Мать подкатила к избе на председательском тарантасе как всегда с шиком. Она любила проехаться по улицам Бирюча, да так, чтоб пыль сзади клубилась. Ей хотелось, чтобы люди позавидовали. Громко крикнув шустрому серенькому меринку "тпрру-у", легко спустилась с тарантаса и, увидев выскочившего из сеней сына Ваньку, в приказном порядке бросила: Пошли собираться!
Ванька растерялся: Куда это?
В голове крутилось, что вроде бы загодя никуда ехать не собирались. Хотя... Со слов бабушки Марфы Ванька догадывался, куда мать решила его отвести, но помалкивал ─ злить ее не хотел.
Жил Ванька больше у бабушки Марфы. А с тех пор как мать прошлой осенью стала председателем колхоза, он вообще пропадал только у нее. Дома ночевал совсем редко. Это когда мать приходила с работы пораньше и забирала его с собой. А если задерживалась допоздна, то спал у бабушки. Так было даже лучше ─ меньше всякой колготы и ненужных расспросов матери. Марфа Ермильевна ему неродная бабушка, но она всегда добрая и заботливая, родней ее у Ваньки никого не было.
─Мам, так мы куда? ─ вновь спросил Ванька, козликом подпрыгивая впереди нее.
─ На кудыкин мост, ─ недовольно пробурчала та.
─ Ясно, ─ сказал Ванька и решил больше ненужных вопросов не задавать. Подтянув сползавшие штаны, он подбежал к двери и, обернувшись, все-таки добавил: ─ Это чтоб меня по попке драть!
Уж так ему хотелось хоть чем-то развеселить ее.
─ Не надо только дурью маяться, ─ недовольно заметила мать. Нагнувшись и повернув Ваньку к себе, сердито спросила: ─ К отцу просился? Ну-у, говори, просился? ─ Ванька и не знал, как лучше сказать. Ляпнешь чего-нибудь невпопад ─ по шее схлопочешь. Попробуй угадай, когда она злится. ─ Чего молчишь, говори? ─ повторила мать. А не хочешь, так я скажу: ─ Все уши прожужжал, пусти да пусти к отцу. Верно говорю? Вот сейчас и завезу к твоему папке.
─ Ты тоже со мной будешь? ─ боязливо прижух Ванька.
─ Нет уж, как-нибудь без меня обойдешься. У меня знаешь сколько в поле делов? ─ Она широко раскинула руками, как бы показывая, сколько у нее работы. После избрания председателем колхоза мать все чаще говорила, что дел у нее невпроворот и она с ними никак не управляется. Раньше Ванька бы порадоваться решению матери, он и в самом деле часто приставал к ней, чтобы отпустила к отцу, но она, злясь, каждый раз говорила, что нечего у него делать. Теперь же вот сама собралась к отцу завезти, а он стоит как истукан и голову чешет.
Из сеней вышла бабушка Марфа. Росточка небольшого, худенькая, сухонькая, лицо как всегда приветливое, да и сама вся добротой светится. Бабушка, видно, слышала последние слова Ванькиной матери насчет отца, потому как своим мягким певучим голосом сказала:
─ Ты чего это, Лександра, задумала? Иль позабыла, какой ноня день у Тимофея? (Тимофей ─ Ванькин отец и бывший муж Александры). ─ Не смеши людей, не завози мальчонку.
─ Как не помнить, все помню, Ермильевна, какой седня денек у Тимофея, ─ прервала мать бабушку. Родную тетку она звала Ермильевной. После смерти своей матери, родной сестры бабушки Марфы, она с девяти лет воспитывалась у нее. ─ Какой уж тут смех ─ одни слезы, ─ продолжила мать с раздражением в голосе. ─ Но Тимофей, Ермильевна, Ванькин отец, вот и пускай сынок посидит рядышком с ним и его новой женкой за свадебным столом. А я Ванюшку принаряжу, ─ сказала с непонятным и злым намеком.
─ Как же ты, Лександра, в толк не возьмешь... Раньше об этом надо было думать, а не сичас. Ой-ёй-ёй! ─ заойкала старушка, качая седой головой. Но Ванькина мать ее уже не слушала, а, зайдя в избу, стала выбрасывать из сундука кое-какие его вещички: рубашки, штанишки, кубанку. Оставив только черную рубашку, все остальное швырнула обратно в сундук.
─ Скинь свою и одень вот эту, ─ сказала, протянув Ваньке рубашку. Поглядев на его далеко не первой свежести штанишки, махнула рукой: ─ Сойдут! ─ Потом вновь достала из сундука кубанку, что когда-то Ваньке отец подарил, и поясок, чтобы рубашку подпоясать. Почесав голову, сказала: ─ Надо б чего-то на ноги одеть, да нету, ─ развела руками.
─ Может, тапки мои сойдут? ─ предложила бабушка Марфа. ─ Моя ножка маленькая, а ежели шерстяные носочки оденя, то будя в самый раз. Можно и шнурком подвязать...
─ Не одену, ─ пробурчал Ванька. ─ Разутый пойду.
─ Пускай разутый будет, ─ согласилась мать.
─ Босой, а в кубанке, как-то не тово...
─ Разок сходя, а завтра поеду в Таловую и чего-нибудь подберу.
Бабушка Марфа настаивать не стала, зная: если Ванька заупрямится, то не сдвинуть. Весь в маманю, упертый. Но по поводу черной рубашки все же заметила:
─ Рубашку-то лучше надеть светленькую, чай, не на похороны, а на свадьбу малый придет.
─ Кому свадьба, а нам ─ траур, и не будем об этом.
─ Не будем, так не будем, ─ кивнула бабушка Марфа и, завздыхав, занялась у печки своим делом, зная по жизни, что настырную племянницу уж точно не переубедить.
Наконец-то собрались и не поевши поехали. Пока ехали, мать с какой-то обидой выговаривала Ваньке, что вот клянчил-клянчил сходить к отцу, а теперь вроде как недовольный.
─ Сходи, сынок, погляди и послушай, о чем там люди гутарят. Расскажешь потом, как отец и его новая жена тебя приветят. ─ Говорила жалостливо, к себе прижимала. У нее всегда так: то облает ─ аж из себя вся выходит, а то вдруг начнет обнимать и ласкать. Бабушка ей не раз повторяла: ─ Взрывная какая-то ты, Лександра. Будь с мальчонкой поласковей, ему, горемычному, окромя нас с тобой не к кому голову притулить.
Ваньке шесть лет. Он хоть и мал, но все понимает, знает, почему мать на отца сильно злится. Потому что бросил ее и теперь у него будет другая жена. Но ведь и мать обижала отца, об этом бабушка ей в лицо говорила, да и сам не раз слышал, как ни за что она его ругала. Отец был прав, а она кричит, распаляется, обзывает ─ кому понравится? Бабушка Марфа говорила, что отец когда-то был в Бирюче большим начальником, а как семейная жизнь не заладилась, его с начальников-то турнули, и стал он пастухом. В селе поговаривали, что дюжа тут мать постаралась. Отец стал пастухом, а мать ─ председателем колхоза. Теперь на тарантасе разъезжает. Но Ваньке от этого легче не стало, уж лучше бы жили вместе и не ругались.
Перед поворотом к плотине мать остановила лошадь и, поглядев на Ваньку, негромко сказала:
─ Во-он тот большой дом, что напротив школы, видишь?
─ Знаю-знаю, где свадьбенские песни орут, ─ пробурчал Ванька.
Мать, видно, хотела сделать замечание, но передумала, кивнула:
─ Вот туда и иди. А если кто спросит, где я, скажешь, что в поле.
Ванька молча спрыгнул с тарантаса и жалостливо посмотрел на мать, но та, отвернувшись, поправила выбившиеся из-под платка волосы. Глянув на него, сердито бросила:
─ Ну чево уставился, горюшко мое? Иди-иди, неча мне тут с тобой торчать. Понимать должен. ─ Мать ударила лошадь вожжами, и вскоре тарантас скрылся за плотиной.
Ваньке стало одиноко и грустно, на глаза наворачивались слезы. Обижался на мать: когда просился отпустить к отцу, то не пускала, а теперь-то зачем? Вспомнились ее слова ─ послушай, о чем люди там гутарят. Еще чего-то говорила... Ага, как отец с новой женой его приветят... Зачем все это? Ему совсем идти на свадьбу расхотелось. Вот если б отец был один ─ другой дело. Что он там увидит? Хотелось заорать и броситься вдогонку за матерью, но ее и след простыл. Теперь кричи не кричи ─ не услышит.
А ведь можно и не ходить, думал Ванька. Матери он и без того все как надо расскажет. Ясно, что отцова жена ему не понравится, а люди на свадьбе между собой по-разному толкуют. Нет, лучше сказать, что отца осуждают. Не надо бы ему было жену с мальчишкой, с ним, значит, бросать. Мальчик-то даже в школу не ходил. Так матери будет по душе...
Ванька думал, планировал, хитрил и не заметил, как дошел до дома с крылечком. А там ─ толпа ротозеев. Ребятня и взрослые облепили окна, глазеют, что в избе творится. Только и слышны возгласы: а-а-а! о-о-о!..
В избе вовсю наяривает гармонист. Душа у Ваньки дрогнула: интересно б узнать, свой или чужой? Игра на гармошке Ваньку с ума сводит. Как только он появился около дома, столпившиеся у избы бабы сразу промеж собой зашушукались.
Небось обо мне, подумал Ванька, направляясь к крыльцу. ─ О ком же еще? Скажут ─ кубанку на башку напялил, а на ногах ничего. Да и рубаха черная, совсем не свадьбенская... Теперь-то он понял, что мать на зло отцу это сделала. Да кому какое дело? Чай, его отец женится, а не чей-то. Ванька еще больше разозлился. Подумал: а может, все-таки убежать домой? Скажет бабушке, что голова страшно разболелась, а уж она матери все как надо передаст. Мать обязательно выговорит, а то и влупит, скажет: почему не слушаешь, я тебе чево говорила?.. А еще удерживало узнать ─ кто же играет на гармошке? Хорошо играет, заслушаешься. Ванька своих гармонистов наперечет знает: есть такие, кого слушал бы и слушал, а есть ─ еле пальцами по кнопкам шевелят. О таких бабушка иной раз скажет ─ "Ни уму, ни сердцу". Вот как узнает о гармонисте, так и домой убежит. Эх, была бы у самого гармошка! Да кто купит? Стараясь быть хмурым, похожим на только мать, Ванька, опустив голову, поднялся на крылечко. Там уселся на скамейке, в самом уголке. Огляделся, в избу решил пока не заходить. А людей-то сколько собралось ─ прорва: все такие развеселые, снуют туда-сюда. В сенях вообще не протолкнуться. Думал, что станут с расспросами приставать, но ошибся. Да и кому он нужен? Родственники отца, похоже все в избе, на улице крутятся сплошь незнакомые. Ванька стал разглядывать свои ноги. На большом пальце левой ноги заметно выделялся красный рубец: поранил куском стекла, когда на речке ракушки собирал. За лето пальцы на ногах не раз ранил или сбивал обо что-то твердое. Мать обычно ругает, говорит, чтоб не носился как угорелый...
Стало холодать, и Ванька зашмыгал простуженным носом. Сколько бы он так просидел за спинами куривших мужиков ─ неизвестно. Но его заметил проходивший мимо двоюродный брат Пашка. Пашкина мать, тетка Марья, отцова родная сестра. Пашка, принаряжен, лицо красное, а табачищем-то несет! Видать не одну цигарку за домом продымарил. Остановившись, Пашка удивленно спросил:
─ Ты чего тут приткнулся, Ванек? ─ Звал Ваньком, хотя знал, что ему это не нравится. Уронив голову, вроде как не слышит, Ванька молчал. Подумаешь, в пятый класс ходит! Да он и сам скоро в школу пойдет. Пашку не сравнить с братьями матери, Григорием и Левоном. Вот они ─ да-а, крутые. С ними лучше не связываться, но Ванька и их не всегда слушает. Дядька Григорий говорит ─ будешь звать меня "батякой", а какой он Ваньке "батяка", если у него свой отец есть? Пускай ремнем пужает, даже отстегает, а он все равно "батякой" звать не станет. Обидно, что отец Пашку на свадьбу позвал, а про него совсем забыл. Ванька злился и глядел на Пашку исподлобья.
─ Ну, хватя дуться-то, пошли! ─ крикнул Пашка и, схватив Ваньку за руку, потащил в сени.
Ванька не стал сопротивляться: сам же хотел взглянуть на отца и на гармониста, а заодно и на новую жену отца. Ведь мать обо всем расспросит.
─ Пропустите, пропустите, дайте свадьбенским дорогу! ─ громко покрикивал Пашка, напористо расталкивая собравшихся в сенях. Гармонист как раз заиграл "Матаню", и в избе так ногами затопали, что пол задрожал. ─ Гармонист-то тишанский, слышишь, как здорово наяривает, ─ пояснил Пашка, таща за собой Ваньку. Из открытой избяной двери дохнуло таким жаром, потом и запахами всякой еды, что у Ваньки дух перехватило. Нагнувшись к нему, двоюродный брат весело сказал: ─ Вот батька-то удивится, а? Как думаешь? ─ Но думать было некогда, и ребята вскоре оказались перед Ванькиным отцом и сидевшей рядом с ним нарядной невестой.
─ Принимай своего Ваньку, ─ доложил Пашка, остановившись перед столом, за которым сидели "молодые". ─ Вижу, сидит пацан в знакомой кубанке на крыльце и соплями двигая! Думаю, пускай уж лучше в избе согреется.
─ Ванюшка-а? ─ удивился отец. ─ Ты как тут оказался? ─ Хоть и старался он быть благодушным и даже радостным, но на самом деле, Ванька это заметил, был взволнован. Видно, никак не ожидал увидеть сына на своей свадьбе.
─ Мамка подвезла, а сама в поле укатила, ─ ответил Ванька и опустил глаза. Уж так не хотелось видеть отца с его новой женой. Он был готов хоть сейчас развернуться и убежать домой, но ведь без Пашки из избы не выбраться, а тот как назло куда-то пропал. Подошла нарядная Пашкина мать тетка Марья и тоже несказанно удивилась появлению на свадьбе Ваньки.
─ Ой, Ванюшка, какой же ты в кубанке нарядный и как вовремя подоспел! ─ Нагнувшись к отцу, что-то ему зашептала, а в другое ухо отцу тихонько говорила его новая жена. Ванька расслышал всего лишь несколько слов: "Какой хороший мальчик, а кубанка ему как идет".
Молодые подвинулись, а тетка Марья, вначале вытерев платком у Ваньки под носом, посадила его рядом с отцом. Все это произошло так быстро, что Ванька не успел ничего сообразить. Только и услышал раздавшийся людской гул одобрения, что так умно его усадили. Отцова жена, улыбаясь, пододвинула Ваньке чашку с куском пирога и большим яблоком. Но он был на нее зол и, скорчив рожу, чашку от себя тут же отодвинул. Отец поставил посудину перед собой, а Ваньке с пирогом подал другую. Ванька заметил, как он недовольно свел к носу брови и отодвигать чашку больше не решился. Сняв с Ваньки кубанку и пригладив ладонью вихры на голове, отец ласково сказал:
─ Ешь, Вань, ешь... ─ И тот принялся за вкусный пирог. Потом тетка Марья еще еды добавила, и Ванька стал набивать живот. Он был голоден. А наевшись, завздыхал и вновь окунулся в свадьбенскую кутерьму. Первоначальной злости к отцу, да и к его новой жене (не такая уж она и плохая, подумал) уже не было. Ванька не спускал глаз с молодого тишанского гармониста. Его пальцы так быстро прыгали, скакали вверх-вниз по кнопочкам гармошки, а гармонь ─ так та просто заливалась. Как здорово у него это получается! ─ позавидовал Ванька, разомлевший после еды. Кто бы ему купил гармошку, да научил так играть... Изредка поглядывал на отца и его жену. Заметил, что та тоже нет-нет да бросала на него добрый взгляд. "Не такая уж она и плохая, ─ вновь подумал Ванька. ─ Не мог же отец подобрать себе плохую жену"... Мысли путались. Ему было жаль и мать, и отца, и самого себя. Не заметил, как, подозвав Пашку, отец ему что-то пошептал, после чего тот посадил Ваньку рядом с гармонистом. Отец знал об увлечении сына гармошкой. Сидеть рядом с гармонистом и смотреть, как тот играючи перебирал кнопки, было для Ваньки верхом блаженства. Он был на седьмом небе. Гармонист, когда плясавшие подустали, а сам он решил курнуть, дал Ваньке подержать гармошку и даже разрешил на ней попиликать. Потом с песнями вновь продолжилось (гулянье). Было жарко, хотелось дремать...
Все испортил Пашка. Он подозвал Ваньку к загнетке и, хитро подморгнув, сунул что-то в кружке выпить. Полусонный, Ванька послушно хлебнул и чуть не задохнулся. В кружке был самогон! Выхватив кружку, Пашка, смеясь, исчез, а у Ваньки вскоре в голове все затуманилось и поплыло, а сам он зашатался и куда-то тоже поплыл. Что дальше вытворял на свадьбе, как отрубило ─ ничего не помнил. Не помнил и как тетка Марья отвела его в отцовскую избу и уложила там спать. Очнулся, когда за ним пришла бабушка Марфа. В полудреме слышал, как они с теткой Марьей о чем-то между собой негромко шептались. Потом, когда совсем проснулся, бабушка его одела и увела домой.
Ванька сидел на стуле рядом с железной кроватью и протяжно скулил. Бурей ворвалась мать в избу и с ходу, без разбора, отвесила ему несколько подзатыльников. Никогда он не видел ее такой перекошенной, некрасивой и злой. Ванька хотел выскользнуть из избы, но не удалось ─ мать села на угол лавки у двери и стала выговаривать. Всем своим нутром Ванька понимал, что ему еще повезло: вчера мать где-то долго разъезжала, вернулась домой поздно и домой его не забрала. Иначе бы ему уж точно влетело так влетело. Утром она сразу укатила в Таловую, а когда вернулась, кто-то из правленцев удосужился нашептать, что вытворял на свадьбе ее сынок. Набычившись, мать слушала, но верить сказанному не хотела, ведь сама ему говорила как вести себя надо. "Не может быть, чтобы Ванька и такое... Напраслину гонишь..." ─ цедила сквозь зубы, а в душе закипало.
─ Да ты людей, людей поспрошай, ─ говорили ей. ─ Вот тогда и узнаешь, напраслина это или нет. ─ Бросив свои дела, поехала разбираться к бабке Марфе. По свирепому виду матери Ванька сразу сообразил ─ быть беде. Сердечко не обмануло. Когда мать бушевала, Ванька или упорно молчал, или жалобно хныкал. В этот раз решил похныкать. Думал, авось покричит-покричит и сжалится. Так бывало. С утра не смог вспомнить, что же он такого на свадьбе навытворял. Словам бабушки верил и не верил, а в голове будто туман. А она говорила, что отплясывал вместе со всеми, кривлялся и мешал играть гармонисту, лез целоваться с отцом и его новой женой. Хорошо что тетка Марья вовремя сообразила увести его в избу отца. (Свадьбу играли у соседей, отцова избушка была маленькой.) Потом тетка нашла виновника Ванькиного буйства и крепко Пашку поколотила.
Больше всего мать зацепило то, что родной сынок отплясывал на свадьбе и лез целоваться к ее сопернице. У нее это в мозгу не укладывалось. Какой позор, да за такое!.. В ее горячей голове ворочались недобрые мысли. Если б не бабушка Марфа, горой вставшая на защиту Ваньки, она его уж точно бы отмутузила ─ в таких случаях мать становилась неуправляемой. Но бабушка дала племяннице решительный отпор. Такого раньше с ней не бывала: порой поспорит-поспорит, а потом, соглашаясь, скажет: "Ладно, Бог нас с тобой, Лександра, рассудит". Теперь же встала рядом с Ванькой и все припомнила матери: и затеянный ею "базар" с отправкой сына на свадьбу, и черную рубаху, и что послала босого, но в кубанке.
─ Ванька не виноват, ─ твердила упорно. ─ Это все Пашка по своей дурости над ним подшутил, и Марья ему уже сделала выволочку.
Но мать будто заклинило, она и слушать оправданий не хотела. ─
Теперь ты у меня походишь к своему папане! ─ грозила Ваньке. ─ Я и ему мозги вправлю! Это ж надо так опозорить!
Мать говорила обидные слова в адрес отца, досталось и Ваньке. Ее лицо было красным, глаза злыми, голос недобрым. Но взрывной пыл стал понемногу утихать. На слова матери, что Ваньку надо чаще драть, иначе совсем испортится, бабушка с укором заметила:
─ Кого драть-то?! За что? Подумай своей головушкой, ты же мать ему, и роднее тебя у мальчонки никого нет.
Слушая бабушку, Ванька скулил уже не понарошку, а разрыдался взаправду. Ему стало страшно грустно и обидно за то, что у отца теперь своя семья, а мать вся в мотаниях и все время на него кричит, обижает. Если б не бабушка... Плача, уцепился за нее ручонками ─ не оторвать. Поглаживая ладошкой его вспотевшие вихры, та как могла успокаивала. Она его любила больше всех, так же, как и он ее.
Неожиданно мать засобиралась уезжать, а может, ей надоело слушать эти хныканья и упреки.
─ Ты б показала Ванюшке обновку. Аль в Таловой так и ничего не купила? ─ напомнила бабушка. ─ Пускай попримеряя.
─ Его за проказы ремнем надо пороть, а не обновкой радовать, ─ сердито выговорила мать, но все-таки сходила к тарантасу и вернулась с сумкой, из которой достала новые черные ботинки. Поглядев на Ваньку, сказала уже не так хмуро: ─ На, примеряй, плясун!
Повредничав, Ванька начал мерить. Теперь все переключились на ботинки. Не малы ли? Не давят с боков?
Шмыгая носом, Ванька недовольно отвечал:
─ Да в них по две моих ноги засунуть можно...
─ Ладно-ладно, скажешь тоже. Чай, не на один год берем, ─ оправдывалась мать.
─ И взаправду, внучек, не на один. Подрастешь, и ножка станет побольше. Не злись, тут мать права, ─ сгладила бабушка Ванькино недовольство, довольная, что ссора улеглась. Но Ванька злился на мать. Он хотел ей сказать, что готов сколько угодно ходить босым, лишь бы она его не обижала. Смолчал, боясь, что опять взорвется. А ботинки хорошие, теперь в них можно запросто лужи померить. Подойдя к бабушке, Ванька вновь обнял ее за юбку. Та, погладив по голове, сказала:
─ Иди, внучек, поцелуй маму, иди...
Но Ванька не послушался, такой уж у него вредный характер, да и обида на мать еще не прошла. Опять выручила бабушка, предложив матери вместе поужинать.
Ели втроем, но разговор за столом так и не получился, хотя добрая бабушка старалась всех растормошить. Мать отмалчивалась, будто ушла в себя, да и Ванька не знал, с чего начать. Вышли ее провожать. Подойдя к тарантасу, остановились. Переступая ногами, меринок повернул к ним голову.
─ Мой совет тебе, Лександра, уходи-ка ты побыстрей со своей работы, ─ сказала бабушка Марфа негромко. ─ Не бабское это дело. Лучше своей семьей займись.
Мать удивленно вскинула брови и какое-то время молчала. Потом спросила:
─ А где она, семья-то? Была и нету. ─ И засмеялась, только смех получился какой-то нерадостный.
─ А Ванька? ─ рассердилась бабушка.
─ Что Ванька-Ванька! Он никуда не денется. ─ Поглядела на него ласково: ─ Верно, сынок?
Опустив голову, Ванька смолчал. Не дождавшись ответа, мать подошла к бабушке и сказала с обидой:
─ Вот никак, Ермильевна, в толк не возьму. Зачем ты весь этот разговор затеяла? ─ Крутнув головой, недовольно хмыкнула. Помолчав, продолжила: ─ С работы чтоб ушла! Надо же! А зачем уходить? Она мне по душе, там я хоть забываюсь. А может, тебе сидеть с Ванькой надоело? Тогда так и скажи.
─ Ничего-то ты не поняла, ─ с укором вздохнула бабушка. ─ Болтаешь всякую чепуху да все на жизнь свою обижаешься... ─ И стала поправлять на голове платок.
─ Ну вот, и ты в обиду ударилась. Ладно, в другой раз договорим. Только без Ваньки, нечего ему наши речи слушать. А сейчас мне ехать пора. Мать села в тарантас и, взмахнув кнутом, негромко крикнула: ─ Но-о, пошел! ─ Застоявшийся меринок сразу взял рысью.
─ Слава тебе, Господи, что хоть так обошлось. ─ Бабушка несколько раз перекрестилась. А Ваньке вся эта говорильня надоела, он спешил поиграть с ребятами на площадке у школы. Ох уж как хотелось ему увидеть там Пашку и высказать, что от матери из-за него получил. Вот только на затылке, где мать вбуздорила, ничего не прощупывается. Потрогал пальцами макушку, но так ничего и не нащупал. Заметив Ванькино раздумье и его прикасания к затылку, бабушка участливо спросила:
─ Больно?
─ Да нет, стерплю. Она ведь так, легонько шкрыкнула. ─ Ванька для убедительности вяло махнул рукой. Зная добрый характер бабушки, отпросился у нее поиграть с ребятами у школы. Вздохнув и поглядев на внука грустными глазами, бабушка отпустила, но на всякий случай предупредила, чтоб далеко не убегал, вдруг да мать вернется и к себе заберет. ─ Ищи потом, ─ проворчала для приличия.
Ванька стреканул к школе, а бабушка, зайдя в избу, присела перед иконами на колени и стала тихонько нашептывать свою молитву к Пресвятой Деве Марии. Она просила ее образумить и успокоить племянницу, побыстрей убрать ее с колготной работы, защитить Ваньку и не давать его в обиду. Молилась и кланялась долго, рассказывая Деве Марии обо всем, что волновало душу, находя в этом свое успокоение...
А теперь ─ немного подробнее о Бирюче, где родился и жил наш герой Ванька. Поселок этот расположен в десяти километрах от большого старинного села Тишанка. 1854 году в Бирюченскую лощину из Тишанки были переселены крестьяне, для того чтобы занимались там запашкой господских земель. В то время Тишанка с ее жителями и расположенными на многие километры землями принадлежала барону Василию Карловичу Шлихтингу. Возникшее новое крестьянское поселение и стало называться Бирючем. Шли годы, приходили и уходили в историю разные события, и поселок постепенно превратился в достаточно крупное поселение. В нем жили не только землепашцы, но и мастера самых разных профессий. В двадцатые годы прошлого века (об этом времени как раз и пойдет речь) в Бирюче насчитывалось около трехсот домохозяев.
Местными умельцами в центре поселка была построена деревянная церковь. В Бирюче имелись также две ветряные мельницы, одна из которых принадлежала бирюченцу Федору Карташову, а вторая тоже местному жителю ─ Гусакову. Бирюченцы Сигнеевы имели свою маслобойку для производства кустарным способом подсолнечного, конопляного и льняного масла. У частника Малахова имелась шерсточесалка. Почти в каждом доме были кустарно изготовленные из дерева ткацкие станы. В Бирюче даже изготавливались для себя и для продажи балалайки. Кузнецы делали и ремонтировали любой сельскохозяйственный инвентарь. Были в поселке свои мастера по столярному делу, пошиву одежды, изготовлению мужской, женской и детской обуви. Кожи из овчины выделывались не только качественно, но и со вкусом, в разные цвета окрашивались. Из них шились тулупы и шубы как простого покроя, так и с заталиванием, с многосборочными юбками, с вышивкой грудинки, красивой обшивкой одежды по краям. Бирюченские мастера изготавливали для зимы удобные и теплые валенки. Так что нехватку городской товарной продукции жители поселка приспосабливались возмещать вещами, изготовленными собственными руками. В общем-то, старались жить самостоятельно, не только обеспечивая себя всем тем, что производили, но и сбывая на рынках излишки сельскохозяйственных продуктов, а также изготовленные кустарным способом изделия.
Радует глаз компактное, красивое расположение поселка. Вдоль Бирюча, как бы разделяя его на две части, протекает небольшая речушка с почти одноименным названием ─ Бирючка. Свое начало она берет с ручьев, находящихся в юго-восточной части поселка. Ручьи стекают в низменную заболоченную местность. В половодье талые воды по подступающим к Бирючу отрогам попадают вначале в болото, а уже оттуда устремляются в русло речки с последующим выходом к речке Тишанке. В большие разливы талой воды на какое-то время нарушалось общение жителей правой и левой сторон поселка. Летом речка почти везде пересыхает. После сооружения запруд воды в ней прибавилось, что помогает бирюченцам поливать посаженные в огородах овощи. Через речку сделано несколько капитальных запруд с отводными рукавами для сброса в половодье излишних вод. Центральная плотина сооружена с выездом в сторону совхоза "Новая жизнь". Есть также запруды в переулке Кругловых и переулке с выездом на Моховую слободу. Вблизи Бирюча в пересыхающем летом русле речки Тишанка остается немало озерцов, среди которых выделяются такие, как кирпичный, саманный, большое и малое, черные озера. Названия озерам даны по их практическому использованию жителями поселка: вблизи одного делали сырец-кирпич, в другом лепили для построек саманы, а черным озеро называлось, скорее всего, из-за большой глубины.
В поселке свои улицы-слободы, получившие довольно специфические названия: Городок, Моховая, Леватра, Большая, Малая и Новая Слободы. Есть небольшие поперечные улочки ─ Кочетовки. Одна такая улочка из пяти домов называлась Выгонкой. В Выгонке проживали священник и дьячок местной церкви. В одном из домов Выгонки жил Яков Федорович Невзоров, отец Ванькиной матери Александры. Из пяти домостроений этот дом был, пожалуй, самый невзрачный: с присевшей и потемневшей соломенной крышей, небольшими плетневыми сараюшками, редким частокольным ограждением. Дом Якова Невзорова был не чета остальным четырем домам: тех же священника и дьячка, а также дома Вахнина и известного на все руки сельского мастера Федора Карташова. Дом Карташова был одним из лучших: пятистенковый, крытый железом, с застекленным крыльцом. Дом и просторный двор огораживал забор из высоких плотных тесовых досок. Крыша выкрашена удобного цвета краской. В этом доме родился наш герой ─ Ванька. Почему здесь, а не в избушке-развалюшке своего деда Якова? На это есть свои пояснения.
Яков Невзоров много лет прослужил в царской армии. Будучи уже в годах, демобилизовался и вернулся в Бирюч без какого-либо материального состояния. Чтобы создать семью, пришлось идти в примаки к оставшейся без мужа женщине с двумя детьми. Первой в новой семье родилась дочь Александра, затем ее братья Григорий и Левон. Семья стала многодетной, состоящей из семи человек. Жили бедно, при одной коровенке. Земли было мало, так как в то время она выделялась лишь на лиц мужского пола. Вскоре жена Якова умерла, и он остался с пятью детьми, трое из которых были малолетними. Александре тогда шел девятый год, а младшему Левону ─ четвертый. Две девочки от умершей жены были постарше. С утра допоздна Яков батрачил, но жили впроголодь и еле сводили концы с концами.
У умершей жены Якова Федоровича были две сестры: Марфа и Фёкла. Марфа была как раз женой мастерового человека Федора Карташова. Для Бирюча он был знаменитостью. Много полезного сделал Федор для селян. При его непосредственном участии в поселке была построена деревянная церковь, оформленная красивым деревянным резным орнаментом и обнесенная кирпичной оградой. Но вот беда, у Федора Карташова и Марфы своих детей не было. И Марфа упросила мужа взять на воспитание дочь умершей сестры. Отец Александры Яков Федорович не возражал, и вскоре девочка стала жить по соседству, у своей тетки. А Яков Федорович привел себе в жены другую женщину, которая недолго пожила и тоже умерла.
Шли годы, подрастали дети. Яков Невзоров выдал замуж двух неродных дочерей и остался с сынами, которые стали помогать ему в работе. Больше всех повезло его дочери Александре: у тетушки ей жилось припеваючи. У Марфы Ермильевны от покойного мужа остались денежные сбережения, кроме того, приносила неплохой доход построенная им в свое время ветряная мельница. Половина дохода от мельницы поступала Марфе Ермильевне, другая же часто оставалась у отца Александры, работавшего на мельнице со своими сыновьями.
За годы безбедной жизни у тетки Александра стала на поселке заметной невестой. Тетушка в ней души не чаяла, да и денег, чтобы получше одеть-обуть племянницу, не жалела. Марфа Ермильевна по характеру была доброй и жалостливой женщиной, но опыта в воспитании детей не имела, что впоследствии во взаимоотношениях с выросшей в полном достатке Александрой принесло ей немало хлопот и неприятностей. Александра была красивой и статной, но в то же время разбалованной, вспыльчивой и не приспособленной к трудностям жизни. В минуты психоза и душевного срыва она могла кому угодно, в том числе и близким ей людям, наговорить такое, о чем потом сама же горько сожалела. Марфа же Ермильевна ей все прощала.
Когда у Александры было хорошее настроение, она так расхваливала тетушку, что та от ее слов млела и слезу пускала. Целуя старушку, племянница притворно, а она это умела делать, щебетала:
─ Ты, родненькая, мне мою матушку заменила, пожить в счастье и в радости дала. Братья меня давно бы загрызли. О-о, ты не знаешь, какие они злюки! Хуже собак! Век тебя не забуду!..
В минуты одного такого "откровения" тетушка завела с ней разговор о том, что пора бы подумать и о своем замужестве. С грустью добавила, что время уходит, сама она стареет, а ведь могла бы и ребятишек еще понянчить. Ей так этого не хватает.
Александра расхохоталась.
─ Да за кого выходить-то? ─ спросила старушку таким тоном, будто та глупость какую-то сморозила. ─ У нас ведь и поглядеть не на кого!
─ Ну почему же? ─ недовольно поджала губы тетушка. ─ Если хорошенько поприкидывать, то можно и подыскать. Есть в Бирюче толковые ребята, есть...
─ Назови хоть одного! ─ загорячилась племянница, весь вид которой говорил о том, что уж она-то все про всех знает.
─ Ну-у, взять хотя бы сына Ивана Тихонова ─ Тимофея. Тимоша работяга, весь в отца, а батю его я хорошо раньше знала. Парень вежливый и к тому же грамотный, а в церковном хоре как запоет, так душа аж до небес возносится.
─ Тоже мне жениха нашла, ─ поморщилась Александра. ─ Вежливый, в хоре поет, а поглядеть-то и не на что. Какой-то он неприметный, твой Тимоша.
Тетушка с удивлением, будто в первый раз увидела племянницу, уставилась на нее и недовольно покачала головой. Вздохнула:
─ Да это как сказать... Верно в народе-то гутарят, что было бы за кем жить, а с лица воду не пить. Я, к примеру, за своим Федором всю жизнь преспокойно и в достатке прожила, а ведь он красавцем не был. И нисколько об том не жалею... ─ Явно расстроившись, тетушка этот разговор свернула.
Нет, не поняла тогда племянница тетушку, однако разговор запомнила и стала ради интереса и простого любопытства приглядываться к Тимофею. Встречались обычно вечерами на слободской гулянке, где собиралась молодежь и где Тимофей старательно выводил на балалайке деревенские напевы, а местные молодицы голосили свои страдания. Александра тоже подала свой голос, да так, что ее пение в душу Тимофея запало. Голос был чист, певуч и силен. Проводив красавицу (такой ее считали в Бирюче) до дома, Тимофей предложил Александре приходить на спевки в церковный хор. Она пришла и осталась вполне довольной, там ее голос тоже оценили. Услышала девушка и необыкновенно певучий голос Тимофея: он поистине был божественным и просто за душу хватал.
В церковь Тимофей приходил не один, а с братом и сестрой. Был у Тимофея еще один брат, но тот жил в Тишанке. Встреча в церкви и на вечерних гулянках изменила мнение Александры о Тимофее. "Да, не слишком красив, но вежлив, обходителен и умен, с таким и в самом деле не пропадешь", ─ думала она. И не красотой и статью (чего тоже было не отнять) покорила Александра душу Тимофея, а своим истинным душевным голосом. Что же касалось тетушки, та не могла нарадоваться. "Может строптивая племянница изменит свой характер и ума наберется", ─ размышляла старушка, когда оставалась одна и, молясь, просила Деву Марию помочь ей в этом.
В общем, сердца молодых потянулись друг к другу, и на Покров, когда бирюченские разделались с полевыми работами, сыграли свадьбу, да такую, какой в поселке давно не было. Уж тут тетушка и отец Александры Яков Федорович постарались.
Тимофей стал жить в примаках у Марфы Ермильевны. Однако такое положение его родичей не устраивало. "Мы что ж, ─ говорила сестра Тимофея Мария, ─ совсем уже обедняли? Нет, просто так брата в примаки не отдадим! Временно, пока не построим свое жилье, пускай у Ермильевны прокантуется, а потом свое хозяйство и свою крышу над головой молодая семья должна иметь!" Братья сестру поддержали.
─ Да и в самом деле, ─ рассуждали между собой бирючане, ─ кто вообще Александре Ермильевна? Всего лишь тетка. Мало ли какой стороной жизнь потом обернется? А свой дом ─ есть свой дом!
В Новой Слободе у Сидорова пруда братья с сестрой взяли свободный участок земли и начали строить дом. Был он небольшой, всего лишь шесть на шесть метров, крытый соломой, но аккуратный, с крылечком и резными оконными ставнями. Дом сообща построили быстро. Не осталась в стороне от строительства и Ермильевна ─ помогла деньгами. Вначале она даже обиделась на новых родственников, доказывала, что Александра ей заместо родной дочери, но потом согласилась, посчитав, что так будет лучше. Помогал строить дом и отец Александры Яков Невзоров. Дом был для молодых как бы дорогим свадебным подарком, который они получили не в день свадьбы, а чуть позже.
После свадьбы у Тимофея началась такая жизнь, о какой совсем недавно и представить себе не мог. Молодежь поселка ему завидовала: вот ведь как парню повезло! А кто постарше, те покачивали головой: жизнь, мол, штука сложная, и по-всякому может обернуться. Ну, обернется ─ не обернется, а пока в молодой семье все ладилось и Тимофею грех было на что-то обижаться. Слова тетушки, что та ему шепнула на ушко за день до свадьбы, подтверждались. А она ему тогда прямо, без всяких намеков, заявила: ─ "Уж ты, Тимош, только с Лександрой поладь, и жизнь твоя будет как у Христа за пазухой".
Он и ладил, да и ссориться поначалу было не из-за чего. С утра допоздна ворковали как пара голубков. Тетушку это радовало. ─ "Воркуйте, воркуйте, ─ радостно вздыхала она. ─ Может, чего и наворкуете". Старалась угодить молодым во всем. Те просыпаться не спешили, а когда вставали, их уже в светелке завтрак поджидал. От чрезмерного внимания Тимофею было не по себе, не привык он к такой праздной жизни. Не раз умолял тетушку, чтобы поменьше проявляла к ним внимания и заботы. "Мы что, без рук?" ─ говорил ей. Но в доме всем распоряжалась Александра, а ей, наоборот, такое ухаживание за ними нравилось. "Хорошо-то как, вот бы так всю жизнь!" ─ радостно восклицала она. На переживания мужа внимания не обращала. Пока между молодыми происходили лишь небольшие ссоры, а скорее, шла их притирка друг к другу: малость подуются ─ и Тимофей уступал капризам избалованной женушки. Заканчивалось же все шептаниями: "Ты меня любишь?" ─ "А ты?"
Такие по-детски легковесные откровения стали повторяться чаще, когда узнали, что в семье ожидается прибавление. Тут уж все внимание Тимофея и тетушки было прочно приковано к Александре. Вообще-то ей ничего особо не приходилось делать и раньше, а теперь ─ тем более. Тимофей все чаще подмечал, что Александра нисколько не стремится к домашним делам. Все переложила на Марфу Ермильевну. Мало того, она и его приучила к праздной жизни. Ей нисколько не было стыдно, что пожилая тетушка порой чуть с ног не валится, а сама она и пальцем не шевельнет.
─ Не-ет, так не пойдет! ─ вскакивал порой Тимофей, пытаясь в чем-то подсобить старушке. Но та тоже от его помощи отказывалась.
─ Что ты, что ты, Тимоша, сама как-нибудь справлюсь, ─ говорила своим тихим певучим голосочком, поглядывая на племянницу: как бы та не обиделась. ─ Лучше с Саней посиди да поласкай ее. Ей ведь волноваться сейчас дюжа вредно. ─ И Тимофей послушно подсаживался к жене, стараясь сделать ей что-то приятное, но надолго его не хватало.
─ Может, на мельницу смотаюсь? ─ спрашивал. ─ Ты отдохни, а я сбегаю, тут недалеко. Сколько же можно сиднем сидеть? Ей-богу, перед тетушкой стыдно.
─ Сиди! ─ приказывала жена. ─ Там и без тебя обойдутся. Не задарма работают, чай, половину выручки себе оставляют.
Так Тимофей узнал, что за помолы на ветряной мельнице, которая досталась тетушке от покойного мужа, отец жены и ее братья половину доходов забирают себе. Ссориться с Александрой или обижаться на нее, когда с таким нетерпением и радостью все ожидали ребеночка, Тимофей не хотел.
И счастье наконец подвалило! Сынок родился! В честь безвременно ушедшего из жизни отца Тимофея малыша назвали Иваном. Больше всех радовалась ему тетушка. Она словно помолодела, уж так была рада-радехонько появившемуся на свет Божий крохотульке Ване.
Ребенок рос и, как все дети, требовал к себе постоянного материнского внимания, а возилась с ним в основном тетушка. Но у нее на уход за Ваней времени порой хватало. Между молодыми все чаще вспыхивали ссоры. Наконец-то Тимофей стал осознавать, что с Александрой ему будет ох как непросто. Она привыкла, чтобы гладили только "по шерстке", а если против, то ударялась в капризы, да такие, что не дай бог услышать. Когда Ванюшка капризничал и плакал, Тимофей брал его на руки и как мог успокаивал. Но это у него не всегда получалось. Тогда просил жену:
─ Хватит сидеть-то! Возьми мальчонку да понянчай или покорми! Это же наш пацан, не тетушкин, ты, в конце концов, его мать!
─ Я, я мать, кто же еще! Но и для тетушки он не чужой. Не выводи из себя!
Вот это не "выводи из себя" Тимофея крепко нервировало, но он смалчивал и спор прекращал, зная, что если жена распсихуется, будет хуже и тогда кричать будут двое: она и Ванюшка.
Когда все было тихо и спокойно, Александра ударялась в мечтания. Но до того были странными эти мечты, что Тимофей порой понять не мог ─ шутит жена или говорит всерьез.
─ Я вот, ─ делилась она с ним своими откровениями, ─ как мысли поразбросаю в разные стороны, все думаю и думаю, аж в голове стучать начинает. А потом их, мысли-то, собрать в башку не могу. Понимаешь?
─ Нет, ─ отвечал Тимофей, и в самом деле не понимая, что хотела этим сказать жена.
─ Ну и дурак! ─ отрубила Александра. ─ Мог бы женушке что-то и посоветовать. "Не-ет", ─ передразнила мужа.
─ Зачем же мысли разбрасывать, если собрать их потом не можешь? ─ спрашивал Тимофей с усмешкой.
─ А если их так много?
─ Думай о главном.
─ А у меня не получается, ─ отвечала капризно. ─ Вот послушай: если бы, скажем, мне доверили людьми командовать... Представляешь, сколько всего на мою голову сразу свалилось бы? Как думаешь, получилось бы?
Тимофея промолчал. Хотел послушать, что она еще нагородит. Не дождавшись ответа, Александра продолжала фантазировать.
─ Думаю, получилось бы. Это ж так просто. Надо, чтоб люди работали, а если не хотят, так заставить. Верно?
"Сама бездельница, ─ думал Тимофей, слушая ударившуюся в болтовню (иначе никак и не назовешь) жену, ─ а туда же, командовать собралась. Откуда это у нее?" Вслух же сказал: ─ Поруководить захотелось? Ты это всерьез или ради хохмы?
─ Сам видишь, не смеюсь, ─ ответила обиженно.
─ Ермильевну загоняла, теперь за меня взялась, да?
─ Кого загоняла?! Чего чепуху мелишь? Тоже мне, и помечтать нельзя. Ну и что с того, если покомандовать захотелось? Не одним мужикам командовать!
─ Мечтай сколько хошь, но не забывай, что для этого надо не только желание иметь, но и быть грамотным. Людей образованных больше слушают, их уважают и побаиваются. ─ Насчет грамотности сказал специально, уж это ее точно зацепит.
Про грамоту, это верно, ─ насупилась Александра. Нет у меня ее. А ведь придется бывать и там, и там, вопросы всякие с умными людьми решать, а я даже свою фамилию еле нацарапаю. Уставившись на Тимофея, аж вскрикнула: ─ Научи меня, Тимош, этой грамоте, научи! Я тебя во всем слушаться буду!
"Вот пристала, ─ поморщился Тимофей. ─ Научи ее! Больно захотелось начальницей стать! И чем только голову себе не забивает. Лучше бы домашними делами занялась, да и Ванькой тоже, ведь все переложила на тетку..." Он никак не мог понять, чего хочет жена, чего добивается. А та дальше продолжала развивать свои бредовые мысли.
─ Уважать себя, ─ заявила, подвигав плечами, грудью, и явно красуясь собой, ─ можно заставить запросто. Сам говорил, что начальников боятся. Меня тоже будут бояться. Почему только мужики в начальниках? Это ж несправедливо...
Тимофей уже не слушал. Подобные разговоры считал бестолковыми, возникавшими от безделья жены. Как же заставить ее работать? И почему тетушка так безропотно выполняет все ее прихоти?
Думал Тимофей и о другом. А любит ли он Александру? Сразу после женитьбы на такой вопрос отвечал утвердительно, даже не вникая в суть сказанного. И она ему отвечала точно так же. А если по-серьезному? Как-то уж слишком скоропалительно свершилась их семейная идиллия. Она ему понравилась, он ей тоже, тут еще постаралась Марфа Ермильевна ─ быстренько сыграли свадьбу, да какую... А теперь вот, когда сын родился да характер жены поближе узнал и он оказался не мед, стал парень задумываться над тем, любят ли они друг друга в самом деле или нет.
Да, довольно странная у них жизнь. Люди-то со стороны небось думают, что в семье тишь да гладь, многие даже завидуют, что так удачно женился. А чему завидовать? Тимофей и сам не знал, какой бывает настоящая любовь. Этого чувства он, похоже, еще не испытал. Вот песни жены на посиделках и ее одинокий, чистый, будто что-то потерявший и кого-то зовущий голос в его душу крепко запал... Но ведь это только голос, а не сама красавица жена и мать сына Ванюшки Александра. Красота жены, как ни странно, его даже отпугивала, как бы давая понять, что создана не для него. "Тогда для кого? Что будет дальше?" ─ думал и думал Тимофей перед тем как заснуть, но так и не находил на мучивший вопрос нужного ответа.
Спокойная семейная идиллия для Тимофея закончилась, что называется, в одночасье. Хотя... Он этого исхода подспудно ожидал. Где-то в глубоком душевном тайничке таилась мыслишка, которая изредка как бы напоминала о том, что его благодать не может быть долгой. Такое в крестьянской семье Тихоновых уже было. Кто думал, что несколько лет назад он с братьями и сестрой лишатся родителей? Это даже в голову никому не приходило: такими крепкими были еще отец с матерью. Но случилось же: при очередной вспышке тифа родителей не стало. Хорошо, что к тому времени все были уже взрослыми и продолжали жизнь самостоятельно.
Сейчас у Тимофея совсем другая ситуация, и возникли другие проблемы: шла Гражданская война. Не на жизнь, а на смерть схлестнулись две враждебные силы ─ белые с красными, богатые с бедными. Жизнь в поселке проходила в ожидании грядущих событий, но какими они будут в ближайшее время, никто толком не знал. Бирючане волновались и жили по принципу: день прошел и слава Богу. Обо всем, что происходило вокруг, знали больше понаслышке. Да и кто мог в то время владеть полной, достоверной информацией? Жизнь не стояла на месте, обстановка на фронтах все время менялась. Бирюченцы обитали несколько обособленно, да и вдалеке от крупных железнодорожных станций, хотя в Таловую, Абрамовку, Поворино, Новохоперск, ставшие основными мишенями для враждующих сил, по семейным и иным делам выезжали, где и узнавали о свежих новостях, которыми делились потом с односельчанами.
Постоянную связь бирюченцы держали с жителями Тишанки. После отселения части тишанцев в Бирюченскую ложбину у многих из них в этом большом старинном селе остались родственники и просто давние знакомые. Уж так повелось: если какое-то крупное событие происходило в Тишанке, то почти сразу это повторялось в Бирюче.
Не обошли стороной Бирюч и революционные веяния. Сюда наведывались красные агитаторы из Таловой, Боброва, Новой Чиглы и Тишанки. Были в поселке и свои сторонники новой власти. Попал в активисты этой власти и Тимофей. Он даже и не ожидал, что все столь скоропалительно решится. А было так. Приехали представители из уезда, быстро собрали людей, объяснили им обстановку и решили переизбрать председателя сельсовета, так как прежний ничего не делал.
─ Не хочу, не буду, не справлюсь! ─ как мог отказывался Тимофей от предложенной должности, но бесполезно.
─ Ты грамотный, калякать с народом умеешь, в церковном хоре поешь, люди тебя уважают, так что не супротивничай и подчиняйся обществу!.. ─ Вот так и стал Тимофей Тихонов нежданно-негаданно председателем сельсовета. А что делать, с чего начинать, не знал, да и поучиться не у кого было.
Молодая жена восприняла известие об избрании мужа главой новой власти в Бирюче вначале восторженно.
─ Теперь ты и меня куда-нибудь продвинешь! ─ сказала смеясь.
Тимофей вспомнил прежние с ней разговоры и покачал головой. Ему было не до смеха.
И до чего же суматошная жизнь началась с той поры у Тимофея. Ни днем, ни ночью покоя. Докучали свои бирюченцы: нерешенных вопросов оказалось столько, что голова от них пухла и руки опускались. Часто приезжали представители власти из уезда, а с ними хлопот еще больше. Поступали разные указания и в письменном виде, которые предстояло решать в срочном порядке. А кому решать-то, если помощников в сельсовете раз-два и обчелся! Хорошо что помогали советом и делом братья с сестрой. Если бы не они ─ вообще конец.
"Сверху" требовали оказывать постоянную помощь комитету бедноты. Его пришлось срочно укрепить, а также взять под контроль всю работу по распределению земли. Тяжкой была эта земельная дележка, особенно по оформлению. Приходилось в связи с этим часто выезжать в уезд. Но потихоньку дело стало продвигаться. Но дальше-то что? Чем обрабатывать и засевать земельку? Да мало ли других возникало вопросов. С хозяйскими делами худо-бедно, но справлялся, а вот с постоянной мобилизацией односельчан на борьбу с белыми, волна за волной вторгавшимися с низовьев Дона, без женских криков и воя не обходилось. На фронт уходили в основном бедняки. У каждого мобилизованного в Бирюче оставались семьи: жены, дети, старики. Им надо было как-то помогать, чтоб выжили, но чем? Обращался за помощью к тем, что когда-то его выдвинул на должность председателя сельсовета. Чем могли поддерживали...
Ох никогда еще Тимофею не было так тяжко. Иногда верхом на лошади выезжал в Тишанку, Чиглу, в другие села узнать, как идут дела у соседей, но много ли узнаешь? Проблемы, в общем-то, у всех одни и те же. Да тут еще погода как назло испортилась, а Тимофей планировал поехать в Архангельское и порешать там кое-какие вопросы. Но небо будто прорвало: последние дни дожди лили беспрерывно. Все кругом заводнило, дороги поразвезло, не уехать и не приехать. А может, так-то и лучше ─ думал Тимофей, идя из сельсовета домой, чтобы пообедать. Белякам ведь тоже дожди не в радость.
Жена теперь поутихла, куда подевался прежний восторг. Интересно, дома ли сейчас? Скорее всего, ушла к отцу, там можно и с братьями поспорить. Ну никак дома с сыном ей не сидится. Очистив у порога от грязи подошвы сапог, Тимофей вошел в избу. Присев на угол лавки, разулся. Огляделся.
Посреди избы к потолочному крючку подвешена люлька, в ней спал Ванька. Ему еще не было года. Легонько покачивая люльку и что-то приговаривая, рядом на койке сидела Ермильевна. Поздоровавшись с Тимофеем, встала и пошла за племянницей. Как он и предполагал, жена у отца. Вымыв руки, Тимофей подошел к люльке и заглянул в нее. Улыбнулся. Малыш спал спокойным сном. Сдвинув с окна занавеску, Тимофей сел на койку и стал легонько качать люльку. Он как-то успокаивался, когда был рядом с сынишкой, а мучившие нерешенные вопросы на некоторое время оставались где-то там, за домом.
Идя домой, заметил, что облака на небе стали разряжаться и дождь уже не лил как раньше. Подумал: вот было бы хорошо, если дождь вообще прекратился и дороги за ночь подсохли. Он хотел все-таки проскочить в Архангельское. Как бы в подтверждение его мыслям в оконце заглянули лучи долгожданного осеннего солнца. В комнате, где только что царили тишина, грусть и прохлада, сразу все как-то преобразилось. Розовый луч заиграл, засветился на нешироком половом коврике, на котором дремала серая домашняя кошка. Вытянув лапы и сладко зевнув, довольная теплом и покоем, кошка вновь свернулась калачиком и негромко замурлыкала.
Как же в этот осенний дождливый день Тимофей позавидовал кошке, что лежала на коврике под люлькой в лучах осеннего солнца: всегда в тепле и сыта, а если проголодается, то добрая душа Ермильевны свою-то кошку уж всегда накормит. И не надо мурлыкающему котяре думать, как сейчас ему, Тимофею, о белых и красных, которым, и тем и другим, сейчас абсолютно не до кошек. Всего-то надо не крутиться и не попадать под ноги чужих людей и будешь всегда сыта и довольна своей кошачьей жизнью.