Последняя минута часа. Последняя минута дня. Последняя минута года. Секундная стрелка замерла на полушаге и смотрит на тень у окна, не решаясь без знака завершить круг. Тень же не торопится, она ждет - терпеливо, но напряженно. И весь мир ждет вместе с ней - будто замерзнув под обжигающим взглядом Снежной королевы. Вальсирующая на улице вьюга просачивается через щели между рамами, и в комнате становится все студёнее. Тень отходит от окна, пол скрипит под ногами, и сквозняк сбрасывает капюшон с ее головы. Это старик, может, ему сотня лет или даже больше, но когда он оказывается в нитях лунного света, тянущихся через комнату, его глаза блестят азартом, тем безудержным и яростным чувством, которое живет только в молодых сердцах.
Глаза тени - как подтаявший лед, почти прозрачные, но любой свет отражается в них тысячей искрящихся высверков. Или глаза горят изнутри?
Тихий, как снег ясной ночью, стук в дверь. Пауза. Стук повторился, и дверь открылась.
--
Ваше Величество...
--
Где Эран?
--
Он пробрался через заставы на границе Малого Круга. Я больше не слышу его.
--
Ты упустил его.
--
Он обернулся зверем и обманул меня.
--
Эран не умел менять облик.
--
Все когда-нибудь учатся этому, - слуга склонился в почтительном поклоне перед умением принца. - Я готов понести наказание.
--
Не ёрничай. Спускай гончих, надо отправляться в погоню. Уже пора. Если мы не сможем остановить его, то он скоро будет у реки и сбежит от нас навсегда.
--
Он не сможет прыгнуть! Вода остановит его! - В голосе слуги зазвенел страх.
--
Эран - мой сын. На последнее усилие его хватит.
Эран выскочил прямо на засаду. Из мрачного, затерявшегося между небоскребами переулка - в круг слепящих огней. Оскал, сочащийся слюной, алые глаза, вздыбленная шерсть, рев радости гончих, готовых вцепиться в долгожданную добычу. Сейчас капкан захлопнется - Эран попался, его ждали.
Он отпрыгнул назад - снова в глубокую спасительную темноту, но гончим Кирона все равно - день ли, ночь. Они - совы, когда на небе грустит луна, и соколы, когда полыхает солнце. Они не отстанут. Эран пробежал по Глиссан-стрит - дыхание гончих обжигает спину, - вот поворот на Лаперуз-стрит, щель между домами, и нырок в суетящуюся, гомонящую толпу. Лайн - главная улица города. "Мы открыты 25 часов в сутки!" "Приходите. Вам всегда рады!" "Только у нас!" С северного конца улицы, у реки, - магазины, на юге, под Пиком - увеселительные заведения всех мастей и единственное казино в городе. Затеряться, раствориться, смахнуть хвост, замести следы? Вам прямая дорога на Лайн.
Эран не видит людей, которые слепнями кружатся вокруг него; он толкает их, они толкают его, но он не обращает на них внимания; черты их лиц смазываются, смешиваются, как краски на палитре, толпа бурлит вокруг него, ее голос, как океан, ее волны раскалываются об него, как о скалу, застывшую посреди прибоя. Его захлестывает с головой, сигналящий свет витрин и вывесок режет глаза, но в диссонансе уличного мельтешения Эран делает только одно - его чувства тянуться вглубь шепчущих переулков. Нет, он не может услышать или увидеть гончих. Но он знает, что они там, готовые выскочить в любую секунду, схватить его и быстрее клинка вернуться в ножны. Он знает, что твари там, жадно дышат, сглатывая слюну, и хватают воздух, распознавая запахи, пытаясь уловить аппетитный аромат цели. Их красные глаза ослеплены сиянием Лайна, но зачем им зрение, если запах добычи они услышат за сотни миль?
А Эран в оцепенении, в смятении и растерянности. И путеводная звездная карта на небе спрятана предательским городским светом. Что делать дальше? Гончие окружили Лайн. Они со всех сторон, и в ловушке нет спасительной лазейки. Сколько он продержится? День, может, два. Он найдет еду и кров, благо деньги у него есть, но у него нет этих дней. Толпа и свет остановят только слуг, но не хозяев.
Эран прислонился к дереву, ощущая под пальцами шершавую кору. Дерево было теплым, будто готовым поделиться с ним силой дыхания земли, подсказать и помочь. Эран закрыл глаза, прося и слушая, постепенно охватываемый дремотой.
--
Чего спишь?
Слова удавкой выдернули его из тинного полусна, и Эран открыл глаза. Перед ним, покачиваясь с носков на пятки, стоял ухмыляющийся мальчишка. Лет десяти, чуть больше, чуть меньше. На макушке топорщатся коротко остриженные волосы. Джинсовая куртка вывернута на изнанку, на ногах кеды.
Эран смотрит на мальчика - непонимающе, его мутит, в глазах двоится, троится, он готов послать парнишку далеко, очень далеко, но тот говорит вторую фразу:
--
Я - Рэндалл. А с тобой хотел бы поговорить Дуган.
--
Предатель? - И Эран ошеломлен, будто кобольды всколыхнули землю у него под ногами. Вот уж чего он не ожидал услышать.
Парнишка пожал плечами.
--
Тебя-то он не предавал. Зачем повторять глупости за завистниками и дураками?
--
Зачем я могу быть нужен врагу моего отца?
--
Он не может разверзнуть бездну и посмотреть в кипящее зеркало лавы, или осушить океан. У него такой силы, но ты можешь стать его оружием. Сейчас ты бежишь от отца, а значит, любая помощь тебе будет вредом ему.
--
Что я должен буду за помощь? - Где подвох? Где Предатель пытается обмануть его?
--
Ничего. Ты должен будешь убраться очень далеко. За тридевять земель.
Враг. Не раз Эрану рассказывали о Предателе - шепотом, в четверть голоса, и интонации приоткрывали окошки в души людей - Дугана боялись, и Эран боялся вместе со всеми. Источник этого страха был в его упорстве, настойчивости, упрямстве. Ослином, ... нет, не ослином, кабаньем упрямстве. Предатель, наклонив голову, как секач, рвался вперед и только по прямой. Своенравный до умопомрачения, но честный же до того же самого умопомрачения.
Его боялись, потому то не могли понять, как он, обыкновенный человек, может жить в двух мирах одновременно, как он может видеть то, что запретно для людей, и как он может скрываться от взора тех, кто видит всё.
Эран страшился поверить Предателю, стать таким же изгоем, но, кажется, ему не остается ничего другого.
--
А где армия?
--
Какая армия? - Нахмурился парнишка.
--
Та, которая должна будет разогнать гончих. Диких, клыкастых гончих. Здесь в переулках сотни зверей. Ты думаешь, они пропустят нас? Ты скажешь: "Я работаю на Предателя", и они отдадут тебе честь, вытянувшись во фрунт?
--
Не отдадут, потому что я ничего не буду говорить. Они нас даже не увидят.
Мальчик достал из кармана заколку в виде соединенных крестом меча и листка клевера и прикрепил ее к куртке Эрана.
--
Вот так. Это отобьет у них нюх, а глаза ты и сам сможешь отвести. Пошли?
Эран посмотрел на маленький кусочек металла, украшенный изумрудом и аметистом.
--
...
--
Уже веду, Макбет, - не дав Эрану произнести и слова, сказал Рэндалл.
--
А я не крикну: "Стой!" - ухмыльнулся Эран и вывернул куртку на изнанку.
--
Это будет моя реплика. А также "Дёру!" и "Сматываемся!".
Паренек хохотнул и, посвистывая, направился к узкой расселине между домами - как к горному каньону, расколовшему монолит камня. Эран едва поспевал за ним, даже специально укорачивал шаг, а когда мальчик скрылся в провале, остановился совсем.
Оттуда дул холодный ветер. Клацал челюстями порывов, рвался, как бешеный зверь из-за прутьев на поймавшего его охотника. Эран ступил, будто окунулся в студеную воду, сделал еще шаг - чуть короче и осторожнее. Тут из переулка вытянулась рука и, схватив его за отворот куртки, втащила внутрь.
Из переулка Лайн виделся, словно за полупрозрачной занавесью, там все двигалось чуть медленнее - как будто дирижер внезапно решил поменять темп.
Гончие, серые и однотонные, были в шаге от Эрана, вперив взгляд в цветную улицу. Только красные глаза - уголья. Можно дотронуться и погладить против шерсти. Их дыхание и колокола сердец - почти гром. Они тянут воздух, ловя оттенки запахов, пытаясь учуять в толпе центральной улицы цель и дичь.
Но гончие не видели Рэндалла и Эрана, они прошли мимо зорких глаз тварей, чутких носов, мимо вздымающихся боков, когтистых лап, напряженных тел: сейчас - и в бой; в погоню! Но, как тени, проскальзывает добыча, и гончие остаются за спиной.
--
Молчи! - шепчет парнишка. - Еще немного.
Он прав, тут - позади остальных - притаилась еще одна гончая. Дикая и черная. Скомканная шерсть, обрубленный нос, коварство от лезвий клыков до обрубка купированного хвоста; она прислонилась к фонарному столбу, едва не слившись с ним. Вожак.
И все. Они вырвались.
Трамвай, бряцая и позванивая, тащился по Локхарду, а они отдыхали на втором этаже. Рэндалл успел по пути свистнуть с прилавка магазинчика упаковку пива и устроил праздник. Гигантские люди с рекламных плакатов на стенах зданий просительно смотрели им в глаза, но Эран и Рэндалл решили не делиться с ними пенным напитком.
На перекрестке с Лутон-стрит беглецы сошли и лестничными крутыми переулками выбрались к Соммерсету.
--
Здесь, - сказал парнишка.
Тихий, как бессильное оправдание, стук в дверь. Пауза. Стук повторился, и дверь открылась.
--
Ваше величество, - слуга старался смотреть в глаза господину, пытался устоять перед напором срывающегося с места вековечного ледника, - Ваш сын у Предателя. Эран спрятан Дуганом, и гончие воротят носы.
--
Поговори с Гизалем, - Кирон ответил, не медля, будто новость не была новостью.
--
Почему Гизаль? Он откажется помогать!
--
Потому что только он сможет найти Предателя.
Ледник чуть замедлил разгон.
--
Он согласится. Это чудовищно трудно объяснить. Также трудно, как объяснить неверующему откровение Евангелия, но он согласится.
--
Необычное сравнение.
--
Я говорю о том, что если нужно добраться до Предателя в его потаенном логове, там, где он схоронил Эрана, то мы должны оперировать эфемерными материями. Ты знаешь, почему ты сам не можешь найти Предателя?
--
Не могу только тогда, когда он колдует. Ну... тогда, когда он делает так, чтобы я его не увидел.
--
Именно так. Ты не можешь найти его, потому что не в силах понять творимую им "магию", Дурное слово, неудачное, но уж какое есть. Она, эта "магия", как утренний болотный туман, прячет Предателя от твоих чувств. И есть очень мало тех, кто может видеть в этом тумане. Не управлять им, но хотя бы глядеть через него, ощутить, прикоснуться. Гизаль - один из тех. Он - почти Предатель, ты же знаешь.
--
Я отправляюсь. Я еще не знаю, что сказать ему, но я смогу, - слуга был полон решимости.
--
Погоди, - глетчер уже летел, - я встречусь с ним сам.
Если идти от Пика по той стороне Лайна, с которой виден огнеясный шпиль здания центрального банка, то сразу после будки газетчика надо свернуть налево, в боковую улочку между универмагом "Спинелли" и помпезным офисом "Япп, Бур и Димитропулос". Вы узнаете место, ошибиться нельзя: Вы сразу же будто пересечете черту между современностью и пошлым, один шаг - сто лет; только что Вы были на улице 21 века, и вот Вы уже чувствуете, что хотите надеть смокинг или кринолин. Здесь старомодное освещение - бледное и расплывчатое, будто горят чуть живые газовые фонари. Здесь не проедет машина: улица слишком узка, всего лишь три нешироких шага от стены до стены. Справа будет вывеска с одним словом - "Авалон". Под ней дверь и узкая лестница вниз.
Он один на сцене. Ему не нужен аккомпанемент - клавиши, бас или перкуссионист. Гротескные факелы, подсвеченные бледно-радужными софитами, степной травой шевелятся у него под ногами, и он - застыв на месте - будто танцует под свою музыку.
Он похож на хиппи. У него давно не стриженая шевелюра - как у лохматого льва. Черные спутанные волосы бороды спускаются до половины груди. Как это только не мешает его смычку летать по струнам? Движения смычка незаметны, молниеносны и стремительны, Гизаль заставляет инструмент петь и плакать, веселиться и неистовствовать. Нет-нет, он ему не нужно принуждать дочь Гварнери, скрипка пляшет вместе с ним. Как равноправная партнерша.
Легкие, как шаги эльфа, ноты повисают в воздухе, выстраиваясь в головокружительные арпеджио - пассажи, рассыпающиеся в воздухе бриллиантовыми россыпями.
Музыка меняет мир. Клубы табачного дыма становятся глиной в руках скрипача-демиурга, он поднимает горы и прорубает в них карьеры для рек, он опускает впадины для морей, на просторах он сажает поля и леса, на склонах гор - луга. Ноты вкладывают жизнь в его труд, одушевляют его, они - цемент меж камней стен вселенной.
Но сигарно-трубочный туман на секунду перестает повиноваться ему, он изгибается в большом вопросительном знаке.
Скрипач прищурился. Он узнал гостя.
Тихий, как гадюка, греющаяся на камнях, стук в дверь. Пауза. Стук повторился, и дверь открылась.
Гизаль и Предатель стояли друг напротив друга. Как Симплегады, готовые сорваться с месте во встречном движении.
Гизаль внимательно смотрел на Предателя. Высокий, седоватый, самоуверенный, он стоял, чуть наклонясь на бок, опираясь о спинку стула. На шее - бордовый платок, одет в грязно-салатовую мятую рубашку навыпуск и полувоенные штаны с карманами на бедрах.
Остановившись почти на пороге, они прощупывали друг друга. Укол, защита, ответный укол. Медленно, не торопясь, будто сонные, но на самом деле готовые взорваться, как Везувий, спаливший в реках огня Помпеи и Геркаланум.
--
Привет.
--
Привет.
--
Пустишь?
--
Проходи.
Гизаль вошел в помещение - заброшенный офис. Пустые шкафы вдоль стен, бьющий в ноздри запах пыли, безжизненности и запущенности. Полуоткрытые дверцы тумбочек; папки, столы и стулья, взгроможденные друг на друга в углу. Половина ламп не горит, потрескивает или моргает. Одинокий стол посреди пустыни. Огромное пространство, где когда-то здесь трудились не менее чем сотня или полторы человек, мертво, как Ангкор или Мачу-Пикчу. Полуопущенные жалюзи, через которые пытается заглянуть внутрь зачинающееся утро. В столе, в чуть выдвинутом ящике лежит револьвер, к подоконнику прислонен карабин.
Гизаль положил на стол футляр со скрипкой.
--
Есть только чай из пакетиков. - Дуган показал на дымящуюся глиняную кружку, через краешек которой перевешивалась лимонная бирка "Липтона".
--
У меня с собой, - ответил Гизаль и достал из кармана тонкую флягу. - Виски. Угостить?
--
Спасибо, - сказал Дуган. - Нет.
--
Зачем ты пришел? - У Предателя был усталый голос. Он заставлял себя говорить. Он произносил слова, будто выкорчевывал из земли полуутонувшие в ней камни.
--
Ты знаешь, какой сегодня день? Я имею в виду, какая сегодня дата? - Гизаль шел по комнате, наискось - от двери к окнам, руки сплетали в косичку - словно мысли в рисунок - волоски бороды.
--
Двадцать первое декабря. Середина зимы, - ответил Дуган. - И завтра солнце снова начнет равнять день с ночью.
--
Если начнет, - повернулся к Предателю Гизаль.
--
Почему бы и нет - разве кто-то пододвинет орбиту Земли? - постарался улыбнуться Дуган. - Подкрутит винтики-шурупчики и перенастроит шестеренки?
--
Не в этом дело. Конечно же, ни у кого нет разводного ключа таких размеров.
--
Тогда в чем же дело? - Дуган прихлебнул горячего чая, и Гизаль поежился, потому что вдруг почувствовал в помещении необъяснимый холод.
--
В том, что сын Кирона у тебя.
--
Да, Эран у меня, - кивнул Предатель. - Из-за того, что Кирон хочет убить его. Разве не так? Я этого не хочу. Поэтому утром Эран покинет город навсегда. И никто не узнает, как он вырвался отсюда. Никто и никогда, - он говорил, и пар изо рта становился все гуще и гуще. - А ты пришел... Кирон послал тебя ко мне, чтобы забрать Эрана. Да? Чем он подкупил тебя?
--
Нет. Он всего лишь попросил объяснить тебе...
Дуган перебил его на полуслове:
--
Что ему крайне необходимо четвертовать собственного сына.
--
Да. Да, Кирон должен убить Эрана. Это жертва, которая должна быть принесена Королем. Хочешь, назови это традицией, хочешь - трагедией, хочешь - варварством. Я считаю это проклятием. Но это правда. Если Кирон не сделает этого, ночь продолжить наступать, а день умаляться; до тех пор, пока однажды солнце просто не поднимется над горизонтом. Наступит твоя любимая ночь. Навсегда.
--
Чушь!
--
Скажи это в лицо Кирону. Спроси у него, скольких своих сыновей он уже убил.
--
Не верю.
--
Скажи это в лицо Кирону. Он приносит эту жертву каждый год, сколько себя помнит. Каждый год на плаху ложится его единственный сын.
--
И Господь останавливает его в последний момент.
--
Нет.
--
И каждую весну сын возрождается.
--
Нет.
Дуган снова потянулся к кружке, ухватился за нее скрюченными замерзшими пальцами в попытке согреться. В этот момент Гизаль понял, почему так холодно вокруг - все тепло и силы Предатель тратил на то, чтобы прятать Эрана от Кирона. Дуган еле держался на ногах.
--
Что будет, если я не отдам Эрана отцу?
--
Не знаю. Такого никогда не было. Но скоро узнаем. - Гизаль открыл футляр, дотронулся до струн скрипки.
--
А может это все глупости, невежество? Подумай, Гизаль. Как можно солнце не встать? Это же движение планет, физика, астрономия. Галилей с Коперником. Наука!
--
Не знаю. Но подумай, легко ли было бы тебе убивать своих детей.
--
Он враг, - последний осколок веры.
--
Не такой уж враг. Он всего лишь не самый приятный персонаж этой истории.
--
Откуда мне знать?
--
Решать тебе, Дуган. Решать тебе.
Тихий, тише самой тишины, стук в дверь. Пауза. Стук повторился, и дверь открылась.