Антон все-таки объявился. Через полгода вместе с февральскими ветрами. "Мери Поппинс", усмехнулась Лиза, положив трубку после разговора с Учителем. Звал на предзащиту диссертации, что-то там говорил, как преодолел, добился, признали. Лиза поздравила, но прийти отказалась.
-- Накурено там у вас, -- сказала она.
Антон говорил еще что-то, потом спросил, как Лизины дела.
-- Отлично, -- бодро ответила она. - А ты как?
-- Женился, -- выдохнул Антон.
-- Еще одни поздравления, -- откликнулась Лиза.
Антон молчал, молчала и она.
-- Лиз, ты прости меня, -- произнес он, наконец. - Ты отличная девушка, правда, но... это давнее...
Вот тогда-то Лиза и положила трубку, усмехнувшись и вспомнив про Мери Поппинс. Теперь-то уж она точно ничего не скажет Антону про ребенка.
А потом прошли еще годы, и снова наступил февраль. Зойке, дочке, было уже почти четыре, Лиза заканчивала училище. Жили они втроем с мамой, жили скромно, непросто, и позже Елизавета Николаевна очень неохотно будет рассказывать о временах, что были до встречи с Бьорном.
-- Лизок, мне твоя помощь будет нужна, -- мама пришла с работы необычно рано. - Давай, займи чем-нибудь Зойку и -- на кухню!
Лиза, оставив дочку самозабвенно раскрашивающей картонного зайца, вошла на кухню и ахнула.
-- Мам! Откуда все это? - Лиза разглядывала высящиеся на столе горы деликатесов: парное мясо, свежая зелень, овощи в аккуратных прозрачных упаковках, явно из дорогущего супермаркета напротив, банка с икрой, другая с крабами, колбаса, бутылки вина и водки, рядом пакеты с мукой, сливочное масло, и конечно полиэтиленовый мешок с огромным говяжьим сердцем.
-- Лизка, аврал! Нам в больницу гуманитарная помощь приехала. Целый караван! Новый рентгеновский аппарат привезли, установку для узи, лекарств - тьму. Главный решил устроить банкет, а эти ребята, которые все пригнали, нет, говорят, мы будем до вечера на разгрузке и монтаже заняты. А вот ежели нас в гости кто пригласит, придем с удовольствием. Главный ко мне, все-таки многое пошло на мое отделение. Давай, говорит, денег мы тебе соберем, принимай. В общем, к семи весь этот караван будет здесь! И еще коллег драгоценных человек пять.
-- А кто они, караванщики эти? - Лиза уже начала ловко сортировать настольное изобилие.
-- Датчане, кажется.
-- Врачи?
-- Да-нет! - Отмахнулась мама. -- Они только груз сопровождали. Ну, если по-нашему, то водилы. Дальнобойщики. Но какой-то специальный отряд, непростые ребята. Ездят по горячим точкам. В Африке были, в Южной Америке. Полиглоты, и по-русски говорят немного. Все, Лиз, хватит болтать, давай быстро салатик режь, котлетки пожарим. А я пока тестом займусь.
В квартире быстро стало душно, но в сгустившемся воздухе плавали такие ароматы, что хоть мажь их на хлеб и жуй. Проветривать было жалко. Зойка сидела на табуретке посреди кухни и, уплетая булку с горячей котлетой, поглядывала на суетящихся маму и бабушку.
-- Чего это? - Иногда спрашивала она, тыкая измазанным в жиру пальчиком в какое-нибудь хитрое блюдо.
-- Салат, ты такой не любишь -- отвечала Лиза.
-- С картошкой? - Презрительно вопрошала Зойка -- А хвост зачем? -Кивая на укропное украшение.
-- Так красивее.
-- Но ведь не вкуснее, -- философски заметила девочка.
Дальнобойщики с мамиными коллегами явились ровно к семи. Датчане были в одинаковых оранжевых куртках с какими-то сложными эмблемами на спинах. В сутолоке тесной прихожей Лиза почти бессознательно отметила, что от этих рослых с мощными спинами мужчин очень приятно пахнет. Она сразу представила, чем пахло бы от своего, родного дальнобойщика, который только что разгрузил и смонтировал рентгеновский аппарат. От датчан же шел дух спокойного благополучия и дорогого одеколона.
Гости принесли цветы. Огромный букет белых лилий. В феврале. Вручили, конечно же, Лизиной маме. Лизу поприветствовали учтиво, а Зойке преподнесли огромного плюшевого слона. Кто-то из коллег видно догадался сказать, что у завотделением есть маленькая внучка. Слона Зойке протянул старший из дальнобойщиков, беловолосый с небольшими усиками мужчина, смешно произносивший русские слова.
-- Тебе. Возьми. - Он протянул Зойке игрушку. Удивительно, но девочка смело подошла к чужому. Обхватила слона за шею, да так широко развела ручонки, что обняла заодно и датчанина. Тот заулыбался и легко подхватил малышку вместе с игрушкой на руки. Лиза ахнула, предчувствуя неминуемый Зойкин рев, но та молчала и даже улыбалась.
-- Я люблю детей. Дети любят меня. - Медленно произнес беловолосый. - Как тебя зовут?
-- Зоя Николаевна Каретина, -- отрапортовал ребенок по полной программе.
-- Я - Бьорн.
-- Ух ты! - Только и сказала Зойка, услышав почти сказочное имя, и целый вечер потом не слезала у Бьорна с колен.
Лиза сновала между кухней и комнатой с блюдами и тарелками, быстро поглядывая, не мешает ли дочка гостю и каждый раз улыбалась, видя, как добродушный Бьорн играет с малышкой. Ели датчане немного, стряпню хвалили и вели себя очень деликатно.
-- У вас хорошая дочка, -- задумчиво произнес Бьорн, прощаясь с Лизой. - И мама печет вкусные пирожки.
-- С сердцем, -- ничего более подходящего Лиза сказать не смогла.
-- Все мы - пирожки с сердцем, -- выдал вдруг датчанин и посмотрел на Лизу особенно, так, что вдруг заворочалось что-то в душе, незаслуженно забытое, сосланное за ненадобностью в самый дальний ее уголок. Стало теплее, но только теперь тепло шло к Лизе, ее грел взгляд чужого, почти незнакомого мужчины.
-- Можно, я буду вам писать? Или позвоню?
-- Это дорого! - Спохватилась Лиза. Бьорн только улыбнулся.
-- Я позвоню. И еще приеду! А вы хотите приехать ко мне?
Лиза только широко открыла глаза.
-- Подумаем, -- по-хозяйски заключил Бьорн.
Недели через две после отъезда каравана сестра-хозяйка притащила Лизиной маме в кабинет огромную, заклеенную разноцветным скотчем коробку.
-- Привезли какие-то иностранцы, для вас, -- как-то нехорошо сказала новоявленная курьерша. - Фамилия ваша и приписка, вот.
На грязно коричневом боку посылки было довольно коряво выведено красным фломастером "для Лиза и Зоя от Бьорн". Заперев дверь кабинета, Лизина мама, чуть не плача, вскрыла коробку. Она доверху была полна всевозможными пакетами, с конфетами, печеньем, крупой, сухим молоком, и все было заграничное, яркое. Там же лежали теплые варежки с замысловато вывязанным узором, маленький свитер, точно на Зойку и другой побольше, который подошел бы Лизе. Быстро разложив содержимое посылки по пакетам и спрятав их в шкаф, Лизина мама с отчаянием посмотрела на коробку. С трудом разорвав жесткий картон, она засунула изуродованную тару под кушетку.
-- Лизка! - В тот вечер мама впервые за долгие годы повысила голос на дочь. - Ты соображаешь, что делаешь? У тебя ребенок, а ты заводишь шашни с иностранцем! Что это за посылки? Что он от тебя хочет?
-- Меня, наверное, -- пожала плечами Лиза. Последние две недели Бьорн звонил чуть ли не каждый день, они говорили о том, на что у него хватало словарного запаса. Но его смешное "цЕлую" в конце каждого разговора заставляло Лизу подолгу сидеть потом с гудящей трубкой в руках.
-- Кому ты нужна, с чужим ребенком! И еще надо же было свою кормежку мне на отделение прислать! Что теперь скажут? Нет, ему определенно что-то надо, неспроста они тут ездят, -- мама опустилась на стул, с тоской глядя на Лизу.
-- Мам, ну что им может быть нужно в вашей нищей больнице? Или от меня? Секретные конспекты из медучилища? Тайну удаления аппендицита хотят узнать? Ну, мам, ну что ты волнуешься! Сейчас все по-другому!
-- Ох, дочка. По-другому, да не все... Прошу, не разговаривай ты с ним, не надо. Ну что, здесь мужиков мало? Думаешь, женится он на тебе?
-- Ну, смотри, уехала же Женька Барабанова в Финляндию? - Лиза напомнила маме одиозную историю одной своей одноклассницы.
-- Женька твоя... Прости Господи! Сама знаешь кто!
-- Мамочка, все будет хорошо. Бьорн летом приедет. Потом мы с Зойкой к нему съездим. Поосмотримся, как там...
-- Лиза! Только не говори никому... про все это. - Генный, подсознательный страх перед тяжелыми шагами по лестнице под утро, привычка помалкивать о любом отличие от стриженного под гребенку ровного строя таких же, тень жизни с оглядкой были неистребимы. Лизина мама боялась за дочь и внучку. - Пусть никто ничего не знает, деточка. Пожалуйста.
-- Да мне и сказать-то некому, -- Лиза вдруг осознала, что любовь к Антону, не оставлявшая ей ни времени ни сил на друзей, потом раннее материнство, сделали ее совсем одинокой. Еще и поэтому теплое и надежное "цЕлую" Бьорна было ей так дорого. У нее были только мама, Зойка и Бьорн. Теперь оставалось как-то сплотить этот маленький мирок.
Оглядываясь на прошлое, Елизавета Николаевна дивилась собственному упрямому безрассудству, с которым боролась за... А вот за что, она и сейчас сказать бы не могла. За женское счастье? Наверное, ведь Бьорн был надежен и спокоен, терпелив и нежен. Твердо решив жениться на Лизе, он преодолевал сам и помогал ей брать один за другим бюрократические барьеры в двух странах. Или она боролась за будущее благополучие? И это тоже. Начавшиеся лихие, голодные, шаткие девяностые пугали многих, а Дания, как уютный сказочный домик, манила запахом ванили по утрам, летними прогулками на побережье, где пахло рыбой, и полным безразличием ко всему, что не касалось личного комфорта. Лиза боролась за другую жизнь, где она будет женой, а у Зойки будет отец.
Под мамины слезы и завистливые вздохи приятельниц по училищу они с Зойкой уехали к Бьорну, как только было получено разрешение. Теперь Лиза была фру Кристенсен.