Влюбиться в пятьдесят четыре года. Скажете, дура-баба, последствия климакса, ей внуков нянчить, помогать стерве-невестке, а она, пожалуйста, влюбилась! А если я скажу, что влюбился он? Усмехнетесь, насчет седины в бороду, свежей кровушки, но ведь не осудите же? Опять неравноправие. Но я не о нем, а о любви. Причем о любви первой, такой, какой не было с тем, кто называется мужем. Называется уже давно. Если заглянуть к нему в ежедневник, на дату ее рождения, то первым пунктом будет стоять "отнести мочу на анализ", а вторым "день рождения Лары". Знай свое место!
Имеется и невестка-стерва, в которой узнаешь себя. Она тоже без первой любви, с факультета невест и из провинции. Родила внуков, хорошая, в принципе, но мы же о любви, а у нее все еще впереди.
А в пятьдесят четыре года с нынешними технологиями и равнодушным, но небедным мужем можно себе позволить выглядеть на уровне. Еще какой-то врожденный дефект обмена веществ не дает полнеть. Девочкой, конечно, не выглядишь, но зависть во взглядах коллег присутствует. Но все это малая малость по сравнению с тем, что происходит. Самая настоящая первая любовь. Сколько ему? Двадцать? Двадцать два?
Он не явился на зачет по зарубежной литературе. В деканате гордо сказали, что защищает честь факультета в футбольном матче. Почему потянуло в спорткомплекс? Обида за покинутую зарубежную литературу вскипела? Он как раз забил гол. Стянув потную футболку, мчался вдоль кромки поля, увлекая за собой всю команду. Грохнулся на колени. Подмяли под себя, затормошили, выбрался, еле отдышавшись. Безобразно молод, прекрасно молод, нагло и вызывающе молод. Торс блестит, а на щеках румянец ребенка, который скатился с горки и "папа, еще, еще, последний раз". Глаза дикие... В мешанине взглядов, сквозь лес взметнувшихся рук, он почему-то взглянул на нее, стоявшую у входа на трибуну и взмахнул футболкой, глядя прямо в глаза. А Лара испугалась так, что сердце ухнуло куда-то под трибуны и стало не вздохнуть. Пятьдесят четыре, повышенное давление. Это все не то, это любовь.
Он явился на следующий день, в сером свитере, аккуратный и подтянутый. Пахнущий как-то наивно, не то мылом, не то дешевым кремом для бритья.
-- Почему вы приходили на матч?
-- Вы пропустили зачет, и у меня нет вашего реферата. Конец сессии, о чем вы думаете?
-- Я напишу.
-- Будьте любезны.
-- А я думал, вы спустились с крыши факультета...
-- Что?
-- Там когда-то Блок читал свою "Незнакомку", а сейчас как раз май.
-- Не вижу связи.
-- Там красиво, дух захватывает.
Словарный запас для филолога небогатый. Впрочем, они все сейчас переводчики, а этот еще и восточник.
-- Я никогда не была там, на крыше.
Сказала. Пропала. Нет дороги с крыши, только если вниз лететь, раскинув руки или по узенькой лестнице, где вдвоем не разойтись. Но он-то зачем завел этот разговор? Он, с капризными губами итальянского Возрождения, с тонкой кожей, которая, наверное, боится бритвы. Вон, порез на скуле. И еще волосы, густые, непослушные пряди. Сидит, запустив пальцы в это великолепие.
-- Когда придете сдавать зачет?
-- В среду. Завтра принесу реферат. А вы хотите посмотреть?
-- Что?
-- С крыши... Сейчас самое время.
Не время, не время сейчас. Было когда-то, но не сейчас. Вот тогда бы, да с таким же молодцом, с профилем подгулявшего Апполона. По крышам, узким лесенкам, где спина будет чувствовать каждую выбоинку в обшарпанной стенке, под тяжестью такого тела. Тогда, не сейчас. Но есть только сейчас или уже никогда.
--... оттуда залив...
-- Что?
-- Виден залив.
В коридорах гулко-пусто, он идет чуть впереди, дает Ларе возможность передумать. Она с прямой спиной, словно ведет нарушителя дисциплины в деканат. Темная лестничная площадка, пахнет сигаретами, кто-то возится в углу, вспыхивает огонек, шуршит бумага. Сессия. Какая сессия в такой темноте! Лара видит его силуэт на фоне круглого чердачного окна. Силуэт протягивает неожиданно выбеленную руку. Но Лара сама поднимается на несколько ступенек и замирает, оглушенная потоком влажного воздуха, и ослепленная белизной вечернего неба. Его не видно. Она делает шаг по крыше. Он сидит возле открытого окна, подтянув колени к груди. А как же сесть ей, в дорогой светлой юбке? Лара делает шаг, другой. Каблуки не для романтиков. Наклонилась, чтобы снять туфли и слегка покачнулась. Он как-то нелепо обхватил ее одной рукой за колени, а другой чуть выше талии.
-- Осторожно.
Какая тут осторожность! Лара выпрямляется, он тоже, лица почти напротив. Она дотрагивается до пореза на скуле, он упруго упирается щекой в ее руку и дышит словами.
-- Я вас люблю.
Любовь первая, та, когда отталкивают и бегут, боятся дрожи в ногах, себя, его и наступления следующего мига после таких слов. Лара отталкивает, садится на крышу. Причем здесь светлая юбка, когда рушится все и из обломков выстраивается счастье. Он садится рядом. Упрямый, злой.
-- Я вас люблю.
Почти "Я вас убью".
-- Здесь красиво, очень.
-- Я вас люблю.
Дурачок. Средства против морщин хороши для лица и шеи, есть и для тела, но это дорого. Кожа тонкая и сухая, не зря блузка застегнута до самого ворота, не зря легкие шарфы на плечах даже летом. Колени уже в сорок на двадцать не выглядят. А слова не нужны обоим.
Пусть это будет по-настоящему первая любовь. Безответная для него, безысходная для нее. Лара прочтет его реферат, это будет его объяснение. Она ответит записью в зачетке. У него будет девушка...
Черт возьми, у него есть девушка! И я не могу понять, что???? ...что нашел он в этой сухой, как меловая тряпка, бледной тетке! Ей бы внуков нянчить, да помогать невестке-стерве, а она... Но потом он придет ко мне, с бутылкой водки. Он придет от нее, я ведь знаю его тайну. И он знает, что я знаю. Я его штатная жилетка, мужикам такого не скажешь... Я узнАю его тело, когда он будет заниматься любовью с Ларой, дыша мне в шею, остервенело, быстро, до воя от бессильной злобы, что не ее дряблая сущность содрогается под ним. Он выматерится и извинится за это. Я его прощу. Такова моя первая любовь.