй, Ангел!", потому, что и ему не нужны были слова. Потому, что и он дышал единой любовью.
Бабочка, сидевшая на крыле Ангела, и казалось сознававшая свое полное превосходство над всеми другими существами, так же оказалась очарована красотой глаз оленя и так же тихо и невесомо сидя на крыле Ангела, вместе с ним смотрела на гордого Оленя. Ангелу даже показалось, что его бабочка хочет полететь к прекрасному Оленю, но из-за уважения к нему продолжает оставться с ним. Он слегка пошевелил крылом, как бы говоря ей, что она свободна. Но его бабочка, осталась сидеть на его крыле. А вместо этого, откуда-то свыше, к прекрасному Оленю спустилась другая бабочка подобная бабочке Ангела. Она была не менее прекрасна и возвышенна. Она опустилась на голову оленя, как раз между могучими ветвистыми рогами и замерла. Это было так прекрасно: зеленый лес, красавец Олень, его глаза, могучие рога, и бабочка!.. И весь мир!!! Все было одним целым! Все было одной любовью! И, казалось, никто и никогда не нарушит эту Красоту.
Вдруг жуткий, оглушительный гром выстрела ворвался в этот мир. Ангел раньше никогда не слышал выстрела и не понял, что же произошло. Он подумал, что будет дождь, но небо было чистым и ясным. От необъяснимости произошедшего, Ангел растерялся. Он тольо безошибочно понял, что произошло нечто страшное и непоправимое. Весь мир изменился в мгновение. Птицы с криком взмыли в небо и улетели, бурундук, как молния, скрылся в расщелине камней, ветерок легкий и тихий, налетел неожиданным порывом, и листва деревьев наполнилась тревожным шелестом. Олени, вскинув рога, быстрее молнии бросились прочь, в мгновение ока, скрывшись за зеленым покровом леса.
И только один красавец Олень остался стоять на залитой солнцем поляне. Он стоял и смотрел на Ангела все теми же прекрасными глазами, но что-то неуловимое и важное, незримо покидало их. Их покидала Жизнь. Олень смотрел в глаза Ангелу и говорил: "Прощай, Ангел...Прощай." Он пошатнулся, вздрогнул, упал на колени... Чудесная бабочка вспорхнул с его головы и, словно это была сама душа, стала подниматься в небо. Прямо над ним, высоко, высоко, в синее и такое прекрасное небо.
Олень лежал на траве, а в бок у него, там, где сердце, сочилась тоненькая струйка крови - горячей и густой. Ангел посмотрел в глаза Оленю и понял, что они уже ничего не говорят. В них было последнее, застывшее: "Прощай..." Но по прежнему столь прекрасное и возвышенное.
Из зелени кустов, с противоположной стороны поляны, вышли два человека в зеленой пятнистой форме. В руках у них были длинные палки, как понял чуть позже Ангел - ружья. Они подошли к лежащему Оленю, пнули его ногой и в восхищении, вытащив какой-то маленький блестящий предмет, стали щелкать им на мертвого Оленя. Они фотографировались. Фотоаппарат был новенький, цифровой и они тут же смотрели на свои фотографии и восхищались ими. Не восхищался лишь Ангел. Он видел все глубже и истиннее. Он видел не только физическую картинку, но и духовную, а на духовной фотографии были изображены охотники, а рядом с ними - Смерть! Ее жуткий оскал и провал глаз обнимал не ведающих ничего охотников. Ангелу, стало страшно, - он никогда и нигде не видел Смерти, ее ужасного лика. Но вот на поляну вышел еще один человек. Он подошел к убитому Оленю. Остановился и застыл над ним. Засмотрелся на его, все еще казалось, живые глаза. Да же мертвые они, казалось, были для него живыми, и, что-то говорили ему. Но, что?! Человек мучительно вслушивался и всматривался в эти прекрасные черешни глаз Оленя, не в силах понять, то, что они, даже мертвые, говорят ему. И тогда пришел Ангел.
Ангел безвидно подлетел к нему, сел на плечо и... человек услышал свой внутренний голос:
-"Зачем ты пришел сюда, Олень? Зачем ты вышел из леса? Ходил бы себе в тени лесной и ел свою траву, - зачем ты вышел к нам?"
-"Я не выходил к вам. Я просто жил в своем лесу: ел траву, ягоды, кору деревьев, пил воду из горных ручьев, любил своих оленят, заботился о своем стаде. Я просто жил! Ни я, а вы пришли ко мне. Зачем вы пришли? Зачем вы убили меня? Зачем?"
-"Зачем?... Зачем?!" Человек ничего не смог ответить. Он опустился на колени, обнял голову (почти лицо) Оленя, и засмотревшись в его глаза тихо сказал:
-"Прости меня, Олень".
Тихая прощальная слеза проступила в угасающих глазах Оленя и такая же чистая прощальная слеза скатилась по щеке человека. -"Прости..."
А в это время первые два человека, уже резали Оленю голову и делили, кидая жребий, его огромные рога и громко смеялись над тем третьим, Другим, который тихо сидел в сторонке и с которым... был Ангел.
***
Долго ли, коротко ли пробыл Ангел в этом чудесном лесу, он и сам не понимал. Не выдержав всей той крови и зла, которые происходили на лесной поляне, рядом с телом гордого Оленя, он крепко обняв душу человека, взлетел вместе с нею под облака, а потом, почти камнем, рухнул вниз, в густую листву леса и отпустив душу человека, забылся в беспамятстве от распиравших его душу потрясений. Ангел лежал в густой траве на спине и по лицу его тихо катились слезы. А где-то в стороне, в это же время, на поляне, лежал человек и так же, в немом безмолвии, переживал свой полет в небо, с Ангелом, принимая его за дивный сон, за эмоциональное перевозбуждение, за стресс, а по лицу его так же тихо катились слезы.
***
СТАРЫЙ ХРАМ.
Высоко, высоко в синем небе летел Ангел.
Ангелами называют Посланцев Божьих. А разве Божий посланец может быть без движения? И вот он вытер своим белоснежным крылом глаза, поднялся и взмыл в небо. Он окинул открывшийся пред ним простор своим взором, как бы решая, куда направить дальнейший свой путь и решил лететь в ту сторону, куда дует ветер. Он раскинул пошире свои прекрасные крылья, и они понесли его легко и надежно к новому познанию. Они понесли его туда, где он был нужен.
Ангел летел и с высоты своего полета обозревал мир земли. Внизу проплывали леса, поля, серебрились реки и речки, тихие озера, извивались тонкими змейками проселочные дороги и тропиночки. Иногда среди лесов и полей возникали небольшие деревеньки, со старыми, покосившимися от времени домиками. В полях он видел много людей - они косили траву и собирали огромные стога сена. На других полях Ангел видел большие и маленькие стада животных, которые мирно паслись под присмотром одинокого пастуха. Все это было пронизано миром, тишиной и спокойствием. Ангел летел по небу, восхищался этой тихой, естественной красотой земли и в чистой радости благословлял земной мир и пел молитву. И сила этой молитвы лилась на землю, на людей, на животных, на леса, на луга и на реки. И все это впитывало незримые и неслышимые токи ее и наполнялось тихой и светлой радостью, благостью и силой.
Высоко, высоко в синем небе летел Ангел. Вдруг до его слуха донесся еле различимый мелодичный звон одинокого колокольчика. "Динь-динь!"- различил его слух в небесной тишине. Ангел, в легком удивлении, выгнул брови и осмотрелся по внимательнее кругом. Внизу лежала прекрасная земля: шумел вековыми кронами зеленый лес, серебрилась извилистая речка, на лесных полянах стояли небольшие стожки свежеубранного сена. "Динь- динь..." - вновь услышал Ангел легкий звон колокольчика. И тут, среди векового леса, словно расступившегося перед святыней, Ангел увидел старинную, заброшенную церковь. Даже сейчас в ней угадывалась ее прежняя великая красота и мощь. Но вместе с тем была видна и сегодняшняя униженность. Ее некогда золотой купол чернел дырами провалов, словно немыми, пустыми глазницами. Высокие стены красного кирпича были порушены, словно невиданные великаны кидали в своей богатырской забаве в них камушки. На окнах, были видны местами сохранившиеся перекрестья решеток, словно это был не храм Божий, а тюрьма. По всему было видно, что никто здесь не воздавал хвалу Господу лет уже сто. Ангелу было странно видеть храм, в котором нет людей. Во всей Вселенной не встречал он пустых храмов Творцу и в его сознании не укладывалось, как на такой прекраснейшей из планет, может быть такое запустение?! И лишь на главном куполе, чья то не равнодушная рука, укрепила небольшой крест. Да еще колокольня...
По всему было видно, что на колокольне бывают люди. Или, во всяком случае, они там еще недавно бывали. Небольшой купол колокольни, явно был отремонтирован, - пусть и не богато: без золота и блеска, но справно и надежно. Витая лестница, ведущая на верх, внушала доверие и спокойствие. Но главное - на колокольне были колокола! Впрочем, какие это были колокола, - скорее колокольчики из госпитальной команды.
Первый- главный колокол, был зелен от времени. Когда-то он имел довольно приличный баритон, но с тех пор, когда его сбросили в низ... Он не мог вспоминать об этом без стона, но всякий раз, когда молодой звонарь несильно, как бы жалеючи, ударял в него, роковая трещина на его поверхности всякий раз напоминала ему о том, что случилось с ним много лет тому назад. Ангел посмотрел духовным зрением на колокол и услышал его слова, произнесенные им людям много лет тому назад, когда он только, что упал и его тело пронзила острая как трещина боль: "За, что?!.." Ангел тотчас вспомнил Оленя, и его точно такие же слова: "За, что?!..." Как удивительно живое и "неживое" на этой Земле пронизано одной радостью и болью. Одной на всех.
Второй колокол был много меньше первого. Он не был столь стар как его старший собрат, но он не был и юн. У него так же была своя история. У него не было страшной раны на теле, но у него не было... языка. А, что за колокол без языка? Его язык был вырван в тот же день, когда был сброшен с этой колокольни и его старший собрат. С тех пор, много лет он не издавал ни звука. Теперь же, когда его вновь подняли на колокольню, он жадно ждал своего нового языка. Того, который подойдет к нему, что бы вновь зазвучать тем чистым голосом, который был у него от рождения. Пока же к нему была подвешена обыкновенная железная болванка, которая хотя и оживляла его, но не доставляла ему особой радости, но лишь будила память о прошлом. Он жил будущим.
Третий колокол был "колокольчиком". Он был совсем маленький и даже как бы не на колокольне ему бы быть, но именно он оживлял и вдохновлял своих старших братьев. У него тоже была своя история. Впрочем даже не история, а так - происшествие. В то же время и в тот же денб , когда большой колокол был сброшен с колокольни, в тот же день когда среднему колоколу был вырван язык, этот маленький колокольчик был грубо сорван с того места где он висел и... Сначала его повесили на дугу упряжи лошади, затем... Затем он попал в театр, где озвучивал спектакли из старой жизни... Затем его приметил один человек и поместил его в свою коллекцию старинных колоколов. Их было много и ему не было скучно. У всех них была своя история. И потому, всякий раз, когда теперь кто-то ударял в него, колокольчик с радостью и в захлеб, рассказывал все то, что узнал сам и, что рассказали ему другие колокола. А еще, в отличии от старшего и среднего, колокольчик не разучился звенеть. Дело в том, что хозяин коллекции, в которой долгие годы он находился, довольно часто показывая свою коллекцию гостям, брал в руки колокольчики и заставлял их звучать. Поэтому колокольчик не потерял ни голоса, ни слуха и даже сам внешний вид его был ну, хоть куда. Его-то легкое, мелодичное "Динь-динь..." и услышал Ангел высоко в синем небе.
Ангел опустился на кровлю колокольни и заглянул в глубь. Легкий ветерок, весело и беззаботно гулявший на высоте колокольни, слегка раскачивал колокольчик и он, в такт дыхания ветра, пел свою песню славы Богу. Два старших брата, - молчали, они были слишком тяжелы для легкого ветерка. И тогда Ангел спросил...
Здесь надо пояснить, что когда Ангел спрашивает нас или разговаривает с нами, то чаще всего это происходит как наш внутренний разговор. Нам кажется, что мы разговариваем, сами с собой, а на деле, это Ангел не видимо направляет наш разговор и нашу мысль только ему ведомым путем. Так было и здесь.
-"Где же наш Дионисий?" - грустно сказал больший колокол.
-"Мне так хочется, что бы он ударил в меня, пусть даже и этим временным языком.- поддержал печаль средний. -Мне так хочется звенеть!"
-" Подожди, вот он вернется из столицы и привезет тебе новый, настоящий язык и ты еще прозвенишь по округе и прославишь Господа. - оптимистично отозвался младший.
-"И все-таки, как было радостно, когда он поднимался по ступеням моей лестницы к вам и ударял в вас! - неожиданно для Ангела подала свой голос старая колокольня - Как радостно было видеть рядом человека. Эх, если бы кто передал ему, как мы тоскуем по нему, как он нужен здесь."
Незримый Ангел слушал печальный разговор колоколов и колокольни и понимал, куда и к кому ему лететь теперь.
***
ЗВОНАРЬ ДИОНИСИЙ
Могучие потоки воздуха стремительно и, в тоже время, плавно несли Ангела туда, где ждал его, не ведая того сам, молодой звонарь Дионисий. Ангел летел и видел, как меняется ландшафт земли под его крылами. Вот уже проселочные дорожки сменились широкими лентами шоссе и автострад. Протянулись линии железных дорог. Чистый и ясный горизонт затянули дымы заводов. Густой вековой лес сменился маленькими островками подлеска, между богатыми особняками людей. Серебристая чистота и свежесть рек сменилась затхлостью и масляными разводами на водной глади. Большинство птиц исчезло, оставив место лишь большим черным воронам.
А вот в дали, на горизонте появился и сам город. Он стремительно вырастал из дымной дали, приближаясь и, словно великан, заслоняя собой всю ширь. Город был огромен. По средине его пересекала река. Ангел решил лететь в доль ее русла. Ангел летел и слушал, как плачет река, задыхающаяся от сточной грязи, как стенают ее берега закованные в гранит. Слушал, плачь земли города, целиком закованной в асфальт и бетон, так, что и вздохнуть то ей нечем и нечем ей впитать капли дождя падающие на ее асфальт и тут же испаряющиеся прочь. Иногда он различал внизу кресты и купола господних храмов и тогда делал круг над ними, но понимая, что его Дионисия нет тут, летел дальше.
Затем он увидел старинный кремль. Кремль был из красного кирпича, с зубчатыми стенами и остроконечными башнями на углах. Внутри Кремля, Ангел различил старинный храм. Но в храме не было жизни. Он был пуст, как бывает пуст музей. В нем были люди-туристы, но в нем не было Того Главного, Всесильного, во имя которого и построен был этот храм много веков назад. Ангел чувствовал, что где-то внутри, под слащавой толщей внешней позолоченной мишуры, в сокровенной глубине Кремля бьется чистое, благородное сердце, но где оно и как достучаться до него даже ему Ангелу, было не под силу. Наносы человеческого честолюбия и эгоизма превратили его в подобие авгиевых конюшен. Здесь нужен был свой Геракл. Ангел сделал круг над Кремлем, пытаясь отыскать в нем хоть кое, что живое, но не почувствовал там ничего кроме серо-зеленой, льстивой прелести и извращенности. Ангел покинул Кремль.
И тут, до его уха, долетел звон мощных колоколов: "Ба-ба-х-х... Ба-ба-х-х...". Гул был мощный и звучный. Люди внизу останавливались и поражались ему. Звук имел огромную физическую силу и мощь. Но духовным слухом и чувством, Ангел понял, что, помимо всего, в этом гуле присутствует и тайная духовная печаль. А духовная печаль это знак духовной высоты. И тогда Ангел понял, что это звонил Дионисий.
...Дионисий сидел на колокольне самого большого храма города и смотрел в даль и тихо разговаривал сам с собою. Перед ним лежал кремль, текла река, пролегал перекресток основных дорог. Над ним висел огромный колокол, тот самый, что заставлял замирать души идущих внизу людей и чей громовой гул далеко разносился по городу. По середине окружности колокола была сделана четко видная надпись, что: "Сей колокол отлит в правление... (и была фамилия очередного правителя), а так же указано, что: "отлит на пожертвования и стараниями Ивана Ивановича Попкова". Рядом висели колокола чуть меньшего размера, но такие же новенькие и блестящие и на каждом из них была своя именная надпись того благодетеля, который пожертвовал во Имя Божие, а не во имя свое, этот колокол храму. А над всем этим: и над городом, и над колоколами и над колокольней, как и над самим Дионисием - плыли белые облака. А еще рядом с молодым звонарем Дионисием, был Ангел.
Дионисий смотрел в даль, мечтая о будущем, но перед ним неотвратимо вставало прошлое. Такое доброе и чистое, что у него захватывало дух, как только он прикасался памятью своей ко всему, что было за его спиной. Он уже пол года как покинул свою тихую родину и перебрался в этот большой город. Судьба подарила ему удивительный шанс... Дионисий откинулся на ожурную решетку перил ограждения, запрокинул голову и засмотрелся прямо в распростершееся над ним зево огромного колокола. Мог ли он подумать тогда, когда начинал то свое дело в старинном, заброшенном храме его родины, что через этот храм он попадет в такой большой город, да еще в самый главный храм?! Он перевел свой взгляд еще выше, в синее небо с плывущими по нему облаками. "Облака словно Ангелы" - подумал молодой звонарь. "Особенно вон то". И он улыбнулся своему ощущению бытия, ибо в это время он, не видя, чувствовал присутствие Ангелов.
...Когда в твою душу стучится Бог, - будь готов к тому, что твоя дорога будет не такой, какой ее хочешь видеть ты сам. Денис рос обыкновенным человеком, ничем особенно не выделяющимся из общей массы. Он окончил художественное училище в районном центре по классу реставрации и по окончании его поехал к себе в село, отдохнуть месячишко, перед дальнейшей работой. Но тут произошло нечто, что круто изменило его жизненный путь.
В трех километрах от их села, была старинная, заброшенная церковь. По рассказам, до революции там даже был небольшой монастырь. И вот, как-то, молодой Денис, едучи с покоса, и проезжая мимо заброшенной церкви, остановился рядом с ней. Было нестерпимо жарко. Поруганный храм стоял над ним, как последний солдат на последнем рубеже обороны и молча, с непередаваемой скорбью смотрел на молодого Дениса. Новое, доселе неведомое чувство вины за содеянное не им, за общее беспамятство, за поруганную святыню, за свою родину, как горячий уголь, зажглось в сердце Дениса. Он соскочил с телеги и вошел внутрь храма. Там была не земная тишина. Именно тишина покорила юного Дениса. Он земным взором своим видел чудовищный раззор, царивший в храме, оббитую штукатурку, дыры в куполе и стенах, но, странное дело, его духовное зрение и слух совсем не смущались этим. Он стоял по середине прекрасного храма и видел прекрасную роспись на его высоких сводах. Слышал прекрасное пение хора ровно и мощно доносившееся с хоров. Он чувствовал благоухание чудесного ладана и звон кадил. Он стоял ногами по среди храма, а ему казалось, что его душа взлетела под самый купол, туда где... Нет, она, душа взлетела даже выше купола, она выпархнула в само небо! И в какой-то момент, он почувствовал незримое присутствие Кого-то еще в этом храме. Этот Кто-то Незримый, наполнял Собой все пространство и саму душу Дениса. И вот он услышал колокольный звон. Звон был гулкий, протяжный, с необъяснимой духовной полнотой и казалось звал его куда-то в неведомое доселе для него. Пение хора... Звон колоколов... Присутствие Незримого.
Когда Денис очнулся, он понял, что с ним произошло нечто такое, что не поддается логическому объяснению. А еще он понял, что он теперь не Денис, а Дионисий. С тех пор Дионисий стал не просто крещенным, но верующим. И главным делом для себя он избрал восстановление поруганного храма. Он встретился с главой района и тот обещал помочь ему. Он побывал в епархии и там тоже пообещали помочь ему. Так, воодушевленный обещаниями помощи, Дионисий, приступил к восстановлению храма. Но, как говорится, обещанного три года ждут. Хотя по началу некоторая помощь была: привезли машину теса, немного цемента и песка, гвоздей. Дионисий пригласил своих друзей однокурсников, нескольких ребят из родного села, пока у них в школе были каникулы и работа закипела. Наладили лестницу на колокольню, укрепили, хоть и временные, но кресты на куполе, настелили пол. Раз в месяц, в еще не восстановленный и разрушенный храм, приезжал священник и служил службу. Но главной радостью и любовью Дионисия была колокольня. Ему так хотелось услышать тот чудный, небесный звон, который он слышал тогда, в первое посещение храма! И что бы его услышали все и вся округа. Что бы этот звон плыл вновь, как много лет назад, над его притихшей родиной. Вот тут-то старики и подарили ему два колокола - большой и средний, которые пылились у них, в сараях. А маленький колокольчик подарил ему сам знаменитый коллекционер, который собирал всю жизнь колокола вовсе не для коллекции, а, как выяснилось, именно потому, что знал истинное назначение колоколов. По сути, он был не коллекционер, а хранитель!
Дионисий отмыл и очистил колокола от многолетней грязи, начистил их как мог до максимального блеска, и на праздник Преображения Господня колокола были подняты на колокольню. Это был праздник всей округи. Был отслужен молебен благословения колоколов, они были освящены святой водой и... О, как передать в словах радость первого звона! ... Это не был великий звон в музыкальности красоты своей, но он был наполнен такой духовной значимостью, особенно для души Дионисия, что он готов был отдать все, что угодно за то, что бы этот звон никогда не прекращался. Даже дребезжащий гул страшной трещины большого колокола нисколько не смущал его. Он не столько слышал звук, сколько воспринимал духовные вибрации колоколов. И во многом скорбный гул раненого колокола, был не менее целебен, чем звонкий звон еще ничего не пережившего молодого колокола на той колокольне самого большого храма страны, где ему вскоре предстояло оказаться.
А как были рады сами колокола! Как была рада старая колокольня и сам храм! "Бу-м-м!!!..." - гудел большой колокол, а его железное, но удивительно доброе сердце шептало: "Еще!.. Еще!...". И молодой звонарь Дионисий ударял и ударял, раз за разом в гулкие бока колоколов. "Бу-м... Ба-м... Ди-нь..." - несся по округе колокольный звон, наполняя все вокруг благодатной чистотой и радостью. И все и вся, что и кто были в этот момент здесь, впитывали в себя и переполнялись этой тихой радостью и чистотой: и белые облака в синем небе, и окрестный лес, и травы в росистом поле, и лесные звери и птицы небесные, и полевые букашки, и земля и небо, и человек.
Тогда Дионисию впервые четко показалось, что колокола не просто гудят, но, что они разговаривают. Он не понимал их языка, но он был уверен, что они говорят. Он почувствовал душу колокола. А, что может быть важнее для звонаря, чем уметь слышать душу колокола?! В гуле колоколов, Дионисий расслышал неподдельную радость возвращения жизни. Он слышал, как колокола приветствуют друг друга, как они приветствуют, так долго не виданную ими округу. Он слышал, как они пробуют свои голоса: сначала осторожно, а потом все сильнее и смелее и вот уже их гул полетел над землей во всю мощь. И тут Дионисий вновь почувствовал, как его душа, соединившись с гулом колоколов, взлетает в синюю высь неба родины. Он впервые увидел родную землю с высоты небес. Он летел...
...Теперь он был далеко. Перед ним открывалась прекрасная перспектива. Его прекрасную одаренность звонаря заметили и вот теперь у него есть все шансы, с течением времени, стать одним из лучших звонарей Росси. Он мог прикоснуться к великим колоколам и звонницам. Он мог... Но странная, непонятная печаль, все чаще и чаще, охватывала его когда он поднимался по мраморной лестнице на колокольню нового храма. Когда он поднимался по мраморным ступеням, ему вспоминались деревянные ступеньки его родной старой колокольни. Когда он подходил к новым колоколам, ему казалось он подходит к своим старым друзьям порушенного храма родины. Когда же он ударял в колокола нового храма, ему, сквозь их мощный гул, слышался неровный, иногда дребезжащий гул и звон, колоколов его родины. "БУ-м-м..." - гудел большой новый колокол и люди в удивлении поднимали свои головы, а Дионисий слышал, как сквозь этот ровный и сильный гул, к нему доносится тихое и нежное, как дыхание родины: "Дионисий, где ты-ы-ы?.." Но он старался не предавать этому особого значения. Он старался смотреть вперед, не оборачиваясь назад. И тогда пришел Ангел!
Незримый Ангел, тихо опустился на плечо Дионисия и тогда Дионисий ясно услышал: "Дионисий,где, ты?...Где, ты?..." Это было уже не ощущение, как раньше, но он услышал реальный голос и вопрос: "Где, ты?" Он вздрогнул, осмотрелся кругом и, не увидев никого, казалось, должен был успокоиться, но вместо этого, он негромко произнес: "Я здесь". И тогда он вновь услышал слова обращенные к нему: "Дионисий, ты нужен нам. Мы ждем тебя". В этих словах, и в этом не было никакого сомнения, он услышал знакомые и любимые сердцу голоса колоколов старого храма родины. "Дионисий, я жду тебя" - услышал он скрип лестницы старой колокольни. "Ты нужен нам" - услышал он голос старого храма. И в этот момент сильный порыв ветра налетел на колокольню и Дионисий почувствовал всеми клеточками своей истосковавшейся души, живительный и святой запах своей родины. Он вдохнул запах полевых трав, вековых лесов, лугов, реки, запах храма, отчего дома... В мгновение ока он увидел свою тихую родину, которая тихо, ласково и с надеждой ждала своих сыновей и дочерей. Ждала его. Он почувствовал ту тугую, невидимую, но крепче любой стали нить, связывающую его с его родиной.
"Дионисий! Я жду тебя... Ты нужен здесь..."- услышал он ее мирный и любящий зов. Душа Дионисия открылась на встречу этому зову и... Он готов был тут же, прямо с колокольни, полететь туда, откуда доносился этот зов. Он быстро поднялся, подошел к перилам ограждения и устремил свой взор в ту сторону, откуда доносился этот зов, где была его родина. Он смотрел и плакал. Плакал не от горя, а от радости. От Радости, которая родилась от очищения, пробуждения, оживления души. Он плакал и летел душой туда, где был его старый храм, старая колокольня, его колокола, его поля, леса, луга, река, ручьи и родники... Где была его родина. Где по настоящему был нужен он. Где было его призвание.
Дионисий понял свой путь. Он понял, что он возвращается. И тогда, широко, крестом раскинув руки и вобрав полную грудь воздуха, Дионисий крикнул в высокое, облачное небо: "Здравствуй, Родина! Я слышу тебя. Я возвращаюсь!!!..." И он ясно услышал, как духовное эхо, словно раскаты колокольного звона, пронесло его слова через весь город в сторону его родины. И он понял, что она услышала его. Он увидел, именно увидел, как на его слова отозвалось чистое и благородное сердце древнего Кремля, как, пусть и всего лишь на одно мгновение, слетела с него проказа мерзости и запустения. Как в древнем Успенском храме, на территории кремля, на одно мгновение, на престоле в алтаре, вспыхнул яркий Неопалимый Огонь Слова Божия. Он видел, как облака над Кремлем, словно были раздвинуты не видимой, сильной рукой, и в образовавшееся окно, засветилось солнце и ударил мощный и яркий луч света. Луч был видимый. Сначала он упал на колокольню где стоял Дионисий, затем переместился на Кремль, и растворился в той стороне, где была его родина.
Теперь ему все было ясно.
А на плече его сидел Ангел.
***
МАДОННА НА АСФАЛЬТЕ.
Ангел летел над городом. Над никогда ранее и нигде не виданной им человеческой суетой.
"- Что делают эти люди? Куда они спешат? -летел и думал Ангел, глядя сверху на муравьиную суету людей внизу. - Видимо у них много важных дел". Ангел заглядывал в лица людей и, о, Боже...!!! Видел полное отсутствие божественного света и радости в их лицах. Тогда он заглядывал глубже, он заглядывал в души людей и ему удавалось увидеть там, под плотными, гнилостными наслоениями бездуховной шелухи, первозданный свет их души. Этот свет был одновременно и чист и слаб. Чист потому что в нем было заложено столько любви и столько заботы о человеке и о его душе Тем, Единым и Всесильным, Кто и создал человека и его бессмертную душу. Но он был и столь слаб, потому, что на алтаре души человека, Ангел видел столько грязи и мерзости, столько ненужных привязок и зацепок, столько гнили и мерзости запустения, что тот первозданный огонь и его свет едва, едва мог пробиваться сквозь эту грязь. Даже ему, Ангелу, было не просто разглядеть его свет.
Но у огня души человека было одно спасающее человека свойство: он не мог погаснуть. Его зажег Единый и Всесильный Господь и потому, сколько бы грязи не наносил в свою душу человек, в самой сокровенной глубине его души, все равно вечно будет гореть, хотя бы самый слабенький, огонек любви зажженный Единым и Всесильным. Нет в мире такой силы, способной погасить огонь любви Божьей в человеке. Нет!!!
А Ангел летел над бушующим страстями городом, над домами и над проспектами, над площадями и скверами, над церквями и над памятниками, над легионами пешеходов и автомобилей. Летел и впитывал в себя все то, о чем думали и, что говорили люди, что, наполняло и переполняло их и тем самым все более и более, полнее и полнее понимая мир людей.
Вдруг Ангел почувствовал БОЛЬ. Она пришла к нему откуда-то снизу и сразу пронзила его в самое сердце. На минуту, от остроты боли, он даже сложил свои крылья. Он посмотрел вниз, туда, откуда пришла эта боль. На пыльных, грязных, заплеванных ступенях подземного перехода сидела молодая женщина... На ее руках лежал, прижимаясь к материнской груди, младенец. Он спал. На сосках груди матери, сквозь старенькую кофточку, проступало молоко. Ее прекрасное, полное тихой и высоко красоты лицо было полно печали и безысходности. Она смотрела, почти не видящим взглядом куда-то сквозь спешащих мимо нее людей, как бы не видя ничего вокруг себя, кроме обступившей ее пустоты безысходности. Рядом с ней, тут же на грязном асфальте, лежала картонка с надписью от руки фламастером: "Люди добрые, помогите. Ради Бога..." Ее глаза были полны глубокой печали и, несмотря на горе переполнявшее их, были столь прекрасны и глубоки, что Ангел, засмотревшись в них, выдохнул никому не слышимое: "О, мадонна..." Да, это действительно была мадонна. Мадонна на асфальте.
Ангел опустился на парапет перехода и замер. Мимо проходили люди, - они, должно быть, спешили по очень важным делам, потому, что мало кто из них обращал внимание на эту молчаливую мать. А она сидела, прижимая свое дитя к своей груди, смотрела прекрасными глазами в пустоту, и неслышно. Что-то шептала губами: толи молитву, толи колыбельный напев своему ребенку. Но разве колыбельная песня не молитва матери?
А на другой стороне улицы стояли другие "матери" и другие "несчастные". Ангелу было достаточно одного быстрого взгляда на них, что бы понять, что это за "матери" и, что это за "несчастные". Они стояли и сидели, и смело, и громко обращались к прохожим людям с просьбой денег. Перед ними лежали ящички, в которые люди клали денежки и они довольно быстро наполнялись шуршащими бумажками, а эти "бедные матери" столь же проворно и своевременно изымали их и клали их в свой карман, что бы ящички были всегда, как бы, пусты. Ангел, впервые в жизни, увидел такое кощунство. Он был, почти, парализован увиденным. Он безошибочно понял, что эти "матери" вовсе не матери, а простые обманщицы. А люди шли и шли и многие из них ложили и ложили свои денежки в ящички и они все наполнялись и наполнялись и так же наполнялись и переполнялись карманы "мамаш".
А мадонна Ангела сидела одна на заплеванном асфальте и мятая картонная коробочка перед ней, поблескивала отражаемым солнечным светом нескольких мелких монеток на ее мятом донышке. Люди проходили, и никто не обращал внимания на мать и дитя. Только легкий порыв ветерка принес откуда-то кем-то использованную и небрежно брошенную обертку от батончика "сникерса". Бумажка проскользила по асфальту и ткнулась, прижавшись к коленям матери, словно прося у нее прощения или ища защиты.
Ангел взглянул на мать духовным зрением и ... содрогнулся! Ужас, впервые за все время его полета через всю вселенную ворвался в сердце Ангела. "Боже!..." - неслышно прошептало... нет, - простонало его сердце и душа. Перед Ангелом открылась страшная бездна жутких, не человеческих страданий матери. Страданий одной этой женщины хватило бы на целые миры, сквозь которые пролетал ангел в своем полете. На целые миры!
"И все это вмещается в одном сердце человека?!" - удивленно вопрошающе произнес про себя Ангел.
И тогда он решил помочь матери.
Ангел, будучи Ангелом, естественно подумал по ангельски. Он подумал, что плохо одетый человек это человек, которому нечего дать от себя, а он встретит человека одетого хорошо, то этот-то человек сможет помочь тому, кто одет плохо. А. Ангел, Ангел!.. Он еще слишком плохо понял человека.
Ангел слегка взлетел над ямой подземного перехода и окинул взглядом близлежащий район. Он увидел блестящий, черный мерседес с мигалкой на крыше, остановившийся у бровки тротуара, у большого здания с большой надписью: "Государственная Дума". Из машины вышел большой, сытый, полный чувства полного своего достоинства и самоуверенности человек.
"Вот этот-то мне и нужен" - подумал Ангел. Он подлетел к человеку и... направил его путь мимо подземного перехода... Но человек прошел мимо и даже не посмотрел вниз. Тогда Ангел вновь сделал так. Что бы человеку стало необходимо перейти на другую сторону большой улицы. Человек, буд-то что-то вспомнив остановился и повернувшись назад, стал спускаться по ступенькам лестницы подземного перехода. Дальше все происходило стремительно. Человек шел, а Ангел невидимо направлял его путь к матери... Ночеловек упрямо отворачивался то п стремясь идти по другой стороне лестницы. То отворачивая голову, то... И тогда Ангел, расправив свои белые крылья, всею духовной силой своего естества , подтолкнул человека к матери. И тогда человек встретился с матерью!
Его огромная нога, ботинком сорок пятого размера, пнула картонную коробочку матери. Звонко зазвенела медная мелочь, рассыпавшись дождем на асфальте, вздрогнуло сердце и душа матери. Проснулось и заплакало дитя.
"Ух, ты... проклятые! Понаехали тут. Всю столицу испоганили. Ну, мы вам покажем!" - прорычал человек над головой матери. И еще раз, уже сознательно, пнул перевернутую коробочку матери.
Ангел стоял в немом ужасе и ... Он не мог гневаться, потому, как Ангелы не умеют гневаться, он не мог плакать, потому, как слезы то же не совсем присущи Ангелам, но главное он не знал как ему реагировать на произошедшее, потому как он вновь встретился с тем, с чем не встречался нигде во вселенной. Нигде!
А человек, уже знал, что завтра же, а быть может и сегодня, он, сидя в своем уютном и теплом кабинете на высоком этаже здания с вывеской "Государственная Дума", начнет работу над законом, призванным очистить его родную страну от всех этих "попрошаек". Он был уверен в своей значимости государственного человека.
А Ангел, очнувшись от пережитого, почему-то полетел за человеком. Почему? Нет, этот человек был абсолютно не интересен Ангелу, - у них не было ничего общего. Но, что-то все же позвало его следом за ним. Что же?
Ангела позвало то место, куда шел человек уверенной походкой успешного человека. Они прошли вдоль по улице, свернули в переулок и подошли к храму. Храм был старинный, и в нем велись реставрационные работы. Он был весь в лесах. Человек прошел в ограду храма походкой хозяина. На встречу ему вышел отец настоятель.
-Здравствуйте, батюшка. - небрежно бросил человек. - Ну, как дела у вас тут?
-Здравствуйте, дорогой, Иван Иванович.- Ответил отец настоятель. - Да слава, Богу, и благодаря вашей помощи, все движется и вертится. Вот и купола уже позолотили...
-Вижу, вижу. - небрежно перебил священника человек из "подземелья". Ну, а как...- и он указав на пальцем на купол прочертил в воздухе дугу.
-Все готово, Иван Иванович, все в полном порядке. Вот, прошу пройти в храм и там Вы все сами и увидите. Думаю, Вам понравится.
Человек и священник вошли в храм. Там, в самой высоте, под куполом, как раз под все видящим ликом Господа Вседержителя, по окружности основания главного купола храма, золотыми буквами было написано: "Сей святой храм отреставрирован и благоукрашен в лето 200... года от Рождества Христова, на благотворительные средства благодетеля храма мецената и депутата Ивана Ивановича Пупкова".
... Ангел отлетел прочь от этого святого места. Крамольная мысль вкралась в его сознание: "Зачем людям этот храм, если рядом слеза ребенка?!" И словно в подтверждение этой Истины с высокой колокольни этого храма донесся набатный гул колокола, по окружности которого так же было написано имя "благодетеля Ивана Ивановича Пупкова": "За-че-м-м-м!!!..."
Ангел взмахнул крылами и растворился в солнечном луче.
***
СТАС. ПОЭТ.
Наступил теплый летний вечер. Солнце все ниже и ниже клонилось к горизонту. Вот оно уже скрылось на половину, на три четверти, окрасив небо над собой багрянцем заката. Солнечный луч, вобравший в себя Ангела, растаял, отпустив его на землю. Теперь он парил в воздухе, как бы решая, куда направить свой безвидный полет. В окнах домов зажигался свет, и весь город потихоньку стал напоминать собрание множества светлячков. Но внимание Ангела привлекло одно окно, расположенное на самом верхнем этаже, старинного особнячка. Что-то невидимое и прекрасное обитало за этим окном. Даже свет, струящийся из этого окна, был особенно тонок и мягок и словно говорил о некой Тайне. Ангел настроил свое духовное чувство и увидел, как, переливаясь всеми цветами радуги, в раскрытое окно влетает Вдохновение.
Ангел взмахнул крылами и подлетев к окну заглянул в него. На письменном столе стояла простая старая настольная лампа, с зеленым абажуром, лежали листы белой бумаги, а за столом, над белыми листами бумаги, сидел человек. Он не был особенно молод, как не был и явно стар - ему было лет около сорока, сорока пяти. Человек был ... поэт.
Человек сидел, склонившись над листами бумаги и... что-то рисовал в уголке листа. Он рисовал не нечто конкретное, а что-то неопределенное. Он даже не рисовал, а... в нем рождалось что-то, что должно будет запечатлеться на листках белой бумаги и это "рисование" на самом деле было некое вхождение в то состояние, в котором и будут рождены еще не ведомые никому строки. Человек сидел, склонившись над белыми листами и рисовал, а вокруг него собиралось все более и более густым облаком, преимущественно золотого цвета, струящееся в окно Вдохновение.
Стас, а именно так звали поэта, перестал рисовать и замер, устремив свой взор в распахнутое окно. Из него был виден огромный купол старого храма и Божий крест над ним. Храм был как раз, напротив дома, где жил Стас и казалось, особенно в такие теплые и ласковые летние вечера, что вот только протяни руку в окно и можно будет дотронуться до купола и до креста, до старых стен храма. Между окном Стаса и храмом был только раскидистый, старый клен, который на самом деле не отделял, а скорее соединял Стаса и храм. Старый клен, неслышно трепетал зеленой листвой, и, казалось, нашептывал ему те самые заветные слова, которые так искал Стас.
И тут Ангел влетел в комнату.
А на листе белой бумаги проступили первые строки, написанные почему-то красными чернилами:
О ПОЭТАХ.
Когда поэты держат блеск
И выдыхаются,
как льдины,
Исходит истина с небес,
И тропы бездн -
неисследимы.
Стас написал эти строки и задумался, вслушиваясь в их ритм и "вкус". "Напрасно многие люди думают, что писать стихи дело легкое и не серьезное, ах, если бы они могли, хотя б догадываться о тех нешуточных муках души, через которые рождаются подлинно высокие строки. Подлинная поэзия прекрасна, но это следствие той крови творчества, которая и рождает высокую поэзию, как, впрочем, и все высокое и прекрасное. И вот именно через муку рождения, почти через кровь, на самом выдохе... поэту и открывается истина слова, за которой всегда сокрыта Высшая Истина сходящая, как награда, за мучительный поиск ответов на вопросы, без которых человечеству не жить. Если люди разучатся писать стихи и смотреть в небо, то они очень скоро перестанут и плавить сталь и плавать по морю".
Ангел, озаренный аурой Вдохновения, сидел на правом плече Стаса и вслушивался в монолог его души, незаметно превращая ее в диалог Ангела и поэта.
А на листе проступали новые строки:
-И кажется,-
душа не там,
И купола
Как дым остыли.
И путь к иным мирам и днам
Спасет
От правоты в пустыне!
О, как часто ему хотелось сбежать в пустыню. Впрочем, однажды он убежал в пустыню. Целый год Стас провел в Православном монастыре, но потом был вынужден уйти оттуда. Не потому, что не выдержал послушания, а потому, что не мог перестать писать, не мог предать Вдохновение. А настоятель монастыря, видя тягу послушника Анастасия к писательству, положил ему как главное послушание полный отказ от писания стихов. "Не монашеское это дело стишки писать! - говорил настоятель в назидание молодому послушнику. -Монаху надлежит молиться и день и ночь". Искреннее возражение Анастасия о том, что стихотворение так же может быть молитвой - не принималось всерьез. "Все это от лукавого"- заканчивал краткую беседу отец игумен.
А на листе бумаги проступили новые строки:
Но эта гибельность пути!
Как сладко!
это слово пьется!
И злое небо -
позади,
Где тени
падают от солнца.
Стас смотрел в окно полное ночи, в которой словно богатырский шлем сказочного исполина проступал силуэт купола храма с крестом на вершине. Старый клен, по прежнему, бесшумно трепетал листвой и, казалось, обнимал купол храма, словно отец своего сына.
И в эту тень! И в эту грусть!
И в эти
траурные
клейма
Летит поэт! - бесстрашный трус
Ломая крылья о колени.
"С поэтами всегда было не просто. Это какой то странный народец. Они явно не герои, нет у них подобающих героям атрибутов: ни громового голоса, ни важного вида, ни умения быть там, где нужно, ни умения сказать то, что нужно. Они всегда там, где не надо и говорят то, что не нужно сильным мира сего. Очень часто поэт это, скорее "трус", нежели герой. Это человек тонкой, возвышенной натуры, далекий от героизма буден. Но вот наступает момент истины, и... Поэт оказывается тем единственным кто говорит слово правды. За этим, как следствие, следует опала. Говорят, что Осип Эмильевич Мандельштам, не слишком смело вел себя на допросах и в камере. Он даже "позволял" себе плакать. Но ведь это был Поэт! И гораздо важнее, что сказал Осип Эмильевич о .., нежели, что сказал... о Осипе Эмильевиче. Поэт не ведает страха, потому, что он целиком доверяет себя Небу и Истине и, по сути, в стихах говорит не он , а именно Небо и Истина. А Небо и Земля стихии очень разные. Подчас непримиримые. Поэт любит жизнь, но часто умирает молодым, потому как ему, как Ангелу, необходим чистый воздух неба, а не смрад подземелья".
Но как?!
без гибели прожить?!
Поэты
никого не любят.
И если
Подлинно грешить,
Когда - нибудь...
заплачут люди.
"Людям необходимы слезы. Потому как люди разучились плакать. Плакать не от горя, а от чистоты сердца. Плакать от прикосновения красоты. Плакать для очищения души. Светлый плач, столь же необходимая эмоция, как светлая радость и смех".
Стас сидел и теребил в руках ручку. Он чувствовал. Что сейчас напишет последние строки стиха. Но какие это будут строки? Старый клен все так же обнимал купол храма и крест и так же бесшумно трепетал листвой, а на плече поэта, все так же сидел Ангел и молча, заглядывая в листы бумаги на столе, глядел в душу Стаса. Ангел поднял левое крыло и обнял им голову Стаса, а правым, незаметно направил правую руку к листу бумаги.
Последний раз! - Посмертный суд:
Слова,
налитые на гребне.
Поэта
все стихи спасут,
Что напечатаны
на Небе!
Стас откинулся на спинку стула. Все было позади. Слово родилось и воплотилось. Еще один день и ночь прожиты не зря. Стас зажмурил и протер рукой уставшие глаза.
"-Господи, как дивно касание Твое! Как таинственны шаги Твои! Как чудно присутствие Твое! - Стас сидел охваченный бессилием благодати и благодарности и глядя глаза в глаза образу Христа с Туринской плащаницы шептал молитву благодарности. - Господи, если можно, не отнимай от меня благодати Твоей. Если можно, не покидай меня ни на час, ни на мгновенье. Если можно коснись меня любовью Твоей и сделай и меня, хоть от части, Твоей любовью. Господи, коснись меня дыханьем Твоим и да буду и я дыханием Твоим. Господи,.."
А Ангел сидел на плече Стаса и внимал словам молитвы поэта. А на щеке Стаса, звездою благодати, сверкала слеза. Ее свет отразился в сердце Ангела и он вновь обнял левым крылом голову поэта, а правым... Рука сама потянулась к листу бумаги и слова сами полились без принуждения, без усилия, без надрыва, а "словно их направлял Ангел" - так подумал поэт.
Как мне любить Тебя, как мне измерить
Величие и тайну бытия?
В таинственном, бездонном небе
Горит слезой Твоей звезда.
Взгляд, растворившийся в пространстве,
Скользит между созвездий и планет,
В бессилии святом пытаясь
Найти пути, ведущие к Тебе.
И вся вселенная, до края,
Притихшей музыкой без слов,
Мерцаньем звезд возносит славу
Тебе, единому, мой Бог.
И я, того не сознавая,
Шепчу губами этот стих
И сердцем славлю и слезами
Твое величие в ночи.
...Жаркая летняя ночь распростерлась над городом. Свет в окне, в доме напротив храма все горел, а поэт уже спал - легким, чистым сном человека прикоснувшегося благодати Божьей.
Ангел, в последний раз коснулся крылами головы Стаса, безвидным движением погасил уставшую лампу, и... растворился в ночи.
***
***
АЛЕША
Ночь дышала жаром прошедшего дня. Ангел летел над уснувшей землей и спящим городом. Хотя сказать, что весь город спал, будет не правдой. Отдельные места и улицы города были полны жизнью. Но только жизнь эта была какая-то безжизненная. Ненастоящая.
Дело в том, что Ангел, будучи вестником жизни, чувствовал жизнь на духовном уровне и жизнью он называл не то, что "шевелится", а то, что наполнено светлыми энергиями и благодатью. Он не был подвержен философии оправдания порока, ибо его полет всегда направлялся Истиной. Вот и теперь, летя над ночным городом, богато освещенном огнями рекламы, витринами магазинов, ночных клубов, баров и казино, он, одновременно своим духовным чувством, видел и ощущал зловонные выделения ауры греха, разврата и погибели. Ему даже стало тошно и он хотел улететь, но тут он почувствовал зов одинокой души, тоненькой ниточкой, струящейся откуда-то снизу.
Ангел остановил свой полет и опустился на землю. У входа в ночной клуб стоял молодой, хрупкий юноша. Ангел сразу понял кто перед ним. Перед ним стояла особо хрупкая, тонкая и возвышенная душа, но которая была полностью во власти захватившего ее порока. Сосуд, в котором жила эта высокая душа, назывался Алексеем. Ангел смотрел и ужасался разнице между Замыслом Творца, об этой душе и тем, что было на самом деле. Поэт и музыкант, художник и философ, сама доброта и отзывчивость - вот что было вложено в его душу Творцом. Но, что же стало со всем этим? Он и сейчас был поэтом, но странным, "черным поэтом апокалипсиса", как он называл себя сам. Он и сейчас был музыкантом, но музыкантом ада, - чем весьма гордился. Он и сейчас был художником, но на его картинах было мало света и совсем не было Ангелов, но зато в изобилии были фантастические чудовища и ужасные пришельцы из другого мира, от которых кровь стыла в жилах тех, кто прикасался к этим картинам. Он и сейчас был философом, но его философия, которую он называл новой философией, на самом деле была стара как мир, - это была философия оправдания Зла. Это была философия древнего Змия.
И все-таки, за всей этой грязью и шелухой, Ангел разглядел удивительную душу. И как же жалко стало ему, что такая душа погибает уведенная от Бога. И тогда Ангел коснулся души Алексея.
"-Господи, как болит голова и тело! Сделал бы Ты, что ни будь, чтобы мне не было так больно и плохо. Дал бы мне сейчас дозу. А? -и при этих словах Алексей посмотрел в небо - Нет, Ты не даешь. Героин не в твоей компитенции. Ты у нас по части благодати и святости, а я грешник. Но мне нужен героин, мне нужна доза! -он посмотрел на часы- У, гад, наверно обманул и не придет. Что же делать, что же делать... - и в это время Ангел коснулся своим белоснежным крылом, его души - Ух, ты, как болит! -и Алексей коснулся рукой груди - Словно душа проснулась. Поди ж ты, спала, спала душа и вдруг проснулась. К чему бы это?"
Он в действительности испытывал новое для него чувство. Начинавшаяся ломка от наркотиков, сменилась болью и тоской иного рода - словно заболела его душа. Словно заговорила, словно позвала его за собой, туда, где он еще не был. И зов этот был столь силен и необычен и столь отличен от образа жизни его, что зов души показался ему пострашнее ломки от наркотиков.
А Ангел не отходил от души его.
"Господи, что это?.. -проснувшаяся душа открывала перед Алешей, в мгновение времени все тайны его подсознания, все зацепки, все крючки порока властно держащего его душу, - Что это?! - готов был закричать Алексей. Из глубины сознания на него надвигалось страшное, фантастическое существо, на подобии того, которое он нарисовал вчера и разостлал по интернету многим людям. Но сейчас оно было не нарисованное, а самое, что не наесть живое. Оно надвигалось на Алексея, с неотвратимостью апокалипсиса и ему некуда было бежать. К тому же, чем ближе становилось это существо, тем явственнее звучала жуткая, металлическая музыка, так всецело подходившая к этому чудовищу. А из-за спины огромного монстра, стали выпрыгивать другие, мелкие твари и, крича и визжа, что-то не членораздельное, так и норовили укусить или хотя бы поцарапать Алексея. Бежать Алексей не мог, потому, что ноги и все тело его были пропитаны какой-то зловонной зеленой слизью вместо крови и потому, ни ноги, ни руки не слушались его. Он стоял один одинешенек на сером безжизненном пространстве и ничего не мог поделать, ничем не мог помочь себе, никого не мог позвать... И лишь, в самом сокровенном уголке души, в самой серединочке его сердца, нет, увы, не горел, но слава Богу, - хоть тлел огонек Истины. И тогда Алексей, как утопающий хватается за соломинку, прошептал последнее, что был в силах: "Господи, спаси!.." И тотчас с небес ударила в чудовище яркая молния и в раскатах грома явился блистающий ангел Божий, с огненным мечом обоюдоострым и одним взмахом меча отрубил голову чудовища...А потом, повернувшись к Алексею, тем же огненным мечом, коснулся его груди, в том самом месте, где тлел свет Истины"...
Очнулся Алексей у ограды храма. Как он пришел сюда он не помнил, но он ясно помнил то видение, которое он пережил. Душа все еще болела. Он интуитивно просунул руку под рубашку и коснулся груди. Острая боль заставила его отдернуть руку. "Что это?" - пронеслось в его сознании. Он выбрал место посветлее и растегнул рубаху. На его груди, в том месте, где живет душа, алело воспаленное место свежего ожога.
-Так значит, это был не сон? Значит, это было на самом деле?..
Алексей поднял голову и устремил свой взор туда, где в молчаливой и величественной высоте, на фоне ночного неба и миллиардов звезд, проступал Крест Христов.
-Значит это Ты, Господи? Значит это, Ты?! - и с этими словами он опустился на колени.
А Ангел уже летел дальше.
***
МОНАХ.
Над огромным спящим в зное жаркой летней ночи городом летел Ангел. Он летел и с высоты своего полета, взирал на мир, раскрывающийся во всей своей полноте под его крылом. Он летел и видел своим физическим взглядом темные и освещенные места города. Там, где было темно, - там спали люди, там же где горел свет, - люди не спали. Но те и другие места были без Бога. Ведь без Бога можно быть не только в казино, но и во сне. Ангел видел, что большинство жителей этого большого города живут и спят без Бога. Ему стало грустно и одинокого от этого своего открытия. "Такая прекрасная планета, - подумал Ангел, - как же можно жить на ней не чувствуя милости Творца?!"
В черной бездне космоса сверкали звезды, и белел туман Млечного Пути. Сердца ангела коснулась легкая печаль о прерванном пути меж звезд. Он вздохнул и вновь взглянул на Землю. И тут его духовное чувство ясно уловило, в хаосе спящего города, то место, где был Бог. Это был небольшой Православный монастырь, расположенный в самом сердце мегаполиса. Когда-то, лет пятьсот тому назад, он располагался за городом, потом, оказался на его окраине, потом... Но несмотря на то, что святыня была окружена суетой мира сего, никакая грязь не проникла за его ограду. Молитва иноков, заступничество святых и сил небесных хранили чистоту и святость этого места, а обитель, в свою очередь, охраняла город. Монастырь выделялся из общего фона темных и освещенных районов города вовсе не физическими своими ориентирами, а духовной полнотой и аурой духовного света, которые и заметил Ангел с высоты своего полета. Это духовное свечение было сродни тому свету, которое и заметил Ангел, когда летел вдоль Млечного Пути, сродни тому свету, который и выделял Землю из миллиардов иных тел вселенной. Это был свет Правды Божьей и Истины, которые и должны были наполнять Землю, по замыслу Создавшего ее. Это был Первосвет.
Ангел опустился к кресту на куполе храма посреди монастыря. Монастырь спал, но святая молитва его так же витала в ночном воздухе и охраняла все вокруг. В одном окне горел мягкий свет. Ангел посмотрел в него и понял, что он нужен здесь.
В глубоком, старинном кресле сидел человек в черной рясе, с янтарными четками в руках. Он только, что окончил молиться и сейчас уже сидел в кресле, продолжая молитву созерцательным размышлением о событиях сегодняшнего дня. А день действительно был незаурядным. Точнее у него сегодня было две встречи с двумя людьми, но последствия этих встреч не утихали в нем в течении всего дня и даже сейчас, после молитвы, мысли вызванные этими встречами никак не могли утихнуть в нем. Он думал и думал о тех словах, поступках и решениях сказанных, совершенных и принятых сегодня. Божий Ангел, невидимой белой птицей влетел в окно и сев на плечо человеку в рясе, заглянул ему в душу. Там шел разговор, переходящий в суд.
Разговор первый, начальствующий, закончившийся осуждением. Сегодня он имел разговор с молодым священником. Ох, как это не просто иметь дело с молодыми. Не теми, что в рот начальствующий глядят, как хористы в хоре, а с теми, кто вечно молод душой и духом. С теми, кто и веру Христову понимают как дело молодое, требующее полной отдачи, приношения ко Христу всех даров которыми одарил человека Бог. Именно не отказа во имя Божие, а приношения ко Христу. А вина этого священника была лишь в том, что он был не такой как все. Он думал, мыслил, умел радоваться и всегда улыбался. Во круг него всегда были люди - как молодые, так и в возрасте. И особенно люди культуры. Это позволило создать ему небольшую общину. Он никогда и никому не давал осуждения, но всем давал оправдание. А еще он писал стихи. Вот на них то он и погорел окончательно: он посмел издать маленькую книжку стихов, без благословения епископа. За, что и был осужден сегодня.
Разговор второй, пробуждающий совесть. После осуждения молодого священника к нему на прием пришел старый священник, духовник молодого. Дело в том, что когда-то, много уже лет тому назад, он и сам начинал служение в Церкви с послушания у этого старца, в то время бывшего еще совсем не старым человеком. Правда, потом их пути разошлись. Один ушел в молитву и служение ближнему, другой... теперь носил дорогую панагию на груди. Разговор со старцем оказался разговором с совестью. Нет, не сразу. Разговор можно сказать даже не заладился, но потом, когда старец ушел, в душе стали происходить те самые процессы, которые называются пробуждением совести.
И вот теперь он сидел в стенах Православной святыни, окруженный невидимым сообществом святых и Сил Небесных, и в совести своей и душе все вел не прекращающийся дневной разговор. Даже молитва не смогла дать покой его душе. Вообще то он давно уже не воспринимал так остро, чьи то судьбы. И это немного удивляло его и раздражало. Но, что он мог поделать, - ведь на его плече сидел Ангел Божий и глядел в его душу.
... "Владыко, я не сделал ничего неприличного. Эту книжечку, еще в рукописи, я подал вам, для вашего рассмотрения, и не единожды, скромно спрашивал Вас о ней, но вы так и не прикоснулись к ней. А книжечка маленькая, совсем незаметная, едва ли заслуживающая такого внимания к себе. Но, что бы ни было, всегда есть главное и второстепенное. Главное, что эта книжечка о Боге и замыслена как дар людям. А то, что без благословения, так поверьте, я бы сам хотел, что бы она имела ваше благословение. Но если у человека есть, что сказать, то он обязательно это скажет, а вот когда нет, что сказать, то сколь не пыжься, то и не скажется ничего. У меня было, что сказать и я сказал, максимально скромно в 100 книжечках, которые являются маленькой капелькой в море Церкви. Владыко, я действительно не пойму в чем я смертно согрешил?". Этот ответ молодого священника никак не покидал епископа. Светлое, открытое лицо священника и его фигура, неотступно стояли перед ним. И это было бы пол беды, но рядом с ним стоял и старец Севастиан, пробудивший совесть в душе епископа.
"Да, когда-то я тоже начинал у этого Севастиана. Когда же это было? Уже более двадцати лет назад. Как быстро летит время: всего лишь миг, а вот я уже и епископ... А Севастиан... все такой же Севастиан." -подумал про себя человек в кресле и вздрогнул от внутреннего смысла слов своей души - "Ведь действительно Севастиан остался Севастианом, а кем стал он? Да, - епископом. Но чего это все стоило? Какая цена уплачена им за это? Ведь все, что мы получаем в этой жизни, все как-то оплачивается. Все! Он тоже был когда-то молод и полон желанием служения Богу. И он так же считал, когда-то именно отца Севастиана своим духовником. И он когда-то писал стихи. Просто писал - наивные, но чистые. Их наивность была именно в их чистоте. И отец Севастиан всегда поддерживал его творчество, как, впрочем, и любое его начинание и опыт, внимательно наблюдая и подсказывая, если видел, что-то опасное для его души. Это было замечательное время и не только потому, что это была его юность, но и потому, что это время было наполнено такой чистотой и открытостью, которую он уже более не встречал нигде. Тогда он мечтал лишь об одном - служить Христу Господу Богу своему и человеку, потому как без служения ближнему своему угодить Богу не возможно. Он хотел стать священником именно из-за любви к людям, потому как видел, насколько они несчастны и как нуждаются в том, кто бы помог им открыть глаза их души. А потом начался другой путь...
Он помнил странные слова напутствия отца Севастиана ему поступающему в духовную семинарию: "помни дорогой мой, старинную поговорку семинарстов: "семинарию закончить и веру не потерять"". Как тогда удивили его эти слова. Но вскоре он стал понимать их глубокий смысл. Семинария была старинная и славная, в золоте куполов и храмов и полна умными и духовными людьми. Но одновременно... Он заметил, как самые искренние и чистые покидали стены семинарии. Это вызывало в нем странное чувство. Он понимал чистоту этих людей, но не понимал их выбора. Причем он ясно видел, что от веры они не отказывались. Они не принимали другого, - они не принимали, как может в одних стенах и одних людях, уживаться Богово и кесарево. Как можно служить Богу и одновременно своему тщеславию. Он видел, как чистый огонь веры, стал потихоньку и незаметно заменяться легким тлением той не горячей и не холодной веры, которая позволяет выживать... НО НЕ ЖИТЬ! "Ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден, или горяч!" - всплывали в его сознании вещие слова Иоанна Богослова и тогда, ему стал открываться и смысл прощального наставления отца Севастиана: "Семинарию окончить и веру не потерять"... Хотел он того или нет, но и ему пришлось делать свой выбор... Он его не делал, все случилось как то само собой... Спустя два года, когда он на каникулах побывал дома, то его неприятно потрясло убожество их родного храма. Его обескуражил совсем не профессиональный хор. Его ввело в печаль обыденность жизни священника. Ему не хватало полета, широты, блеска золотых с алмазами митр, сияния панагий и золота дорогих облачений. Так потихоньку он начал свое восхождение. На втором курсе он уже не чаял ничего более приятного, как сослужить знатным священникам, а особенно архиереям. Служба без них, стала для него просто пустой. Вот когда архиерей, да еще несколько, когда хор, люди, ладан... вот тогда! Он оказался околдован внешним благолепием, как, когда-то, послы князя Владимира, в Царь Граде, и совсем забыл о внутреннем, без которого, все внешнее, не имеет ровно никакого смысла. А потом все по накатанной пошло. Он оказался в свите архиерея. Затем его секретарем, затем... Да, он объехал пол мира и почти все святыни православия, да он имел ордена как церковные, так и государственные, да он стал епископом, да, да, да! Ну и, что? А ничего! Он чувствовал свою пустоту. Он понимал, что Севастиан остался Севастианом, а вот он... Возможно, он даже не стал. Митра на голове это еще не печать в сердце. Есть награды Божии, а есть человеческие. И тут ничего не поделаешь. И вот теперь, он сидит здесь в кресле, а перед ним стоят два священника - старец и молодой и ведут с ним разговор, который на самом деле есть суд. Его суд. Суд его совести."
Епископ вздохнул и растер рукой лоб, словно разминая его от головной боли. Он всмотрелся в лицо молодого священника и узнал в нем себя. Во всяком случае свою душу. Ту молодую, девственную свою душу, что была в нем когда-то, которой когда-то одарил его Творец. Его душа, глядела на него глазами молодого, только, что осужденного им священника и ничего не говорила ему, а только смотрела, но этот молчаливый взгляд пронизал его до самого основания его души. Он понимал, что в очередной раз может стать на пути ростка Божьей благодати. Тоненького и хрупкого, сломать, подавить и затоптать который, ему ничего не стоит, но... неужели ему не страшно?! "Горе вам, законники, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали" - всплыли в его сознании слова Иисуса. (Лука11.52). Да, как часто ему приходилось именно вставать на пути, а не взращивать. Нет, он сделал не мало: построены тысячи храмов, рукоположены тысячи священников, создан великолепный хор, налажены дружественные отношения с властью... Но за всем этим он все таки всегда ощущал отсутствие чего-то главного, того без чего и самый великий храм будет разрушен в три дня, без чего и хор - просто звуковое оформление благолепия. Без чего и тысячи священников лишь сообщество жрецов на ниве Божьей. Без чего и дружба с властью на самом деле порабощение ею. Ему вспоминалась ситуация третьего века, времен Юлиана, когда вся Римская империя была в языческих храмах Аполону, Изиде, Гермесу, Юпитеру, Зевсу... но... все они были пусты. Потому, что все люди были в подземельях, в катакомбах, на лесных полянах, в тайных убежищах, то есть там, где они могли воздавать хвалу Единому Богу. Потому, что вся империя приняла Христа. Вот и сегодня, строя все новые и новые храмы, благо дружба с властью позволяла это делать, он понимал, что без живой проповеди слова Божия, строит лишь красивые и дорогие руины. И от этого ему становилось больно. И он понимал, глядя на предстоящих перед ним старца Севастиана и молодого священника, что сегодня перед ним стоят люди именно наполняющие эти храмы живым дыханием Бога, Его живым словом."
Край неба на востоке, подернулся первым проблеском рассвета. Голова епископа мирно лежала на его груди. Он спал. И только Белый Ангел, тихо обнимал его своим крылом, словно мать обнимает свое дитя.
"...И видел он место, наполненное тихим и все пронизывающим светом. А посреди этого места огненный Алтарь, который, как Неопалимая Купина, горел и не сгорал, и не обжигал тех, кто подходил к нему с чистым сердцем. И видел он длинную череду людей идущих из далека и приносящих к Алтарю свои дары. И каждый подходящий подходивший к огненному алтарю, полагал на него сокровища своей души. И тогда, блистающий ангел слетал с небес к Алтарю и забирал дар сердца человеческого и возносил его в высоту, где был только Свет! Свет, за который не мог проникнуть ни взгляд, ни даже мысль человеческая. Люди шли в сосредоточенном молчании и лишь сердцами своими возносили хвалу Творцу. Епископ с удивлением увидел и узнал в облике идущих перед ним людей отца Севастиана и молодого священника. Они так же шли молча и сосредоточенно и с неподдельной радостью славили Творца. Вообще весь этот поток человеческий, не смотря на внешне свое молчание. Был до избытка наполнен радостью, светом и великой любовью. От избытка высоты этой искренности у епископа закружилась голова. Он, испугался, что сейчас упадет, но тот час невидимая сила, мягко, но уверенно поддержала его. Вот к Алтарю подошел и старец Севастиан и положил на него перед блистающим Ангелом, и свой дар. Ангел, осенив белоснежными крылами его самого, принял его дар и вознес его в свет Неприступный. Затем подошел и молодой священник и, так же, как и отец Севастиан, положил на Алтарь Огненный Божий, свой дар. Его дар был очень маленький, ведь он только начинал служить Богу, но этот маленький дар, был наполнен такой искренностью и светом, что у епископа заломило глаза. И в тот же миг он почувствовал, как открылись глаза его души и он увидел то, что не видел ранее или разучился видеть давно. Но вот настал и его черед, возложить сокровище его души на Алтарь Божий. Он сделал шаг вперед и... Владыка растерялся! Что он положит на святой Алтарь. Свою золотую митру - но ее здесь нет, потому, что ничто тленное здесь не приносится. Свое звание Владыки, но здесь все служители, а Владыка лишь один - Господь и пребывает Он, в том Свете Неприступном, за который не проникает даже взгляд человечий. За многие годы он, наконец, вспомнил, что он, прежде всего, не владыка, а - м о н а х, то есть человек Божий. Всего себя посвятивший, исканию Любви Божьей. Епископ судорожно смотрел в свою душу и искал там сокровище. И вот его лицо озарила довольная улыбка - он нашел сокровище: это его архиерейский хор, который он создавал не один год, собирая в него самых лучших певцов. Он протянул руки с приношением к огненному Алтарю, но тотчас отдернул их, потому как почувствовал нестерпимый жар Огня Небесного принимающего лишь чистый дар и опаляющего всякое тщеславие человеческое. Ведь его хор был детищем его тщеславия. Епископ, обладая идеальным слухом, был не просто любителем пения, а буквальным фанатиком хоров, их создателем и их деспотом. Если хор допускал хоть маленькую ошибку и брал не ту тональность, то настроение епископа тут же портилось и тогда... трепещи всякий смертный! Без хора и блеска паникадил служба была не в радость ему. А блистающий Ангел у Алтаря Божия, все смотрел в глаза его души, ожидая от него дара Богу. Горячий пот выступил на лице монаха, - он понял свою полную наготу. И тут, перед ним, словно соломинка спасения, вновь возникли образы отца Севастиана и молодого священника. И тогда он понял, что он возложит на алтарь Бога! На лице монаха не осталось не самоуверенной улыбки, ни беспечной радости, а лишь тихая печаль и глубокое, искреннее покаяние. Он глубоко вздохнул, словно выдохнул саму душу и сделал шаг к Огненному Алтарю и протянул руки с даром. Огонь совсем не обжег его рук, а как бы приласкал, так, что ему захотелось не так быстро убрать свои руки из этого пламени. Блистающий Ангел Божий, легким взмахом крыльев, принял его дар и вознес его в свет Неприступный. Иноку стало легко, легко, как не бывало уже очень давно. Возможно целую вечность. Ведь он принес Господу, на его Огненный Алтарь , свое покояние, - единственное чем он воистину владел. То, чем воистину владеет каждый человек и единственно чего ждет от человека Бог".
Монах, вновь познавший свое монашество, мирно спал в старинном, глубоком кресле. Спал огромный, заблудившийся город. Спал в своем чутком духовном бдении православный монастырь. Спало всякое дыхание. И лишь высокое небо готовилось проснуться, на половину уже окрасившись тонким светом утра.
А белый Ангел Божий, уже летел высоко в небе и умывался первыми лучами восходящего над землей солнца.
***
МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА
Посвящаю тебе.
А город еще все спал. Точнее именно сейчас он спал. Потому как только сейчас все его жители отошли ко сну. Замерли казино и ночные клубы, упархнули с улиц ночные бабочки, выбились из сил наркоманы, .. Город погрузился в недолгое забытье перед новой волной ежедневной суеты. И только высоко, высоко в небе над ним незримо парил его Ангел.
Но, что делать Ангелу, когда его никто не ждет? Ангел не может быть никому не нужен. И если он не нужен здесь, то, несомненно, на такой большой планете, есть место, где он нужен именно сейчас. И раз город пока спит, то у него есть время помочь кому-то за его пределами. Расстояния и время для Ангелов не проблема и не препятствие. В мгновение ока, Ангел может оказаться за миллионы световых лет, и тысячу лет сжать в одно мгновение, а одно мгновение расширить до пределов вечности.
Ангел вновь настроил свой духовный слух и уловил тонкий крик детской боли. Эта боль пронзила его до самого основания его чистой души. Столь высокой ноты боли Ангел не мог себе даже представить. Зная все ноты и тональности всей вселенной, он все же не подозревал, что может быть еще столь высокий и чистый крик души. Пусть даже и пронзенный болью. Ангел взмахнул крылом и, в мгновение ока, оказался за тысячи верст от большого города, на берегу могучей, большой сибирской реки. С высоты своего полета, он среди зеленого моря тайги, увидел сначала именно серебристую ленту реки, а затем и небольшой северный таежный поселок, из которого к нему и несся призыв о помощи. Ангел летел так быстро и так стремительно, что тысячи километров преодолел в одно единственное мгновение ока, но... между тем он бесконечно опоздал.
В холодном, рубленном из дерева доме, на деревянном не крашенном полу, в ярком и горячем солнечном круге, лежала маленькая девочка. Ей было около семи лет. Она лежала в этом солнечном круге, не оттого, что ей некуда было сесть, а потому, что именно этот теплый солнечный круг, был для нее самым родным и единственно спасительным местом на всей земле. Дело в том, что у девочки только, что умерла ее мама.
Ангел застыл над маленькой девочкой в снопе солнечного света и тепла. Он онемел! Впервые за все время полета, он потерял дар речи и поступка. Да и, что можно было ему сказать, когда он опоздал. Впервые в жизни! А девочка лежала и вжималась в теплые и почти горячие доски пола и почти не плакала, а просто молча смотрела, куда то вверх, туда, где виднелись солнечные лучи и где, был Ангел, а в глазах ее застыли крупные виноградинки невыплаканных детских слез.
Ангел чувствовал свою почти полную беспомощность перед случившимся, но не мог сдвинуться с места. "Милая моя, девочка, что же я могу сделать для тебя? -подумал он. - Чем утешу тебя, чем согрею? - в беспомощности перебирал он возможности своей помощи перед уже случившейся бедой. - Разве только буду незримым Ангелом Хранителем для тебя". И незримый никому белый Ангел Божий опустился рядом с девочкой в центр солнечного круга.
-Кто ты? - услышал Ангел, удивленный вопрос маленькой девочки и от того сам удивился в не меньшей степени, чем она. - Ты Ангел?
Ангел ничего не ответил, а лишь согласно закрыл и открыл свои прекрасные глаза, в которых застыли такие же виноградинки слез, как и в глазах маленькой девочки.
-А я сразу узнала тебя. Еще даже когда ты был вверху, надо мной, в снопе солнечного света. - смело сказала девочка. - Ты не удивляйся тому, что я тебя узнала, мне о тебе моя мама рассказывала. - и при этих словах полных памяти о маме, из глаз девочки беззвучно полились бесценные алмазы слез.
Ангел поднял свое белоснежное крыло и заботливо укрыл им маленькую девочку, а губы Ангела коснулись ее глаз, полных слез и они тотчас высохли.
-Я не удивляюсь моя, милая. Я же знаю, что чистые сердцем видят Нас, Ангелов. А у тебя очень чистое сердце.
-У моей мамы было чистое сердце. Она очень много мне рассказывала о тебе. Каждый вечер, когда укладывала меня спать, она рассказывала мне, что ни будь об Ангелах, о Небе и о Господе Боге. Она говорила мне, что ты есть и, когда ни будь, обязательно прилетишь ко мне и я, увижу тебя. Моя мама никогда не обманывала меня.
-Я это знаю моя, милая. Я знаю. Твоя мама на самом деле удивительный человек и замечательная мама, и она рассказывала тебе самую настоящую правду обо мне. Она попросила меня и вот я пришел к тебе. - ответил девочке Ангел.
-Ангел, добрый Ангел, расскажи, пожалуйста, где она сейчас? - негромко попросила девочка. И это была столь негромкая, но столь чистая просьба, что Ангел не смог отказать маленькой девочке.
Солнечный луч, был столь светел, столь добр и горяч, что им обоим - и Ангелу и девочке, в какой-то момент стало казаться, что они сидят вовсе не в простом, деревенском доме, а на солнечной поляночке в сказочном зеленом лесу, полном благоухания трав и цветов, жужжания стрекоз, пчелок и пения птиц. И это было так здорово и замечательно, что слезы в глазах девочки высохли совсем. Только в сокровенной глубине чистой души ее, остались две небольшие виноградинки изумрудных слезинок, говоривших не столько о горе, сколько о чистоте ее души.
Ангел и девочка сидели на солнечной полянке в лесу, среди щебетания птиц и запаха трав и цветов и смотрели в глаза друг, друга, проникая до самых глубин души и духа.
-Посмотри моя, милая, как прекрасно стало вокруг, стоило нам только, только заглянуть в глаза друг друга! - начал Ангел. - А ты знаешь, почему это произошло?
-Моя мама рассказывала мне, что когда люди открывают друг, другу свои сердца, то мир меняется. - ответила маленькая девочка.
-Твоя добрая мама рассказывала тебе правду. Действительно, когда встречаются два добрых сердца и души, когда они открываются на встречу друг, другу, тогда для них и над ними открываются небеса. Тогда с неба для них спускаются Ангелы. Тогда рождается и царит любовь. Это первое, внутреннее, Преображение их душ, и оно главное, но следом, за Преображением души человека, следует и Преображение окружающего нас мира. Дело в том, что все зависит от человека: каков человек, таков и мир, в котором он живет. - Ангел внимательно и с любовью смотрел в глаза маленькой девочке, и этим взглядом еще глубже донося до ее сознания, то, о чем говорил. - Если человек злой, то и мир вокруг будет серым и темным и совсем не радостным, но если человек полон радости и любви, то и мир вокруг него так же будет отвечать ему радостью и любовью. Вот и нам с тобой, стоило только посмотреть с любовью в глаза души друг, друга, как мир вокруг нас изменился, и мы оказались с тобой не на полу в солнечном луче, а в зеленом лесу, на солнечной полянке, в окружении щебета птиц, запахов трав и цветов. Твоя любовь создала этот мир!
-Это твоя любовь создала это чудо! - ответила девочка, повторив почти в точности слова Ангела, но адресовав их всецело к нему. - Ведь ты, Ангел!
-Это наша любовь создала этот мир и это чудо. - ответил Ангел. -Я открою тебе одну очень важную истину, а ты запомни ее и положи в сердце свое и пусть она, как Аленький цветочек, всегда горит в твоей душе и жизни. -Ангел еще внимательнее всмотрелся в глаза маленькой девочки и сказал - Мы, сами творим свою судьбу и жизнь. Мы, сами.
-Мы сами... - повторила вслед за Ангелом эти слова, в общем-то, простой истины маленькая девочка и, как бы, полетела вслед за ними. -Мы сами...