Аннотация: действие происходит в период покорения немцами и датчанами языческой Прибалтики. О несостоявшейся любви между дочерью эстонского старейшины и датским рыцарем
Сакта.
Впервые за пасмурный летний день сквозь клубы облаков пробились медвяные отсветы уже заходящего солнца. День клонился к вечеру. А Борнхеведе еще сотрясала битва.
Враги короля-датчанина один за другим начали осознавать, что победа вновь, как и пять лет назад, еще до шверинского пленения, сопутствует Вальдемару. Датские воины были еще далеки до того, чтобы утратить веру в своего короля Победителя.
И потому так быстро редели все новые отряды, брошенные навстречу датчанам. Но за тревогой враги не замечали, что и у короля потери не меньше.
Саксонский герцог Альберт, до сих пор проницательно следивший за сражением отвлекся, выслушивая чьего-то посланца.
- Ваше высочество, - окликнул его за спиной голос. - Думаю, настало время идти мне.
- Коли так, ступай, Кристофер, - сосредоточенно произнес герцог. Лихорадочные пятна на щеках делали его моложе своих лет. - Только, гляди, надо наступать вон с того фаланга. Иначе они разгромят целых пять отрядов.
То была самая гуща сражений. В центре и с противоположного фаланга почти ничего не происходило.
Кристофер кивнул головой и принялся надевать на голову шлем.
Альберт знал, что Кристофер запросто может нарушить его указание. Он был храбр и куда более дальновиден, нежели его сюзерен. Впрочем, в войске Альберта было много таковых.
"Наверное, он предпочтет подойти с другого фаланга и ударить им в спину. И будет прав", - думал герцог, едва проводил взглядом одного из лучших своих воинов.
Но Кристофер со своим отрядом пробивал брешь там, где сгустилась добрая часть обоих вражеских войск.
Он принимал на себя и отражал удары, от которых, как думал сторонний наблюдатель, ни за что не увернулся бы любой другой. Но едва Кристофер остановился, чтобы перевести дух, как некто выбил его из седла.
Альберт видел, как над храбрецом сомкнулась груда опрокинутых таким же смертельным ударом тел.
Но то были трупы. А Кристофер остался жив. Откинув от себя тела, он с трудом поднялся на ноги и принялся отбивать сыпавшиеся со всех сторон удары. Но не мог справиться с последним, который вместе с предсмертным вздохом обрушил на него враг прежде, чем тоже упасть на землю. Удар пришелся поперек живота и прорубил доспех. Согнувшись от боли, Кристофер упал на землю. Копыто мчавшегося мимо коня пригвоздило его к земле, и раненый окончательно лишился чувств.
Но всадник осадил своего скакуна. Он быстро сошел с седла и, согнувшись над пораженным, вгляделся сквозь створку открытого забрала и узнал это лицо. Из последних сил он взвалил раненого на себя и, донеся до седла, усадил на коня.
С холма, на который с трудом добрался датский рыцарь, виднелось селение. Крестьяне, окончив свой дневной труд, расходились по домам. Иные прислушивались к отзвукам долетавшего с той стороны холмов сражения.
Датчанин сбросил Кристофера на землю и снял с его головы шлем. Тяжелые каштановые кудри упали на траву. Твердый, но правильный овал смуглого лица, словно выточенного из слабо подающегося резцу гранита, быть может, не самым искусным, но зато благородным ваятелем - все это выдавало в нем отпрыска знатнейшего из родов Ютландии.
Спаситель тоже снял шлем. Этот человек был схож с Кристофером своей суровой красотой. Однако выглядел десятью годами старше. Лицо его наискосок пересекал рубец от глубокого шрама.
- Так вот где ты оказался, Кристофер, - тихо проговорил он.
Глаза раненого приоткрылись. Спаситель не увидел искрящегося в них с самых младенческих лет до поры мятежной юности отчаянного блеска, унаследованного от матери им единственным в роду. Ныне взгляд карих глаз Кристофера потускнел.
- Ульф, - раненому только и хватило сил произнести это.
- Да, это я, - Ульф тяжело вздохнул. - Слава Богу, что нам суждено было встретиться братьями. Хоть ты и пошел против нас. Ну, Бог тебе судья, - он поднялся на ноги. - Я сделал все, что мог. А теперь... мне надо идти. Прощай.
С этими словами датский воин поднялся на ноги и, кое-как взобравшись в седло, направился к полю битвы.
На Борнхеведе спустилась ночь. То здесь, то там у шатров поминутно гасли костры.
Альберт провожал посла с орлиным носом и сумрачным лицом. Того, самого, что беседовал с ним во время битвы.
- Не время сейчас идти за Эльбу, Рудольф, - тихо говорил герцог.
- Как знаешь, Альберт, - отвечал гость. - Мне понятно, почему ты не рад сегодняшней победе. Она мало дает тебе. Поэтому надо идти на поморов и пруссов.
- Их земли стоят за орденом, - устало произнес Альберт, глядя на тающий в темноте горизонт.
- Но ордену-то без нас их не взять. Стало быть, и нам что-нибудь перепадет. Внемли моим советам, собирайся в путь...
- Ныне мне некого брать с собой, - отвечал Альберт. - Благо, если мне удастся собрать два отряда для защиты Лауенбурга. Кроме того, нужно охранять Люнебургский замок. Я обещал это моему благородному пленнику.
- Что ж, Альберт, счастливо тебе оставаться вместе с Люнебургом и пленником, - ухмыльнулся Рудольф, пришпоривая коня. - Однако у тебя остается пять дней срока на раздумья.
- Столько мне не хватит даже на то, чтобы исцелить от ран моих солдат, - задумчиво проговорил Альберт.
Но Рудольф уже мчался прочь из лагеря.
Проводив барона, Альберт, мрачный, вернулся к шатру.
- Завтра мы отбываем домой, Зигмунд, - сообщил он одному из своих соратников. - А ты поедешь на север. Я дам тебе отряд.
Динстман лениво потянулся, разминая свои затекшие руки.
- Я не готов командовать отрядом, ваша светлость, - проговорил он. - И охранять крепость тоже.
- Делать нечего, дружок, - Альберт тяжело вздохнул. - Кристофер, Гудвин - они убиты. Вальтер едва ли скоро поднимется на ноги. Не знаю, что думать про других... А из всех, кто остался невредим ты - старейший. Медлить нам нельзя, - герцог нахмурился. - Этот проходимец ведь не спроста тянет меня за Эльбу. Чуть я отойду к реке, он возьмет Лауенбург. Сегодня он сделал все, чтобы оставить меня без лучших воинов. Сам сгибался перед датчанами, а я, как простофиля, все кидал ему на подмогу...
- Кристофера, думаю, нужно было высылать в числе последних, - произнес после долгого молчания Зигмунд. - Он бы сумел довести дело до конца...
- До конца... Так ведь он и приблизил итог, - ответил Альберт, ломая хворостину. - Сам подумай, этот молодец так хорошо измотал своих собратьев. Ты видел, что там происходило? - он оживился. - Сущий переполох. Словно Кристофер - это гроза всех врагов...
- Возможно, так оно и было, - скорбно проговорил Зигмунд.
Альберт поднялся на ноги и стремительно направился в то место, куда, невзирая на усталость, сходились воины из всех шатров.
Они окружили некоего подростка-оруженосца, поддерживающего полусогнутого от невыносимой боли, изошедшего кровью Кристофера. Последний едва мог идти и с каждым шагом оседал на землю.
Тот поднял голову. И некоторое время взирал на господина мутным взором, силясь признать его. Наконец, молвив: "Слава Богу, я нашел вас, ваша светлость...", обессилено повалился к ногам герцога.
Настоятельница монастыря, пожилая женщина стояла над прибывшим подводом с единственным раненым.
Сзади к ней незаметно приблизилась молодая служительница. Тело ее под покровом черного одеяния казалось безвольным и неустойчивым из-за бессильно опущенных рук и плеч; обескровленное лицо сверкало в темноте своей белизной подобно тому, как прорезался сквозь темень беззвездной ночи искрометный взор ее огромных, серых глаз.
- Это ты, Бенигна? - не оборачиваясь, спросила настоятельница.
Во дворе стояла такая тишина, что даже звуки легких шагов Бенигны были слышны отчетливо.
- Да, матушка, - ответила послушница.
- Я уже давно жду носилок, - вздохнув, проговорила настоятельница. - Что, еще не всех раненых разгрузили?
- Не знаю, - ответила Бенигна. - Знаю лишь то, что кроватей хватило на каждого.
- Ну и благодарение Всевышнему, - молвила настоятельница. - И для этого тоже надо найти место. Потому то я и позвала тебя, Бенигна. Тебе за сегодняшний день пришлось выходить немало, однако, его, - Катрина указала на лежащего в повозке. - Я тоже должна поручить тебе. Его светлость просил позаботиться об этом рыцаре. Он особый воин у герцога. А ты - лучшая наша лекарка.
Тем временем подоспели служители монастыря с носилками. Яркий отблеск факельного огня озарил лицо раненого. Бенигна вздрогнула и, тут же взяв себя в руки, пристально вгляделась в лицо пребывающего вне сознания рыцаря.
Весь путь до входа служительница шла наравне с носилками, не отводя глаз от больного. Ей было страшно за то, что в тишине кто-то из идущих рядом мог прослышать учащенное биение ее сердца.
Бенигна вошла в опочивальню и тихо приблизилась к ложу. Раненый метался в горячке. Это точно был он.
Послушница поставила корыто и лампадку на стол возле кровати и, еще раз взглянув на лицо больного. Приподняла одеяло, а потом одежду на нем. Глубокая рана поперек живота перестала кровоточить, но крови уже было утеряно слишком много. Рана успела воспалиться. И ребро как будто бы переломано...
Лекарка остановилась. Рана была обезврежена. Бенигна приподняла рубаху еще выше. И легко провела рукой вдоль поджарого, но крепкого и малоуязвимого тела. Ей казалось странным, что прежде, когда ничто не претило ей в наслаждении созерцать это тело обнаженным, она не имела такой возможности.
Кровоток возобновился. Бенигна спохватилась. Она поспешно выпростала из-под тряпицы ладанку с чудодейственной мазью, подаренной ей год тому назад неким знатным врачевателем и проповедником. Секрета изготовления снадобья целитель не поведал Бенигне. Он только обучил ее многому из того, что умел сам, видя живой интерес молодой послушницы к лекарскому искусству. И наградил за прилежание ладанкой с изготовленным в неведомых краях, за тремя морями, бальзамом, имеющим свойство затягивать раны и останавливать даже самый безудержный кровоток.
"Это предназначено лишь для самых тяжелых, - твердил лекарь. - Поэтому потребляй бальзам умеренно, чтобы в нужный день сохранить его запас..."
Осмотрев Кристофера, Бенигна убедилась, что рана его достаточно тяжела и опасна.
Мгновение спустя после того, как снадобье было наложено, раненый отчаянно завопил, корчась телом.
Бенигна спокойно смотрела на него. Она знала о свойстве мази вызывать боль, прорезающую тело насквозь. Потому что наносить его следовало на самые края воспаленной раны.
- Успокойся, рыцарь, - тихо произнесла Бенигна. - Это не больнее, чем лезвие меча, прошившего тебя насквозь.
Кристофер пришел в себе. Он поднял глаза на послушницу, Но та поспешно поднялась на ноги и, скрывая лицо в темноте, отвернулась от больного.
- Дай мне воды, сестра, - хриплым надорванным голосом попросил Кристофер.
- Тебе не положено пить, пока не спадет жар, - отвечала Бенигна.
- От глотка воды мне было бы больше пользы, чем от этого зелья.
- Мне лучше знать, что будет тебе на пользу, а что во вред, - отвечала сестра, убирая все в корыто. - Меня учил знаменитый врачеватель. За то время, что он странствовал в наших краях, слава о нем прогремела до самой Сардинии, и недавно его призвали в Палестину, - встав над кроватью, Бенигна взглянула на больного. - Знаешь ли ты, что ваше войско победило, и датский король обратился в бегство.
Кристофер измождено вздохнул.
- Или ты не рад победе?
- Сей муж, - проговорил Кристофер, облизывая запекшиеся губы. - Король Вальдемар был достоин лучшей участи. Некогда и мне довелось служить ему. Только вот, недолго...
Взгляд Бенигны снова стал настороженным.
- А того, кто спас меня, уже, верно, нет в живых. Это был мой родной брат Ульф.
Бенигна вновь отвернулась.
- Сядь, - попросил ее рыцарь. - Это, верно, в твоих силах исцелить не только тело, но и душу. Раз уж Христос избрал тебя.
Послушница повиновалась.
- А душа моя страждет еще сильнее. Я наделен крепкой рукой и счастливым мечом, сестра. Настолько счастливым, что, не срази меня враг, то следующим ударом я убил бы собственного брата, - Кристофер вздохнул. - Мне скорбно... Последние годы я только и жду, чтобы кто-то поразил меня самого насмерть. Но не знаю, сколько лет мне еще отпущено на раны и победы. Как упросить Всевышнего, чтобы он поведал мне о том?
- Сей ответ Всевышний не обязан держать перед тобою, - ответила Бенигна. - Но в твоих силах - познать Его волю и исполнять ее, пока ты ходишь под Ним.
Кристофер усмехнулся.
- Хорошо тебе, сестра, - сказал он. - Ты свободна от мирского бремени. Тебе легче и познавать, и исполнять....
Бенигна не ответила.
- Слушай, - произнесла она вскоре. - Есть ведь и воины, счастливый меч которых служит во славу Христа. Они тоже отреклись от мирской награды. Но истинно ли они наделены знанием, и все ли исполняют истинно Его волю? Об этом хотелось бы мне знать...
...Пасмурным летним днем в окрестности Саккалы въехал юный воин-меченосец. Он был очень хорош собой. Сильный и при этом вытянутый, гибкий стан, долговязая, но удивительно складная фигура выдавали в нем истинного потомка норманнов. Ветер отчаянно трепал его темные волосы, смуглые руки уверено держали поводья. Темные, глубоко посаженные глаза зорко смотрели вдаль.
Он попал на Святую землю не так давно. А здесь был впервые.
Еще не принятый в орден окончательно, меченосец сам отважился на опасную миссию. Хотя ему доводилось слышать о том, как жесток, кровожаден и мстителен истерзанный войною народ эстов. За плащ с красным крестом юношу могли поразить стрелой или попросту заколоть вилами. Однако, еще ни одного врага рыцарь не встретил по пути. Только редкую горстку людей в окрестностях деревень. Видно, война изрядно опустошила этот край.
Внезапно из высокой травы навстречу всаднику поднялась тонкая женская фигура. Мельком взглянув на встречную, одетую вовсе не так, как одеваются местные дикарки, коих ему уже доводилось встречать, юноша резко осадил коня. Он не ошибся.
Еще мгновение, и меченосец, робко распахнув объятия, принял бросившуюся к нему навстречу рыжеволосую красавицу.
- ...там, на Эзеле, - рассказывала дорогой Рагильда, жена родного дяди Кристофера. - Бьорн заточил меня в крепости, и когда войско короля окружили эсты, муж не вспомнил обо мне. Или намеренно бросил, чтобы погубить и оставить свои руки не замаранными кровью, - Рагильда вздохнула. - Знал бы ты, мальчик, сколько раз он порывался там прикончить меня.
- Зачем же он взял тебя с собой на Эзель? Ему не было ведомо, что я в изгнании? - пробормотал Кристофер.
- И не знаю, зачем, - отвечала Рагильда. - Если даже там ревность не давала ему покоя. Он не пропускал ни одного мимолетного взгляда, брошенного на меня. Исходил ли он от желторотого юнца в кольчуге, или же от престарелого монаха.
Кристофер взглянул на свояченицу. В былые времена он мог понять любого мужчину, которому доводилось украдкой задержать свой взгляд на Рагильде. Некогда он сам готов был лишиться рассудка от взора этих удлиненных в разрезе ярко зеленых глаз, от выбившегося из-под супружеской повязки вьющегося локона, узкого выступающего вперед подбородка и стройных точеных ног, прорисовывавшихся сквозь складки одеяния. Все это в миг предстало перед Кристофером подобием дьявольского испепеляющего огня после того, как дядя во гневе чуть не лишил его глаза в поединке, застав племянника в светелке жены.
Теперь, когда все забылось и улеглось, Кристоферу было чудно, хоть и немножко странно видеть вновь рыжеволосую, ничуть не состарившуюся свояченицу как бы впервые. Тем более, без бабьей повязки с выпущенными на свободу огненными косами, она была такой же, пламенно обольстительной, как в давно забытые минуты любовного соития. Не удивительно, что язычник именем Тааве предпочел оставить ее для своего ложа, нежели предать мечу своих диких соплеменников.
- Стало быть, ты еще не приходишься ему супругой? - угрюмо произнес Кристофер, указывая на неубранную под плат голову Рагильды.
- Тому не бывать, - горько усмехнулась Рагильда. - Он не желает обручаться по божьему закону, а я по языческому. Да и я до сих пор не хотела верить, будто придется мне остаться здесь на веки вечные... Я ведь знала, - прошептала она, прижимаясь к юноше. - Что воины Христа здесь неподалеку и не теряла надежды вырваться из этой бесовской глуши...
- А думала ли ты, - сурово проговорил Кристофер. - Что едва ли магистры уважат твое происхождение, узнав, что ты до сих пор незаконно проживала с язычником.
Слезы брызнули из глаз Рагильды.
- Да, проживала с ним, - пробормотала она. - Потому что не хотела погибать. Мне чудом далось спасение. Эти эсты... они так жестоки с врагами, что не жалеют ни детей, ни женщин. Ах, тебе ли знать...
- Я знаю, Рагильда, - прикусив губу, молвил Кристофер. Он схватил женщину за плечи и прижал к себе. - Но, что верно, не мне тебя укорять за то, что произошло после... Я виноват во всем. Я посеял раздор между тобой и твоим мужем...
Рагильда чувствовала себя на вершине блаженства. Находясь в объятиях Кристофера, она с наслаждением ощупывала руками его окрепшие руки, спину, прислушивалась к его могучему дыханию. На службе у короля Вальдемара или же у магистра, он возмужал за эти годы, хрупкий мальчик, в котором ей, Рагильде некогда удалось всколыхнуть бурное пламя страсти.
- Останься, - робко пригласила названного родича Рагильда, когда они приблизились к замку Тааве. Это было первое каменное строение, которое встретил на пути Кристофер.
- Я должен торопиться, - ответил меченосец, виновато глядя на Рагильду. - Магистр велел мне вступить в переговоры с Лембитом как можно быстрее...
- Так Лембит выступил в поход, - ответила Рагильда. - Тому пошел уже четвертый день, как он покинул Вильянди...
- И он нарушил клятву о перемирии! - воскликнул Кристофер, гневно сверкая глазами.
Столы в трапезной были накрыты. Но никто не касался еды. Хозяйское место пустовало. Челядь уныло сновала туда сюда.
По слабому запаху, идущему из кувшинов, Кристофер понял, что ни пива, ни вина ему за этим ужином не отведать. В обыденные дни даже знать здесь не потребляла ничего, кроме ячменного кваса.
- Ныне у них Травяной день, - усмехнулась Рагильда, не оборачиваясь к Кристоферу. - А дочь Тааве пропадает или в лесу, или у своего знахаря. Отец по велению капеллана, якобы, прогнал ведуна. А на самом деле он отослал его в Гервен. Там жители деревни срубили ему дом, кормят старика. В Гервене же похоронена жена Тааве. Думается мне, там, на могиле уже давно снесли крест и посадили липу. Даром же, что покойная Игле была похоронена по христианскому обычаю... Брат Мейнард еще не ведает, что Хейна собирает в лесу, где посажена липа, чернику по велению знахаря...
- Так у твоего названного супруга есть еще и капеллан? - удивился Кристофер.
- Его дочь нуждается в священнике, - ответила Рагильда. - Хейну тоже крестили незадолго до смерти матери...
Когда Хейне было десять лет, она вместе с своей матушкой оказалась в Вильянди. Тааве сам похлопотал о том, чтобы уберечь их за стенами крепости. И в то время, когда войско во главе с Лембитом выступило в поход, ливы и меченосцы окружили город. Пробравшись в Вильянди, они учинили там расправу. А один из рыцарей усердно искал жену и дочь Тааве, так как эст в отчаянной схватке убил его брата, мужественного рыцаря Эвергарда.
Тогда Игле, жена Тааве, затаившись в деревянной пристройке замка в ожидании смерти, пообещала принять Бога своих завоевателей, если он спасет ее и дочь от гибели. И в тот миг из-за туч ярко блеснуло солнце. Блеск ослепил и супругу Тааве сквозь щели бревенчатых стен, и беспощадного меченосца, находящегося в то время на одном из уступов башни. Не выдержав солнечного света, рыцарь опустил голову вниз и, потеряв равновесие, сорвался с уступа.
Горожан Вильянди крестили. Но с супругой и дочерью Тааве помедлили. Все знали того, кто убил Эвегарда, и считали, что весь род убийцы следует подвергнуть проклятию.
Пока священник и пилигримы раздумывали, их постигла весть, что к городу подходит войско Лембита. А так как верных защитников святых отцов уже не было рядом, сами они поспешили покинуть город. Увидев супруга живым и невредимым, Игле на радостях забыла о своей клятве. Но в скором времени ей, все же, пришлось сдержать слово.
На Саккалу обрушилась моровая язва. Болезнь не обошла и жену Тааве. Дни ее были сочтены. Тогда на смертном одре Игле созналась мужу в том, каков долг остался за ней. Ей хотелось осенить крестным знамением себя и дочь лишь для того, чтобы дитя осталось жить. В преддверии самого большого своего горя Тааве согласился выполнить просьбу любимой супруги. Он сам явился к поставленному над землей эстов епископу.
- И на сей раз, епископ согласился? - спросил Кристофер.
- Тааве посулил все, чего он ни пожелает, лишь бы исполнить последнюю волю жены, - ответила Рагильда. - Тогда, посовещавшись, паства решила: "сей язычник, замаравший себя кровью нашего собрата, богат, и у него нет иных наследников, кроме дочери. Супругу он в скором времени потеряет, и едва ли задумает жениться вновь. Так пусть же он пообещает нам не только крестить дочь, но и отдать ее на святое служение, а все наследство передать епископству". "И сам пусть не ходит на нас войной", - заверил, было, один из пилигримов. Но паства решила, что это излишне. Уж, раз на то пошло, большого вреда один дикарь, как бы он ни был силен и мужествен, войску не причинит. Зато можно надеяться, что он скорее погибнет, и тем быстрее отойдут к епископству все его владения.
Тааве принял условия. Ему прислали брата Мейнарда. Он крестил Игле на смертном одре. И сейчас готовит Хейну к принятию обета.
"И ходишь ли ты к нему на исповедь?" - хотел, было, спросить Кристофер, как внезапно уселась напротив него Хейна, дочь Тааве. Никто не слышал, как она вошла. До того, был легок шаг девушки.
- Она не донесет отцу на то, что я сидел на его месте за столом? - шепотом спросил Кристофер у Рагильды.
- Нет, - отвечала та. - Не думаю, чтобы Тааве вздумал возвращаться раньше времени. А ведь за тот срок, что задуман поход, Хейне суждено принять постриг. Но все-таки советую тебе, родич, опасаться челядинцев и не ходить по замку в плаще меченосца.
Кристофер усмехнулся. Ему опасаться мести эстляндских варваров! И притом, простолюдинов! Да неужто даром вместе с крестным плащом он носит еще и меч!
Взор Кристофера вновь обратился взглядом к дочери Тааве.
Ему казалось странным то, что он видел настоящую язычницу так близко рядом с собой. Но, тем не менее, она восседала напротив него, сероглазая, высокая, сильная станом, с распущенными вдоль спины льняными волосами. Хейна во многом походила на селянок, коих Кристоферу доводилось встречать по пути. Та же одежда - рубаха, странная юбка - обернутое вокруг стройных девичьих бедер полотно, прихваченное кушаком. Только ноги были обуты не в лапти, а в деревянные туфли.
По кроткому и наивному взгляду глаз, огромных, серых, словно озерная гладь, отражающая пучины пасмурного неба над Святой землей, по чистоте бледного лица и нежным его чертам можно было понять, что дочери Тааве не исполнилось еще и шестнадцать лет. Лицо из-за малого бесцветного рта и полуопущенных темноватых век могло казаться бескровным и болезненным, если бы не сияние чистой прелести, исходящее от всего облика юной эстонки.
Кристофер разглядывал странные, такие яркие, что в глазах рябило, узоры на рукавах девушки, подвески на вязанной из грубых нитей шапочке, покрывавшей ее голову. Внезапно взгляд его скользнул к одной из фибул, скреплявшей ворот рубашки на груди. Из всех бронзовых украшений, это - cакта о восьми лучах, единственное было сделано из серебра.
Девушка, казалось, не замечала не только взглядов незнакомца, но и его самого.
Был постный день. Но ни челядинкам Тааве, ни Рагильде, живущей уже несколько лет вдали от христианского мира и его законов, ничто не претило угощаться жирной салакой и дичью, наполнявший блюда. Однако, Кристофер иХейна, помня о своем призвании, вынуждены были соблюдать пост.
Поздним вечером Хейна сидела у себя в клети и перебирала свое приданное. Одинокая свеча пылала над кадушкой. А возле сундука стояла кромешная тень. Но Хейна все привыкла разглядывать в потемках.
Внезапно за окном послышались голоса. Хейна насторожилась. Она подбежала к окну.
Под окном у дочери Тааве густо разросся ракитник. Хейна не разглядела у себя под окном двух голов и двух переплетенных между собой рук. Зато отчетливо слышала голоса.
- Скажи, король изгнал тебя из свиты по просьбе мужа? - отчаянно спрашивал голос Рагильды.
- Нет, хотя твой супруг и грозился при всех убить меня, если король этого не сделает. Но я сам решил уйти, - твердо отвечал Кристофер. - Потому что не считал себя достойным сего почета служить в королевской свите, что довелось нашим честным родичам. Тем более, все знали о моем проступке. Дядя Бьорн и его сотоварищи пустили слух...
- Вот тебе и честной родич. Мерзавец с ослиной челюстью, - Рангильда со стоном склонила голову на грудь юноше. - И не постыдился у всех на глазах изводить меня своей ревностью... А ты уже как будто бы и не тот, мой милый, - она заискивающе подняла голову. Возмужал и взгляд у тебя тверже. Однако робеешь пуще прежнего.
Шнуровка, на которой был закреплен кафтан Кристофера, ослабла.
Вскрикнув, юноша испуганно отстранил от себя Рагильду.
- Да и ты изменилась! Тогда, в доме прежнего своего супруга, ты едва бы помыслили об этом! - с недовольством проговорил он.
- То был мой истинный муж, чьей честью я обещала дорожить перед алтарем, - с презрением проговорила Рангильда. - А этот... просто мой спаситель, которому я обязана жизнью, но не верностью...
Схватив стоящую рядом лохань с водой, оставшейся после умывания, Хейна резким движением опорожнила ее из окна.
Рагильда спохватилась.
- Бежим отсюда, Кристофер! Мы же сидим под окном дочери Тааве.
Стройный вытянутый силуэт Кристофера вынырнул из -за кустов.
- С этой надо быть поосторожнее. Наш капеллан - датчанин. Боюсь, как бы не осмыслила девка нашу речь...
- Так не лучше бы нам было поискать другое место? - с презрением молвил Кристофер. - А если она поведает отцу о твоих словах? Сама ведь говоришь, что жизнью ему обязана...
- Вот, потому-то я и выбрала место под окном Хейны, зато вдали от глаз челяди, - рассмеялась Рагильда. - Я же знаю, что девчонка потому и безобидна, что молчалива...
- Мне даже показалось, - смущенно проговорил Кристофер, идя рядом с Рагильдой уже вдоль ограды. - Что она немая. Не от этого ли ее лечит знахарь?
Единственным недугом Хейны была глазная болезнь. В те поры, когда в Саккале бушевал мор, болезнь пощадила жизнь одиннадцатилетнего ребенка. Однако с той поры Хейна стала слабеть зрением. Видно от того обострился ее слух. Девушка с легкостью усвоила речь монаха-чужестранца и, действительно, осмыслила весь разговор между мачехой и странным гостем, чей образ, однако, она увидела отчетливо и все еще не могла развеять в памяти.
С той поры, как умерла мать Хейны, Тааве почти не покидал окрестностей своего замка. Родичи и многочисленные дружинники брата более не тянулись к нему. Не могли простить того, что Тааве похоронил жену на третий день после смерти без долгих затяжных пиров и игрищ, да дележа ее приданного.
Жизнь дочери Тааве протекала в унынии, рядом с горестным отцом, немногочисленной челядью (многие покинули замок узнав, что Тааве прогнал жреца и поселил у себя монаха) и старым, вечно сонным капелланом. Хейна, в бегстве от скуки, бродила по лесам, обходила жертвенники и капища, в кои ходу ей уже не было. Но девушку принимал у себя старик знахарь, вырастивший Тааве... Он советовал ей каждое лето бегать в лес и собирать чернику близ одной липы. Говорил, что эти ягоды, осененные тенью материнской липы пойдут на пользу зрению.
Хейна стояла над кадью, наполненной водою, по поверхности которой изредка проходила легкая рябь.
Прежде ею никто не любовался. И отец привык смотреть на дочь с тоской, зная, на какую участь она обречена. И вот, дивная красота Хейны открылась ей со дна кадушки. Обрамленное длинными распущенными волосами, чудное, как у русалки, большеглазое лицо, взирало на нее со дна пучины.
Хейна почувствовала во всем теле негу сладкого томления. Но, когда она отошла от кадки, в глазах ее витал не свой собственный прелестный лик, а лицо темнокудрого юноши-чужеземца.
Дочь знатного старейшины Тааве шла вдоль полей и селений. Прохожие оглядывались на нее, стройную светлокосую, в праздничном сарафане и сыбой на плечах. Всем уже было известно, что завтра, на исходе Лигова дня, Хейна покинет отчий дом и отправится туда, где ей предстоит преклоняться перед неведомым, но грозным богом, именем которого завоеватели год от года разоряли селения Саккалы.
На берегу ручья Хейна сбросила одежду. Ей предстояло проплыть вверх по течению, от устья до истока, возле которого выросла липа на могиле матери. Это было последним средством исцеления, которое мог предложить девушке знахарь, так ягоды под сенью липы были собраны накануне.
Хейна, подрагивая, вошла в холодную воду ручья. Но тело ее быстро согрелось. Ручей тек стремительно, и плыть против течения было чем дальше, тем труднее.
Наконец юная дочь Тааве выбралась на каменистый берег лесной чащи. Но едва она направилась к раскидистой пахучей липе, ее острый слух уловил еле внятный голос мачехи.
- Последний раз я спрашиваю тебя, возьмешь ли ты меня с собой?
- Забрать - заберу, - отвечал твердый голос юноши-чужестранца. - Но с собой не возьму. И если ты еще раз прикоснешься ко мне, Рагильда, я тот час же покину тебя. Навсегда.
Дрожь пробежала по телу Хейны. Она приподнялась над бугром, пытаясь увидеть уединившихся за ним мачеху и гостя.
Рагильда горько вздохнула.
- А знаешь ли ты - произнесла она после недолгого молчания, прикрывая грудь распахнутым воротом платья. - Что мы в священной роще. Жителям Саккалы запрещено охотиться здесь под страхом смерти.
Кристофер лишь усмехнулся в ответ.
- Я не житель Саккалы, и не посвящен в языческие законы. Мне ничто не претит вылавливать здесь дичь, - юноша встал, осматривая свой лук. Хейна видела, как из-за бугра поднялся его стройный силуэт. - Вот только, смотрю, не богаты здешние леса... Или ваши ведьмы, проведав обо мне, запретили зверью покидать свои норы...
- Слушай, Кристофер, - Рагильда тоже поднялась со своего места и, подойдя к Кристоферу, обхватила его за плечи. - И я ведь, повторяю, не клялась Тааве в супружеской верности, стало быть, мне ничто не претит вновь и навеки обрести то, что ниспослал мне Господь за мои прежние муки и скитания...
- Но это буду не я, - ответил Кристофер. - Мне ведь довелось принять обет и служить только лишь святой Деве. И на сей раз останусь верен своему долгу, Рагильда...
Женщина на миг отпрянула от юноши.
- Стало быть, если повелит тебе твой долг, - проговорила она с негодованием. - Ты еще вернешься сюда для того, чтобы разить мечом всю нечисть без разбора, не боясь задеть ударом и меня!..
Кристофер в удивлении обернулся. Смуглое лицо его подрагивало.
- Уж не твоя ли в том вина, что жизнь моя до сих пор под ударом! - кричала Рагильда. - И только ты можешь спасти меня и искупить...
- Вот что, Рагильда, - перебил мачеху Хейны упрямым восклицанием Кристофер, занося ногу над стременем. - Если хочешь спастись, едем со мною теперь. Но знай, что я вернусь в орден!..
Рука Хейны, держащая сук, дрогнула. Сук обломился и треснул.
- Зверь! - воскликнул юноша.
Он мгновенно натянул свой лук.
Опешив, Хейна помчалась вниз с бугра.
Перепуганная девушка, крадучись, бежала по низу обрыва. Сверху, сквозь густые заросли, не видя, преследовал ее, словно зверя, охотник.
Один миг, и шорох задержался на месте.
"Выстрелю сейчас, и не промахнусь", - подумал про себя Кристофер.
Но он промедлил.
Из-за выступа проскочило сильное женское тело.
Обнаженная, Хейна стремглав вбежала в студеную воду ручья, и, подхваченная течением поплыла назад, к устью.
Замерев, Кристофер следил за тем, как мелькали ее белые тонкие девичьи руки. Длинные льняные волосы простирались на поверхности воды.
Один миг, и Кристофер, вернувшись, вскочил на коня и помчался прочь от изумленной Рагильды. Он едва уловил ее жалкий крик: "Не покидай меня сейчас, Кристофер!.."
Когда он прискакал к устью реки, то сразу понял, кому принадлежат брошенные на берегу одежды.
Сойдя с коня, Кристофер бережно коснулся их.
Он понимал, что, плывя вниз по течению, Хейна могла обогнать его на пути к месту. Но стыдливая девушка едва ли предстанет перед с чужестранным гостем обнаженной. Юноша не знал, что делать.
В задумчивости перебирая одежды, Кристофер с мучительной тоской вспоминал о стройном девственном теле, промелькнувшим перед ним в мгновении ока и скрывшемся от его взора в стремительном потоке ручья.
Внезапно рука его наткнулась на твердое.
Развернув скомканную рубашку, Кристофер взял в руки серебряную фибулу - дар новорожденной дочери Тааве.
Подумав немного, Кристофер отстегнул брошь и, сжимая ее в руках, поспешил прочь. Он решил остаться до следующего утра, чем несказанно обрадовал Рагильду.
К ужину дочь Тааве явилась как всегда с опозданием. Кристофер не сводил с девушки глаз. И она, на сей раз, ловила его взор собственным. Только в те минуты Кристофер поспешно отворачивался от нее.
На пути к опочивальне, Кристофера нагнала служанка Хейны и знаками дала ему понять, что до захода солнца хозяйка будет ждать его на кровли.
В скором времени дом окутала тишина. Молодые отправились на праздник, а старики - на покой.
- Давно ли ты ждешь меня, Хейна? - спросил взошедший на кровлю Кристофер, едва девушка обернулась ему навстречу. При тусклом сумеречном свете огромные глаза ее казались единственным освещением бледного лица. При таком озарении лик было чудно прекрасным и не казалось более сумрачным и неживым.
- Я же обещала ждать тебя до заката, - проговорила девушка низким приглушенным голосом. - А сегодня солнце уйдет на покой позже иного дня в году.
- Не часто же оно озаряет ваш край, - произнес взволнованный Кристофер. - Я уже полгода нахожусь на этой земле, а первый ясный день выдался лишь сегодня.
Девушка промолчала. Затем она вскинула на Кристофера свой взор.
- Послушай, воин, - сказала она. - Не пытайся солгать мне. Я видела, как ты отстегнул фибулу от моей рубахи. Отдай мне ее. Я ведь знаю, что в ваших краях такое украшение не имеет никакой цены...
- Ты никак думаешь, девушка, - засмеялся Кристофер. - Что я хочу обменять твою застежку на монеты. Нет, я не купец, и мне этого не пристало, - юноша достал звезду на ладони. - Я воин Христа, а фибула твоя, хоть она и языческий знак, будет мне священнее любой реликвии. Прежде я обязался служить Деве и Христу, а отныне стану почитать и тебя...
- Нет, Кристофер, - тихо проговорила Хейна. - Фибула нужна мне самой. Ею я должна вознаградить тот ручей, что опаивал липу, в которую оборотилась матушка, и исцелял меня от недуга...
- Матушка твоя в обители Всевышнего, раз уж она примирилась с ним, пускай на смертном одре, - строго проговорил Кристофер, приближаясь к Хейне. - И тебе не пристало верить россказням ведунов и чародеев, раз уж ты думаешь служить Христу.
Хейна молчала.
- И мне суждена та же участь. Прости меня Господь, я запятнанный грешник, - Кристофер опустился перед девушкой на колени и судорожно обнял ее ноги. - А ты чиста и непорочна. Ты для меня свята, как Богоматерь, хоть и зачата языческим семенем...
- Кристофер, - зашептала эстонка. Содрогания юноши передались ей. - Я готова принадлежать тебе сама. Но если твой долг или еще что-то воспрещает тебе взять меня и владеть мною навеки, отдай фибулу и не проси ни о чем.
Солнце уже почти скрылось за горизонтом. А земля покрылась россыпями Лиговых огней. Вода более не отражала, а поглощала свет, исходящий от костров и редкой россыпи звезд, покрывающих небо.
Эти травы - Лига травы
В Лигов вечер травы собраны
Эти дети - Лига дети... - раздавались издали звонкие голоса лиготаев.
"Ну вот, и она желает идти за мной, - думал Кристофер, будто в забытьи, целуя опущенные веки, лоб и волосы Хейны. - А я, малоумный, и обет готов забыть ради нее... Только бы на миг..."
- Мейнард обвенчает нас, - шептала девушка. - Я вознагражу его. Если он получит все то, что было ему обещано, есть ли разница, венчать ему или постригать меня в служительницы...
- А твой отец, Хейна? - Кристофер на миг отстранился. - Знаешь ли ты, что я сам остаюсь без кровли над головой. Вместе со мной и тебе негде будет приклонить голову...
- Пусть так, - отвечала Хейна. - Мне все равно не получить отцовского наследства. А без тебя жизнь в монастыре будет пленом... Нет уж, лучше скитание, чем плен...
У Хейны и Рагильды была одна служанка, и она выполняла повеления обоих хозяек. Вызвав Кристофера на свидание с одной, она, по воле другой, уловившей в поведении возлюбленного перемену, подслушала разговор чужеземца с дочерью Тааве. Передать все от слова до слова она не могла, так как не понимала чужой речи. Могла поведать лишь о том, что на самой кровле дома Кристофер целовал хозяйскую дочь.
- Ведомо тебе, Рагильда, что воин Христов, твой племянник, обольстил дочь Тааве? - сурово вопросил Мейнард, едва датчанка вступила в его келью.
- Он успел сделать это? - ужаснувшись, Рагильда остановилась у дверей.
Капеллан вздохнул.
- Не знаю, кто из них надоумил другого преступить закон, - пробормотал Мейнард. - Они поклялись принять любую епитимью, которая будет на них наложена за добровольное отречение от данного ими обета. Если я обвенчаю их, - старик уронил голову на руки. - Не знаю только, какое наказание за нарушенный долг постигнет меня...
- Почему же вы согласились исполнить их просьбу, отец? - Рагильда метнулась к монаху и вцепилась ногтями в рукав его сутаны.
Старик скорбно взглянул на женщину.
- Хейна пообещала за мое согласие отречься от приданного в пользу епископства. Если же я откажусь, она грозилась утопиться в реке, и тогда я бы я не мог передать эти земли во владение его преосвященства. Едва ли Тааве уступил бы нам свои богатства за мертвую дочь.
Рагильда только покачала головой.
- Стоит этого опасаться, святой отец? Владычеству знатных эстов на этой земле и без того грядет конец.
- Я опасался не того, о чем ты мыслишь, Рагильда, дочь Ивара, - с укором проговорил Мейнард. - Я страшусь за себя. И тебе следовало бы помыслить о своей судьбе. Не сносить нам обоим головы, если по возвращению Тааве застанет свою единственную дочь на дне реки. Впрочем, тебе ли знать, чего стоит гнев этих дикарей! Ведь Тааве и словом не попрекнул тебя, неверную...
- Мне, святой отец, тоже ведома его суровость, - спокойно отвечала Рагильда. - Но Тааве, скорее, предпочтет гибель дочери, нежели ее брак с чужаком. Довольно, Мейнард. Ты правильно сделал, что не дал ей утопиться. Теперь же надо как можно скорее склонить ее на пострижение. Чтобы к возвращению Тааве она была там, где ей полагается...
Тем временем Хейна спешно готовила свой свадебный наряд. В тот миг, когда она освобождала от янтарных подвесок серебряный обруч, служанка передала ей послание от Мейнарда. Капеллан просил девушку явиться раньше назначенного времени для исповеди.
Хейна послушалась.
Когда она ступила на порог часовни, суровый голос вопросил ее.
- Ну что, готова ли ты презреть свое безрассудство или же по-прежнему думаешь изменить долгу?
- Мое решение остается прежним, - дрожащим голосом ответила девушка, - проходя вглубь часовни. - Где же Кристофер?
- А вот нареченный супруг твой, девочка, еще раньше явился ко мне. Он раскаялся и просил меня указать ему верный путь бегства от греха с последующим возмездием. И я сказал, что не знаю для него иной дороги, нежели в орден.
- И он послушал вас? - пролепетала обманутая невеста.
- Да, дочь моя, - капеллан вздохнул.
- И ты должна последовать его примеру, Хейна, - произнесла из-за своего угла Рагильда. - Ты ведь тоже обязана всей своей жизнью Всевышнему, не так ли? В сию ночь тебе предстоит дать святой обет. Готова ли ты?
- Нет, - только и смогла произнести не оправившаяся еще от удивления и обиды дочь Тааве.
Рагильда грозно выступила из темноты. Один взгляд на падчерицу, и она поняла, что и престарелому капеллану, и ей самой, неустойчиво хрупкой женщине, не взять верх над высокой ростом и от рождения сильной девушкой.
Но за спиной Хейны, покорно глядя в глаза своей госпоже, чужестранке, возвышалась более рослая и могучая фигура челядницы. Рагильда сделала ей знак.
В тот же миг служанка сдернула с головы Хейны свадебное покрывало и, сбив юную госпожу с ног, накрыла им свою жертву.
Десять дней Хейну продержали в одной из клетей взаперти. Она не давала согласия.