Сюр Гном : другие произведения.

Прозелень. Книга первая. Сумеречная зона. ч. Ii

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Прозелень. Книга первая. Сумеречная зона. ч. II
  
  Сюр Гном
  
  часть вторая
  
  
  Я вернулась в опустевший родительский дом, где все напоминало о дорогом и утраченном. Я пригласила Гора жить со мной и он с радостью согласился. Он стал молчаливым, робким и каким-то прозрачным. Ходил медленно, часто и подолгу застывая и улыбаясь - грустно так, и рассеянно. Физически он был сильнее меня, но полностью утратил инициативу к чему бы то ни было, так что простейшие вещи по домашнему хозяйству надо было объяснять ему в мельчайших подробностях - иначе он ничего бы не смог. Сам он, казалось, вполне был готов удовлетвориться солнечным светом, пусть даже по-зимнему скудным.
  
  Я, вроде бы, становилась покрепче и продолжала крепнуть день ото дня, ощущая в себе новые силы и способности. Но ноги меня не держали. Долгое время я лежала, а потом передвигалась в колесном кресле, которое для меня смастерил Ор. Только через пару месяцев я перешла сначала на костыли, а потом - на простую суковатую палку из орешника.
  
  И еще с нами жил Верт. Мы оба, я и Гор, изо всех сил ухаживали за ним и следили за выздоровлением. А оно, и вправду, продвигалось быстрее нашего. Кости срастались хорошо, да и общее его состояние обещало скорое и полное восстановление. Он и раньше никогда не был чересчур жизнерадостным и игривым (разве что, в бытность свою несмышленым щенком), - но теперь стал особенно сдержанным в любом проявлении чувств, - недоверие, опаска и какая-то задумчивая неуверенность взяли в его характере верх. Мы очень с ним подружились и сблизились, подолгу могли лежать, обнявшись на мягких шкурах перед ярко пылающим очагом... Но побратимами мы так и не стали.
  
  И еще, он всё чаще и чаще смотрел в направлении гор. Туда, где осталась Ранья. Она провожала нас до начала нашего спуска в Долину: покинуть горы она не решилась даже ради Верта. Думаю, между ними всё было условлено.
  
  А вокруг, меж тем, продолжали развиваться события, пусть и в замедленном темпе зимней спячки. И были они столь же неутешительными.
  
  Лавины в горах шли одна за другой, они принесли с собою еще несколько несчастных случаев с горцами на дальних заставах.
  
  Да и в долинных поселениях наша трагедия не осталась единственной: двое человек из селения Три Водопада - наиболее северного из долинных грундов, - попали в особо жестокую пургу в горах и послали Зов. Им в помощь была выслана крупная спасательная партия. Она попала под лавину и погибла вся до единого человека. Наше поэтическое наследие обогатилось новой балладой - "Балладой о двенадцати смельчаках".
  
  Улад сложил балладу об Ульне и Лире, она мгновенно разнеслась по всей земле.
  
  Было решено, не откладывая дольше, созвать всеобщий Совет всех грундов и представителей Ордена Силы и Знания. Он собрался в княжеском замке Долины - Кедровом Оплоте, что на Звениозере.
  
  Был разработан план совместных действий и назначен координационный совет. Подробности оповещены не были, но главная идея была ясна: мобилизовать все духовные и физические силы и сообща попытаться восстановить утерянную гармонию со средой и связь с тонкими мирами. Во главе совета была поставлена Вея.
  
  А среда продолжала становиться всё враждебней. С первыми оттепелями участились оползни и лавины, весенние паводки выдались на редкость обильными, а половодье обернулось во многих местах настоящим наводнением, смывавшим плотины и оросительные системы, водяные мельницы и фруктовые сады... Погибшие животные и птицы исчислялись уже сотнями, их Зовы побратимам не прекращались, превратившись в постоянную ноту, невидимо разлитую в пространстве. Атмосфера человеческих отношений, в полном соответствии с этим, также приняла особо мрачный характер. Никто уже не устраивал весенние хороводы и веселые праздники деревьев и прилёта птиц, отменялись свадьбы и чествования, новоселья и именины...
  
  Все чаще были траурные процессии, всё чаще били в набат. Природа болела, и мы болели с ней. И всё это - в самый разгар весны... То было начало периода, вошедшего в наши летописи под именем "Гиблых Дней".
  
  И вот, три вещи произошли почти одновременно: Верт ушел в горы, расставшись со мной и миром людей. Далеко внизу, в предгорьях было обнаружено тело Ульны и торжественно предано земле рядом с двойной могилой наших родителей, на необычайно разросшемся долинном погосте. И, наконец, меня посетила Вея.
  
  К тому времени я уже почти оправилась и самостоятельно добиралась до моих любимых озер и болот встречать лебедей перелетных и следить за развитием личинок прозрачноглазых стрекоз.
  
  В один из таких, вот, походов я сидела на мшистом камне у тихого лесного пруда. Это было одним из моих тайных, излюбленных мест. Не очень далекое от поселения, оно, тем не менее, почти всегда гарантировало полную уединенность, так как было полностью скрыто от глаз зарослями ивы и ольхи, к тому же, путь к нему шел через целую сеть еле различимых тропинок, прихотливо извивающихся меж прозрачных ручьев. Был чудесный весенний день, казалось - вернулись добрые времена во всей полноте своего изобилия: птицы щебетали в гнездах, молодая листва трепетала под мягким ветерком, в травах буйно шныряла живность... Я сидела на камне у воды и напевала песню Болотных Кувшинок, что сама же и сочинила этой весной. То была песня-пробуждение, призыв к возрождению жизни после зимней спячки. Такая категория песен составляет у нас целый свод устного творчества и является неотъемлемой частью весенних праздников, когда своими напевами, молитвами и обрядами, мы пособляем природе сбросить оковы зимнего оцепенения и наполнить мир жизнью.
  
  Я напевала моим кувшинкам, затаившимся клубнями в придонном иле, что пора им уже просыпаться, пускать гибкие стебли с завязью, достигать поверхности зеленых вод, распускаться прекрасными благоухающими цветками; я напоминала им, какие они станут раскрасавицы, как будут притягивать к себе бабочек и мотыльков, какие танцы поведут на глади пруда, как важны они всем обитателям и очень-очень нужны мне...
  
  Но вот уголком глаза я различила некое движение меж двух берез справа. То была Вея. Очевидно, она уже долго наблюдала за мной, владея искусством Неощутимого Присутствия.
  
  Сейчас она, специально выдав себя, направилась ко мне.
  
  - Здравствуй, Грю, - сказала она, подходя, - сегодня прекрасный день, не так ли? Как твои кувшинки, растут?
  
  - Растут, Вея, и очень дружно, по-моему, - я улыбнулась ей и встала с камня.
  
  - Хвала Создателю! Я тоже их люблю. Скажи, Грю, - продолжала Вея осторожным тоном, - как твои связи с побратимами? Они... не изменились? Не ослабли?
  
  - С кувшинками у меня все в порядке, это точно. С личинками стрекоз, по-моему тоже, хотя тут полной уверенности у меня нет... А вот с лебедями моими явно что-то неладно: не слушаются они меня, точнее... не слышат, вот точное слово. Такое впечатление, что они забыли наш общий язык, или сменили свой старый на новый, которому не обучена я... даже не знаю...
  
  - Да, Грю, я понимаю, что ты имеешь ввиду. К твоему сведению это сейчас повсеместное явление: люди теряют связь со своими побратимами. Если это, как в твоем случае, лебеди перелетные, то это, конечно, горько и больно, но все же не страшно. Когда же речь идет о диких свирепых зверях, о домашних животных, нас кормящих, и о посевах... дело принимает совсем другой оборот...
  
  - Ты хочешь сказать, Вея, что нас перестали слушаться даже одомашненные растения? Что нам грозит неурожай? - в испуге воскликнула я.
  
  - Неурожай, моя девочка, - это самое меньшее, что нам грозит. - Вея, казалось, глубоко задумалась. Потом вперилась в меня изучающим взглядом, от которого у меня гулко забилось сердце и, наконец, сказала:
  
  - Знаешь ли ты, Грю, что обладаешь Голосом и Словом? Я давно за тобой слежу. Это пробудилось в тебе во время похода в горы, верно? После того, как Гор спас тебя с Ором, так ведь?
  
  - Да, Вея, по-моему, так. Я не очень хорошо в этом разбираюсь, но то, что во мне пробудились новые силы, я знаю точно.
  
  - Слушай меня, Грю. Ты сама знаешь, какие времена нынче на дворе. На счету каждый человек, обладающий Силой. И если я не ошибаюсь (а я уж и сама позабыла, когда ошибалась в последний раз), то ты открыла пока самую малость сокрытых в себе способностей. Поэтому - вот тебе мое предложение, даже не предложение - настоящая просьба: я хочу, чтобы ты прошла Осмотр. Ты знаешь, что это, не так ли?
  
  - Да, Вея, знаю. Это особое тестирование, определяющее у человека наличие сверхчувственных способностей.
  
  - Правильно. А что следует за ним?
  
  - Если такие способности обнаруживаются у мужчины - он направляется на обучение к одному из Духовных Наставников, а если у женщины, то она идет в школу Сестер Силы.
  
  - Верно, Грю. И я хочу, чтобы ты как можно скорее прошла осмотр. А потом - в школу. Ты должна стать одной из нас. Более того, мне кажется, я знаю, что следует делать дальше... Но пока - Осмотр.
  
  
   ***
  
  
  Уже на следующий день я явилась в Обитель Силы и Знания. Что представляет из себя процедура Осмотра, мне рассказывать запрещено, равно как и о тех способностях, которыми, как оказалось, я обладаю или могу овладеть.
  
  Осмотр я прошла более, чем успешно и тут же была зачислена в школу. Моей главной Наставницей-в-Духе была сама Вея. Быть может от части поэтому, отчасти - ввиду насущной необходимости, но семигодичный курс обучения я прошла меньше, чем за три года, получила официальное звание Сестры Силы и вступила в орден Веры и Знания.
  
  То было жуткое время, самый разгар Гиблых Дней. Несчастья шли столь непрекращающимся потоком, что стали уже восприниматься, как норма, и наоборот - редкие успехи или просто спокойная передышка, виделись великой благостью.
  
  Уже в первое лето в Долинном зацвела вода в трех самых чистых колодцах; затем, необъяснимым образом возгорелась кузня, и кузнец с двумя подмастерьями сгорели живьем. В конце лета внезапно обвалилась целая стена замка Кедровый Оплот, проверка обнаружила, что подземный ручей изменил свое русло и подмыл основы.
  
  К этому времени уже стало ясно, что посевы не созреют: засуха, расплодившиеся сорняки и вредители - всё обрушилось сразу. Впервые за столетия встал вопрос о пропитании на зиму. Было решено закупать все самое необходимое в Большом Мире, и расплачиваться, по возможности, нашими ремесленными изделиями, имевшими большой спрос: поделками по древесине, шерстяными тканями, свитерами, ковриками, резьбой по камню и т.п. Но, во-первых, этого не хватило бы даже по самым оптимистичным прогнозам, а во-вторых, мы все еще опасались открывать Большому Миру наши умения и наличие у нас драгоценных металлов.
  
  Имелся и еще один, быть может, наиболее серьезный аспект: были все опасения предполагать, что завозные продукты: зерно, овощи, молоко, выращенные в чужом мире, - коренным образом повлияют на наши организмы, столетия и более не знавшие большинства заразных заболеваний, не развившие должного иммунитета. А как повлияет новая, экологически нечистая еда на духовный, умственный, моральный облик людей земли?
  
  Как отнесутся они к самим товарам и продукции Большого Мира? К блестящим завлекающим упаковкам, привлекательным сладостям, обескураживающе-богатому ассортименту? Конечно, можно было ограничиться самым необходимым и получать его в "сыром" виде... и всё же - опасения были самыми разными...
  
  Было решено обратить самое пристальное внимание на всё, происходящее за пределами земли. На внешней заставе был устроен информационный центр, регулярно принимающий теле- и радиопередачи, сводки новостей, газеты и журналы. Нас интересовало все, происходящее в мире: погода, научные открытия, состояние природной среды, политическая ситуация, развитие культурных тенденций. Сжатые рапорты ежедневно переправлялись в координационный Совет: мы пытались понять, старались выявить возможные причины кризиса.
  
  Пытались изо всех сил... и не находили.
  
  Но всё же, была опасность, еще большая, чем грядущий неурожай: распадались связи людей с их побратимами.
  
  Началось это еще ранней весной, когда многие стали замечать, что не в силах наладить обычную связь с пробуждающимися к жизни растениями и мелкими животными и насекомыми. Прорастающие зерна и набухающие почки не отзывались на традиционные песни, личинки и коконы, куколки и яички оставались глухи к увещеваниям и подбадриваниям: либо они молчали, либо же мы, - все мы вместе и вдруг, - перестали понимать их язык. Дальше - больше. Настал черед крупных животных и птиц: собаки и кошки, овцы и козы, коровы и лошади. Все они, один за другим, выпадали из цепи Всего Живого, звучавшего некогда в едином гармоничном аккорде; животные, долгие годы находившиеся в домах, ставшие, буквально, членами семьи, превращались в чужих, случайных гостей, заглянувших без приглашения к не особенно радушным хозяевам. А эти последние, сначала в растущем недоумении, затем в горьком разочаровании и, наконец, в отчаяньи, делали всё, что в их силах для восстановления утраченного... но ничего не помогало. Только в момент погибели животные еще слали людям свои Зовы.
  
  С дикими животными дела обстояли еще хуже. Побратимные связи рушились одна за другой. Уже стали редкостью люди, умудрявшиеся сохранять способность входить с ними в Кольцо. Участились нападения диких животных на одиноких путников - вещь ранее исключительно редкая. Нападения же хищников на домашний скот стали, практически, нормой.
  
  Впервые стали раздаваться голоса о необходимости борьбы с хищниками, вплоть до отстрела. И, хотя предложение это с возмущением отклонили, сам факт, что кто-то из людей рода мог помыслить о подобной дикости, говорил уже сам за себя.
  
  Прошёл слух о том, что в горах обосновался медведь-людоед. Потом то же самое стали говорить о волке, барсе, рыси, кабане, даже росомахе. Слухи плодились, один другого зловещее...
  
  С тем, чтобы, по возможности, снизить несчастные случаи в диких районах, - заставы и гнезда впервые за всю историю были оборудованы радиопередатчиками. На главных крепостях, оплотах и замках стали видны радиоантенны. Выход в эфир был строго ограничен минутами коротких сводок, но экстренная частота была открыта всегда. Дозорные и патрули стали брать с собой радиопереговорные устройства. Главная же радиостанция земли была установлена в информационном центре, на внешней границе, а кое-где в глубине - трансляционные пункты. Люди видели во всех этих новшествах не иначе, как исчадия ада, сторонились их, как могли и терпели их лишь по крайней необходимости, как неизбежное зло.
  
  Было условлено, что вся завозная еда будет поставляться исключительно из экологически чистых районов и с натуральных хозяйств. Вся она проходила предельно тщательный осмотр, распаковывалась и перекладывалась в наши упаковки.
  
  Не прошло много времени, как появилась первая необходимость и в возе чужих лекарств, лекарств конвенциональной медицины: люди слабели телом и духом, теряя связь с землёй, а наши традиционные врачевальные методы становились всё менее действенными, прежде всего потому, что сами растения стали терять свои целебные свойства, либо же отказывались дарить их людям. И несмотря на то, что лекарства завозились очень избирательно и в основном были растительного и гомеопатического свойства, - это добавило новую порцию опасений.
  
  Появились первые случаи контрабанды: спиртное, сильнодействующие химические лекарства, кое-какие электронные аппараты на батарейках, просто яркая мишура... На второй год Гиблых Дней впервые произошло страшное: семейство диких кабанов напало на пятилетнюю девочку из Южного и растерзало ее в клочья. Отец девочки раздобыл охотничье ружье и расстрелял всех кабанов в округе. Так у нас появился первый преступник.
  
  Была образована местная служба внутренней безопасности, мы не называли ее полицией, но функции были довольно схожи, и работы ей прибавлялось день ото дня.
  
  
   ***
  
  
  Параллельно велась лихорадочная деятельность духовных обществ, в частности - Сестёр Силы. Вея, несмотря на свой немыслимый возраст, стояла во главе всех усилий. Казалось, спать она перестала вовсе. Денно и нощно велись оккультные исследования, разыскивались давно позабытые манускрипты, перелистывались старинные летописи, выискивались утерянные, или вышедшие из употребления практики и методы, рецепты и типы связи.
  
  Я, еще будучи ученицей, была подключена к этим поискам. Цель была двойная: попытаться определить причины общего разлада, исчезновения связей с тонкими мирами, нарушения гармонии с окружающим и, с другой стороны, найти способы борьбы с процессами разрушения, средства к выживанию во враждебных условиях, методики лечения и выздоровления.
  
  Очень быстро мы поняли: наша идея основания информационного центра по сбору сведений о Большом Мире, была верной: всё указывало на то, что причины неладного коренятся там: очевидно степень разрушения среды и гибель чувствительных структур на планетарном уровне приняли глобальный характер и зашли так далеко, что затронули и тонкие миры, и нашу обособленную землю: настал момент, когда мы не в силах стали оставаться более самозамкнутой системой и противостоять в одиночку губительным процессам, тем более, что ничего о них не знали и не были подготовлены к самой возможности распада.
  
  Исходя из всего этого, было решено подготовить группу людей, прошедших школу оккультных знаний и обладающих Силой, Верой и Знанием для отправки их в Большой Мир с целью приобретения там глубокого образования в разносторонних областях, им предстояло стать специалистами широкого профиля.
  
  Одновременно, в их обязанности вменялось служить глазами, ушами и разумом нашей земли в Большом Мире и, где только возможно, стараться влиять в благоприятную сторону на происходящие там процессы.
  
  Мы назвали их Внешним Дозором.
  
  Я как раз закончила ускоренный курс своего обучения и успешно прошла экзамены, когда меня вызвала к себе Вея.
  
  Её рабочий кабинет давно уже превратился из тихой кельи в узловой центр: на столах громоздились кипы рапортов и сводок, кропотливо работали секретарши.
  
  - Оставьте нас одних, сёстры, - обратилась Вея к своим помощницам. После того, как мы остались наедине, она, как обычно, пристально вгляделась в меня и, помолчав дольше обычного, проговорила:
  
  - Как твои успехи, Грю? Не отвечай: сама знаю: отличные. - Она вновь замолкла и устремила взгляд за окно, туда, где в дымном мареве лежал Большой Мир.
  
  - Ты, конечно, слышала о нашем решении образовать Внешний Дозор, так ведь? - Я кивнула. - Так вот, я бы хотела, чтобы ты стала одной из них. - Сейчас она глядела на меня в упор и у меня, как всегда, забилось сердце. - Ты знаешь, все они - добровольцы, поэтому повелевать тебе я не могу. Но ты, как никто другой, подходишь для этой миссии: у тебя блестящие способности к языкам, острое мышление, разносторонние интересы, живой ум, прекрасная приспособляемость и коммуникабельность и вообще... эээ... - она пожевала губами, будто пробовала на вкус давно забытое слово, - женское очарование, - закончила она, но тут же добавила:
  
  - О твоих способностях в Силе и Знании я уж не говорю, достаточно заглянуть вот сюда, - и она помахала папкой с моим личным делом. - В общем, решай. И ответ мне нужен сейчас, сразу.
  
  - Я согласна, - ответила я, не задумываясь, потому что ответ был готов: я сама страстно мечтала быть зачисленной во Внешний Дозор, трудно объяснить, почему. Но какая-то неведомая сила тянула меня в Большой Мир, которого я еще и в глаза не видела, что-то говорило мне: твоя миссия - там, только там сможешь ты по-настоящему помочь твоей земле.
  
  - Понимаешь ли ты, Грю, на что соглашаешься? Речь, ведь, идет о долгих годах обучения в тамошних университетах, о жизни на чужбине, в Большом, но не нашем мире, больном и жестоком. Ты понимаешь это? Не боишься ли ты, что пребывание там наложит на тебя неизгладимый след? Что ты потеряешь свою связь с землей и людьми Рода?
  
  - Я все понимаю, Вея, и я не боюсь. Я знаю себя: мое место - там, и именно во имя Земли. Я уже давно чувствую это.
  
  Вея впитывала меня взглядом.
  
  - Да, - сказала она тоном оглашения вердикта, - я не ошиблась. Быть по тому. Тогда слушай. Через две недели ты отправишься на внешнее обучение. Наши представители в парламенте добились предоставления нам государственных стипендий в лучших университетах и учебных центрах Большого Мира. Так, что ты и другие люди Внешнего Дозора ни в чем не будут нуждаться. Подробности тебе сообщат позднее, в течение двух недель все вы пройдете подготовительный курс перед вступлением в Большой Мир. Но одно я скажу тебе уже сейчас: ближайшие пять лет пройдут для тебя в напряженной учебе. Ты будешь менять университеты, города и государства. Ровно через пять лет ты вновь предстанешь предо мною, здесь, в этом самом кабинете. И в зависимости от того, что за это время произойдет, - получишь от меня свое первое профессиональное задание.
  
  Вея вновь оглядела меня и добавила тоном мягче:
  
  - Мы еще увидимся перед твоим отбытием.
  
  
  ***
  
  
  Нас было одиннадцать. Одиннадцать юношей и девушек. Мне шел тогда двадцать второй год, и я была одной из самых старших. Семеро парней, четыре девушки. Уроженцы всех долинных поселений, горцев среди нас не было: считалось, что для них переход в Большой Мир и длительное в нем пребывание будет слишком болезненным. Нас собрали в недавно основанном лектории и в течение двух недель готовили к встрече с Большим Миром: фильмы, книги, газеты, журналы, лекции бывших депутатов парламента и дипломатов. Под конец двухнедельного обучения опять тесты и экзамены. И вот, наконец, был назначен день торжественной церемонии посвящения во Внешний Дозор или, как нас еще окрестили, в Патрульные Большого Мира.
  
  Была ранняя весна. В дубовой роще меж заповедных деревьев и мшистых камней, на Поляне Всех Фей был очерчен просторный факельный круг. Мы - неофиты ордена Внешнего Дозора, поочередно входили в него, преклоняли колени пред жреческой коллегией, составленной из представителей всех духовных орденов и школ, принося торжественную клятву: клятву верности и преданности земле и людям, Духу и Знанию. Все мы осознавали важность происходящего: это был первый случай за всю историю нашего народа, когда все силы и их носители объединились с целью воспитать новое поколение обладателей Знания и - вещь дотоле неслыханная! - выпуска их в Большой Мир с тем, чтобы помочь ему, и спасти свой собственный.
  
  Церемония была простой и трогательной одновременно, даже природа, милая, но, казалось, накрепко позабывшая нас природа, пробудилась ненадолго от колдовского заклятья и предстала пред нами во всем своем очаровании вечерних сумерек.
  
  Мы - новоиспеченные Дозорные, - одетые во все зеленое, подходили по очереди к Вее и она надевала на нас венки из лесных лилий.
  
  После общей церемонии, каждый из нас был приглашен на личное "последнее напутствие". Войдя к Вее - на сей раз, в ее личную скромную комнатку, а не в официальную "канцелярию", я, всё еще увенчанная лиловым венцом, предстала перед ней.
  
  - Грю, - сказала Вея, - ты вступаешь на долгий, большой путь. Уверена, что нередко ты будешь грустить по нашей земле, чувствовать себя потерянной и пропавшей. Знай же: мы никогда не будем терять с вами связь. Ты, конечно, умеешь налаживать телепатические контакты, но я сейчас не о том. И не об обычных типах земной связи: письма и прочее, нет, я имею ввиду другое. Вот, смотри, каждый из Внешнего Дозора получил по вот такому кольцу. - И она протянула мне кольцо из странного зеленоватого металла, всё увитое причудливым узором.
  
  - Вглядись в орнамент кольца, Грю. Что ты видишь?
  
  Я взяла кольцо в руки и тут же ощутила слабую пульсацию в кончиках пальцев. Я стала внимательно разглядывать вязь узора. Филигранная резьба изображала переплетения того, что в первый момент я приняла за тела змей или драконов, но вот стали вырисовываться стилизованные очертания лебединых шей, стеблей кувшинок, крыльев стрекоз - всех трех моих побратимов, переплетающихся в одно гармоничное целое. Более того, я, к своему изумлению, различила в сплетении линий свое собственное имя - "Грю", - выписанное старинным руническим шрифтом.
  
  - Это не просто изумительная работа редкого мастера, - сказала Вея - это био-кольцо. Через 24 часа оно полностью настроится на твои биоритмы, станет неотъемлемой частью тебя самой. Отныне и на всю жизнь, оно - твоё личное духовное кольцо, кольцо-побратим. До тех пор, пока ты жива и излучаешь биоэнергию, кольцо будет посылать импульсы в Центр: мы всегда будем знать не только о твоем самочувствии и потребности в помощи, но и твое местонахождение. О, не волнуйся, мы ни в коей мере не собираемся вмешиваться в твою личную жизнь или прослеживать твои передвижения, ты, ведь, знаешь: свобода человека для нас свята, а Дозорного - тем более - весь успех его миссии зиждется на неограниченной свободе в принятии любых решений.
  
  - Но и это еще не всё. С помощью кольца ты не только сможешь послать нам известие о грозящей тебе опасности, но и передать любое, сколь угодно сложное сообщение. Ты ведь наизусть помнишь все церемониальные гимны, песни Малого и Большого циклов, молитвы, заклинания и благодарения. Так вот, каждое из них соответствует тому или иному типу послания. Для этого тебе достаточно напевать или декламировать его про себя и при этом водить пальцем по кольцу в том же ритме. А с помощью особого кода, который ты со временем тоже усвоишь наизусть, в общую канву напева ты сможешь включать конкретную информацию, включающую имена, названия мест, номера телефонов - вообще, все, что угодно. Вот тут все это объясняется - и Вея протянула мне маленькую книжицу-блокнот болотного цвета, искусно выделанную из растительных волокон подводных растений. - Как видишь, - добавила она лукаво, - мы еще кое на что способны, несмотря на разрыв Великого Кольца...
  
  - Каждый из Дозорных получил такое личное кольцо. Это наш вам подарок, подарок народа своим самым преданным и отважным, самым способным и дорогим детям. Вы - наша гордость. И вы же - наша надежда. Помни это. И никогда не забывай: ты не одна, весь народ земли - с тобой и за тебя.
  
  А теперь лети вослед твоим ненаглядным лебедям перелетным.
  
  
   ***
  
  
  Так начались мои "университеты" в Большом Мире. Все мы разъехались кто куда, каждый специализировался по своему, - неизменно широкому, - профилю.
  
  Я меняла города и страны, культуры и религии, языки и образ жизни. Тюбинген и Женева, Барселона и Копенгаген, Париж, Рим, Лондон... Я изучала лингвистику и философию, историю и биологию, искусство и экологию... В Бенаресе - индийскую мудрость, в Дублине - кельтскую поэзию, в Иерусалиме - археологию и теологию...
  
  Методы воспитания и система образования, привитая нам в земле, не говоря уже о духовной школе, не прошли даром: многие из нас, и я в том числе, успели за эти пять лет приобрести докторскую степень и даже не одну... Не в том была главная задача и трудность: самое тяжелое и важное, в чем, собственно, и заключалась наша миссия на самом первом этапе, была адаптация - способность понять, впитать в себя и приспособиться к жизни Большого Мира, не теряя при этом ни на йоту самих себя, свой духовный и моральный облик людей Рода.
  
  Не скажу, что это было легко и просто: слишком уж велика была пропасть меж нами. Многое, очень многое, казалось нам диким, жестоким, извращенным, попросту - глупым. Неправильным по сути своей. Но мы приспособились. Из одиннадцати первых дозорных не было ни одного провала. Как это ни странно, но именно Гиблые Дни со всем произошедшим тогда на земле, во многом подготовили нас именно к этому.
  
  Мы старались быть в постоянной связи друг с другом, а при любой возможности встречались лично. Наши кольца работали безукоризненно, и вся необходимая информация непрерывно передавалась в Центр. Не редко нас навещали особые посланцы из земли, передавали новости, приветы, инструкции или просто подарки. Так что мы не чувствовали себя потерянными и забытыми.
  
  На каникулы мы съезжались домой. Правда, часто они бывали короче обычных: мы использовали свободное время для встреч со все новыми и новыми местами, культурами, знаниями.
  
  Наше пребывание в Центре "каникулами" было назвать столь же трудно: постоянные отчеты, курсы, инструктажи, ознакомление с ситуацией в земле, результатами оккультных изысканий, изменениями в насущных нуждах...
  
  Но было и много радости, веселья, наслаждения от пребывания дома, в родных краях. Мы очень сдружились, все одиннадцать Дозорных и много времени проводили вместе. Постепенно, мы всё больше выделялись в некую особую касту: между нами было больше общего, чем между членами самого тайного общества, ведь у нас была одна, роднящая всех нас, совершенно уникальная вещь: мы жили "там".
  
  А еще, мы сами инструктировали новобранцев: Внешний Дозор не ограничился первыми выпускниками, каждый год добавлялись новые неофиты, иногда - четверо или пятеро, иногда - двенадцать и более, их отбор и воспитание велись постоянно.
  
  Всякий раз, как выдавалась свободная минутка, я убегала на свои озёра и болота: проведать кувшинки, поиграть со стрекозами (настоящая связь с которыми так и не восстановилась), да просто впитывать в себя дух и прелесть земли - чтобы хватило на весь следующий год. Я придирчиво оглядывала знакомые места, со страхом и надеждой выискивая изменения. А изменения были, и они множились от весны к весне.
  
  Гиблые Дни продолжались без малого семь лет. Только к концу четвертого года моего обучения в Большом Мире, на очередной летней побывке дома я стала замечать изменения к лучшему, да и общие сводки это подтверждали: снизилось число стихийных бедствий и несчастных случаев, урожаи начали стабилизироваться на некоем среднем уровне. Ему было далеко до былого изобилия, но вполне достаточно для внутренних нужд. Постепенно отпадала необходимость в ввозе импортных продуктов питания. Хорошо налаженная к тому времени система экспорта наших товаров - произведений искусства и ремесел, теперь играла роль спонсора всевозможных проектов, всё новые ресурсы направлялись координационным комитетом на разработки и расширение исследований и на приобретение знаний. Обустраивались лаборатории и экспериментальные центры; бурно развивались целые новые ветви эзотеризма и практического оккультизма; велись поиски и делались открытия.
  
  Постепенно становилось ясно: мы, люди Рода, способны с честью выйти из кризисной ситуации. Гиблые Дни стали тем стимулом, который мобилизовал все лучшие силы нашего гармоничного, но застывшего в своей сбалансированности общества. Столетиями мы сохраняли чистоту веры, традиций и нравственных устоев, но мы не развивались. Теперь же всё изменилось. "Из сильного вышло сладкое", - как говорится в Библии, пришла Большая Беда и стала для нас Большим Учителем. И мы учились. Учились прилежно, не покладая рук, и результаты не заставили себя ждать.
  
  Нет, связь с Тонкими мирами по-прежнему не восстановилась, как и разрушенные побратимные связи. Насколько я могла судить, мы даже не очень приблизились к пониманию причин распада. Но мало-помалу начинали строит другие, новые связи, основанные не на старой духовно-побратимной основе.
  
  Впечатление было такое, будто целые пласты красок на Вселенском холсте погасли, стушевались, отошли на задний план или исчезли вовсе, а на их место стали заступать проявляющиеся уровни Бытия, новые пейзажи, цветовые гаммы и аккорды, целые сообщества сущностей, о которых мы имели прежде в лучшем случае самое туманное представление, а чаще - и вовсе никакого.
  
  Всё это было необычайным, странным, завораживающим... Мы открывали новый мир, мир, пронизывающий наш собственный и, оказывается, влияющий на него не меньше, чем наши "старые добрые" тонкие миры. Мы открывали его мазок за мазком, остров за островом, как некогда человек открывал для себя мир земной, - континенты и страны, народы и языки... Новое было буквально на каждом шагу и дня не проходило без восторженных открытий, поразительных находок, обескураживающих сопоставлений...
  
  Этот период, который, соответственно, продолжается и по сей день, привнес столь существенные изменения во всё наше миропонимание, что был окрещен Новой Эрой. Первый год Новой Эры пришелся на 1991 год по христианскому летоисчислению.
  
  Все эти ошеломляющие события отодвинули на задний план проект Внешнего Дозора. Нет, не так, Внешний Дозор не потерял своего значения в глазах Наставников-в-Духе и народа в целом, в него по-прежнему отправлялись лучшие из лучших, отпускались щедрые средства, Дозорные пользовались огромным уважением и почётом. Но мы не возвысились над окружающими, не превратились в заносчивую элиту: сколь бы новому мы не научились в Большом Мире, какими бы навыками и знаниями не овладели, приезжая домой, мы вновь оказывались в роли учеников, не знающих многих истин, успевших стать за считанные месяцы нашего отсутствия "прописными". Темпы были не просто стремительными - они были ураганными.
  
  Мы внимали, учились, впитывали, сколько могли и, потрясенные, возвращались к нашей собственной учебе в Большой Мир, живший своей сложной, грубой, богатой и нетривиальной жизнью, и даже не подозревающий, что у него под носом, фактически, в нем самом, уже проявились и заработали механизмы Новой Эры...
  
  На фоне этого всепоглощающего Нового, образовалась маленькая, но стойкая партия духовных традиционалистов. Я бы назвала ее более безобидным именем: Общество почитателей Старины. И, как не странно, во главе ее встал Гор.
  
  Нет, он не стремился к этому, даже не прилагал особых усилий. Просто, в сравнении со всеобщей восторженностью перемен и открытий, он как-то сразу выделился из общего числа своей приверженностью ко всему древнему, освященному вековечными заветами. Опять же, он не выпячивал это напоказ, да и другие вовсе не позабыли традиционных обрядов и верований: просто, что-то из нашего огромного духовного наследия мы стали видеть в ином свете, достигнув некоего уровня расширенного сознания, что-то перестали понимать вовсе, т.к. оно не укладывалось в новую картину... Но ни в коем случае, ни официально, ни в быту не было заброшено ничего из старого и дорогого.
  
  И всё же... разница была. Гор, вроде бы, не делал ничего, чего бы не делали и другие, но у него всё это выходило как-то иначе, с какой-то особой любовью и почтением, с проникновенной нежностью и грустью. И люди, разделявшие те же ощущения, потянулись к нему, как пчелы на нектар.
  
  Очень скоро я обнаружила, что мой старый родительский дом, который был оставлен в полное распоряжение Гора, превратился в духовную обитель. В нем царила атмосфера братства, благоговения и... вслушивания, да, вот правильное слово. Сам воздух в доме, даже на подходе к нему, словно бы звенел прозрачной льдистостью, но льдистостью теплой, напоенной дуновением грядущей весны, ломки льда, пробуждения. Так, что казалось: вот прямо сейчас в нем прозвучит долгожданная трель и материализуются из ниоткуда наши потерянные феи...
  
  На том этапе у "общества" не было ни названия, ни ритуала, ни общепризнанной внутренней иерархии. Да и цели были неясны, по крайней мере, не сформулированы и не произнесены во всеуслышание. Люди просто приходили к Гору, а он всегда был готов принять каждого и любого. Ввиду того, что хозяином он был никудышным, то каждый что-нибудь с собой приносил: ягоды и орехи, пирог с начинкой, фрукты... Так оно и повелось, и постепенно каждый добровольно стал брать на себя постоянные обязанности: этот разводит огонь в очаге, тот - готовит, третий заботится о свечах и благовониях... Дом превращался в обитель, и в ней, в обители, зарождался общинный уклад.
  
  Гор, как я уже говорила, потерял свою силу в злополучном горном походе, при спасении меня и Ора. Но очень и очень многие тогда теряли наряду со своими побратимами и собственные способности. Поэтому такие потери не особенно бросались в глаза. Гор лишился Голоса и Слова, он уже не декламировал пламенные речи и зажигательные воззвания, не играл роль уверенного в себе вождя. Он стал мягким, задумчивым и, главное, кротким. Эта-то кротость, в сочетании с благоговейным трепетом, и притягивала к нему людей. Они приходили, говорили о наболевшем и утраченном, о святом и дорогом сердцу, а Гор их слушал, кивал и рассеяно улыбался какой-то просветленной улыбкой незрячего: так слепец нежится на невидимом солнышке, сидя на крылечке весенним погожим днем, и беспричинная улыбка блуждает по губам его... И даже, когда говорил он, казалось, не прекращает вслушиваться во что-то внутри-себя-звучащее... вслушиваться и улыбаться. Блаженненький? Быть может, но вокруг него рос и ширился ореол святости.
  
  В разрастающейся общине образовался узкий внутренний круг. Принадлежащие к нему не довольствовались общими собраниями и частными встречами с Гором, они подолгу, иногда днями, проводили время с тем, в ком видели Учителя, и друг с другом. Незаметно они взяли управление домом и хозяйством в свои руки, поддерживали чистоту и уют, заботились о покое и здоровье Учителя, короче, стали настоящими учениками Наставника-в-Духе.
  
  
  И был среди них один, особо ревностный. Он на совсем переселился в Дом, не отходил от Гора ни на шаг, стал его неназойливой, неуловимой тенью. Исполняя обязанности личного слуги, секретаря и домоправителя в одном лице, он ухитрялся добиваться при этом почти полного своего отсутствия. Казалось, вещи делаются сами собой, с помощью магических пассов невидимой руки.
  
  И был этим кем-то не кто иной, как Лиль. Да, Лиль, мой предрассветный мечтатель, поклонник следов моих башмачков на утренней росе лугов...
  
  Он долго и тяжело выздоравливал от полученных травм. Ни я, ни Гор не могли тогда навещать его: сами были "еле душа в теле". Когда взаимные визиты стали возможны, он нередко наведывался к нам, играл на дудочке у огня... Лиль играл, я пела, а Гор слушал. Слушал и улыбался. Затем я ушла в школу Сестер Силы, но визиты Лиля от этого только участились. Его тянуло к Гору какой-то необъяснимой силой и казалось: сама близость к нему рождает у Лиля всё новые и новые мелодии. А через какое-то время Лиль впервые начал писать на свои мелодии слова. И были они столь же прозрачны и неуловимы, как и музыка его, как и он сам, часто даже не имея смысла, или смысл этот ускользал от слуха и сознания. Но Гор его понимал. Он слушал Лиля, кивал и улыбался блаженной улыбкой.
  
  Лиль наотрез отказался пройти официальные экзамены на гвельда.
  
  - Я не гвельд, - говорил он, - гвельды поют о том, что было и есть, а я - о том, что было-будет и о том, что есть-в-не-тут. Гвельды поют людям, а я - феям и тонким.
  
  - Но ты же и нам поешь, - возражали ему.
  
  - Это потому, что вы в доме Гора. Я Учителю пою и дому, и тому, что над ними.
  
  Вот так вот...
  
  С каждым моим приездом в Долину, я обнаруживала, что "общество любителей старины" всё больше превращается в настоящую духовную общину, обрастает обычаями и ритуалами, церемониальными гимнами и атрибутикой культа, мелкими предрассудками и даже чем-то похожим на мифологию.
  
  Возвращаясь в свой дом, в котором я оставила за собой две комнаты, - соответственно, свою и родительскую спальню, - я неизменно воспринималась всеми, как исконная владелица и настоящая "хозяйка очага", хотя какая из меня была хозяйка? Скорее уж хозяином был Лиль, оказывающий все возможные знаки внимания редкой и уважаемой гостье.
  
  Мало-помалу я заметила, что втягиваюсь в общие разговоры и дискуссии, что атмосфера "прозрачного трепета", прочно устоявшаяся в доме, оказывает на меня - незаметно и исподволь, - своё действие: наполняет каким-то чистым спокойствием, ощущением непередаваемой хрупкости и неповторимости всего Живого, Бытия в целом, требуя от меня постоянной чуткости, бодрствования каких-то потаённых пластов подсознания. Это же ощущали и другие. Гор называл это "достижением состояние расслабленного напряжения и рассеянного внимания". Он утверждал, что этим путем мы создаем - каждый для себя и все вместе, - некий энергетический луч, туннель, способный пробить толстые стенки окутавшего нас кокона, достигнуть утерянные и столь дорогие нам тонкие планы Бытия. По его утверждению, нам это удаётся, в результате чего и создается та особая атмосфера "трепета сфер", прозрачной ласковости, витающая в доме.
  
  Для посылки Луча вовсе не требовались сосредоточенные усилия, медитативная концентрация, речитативные заклинания, - всё то, что составляет неотъемлемую часть оккультных практик Большого Мира. Просто общий настрой людей в доме, их слов, движений и мыслей создавал нужную атмосферу и, когда "напряжение рассеянности" достигало точки "критической массы", - образовывался Луч, частота вибрации которого позволяла осуществиться прорыву в тонкие планы. Так говорил Гор. Сами мы этого никак не ощущали.
  
  Гор не только знал о Луче и Прорыве, он еще и контактировал с тем уровнем Бытия, куда пробивался Луч. Он не рассказывал нам о том, что видел, слышал и ощущал, - только улыбался рассеянной улыбкой и изредка, очень редко, бросал то ли слово, то ли намек, отсвет Иного, словно чаша его души, наполнившись до краев светом нездешним, решалась, наконец, одарить всплеском потустороннего мир дольний, осенить благодатью. Мы были достаточно чутки ощутить эту мягкую тихость, снисходящую на нас в такие минуты, а Гор тогда просто лучился...
  
  Почтение, которое оказывали мне члены Горовой общины, объяснялось не только тем, что формально стены обители принадлежали мне. Была и еще одна причина: я была частью Внешнего Дозора.
  
  Я никак не могла понять, почему именно люди Гора питали столь глубокое уважение к нам, Дозорным. Казалось бы, вживание в чуждый земле Большой Мир, впитывание в себя внешних культур, соблазн подпасть под греховность бездуховности, просто глубокая чужеродность, - всё это должно было пробуждать у них - истых приверженцев славной старины, - одно лишь отчуждение и антипатию.
  
  Но случилось наоборот: открытие нового в нашем собственном мире, глобальные сдвиги в мировосприятии, последовавшие за этим, всеобщие энтузиазм и восторженность, - как раз они-то и вызывали у Гора и его сподвижников отчуждение и неприятие. Они усматривали в Новом прямую угрозу "старому-доброму", считали, что все усилия координационного Совета будут направлены теперь на исследование этого Нового, Странного и Необычайного вместо того, чтобы упорно концентрироваться на попытках восстановления утерянного равновесия, вновь обрести связь с тонкими планами, малыми народцами, воскресить Большое Кольцо.
  
  Большой же Мир воспринимался ими, как часть старого миропорядка, а Внешний Дозор, как мудрый стратегический шаг, направленный на обретение утраченной гармонии. Собственно, так оно и было на самом деле.
  
  До моего вступления во Внешний Дозор, я прошла школу Сестер Силы, а ведь она тоже являлась частью "старого-доброго". Я обладала Силой, Знанием и Верой и, вдобавок, еще и обширными познаниями Большого Мира. Всё это не могло не внушать "староверам" Гора особое ко мне уважение. Они подолгу расспрашивали меня о "жизни снаружи" и я охотно отвечала. Больше всего их интересовали духовная, религиозная и эзотерическая сферы внешнего общества, а так же культура и история в целом. Главный вопрос можно было сформулировать так: как люди Большого Мира умудряются поддерживать и развивать духовность в крайне неблагоприятных для этого условиях общества, построенного на эгоизме, стяжательстве, похоти, ненависти, зависти и меркантильности? Как общество изобилия и потребления, насквозь пропитанное самостью и бездуховностью, способно порождать философско-религиозные школы и доктрины, шедевры искусства и литературы, великих Учителей и святых? Как может всё это уживаться друг с другом, более того, давать импульс к развитию? В чем тут секрет? И как можем мы воспользоваться чужим опытом во избежание собственных ошибок?
  
  С таким же успехом они могли бы спросить у меня: что есть Человек? И всё же после некоторого раздумья я решила провести ряд общих бесед, дать некий курс лекций на предмет "Религии и духовные системы Большого Мира". Для меня самой это было закрепление систематизация знаний, а также способ попытаться ответить себе самой на целый ряд нерешенных вопросов. Я использовала все, имевшиеся в моем распоряжении записи и материалы - как мои собственные, так и собранные другими Дозорными: дневники, книги, альбомы, даже кое-какие предметы культа.
  
  К моему удивлению, слух о лекциях тут же разнесся по Долине и привлёк много больше слушателей, нежели я или приверженцы Гора могли предполагать. По ходу бесед, они всё больше приобретали форму курса по "Сравнительному религиоведению и эзотеризму Большого Мира". Но, в отличие от подобного курса в любом из внешних университетов, мой отличался еще и постоянным проведением параллелей с бытовавшим у нас самих духовным укладом, историей наших собственных верований и исканий.
  
  "Истина познается в сравнении" - говорит внешняя мудрость. По мере таких сравнений, всё больше и больше выяснялось, что гордиться нам особо нечем. Да, мы тысячелетиями хранили древние знания, живя в гармоничном симбиозе с окружающей средой и тонким миром. Но мы постоянно имели при себе невидимых помощников, побратимов и учителей. Мы знали там, где люди Большого Мира вынуждены были полагаться на одну лишь веру и смутные интуитивные наития. Мы видели духов природы и тонких, говорили и прикасались к ним, мы учились у них и учили сами. Мы сумели оградить наш мир от грязи физической и духовной, сохранить традиции и веру, знания и силу.
  
  Всё так, но столь ли уж велика была в этом наша заслуга? Ведь мы не шли вслепую путем мучительных ошибок и тяжких испытаний дорогами вечного поиска. Наших духовных учителей не распинали на крестах и не предавали анафеме, мы не сжигали пророков и ведьм на кострах, не вели религиозных войн, не преследовали сектантов и не уничтожали целые народы за то лишь, что они покланялись иным богам или, иными словами избирали свой путь поклонения Единому.
  
  Нужно ли всем этим гордиться? Безусловно. Как и нашей преданностью и самодисциплиной, чистотой нашей веры и любовью к земле и всем, ее населяющим. Но всего этого мы достигли, находясь под неусыпной опекой Старших-Тонких-Мудрых. Внешнее же человечество шло своим путем само... "Per aspera ad astra". Так кто же заслуживает большего уважения?
  
  
  ***
  
  
  Я была где-то между малыми иудейскими пророками и Буддой, когда меня вдруг неожиданно вызвала к себе Вея.
  
  Она, как обычно, вперила в меня просвечивающий насквозь взгляд, но на этот раз начала без присказок.
  
  - Знаешь ли ты, Грю, что уникальна? Может и догадываешься, но уж, наверное, не знаешь - насколько.
  
  Я стояла перед ней в полном недоумении. Оно ясно читалось на моем лице. А Вея продолжала.
  
  - Мы очень пристально наблюдаем за путем, которым идет группа Гора. Всего не понимаю даже я, но что-то в этом определенно есть. Что ты об этом думаешь?
  
  - Думаю, примерно, то же самое, - осторожно ответила я и, сделав неопределенный жест рукой в воздухе, замолкла: подходящих слов не было.
  
  - Ну, хорошо, но что ты чувствуешь по отношению ко всему этому? Тебе нравится? Ощущаешь ли ты, что этот их "прозрачный трепет"... э-э... правильный? Я говорю с тобой сейчас, как с Сестрой Силы.
  
  - Да, он правильный, Вея. Насчет Луча, Прорыва и всего прочего, не скажу - просто не знаю, но получаемое воздействие на нас, на всё окружающее - позитивное. Крайне позитивное, - добавила я с нажимом. - Это... словно кувшинка моя взглянула на мир глазами стрекозы и оттого полетела лебедем... словно... словно тихая радость в пруду плещется, а потом на берег выходит и под ветерком ласковым обсыхает и пушок на ней теплится солнышком... и всё это в парении маревом, в свете рассеянном, из ниоткуда в никуда тающем... не знаю я... Лиль об этом петь умеет... Может ты у него...
  
  - С Лилем мы, конечно, поговорим, но разговор сейчас не об этом... Заметила ли ты, Грю, что являешься единственным Дозорным, вхожим в группу Гора? Одним словом, ты на сегодняшний день единственная, кто одновременно причастен Старому, Новому и Внешнему, понимаешь? Не знаю, насколько ты в курсе всего, что происходит в области наших последних изысканий в Новом. После нашего разговора мне хотелось бы, чтобы ты походила по лабораториям, поговорила с людьми, получила представление. Позже пройдешь более подробный инструктаж. Сейчас же скажу тебе лишь кое-что.
  
  - Из общей картины вырисовывается следующее: так называемое "Новое" - пребывало рядом с нами испокон веков, более того, скорее всего, оно еще древнее, я бы сказала, первобытнее, нашего "доброго-старого". Но до недавнего времени это Старое заслоняло его от нас собственным доминантным присутствием.
  
  - Далее. Старое ушло ввиду сложных внутренних процессов внутри себя самого. Нам они пока непонятны, но то, что мы к уходу его, Старого, не причастны и нет в том нашей вины - это точно. Другое дело с Внешним Миром. Вот он, скорее всего, очень даже причастен ко всему, что произошло и продолжает происходить на Тонких Планах. Разрушение побратимных связей, исчезновение Малых Народцев, стихийные бедствия, одичание растительного и животного царства, - всё это напрямую связано с Внешним.
  
  - Мы потеряли наших друзей и учителей из Старых и Тонких. В Новом мы их еще не обрели, да и не ясно, возможно ли это в принципе - слишком уж там всё иначе... Но вход туда мы обнаружили или, если угодно, нашли целый ряд дверей с хитрыми замками и теперь подыскиваем к ним ключи, достаточно успешно подыскиваем...
  
  - Так вот, опуская частности, перейду к главному. Существует идея, в соответствии с которой возврат Старого и Тонкого возможен лишь при объединении тройственных условий: всего багажа наших традиционных знаний (группа Гора) с привнесением в них необходимого, - и пока еще не вполне ясного из Нового, - и, наконец, некий недостающий, но крайне важный элемент из Внешнего. Совместив всё это правильно, мы сумеем обрести утраченную гармонию, - хотя и на качественно новом уровне: того, что было, в первозданном виде уже не вернуть. Но, кто знает? Быть может новообретенное окажется еще богаче и гармоничнее...
  
  - Я вот что хотела бы тебя попросить, Грю: остается год до конца твоего обучения во Внешнем Мире. Перед твоим возвращением туда, постарайся направить... нет, подсказать группе Гора идею совместить методы, разработанные собственно ими - я имею в виду эти "рассеянные напряжения", или как вы их там называете, - с насколько это возможно более систематическими исследованиями. Я не надеюсь, что Гор будет готов создать у себя настоящие лаборатории типа наших, но пусть попробует использовать существовавшие издавна у нас предметы: драгоценные камни, кристаллы, зеркала и обручи, кольца, чаши и жезлы - всё, что способно концентрировать и посылать энергию. Подтолкни их к идее того, что совмещение чистой духовности с секулярным подходом - это и есть то, что позволяет Внешнему Миру, в конечном итоге, противостоять полному подпаду под бездуховность. Быть может, им будет легче воспринять эту идею, исходящую от тебя, чем от меня или кого-то, кто автоматически ассоциируется у них со всем Новым...
  
  - Год пролетит быстро. И вот тогда мы вновь встретимся для по-настоящему серьезного разговора...
  
  
  ***
  
  
  Я вышла от Веи со странным чувством, что скоро должно произойти что-то очень важное, что под видимым всеобщим оживлением в этот первый год Новой Эры, протекают некие таинственные, сложные процессы, из которых вот-вот сформируется что-то по-настоящему Небывалое. И что мне предстоит принять в этом самое непосредственное участие...
  
  Одна из Сестер Силы уже ждала меня у дверей и повела по необычно разросшимся помещениям, официально принадлежащим Координационному Совету. Мы проходили через научные кабинеты, малые специализированные библиотеки, опытные камеры, исследовательские лаборатории, испытательные залы... Я получала объяснения, смотрела и внимала, постепенно осознавая истинный размах происходящего и всё больше поражаясь не столько самому объему ведущихся изысканий, сколько глубине и, главное, неординарности подходов, тому, что во Внешнем Мире называлось бы "мультидисциплинарными исследованиями": взаимодействия звука и цвета и их влияние на плотность и дальность биополей; эмоции и законы термодинамики и механики; оптика и телепатия; биохимия и левитация; физика полей и телекинез, - любые возможные и, казалось бы, никак не ассоциирующиеся друг с другом феномены, - всё сочеталось, исследовалось и моделировалось...
  
  И еще я преисполнилась гордостью. Гордостью за свой народ, который в условиях душевного и физического стресса и экологического кризиса, потеряв своих извечных друзей, учителей, защитников и побратимов, не только не пошел по пути наименьшего сопротивления, став частью Большого Мира, потеряв при этом себя, свои духовные ценности, верования, мировосприятия, но, напротив, - сконцентрировал все ресурсы и силы на достижении одной заветной цели: обретении утраченной гармонии. Он остался верен себе.
  
  Да, я гордилась своим народом!
  
  И твердо верила в то, что успех - настоящий, большой успех - лишь вопрос времени.
  
  
  *
  
  
  Во время оставшихся лекций по моему "сравнительному религиоведению", я, как могла, постаралась подчеркнуть необходимость в синтезе научного и традиционного подходов в духовности, преодолеть предубеждение большинства сторонников Гора, относительно всего технологического.
  
  Лето кончилось и вместе с ним мои каникулы. Я вернулась в Большой Мир для завершения учебы.
  
  Этот последний год выдался особенно напряженным, зимних каникул у меня, можно сказать, не было вовсе. Связь с землей тоже была не как прежде: послания и гонцы доходили до нас реже, а когда доходили, то создавалось впечатление, что они не договаривают больше, чем говорят. Причем, настроение у них при этом было, скорее, загадочным и лукавым, чем встревоженным.
  
  
  *
  
  
  Учеба подошла к концу. Я сдала последние экзамены и работы, собрала багаж и устремилась домой. Пересаживаясь с поезда на поезд, пересекая границы и страны, я преисполнялась все большим волнением. Никогда прежде не ждала я с таким нетерпением возвращения в Долину.
  
  Было самое начало лета, на редкость буйного и изобильного зеленью и жизнью. Поднимаясь все выше в горы, я буквально каждой порой тела ощущала, как воздух становится чище и благоуханнее, вода ручьев и водопадов - кристальнее, а гомон птиц - голосистее. Все напоминало "старые-добрые" времена и я непроизвольно стала прислушиваться к себе самой и окружающему: не услышу ли долгожданного Призыва кого-то из своих давних побратимов? Не замечу ли краем глаза шляпку гнома? Не разгляжу ли в мельканье солнечных бликов танец полупрозрачных фей? Разумеется, ничего такого я не разглядела, но настроение моё не испортилось, было на редкость праздничным, даже торжественным.
  
  Наконец моему взору открылась знакомая сторожка и шлагбаум, искусно вырезанный из цельного соснового ствола - то была официальная граница моей земли, крайний юго-западный ее предел, официально именуемый Внешний Пост. Персонал совмещал в себе таможенников и лесничих, хотя настоящей таможни у нас, конечно же, не было. Загодя сообщив о своем приезде, я не удивилась, когда узнала, что меня уже ожидает двуколка с впряженной в нее Мартой - маленькой, гривастой кобылой, больше смахивающей на пони, с умными, влажными глазами лани, - старая моя знакомая и любимица. Я обняла Марту за шею, поцеловала в нос, скормила ей соленый хлебец, забралась на козлы и, заливисто гикнув, направила свой путь в Долину.
  
  Я не проехала и мили, как уже заметила новое. Свежевыструганная стрелка указывала влево от главной дороги. На стрелке была начертана незнакомая мне эмблема: семицветная радуга окаймляла пчелу, несущую в лапках веточку омелы. Под эмблемой значилась надпись: Научно-исследовательский центр духовной экологии.
  
  "Вот это да... - прошептала я восторженно, - духовная экология! Как раз то, что надо!" Не задумываясь, я свернула влево на свежую просеку, что удивительно плавной дугой углублялась в тенистый сосновый бор. Изгиб дороги был настолько идеально вписан в очертания естественных неровностей почвы, что, казалось, вырос из них самих. Частота и чередование стволов, их толщина и наклон, направление ветвей и преобладающих в них ветерков, - всё сочеталось правильно, все укладывалось в одну единственно возможную мозаику, творило гармонию. Марта ощутила это так же, как и я, тут же сменив темп на иной, более слаженный, ритмичный и мягкий: она безошибочно вписалась в общий лад. Мы не спеша, двигались по этой удивительной дороге, а дорога... пела, да, пела. Или то была не дорога, а всё вокруг? Казалось, мы едем по струне лиры, но не прямой, а повторяющей очертания самих обводов прекрасного корпуса, казалось, только нас и недоставало ей, чтобы излиться трелью. Она, - это трель, - наполнила воздух какой-то спелой напевностью, вошла в тело, в легкие, в кровь, исполнила блаженством и негой, силой и богатством жизни. Я ехала, как зачарованная и мечтала лишь об одном: чтобы дороге не было конца.
  
  Но вот, вслед за каким-то изящным завитком, игриво вильнувшим заключительным аккордом, моему взору открылось удивительное строение. Округло-обтекаемое, состоящее из неуловимо совмещенных извивов, оно перетекало из себя в себя. Выпуклые стены круглились овалами, линии терялись в исчезающих плоскостях (хоть плоского в них не было ни дюйма), - и каплеобразно устремлялось вверх, к мягким очертаниям купола. Всё в целом производило впечатление такой законченности и сочетаемости, что сомнений не было: передо мною был настоящий шедевр архитектуры, редкостной и неповторимой.
  
   "Вот она, застывшая музыка", - прошептала я в благоговении. И ещё в памяти моей всплыл первый, бесследно сгоревший штайнеровский Гётенаум...
  
   Мы подъехали к зданию и Марта остановилась, разумеется, в единственно возможном для этого месте. Цокот копыт затих и, словно только того и дожидаясь, ниоткуда, возникла музыка. Боже мой, что это была за музыка! Песня дороги по сравнению с ней казалась робкой разминкой, налаживанием струн. Это была торжественная, всеобъемлющая симфония леса, неба и земли, хвала и ликование самого мироздания, счастье полноты Бытия. Я искала источник этой немыслимой гармонии и поняла, что поёт сам дом.
  
   "Да что же это такое происходит? - пронеслось в голове, - неужели за год моего отсутствия земля превратилась в заколдованную страну, где поют дороги и дома, словно сами собой выросшие из леса?!" Музыка накатывалась волнами, обвивала изгибы дома, терялась в соснах... Достигнув сложного переливчатого крещендо, она мягко затихла. Завороженная, я сидела, боясь двинуть и мизинцем.
  
  
   На крылечке появилась фигура мужчины, высокая и тонкая, вся в длинной льняной тунике цвета морской волны со змеящейся оранжевой полосой. Чешуйчатый серебряный поясок обхватывает на лбу буйные тёмно-русые кудри... Я вгляделась попристальней.
  
   Передо мной стоял Лиль. Но до чего же был он непохожим на прежнего, стеснительно ускользающего Лиля, полного нежной грусти и прозрачной потусторонности. Этот Лиль прочно стоял на земле, зная своё на ней место и гордясь им. Когда наши взгляды встретились, он не отвёл своего в сторону, как бывало прежде, и открыто улыбнулся мне улыбкой, очень напоминающей улыбку Гора - светлой и лучистой. Потом он поднял в приветствии руку, обнажив на запястье такой же чешуйчатый ободок серебра, и сказал:
  
   - Здравствуй, Грю. Тебе понравилась музыка? Я высновидил твоё прибытие ещё у Внешнего Поста и решил тебя обрадовать. Тебе понравилось?
  
   - Высновидил? А что это значит? - вот первое, что выдало моё ошеломление. - И эта музыка! Боже, что это было?
  
   Лиль улыбнулся шире.
  
   - "Высновидить", - значит выслышать-вывидеть-вычувствовать, - вот что. Это достигается входом в состояние, чем-то схожее с некоторыми видами мренья, снов наяву, отсюда - название. А музыка - это моя последняя вещь, точнее, одна из вариаций на неё. Вариация, учитывающая день года, час дня, свет и ветер, влажность и степень прозрачности... Ну, и, конечно, твоё предположительное настроение. Тебе понравилось?
  
   - Понравилось? Господи, Лиль, да я до сих пор не могу опомниться. Что это такое? Это играл ты? Или дом? И что это за инструмент, который одновременно звучит арфой, скрипкой и свирелью? И как...
  
   - Погоди, не всё сразу, - Лиль явно гордился произведенным на меня эффектом. - Да, это играл я. Эта симфония называется "Солнечный ветер", она относится к циклу "Творенье". Это музыка сфер. А играл я на...ни на чём... точнее, на самих сферах или...ну, в общем, делал так, что они пробуждались нужным звучанием...
  
   Он вконец смутился и в нём проскользнул, вдруг, прежний милый Лиль...
  
   - Видишь ли, - оправился он от смущения, - у нас тут очень много чего переменилось за последний год. Слишком много, чтобы объяснить в двух словах. Ты сама увидишь... Но кое-что я тебе расскажу, если, конечно, сумею.
  
   - Во-первых - Дом. Он тебе нравится? Вижу, вижу, что нравится - это, действительно, уникум. Над его проектом работали наши лучшие мастера - и зодчие, и плотники, и краснодеревщики, а начальный проект, представь себе, самого Гора. Ну, и мой тоже. Ты удивлена? Ещё бы! Какое, мол, отношение имеет Лиль со всей своей "нездешностью" к постройке дома?! Так? Сейчас ты поймёшь. Я начну издалека.
  
   - На самом деле, знаешь, кто главный виновник этого шедевра? Не догадываешься? Да, ты же, Грю, ты. Что, не веришь? Помнишь, как ратовала за синтез науки и традиции в духовности? Так вот, посеянные тобою зёрна упали, так сказать, на благодатную почву. Вскоре после твоего отъезда было решено взяться за дело. Мы объявили об этом Координационному Совету и тут же получили всю возможную поддержку, особенно от Веи. И дело стало очень быстро продвигаться вперёд.
  
   - Мы и раньше считали, что музыка является наиболее эффективным средством проникновения в Надземное. Но твои новые "мультидисциплинарные" (мы называем их "широкие") методы дали поразительные результаты. Очень скоро мы поняли, что музыка - колебания частиц - является, по сути, ваянием пространства. Именно с её помощью и возможно создавать "туннели", по которым устремляется дух в иные сферы. Тогда мы разработали целый ряд инструментов, действующих в очень широком звуковом спектре, и приступили к систематическим исследованиям. Результаты проверялись скрещиванием со схожими, достигавшимися другими методами. И, наконец, мы кое-чего достигли.
  
   - Тогда-то и родилась идея постройки Дома. Официально, он носит название "Центр духовной экологии", но, как и многое у нас, имя это, скорее, для отвода глаз. На самом деле, мы называем его "Улиткой Пространства". Думаю, ты согласишься со мной, что речь идёт о шедевре зодчества, воплотившем в себе всё лучшее, на что способна наша культура. Дом построен без единого гвоздя. В нём вообще нет ничего металлического или не-деревянного: того требовали исходные проектные характеристики... Но не в этом главное. Мы не зря величаем его "улиткой пространства". Внутри дом в несколько раз больше своей видимой величины, собственно говоря, никто не знает насколько. Дело в том, что он находится в почти постоянном изменении, он дышит, живёт, пульсирует, растёт и ширится в ритме музыки сфер, трепета ветров пространства, рисунка вселенского лада...
  
   - В одной из книг, которые ты привезла из Большого Мира, я прочёл, что архитектура именуется там "застывшей музыкой". Но в данном случае речь идёт о застывшей музыке в самом прямом смысле: Дом проектировался с помощью перевода музыки - нотных знаков - в систему пространственных координат, а они уже наносились на инженерную кальку... Ну и, в начале мы строили макеты, рабочие модели...
  
   - Дом-музыка - это вход в Беспредельность, понимаешь, Грю? Наши старые добрые Тонкие планы - всего лишь милый сердцу уголок этой Беспредельности. Да, несколько лет назад они закрылись для нас, и мы до сих пор не сумели восстановить настоящую с ними связь, и не поняли Разлада. Но зато мы нашли Новое. Оно, действительно, безбрежно, Грю. Все наши грандиозные исследования и открытия - не более, чем обнажение верхушек деревьев, выныривающих из океана при приближении к крохотному, затерянному в нём островку... Перед нами тысячи, миллионы островов, леса и джунгли, горы и реки, и, конечно же, сам Океан...
  
   - О, я понимаю, ты ушам своим не веришь: как это Лиль, правая рука Гора - ретрограда и "старовера", поёт панегирик Новому. Да, в этом отношении изменения произошли тоже не малые. Начнём с того, что "группа Гора", вот уже почти год, как признана официальным орденом: Орден Звучащих Сфер, - вот как он называется. И твой покорный слуга является его герольдом. Это тоже что-то новенькое, не так ли? У нас этот титул совмещает в себе звание Адепта Тайного Знания, сакрального гвельда и, собственно, чисто церемониального герольда.
  
   - Помнишь, как я упрямо отказывался проходить экзамены на гвельда? Ну вот, я им, всё же, стал. Правда, не простым, а сакральным: я всё ещё пою только для Надземного. Ну и, конечно, для людей, ему причастных... Вижу, вижу: у тебя прямо звенит невысказанный вопрос: а как же Гор? Гор... с Гором всё непросто. Я мог бы тебе сказать, что он не существует, что он ушёл, но это будет неправдой. Гор не умер, он есть, но... не с нами. Вот уже больше полугода, как Гор, действительно, ушёл. Нет, не телом, тело его пребывает в Долине, покоится в центре Обители нашего Ордена, в новооснованном поселении под названием Прозрачное. Но дух его не здесь, и лишь он сам ведает: где. Иногда у него дрожат веки, иногда лицо покрывается лёгким румянцем. Кое-кто утверждает, что видел на его устах блуждающую улыбку..., но это всё. Он лежит в центре главной залы, вокруг него всегда звучит музыка - музыка сфер, записанная на магнитофонную плёнку (вот тебе еще один синтез Нового, Старого и Внешнего); в этой зале проходят торжественные посвящения неофитов в Орден, возносятся песнопения и молитвы, и дух Гора полнит пространство прозрачностью. Прозрачностью и святостью. Все мы уверены, что Гор вернётся из своего путешествия в Дальнее. У нас даже появилось пророчество, что Гор возвратится из Беспредельности со Знанием, и что момент этот ознаменует собой поворотную точку, точку Великого Прорыва: воссоединения Тонких сфер, Нового и всего здешнего, - истинного слияния Знания, Силы и Веры. Если угодно - начало Золотого Века.
  
   А пока - Гор спит, точнее, грезит и видит сны...
  
   Я слушала Лиля и только качала головой. Изменения были через чур невероятными даже для меня. А Лиль продолжал.
  
   - По мнению Веи, наш Орден идёт в наиболее обещающем изыскательном направлении. Поэтому нам предоставлена полная свобода и практически неограниченные ресурсы, прежде всего - в людях. По всей земле, во всех грундах проводятся теперь тесты на выявленье возможных носителей тех духовных, или, если угодно, экстрасенсорных способностей, которые отвечают требованиям нашего ордена - Ордена Звучащих Сфер: умению слышать, распознавать Музыку Сфер, гармонию Эфира, умению вплетаться в неё, вживляться в трепет, понимать его узор и ритм, выносить это понимание и переводить его на язык, доступный остальным, тем самым превращая его в Знание.
  
   - Работа по обнаружению потенциальных обладателей этой способности, их обучению и дальнейшему введению в общую работу, - одна из двух основных ветвей деятельности Ордена. Вторая - собственно, изыскания в Сферах Духа и обработка получаемых данных.
  
   - Вея предупредила меня о твоём приезде, Грю. И ещё она сказала, что по всем её выкладкам, ты просто обязана обладать умением слышания и распознавания. Мы называем это: Дар Трели. Владеющий Даром слышит Трель.
  
   - Какую Трель? - не удержалась я.
  
   - Видишь ли, мы изобрели... нет, не изобрели, конечно, - обнаружили в Новом нечто... нечто, чему мы дали имя "шантилья". Что это такое на самом деле, мы до сих пор не поняли и вряд ли в ближайшее время поймём. Очевидно, "шантилья" составляет некую базисную субстанциональную сущность Над-реальности Нового, некий основополагающий элемент узора, или код, с помощью которого можно в этот узор вплетаться, или ничтожную его часть, а может, и что-то совсем другое... не знаю, каждый, ощутивший шантилью, описывал её с одной стороны так, что не оставалось сомнений в том, что речь идёт именно о ней, но с другой стороны, описания эти были настолько различны, что ясно: шантилья открывается каждому по-своему, это - как старая внешняя притча о слоне и трёх слепцах...
  
   Одно лишь неизменно: пробуждение её сопровождается Трелью - особым, ни на что не похожим трепетом над-звука. Способность распознать Трель и является тем самым Даром, который мы так ищем. Он-то и позволяет вплетаться в Звучание Сфер.
  
   К сожалению, им обладают очень немногие. И что еще хуже, подавляющее большинство способных услышать Трель и даже вплестись в шантилью, - не способны потом адекватно и грамотно описать пережитое, таких - способных - очень и очень мало
  
   Среди этих немногих выделяется еще одна категория: это те, кто не только способны запомнить и перевести испытанное в Высших Сферах, но и сделать это в утончённой форме: поэтической, музыкальной, живописной или даже трёхмерной - скульптурной, архитектурной, просто "поделочной". Их произведения буквально неоценимы: каждое из них само по себе является не только шедевром искусства, примером непогрешимого вкуса и безукоризненных пропорций, - оно, по сути, ни что иное, как ключ. Ключ, отмыкающий двери в шантилью и всякий раз - в другой из её бесконечных, неисчерпаемых чертогов...
  
   - Если ты не возражаешь, - а ты, конечно же, никак не можешь возражать, - Лиль лукаво мне улыбнулся, - я хотел бы сейчас подвергнуть тебя тесту.
  
   - Как, прямо сейчас?! - воскликнула я в непритворном волнении. - Разве не нужна подготовка, очищение, настрой?
  
   - В том-то и дело, что нет, ничего такого не требуется, даже наоборот: Дар Трели в своём чистом, незамутнённом виде, лучше всего проявляется как раз в самой будничной обстановке, очень часто испытуемый даже не подозревает об испытании и, если результаты его неутешительны, - так никогда о нём и не узнает. Тот факт, что я открыто попросил тебя об этом, и что испытание будет проводиться не где-нибудь, а в самой Улитке Пространства (кстати, Дом является ни чем иным, как результатом целого ряда приношений членов нашего Ордена, иными словами - их Даров, вынесенных ими из шантильи), - так вот, - уже одно это делает наш тест не совсем чистым, или, если угодно, "честным"...Но, судя по тому, что сказала о тебе Вея, вряд ли это способно затуманить твой Дар... Пойдём, я покажу тебе Дом.
  
   Мы вошли в неправильный овал дверей, словно в диковинное дупло и тут же окунулись в атмосферу безмолвного сумрака. Ощущение было подобно погружению в воды озера, но озера... деревянного и земляного. Кое-где мерцали зеленоватыми огоньками лампадки, установленные в незаметных нишах - извивах самих стен, и это усугубляло столь близкие мне болотные ассоциации, да и запахи были схожи: они пробуждали образы подводной толщи и корневищ, земли и ветвей, упругой мягкости, потаённых ходов и проток... Сомнений не было: Дом был живой. Живой, а значит изменяющийся. Он вобрал нас в себя, мы стали его составной частью, неким элементом, функции которого неясны, но полезны, пригодны. Я поняла, что от меня требуется вся моя чуткость вслушивания в саму себя просто для того, чтобы соответствовать гармонии окружающего, вписываться в целое. Дом вёл нас по плавно изгибающемуся главному проходу (язык не поворачивался называть его "коридором"), и конфигурация линий стен и сводов, запахов и оттенков коричневого и зелёного была той путеводной нитью, внимая которой только и могли мы вести себя единственно правильно. "Ведя себя" - подумала я,- вот уж, до чего правильное выражение...
  
   Запахи - вот что превалировало надо всем, так могла пахнуть земляная пещера в толще плодородного чернозёма, пещера, в которой растут неохватные дубы-великаны, буки, вязы, каштаны и ели, где есть свои подземные озёра и болота, глубокие овраги, заросшие непроходимым кустарником и потаенные тропы, поляны с "кругами фей" и криком глухаря на закате..., - а рука, меж тем, скользила по гладкой поверхности стены, чьи тёплые выпуклости и изгибы напоминали осязание узловатого векового посоха, отшлифованного заскорузлыми руками, он так и просился в ладони, наполняя их ощущением силы и знания, истины и верности, ощущением правильности...
  
   Стены раздались вширь, и мы попали в просторное помещение, противоположная стена терялась вдали, потолок исчезал в древесном сумраке. Несколько узких кресел с высокими спинками составляли единое целое с породившими их стенами, словно были логическим завершением неких внутренних органов. Кресла плавно переходили в пол и сплетались в один общий стол: не то сучок-переросток, не то соцветие почек.
  
   Лиль жестом пригласил меня занять место в одном из них.
  
   - Ты хочешь спросить: где мы? - проговорил Лиль, и голос его мягко переливался извивами ветвей, - как это ни странно, могу только предполагать: Дом привел нас в Место: так мы называем то пространство, где обычно происходит первая встреча Новопришедшего, но всякий раз Место выглядит чуть иначе: всё зависит от человека. Тебе удобно? Ощущаешь ли ты всепоглощающее чувство комфорта и уюта, заботы и безопасности? Конечно же, ощущаешь, а значит - тебе хорошо в Доме, а Дому хорошо с тобой.
  
   - Несмотря на то, что Дом официально именуется "Научно-исследовательским центром духовной экологии", и в нём действительно ведутся очень интенсивные исследования, хоть и несколько иного толка, как я уже говорил,- одновременно в нём могут находиться всего несколько человек, в противном случае образуется наложение слишком многочисленных личных матриц, что лишает картину чёткости, а получаемые результаты - однозначности... Сейчас же нас только двое: я "забронировал" это время для тебя.
  
   - Я расскажу тебе немного о Доме и работе в нём. Как только Дом был построен, мы и понятия не имели о его свойствах и возможностях, да и сейчас далеки от полноты этого знания. На самом деле, одно из главных направлений изысканий состоит в изучении самого Дома, его жизни и поведения: мы пытаемся выявить их закономерности или, если угодно, биоритмы. Но всё это чрезвычайно трудно. Мы всё больше склоняемся к мысли, что Дом - частичка Надземного и, хоть формально и создали его мы - люди Рода, - на самом деле он принадлежит реальности Нового, родина его - Беспредельность. Поэтому, даже просто пребывая в нём, мы соприкасаемся с Иным, а оно - неисчерпаемое в своих проявлениях, - всякий раз открывает нам новое, так что вывод каких бы то ни было закономерностей... это всё равно, что пытаться судить о биосфере Земли, беря на пробу то каплю океана, то каплю джунглей, то каплю ледника...
  
   - Но кое-что мы, всё же, сделали. Помнишь, нить Ариадны в Лабиринте? То есть, о чём это я?! Кому, как не тебе - знатоку внешних мифологий , - её помнить... Так вот, у нас вместо нити есть камушек, точнее, камушки, хотя, слово "камушек" тут не совсем подходящее, так как сделаны они из дерева, или так нам по крайней мере кажется, да и само слово "сделаны" - тоже не совсем годится: ведь никто их не "делал", мы так уж точно, нет: Дом сам "подбрасывает" их нам в моменты, которые считает необходимыми, или, точнее, наиболее подходящими.
  
   - Вот видишь, что я говорил? Один из них обнаружился на столе перед тобой. Возьми его в руки, он - твой.
  
   Я посмотрела на стол: мгновение назад я могла бы поклясться, что он был идеально гладкий и пустой, теперь же на нём лежал.. камушек. Размером с крупную гальку, он выделялся глубоким насыщенным оттенком красного дерева. Я протянула руку, и он, казалось, только того и ожидая, юркнул в неё как шар в лузу. Я поднесла его к глазам. "Камушек" буквально приковал меня к себе: необыкновенно тёплый на ощупь, он весь был покрыт сложным узором разводов: тёмно-бордовый переходил в бурый и зеленоватый, линии, напоминающие годичные кольца перемежались крапинками и переливами, появлялись ассоциации яшмы, опала и тигриного глаза. Я вертела "камушек" правой рукой, и мой большой палец сам находил в нём невидимые глазу выемки и вогнутости, скользил по ним, постепенно находя сложный гармоничный ритм... Я вслушивалась в него, вплетаясь в затягивающий меня узор, "камушек" звал меня за собой... И я пошла...
  
   - Ну, как он тебе? - донёсся откуда-то издалека голос Лиля.
  
   - Он.. он прекрасен, - только и смогла я выдохнуть изломом лепестка сознанья, а потом... уже будучи далеко в не-тут, я услышала, нет, не услышала, самым краем слуха я ощутила... трель. Да, трель. Казалось, запел сам камушек, все его цветовые гаммы и трёхмерные извивы, бугорки вкрапления, нежности и перекаты превратились в звук, обрели в нём свой точный эквивалент. Трель крепла, одновременно всё усложняясь, она полнила собой пространство и оно усложнялось ей в ответ, всё открывая и открывая себя... То был восхитительный танец: танец трели с пространством, и порождением его была - музыка Сфер. Никакие земные симфонии не в силах передать величия этой музыки. Грандиозность, мощь, безукоризненность, благородство... святость... Словно сам Космос открылся предо мною в звуке и вместе с тем я чётко осознала: всё невообразимое богатство и глубина, красота и совершенство - лишь ничтожная часть, крупица Беспредельного.
  
   Земной язык не способен передать необъятной полноты Бытия. Счастье? Да, то было счастье!
  
   По мере непрерывного усложнения, трель, как бы обрастала всё новыми атрибутами, а может, то само пространство проявляло свои многомерности? К звуку, - пусть и сколь угодно сложному, - стали прибавляться цвета. Очень быстро они исчерпали все привычные сочетания оттенков и объяли невиданные доселе области: мой глаз учился впитывать Надземное.
  
   Цветовые пятна уплотнялись, не теряя при этом прозрачности, их очертания определялись, высвечивались контуры и объёмы, рельефы и отделимости, вычленялись сущности и самости... Они имели свои природу и назначение, характер и свойства; они занимали надлежащее им место в пространствах, временах и сферах, жили сложными связями, взаимодействовали, менялись, претворялись в иное, плели гармонии, множили красоту... Они были правильными.
  
   Я становилась ими, сама обращаясь в цвет и звук, форму и время, чувство и знание... Я была везде и всем настолько, насколько могла вместить; полнота изливалась из меня избытком себя, освобождая место для новой полноты... Я была твореньем и творимым, субъектом и предметом, духом и формой, я была жизнью...
  
   Понимая всё, я в мгновенье забывала это, не в силах вместить память о знании, не способная удержать подробности "Бога, что живёт в мелочах", оставалось лишь ощущение неколебимости в истине, незамутнённой, чистой Веры.
  
   И я плыла, парила и цвела, объятая насквозь, преображалась, полнилась, изливалась полнотой...
  
   Преодоленье малой пустоты... изломанность причинного сцепленья... и я за гранью. Невесомость зренья рассеянно скользит вдоль наготы Единого Живого. Пятна звуков - таких причудливых и сеющих тепло, - неуловимо стелятся сквозь то, что некогда я называла плотью... и трепетной беспалой горстью я зачерпну великое Ничто... я засмотрюсь, по капле растворяясь, переливаясь, тая, истончаясь, сплетаясь воедино... Тенью губ успею выдохнуть вослед исчезновенью: всё истинно... Предамся дуновенью, предвосхищу ликующий испуг... и стану светом... Лепестком сознанья благословлю осколки темноты за то, что ограничили черты самих себя, за то, что мирозданья воздвигли контур, силясь превозмочь... Благословлю и устремлюся в ночь. И Некто, светящийся издали, промолвит рассвет.
  
  .......................................................................................................................................................................................
  
   Уже давно стихла Трель, рассеялись в сгущеньях форм контуры Надземного, растаяла музыка Сфер, а я всё говорила и говорила, не в силах остановиться: меня переполняло Необъятное; замолкнуть сейчас - значило для меня быть окончательно ввергнутой в земное, быть отторгнутой от Беспредельности. Я не могла и не хотела этого.
  
   - Успокойся, Грю, успокойся, Господи, что же это такое-то, - Лиль гладил мою голову и лицо прохладными лепестками ладоней, причитал надо мною, как насмерть испуганная мать. - Никогда ещё такого не было... Господи, что же делать-то... Дом - помоги! Сделай так, чтоб она очнулась и всё помнила, Господи, отпусти её, нет, наоборот, не отпускай её, но дай ей вернуться...
  
   - Я уже вернулась, Лиль, если я тебя слышу - значит вернулась, верно? - слабо проговорила я. Голова кружилась, перед глазами - какой-то цветной туман. - Где я, Лиль? Почему я лежу? Где стол и кресло? Почему мы...
  
   - Ох, Грю, хвала Творцу, ты вернулась! Боже мой, что это было! Я никогда ещё не встречал ничего подобного! Ты была одновременно в Надземном и в полном сознании, ты комментировала каждый свой шаг, более трёх часов ты не переставала говорить! И что за слова это были! Ох, Грю, да понимаешь ли ты, что ты такое сотворила?! А ты, вообще, помнишь что-нибудь? - спохватился Лиль испуганно.
  
   - Ну конечно же, я все помню. Кроме того, что моё тело куда-то передвигалось в доме.
  
   - Никуда оно не передвигалось, Грю, это сам Дом изменился. Так всегда происходит во время Трели: Дом переносит нас в Место Отдыха - так мы называем то, куда попадает человек по выходе из Надземного. В этом Месте, как правило, есть всё необходимое для фиксации воспоминаний и их - пусть эскизном - воплощении в...
  
   - Погоди, Лиль, это очень важно, мне нужно... так, что же мне нужно? Да, дай мне скорее карандаш и лист бумаги. Так, теперь - тихо.
  
   И я стала быстро, на едином дыхании писать:
  
  
   А ручей - по колено в себе -
   Тихо течёт, пристально
   Вот ведь она, истина -
   Донышко в решете...
   Полдень на стебельке
   Маковкой на макушке
   Бусинкой по избушке
   Шалостью в шалаше...
   Пень бы во мне запел
   Дудочкой да на ушко!
   Ладушки на опушке
   Фея на васильке.
  
   - Не спрашивай меня, Лиль, что это такое, понятия не имею, одно знаю: это - самое важное, Ключ. Нет-нет, постой, это еще не всё, нет, не потом, потом - забуду. Дай мне... дай мне медной проволоки, так... и янтарь, мне нужны янтарные камушки, нет, погоди, не такие... дай мне пластилин, нет, не пластилин - воск, нет, не воск... дай мне смолу, древесную, лучше всего - кедровую, так... ее надо чуть-чуть размягчить над свечой... теперь я из нее вылеплю форму янтарных камушков... они вот такие должны быть... семнадцать их всего, чуть разных... их на проволоку нужно нанизать, вот - я на смоле тебе показываю, потом один сердолик нужен, вот такой формы, он вот здесь должен идти... так... что же еще? Чего-то еще не хватает... погоди-погоди... дай вспомнить... там это было справа, кисленькое такое, прозрачно-сизое... перо? нет.. сойка... сойка... но не перо... вот, поняла: это соичье яйцо - пустое, его нужно соком березовым наполнить из шприца и тоже нанизать. Как? Понятия не имею. Если сделать, как надо, то не расколется и не прольется. Погоди, еще что-то... там отсвет такой был, закатный... да, вот оно! всё это должно на обожженном кирпиче лежать, оранжевом таком... или на каменной полке, может... всё!
  
  Я в изнеможении откинулась на мягкое деревянное ложе, показавшееся мне пушистым и ароматным, как мох на болоте, и провалилась в сон.
  
  
  ***
  
  Облаченная в официальную форму Внешнего Дозора я стояла на вытяжку перед Веей, а та вперилась в меня пронзительнее и неумолимее обычного. Минуты шли, молчание всё не кончалось, напряжение мое росло, я превратилась в натянутую до предела струну, звенящую под ветром собственных мускул. Я ждала приказа, окрика, скупой похвалы, чего угодно, только не того, что последовало. Вея, наконец, разомкнула уста и проговорила тихо и мягко, с проникновенной нежностью, столь ей несвойственной:
  
  - Иди ко мне, Грю, доченька моя, сядь вот тут, рядом.
  
  Это меня сломило, у меня еще хватило сил дойти до кушетки и опуститься подле Веи, но самообладание оставило меня и я, впервые со смерти Ульны и родителей, расплакалась. Я плакала, открыто, от всей души, слезы катились ручьями по щекам, и вместе с ними высвобождалось всё, годами загоняемое мною в подсознание, запретное и погребенное под заклятьем: слабость и чувственность, нерешительность и робость, необходимость в защите и потребность в ласке, и одно большое, как мама, сиротское одиночество.
  
  Я плакала, всхлипывала, терла кулачками глаза и щеки, а Вея, обнявши меня за плечи, гладила по головке морщинистой рукою и приговаривала: "Поплачь, Грю, маленькая моя, поплачь, ты моя умница, а красавица-то какая! В трех мирах такой не сыскать... Дозорная ты моя неусыпная, стрекоза ты моя большеглазая, лебедь-птица моя перелетная, запредельная, странница наднебесная, в миры вхожая и выхожая, что в избушку свою, аки в дом родной... Что ж-то я без тебя делала б... и подумать страшно, да и нечего: здесь ты, с нами, со мной, все мы тебе и защита и сила... А любят-то тебя как! Ты хоть знаешь о том? Нет, конечно, откуда тебе, и не догадываешься! А ведь ты у нас всё равно, что легенда живая, символ и миф, канон, образец для подражания... Матери детям говорят: " Не будешь учиться и стараться и бороться - не будешь такой, как Грю, Грю и не посмотрит на тебя!"... А юноши и девушки, попрекая друг друга, говорят: "Эх ты, Грю на твоем месте так не поступила бы...", - и нет попрека, больнее этого...
  
  - Знала ты об этом? И сколько тебе годков-то, а? Сто, сто десять? Где там! Еще и двадцати восьми не исполнилось, чистая пигалица, да и только! Ну вот, а ты плачешь! Разве так годится? Да ты плачь, плачь, слезы душу лечат, слезы раны врачуют, полетит душа твоя птицей белою, птицей белою, светлой лебедью за зеленый бор, за Туман-гору, за глубокое Око-озеро, там лежит сундук, в сундуке - рундук, в рундуке - чубук, в чубуке - яйцо, а в яйце - кольцо. Как возьмешь его, золотое дно, ободок сребряный, самоцвет незнанный, да придётся в пору-то на пальчик безымянный - чать не знать тебе тягот труженых, знать найдет тебя знатный суженый...
  
  Вея пела-причитала этот древний присказ, как то делали все матери всем маленьким девочкам Рода, и я в глубоком детстве видела себя и Ульну совсем крохотных, сидящих в одном необъятном кресле у жаркого очага, и мать наша Гея сидела перед нами, держала нас за безымянные пальчики и то ли пела, то ли пророчествовала: "чать не знать тебе тягот труженых..."
  
  - Не нашел меня знатный суженый, - сказала я чуть жалобно, но уже совсем спокойно: я выплакалась и очистилась, казалось - на годы вперед.
  
  - Быстро сеется, долго зреется... Найдет он тебя, найдет, а точнее - ты его. Ты же знаешь, Грю, все мои пророчества о тебе сбываются с точностью, и это сбудется. Я рада, что ты облегчила душу, только к пущей силе это и твердости.
  
  - А теперь послушай меня, - сказала Вея уже другим, более официальным, голосом. - Нет, нет, ты сиди. Всё, что было у тебя в Улитке Пространства (я слышала всю запись), - удивительно, да что там, - попросту немыслимо! - это я тебе говорю - Вея. Целая группа специалистов занимается сейчас разбором текстов (я о "простом" прозаическом твоем комментарии толкую, о стихах - вообще разговор особый), другая - мастерит твое не-понятно-что из медной проволоки, янтаря и соичьего яйца... Это надо же такое измыслить! Я хочу, чтобы ты поняла то, что сейчас скажу, но не из гордыни и заносчивости (знаю, знаю, нет их у тебя, отродясь не было...), а из самого простого факта: ты уникальна, ни один еще человек Рода не воспринял Трель так, как ты и не вынес столько и так из Надземного. Тебя, быть может, поражают наши успехи и достижения, но всё это - плод усилий многих и многих, усилий длительных и совместных, результат проб и ошибок и опять проб... А у тебя - словно так и надо, словно для того и родилась... В общем - одна ты у нас такая, по крайней мере - пока.
  
  - И еще одно. Есть у тебя какие планы на завтра? Нет? Вот и чудесно. Потому, что завтра состоится торжественное произведение тебя в неофиты Ордена Звучащих Сфер. Лиль тебя посвящать будет, в обители ихней, в Прозрачном. И опять же, будет то первый и единственный случай, когда тот же человек состоит в Ордене Веры и Знания, будучи при том Сестрой Силы, да во Внешнем Дозоре, да в Ордене Звучащих Сфер. Подумай об этом хорошенько.
  
  - Вея, я хочу задать тебе один вопрос, он не дает мне покоя с тех пор, как я услышала Трель. Из того немногого, что я успела увидеть и узнать - я полностью ошеломлена, восхищена, даже растеряна. И не только глубиной перемен и масштабами всего нового, но и нашими способностями это воспринимать, вбирать, богатиться этим и созидать. Я даже не подозревала о столь мощных творческих и духовных силах моего народа. Я горжусь им! Я... по-моему, Орден Звучащих Сфер, всё, чем он занимается, - самое важное, нужное, да что там! - насущно необходимое! Но... мое испытание Трелью... принятие в Орден... значит ли это, Вея, что ты готовишь мою судьбу здесь, в Улитке Пространства, значит ли это, что я должна буду завершить свою миссию во Внешнем Дозоре? Что все эти последние пять лет - всё напрасно?
  
  - Знаешь, Грю, в чем состоит глупость молодости? Нет? Ну, так знай: глупость молодости - и твоя в частности - заключается в "умении" из правильных предпосылок делать неправильные выводы. Но ты не волнуйся, с возрастом это проходит... Всё, что ты поняла - поняла правильно, будущее, и вправду, за Орденом Звучащих Сфер и, да, туда будут брошены все силы, всё самое лучшее, даже в ущерб остальному. Но никогда, слышишь, Грю, - никогда, - Дозорный не будет снят с Внешней службы, кроме как по собственному настоятельному желанию, либо за непрофессиональный проступок. А ты - и подавно. Более того, помнишь нашу с тобой встречу пять лет тому, перед самым отъездом твоим на учебу во Внешний Мир? Я сказала тогда, что ровно через пять лет ты опять предстанешь предо мною для получения своей первой самостоятельной миссии. Так оно и будет. Ты не просто нужна в Дозоре, ты - главная моя надежда. Я всё объясню тебе в по-настоящему официальной беседе, не сейчас. Завтра у тебя посвящение в Орден. А потом я хочу, чтобы ты отдохнула, отдохнула на самом деле, так, как еще никогда не отдыхала.
  
  - Ты слышишь меня, Грю, - проговорила Вея Голосом.
  
  - Я слышу тебя, Вея.
  
  
  ***
  
  Я стояла в центре главной залы Обители Ордена Звучащих Сфер в Прозрачном.
  
  Было самое раннее утро, "час пробуждения фей". Обитель стояла на лесной поляне, в роще, где преобладали березы и лиственницы. Здание чем-то неуловимо напоминало Улитку Пространства, хотя вовсе не походило на нее чертами: оно, как бы, сочетало в себе несовместимое: всё устремилось куда-то остроконечными овалами и вместе с тем было столь сфокусировано на себе, что казалось, будто перед тобой некий сказочный чудо-зверь из дерева и камня, плавно перетекающих друг в друга. Зверь (а может, не один, а несколько?) свернулся пушистым клубком самодостаточности - настоящая "вещь в себе", - но торчал наружу ушками, бусинкой влажного носа, кончиком каждого волоска, настороженный, чуткий... Таково было первое впечатление снаружи.
  
  Внутри же Обитель была совсем другой. Ощущение живого лишь усилилось, но было иным. Казалось, ты стоишь в сердце самой природы, в средоточии мирозданья. Пол, стены, своды столь гармонично сочетались друг с другом, что не воспринимались вовсе, более того, они творили нечто с самим пространством, заключенным внутри них, нет, не заключенным, - отороченным, обозначенным ими, и оно, пространство, пульсировало в сложном, мягком ритме, так что сомнений не оставалось: перед тобою нечто очень сложное, гибко-сильное, живое...
  
  Я стояла, вглядываясь в предрассветный полумрак, и скорее предвосхищала, чем видела контуры немногих предметов. Надо всем превалировало ощущение Пространства, оно бдело собой, переливая сиреневые сумерки из одной невидимой полости в иную.
  
  - Ты находишься в Зале Посвящения, - прозвучал тихий голос Лиля. Он стоял чуть позади меня, почти неразличимый во мраке. - У Обители Ордена звучащих Сфер есть имя - мы зовем ее Пралья. Это слово на одном из позабытых диалектов Рода означает сложное, почти непереводимое понятие, связанное с метафизикой жизни, жизни вообще, и особенно - пространства. Но не Пространства в целом, а конкретного, отдельно взятого, как бы обрисованного ликом самого себя во времени... Это слишком сложно, как-нибудь я попытаюсь тебе прояснить, а лучше всего, если ты поймешь сама.
  
  - Пралья была создана нами до Улитки, - продолжал Лиль, и казалось, шепот его голоса - порождение самого фиолета Пространства, - это был наш первый серьезный проект духовно-сенситивной архитектуры. Во многом он, как бы, предваряет собою достигнутое в Улитке. Но цели тут были иные. Мы постарались изваять строение, которое воплотило бы в себе принцип Пральи: пространство, живущее местом и временем, пространство, "ограниченное" бесконечностью "здесь" и "сейчас" ежесекундно изменяющейся постоянной... Думаю, мы достигли желаемого. Пралья - удивительное место, где миг земной ощутим во всём своём всеобъятьи, в сопричастности своей к Беспредельности. Обитель - олицетворение нашей связи с землей, со всем, что тысячелетия питало тело и дух нашего народа, но она же - и связь с Вечным. Не устремления в горние Сферы, как в Улитке Пространства, а наоборот, проявление принципа космичности на земном плане, понимаешь? Пралья учит нас тому, что Бесконечность в нас самих, что Жизнь - всепроникающая, вездесущая Жизнь, столь же велика и в малом. Мы здесь и сейчас, - и именно поэтому мы везде, во всем и всегда.
  
  - Создав Пралью, мы высвободили нечто, тысячелетиями дремавшее обок с нами, - очень старое, даже древнее, - оно беспрестанно смотрится в самое себя и только потом, через себя - во вне. Улитка Пространства, напротив, квинтэссенция Нового, она вся - порыв и прорыв в Надземное. Но, странное дело, два этих места удивительно восполняют друг друга, даже друг в друге, как бы, нуждаются,... словно для полного продвижения одного необходимо наличие другого... Мы только в самом начале понимания, мы осторожно, ощупью идем впотьмах, а что-то бесконечно Великое откликается гармонией на каждый наш правильный шаг...
  
  - Всё, что я говорю тебе сейчас, Грю, не случайно. Это часть твоей подготовки к Посвящению. У Пральи - свои секреты и тайны, ты сама увидишь, тебя ожидают сюрпризы. Помнишь, как ты прошла испытание Трелью, что, собственно, и сделало возможным твое принятие в Орден? Так вот, испытание еще не окончено, точнее, оно должно быть формально завершено здесь, в Пралье, в ходе самой церемонии Посвящения, которое, суть, последний такт, если угодно, заключительный аккорд самой Трели. Я, опять же, не имею права посвящать тебя в подробности, всё должно произойти естественно, всё зависит от тебя. Это не привычное Посвящение, знакомое по Ордену Знания и Силы или по принятию тебя во Внешний Дозор. Единственное, что могу сказать: будь спокойной, открытой и чуткой, глядись в себя и оттуда, из себя, наружу. И еще одно: следи за лучом, за лучом солнца, как он появится. А теперь я тебя покидаю и вернусь в нужный момент. Помни, Грю, испытание уже началось.
  
  И Лиль бесшумно растворился, как издавна умел это делать. Я осталась одна.
  
  Сумрак полнился тишиной. Но то была не абсолютная тишина безмолвия, она тоже полнилась, полнилась не-звуками, - так близость прикосновения предваряет его самое. Тишина жила и оттого изменялась в себе, в ней что-то падало, зависало, воспаряло, изменения требовали скрытых усилий, емкости пространства перемещали энергии, поля взаимодействовали друг с другом, многое и сложное происходило вокруг меня. Я поняла, что одной из немаловажных причин этого являюсь я сама, мое здесь пребывание. Место - всеми своими пространственно-временными атрибутами изучало меня, внимало, вникало, вживало. Его суть вошла в соприкосновение с сутью меня, именно с сутью, а не с внешними параметрами очертаний моего тела. И я, не отдавая себе в том отчета, так же обратилась внутрь себя, к той самой соприкасаемой Сути.
  
  Вот, я узрела себя неким бутоном, сложнолепестковым образованием темно-зеленого цвета, погруженным в еще более темное фиолетовое Нечто. Бутон трепетал едва потаенной пульсацией, копил проявления жизни, вызревал цветом, обещая распуститься. Суть Места проникла под лепестки, ни к чему не притрагиваясь, лишь вбирая в себя мою Суть, познавая. "Место хочет понять, какой я буду, - подумала я и тут же поправила себя: нет, какой я смогла бы стать.
  
  Бутон, всё так же оставаясь плотно сомкнутым, стал распускаться. Лепестки разворачивались один за другим, бархатистые складки на них расправлялись, каждая выгибалась под неповторимо своим углом , как если бы тысячи танцовщиц сплелись в сложнейшем танце, где всё имело свое значение: изгиб каждой талии, каждого перста, каждого взлета прозрачной кисеи покрова... пока, наконец, не застыли в единственно верном единении.
  
  Бутон раскрылся. Передо мною был цветок. Бесконечно живой, он теплился мягкой ласковостью, переливался богатством оттенков, сеял свет. Лепестки, впервые открывшиеся миру, роняли капли девственной росы. А сквозь полупрозрачные очертания просматривался свернутый темно-зеленый бутон.
  
  "Это проекция моей будущности, - догадалась я, - и моей настоящести".
  
  Меж тем, цветок пришел в движенье, словно отозвался трепетом на порыв невидимых ветров или на что-то, еще неуловимее.
  
  "Ты видишь цветение сфер," - прозвучало у меня в голове.
  
  ""Цветение сфер?", - что за странная мысль!" - подумалось мне, но углубиться в нее я не успела: цветок стал истончаться, меркнуть, одновременно свертываясь, словно засыпая на ночь, и вот он уже истаял в вызревающем его бутоне.
  
  Я ощутила, что Суть Места стала покидать меня и, вслед за ней перевела внутренний взор на пребывающее во вне.
  
  Сколько времени заняло мое путешествие вглубь себя мне было неведомо, - то ли долгие минуты, то ли считанные доли мгновенья, но сумрак в Зале успел поредеть, превратившись из фиолетового в нежно-лиловый. Прямо перед собой я различила более плотное образование. Я вгляделась попристальней, сделала пару несмелых шагов вперед... и ахнула.
  
  Передо мной был Гор. Он покоился, лежа на спине и вытянув руки вдоль тела, облаченный в бирюзовый плащ отороченный оранжевой тесьмой с замысловатым орнаментом; талия опоясана широким гибким поясом из чешуйчатого серебра филигранной работы; схожий серебряный ободок очерчивает чистый лоб и буйные седые кудри. На груди, на серебряной же цепочке лежит кулон с огромным полуобработанным сапфиром.
  
  Гор спал. Грудь его не приподымалась в дыхании, ноздри не трепетали, не билась жилка на виске, но с первого же взгляда было ясно: перед тобою не мертвец, а человек, погруженный в глубочайший летаргический сон.
  
  Лицо Гора так приковало к себе мое внимание, что я не сразу осознала невероятное: Гор покоился ... в воздухе, лежа на... да ни на чем! "Господи, что же это такое? - пронеслось у меня в голове. Я, как загипнотизированная, делала шаг за шагом к Учителю и, лишь подойдя почти вплотную, поняла причину столь полного обмана зрения: Гор покоился на ложе, выточенном из цельного куска идеально прозрачного горного хрусталя.
  
  - Гор, - беззвучно прошептала я, - Гор, где ты?
  
  "Листья падают во времени, - прошелестело где-то внутри меня, - за осенью будет весна. Свет неминуем".
  
  "Свет неминуем" - прошептала я во след и, словно в подтверждение тому, уголком зрения ощутила некую перемену в окраске слева от себя. Я оторвала взор от Гора и впервые обвела взглядом Залу.
  
  Она представляла собой узкий длинный неф в форме миндального ореха, с двумя сужениями на концах - при входе и у дальнего апсида. Хрустальный куб Гора находился на центральной оси, чуть ближе к апсиду. Форма стен повторяла форму нефа: сужающийся к верху срез миндаля, вогнутости, сходящиеся к одной длинной центральной балке, как к черенку листа, исчезающему где-то еще выше, в темной глубине...
  
  "Это стручок, - подумала я, - Пралья - это один гигантский стручок, в котором вызревают семена Чудесного! Господи, но каким же тогда должно быть само древо?!"
  
  Я стала оглядывать стены в поисках источника света и обнаружила по обеим сторонам нефа, точно напротив ложа Гора, два больших, узких, высоких окна, стрельчато устремленных вверх. Окна были витражные и из того, что слева от меня сочился, всё более наливаясь теплом, бледный рассвет.
  
  "Вот оно что, - подумала я, - это рассветное окошко. А то - закатное. И лучи солнца из того и другого должны падать точно на хрустальное ложе Гора".
  
  Я подошла к рассветному витражу. Окно было расположено высоко, его основание приходилось на уровень моей головы. Я остановилась в ярдах пяти от него, чтобы охватить витраж целиком. На толстом, чуть дымчатом стекле в бутылочно-фиолетовых тонах было изображено лесное озеро. У большого мшистого камня, где ольха склонила ветви к самой воде, сидела... кто? нимфа? да, нимфа. Тонкое гибкое тело, белеющее сквозь нежно-фиолетовую тунику, темные кудри ниже плеч... туманный взор огромных сиреневых глаз странной формы обращен в глубь вод. Я проследила за ним и достигла стайки кувшинок, стыдливо прячущихся друг за дружку... Нимфа протянула руку к кувшинкам, словно говоря им что-то...
  
  "Господи, да какая же это нимфа! - ошеломленная, я даже не поднесла руку к распахнувшемуся рту, - какая там нимфа, это же я! И кувшинки - мои, и место это я знаю, это же мое излюбленное тайное место! Меня там никогда никто не видел, кроме Веи, выследившей меня однажды,...ну, может быть, Лиль еще видел меня когда-то... Лиль! Ну, конечно же, Лиль, как же я сразу-то не догадалась! Вот уж действительно - сюрприз! Или может, сюрприз не в этом, а в том, что каждый видит в витраже что-то свое? Может в том и заключается "секрет" Пральи?"
  
  Я стояла завороженная перед своим девичьим тайником, ставшим, быть может, всеобщим достоянием, а ранний рассвет - "мой час", с каждым мигом все больше наливался светом дня...
  
  "Мне бы сейчас у пруда сидеть, у кувшинок своих", - пронеслось ненароком, но я тут же изгнала эту непотребную мысль и задалась другой: что же тогда изображает противоположный витраж, закатный? И, пересекая неф поперек, к западной стене, тонущей еще в синеватом сумраке, подсознательно уже была готова к тому, что увижу.
  
  Предзакатный витраж изображал Ульну. Она сидела на лугу, сплошь покрытом анемонами, маками, ромашками. Пышные волосы цвета красной меди, зеленые глаза, озорной взгляд устремлен в гущу сочной травы, откуда настороженно выглядывает мордочка зайчонка - ее побратима. Ясно, что Ульна по-дружески подтрунивает над ним, может, корит за трусливость ("зайчишка, зайчишка, потерял штанишки, так бежал-бежал, чуть не добежал, вся душонка - в пятки, прыгал без оглядки, за собой гонясь. А кого боялся, от кого спасался? От солнечного зайца! Что так испугало храброго зайчонка? - зеркальце в ручонке!")... И я уже знала, что будет дальше: зайчонок еще посидит немного в траве с важно-обиженным видом поруганного достоинства ("это всё не про меня, вообще меня не касается..."), - только ухом поведёт в сторону обидчицы, а потом в несколько осторожных прыжков доберется до Ульны и сядет в ожидании лакомства ("Ладно, ладно, так уж и быть, вот тебе морковка, это за то, что хвостик не потерял, и ушки тоже...")...
  
  Все прошлое захлестнуло меня такой неизбывной волной, что я попросту задохнулась. Даже страшно представить, чем бы все это могло кончиться, но тут, внезапно, первый солнечный луч пронзил рассветный витраж и упал на хрустальный куб Гора в центре нефа, или так, по крайней мере, мне показалось в первый момент.
  
  "Следи за лучом солнца" - прозвучали у меня в ушах слова Лиля и я, все еще в объятиях удушья, тихо ступила к ложу Гора. Подойдя ближе, я увидела, что луч упал не просто на куб, а точно на сапфир на его груди. Сапфир, казавшийся в полутьме матовым и почти необработанным, проявился вдруг тысячью тончайших граней, что, сложившись в сложный узор, образовали правильный шестиугольник. Сапфир был идеальной прозрачности, но в глубине его четко просматривались некие звездчатые вкрапления, ничуть не замутняющие картины в целом. Я поняла, что они являются неотъемлемой и очень важной частью первоначального замысла. Все пристальнее вглядывалась я в сине-фиолетовые глуби камня, пронзенного первым лучом солнца. Луч стал от этого голубым, а сапфир - светло-лиловым, подсвеченным насыщенной бирюзой плаща, на котором покоился. Луч блуждал в комнате, высвечивая ее самые потаенные уголки, наполняя светом, теплом, жизнью, и сапфир отозвался: мягко вспыхнув всеми оттенками от бирюзового до темно-фиолетового. Словно обретя некие внутренние оси, он принялся вращать звездные скопления в себе, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, по сложным вычурным орбитам, в изменчивом, неуловимом глазом ритме, пока в какой-то миг каждое из этих скоплений не заняло свое место точно в вершине одного из шести углов звезды, начертанной на внешних гранях камня.
  
  И тогда произошло удивительное: сапфир сам испустил луч, нет, шесть тончайших лучей из каждой вершины шестиугольника, каждый своего чистого, яркого цвета: бирюзовый, голубой, темно-синий, светло-лиловый, фиолетовый и, наконец, оранжевый. Они ударили мощной струей света строго вверх, к сужающемуся куполу и там вновь сошлись воедино, вспыхнув необыкновенно мягким светом, залившим вмиг всё помещение Залы.
  
  Сам же луч солнца, тем временем, успел переместиться. Он покинул сапфир и, постепенно сдвигаясь вниз, достиг хрустального куба, который буквально взорвался в ответ мириадом ярчайших искринок. Каждая из них чуть колебалась в танце, как танцуют пылинки в световом столпе, и каждая, многократно преломив и усилив ударивший в них луч солнца, брызнула пучком света. Куб пылал, как пылает донельзя раскаленная печь, и огненные блики блуждали в нем, как языки пламени по смолистым поленьям.
  
  Теперь Гор уже покоился на костре, жарко пылавшем всеми оттенками красного, - от светло-алого до багрового. Сапфир же на его груди, напоенный первым светом, всё так же испускал шесть цветных лучей ввысь. Зрелище было невыразимо прекрасным, и я не могла оторвать от него взор, очнувшись лишь тогда, когда, наконец, заметила, как световые блики скользят по мне самой. Тогда я обвела взглядом Залу и ахнула: пространство исчезло, нет, наоборот, было только пространство, ибо исчезло всё прочее: стены и ограничивающие его своды. Тысячи, сотни тысяч световых лучей, испускаемые гигантским кристаллом хрусталя, залили стены Залы, словно растворив их в себе. Теперь стало видно, что все они были покрыты сложной вязью орнамента, кое-где в нём прослеживался рисунок древних рун, но в основном узор был сочетанием неких необычайно гармоничных, неизвестных мне конфигураций и символов. Как достигался такой эффект, мне было неведомо, но стены и своды исчезли в свете, а начертанные на них узоры - остались, и сейчас они медленно покачивались в пробегавших по ним световых бликах, буквально паря в воздухе!
  
  И тогда появилась музыка. Словно порожденная самим танцем лучей, словно ими же издаваемая, она мягко полилась отовсюду, сначала робким перезвоном колокольцев, затем к нему присоединился перебор струн, за ним - нечто духовое, еще и еще, всё звучнее, полифоннее, всеобъятней. Я уже не могла расчленить составляющих этой единой цветомузыки, да и как можно выделить часть чего-то, чем объят сам? А я уже стала ею, как до того стали ею настенные руны, пылинки воздуха, стекла витражей...
  
  Да, я стала Светом - формой Бытия, цветок пространства распускался мною, сплетался ветром, ширился волною, звенел, звучал, преображал собою, и вот уж я лечу... роняю вес, превозмогая грани, и ветерок на трепетной гортани прохладен, как затылок мотылька... Как осторожна чья-нибудь рука не поземному сотканного мира, что перевоплотив, не преломила ни перышка!... лишь в глубине зрачка, как будто глас рубинный раздался... Так бинт слепого падает витками и хлопьями над тихими глазами - цвета, цвета... Изнемогаю, силясь распознать лиловый, фиолетовый и синий, и в пятнах чуть наметившихся линий точеный лик пытаясь угадать... пьянею... дуновенье золотит то место, где когда-то были веки... оттуда веет тайною и чем-то, что только тайна, тая, обнажит...
  
  Я стояла, объятая светом и звуком, пронизанная ни на что не похожей музыкой, чувствовала, как все происходящее живо напоминает мне Улитку Пространства и мой астральный полет вслед за Трелью. И все же разница была огромна: здесь, в Пралье, я никуда не улетала, не проникала ни в какие запредельные Сферы. Окружающее, - сколь бы фантастично оно не выглядело, - не покидало меня ни на миг, и я сама не покидала своего тела. Но главное заключалось в том, что в Улитке Пространства я стала бесплотным солнечным ветром, пушинкой Бытия, полет и возвращение из Беспредельности истощил меня до крайней степени, вплоть до опасности телу и разуму. Сейчас же все было наоборот: с каждым новым аккордом и сполохом хрустального "костра" я чувствовала, что наливаюсь новыми силами, невиданной мощью духа, Верой. А надо всем преобладало восхищение Бытием, преклонение перед ним и его Творцом. Во мне проснулось новое восприятие пространства: ничто не исчезло, предметы не изменили своих очертаний, но вдобавок ко всему обычному я тала различать и скрытое прежде от глаз: зала представилась мне сложной структурой, испещренной огненными линиями. Они прихотливо изгибались в замысловатые узоры, сплетались в узлы, свивались в соцветия, разбегались вновь... Я поняла, что вижу сеть энергетических нитей, а "соцветия" их - суть средоточья энергии, силовые узлы, или, как их еще называют, "точки силы".
  
  А ведь я, как-никак, была Сестрой Силы...
  
  И тогда, насколько то позволяла моя обуянность цветомузыкой, я стала делать медленные, осторожные пассы правой рукой в воздухе, а левой - разминала и разглаживала пространство, одновременно следя за бегущими синевато-зелеными силовыми линиями, продвигаясь к ближайшему соцветию. Это была старая, хорошо известная техника, и я владела ею в совершенстве.
  
  Вот я, наконец, достигла соцветия, оно пришлось мне точно на солнечное сплетение. Мощный энерго-луч пронзил меня всю и выплеснулся наружу каскадом ослепительных брызг. Я стала сгустком света, квинтэссенцией силы, я пульсировала в такт биению энергополей окружившего меня пространства и ... я знала, что должна была сделать.
  
  Строго выверенными пассами я стала подтягивать к себе силовые нити, изменять конфигурацию углов и пересечений, распутывать случайные узлы. Так искусный ткач манипулирует с ковровой канвой, где пальцы были и иглой и пяльцем: я ткала свой собственный, новый узор.
  
  Цветомузыка, пляска отблесков хрустального костра, биение пульса силовых нитей, - всё звучало в унисон, и на некий миг показалось мне, будто я сама, своими руками творю и цвет и звук, что это я источаю энергию и свет, что лишь от меня зависит, какими им быть, и быть ли вообще...
  
  Я пряла сеть, постепенно стягивая ее на себя, фокусируя потоки энергии на главном сплетении - своем, солнечном. Нити утолщались, превращаясь в жгуты, и одновременно меняли цвет с зеленоватого на оранжевый, а затем - багровый. Сквозь волны музыки уже слышался приглушенный гуд энергии. Я всё ближе подходила к центру Залы, к хрустальному кубу Гора.
  
  Подойдя вплотную, я уже сжимала в каждой руке целый букет пульсирующих прядей. Как стропы парашютиста, они разбегались вверх и в стороны, их цвет сменился на глубокий фиолетовый. Я была объята им вся, я пылала фиолетовым пламенем, как алтарь жриц Силы, но я сама была этим алтарем: я питала его энергией, поддерживала и направляла горение, во мне черпал он свою неистощимую мощь.
  
  Никогда раньше не была я охвачена столь всеобъятным сознанием всемогущества. Упоение бесконечными возможностями и благоговейное преклонение перед величием Бытия - два этих чувства слились во мне в единый порыв. Я знала, что мне предстояло сделать и была полностью уверена в успехе.
  
  До меня такого не делал никто: я намеревалась одна, без Кольца Силы, сотворить Молитву Высшей Ступени, здесь и сейчас, направленную на одну конкретную цель: достичь Гора.
  
  Да, я была одна, но на моей стороне была неслыханная мощь энергосети, непоколебимая вера и... да, Пралья, которая была за меня. Я присела на пружинящих ногах и опустилась на колени подле хрустального ложа, у головы Гора. Я устремила взор вверх, туда, где фиолетовые соцветья полыхали в разноцветных лучах сапфира, и слова молитвы, еще миг назад неведомые мне, сами полились с моих уст, наложившись единственно верным слогом на волны музыки:
  
  Среди света, среди мрака
  Устремляемся крылато
  В обступающую синь
  В море света темень тает
  Истлевая, исчезает
  Ангел реет невидим
  Птицы бредят поднебесьем
  И ликующим предвестьем
  Пламенеет серафим
  
  Что-то произошло с окружающим меня пространством, что-то где-то неуловимо сдвинулось и забрезжило. Музыка изменилась, стала мягче, тоньше, буйство красок унялось... Так горная река оборачивается вдруг тихой заводью, ласково плещет волной...
  
  Воздух вокруг стал необычайно чист и свеж, откуда-то повеяло удивительным, непередаваемо пьянящим ароматом, и тогда, сверху и отовсюду послышался глас. Голос пел музыку. Но, Боже мой, что это была за музыка! В абсолютной тишине и кристальной прозрачности, голос выводил всего две-три ноты, сложно чередуя их меж собой. И то была самая прекрасная акапелла, слышанная мною. То была Трель.
  
  Я отпустила уже давно не замечаемые мною нити, молитвенно сложила руки и внезапно, сама того не желая, присоединилась к ангелу:
  
  Радостью беспричинною славлю Тебя, Господи!
  Красотою чудною. Истиной Добра.
  Синевою огненной Ты живешь окутанный
  По приметам пламенным познаю Тебя.
  Если некто сумрачный, если кто непрошенный
  Тенью ненавистною заслонит, губя,
  Я Тебя подумаю разнотравьем росовым,
  Улыбнусь и милостью обрету, любя
  
  Последний отзвук затихающей трели еще звенел где-то в безбрежной прозрачности, когда я встала, простерла руки ввысь и на одном дыхании вымолила:
  
  - Гор, где бы ты ни был, приди! Я зову тебя, Гор!
  
  И в тот же миг, словно только этого и дожидаясь, до меня донесся прозрачный и ясный голос:
  
  - Я слышу тебя, Грю!
  
  - Гор, Гор, где ты? Почему ты не возвращаешься? Вернись, ты нужен нам!
  
  - Я далеко, Грю, в совсем не здесь. Оттуда очень сложно вернуться. Да и не время еще. Листья падают в осени. За стужей придет весна. Трудитесь и бдите. Вы на верном пути. Я горд за вас.
  
  - Хорошо, Гор, я понимаю. Но скажи, что произошло? Почему всё это? Почему был разлад и Гиблые Дни, куда ушли Тонкие? Почему всё это, и вернется ли Старое и Доброе? Ответь мне, Гор.
  
  - Слушай меня, Грю, и пойми: Космос - живой. Он весь - движение, изменение, развитие. Вы - часть этого. Что ушло - ушло, что было - было. То, что придет и будет - будет Другим. Но каким оно будет, какими будете вы - зависит от вас. Поэтому - бдите!
  
  - Но, Гор...
  
  - Это всё, что я могу сказать тебе, Грю. Всё сложнее и проще и иначе. Не вместить капле моря. Не объять птице ветра. Язык земной Надземное не зрит. Хороша дорога. Бесконечен Путь. Время - безбрежно. Повисают нити, падает натяжение. Мне пора. Но помни - будет!
  
  И тут же, без всякого перехода, заговорил другой голос, голос, узнанный мною мгновенно. Шок был настолько силен, что едва не погубил всё.
  
  - Здравствуй, Грю, сестра моя, зорька моя утренняя. Слушай меня и не перебивай, времени очень мало. Я всё знаю, вижу тебя и чувствую, и вопросы твои - тоже. Нет, я не там, где Гор. Гор совсем в другом. Да, мы вместе, я и Лир, он шлет тебе привет. Нам хорошо там, где мы. А теперь - главное, слушай меня внимательно: ты должна сочинить свою Трель. Многое, очень многое зависит от этого, быть может - всё.
  
  - Но, Ульна, послушай, разве Трели сочиняют? Их только можно услышать, и то...
  
  - Молчи, Грю, и слушай. Ты должна сочинить Трель. И слова на нее. Сейчас. Прямо здесь, в Пралье. Я не знаю, как это делается. Даже там, где я нахожусь сейчас, я не знаю этого. Но ты знаешь. И можешь. Ты обязана сочинить Трель. Я могу лишь дать тебе один намек. Помнишь ли ты нашу крестную? Да, я имею ввиду фею. Она одарила нас обеих - меня и тебя - своей двойной природой. В ней - мы одно существо. Вот всё, что я могу тебе сказать. Я верю в тебя, Грю, сестренка моя, верю.
  
  Голос Ульны растаял в тихом звоне... я осталась одна. Много противоречивых чувств смешалось во мне, но более всего я была, пожалуй, ошеломлена. Ошеломлена и растеряна. К этому примешивалась и досада, на самом краешке сознания затрепетала нечаянная мысль: господи, да когда же кончится это бесконечное испытание?! Я же совсем одна... - Никогда, - был ответ, - а посему - молчи и иди дальше.
  
  Мои мысли вернулись к Ульне, а от нее - к нашей крестной. И тут же я ощутила, как вновь что-то изменилось в атмосфере Пральи. Я, наверное, впервые за всё время, внимательно огляделась округ. Центральная Зала была светлой и тихой. Музыка смолкла, погасли всполохи хрустального куба, затих сапфир на груди Гора, а сам он продолжал лежать недвижно, заботливо укутанный в бирюзу, и даже легкий румянец на щеках его не выдавал происшедшего.
  
  Да, Зала была светлой, но что-то со светом всё же произошло, хоть поначалу я и не смогла взять в толк: что именно. Но мысли об Ульне сами обратили мой взгляд вправо, на Закатный витраж, и тогда я поняла, что же было "иначе" со светом: свет струился в Залу из Закатного витража. Он весь был выдержан в темно-кирпичных, густых тонах конца дня позднего лета. Медные кудри Ульны, ее домотканое платье цвета дикого льна, пятна анемонов на лугу, даже рыжеватый мех зайчонка, - всё несло на себе отсвет спелой пряности, полноты дня тихого, млеющего собой заката.
  
  Именно этот свет и наполнял сейчас Залу, сообщая всему некую камерную законченность, томную усладу.
  
  "Час Ульны - прошептала я, - Настал Час Ульны". Но как же так? Ведь не прошло же за это время без малого двенадцать часов?! Не могла же я, сама того не замечая, провести в Пралье целый день! Или могла? Я не чувствовала ни усталости, ни голода, все, что было - помнила четко, включая последние слова Ульны: "Я верю в тебя, Грю, верю".
  
  Сочинить Трель? Я? Здесь и сейчас? Трель, в которой бы слились воедино я и Ульна, как были мы когда-то в до-рожденьи в облике нашей крестной феи...- Но как?
  
  Я подошла к витражу и встала точно в проем, струящийся закатным светом.
  
  "Свет", - подумалось мне, - "всё - свет".
  
  И в тот же момент, ниоткуда, вдруг родились слова: Свет закончил полуденный росчерк. "Свет закончил полуденный росчерк", - повторила я медленно и столь же медленно стала водить пальцем в воздухе, повторяя линии узора витража. Линии были плавны, текучи, силуэты переливались один в другой, они были правильными. Я описывала их контуры в воздухе все увереннее и гибче, все быстрее и гармоничнее, и вот уже они оторвались от давших им жизнь образов витража, обрели свое собственно, иное значение, высвободили подлинную, глубинную суть. Рука моя чертала в тёплых лучах заката картину Запредельности.
  
  На лугу все так же сидела прекрасная девушка, но то была уже не Ульна. Неуловимо изменившись, она была черноволоса, как я, но в черни виднелась спелая медь; огромные зеленые глаза обрели мотыльковый разрез и сквозили фиолетом. Одновременно тонкая, как тростинка и округлая, как речной камушек, мягкая и лукавая, как лисенок, проказливая и доверчивая, прозрачная, как роса и непредсказуемая, как язычок свечи на ветру... звук и цвет, свет и тень, ангел и дьяволица - то была фея.
  
  Я всё ваяла ее в лучах света, всё вживаясь в нее, всё больше видя в ней саму себя. Иль, может, становилась ею?
  
  Я была уже там, на нездешнем лугу, свет другого заката веял негой и тихостью. Существо моё было неотделимым от окружающего, я питалась и жила им. Роса и нектар, лучи Солнца и Луны, испарения земли, эманации всего живого - я знала и чувствовала всё, я была этим всем и сразу... Но я не была человеком. Я была фея.
  
  "Свет закончил полуденный росчерк", - повторила я медленно, и эти незамысловатые слова обрели вдруг совершенно иной, нездешний смысл, полный настоящего их значения. Они стали правильными. И, став таковыми, тут же породили продолжение.
  
  Свет закончил полуденный росчерк
  Золотистый, вишнёвый, сиреневый...
  Замерев в полушаге, в безвременьи,
  Обернусь стебельком мимолётности.
  Загляжусь средоточием ласковым,
  Оглянусь совокупностью гибкою,
  Отражением чутким, тростинкиным
  Заскольжу по сгущению раннему...
  
  Ты меня не выискивай попусту
  Ни огнём, ни дозором, ни окриком...
  Захочу - сам отыщешь, по-доброму,
  А коль нет - так хоть волоком до смерти...
  А коль нет - так хоть реки пожарами
  А коль нет - так хоть радуга вдребезги!
  Не кори ты меня - уж такая я...
  Лишь такую хотел бы ты, верно ведь?
  
  Я сидела на лугу, задумчиво глядя в свое отраженье, подрагивающее в предзакатном мареве, и напевала-причитала заклинанье-заговор. То был тайно-девичий запев, или по-фейному - фриль - не то молитва-чаянье, не то присказ-оберег, а может и то и другое вместе и много чего ещё... Фриль был обращен к моему возлюбленному ("Силы! Не дайте злу его достичь! А еще пуще - не дайте догадаться ему о любви моей!") То ли в сознании моём, то ли в наяву извеянной грёзе, он и вправду был там, там, где взгляд мой истаивал в дымке скользящих бликов, становясь всем. Я видела его, этот, подёрнутый поволокой образ, такой далёкий, мучительно близкий... потусторонний... рыжебородый, ясноокий, с эльфийским, удивительно родным разрезом глаз, и всё же, до боли недостижимый... смертный... И я напевала...
  
  Напевала? Да, напевала! Мелодия появилась сама собой, словно свитая из рисунка, чертимого моею рукой по абрису витража, словно излучилась из самого света предвечернего, словно в самих словах фриля заложена была изначально, как бабочка в куколке и вот - распустилась...
  
  Я была фея, и Грю, и Ульна, я была в Пралье, на земле Рода, и там, на поляне нездешней, я сплела воедино Тонкое и земное, проникнув в сокровенную природу самой себя. Я сотворила Трель. Ибо то, что на языке феи в Тонком мире было фрилем, на земле стало Трелью. Удивительно-непереводимо-ускользающей гаммой гармонии, ажурным, невесомым мостиком в нездесь.
  
  Я сотворила Трель.
  
  
  - Ты непросто сотворила Трель, - раздался тихий голос у меня за спиной. Я обернулась, около меня стоял Лиль. А за ним еще несколько фигур. Закатные блики играли переливами на оранжевых полосах их бирюзовых туник.
  
  - Ты не просто сотворила Трель, - повторил Лиль, - Ты сотворила шантилью, - удивительно редкое произведение, сплав магии и искусства, гармонию, наводящую мост меж сферами. Секрет ее создания был утерян еще древними. Ты сотворила чудо, Грю. Ты сама - чудо. Всё, что произошло с тобой в Пралье, - просто невероятно. Но, - добавил он проникновенно, - я знал, что так будет. И Вея знала. Всё, что было сегодня здесь, будет всегда, я напишу балладу. Она будет жить, пока будет жить Род.
  
  И уже более торжественным, напевным голосом проговорил:
  
  - Грю, дочь Греи, ты посвящаешься настоящим в дочери Ордена Звучащих Сфер. - И тоном пониже, словно подчеркивая, что этим он отходит от строгого протокола, добавил - Я счастлив и горд принять тебя в наши ряды.
  
  Лиль подал знак, и вперед выступила девушка, державшая в руках сложенную одежду. Лиль взял бирюзовую тунику, накинул ее на меня и скрепил на плече серебряной геммой в виде сплетенных сфер. Затем надел на меня такой же бирюзовый плащ. На талию - чешуйчатый серебряный поясок, такой же браслет на левое запястье и, наконец, увенчал мой лоб цепочкой-диадемой.
  
  - Будь благословенна ты, вступившая в Орден, - пропел Лиль церемониальным речитативом. - Неси Свет, множь Красоту, твори Гармонию. Зри Истину, плоди Добро. Свет в небесах - мир на земле. Да будет!
  
  Зазвучала торжественная, возвышенная музыка - свирель, арфы и альны.
  
  Я шла во главе процессии к выходу из Залы Посвящения, и время, казалось, застыло в медовом багрянце заката, все длившемся и длившемся в незабываемой своей полноте.
  
  
  ***
  
  
  
  Я вышла за порог Пральи и ахнула: вдоль дороги, ведущей к Обители Ордена, в два ряда по обеим ее сторонам, нескончаемой чередой стояли люди Рода.
  
  Изумрудные тоги Сестер Силы смешались с бирюзовыми туниками ордена Звучащих Сфер; темно-лазурные мантии Наставниц перемежались строгими, светло-серыми камзолами парадной формы Внешнего Дозора; коричневые плащи горцев и бутылочно-зеленая форма пограничных лесничих; гранатовый бархат знати и льняные рубахи долинников; сожженный фартук кузнеца, остроконечные шапочки ловчих и женские чепцы; малые дети и старосты грундов..., - казалось, весь Род, все люди земли выстроились в две шеренги перед Обителью.
  
  Но почему?! Опешивши, я застыла на крыльце.
  
  А собравшиеся, завидев меня, запели. То был старинный, духовно-церемониальный гимн, величавый и горделивый, он звенел мощью и торжеством веры. Гимн - "Песнь Всех Вёсен" - почитался столь могущественным и действенным, что исполнялся лишь в исключительных случаях: при восхождении на престол нового айна, возведении в сан верховной жрицы, либо при всеобщем Коле - собрании всего народа во время принятия судьбоносных решений. Древние летописи упоминали о подобном в связи с выходом на войну с готами и римлянам, или с полу-мифическим Исходом в совсем уже легендарные времена... На моей памяти гимн не исполнялся ни разу.
  
  "Песнь Всех Весен"? Сейчас? Но по какой причине?! Не может же быть, чтобы я,... чтобы из-за меня..."
  
  А люди пели и бросали на дорогу, уже устланную пахучими травами, веточки омелы и дуба - соединение Веры и Силы.
  
  Я застыла бирюзовой свечой в пламени заката, не в силах и моргнуть, а тем временем две фигуры отделились от общего строя и приблизились ко мне. Одна, высокая и худая, в темно-синей мантии, оказалась Веей. Вторая принадлежала Дану - главе Внешнего Дозора и моему непосредственному начальнику. Огромный рост, львиная грива седых волос, пружинистая поступь, - все выдавало в нем повадки благородного хищника, но ярко-голубые глаза искрились умом и добротой.
  
  Вея и Дан молча встали по обе стороны от меня и, вместе с Лилем, стоявшим позади, образовали некий магический треугольник, центром которого являлась я. К моей ошеломленности прибавился самый настоящий страх. "Силы небесные, - шептала я, как маленькая испуганная девочка, - что же это такое-то? Защитите и избавьте..."
  
  Не защитили. Гимн стих и на смену ему выступили два щеголеватых герольда. Став по обе стороны дороги в картинно заломленных беретах, они поднесли к устам рожки и вострубили Сигнал Радости - условный знак, предупреждающий появление Великого Айна. Звуки рожков едва растаяли в закате, когда в дальнем конце дороги показались три всадника. В центре, на гигантском коне, под стать ему самому, сидел Великий Айн Нимрод. С боков ехали двое. Один - официальный летописец народа Ливсток, чьё присутствие означало, что происходящее носит строго церемониальный характер. Он был невысокий и сухощавый, с заостренными скулами и подбородком, и такими же острыми глазами. Ему уже перевалило за семьдесят, но в седле он держался, как стройный юноша. Вторым был Ольбрих - первый советник двора, оплот власти во всей земле Рода. Блестящий политик и дипломат, многие годы проведший как представитель народа во Внешнем парламенте, он великолепно владел многими языками и считался крупнейшим знатоком культуры Большого мира. Именно он был главным и незаменимым инструктором выпускников первого курса Внешнего Дозора, и моим в том числе. Но вместе с тем Ольбрих слыл и ярым ревнителем заветов предков и Кодекса Высшей Чести. Серьезные проступки в этом плане карались им по всей строгости Свода Правил. Помню, как мне, курсантке школы Внешнего Дозора не раз хотелось провалиться сквозь землю при взгляде на меня его незнающих поблажек глаз, а ведь речь тогда шла всего-навсего о чужих прегрешениях, приводимых нам в пример и назидание...
  
  Трое всадников, не доехав до Пральи ярдов тридцати, остановили коней и замерли на долгий миг. Затем Ливсток и Ольбрих спешились, а еще миг спустя спешился и сам Великий Айн Нимрод. Три фигуры - Нимрод во главе, двое других на полтора шага сзади и побоку, стали медленно и чинно двигаться к Пралье, ко мне.
  
  Стояла полная, звенящая тишина, - ни всхрап коня, ни щебет птахи. Картина в целом поразительно напоминала иллюстрацию к некоему историческому фильму, и прежде всего - ввиду облика самого Великого Айна. Нимрод был сказочно, невыразимо прекрасен. В самом расцвете сил (ему недавно исполнилось шестьдесят), он походил на легендарных царей древности: буйные златоволосые кудри и такая же борода, античные черты лица, темная зелень глаз, излом бровей... О нем говорили, что в молодости при его появлении девушки лишались чувств просто от неспособности выдержать близость красоты столь совершенной...
  
  Нимрод медленно ступал ко мне, не сводя с меня глаз, весь - воплощение силы, мужества, власти. Голова его была непокрыта, и густеющий закат играл сочными отсветами на меди волос и темными угольями пылал на пластинах древней кольчуги и ножнах короткого меча, на рукояти которого покоилась правая рука Нимрода. Рука была в перчатке из тонкой малиновой замши и поверх неё, на безымянном пальце было надето кольцо из белого золота с аметистом в форме кедрового ореха - фамильный перстень Великих Айнов. Высокие сапоги Нимрода мягко ступали по пряным травам, сливаясь с ними, и казалось, - он некий предвечерний дух лета, порождение света, листвы и самой сути спелости. Шмель с полосатым оранжевым брюшком, безошибочно выбрав место и время, сел на плечо Великого Айна.
  
  По мере его приближения, я приходила все в большее смятение, щеки мои заливались румянцем, взгляд метался от одной фигуры к другой, вот он скрестился со взглядом Ольбриха и сердце мое заколотилось от страха.
  
  "Не защитили меня силы небесные, - пронеслось у меня в голове, - Господи, что же я такое наделала, если сам Великий Айн и Ольбрих... и Вея, - вспомнила я, - и Дан..."
  
  Великий Айн приблизился на расстояние двух шагов и застыл вновь. Герольды вострубили сигнал Глаза и Сердца: высший призыв к вниманию.
  
  Нимрод сделал еще шаг, пронзил меня зеленью глаз своих, и голосом, казалось, впитавшим в себя весь медвяный багрец заката, возгласил:
  
  - Грю, дочь Греи! Внемли и зри! - и медленно, церемониальным жестом поднял руку.
  
  Выступил вперед третий герольд. Он был совсем юн, ему, наверное, не исполнилось и шестнадцати и это, несомненно, было первым его выступлением. Тонкий и стройный, как эльф, он весь зарделся от волнения, но, поборов его, поднял пергаментный свиток с печаткой, развернул его, и звонким, не сломавшимся еще голосом, стал читать:
  
  - Сегодня, 22-го дня месяца Березы, во второй год Новой Эры, с согласия и одобрения Большого Совета, Собрания жриц, глав Орденов и старейшин грундов, и следуя всеобщему на то пожеланию народа, Я, Нимрод, Великий Айн, повелитель всех грундов Рода постановляю:
  
  1. учредить настоящим новую - высшую награду Земли и ее правителей. Награда сия есть Орден отличия и символ особых заслуг перед отечеством. Имя ему "Око рассвета"
  
  2. в знак почета за самоотверженную службу на благо Земли и Рода, за исключительные достижения в сферах Духа и Разума, за чистоту Веры и блюдение Заветов, за воплощение в себе идеалов предков и чаяний современников, Я, Нимрод, Великий Айн, присуждаю Око Рассвета Грю, дочери Греи, что из Долинного грунда, а так же
  
  3. настоящим, Грю, дочери Греи, присваивается дворянское звание. Отныне она - фрея Грю, а так же,
  
  
  4. настоящим, Я, Нимрод, Великий Айн, объявляю фрею Грю своею нареченной дочерью, со всем из того следующим
  
   Во славу и во благо!
  
   Вы слышали меня, люди!
  
   Да будет!
  
  - Да будет! - ответило герольду многоголосое эхо людей Рода.
  
  Еще две фигуры отделились от общего строя и приблизились к Нимроду. В руках у одной была гранатовая мантия.
  
  - Преклони колена, - шепнула мне Вея, - и я, склонив голову, стала на одно колено.
  
  Нимрод, Великий Айн, лично накинул на меня мантию, расправил складки и легким нажимом на плечи дал мне знак встать.
  
  Вторая фигура держала в руках ларец. Он покоился на подносе, покрытом голубым бархатом. Это была изумительной работы кипарисовая шкатулка, покрытая тончайшей резьбой. Нимрод взял поднос со шкатулкой, подошёл ко мне вплотную и сказал тихим голосом, исполненным необычайного почтения:
  
  - Око Рассвета. - Он открыл крышку и моим глазам представилось необычайное: на подушечке синего бархата лежал огромный, невиданных размеров, опал. Он весь переливался серебристым, сиреневым, бледно-зеленым, золотым... Величиной он лишь немного уступал голубиному яйцу. Опал был взят в сложную сферическую оправу из едва уловимых, паутинных обручей, на вид - серебряных. "Девять, - подсчитала я мгновенно, - девять пересекающихся сфер". Обручи не касались опала. Непонятным образом он словно парил в невесомости внутри сферического пространства, едва вращаясь и переливаясь всеми оттенками.
  
  - Это не просто знак отличия, - сказал Нимрод так же тихо. Услышать его могли лишь я, Вея, Дан и Лиль. - Это особый, единственный в своем роде духовный артефакт. Он носитель Силы. Вея тебе потом все объяснит.
  
  И он передал ей ларец с Оком Рассвета.
  
  Затем Нимрод встал прямо предо мной (я стояла на две ступеньки выше его, но все равно он был почти на голову выше), заглянул мне в глаза и сказал тепло и просто:
  
  - Здравствуй, дочь моя, Грю.
  
  - Здравствуй, Нимрод, отец мой, - ответила я. Он поцеловал меня в обе щеки и на краткий миг прижал к груди.
  
  - У тебя еще есть силы? - спросил он, улыбаясь.
  
  - По-моему, есть, - ответила я, - а на что?
  
  - На пир, конечно же! На пир в Кедровом Оплоте!
  
  Так я стала принцессой, хоть и нареченной, но наследной. И обрела Око Рассвета .
  
  
  ***
  
  конец второй части
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"