Фюзеляж трясёт, двигатель работает с перебоями, вот-вот заглохнет.
Вот что значит - "не везёт". С утра всё не заладилось.
И что за день такой?
Утром вызвали к замполиту.
- Что же это, товарищ лейтенант Бобриков, получается? Позорим, значится, погоны? Так выходит? - капитан Швидкый, заместитель командира 37-го истребительного полка по политической части, присел на край стола и закурил "Казбек".
- Това-арищ замполит... - начал я, но Швидкый, которого лётчики за глаза называли "Жабой", слушать был пока не готов.
- Ма-алчать! - рявкнул замполит, и его исказившееся злобой лицо на мгновение действительно напомнило отвратительную жабью морду. Правда, черты его тотчас расслабились, приняв чуть ли не отеческое выражение. Поговаривают, что раньше он служил в Московском НКВД. И что выперли его оттуда с понижением в звании за... Впрочем, не важно за что. В наше время меньше знаешь - спокойнее спишь!
В любом случае, капитана Швидкого в полку не любили. Не был он хорошим человеком. Точно не был! Потому и любой слух, порочащий ненавистного всем в полку "капитана Жабу", принимался как само собой разумеющееся.
- Давай-ка, побеседуем с тобой, лейтенант, о том, какое поведение приличествует высокому званию - "офицер Красной Армии"! Армии рабочих и крестьян, которые доверили тебе боевую технику для того, чтобы ты защищал их от немецкой сволочи, ползущей на нашу землю! У нас тут война идёт, если ты не забыл!
Замполит заметно покраснел. И говорить начал с натугой. Я даже испугался немного. Вдруг припадок начнётся?
- А ты чем занимаешься?! - замполит судорожным движением раздавил в пепельнице папиросу. Плеснул себе в стакан воды из графина, выпил и тут же снова закурил. - А ты, сук-кин сын, жжёшь народный бензин, развлекая девок из столовой? А ты знаешь, сколько стоит нашей стране, ведущей тяжёлую кровопролитную борьбу с зарвавшимся немецко-фашистским зверем, каждый литр авиационного бензина, а? Отвечай! Что?! Ма-ал-чать! Не знаешь! А это идиотское состязание по стрельбе, которое ты устроил? Знаешь, во сколько обходится стране каждый патрон? Женщины и сопливые пацаны отстаивают по три смены за станками! И всё это для того, чтобы ты, лейтенант Иван Бобриков, развлекался, стреляя по пустым банкам из-под консервов? Так?!
- Никак нет, товарищ капитан!
- Что "никак нет"?!
- Никак нет! Не для того, чтобы я развлекался, товарищ капитан! Но... - я набрал в лёгкие побольше воздуха. А-а, будь что будет! - Я не развлекался, товарищ капитан. Я тренировался!
- Тренировался? - скривился капитан. - В чём же ты, Бобриков, тренировался?
- Летать, товарищ капитан!
Я попытался придать лицу максимально честное и придурковатое выражение. В конце-то концов! Пусть я чуток и повыкобенивался перед Машенькой и её подругами. Это же было во время учебных полётов... Так что...
- Вот как, Бобриков? Ну, хорошо, а твой тир? Это тоже тренировка?
- Так точно, товарищ капитан! Тренировка! Офицер ведь должен уметь метко стрелять? А у нас занятий по огневой подготовке совсем не проводят...
- Твоя, Бобриков, задача - бить фашистов в небе! А не консервные банки расстреливать!
- Так я и сбиваю! - я автоматически поправил орден Боевого Красного Знамени. Получил я его всего десять дней назад и ещё не совсем привык.
- Ты орденок-то не тереби! Как дали, так и отнять сможем! - глаза Швидкого полыхнули неприкрытой злостью. - Думаешь, раз получил побрякушку, значит, уже всё можно?
- Не согласен с вами, товарищ капитан!
- Что-о?!
- Раз мне доверено табельное оружие, значит, я должен уметь из него стрелять! Я так считаю!
- Он считает! Посмотрите-ка, умник какой! Он считает! Ты, что ли, "мессеров" из своего "ТэТэ" сбивать будешь?
- Из "ТэТэ" не буду, но в жизни всякое бывает. А, тем более, на войне...
- Много ты знаешь, чего на войне бывает... - буркнул замполит, обходя стол и усаживаясь на своё место. - Та-ак! Посмотрим!
Он распахнул неприметную серую картонную папку. К внутренней стороне обложки скрепкой была прицеплена пожелтевшая фотография. Моя, Вани Бобрикова, фотография.
- Значится, что мы имеем? Бобриков Иван Ефимович, тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения. Сталинградская область. Так, так... Из рабоче-крестьян, школа, ОСОВИАХИМ, Свердловское авиационное училище. Так, так...
"Жаба" перевернул ещё несколько листов. Потом захлопнул папку и с раздражением отбросил её на угол стола.
- Ладно, Бобриков. Свободен пока! Но, учти. Я за тобой слежу!.. Идите, лейтенант!
Замполит открыл первую попавшуюся папку и демонстративно углубился в её содержание. Я отдал честь и поспешил убраться из его кабинета. Выбежав из здания штаба полка, снял фуражку и вытер выступивший на лбу холодный пот рукавом гимнастёрки.
"Вот же сволочь! Крыса тыловая! - Я плюхнулся на скамью курилки и принялся шарить по карманам в поисках папирос. - Сам-то, не то, что в кабине истребителя не сидел! Даже и пороха, уверен, не нюхал! Хотя нет... Нюхал в НКВДэшных подвалах, где стрелял людям в затылки из своего именного нагана! И эта крыса ещё будет меня учить, что значит быть советским офицером. Меня, у которого уже семь звёзд на фюзеляже!"
- Привет, Ванёк! - рядом приземлился Костя Астахов из второй эскадрильи. - Чего буйну голову повесил?
- Дай закурить! - я хлопнул по протянутой ладони.
- Ты же бросил! - удивился Костя, но пачку всё-таки протянул.
- Да Жаба пропесочил! Уму-разуму учил, скотина... - Я прикурил от зажжённой Астаховым спички. Закашлялся. Всё-таки уже два месяца не курил.
- И за что же? - Костя с видимым удовольствием затянулся, хитро кося чёрным глазом. Мы с ним познакомились ещё в лётном училище. Лётчиком он был, откровенно говоря, средненьким. Зато человеком - чрезвычайно общительным. Я, по крайней мере, не мог себе представить того, с кем старший лейтенант Астахов не нашёл бы общего языка. На курсе он никогда ни с кем не конфликтовал, был душой компании и всеобщим приятелем.
Так уж вышло, что у нас с ним сложились самые близкие отношения. И когда нас после выпуска направили в один полк, мы оба были очень рады. Однако попали мы в разные эскадрильи, а потом Костю подбили. В первом же бою.
Истребитель его сгорел, а сам лейтенант Астахов, проведя три месяца в госпитале, назад вернулся уже в качестве специалиста по снабжению. Меня это даже обрадовало. Во-первых, старый друг всё-таки вернулся. Во-вторых, и запчасти к "Лавке" достать стало легче. И то, и сё...
- Да вот, ему, видишь ли, не нравится, что я вчера во время учебных полётов вместо отработки старых трюков крутил фигуры высшего пилотажа!
- Всего-то? - поразился Костя. - Что ж тут такого? Ты же хороший пилот!
- А капитан Жаба считает, что я сжигаю государственный бензин для того только, чтобы позабавить девочек из столовой! И из пистолета стреляю я, оказывается, для того же...
- Так вот в чём дело! - рассмеялся Костя. - Значит, всё дело в Машке Овечкиной?.. Ха-ха-ха! Надо же!
- Постой! При чём же тут Маша? Я...
- Да о вашем романе уже весь полк знает! Старик! Ты что, с небес не спускаешься?
Астахов хлопнул меня по колену и вытер тыльной стороной ладони выступившие на глазах слёзы.
- Ну ты, Ивашка-старичок, даёшь! Ну, рассмешил!
- Да что такого-то! - я уже готов был обидеться. Костя ещё в училище отличался циничностью суждений о женщинах. Но Машенька - это же совсем другое! Я никогда ещё не встречал более красивой, чистой и скромной девушки.
- А то такое, Ванечка, что Швидкый имеет там свой интерес! Вот поэтому и нападает на тебя. Хочет таким образом избавиться от соперника. Вот и всё!
- Что-о-о? Какой такой интерес? Ты что это имеешь в виду?
- То, о чём знает весь полк! От комполка до кухонной Жучки. Все знают, что Жаба в последнее время зачастил на пищеблок вообще, и к сержанту Овечкиной в частности, - усмехнулся Астахов с видом начальника контрразведки, раскрывшего шпионскую агентурную сеть.
- Нет! - я весь внутренне сжался. - Не может быть!
- Да чего ж не может быть? Очень даже может быть. Всё-таки замполит! Да и Машенька не ангел... Все знают, что она старшего лейтенанта Козодубова привечала, до того как...
Ну, это уже было чересчур! Этого я стерпеть не мог. Даже от друга!
- Заткнись, слышишь? Не смей о ней так говорить!
- Да ты чего, старичок? С ума сошёл?! - Астахов потёр рукой челюсть. - А ещё друг называется! Я ему правду, а он...
- Замолчи! Слышишь! Не смей о ней так говорить!
Я совсем утратил над собой контроль и вцепился в его гимнастёрку. Мы упали на землю и покатились по ней, осыпая друг друга ударами и оскорблениями.
Не известно, чем бы это закончилось, но, откуда ни возьмись, набежала куча народа. В том числе дежурный по полку - капитан Горгадзе. Нас с Астаховым мгновенно растащили в стороны. Смотрели мы друг на друга двумя голодными волками. Я подбил ему глаз и порвал ворот гимнастёрки, а он разбил мне губу.
После короткой, но не ставшей от этого менее нудной лекции на уже доводящую меня до бешенства тему о поведении, соответствующему высокому званию Советского офицера, Горгадзе отправил нас обоих по расположениям, обязав доложить непосредственным командирам об имевшем место происшествии, и о том, что он, как полковой дежурный, наложил на каждого дисциплинарное взыскание в виде двух нарядов.
Добравшись до своей эскадрильи, я ещё получил на орехи от капитана Мирошникова. Но этого мне, дураку, оказалось мало! Нет, чтобы остыть, успокоиться... Куда там! Я, конечно же, немедленно отправился выяснять отношения с Машенькой...
Ничего хорошего из этого, естественно, не вышло.
Она меня так встретила, так обрадовалась! Так искренне встревожилась, увидев мою разбитую губу... А я-то...
Дурак, ой, дура-ак!
Я ей: "Как ты могла!", да "Как я мог тебе поверить?" А она...
В общем, разругались мы с ней, со страшной силой разругались!
И не успел я ещё уйти из столовой, как попал в руки Петровне - шеф-повару. Женщине огромных размеров и силы.
Те, кто попадался в её железные руки, знал, что вырываться бесполезно. Вот и я, потрепыхавшись немного, был зажат неумолимой поварихой в угол между стеной пищеблока и дровяным сараем. Следующие четверть часа я получал выволочку от неё. При том, что Петровна Уставом и Присягой связана не была, в выражениях себя не ограничивала.
За эти четверть часа я узнал очень многое как лично о себе, лейтенанте Иване Ефимовиче Бобрикове, так и о мужчинах вообще. При этом эпитеты "герой вшивый" и "паршивец крылатый", вкупе с "петухом общипанным", были, пожалуй, наиболее литературными.
В расположение своей эскадрильи я возвращался с пылающим ухом и знанием о том, что старлейт Козодубов всего лишь вздыхал по Машеньке и "ничего такого" между ними не было. Что Костя Астахов - первый сплетник на весь полк, и что он сам к Маше "клинья подбивал", да неуспешно. И что я, лейтенант Бобриков, - круглый дурак.
С последним сложно было не согласиться.
Я вообще был зол на себя и на весь мир. А уж Астахова готов был вообще по стене размазать.
А тут ещё и Иваныч со своими запчастями!
Иваныч, это мой механик. Хороший, кстати, мужик. Невысокий седой старик. Добрейший человек. И заботится обо мне, сукине сыне.
Тем более стыдно!
Человек по делу, о моей же безопасности в воздухе печётся, а я наорал на него! Как стыдно...
От полётов меня Мирошников отстранил, поэтому я пару часов бродил по раскинувшемуся за лётным полем лесу. Потом отправился в палатку и завалился на кровать. Обедать, естественно, не пошёл. После того, что устроил сегодня, и сам не знаю, как я в столовой появлюсь.
Впрочем, для того, чтобы появиться в столовой, нужно ещё вернуться.
В четырнадцать тридцать две меня разыскал посыльный из штаба полка. Вызывал лично комполка полковник Барабанов.
- А вот и наш король купола, как говаривали в цирке до войны! - повернулся от стола старый вояка, любовно прозванный в полку "Будённым". И вовсе не за пышные усы. А за то, что как Семён Михайлович был уверен, что конница - главные войска, а все остальные - вспомогательные, так и Владимир Никодимович был уверен в превосходстве авиации над прочими родами войск.
Чудаковатого полковника Барабанова в полку любили. Был он мужиком простым и справедливым. Никогда никого напрасно не наказывал. Даже наоборот, всегда за своих людей стоял горой, и перед начальством и перед особистом.
Кроме самого полковника в кабинете сидели начштаба, начальник разведки и некий серьёзный полный мужчина в офицерской форме без знаков различия. Он ощупал меня цепким изучающим взглядом умных серых глаз, насмешливо приподнял седую бровь.
- Король купола?
- Так точно! Специалист по высшему пилотажу... - ответил ему комполка.
- Так это же хорошо! Хороший лётчик. Вон и орденок, я вижу...
- Да уж пилот хороший, тут сказать нечего, - глаза "Будённого" мгновенно потеплели. - И орден по заслугам получил. Вот только выделываться любит перед девочками из столовой.
- Това-арищ полковник!..
Но оправдаться мне не дали. Точнее, не пришлось.
"Будённый" разъяснил мне задачу, начштаба вручил полётную карту, начальник полковой разведки указал ориентиры и те районы, на которые надо обратить особое внимание. Седой без знаков различия выразил уверенность в том, что я оправдаю оказанное мне высокое доверие.
И вот теперь двигатель чихнул в последний раз, и благополучно затих, подводя тем самым черту под вопросом "как теперь показаться в столовой".
Высота четыреста метров и быстро падает. До линии фронта километров восемнадцать. Не дотяну...
Вот же день какой неудачный выдался!
Слетал нормально, всё, что нужно, сфотографировал. И зенитчики немецкие не достали.
А достал - вот глупость-то! - какой-то долговязый фриц одним-единственным выстрелом из винтовки. Бензопровод перебил, точно... Вот уж повезло гаду. Наверняка, за сбитый самолёт отпуск получит.
О! На альтиметре уже двести метров. Сто девяносто девять, сто девяносто восемь, сто...
Пора бы и прыгать!
Хорошо бы, как капитан Гастелло, направить машину на танковую колонну. Но танков нигде не видно, да и другого чего приличного.
А так, запросто, погибать не хочется!
Да и самолёт, честно говоря, уже давно простился с той частью траектории, которую принято называть "управляемым полётом". Так что если прыгать, то - САМОЕ ВРЕМЯ!!!
Фонарь кабины отлетел в сторону, я оттолкнулся от фюзеляжа и на несколько секунд отправился в свободное падение. Затем резкий рывок наполнившегося воздухом купола...
Под ногами закачался приближающийся ковёр леса. Вон хутор, в нескольких километрах к западу от него другой. Болото, не очень большое, но как раз на пути к фронту.
С одной стороны хорошо, что ещё не стемнело. Видно куда летишь. А с другой - очень плохо. Хреново даже! Ведь и немцы смогут увидеть, куда я приземлюсь. А приземлюсь я, похоже, как раз в болото...
Вот ч-чёрт!..
С громким плеском я погрузился в зловонную болотную жижу по пояс. Хорошо ещё, что купол парашюта надёжно зацепился за какой-то сук одного из растущих по краю болота деревьев.
Подтягиваясь на стропах, с большим трудом выбрался из грязного месива. Осмотрелся, взобравшись на дерево. Ничего утешительного!
Болото с земли выглядит гораздо больше, чем сверху. И более топким, кстати. Не говорю уж о запахе. С другой стороны - лес. И ладно бы "лес"! А то так, разбросанные там и сям рощи. Пара хорошо накатанных грунтовых дорог, километрах в шести к юго-востоку из-за деревьев выглядывает покосившаяся маковка храма. Это плохо. Значит, большая деревня, а большая деревня - это комендатура и немцы.
Ну, что же! Будем пробираться в направлении фронта. А там посмотрим...
Я обвязал вокруг найденного у болота камня свой лётный комбинезон и парашют. Пухлый свёрток утонул на удивление быстро. Патрон с сухим щелчком дослан в казённик. Вперёд, лейтенант!
Собачий лай настиг меня минут через сорок, когда конца-края болоту ещё и видно не было. Причём нёсся, казалось, со всех сторон сразу!
Оп-па, товарищ Бобриков. Похоже, ты допрыгался!
Через пятнадцать минут бега сломя голову, я выскочил на большую поляну с развалинами бревенчатой избёнки. А лай всё ближе и ближе! И доносится он действительно со всех сторон. И уже слышны гортанные команды на ненавистном немецком языке.
Ну, что же, для "последнего парада" место вполне даже подходящее. А чего? Практически ДЗОТ, сектора обстрела вроде бы приличные. Огневая мощь, конечно, подкачала... Ну да ничего не поделаешь! 7,62 мм "ТТ" и всего две обоймы к нему. Шестнадцать патронов. Вот и посмотрим, товарищ замполит, зря или не зря я по банкам стрелял. Если повезёт, заберу с собой полтора десятка гадов...
И сложится в полку печальная история. И кто-нибудь, вроде Астахова, или того же Швидкого, с удовольствием будет рассказывать всем желающим. Был, мол, такой у нас лейтенант Бобриков Иван Ефимович, тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения. Хороший пилот, орденоносец... Но, зазнался... И вот, однажды утром, как с цепи сорвался! Драку устроил, девушке нагрубил. А потом улетел на задание и не вернулся. И остались от лейтенанта Бобрикова только орден, комсомольский билет, неотправленное письмо матери в Ташкент, да томик Пушкина с вложенной в него довоенной фотографией сержанта Марии Овечкиной. Такие вот дела, товарищи граждане!..
Ага, вот и первый!
Два выстрела. Человек и собака.
Ответные очереди с трёх сторон сразу. Сруб, конечно, та ещё защита, но всё же.
Три выстрела. Один, увы, в молоко! Эх, мне бы пистолет-пулемёт, да парочку гранат.
Успел я положить ещё только пятерых фрицев и двух овчарок. Следующая собака вцепилась мне в ногу, а её товарка - в руку, держащую пистолет.
Меня окружили, собак отозвали. Офицер, длинный и худой как жердь, пролаял что-то по-своему, вытаращив на меня водянистые блекло-голубые глаза, обрамлённые рыжими ресницами.
Немецкого я не знаю. Так уж вышло. Сначала мотались с отцом-танкистом по гарнизонам, а когда уже осели в Сталинграде, перед самой войной, "немка" в новой школе внезапно ушла в декрет, а замены так и не нашли. А там и война началась, совсем уж недосуг стало. Так, пару фраз вымучить могу, не больше... В общем, не знаю я немецкого.
Видимо, именно за это мне тут же и врезали несколько раз прикладом карабина по рёбрам. Чтобы помнил: ученье - свет! А неучёных - прикладом, а потом ещё и подкованными сапогами...
По окончании урока немецкого меня связали и конвоировали по лесу километра полтора, подталкивая в спину винтовками с примкнутыми штыками. Поэтому, к тому времени, когда мы вышли на дорогу с армейскими грузовиками, в кузове одного из которых я и продолжил путь, вся моя спина была покрыта многочисленными порезами. Неглубокими, но очень болезненными. Стоит ли упоминать о том, что они исправно кровоточили, не говоря уж о порванных собаками голени и предплечье.
В машине я трясся с полчаса. Затем последовал допрос в ближайшей комендатуре, оказавшейся, как я и предполагал, в той самой деревне с храмом. Устроились фрицы в бывшем здании сельсовета. Комендант, тот самый рыжий капитан по фамилии Горнторф, задавал вопросы, покуривая папироску и брезгливо поглядывая в мою сторону. Жалостливого вида старик, совершенно седой, переводил, старательно отводя глаза в сторону. Огромный капрал с откормленной красной рожей, освободившись от кителя, убеждал меня в необходимости отвечать на вопросы при помощи пудовых кулаков. Было очень больно.