Дождь был сильный. Что оплакивал он? Сумасшедшее ли лето? Жизнь ли проходящую мимо, так и не понятую и незамеченную?...
Зонт был красный, купленный только вчера. Кусочек алой материи в бесцветном море октября. Вообще-то, зонты она не любила. Дождь любила, а зонты - нет. Впрочем, и они не отвечали ей взаимностью - постоянно ломались и терялись. Но этот ей нравился, как все красное, красивое.
Идти пешком не было никакой необходимости, до метро можно доехать и на автобусе. Но уже давно она не пользовалась наземным транспортом, а именно с того залитого солнцем дня, когда она захотела прогуляться и встретила нелепого вида молодого человека, который, как оказалось, работает неподалеку. Теперь она предпочитала проходить пешком эти две с половиной остановки под предлогом, что пятнадцать минут ходьбы в день очень полезны для здоровья, и с надеждой еще раз встретить молодого человека.
Молодой человек был талантлив, красив и обладал потрясающим голосом. Медовым, проникновенным, таким разговаривают с детьми и поют серенады. Наверное, она и полюбила его за голос. И еще за смущение из-за своего высокого роста, и за небрежную небритость, а может, за романтическую молчаливость или за то, что он ничем не выдавал, что она ему нравится, а слегка даже побаивался, как робкий юноша. Была еще одна пикантная подробность - молодой человек плохо различал цвета. Поэтому стеснялся еще больше, что просто сводило ее с ума. Дальтонизм ему был к лицу, как ей к лицу белый свитер, милый и соблазнительный, но абсолютно бесполезный в такую погоду.
Молодой человек, впрочем, как и другой молодой человек, познакомивший ее с ним, так же как и все предыдущие молодые люди в ее жизни, был женат. Почему именно они, запретные? Почему именно их она находила среди пятидесяти трех процентов мужчин всего земного шара? Тот предыдущий, хороший друг настоящего, однажды сказал ей: "Знаешь, если бы я не был женат, то никогда не связался бы с тобой. Опасно." Прошло уже немало времени с тех пор, а она все пыталась постичь своим нелогичным женским умом, в чем же заключается ее опасность. Безрезультатно пыталась...
Он заметил ее первый, подбежал, окрикнул и застыл в нерешительности, не зная можно ли поцеловать ее в щеку или нет. И она, так долго ждавшая этой встречи, не нашла ничего более подходящего, чем предложить забраться под свой зонт. Он взял ее под руку. Боже, о чем с ним говорить?... Через пять минут они дойдут до метро, как сделать, чтобы за это время он бесповоротно в нее влюбился? Быть естественной, главное, спокойной. И не пороть чушь. Но с языка уже срывается невообразимый лепет:
--
Тебе нравится мой красненький зонтик?...
--
Красненький?...
- Ой, я забыла, что ты дальт... ой, ну, что ты плохо различаешь цвета... прости... А ты?... А, ну, ты же здесь работаешь, я помню... я тоже... я тут рядом...
Это галлюцинация? Американское кино или... нет, правда... он склоняется к ней и целует, целует в губы. Долго, нежно. Вот, сбылось. Так неожиданно и сумбурно. Сейчас все начнется. Он предложит сходить куда-нибудь, они купят вина и шоколада и поедут в пустую квартиру какого-нибудь его приятеля. И будут любить друг друга, чутко и нежно. И завтра и послезавтра, и на следующей неделе, и всю бесконечно длинную зиму... И снова будут чужие квартиры и дачи, и предательские стрелки часов, неминуемо спешащие к отметке, когда ему надо будет уйти, а после этой отметки тянущиеся как густая карамель. И непонятные звонки, как будто он разговаривает с коллегой по работе, и невозможность взять его на людях за руку, и все праздники одной, и укоры мамы. А ведь так хочется своего, домашнего, теплого. И чтоб чашка чая, и телевизор по вечерам и просыпаться вместе...
Но она будет держаться, она уже умеет. Пока лимит терпения не будет исчерпан, и она не сорвется один раз, потом еще один. И начнутся ее истерики, обвинения, требования, швыряния трубок, а через пол дня ее звонки, полные раскаяния за глупое свое поведение, лишь бы он не уходил... И будет бессонница, и ревность к той, законной, и беспощадная фантазия, которая не поскупится нарисовать идиллические сцены из их семейной жизни... А потом - он уже в пальто, а она, соленая от слез и соплей, будет валяться у него в ногах и кричать о том, что ей надоело быть воровкой, что по ночам от одиночества она сходит с ума. И будет умолять бросить ее, а он просто уйдет, ничего не сказав. Позвонит через неделю, как ни в чем ни бывало. За это время под глазами у нее лягут глубокие тени, она похудеет еще на пару килограммов, но разве имеет это какое-нибудь значение, когда вот он позвонил, сам?...
Все это уже было. С ним, с другим, предыдущим, который имел неосторожность познакомить ее с этим, новым. И она схватилась за него, как за последнюю спасительную соломинку, надеясь выплыть. А однажды она узнала, что и он женат. Но пусть, плевать, все, что угодно, лишь бы не тот, первый, ведь хуже уже не будет, думала она, два раза в день проходя мимо его офиса. Она убеждала себя, что этот совсем другой, он так трогателен, когда стесняется своего роста и мило краснеет. А какое блаженство вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до него губами. Он похож на мальчика, школьника, несмышленого подростка. Такой не может обидеть, он не будет так же жесток, он лучше, намного лучше. И, может быть, он даже будет ее любить...
--
Я мечтал об этом с самого первого раза, когда увидел тебя. - Они лежали на так и не разобранной постели и курили. - Помнишь тогда, у Литинского. Мы шли, а вы целовались на лестничной площадке. Юлька за дверью, а ты с ним на подоконнике. Потом ты вырвалась, дала ему пощечину, да с такой злобой. Красиво. И весь вечер, как ни в чем не бывало, ботала со всеми. И с Юлькой.
--
Ну, и что в этом хорошего, это же ужасно.
--
Ты очень сильная.
--
Видимо, для счастья этого мало... подожди-ка, так ты все знал про меня и Литинского. Да?
--
Ну...
--
Говори - знал? С самого начала знал?
--
Послушай, после того, что я видел, трудно не догадаться.
--
Он рассказывал обо мне?
--
Ну...
--
Говори...
--
Ну, мы же друзья, да и ...
- Значит, рассказывал. А мне запрещал. Говорил, что никто не знает.
--
Подумай, ведь это уже не важно. Его сейчас здесь нет...
--
Да, наверное, ты прав.
Конечно, он прав. Как может быть неправым человек с таким божественным голосом и длинными пальцами?.. Нет больше никого кроме них. Только он и она, и дождь за окном на всей планете. Она зевнула уткнулась лицом в его плечо. Поспать бы чуть-чуть.
Сквозь полудрему донесся странный незнакомый звук. Она тут же поняла, что это. Вот с этим звуком ей придется теперь жить. И почему, когда звонят жены любимых мужчин, ей всегда слышится похоронный марш?
--
Мобильный, я подойду. Ты спи. - Поцеловал в темечко и побежал разговаривать на кухню.
Она открыла глаза. Бедняжка, он себя так неловко чувствует в этой новой роли, по которой ему положено играть с двумя женщинами одновременно.
Она закурила. Что-то долго он с ней разговаривает. С кухни доносилось "Да, Светуля, да... забыл, извини, да... зубную пасту и молоко, понял, куплю... да, еще позвоню..." Она представила себе Светулю, как та ждет его дома, не ложится спать. Как подогревает в третий раз ужин и как тоскливо ей, наверное, одной, обманутой, преданной Светуле. Как он придет заполночь и будет плести небылицы, а она будет слушать кивать головой, глотать слезы и подозрения и верить, потому что поверить проще. Залпом она допила оставшееся в бутылке вино, затушила сигарету и быстро оделась.
Уйти не удалось. Он поймал ее в дверях.
--
Подожди.
--
Пусти меня, пусти меня пожалуйста.
- Ты что, обиделась? Но я думал ты знала, что я... что у меня...
--
Что у тебя есть Светуля?...
--
Да, Света, моя жена.
--
И что ты ее, конечно же, уже не любишь, но бросить тоже не можешь...
- Откуда ты можешь знать такие вещи? Мы же только с тобой... мы же... я хочу сказать, еще ничего неизвестно, как все будет.
--
Нет, я знаю. И я так не могу. Думала, что могу. Ты ошибся, я очень слабая.
--
Не уходи. Прошу тебя.
Почему, почему она не успела убежать, пока он разговаривал. Еще несколько медовых слов, и уйти будет невозможно. Только бы не заплакать.
--
Что ты хочешь от меня?
--
Тебя.
--
А как же Светуля?...
--
Она здесь ни при чем...
Интересно, у всех ли мерзавцев такие красивые голоса? А, Светуля, за что Светуля полюбила его? Главное, не смотреть в глаза. Ведь стоит один раз решиться. Невыносимо больно будет только первые дней десять, потом уже легче. Почему так предательски дрожат руки?...
--
Знаешь что?
--
Что?
--
Ты умеешь играть в дурака?
--
В дурака? Какого дурака?
--
Ну, дурак. Дурак. Господи, игра такая - пики-черви, буби козыри?...
--
В карты что ли? Умею.
- Так вот сыграйте с Литинским в дурака. На меня. Кто выиграет - пусть позвонит, мы с ним вместе и отметим победу...
Все. Уже на улице. Это дождь, или слезы? Она была молодец. Завтра пожалеет. Но завтра будет завтра. А сейчас быстрее домой, в ванную. Интересно, он позвонит еще? У него же нет ее телефона. А Литинский не даст. Нет! Не думать, сейчас ни о чем не думать...
Только через несколько минут она вспомнила, что забыла зонтик. И ей вдруг безумно жалко стало этот новенький красный зонтик и себя без него, и Светулю, которая, которая не может почисть на ночь зубы, потому что нет пасты, и Юльку, которую она когда-то так ненавидела. Город тонул, мокли дома, деревья, люди, зонты. Растекалась тушь, воздух лип к губам, проезжие машины окатывали грязной водой из луж. А она сегодня была вся в белом, как снег, как молоко, как чистый лист. И так хотелось стать маленькой.