...улыбнулась, показав мелкие, совсем не хищные зубы.
- Ты не осмелишься, - сказала она.
***
На ладони у него лежала монета. Потускневшая, истертая множеством рук, с щербинкой на гербе, похожая на миллиарды других. Самая страшная монета в его жизни.
"Подбрось ее. Ну же".
Монета оторвалась от руки, лениво вращаясь в воздухе. Он отслеживал ее полет взглядом, пытаясь вычислить, какой стороной она повернется к нему в итоге.
Аверс или реверс. Герб или номинал.
Мучительная смерть или недолгое существование в вечном страхе.
Монета достигла высшей точки полета. Рухнула вниз, на ладонь.
Герб.
Сейчас он должен был почувствовать облегчение. Шумно выдохнуть, ощущая, как сваливается с плеч мертвая туша невозможного выбора, и жизнь устремляется в окончательно определенное русло. Но легче не стало.
"Нет, нельзя решать такие вещи одним лишь броском монеты. Скажем, десять. Или выбрать какое-нибудь неочевидное число?".
Он ударил себя по колену, не позволяя мыслям скрыться в ворохе глупых мелочей. Десять бросков. Один уже сделан, осталось девять. Поехали.
Три герба. Два номинала. Герб. Три номинала.
Монета, да ты издеваешься.
Решающий бросок. Он подкинул монету к самому потолку. Она ударилась о люстру и, отклонившись от прямой линии, пролетела мимо подставленной руки - или он сам, не сознавая этого, отдернул ладонь? - прокатилась по полу и затерялась под столом, в клубке отрастивших пыльные космы проводов.
Он не стал наклоняться и искать ее. Попытался убедить себя, что полагаться на случай глупо. Решение надо принять самому. И он его примет.
Позже.
***
Впервые они увидели друг друга три недели назад.
Был последний день перед началом учебного года. Самое дрянное время для работы в книжном магазине. Толпы родителей с бессмысленными выпученными глазами носились по залу, сгребая в охапку учебники, тетради, обложки, альбомы, канцелярскую мелочь. Как будто не было трех месяцев, чтобы нормально подготовить ребенка к школе. Как будто осень подкралась незаметно и приставила к горлу заостренную учительскую указку.
Кассирша ушла на обед, и ему пришлось заменить ее. Очередь уходила от прилавка куда-то в конец зала, у каждого клиента в руках было, кажется, по миллиарду покупок, все, разумеется, торопились, и он пытался работать быстро, но при этом внимательно, чтобы ни в коем случае не ошибиться. Разозлишь кого-то одного - разъярится вся очередь, и вернувшаяся из подсобки кассирша обнаружит в лучшем случае окровавленный клочок рубашки на обломках рабочего места.
Прошло двадцать минут. Он уже надеялся, что сумеет вернуться обратно в зал без всяких проблем, когда перед очередным покупателем вдруг вклинилась тетка в бордовом берете.
"О, нет,- подумал он. - Ну почему не десятью минутами позже?".
Бордовый берет - сигнал большой беды. Страшнее ведьминского знака. Человек, пришедший с добрыми намерениями, никогда не натянет его себе на голову.
Полчаса назад тетка купила внучке папку для тетрадей. "Вот здесь у вас, только тут девушка сидела с бородавкой". У кассирши, вообще-то, на подбородке была родинка, но не станешь же объяснять.
А потом тетка, конечно же, зашла в магазинчик на соседней улице. И там, естественно, была папка гораздо лучше, да еще и дешевле. И теперь тетке - а как же иначе - очень хотелось вернуть зря потраченные деньги.
В глазах ее мелькал отблеск грядущего пламени.
Он зажмурился, набрал в грудь воздуха и шагнул прямиком в это пламя:
- Мы не можем вернуть вам деньги из кассы. Напишите заявление, администратор рассмотрит, и через неделю...
В ответном скрежете нельзя было разобрать ни слова, но это было и не нужно.
Тетка пылала праведным гневом. Тетка точно знала, что ей врут и пытаются удержать принадлежащие ей по закону гроши. Тетка не желала и думать о том, что у компьютера на кассе нет функции возврата денег, а что сделает начальство с продавцом в случае недостачи, ее тем более не касалось.
За спиной у нее уже вскипала вонючей пеной очередь.
Он сломался. Как и всегда в таких случаях. Отсчитал из кассы нужную сумму. Легче в конце дня вернуть туда деньги из своего кармана, чем тратить время на пререкания со старой скандалисткой, а потом иметь дело с толпой взбешенных клиентов, каждый из которых, как всегда, посчитает виновником задержки и свары именно продавца. И не так уж и сильно опустеет его кошелек...
Тетка ушла, зажав в кулаке отвоеванные монеты и гордо озираясь по сторонам: я же знала! я была права! Он устало посмотрел в зал и увидел в проходе между стеллажами внимательно глядящую на него женщину. Примерно его возраста, с высветленными, коротко подстриженными волосами. Взгляд был странный, словно приценивающийся. На людей так обычно не смотрят.
...тут на прилавок перед ним плюхнули очередную стопку учебников, и он поспешно дернулся за сканером.
***
У монеты две стороны, но выхода из его ситуации три.
Он крутил перед собой кухонный нож. Если наполнить ванну горячей водой... говорят, это совсем не больно.
Но тут же ему представилась расходящаяся в стороны после разреза кожа, красные облака в прозрачной воде... Между лопатками немедленно возник ледяной комок, под веками нестерпимо закололо.
Он знал, что не сможет сидеть с закрытыми глазами и ждать смерти. Обязательно посмотрит на свои руки. А посмотрев, бросится за помощью.
Ты не осмелишься, смеялся задувающий в форточку ветер.
***
- Простите... вы мне не поможете?
- Конечно, - ответил он, отворачиваясь от разоренного стеллажа.
Короткую стрижку он узнал сразу, хоть и видел ее хозяйку всего лишь пару секунд. Странно, как могут врезаться в память совершенно случайные люди. Вблизи женщина выглядела чуть старше, чем показалось ему два дня назад. А может быть, она была просто уставшей. Под глазами у нее виднелись неумело замаскированные косметикой круги - как будто она привыкла выглядеть естественно, и лишь сегодня утром впервые взялась за тональный крем.
- Я хотела бы что-нибудь почитать. Какую-нибудь книгу из современных. У меня, знаете, кругозор ограничивается школьной программой, и я совершенно не ориентируюсь в том, что сейчас пишут, а покупать модную пустышку не хочется...
- А предпочтения? - спросил он, прекрасно зная, что люди, желающие "что-нибудь почитать" на этот вопрос ответить не могут. - Детективы? Социальная проза? Фантастика?
Она засмеялась:
- Ну вы же сами понимаете, какие у меня могут быть предпочтения? Давайте так: расскажите мне про пять последних книг, которые вам понравились. Я доверюсь вашему вкусу.
- Хорошо, - протянул он, вспоминая недавно прочитанное и мысленно прикидывая, что из этого может приглянуться клиентке. Получалось плохо: он никак не мог понять, что за человек стоит перед ним. Молодая, кажется, неглупая... и все. Лицо женщины казалось дружелюбным и предельно открытым, но ни характера, ни возможных интересов считать с него не получалось.
Наконец, он решился:
- Тогда, пожалуй, начнем вот с этого...
...и опомнился лишь спустя полчаса. Кажется, он протащил женщину по всему магазину, выложил перед ней десятка два романов и сборников, расписывая их достоинства всеми красками, на какие был способен. Общаться с ней оказалось чистым удовольствием: редко когда его слушали так внимательно, и еще реже задавали настолько интересные вопросы. Клиентка легко подхватывала разговор о формальных экспериментах и стилистических изысках, и порой перехватывала инициативу, самостоятельно выводя беседу на темы, о которых хотелось поговорить ему.
- Вы что-то скрываете от меня, - в конце концов сказал он, смеясь. - Диплом филолога, не меньше. Человек, читавший только в детстве и из-под палки, не может вести диалог на таком уровне.
- А вы мне не верьте, - женщина лукаво прищурилась. - Просто я зеркало. Когда в меня заглядывает умный собеседник, я вынуждена соответствовать.
Она провела рукой по стопке предложенных ей книг и выбрала одну. Как ему показалось - наугад.
- Возьму пока эту. Но не думайте, что отделались от меня. С вами слишком интересно говорить... о, простите, я ведь не знаю вашего имени.
Он приподнял висевший у него на шее бедж. Женщина прыснула, небрежно прикрыв губы пальцами:
- Как неловко. Действительно. Просто у меня не было времени смотреть вам на грудь. Будем знакомы, я - Гела.
И она протянула ему руку.
***
Вечер был на удивление теплый для осени, и даже здесь, на крыше, не чувствовалось ветра. И все же его бил озноб - может быть, от страха, а может, начинала сказываться недолгая разлука.
Он осторожно заглянул за край крыши. Внизу была дорога, и над ней лениво проплывали желтые фары автомобилей. Почти сразу у него закружилась голова, и фары заплясали, превращаясь в манящие болотные огоньки.
Он отшатнулся от края, бестолково замахал в воздухе руками, пытаясь не плюхнуться на грязный бетон. Смешно: человек, только что пытавшийся шагнуть с крыши, боится испачкать джинсы. Впрочем, непонятно, зачем он вообще поднимался сюда. Высота всегда пугала его, легкая дрожь в коленях появлялась даже если он смотрел вниз со своего балкона на третьем этаже. Конечно же, он никогда не решился бы спрыгнуть отсюда.
Где-то внизу негромко гудели проезжающие машины, и в гудении этом ему слышалось все то же.
Ты не осмелишься.
***
Светофор закончил свой обратный отсчет - три, два, один, - и неподвижный красный человечек сменился зеленым, бодро шагающим к неизвестной цели.
Гела не сдвинулась с места. Такое иногда случалось - она вдруг замирала на месте и опускала веки, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, и он никак не мог к этому привыкнуть. Но сейчас, кажется, дело было в чем-то другом: Гела смотрела куда-то влево, на противоположную сторону улицы, и глаза ее были широко раскрыты. Он проследил ее взгляд - и немедленно пожалел об этом.
Под желтыми кленами возле небольшой парикмахерской трое мужчин окружали женщину.
Это выглядело бы как ограбление или изнасилование - в общем, что-то, при виде чего приличный человек должен броситься на защиту невинной жертвы или как минимум позвать на помощь... вот только нападающие были одеты в черные меховые жилетки, а у их добычи были слишком большие, слишком прозрачные глаза.
Навь. Нежить. И чугайстеры, охотники на вернувшихся с того света, готовящиеся исполнить жуткий ритуальный танец.
За пределами круга метался молодой человек со встрепанными волосами. Хватал за жилетку то одного, то другого, колотил кулаками в спину, пытался оттащить, протолкнуться к окруженной нявке, но привычные к подобному чугайстеры не двигались с места.
- Вы не понимаете! - выкрикивал молодой человек. - Она... Мне без нее не жить!
Жених, не смирившийся с ранней смертью возлюбленной? Или брат, доведенный до отчаяния воцарившейся в квартире пустотой? Насколько сильно должно быть чувство к ушедшему человеку, чтобы однажды к тебе постучалась навь? И насколько слепым нужно быть, чтобы убедить себя, что все будет идти так, как и прежде, и не замечать ни холода рук возвратившейся, ни ее молчаливости?
Молодой человек в очередной раз попытался пробиться в круг, но его оттолкнули едва заметным движением плеча. Сделавший это чугайстер повернул голову и что-то неслышно произнес. Молодой человек застыл, непонимающе глядя на него, а потом вдруг зашелся отчаянным визгливым смехом.
Случайные прохожие торопливо проскальзывали мимо, выгибая шеи под неестественными углами, чтобы даже случайно, краем глаза, не зацепить происходящее.
Ему тоже очень хотелось отвернуться, уйти и забыть, но Гела не трогалась с места, наблюдая, как чугайстеры заводят свой изломанный хоровод, и впитывая в себя всю сцену до последней отвратительной секунды: крики, движения, тошнотворный запах фиалки. И лишь когда упакованную в мешок пустую оболочку нявки увезла служебная машина, она вздрогнула, словно выныривая из глубокого сна, и улыбнулась ему, как будто ничего и не случилось:
- Слушай, а может, ну его, это кафе? Хочешь попробовать, как я готовлю?
***
...скорчившись над унитазом, изрыгал едва проглоченные таблетки ...
...ты...
...непослушными пальцами распустил так и не затянутый узел на отыскавшейся у соседа...
Инквизитор молчал, разглядывая пенку, осевшую на стенке кофейной чашки. Коротко стриженый, со впалыми щеками и острым, походим на корабельный бушприт носом, он ничем не напоминал пухлого кудрявого мальчика, с которым они когда-то учились в одном классе.
- Нет, - ответил наконец инквизитор. - Она не ведьма. Все было бы очень просто, будь она ведьмой. И не нявка - чугайстеры ей тоже интересовались, и не раз. Просто... просто рядом с ней умирают люди.
- То есть, она убийца? Отравительница? Но почему тогда ей занимается инквизиция?
- Она не убийца. Никакого яда. Все, кто умер, умерли своей смертью. От болезни. Не заразной болезни, и не наведенной. Мы проверяли.
- Тогда какого же... - он звякнул чашкой о блюдце, выплеснув чай себе на рукав. - Вам в инквизиции уже заняться больше нечем? Это новая игра такая - накопать таинственных совпадений в жизни знакомых бывшего одноклассника, а потом стращать его непонятно чем?
- Ты не понимаешь, - ответил инквизитор. - Да что там, я сам ничего не понимаю. И никто из наших, и чугайстеры, и полиция. Но не может быть простым совпадением, чтобы жившие в разных городах два человека... богатых, известных человека, вполне молодых и здоровых... вдруг ни с того ни с сего заболели и скончались, а деньги их - не все, это было бы слишком подозрительно, но весомая часть, - достались одной и той же женщине.
- Геле.
- Да. Ей.
Он заставил себя засмеяться:
- Ну тогда тебе точно не стоит обо мне беспокоиться. Мне просто нечего оставлять ей в наследство. Да и что такой страшной женщине может понадобиться от продавца книг?
- Вот и я думаю, - кивнул инквизитор. - Что ей может от тебя понадобиться?
После этого они не сказали друг другу ни слова. Инквизитор еще пару минут болтал ложечкой в опустевшей чашке, как будто чертил на дне понятные лишь себе знаки, потом оставил на столе пару новеньких, неизмятых купюр и вышел, оставив школьного знакомого наедине с остывшим чаем.
Он подавил желание крикнуть уходящему в спину что-то глупое, вроде "Не звони мне больше никогда", попросил у официантки счет и поспешил домой. Надо было пригласить Гелу к себе, рассказать об этом нелепом разговоре. Инквизиция, чугайстеры и полиция, надо же. Три службы, нависшие над совершенно обычной молодой женщиной просто потому, что с двумя ее знакомыми случилось несчастье. Неудивительно, что Гела не любит говорить о прошлом.
Ее телефонный номер он уже выучил наизусть, хотя отличался почти мистическим неумением запоминать числа. Цифры, в отличие от букв, никогда не были его друзьями.
Гела не ответила на звонок.
И через час тоже.
И на следующее утро.
Он наплевал на работу, вызвал такси и уехал на другой конец города, туда, где жила Гела. Но дома ее не было, и никто из соседей не мог вспомнить, когда они видели ее в последний раз.
Вернувшись к себе, он еще с лестничной клетки услышал знакомую телефонную трель. Торопливо отпер квартиру и, не разуваясь, подбежал к телефону.
- Гела?
Но это, конечно же, была не она, а администратор магазина, и ему пришлось, путаясь в объяснениях и извиняясь через каждое слово, врать что-то про внезапную болезнь. И лишь повесив трубку, он понял, что и впрямь чувствует себя паршиво: желудок крутило, руки тряслись, а голова болела так, что казалось, будто верхушка черепа сейчас отвалится и мозг вытечет наружу.
"Это из-за тревоги", подумал он. "Я волнуюсь за Гелу, только и всего".
И строго-настрого запретил себе вспоминать о вчерашнем разговоре.
***
В полутемной, освещенной лишь светом уличного фонаря, арке копошились три неясные тени. Одна из них вяло подергивалась, и пьяным мужским голосом упрашивала отпустить ее. Вторая тень держала первую сзади, прижав к горлу что-то металлически поблескивающее, а третья - обшаривала ей карманы.
Он остановился, чувствуя, как вдруг отступает привычная уже дурнота. Вот оно. Может быть, у него не хватает духу оборвать собственную жизнь, но вступиться за чужую он себя все-таки заставит.
Главное, разозлить грабителей посильнее. И тогда...
Тогда ему больше не придется ничего решать.
- Эй! - крикнул он, подходя к арке. - Вы, твари!
Идти было легко, и кричать было легко. Впервые за долгое время его захлестнуло чувство уверенности и определенности, и какое-то новое, непривычное выражение проступало на его лице.
Выражение, увидев которое в неверном фонарном свете, грабители рванулись не к нему, но от него, и растворились где-то в темноте двора.
Он остановился, чувствуя себя обманутым и обворованным. Ушли. Ушли. Как будто знали, что это самое худшее, что они могли с ним сделать.
Где-то за спиной ему послышался негромкий женский смех. Он не стал оборачиваться.
Пьяный ползал у его ног, бессвязно благодарил, потом взглянул наверх и осекся. Лицо его спасителя искажала такая ненависть, на какую обычные ночные грабители были просто не способны.
***
Гела позвонила под вечер третьего дня, когда он уже не мог списывать свое состояние просто на нервы. Его желудок не удерживал еду, голова кружилась, тело бил непрерывный озноб. Он был болен, никаких сомнений, но не мог заставить себя пойти ко врачу или вызвать скорую помощь, потому что все мысли его занимала Гела.
Гела.
Он ждал ее звонка каждую минуту, и когда это, наконец, случилось, чуть не расхохотался, узнав, что она в больнице. Что ж, обе проблемы решились сами собой. Может быть, их даже положат в одну палату.
Больница была частной, очень дорогой, и охрана пропустила его, только убедившись, что пациентка действительно его ждет.
К палате он бежал, хотя все тело его протестовало. Но в голове пульсировало одно: "Гела! Быстрее!", и он подстегивал себя еще сильнее. Вот нужная дверь. Как медленно она открывается...
Увидев Гелу, он понял: она была больна уже давно, просто старалась не показывать этого. Отдельные знаки он замечал и раньше - усталость, круги под глазами, приступы боли, которые он принимал за внезапную задумчивость. Но теперь она выглядела как актриса, с которой смыли грим, открыв ранние морщины, бледность и измученную гримасу.
И прекраснее этого нового лица он в своей жизни ничего не видел.
Тошнота, озноб, слабость - все исчезло, как только Гела попала в поле его зрения. Облегчение нахлынуло так внезапно, что ему пришлось схватиться за дверной косяк, чтобы не упасть и ни в коем случае не отвести от нее взгляда. Он хотел сказать ей, как рад ее видеть, как боялся, что с ней что-то случилось, но не мог найти слов, чтобы выразить то, что чувствовал. А когда ему показалось, что он их все же подобрал, Гела подняла руку, не дав ему заговорить.
- Не надо, - сказала она с отвращением. - Не надо. Лучше скажи мне: ты понял?
- Что? - спросил он, хотя уже догадывался, о чем она говорит.
- Почему тебе было так плохо. Понял, или тебе объяснить?
- Мне звонил... один знакомый, - сказал он. - Инквизитор. Рассказал о двух людях, которые оставили тебе наследство.
- О двух? Плохо копают. Значит, ты понял, что привязан.
- Да, - ответил он. "Привязан". Какое точное, беспощадное слово.
- Отлично. Четыре дня без меня, максимум пять - больше никто не продержался. Ты думаешь, тебе сейчас было плохо? Подождал бы еще несколько часиков...
- Зачем? - спросил он. - Просто чтобы помучить? Не ради денег же...
Гела засмеялась:
- Да уж, с тебя ни хрена ни сдерешь... Нет, дорогой. Мне дико повезло, что я заглянула в вашу лавку в тот день. Где бы я еще нашла кого-то, кто мог бы меня позвать?
"Позвать?", хотел переспросить он, но сразу же вспомнил: перекресток, бьющаяся в центре хоровода чугайстеров нявка и жадно глядящая, запоминающая Гела.
- Я умираю, - сказала она. - Мне тридцати нет, а я умираю. Я могу выжать из кого угодно кучу денег, могу привязать к себе лучшего врача, а толку нет. Но у меня есть шанс вернуться, если кто-то меня позовет.
- Не доказано, что нявки возвращаются именно на зов, - сказал он. - И не доказано, что приходят именно умершие, а не кто-то, принявший их облик.
- Да какая разница, - Гела поморщилась. - Мне конец в любом случае. Но так у меня есть хотя бы надежда. Если я не могу жить, я хочу хотя бы быть. А кто может позвать меня громче человека, который подохнет, если больше никогда меня не увидит?
Он шагнул к Геле, сжимая кулаки, но она покачала головой и занесла ладонь над большой кнопкой возле кровати. Он вспомнил лицо охранника на входе, вспомнил его огромные ручищи и слишком тесный пиджак, и отступил назад. Гела откинулась на подушку, довольная собой. Он изучал ее лицо, пытаясь увидеть в нем безумие ведьмы, холодную мертвенность нави, но ничего не находил.
Человек. Просто человек.
- А не боишься, - сказал он, - что я пересилю боль и страх и не стану тебя звать?
- Боюсь? Не забывай, я смотрела, как тебя потрошила та стерва в берете, а ты и не сопротивлялся.
Гела улыбнулась, показав мелкие, совсем не хищные зубы.
- Ты не осмелишься.
***
К вечеру третьего дня его снова лихорадило так, что он еле держался на ногах.
Только Гелы больше не было, и никто не мог вывести его из этого состояния. Вечером после разговора в больнице он приехал домой с твердым намерением позвонить однокласснику-инквизитору и все ему рассказать. Тогда Гелу арестуют, но разрешат ему видеться с ней, и он протянет хотя бы до тех пор, пока ее болезнь не возьмет свое.
Но дома его уже ждало сообщение на автоответчике. Звонили из больницы. Гела раскусила ампулу с ядом и не оставила ему выхода. Теперь если он все расскажет - инквизиции, полиции, чугайстерам, неважно кому - ему не дадут вызвать навь. Он умрет через несколько дней. С другой стороны, даже если позвать Гелу (и если, мертвая, она сможет поддерживать в нем жизнь), протянет он недолго. Первой жертвой нявки всегда становится тот, к кому она пришла.
Он пытался выбрать одно из двух. Он бросал монету. Пытался уйти сам, без боли и страха.
Он не смог.
И теперь ему было так плохо, что призыв нави казался не самым плохим вариантом. Лекарства не помогали. Обезболивающие тоже. В конце концов он выполз из квартиры, добрался, шатаясь, до круглосуточного магазина и купил там две бутылки крепкого вина.
Ночной продавец явно подумал, что он уже пьян, и пытался отговорить его от покупки. Чужая забота только раздражала, и в конце концов он швырнул продавцу в лицо деньги и выбежал из магазина вместе с бутылками.
Вино тяжело проваливалось в желудок и жгло его только сильнее. Забыться не получалось. В голове гудело, и в этом гудении слышался голос Гелы. Перед глазами плыли цветные пятна, и в них ему мерещилось ее лицо. Вот она зависла над стаканом с крепленой красной дрянью, вот взглянула прямо на него, вот...
***
...улыбнулась, показав мелкие, совсем не хищные...
***
"Я не осмелюсь? Я?!".
Незнакомая пьяная злоба ворочалась у него внутри, прося выхода.
"Да что ты обо мне знаешь? Почему считаешь слабаком, тряпкой, разменной монетой? Как смеешь думать, что твое "быть" важнее моего?".
Непочатая бутылка вина ударилась в стену, но не разбилась. Покатилась по полу, издевательски дребезжа.
Он не будет звать ее.
Не будет валяться в ногах у пришедшей нявки.
Не будет.
Нет.
***
Под желтыми кленами возле небольшой парикмахерской трое мужчин окружали женщину.
Это выглядело бы как ограбление или изнасилование - в общем, что-то, при виде чего приличный человек должен броситься на защиту невинной жертвы или как минимум позвать на помощь... вот только нападающие были одеты в черные меховые жилетки, а у их добычи были слишком большие, слишком прозрачные глаза.
Навь. Нежить. И чугайстеры, охотники на вернувшихся с того света, готовящиеся исполнить жуткий ритуальный танец.
За пределами круга метался молодой человек со встрепанными волосами. Хватал за жилетку то одного, то другого, колотил кулаками в спину, пытался оттащить, протолкнуться к окруженной нявке, но привычные к подобному чугайстеры не двигались с места.
- Вы не понимаете! - выкрикивал молодой человек. - Она... Мне без нее не жить!
Он в очередной раз попытался пробиться в круг, но его оттолкнули едва заметным движением плеча. Сделавший это чугайстер повернул голову и негромко сказал:
- Все так говорят. Не жить, не жить... Но живут же. И с тобой тоже ничего не случится.
Молодой человек застыл, непонимающе глядя на него, а потом вдруг зашелся отчаянным визгливым смехом.
Хоровод чугайстеров сдвинулся с места и очень скоро терпкий запах осени сменился другим, тяжелым и удушающим.