Это пятый Новый год, который я встречу один, - думал он, поглаживая старого, седого уже кота. - Так и должно быть.
-Почему-то считается, что Новый год - это либо пошло-пуританский семейный праздник, либо пьянка в компании гогочущих мужиков и размалеванных баб. Нам пытаются это вдолбить - по телевизору, который я не включал, наверно, год, по радио, об этом же кричат убого-жизнерадостные плакаты...
Раньше, когда мать была жива, он встречал Новый год с ней. Они просто сидели на кухне за столом, ели то, что она могла приготовить и разговаривали. Либо молчали, что было чаще. Она только могла спросить его:
-Ты доволен своей жизнью, Игорек?
-Да, мама, доволен, - отвечал он.
Жаль, что ее больше нет. Когда она умерла, он впервые почувствовал настоящее одиночество. То одиночество, от которого ему стало тяжело на душе.
Вообще же одиночество было его нормальным состоянием. Почти всю его жизнь. Редко, чаще еще при жизни матери, он пересматривал свои фотографии. Буквально на двух-трех он был с кем-то, и то обычно это были как бы вынужденные фотографии: на выпускном с учительницей или с дальним родственником.
Вот он еще в школе, а вот уже и в институте, студент МГИМО, будущий краснодипломник, надежда курса. Это курс третий, на нем он начал по-серьезному работать. Не охранником, не продавцом в магазине. Пришел в одну из только образовавшихся тогда строительных фирм, сказал - возьмите меня, даже можно бесплатно, я просто посмотреть хочу, как вы работаете.
Уже 4 года он один из топ-менеджеров этой фирмы. Впрочем, на самом деле он стал им гораздо раньше, все те же функции выполнялись им и раньше. Кто, если не он?
Это железный человек, говорили многие.
Добиться срочной поставки материалов. Найти бригаду. Должным образом оформить документы. Он занимался всем, вплоть до проверки чертежей.
-Они все время спрашивали меня - зачем это мне надо? - думал он. - Они говорили: тебе нечем больше заняться? Найди себе бабу, сходи с нами куда-нибудь покутить. Рабочее время давно закончилось. Жалкие рабы, они не понимали, что свое дело делается по доброй воле, всегда, когда есть свободное время, не по графику - всю жизнь. И тебе должно хотеться его делать. Или - вон из дела, оно не твое.
-Что ж, это та самая причина моего сегодняшнего одиночества, о котором я не жалею. Это то одиночество, за которое можно благодарить. Спасибо вам, рабы, за то, что обходите меня стороной. Я не хочу играть в ваши рабские игры, нажираться за вашими ломящимися столами, тереться о ваши потные жирные бока в саунах, которые вы так любите, смотреть (даже просто смотреть) на ваших отвратительных расплывшихся баб, готовых на все ради ваших денег и репутации "богатеньких".
Когда он впервые пришел сюда, ему было лишь 19, и он ничего не понимал в строительстве, а особенно в том, как делаются дела, как ищутся клиенты, как заключаются договора. Впрочем, тогда все еще было совсем по-другому.
Первое, что он сделал - наладил поставку бумаги в офис. Шел 93й, не так легко было найти даже нормальные продукты в магазинах, не говоря уже о другом. Фирма тогда еще только пыталась вырваться на наш безумный рынок. Средств не было, ничего не хватало, многие уходили. Зачем он стал тогда напрашиваться, чтобы его взяли, никто не понимал.
-Я знаю, где взять бумагу, - сказал тогда он.
-Что ж, пацан, валяй, - сказал кто-то. - Достань нам бумагу.
-Я не пацан, - очень холодно и зло сказал он.
Игорь зашел в магазин, где до этого несколько месяцев работал грузчиком. Убедил продать ему в рассрочку двенадцать пачек бумаги.
После этого ему начали платить.
Мишка, - вдруг вслух произнес он, внезапно выронив одну фотографию.
Пожалуй, это был единственный человек после матери, с которым он не чувствовал себя одиноким. Но это продолжалось недолгое время.
Они сдружились сразу, на первом курсе. Мишка был единственным кроме него неблатным в группе. Но сблизило их не это, а нечто на уровне подсознания, возможно, тот же холодный блеск глаз, то же скрытое чувство превосходства над всеми остальными - маменькиными сынками и папенькиными дочками, ничего ни разу в жизни не сделавшими для себя самостоятельно и отчаянно кичившимися этим, а равно тем, что так же, не напрягаясь, ничего не делая, закончат через пять лет этот юридический факультет и просто усядутся в подготовленное для них кресло.
-Завидуешь? - как-то спросил он у Мишки, когда тот засмотрелся вслед дорогой машине, увозившей одну из их однокурсниц.
-Нет, - ответил он.
-Что же взгляд-то такой злой?
-Не люблю некомпетентность. Пусть даже будущую.
Это звучало тогда довольно смешно и высокомерно, ведь сами они тогда еще никем не были, но это подняло Мишку в его глазах - ведь он не только испытывал высокомерное презрение к этой "высшей расе", но смог очень точно сформулировать, почему он его испытывал.
Они проучились вместе все 5 лет... Мишка тоже где-то вкалывал, а потом внезапно уехал в Штаты. Сказал, будто выиграл грант. Несколько лет спустя он узнал, что Мишка уехал не один, а с той самой девицей, машину которой он провожал презрительным взглядом когда-то.
Он испытал разочарование, но не потому, что друг (все же Мишка был другом) скрыл от него этот факт, а скорее из-за того, что его друг не мог так поступить. Влезть в этот презираемый им же круг. Предать свои принципы.
Потом о Мишке доносилось много новостей, в основном от матери, которая знала его родных, и нескольких общих знакомых. Новости были самые невероятные. То говорили, что он по-прежнему живет с этой Татьяной и без капли стыда тратит ее деньги, в том числе и на любовниц, то говорили, что он давно развелся с ней, но уезжать не хочет, и теперь нищенствует, но - в Америке. Говорили много чего.
-Что ж, - подумал он, наливая себе в стакан виски, - в общем, если что-то из этого и правда, то ты это заслужил.
Было около 10 вечера. Во дворах взрывали первые петарды. Светились все окна; за ними чувствовалась суета. Кот дремал, прижавшись к нему боком. В его пустой трехкомнатной квартире горел только торшер над креслом, в котором он сидел со стаканом в руке.
Сегодня утром он приехал на своей машине из Костромы - нужно было проконтролировать строительство там. Переодевшись, он отправился в офис и просидел там до восьми, в полном одиночестве. 31 декабря был нерабочий день, но не для него.
Как-то подруга его матери, еще когда он только начинал работать, восторженно сказала ей: Лиля, вот это сын у тебя! Он хочет строить дома, города - для людей! Он ничего не сказал тогда ей, она была всего лишь восторженной старухой, нужно ли ввязываться с ней в спор?.. Но даже тогда, двадцатилетним, он знал: ему плевать на людей. Он хочет строить - это факт. Но он делает это для себя. Больше ни для кого. Он учился, сначала в школе, потом в университете, получил прекрасное образование, потом выбрал себе место, где он мог развиваться, прилагать усилия и получать прибыль и удовлетворение. Больше его ничего не интересовало. Почему он должен жить для других и кто они, эти другие?
В школе класса до 9го он чувствовал себя неловко, потому что ему не удавалось найти общий язык с большинством одноклассников. Его не любили за "ботанизм", чрезмерное упрямство, несговорчивость. За отсутствие сходных интересов. Он не стремился к популярности, не ухаживал за девочками. Когда в 10м классе он начал подрабатывать, его и вовсе стали избегать: он был не их. Впрочем, тогда и они перестали его интересовать окончательно.
Примерно в то же время у него появилась первая женщина. Не дуреха-однокласссница, а именно женщина, хоть они были ровесниками. Он по выходным продавал на ВДНХ технику, она там же работала официанткой в кафе. Сблизило их то же, что и позже с Мишкой: сумасшедшая амбициозность и чувство собственного превосходства.
-Когда-нибудь это кафе будет моим, - говорила она. - И не только оно.
Ей были чужды манерные ужимки ровесниц, она не искала, подобно им, "любви на всю жизнь". Просто каждый вечер, когда никого уже не было, они шли на склад и занимались сексом, а потом, по пути домой, разговаривали о делах.
Когда он стал старше, практически все женщины, с которыми он сходился, рано или поздно начинали намекать ему на необходимость жениться на них, поскольку их связывали отношения, а они считали аморальным завязывать отношения без будущего. При этом их не останавливало, что он был далеко не в числе первых их любовников и что "отношения без будущего" давно вошли в их жизнь. Он тут же уходил от них и каждый раз при этом вспоминал ее: она была намного моральнее их, эта, как они бы сказали наверно, "распутная 15летняя девчонка". Насколько же честными были их отношения.
Жаль, что жизнь разбросала их потом. Не раз и не два набирал он в поисковиках "Юлия Воскобойникова", но ни одного упоминания о ней не было. А ведь она не могла остаться в тени, думал он. Кто угодно, но не она.
Они все считали себя достойными его, жизни с ним - только потому, что смогли каким-то образом уложить его в постель. Что ж, в последние годы он стал осмотрительнее.
В университете он осознал, что рискует оказаться в том же болоте, в котором варились его беспечные однокурсники, если не присмотрит себе нишу. К третьему курсу он пришел к выводу, что быть юристом ему не хочется, слишком уж узко. Ему хочется управлять, что-то делать, что-то созидать, а не просто оказывать услуги и уж тем более не бороться за весьма условную справедливость в суде. Он забросил работу в магазине, где подрабатывал продавцом, и пришел в "Строй-М", как тогда называлась его компания.
Первым, что ему пришлось понять, было то, что наибольший страх у людей вызывают две вещи: инициатива и ответственность за нее.
Когда в 98м он внес предложение о необходимости строительства многоэтажных домов не только в Москве, но и в подмосковных городках, первым, что он услышал в ответ, было:
-А кто будет отвечать за это, Игорь Витальевич?
-Я, - ответил он.
С этого года его усилиями строилось все Подмосковье, а потом и близлежащие города. Способность выполнять задуманное и пунктуальность было еще одной причиной их страха. Но иначе он работать не мог. Потребовались годы, чтобы работавшие с ним люди осознали это.
Как-то он уволил секретаршу за то, что она без уважительной причины опоздала на полчаса. Уволил по всем правилам, со всеми необходимыми выплатами. Поскольку у нее был маленький ребенок (да и поскольку среди остальных сотрудников опоздание не считалось чем-то необычным), это вызвало у всех бурю эмоций. К счастью, уже тогда он был достаточно силен, чтобы не реагировать на такие вещи.
-Я не работаю с теми, кто халатно относится к своему делу, - бросил он.
Он почти физически почувствовал, что именно тогда, в этот день, к нему резко охладело большинство сотрудников. В их глазах богатый руководитель в дорогом костюме ни за что выбросил на улицу маленькую беззащитную секретаршу с ребенком. "Богатый руководитель" всегда был для них злом, ведь они видели только внешнюю сторону его жизни, только дорогой костюм и машину, а не рабочий график с 7 до 23 без выходных, тяжелые переговоры, личный объезд строек и поиск кредитов. "Маленькая секретарша", напротив, всегда была добром, ведь на ее фоне каждый чувствовал себя более успешным.
-Как-то странно вспоминать все это под Новый год, - подумал он, наливая себе еще виски. - Что это - подведение итогов своей жизни? Слишком рано. Поиск оправданий для себя? Я не оправдываюсь, поскольку не вижу в этом необходимости.
Он включил телевизор. Все же хотелось посмотреть в это "окно в мир". Хоть раз в год он может себе это позволить. Впервые за месяцы он дома в одиннадцатом часу вечера и пьет виски просто так, а не чтобы заснуть.
-Итак, мы провожаем год равных возможностей, как сказал наш президент, - говорил по телевизору какой-то не то политик, не то общественный деятель.
Ему стало тошно.
Сколько можно пичкать этим лицемерием, - думал он. - Их нет, этих ваших равных возможностей, более того - их не должно быть. Каждый заслуживает ровно столько, сколько стоит то, что он сделал.
Он переключил канал. Выступала какая-то эстрадная певичка. Зрительный зал аплодировал ей, несмотря на то, что было заметно, что пела она под фонограмму.
-Они аплодируют убожеству. Собственному. Так оно и проявляется.
Можно было проверить личную почту - на это времени обычно тоже не было. Впрочем, никаких писем, кроме рекламных, не было. Да он их и не ждал.
Новости были как на подбор малозначительными. На первой полосе была смерть известной модели в результате передозировки. Тут же, прямо под текстом, шли комментарии. Комментарии были в основном женскими, и судя по ним можно было подумать, будто бы покойница была лучшей подругой каждой из этих женщин. Только одна из них робко высказалась, что есть более великие люди и что их смерть более трагична. С обвинениями в озлобленности, антигуманизме и антихристианстве на нее набросилось человек шесть. Он закрыл страницу. Свидание с человечеством было для него на сегодня завершено.
-Равные возможности...равные возможности поклоняться трупу обколотой вешалки? Равные возможности набрасываться на единственный голос разума, жонглировать пустыми, давно утратившими свое первоначальное значение словами? Равные возможности аплодировать убожеству? Это для них я, по общей псевдоморали, должен строить свои дома? Это эти маленькие людишки считают, что я для них, что они имеют право требовать от меня снисходительности к их расхлябанности, глупости, безответственности? Да Кузьма значит для меня в разы больше, чем все это болото вместе взятое, - подумал он и погладил спящего кота.
За оставшиеся двадцать минут до боя курантов он быстро, по-холостяцки, нарезал себе мясной салат и пихнул в микроволновку кусок мяса. Виски оставалось еще полбутылки - как раз за час он ее допьет, потом выйдет побродить перед сном по дворам, ненадолго, минут на двадцать, пока не посыпятся из подъездов полупьяные компании, вернется и ляжет спать.
***
Он вздрогнул от неожиданности, увидев, как куча грязного тряпья в подъезде зашевелилась. В тусклом свете лампочки он различил, что куча тряпья была сидящим на полу бомжом.
-Дай двадцатку в честь праздника, а? - сказал бомж.
Обычно он не подавал нищим, в этот раз будто что-то сковало его, и он долго рылся в карманах в поисках двадцатки, пока не понял, что вышел из дома без денег.
-Ну и как там, наверху? - спросил бомж.
-Хорошо, - бросил он, вызывая лифт. - Вниз не хочется.
-Все-таки наверно зря я тогда уехал...
То ли ему удалось убедить себя, что последняя фраза ему послышалась, то ли действительно это было так. В любом случае, он был тогда слишком пьян, чтобы слышать.