Она стала фоном, на котором его лучшие качества смотрелись наиболее выгодно. Он был красив, она - незаметна. Он говорил громко и с поучающей интонацией, она почти всегда шептала, словно извиняясь за то, что вообще посмела подать голос. Он был вальяжен и беспечен, она - вечно сосредоточена. Он был амбициозен, она ни на что не претендовала. Ее основной заботой было его благополучие. Она даже размешивала сахар в его стакане с чаем, пока он во всеуслышание, на всю институтскую столовую, рассуждал о преимуществах одного метода измерений перед другим. Про него говорили "перспективный мальчик", и он это слышал. А про нее говорили только "его жена".
Поженились они рано, еще в университете. С ее приходом комната в общежитие приобрела почти домашний уют, но из нее как-то постепенно исчезли все его друзья. А он даже не заметил этого, с готовностью превратившись из небрежно одетого студента в степенного мужа, устало принимавшего как должное женины хлопоты вокруг своей особы. Он словно вернулся в теплый отчий дом без отца, где любое его желание было когда-то законом для матери и суетливых теток.
Пока он, работая в лаборатории, становился "перспективным", она писала за двоих конспекты по скучным дисциплинам, незаметно и аккуратно хлопотала по своей теме и варила вечную гречку с тушенкой, чтобы потом положить ему мясные кусочки, а самой поклевать крупы. Когда на защиту диплома ему скроили из скудного студенческого бюджета новый костюм, она стояла перед ватманскими листами своего проекта в свитере с залатанными локтями и тонком шарфике вокруг худой шеи. В том же шарфике пришла она на собеседование в серьезный институт, куда его брали с пионерской готовностью. Когда он выступал на конференциях, она безропотно оформляла тексты его выступлений, перемежая это занятие ремонтом темной узкой комнаты в старом доме и ежедневными походами на рынок "за свеженьким". Серостью, хлопотливостью и тихими повадками она заслужила нежное "моя мышка" из его уст.
Своим существованием Мышка терпеливо и планомерно создавала условия, поставив на его успех свою жизнь. И скоро услышала от него невероятное "едем в Германию, приглашают поработать". Нехитрый скарб собирался в считанные часы, а потом по светло казенному залу аэропорта она шел впереди с ноутбуком в элегантном кожаном портфеле, а она, все в том же тонком шарфике, катила за собой их сумку-тележку.
В Германии комната была новой и ремонта не требовала, Мышка с удовольствием сажала цветы на балконе, а на обед небрежно варила густой суп со знакомыми консервами, потому что не привыкла еще к изобилию продуктов, да и режим экономии был строже, чем дома. Он сутками пропадал "на измерениях", скучной, однообразной работе, где никто уже не считал его "перспективным мальчиком". Стал он молчалив, и только с Мышкой оставался прежним, мужем, хозяином, пупом. Мышка же заинтересовано смотрела в окно и учила язык, чтобы за две недели до их отъезда домой неожиданно прервать его бойкие рассуждения о свободе выбора для ученого, и сказать в полный голос "я остаюсь здесь"...
Оставшись мальчиком и лишившись определения "перспективный", он приехал в тот же немецкий город лет через пять, для тех же скучных измерений. Вырвавшись на выходных из холодного ангара с установками, на электричке он добрался до соседнего города. С жалкой заискивающей улыбкой протягивая прохожим бумажку с длинным названием незнакомой улицы, он словно на ощупь медленно продвигался по каменному лабиринту к зеленым окраинам, и увидел, наконец, аккуратный домик со строгой лужайкой, посреди которой пухлый белобрысый мальчуган возился с толстолапым неуклюжим щенком.
Женщину, вышедшую на безупречное крыльцо он не узнал, а узнал только ее голос, очень подходивший к грубоватому отрывистому языку. Повелительный тон не допускал возражений, и тотчас же из дома появилась взрослая копия играющего мальчугана и ринулась исполнять непонятый приказ. Мышка заулыбалась и, послав неопределенный воздушный поцелуй играющим на лужайке детям, скрылась в доме. А он так и стоял на другой стороне улицы, не решаясь ее перейти.