Уезжая из Ленинграда, Лиза и мысли не допускала, что в своей новой стране будет довольствоваться ролью домохозяйки. Не так она была воспитана. В школе, например, девочки всегда шептались за спиной у Люды Паркиной, что мама у той не работает, потому что Людин папа директор завода, и денег у них предостаточно. Людка всегда ходила в самом модном, но сама стеснялась говорить, что мама - домохозяйка. Называла ее "надомницей", не очень понимая, что означает это слово, слышала только, что какую-то работу. Не работать было стыдно, а здесь, при благополучном и сытом существовании, еще и скучно. Хотя многие Лизины новые приятельницы, такие же, как и она, слушательницы языковых курсов, не понимали, как можно мечтать о работе, живя почти в раю. Про себя Лиза жалела полуподружек за недогадливость. Как можно стать своим в стране, думая иначе, чем ее жители. А местные уж никак не считали свою жизнь раем. Конечно, они мало видели, и мало что знают. Лиза даже чувствовала легкое превосходство над всеми этими хансами и кристинами, потому как была у нее за плечами совсем другая жизнь, им неведомая. Но из разговоров приятелей Бьорна и их жен начинала улавливать, что и в датском королевстве не все ладно. К тому же, даже в разнеженной нынешним семейным уютом Лизиной душе иногда больно и холодно похрустывали осколки усвоенных от мамы истин. И первейшая из них: женщина при любых обстоятельствах должна рассчитывать только на себя.
Еще покоя не давала гордость. Лиза видела, как снисходительно смотрели на нее продавцы в магазинах, когда Зойка звонко подсказывала ей непонятные датские названия продуктов. Она чувствовала стыд, если при гостях дочка обедала на кухне, лишь бы не слышать, как с трудом Лиза складывает в корявые предложения непослушные, чужие слова. Язык давался ей с трудом, но мало помалу этот труд приносил свои плоды. Вот она уже начала спокойно обходиться без дочкиных подсказок, и даже иногда специально заводила беседы с продавщицами, чтобы с восторгом почувствовать, что ее понимают. Едва начав сносно читать и говорить, Лиза взялась ежедневно просматривать газеты с объявлениями о работе, но ничего подходящего не попадалось, а идти в посудомойки или в прачечную не хотелось. Она слишком уважала Бьорна, чтобы заставлять его объяснять друзьям, почему жена работает в какой-нибудь китайской забегаловке.
Вообще, она долго не рассказывала Бьорну о своих мечтах. Понимала, что тот будет возражать. И дело было не в "мелких мещанских предрассудках", как могли бы сказать ей с десяток лет назад в школе, и даже не в местном укладе жизни. В Дании многие женщины работали, будучи замужем, и это считалось нормальным. Нет. Бьорн беспокоился за Зойку. Он волновался, что Лизина работа отнимет у ребенка мамино внимание, что Зойка почувствует себя брошенной и обделенной. Иногда, глядя, как Бьорн возится с ее дочкой, Лизе начинало казаться, что тот женился-то на ней только из-за Зойки. А временами, разглядывая личико спящей девочки, Лиза вдруг улавливала ее сходство с Бьорном, биологически никак не объяснимое. Разве что настоящая любовь делает любящих похожими друг на друга. Бьорн души не чаял в девчонке, и та отвечала ему тем же. Позже Елизавета Николаевна признается себе, что испытывала тогда иррациональную ревность. Так старшая сестра могла бы ревновать отца к младшей, если родительского внимания той доставалось больше.
Тогда же, в двадцать три, Лиза часто думала о своем отношении к Бьорну с легким чувством вины. Она не испытывала к нему той странной смеси жалости и преклонения, какая была у нее к Антону, и какую привыкла она называть любовью. Лиза любила Бьорна по-другому. Она была благодарна ему за Зойку, за спокойную нежность вечеров, за огромную квартиру его родителей, хозяйкой которой она стала. Но при этом не было у Лизы чувства болезненной зависимости, когда "мне не жить без тебя" или "ты для меня - все" или "если ты умрешь, я тоже жить не стану". Может быть, это была дочерняя любовь, уважение к сильному, заботливому, надежному мужчине-отцу, но не мужу. В постели с Бьорном было так же спокойно и уютно, как в путешествии, когда он уверенно вел их большую машину вдоль побережья. Бьорн был нетороплив, внимателен к Лизе и совсем не требователен. Так что женщина, которая не была разбужена в Лизе торопливыми ласками Антона, продолжала дремать в мягком коконе уютной любви датчанина. Но Лизу это нисколько не волновало. Следуя маминым наставлениям, она твердо решила, что брак, построенный на страсти - непрочен, и запросто может быть погублен в один момент неудовлетворенной похотью.
Хозяйкой Лиза была отличной, после суровой школы, пройденной в талонном Питере, заботы по дому не отнимали много времени. Тратить время на то, чтобы поддерживать любовь мужа, заботясь о фигуре и нарядах, Лиза тоже считала излишним, так что все свои силы девушка могла бросить на осуществление главной мечты - найти настоящую работу.
Так прошло больше двух лет. Зойка, ставшая почти стопроцентной датчанкой, и делавшая замечания приезжавшей в гости бабушке, если та выкидывала бумажный мусор в контейнеры для стекла, должна была осенью пойти в школу. И в этот момент работа сама нашла Лизу. На курсах, где она успешно перешла уже на третий, самый высокий, уровень сложности, занималась одна бойкая москвичка, успевшая ха пару лет развестись с одним датчанином и собиравшаяся замуж за другого.
-- Мне работа ну совсем не катит, -- объясняла она Лизе. - Мой категорически против, а у него такие бабки, что сопротивляться было бы полным идиотизмом. Платят, конечно, не ахти как, но для начала очень неплохо.
-- Что? Что за работа-то? - Лиза просто умирала от нетерпения.
-- Тут есть что-то вроде центра датско-советской, ну, или российской уже, дружбы. Там всякое: наука, образование. И есть еще культурный комитет. Там-то я и подъедалась. Делов-то всего: принеси-отнеси всякие бумажки, поприсутствуй на приемах, когда какая-нибудь культурная шишка приезжает, артист там, или музыкант. Улыбайся ему. Иногда по-русски поболтай. Но это необязательно. Они все жутко скучные! - Москвичка оглядела Лизу оценивающе. - Я тут гляжу, ты говоришь хорошо, молоденькая, симпатичная. Истории всякие можешь рассказать. Так что справишься.
Лиза рассыпалась в благодарностях, укоряя себя за подлую мыслишку, которая мелькнула во время монолога ее благодетельницы. Девушка подумала, что раз уж эта дамочка со всей ее "столичной культурой" подошла для такой работы, то ей, Лизе, волноваться точно не за что.
На собеседование Лиза отправилась на следующий же день. Центр датско-российских культурных связей находился в старинном особняке в самом сердце Копенгагена, рядом с Ратушной площадью. Пока Лизу вели в приемную председателя, она успела заметить, что в Центре имеется большой выставочный зал и огромная, двухэтажная библиотека с приставными лесенками, с помощью которых можно было добираться до самого верха высоченных стеллажей. Странно кольнуло где-то под ложечкой, вспомнился питерский университет со старыми аудиториями, куда водил ее Антон, и где они целовались в холодных, пустых комнатах, со звенящим весенними мухами пыльным воздухом.
-- Сколько вам лет, деточка? -- Тщательно произнося, словно смакуя, каждую букву в словах, председатель Культурного центра, фру Хег, пристально рассматривала Лизу.
-- Двадцать пять, -- Лизе тут же отчаянно захотелось прибавить себе хотя бы пару лет. Очень уж несолидно она выглядела рядом с седовласой, сухопарой фру и ее широченным дубовым столом.
-- Хорошо, -- произнесла председательша. - Сколько вы учились датскому?
-- Почти три года. Я заканчиваю последний уровень...
-- Отлично, -- Фру Хег перешла на датский, и Лиза с облегчением поняла, что может свободно поддерживать беседу и даже шутить. - Расскажите о себе, Елизавета.
Лиза быстро перечислила нехитрые повороты своей судьбы.
-- Вы из Петербурга, -- задумчиво произнесла фру Хег. - Ваш город принес мне много горя. Мой первый муж сочувствовал коммунистам и уехал в Россию, чтобы увидеть социализм. Там познакомился с одной дамой, врачом. Это случилось в Петербурге. Потом он сказал мне, что хочет жениться на ней. Я ведь не была коммунисткой, а она была. Я дала ему развод, и что же вы думаете?
Лиза слушала совсем неуместные откровения со страхом, что сейчас ей достанется за всех питерских женщин-врачей, вернее не достанется. Ее не возьмут на работу.
-- Так вот, они вернулись в Данию. Его коммунистка не захотела жить при социализме. - Фру Хег невесело усмехнулась. - А потом я поехала в Петербург, посмотреть город. Там я выпила воды из-под крана и подцепила какого-то непонятного паразита, долго болела.
Лиза еле удержалась, чтобы не пожать плечами. Какие же они тут нежные в Европе. Все детство она спокойно пила воду из-под крана и ничем не болела.
-- Но это к лучшему. Один врач провел большое исследование этого моего паразита и сделал себе на этом имя, а мне - предложение. Он - мой второй муж и мы очень счастливы. -- Закончила исповедаться фру Хег.
Лиза кивнула и вежливо улыбнулась.
-- Так вот, -- фру Хег встала из-за своего необъятного стола. - Вы мне нравитесь. Я беру вас на работу. Обязанности вам объяснит мой секретарь. Удачи, девочка. - И фру Хег так по-доброму улыбнулась, что Лизе захотелось ее расцеловать.
Домой Лиза шла медленно, обдумывая каждое слово, которое скажет Бьорну. Она должна пойти на эту работу. Ей всего двадцать пять, она хочет видеть людей, общаться, учиться. Ведь у нее никогда не было настоящего студенчества. Зойка подрастает, она не так уж и нуждается в постоянной материнской опеке, тем более, что сейчас она больше датчанка, чем Лиза. И вдруг Лиза почувствовала, как похолодели у нее ладони. Все верно, Зойка выросла, пойдет в школу, а вдруг Бьорн захочет иметь еще детей? Сейчас ведь будет самое время.
Лиза присела на низкую деревянную лавку в просторном сквере недалеко от здания Парламента. Они с Бьорном никогда не говорили об общих детях, он был поглощен Зойкой, Лиза - собой. Но ведь они семья, и логично, если Бьорн думает, что у них будет сын или еще одна дочка. Лиза вдруг некрасиво сгорбилась, словно коварная мысль, подкравшись сзади, облокотилась ей на спину. Лиза не хотела больше иметь детей. Или не хотела их сейчас. Это было не так важно. Она думала, что и Бьорну достаточно Зойки. Ведь он даже взял на себя все заботы по предохранению. Неужели Лизе придется врать ради того, чтобы пойти на работу? Она может выписать себе противозачаточные таблетки, пить их тайком, а говорить, что ничего не получается. Это ужасно, подло, некрасиво по отношению к такому милому и любящему Бьорну, но... Она хочет работать, хочет стать хоть кем-то, кроме жены и матери. Какая ужасная мысль для женщины, подумала Лиза. Ну и пусть! Она решительно поднялась со скамейки и направилась домой.
Тот вечер Лиза запомнила на всю жизнь. Подавая Бьорну ужин, они с Зойкой весело болтали, потом, когда небольшая семья уселась за стол, Лиза объявила:
-- Мне нужно сказать вам одну вещь. Я нашла себе работу.
Секунды тишины показались ей материальными, густыми, лиловыми, как старые синяки. Лиза даже зажмурилась.
-- Значит, я пойду в школу, а ты на работу? Прямо как мама Юла и Бригитт! - Живо отреагировала Зойка.
-- Если ты не возражаешь, -- Лиза осмелилась, наконец, взглянуть на Бьорна.
-- Нет, -- Бьорн улыбнулся. - Ты просто умница. А то заскучаешь, пока наша дочка будет пропадать в школе.
Лиза не верила своим ушам.
-- Ты, правда, за?
-- Конечно, -- Бьорн энергично закивал. - Не сидеть же тебе дома, как старухе.
Лиза кинулась к мужу. Наверное, это был самый страстный их поцелуй за все время супружеской жизни. Тут же обниматься подскочила Зойка.
Позже, уже укладываясь спать, Лиза честно призналась Бьорну.
-- Я ужасно боялась, что ты будешь против.
-- Почему я должен был возражать? - Не понял он.
-- Ну, -- Лиза, положив голову на грудь мужа, выложила свои опасения. - Я думала, вдруг, когда Зойка пойдет в школу, ты захочешь, чтобы у нас был маленький...
Бьорн молчал так долго, что Лиза начала проклинать себя за то, что сказала. Может быть, он и не думал об этом, а она сама подсказала идею, и теперь все пропало! Не видать ей работы.
-- Лиза, -- наконец тихо произнес Бьорн. - Ты хочешь еще детей?
-- Нет, -- выпалила Лиза и тут же замялась, -- то есть, да, конечно, мой хороший. Только не сейчас, понимаешь, не сейчас. У нас еще будет время.
-- Лиза, -- Бьорн говорил все так же тихо. - Милая Лиза. У нас с тобой не может больше быть детей. У меня не может.
Лиза подняла голову и взглянула на мужа, не веря своим ушам. Бьорн отвернулся, его слова заглушала подушка.
-- Я уже был женат, давно. У нас не было детей, и я мы обратились к врачам. Тогда мне и сказали, что я не могу... Понимаешь? А потом я встретил тебя и Зойку, я вас полюбил. Я очень люблю вас. Зойка - моя дочка! Понимаешь? Когда мы идем рядом, нам говорят, что мы похожи. А ты... Ты - моя жена. Неужели этого не достаточно? Прости меня, Лиза.
Еще не окончательно осознав услышанное, Лиза вдруг почувствовала как та самая, забытая, почти материнская жалость накатывает на нее. Бьорн, большой, сильный, надежный Бьорн, хранил такую тайну, мучился, страдал. Лиза прижалась к нему, обхватила руками, словно пытаясь заслонить от чего-то темного, злого, надвигавшегося с уютно кремовых стен их спальни. Она гладила плечи мужа, целовала быстро, порывисто, потом легла сверху, сжала бедрами его бедра, словно превращаясь в живой щит. Влажная, теплая волна поднялась со дна ее существа, и еще не осознавая, что она наконец-то становится настоящей женщиной, Лиза принялась страстно ласкать Бьорна. Она забирала его печаль, впитывала с соками тела горечь душевных страданий, она полюбила, и впервые в жизни испытала настоящий оргазм.
Когда позже они лежали утомленные, прислушиваясь, не разбудили ли необычным шумом Зойку, Лиза спросила.
-- Почему ты ничего не говорил? Да еще и предохранялся? - Она хихикнула.
-- Боялся, что ты уйдешь, -- грустно ответил Бьорн, -- и Зойку заберешь.
-- Куда я от тебя денусь. Ты мой муж. В нашей семье растут самые верные жены, -- улыбнулась Лиза.
И только засыпая, блуждая уже в странном небытии между сном и явью, подумала вдруг Елизавета Николаевна, что муж-то ее и вправду предохранялся. Хранил себя от измен жены. Ведь случись у Лизы такой бездумный роман, как с Антоном, разве можно было бы родить Бьорну чужого ребенка? Вот такие гадкие мысли витают там, где еще не снятся сны...