Варламовой и раньше снились идиотские сны, но сегодняшний побил всех конкурентов в номинации "Бред года". Всё. Хватит. И так сердце не на месте.
Может? Стоит? Подумать? О другой? Работе?
Нет.
Нет?
Нет. Сейчас бросить Патча?! Ну уж...
- Нинк, ты чего вскочила ни свет, ни заря? - Лёша, посмотрев время, вернул телефон на тумбочку, сладко потянулся и отвернулся к стенке. - Ещё шести нет... Сегодня ж эта... суббота... ауы...
- Что, Лёшик? - Нина не расслышала, что прозвучало за "ауы".
Однако муж уже сладко посапывал.
Голова почти не болела, но варить кофе в турке было лень. Заряжать машину тоже. Пока закипал чайник, Варламова сыпанула в чашку две ложки молотого, кинула туда же кубик рафинада из неаккуратно порванной коробки и, не сходя с места, пошарила рукой в холодильнике. Словно фокусник, выудила на свет божий баночку обезжиренного йогурта. С отвращением взглянув на пару тощих подсохших кусков хлеба, замотанных в мятый целлофановый пакет, перевела взгляд на занавески. Хлеб выкидывать не стоит - Лёшка проснётся, есть захочет. Пусть хотя б на бутерброды ему будет. А шторы пора стирать. Срочно. Или, ещё лучше, купить другие. Новый год на носу.
Плеснув в чашечку кипятку, Нина лениво разболтала содержимое и наконец-то уселась на табурет.
Сон... Доработалась, называется. Вот к чему это?
Лабораторный любимец - условно говорящий скворец Мичурин - сидит на ветке раскидистой липы, той самой, что, должно быть, уже сто лет растёт прямо напротив балкона. И держит в зубах... тьфу ты! В клюве - конечно же, в клюве, - какие у птицы зубы?! Сигарету. Прикуренную. Но изумляет, как ни странно, совсем не это. Подумаешь, курит. Всякое, в конце концов, бывает. Интересно, как он вытащит её изо... из клюва, чтобы выпустить дым? Словно услышав Нинины мысли, Мичурин поднимает правую лапку, тянется ею за почти истлевшим хабариком, но, не удержав равновесия, тут же соскальзывает с ветки. И вполне ожидаемо шлёпается в сугроб. Дурачок...
В четверть седьмого? Кому это я понадобилась в выходной? Да ещё в такую рань... Казаринову? Нет, не ему. Номер незнакомый.
Положив ложечку с йогуртом обратно в пластмасску, Варламова вытерла салфеткой неосторожную капельку на руке и коснулась высветившейся зеленью иконки. "Ответить".
- Алло?
- Нин Витальна?
- Угу, я... вроде, - вздохнув, кивнула хоть и нелепо искажённому, но всё ж, похоже, собственному отражению в чайнике.
- П-простите, что в такое время, - (голос испуганный, женский), - это Света, практикант.
- Доброго утра, Света-практикант. Что-то случилось? - Варламова неожиданно шумно хлюпнула кофием. Чёрт! Язык обожгла...
- С-случилось, Нин Витальна, - чуть запнувшись, ответила девчонка. И тоже хлюпнула. Носом. Она что, плачет?
- Свет, ну говорите уже, - встревожено потребовала Варламова. - Что там у вас?
- Евгень Ваныча на скорой у-увезли, - шмыгнув, проговорила практикантка. - Вы б не могли приехать? Я тут совсем одна. Всех обзваниваю, никто не отвечает... Вот, только вы...
- А что с Казариновым? - у Нины нехорошо засосало под ложечкой.
Шеф накануне выглядел неважно. Мягко говоря. Ещё бы, такое происшествие.
- Сказали, сердце, - ответила Света. - Я чай ему сделала, вошла в мониторную, а он... он на полу лежит... Без сознания... Хрипит только. Врач из скорой... из скорой... врач... Возможно, инфаркт. Но точный диагноз поставят только в стационаре, сказали... Приезжайте, а? Пожалуйста... Мне... мне тут как-то...
- Уже одеваюсь, - Варламова, резко поднявшись из-за стола, опрокинула чашку.
Чёрт! Чёрт!! Чёрт!!!
Горячий сладкий кофе разлился по клеёнчатой скатерти мерзкой лужей. Вот зарраза! Надо ж ещё умыться, потом макияж...
Слава Богу, до здания лабораторного комплекса, где расположен Гуманиториум, ехать не надо. Всего-то пара кварталов от дома. Иначе - труба. Минус тридцать на улице. Только двигатель прогревать четверть часа. Жуть.
"Гуманиториум" - древняя, как мир, казариновская шутка, удачно трансформировавшаяся в официальное название. Великолепно оснащённая лаборатория в здании бывшего НИКа. Полтора десятка комнат, где ведутся наблюдения за "особо продвинутыми" приматами. На первом этаже в левом крыле. Отдельный вход. Удобно. Иначе, пока доберёшься через проходную по всем коридорам, с ума сойдёшь. Комплекс огромен. Не телецентр в Останкино, конечно, но тоже впечатляет. И размерами, и кретинизмом внутренней архитектуры.
Света открыла сразу после звонка. Будто ждала прямо за дверью. Может, и ждала? А, не важно! Приснопамятный скворец Мичурин, досель дремавший на специально для него подвешенных над вахтенным столом качельках, встрепенулся, приняв грудью волну морозного воздуха.
- Здравствуйте, Светлана. Фьють, Мичурин!
- Фьють, Вар-вар-лам, - весело прокаркал птах, взмахнул крыльями и уже через секунду сидел на Нинином плече.
- А ну-к, кыш, Мича! Дай, разденусь, - Нина лёгким щелбаном по клюву согнала скворца и, стягивая с плеч дублёнку, обратилась к практикантке: - Свет, скажите, Казаринова давно увезли? И, да... Повторите, где вы его нашли? По телефону не расслышала.
- Минут сорок уже, - снова шмыгнула носом девушка. Всё никак не могла успокоиться. - Он с вечера в дальней мониторной сидел, за серыми наблюдал.
- За серыми? - переспросила Варламова. - Так и думала.
- Что-то его сильно беспокоило...
Света отошла к столу, включила настольную лампу. Подняла журнал.
- Думала, Евгень Ваныч какие-то записи оставил... Нет, не оставил... Вот, смотрите.
- Верю вам на слово, - покачала головой Нина. - Слушайте, а Патча с Джумбо вчера не расселили?
- Нет, - робко улыбнувшись, пожала плечами практикантка. - По-моему, нет. Меня Евгень Ваныч вообще просил в отсеки не соваться... А я вот... чай ему... А он... на полу... вот...
- Ладно, Света, - перебила Варламова. Она, уже в халате и туфлях, поглаживала вновь переместившегося на своё плечо Мичурина, - давайте поступим так: я сейчас схожу к серым, а вы, пожалуйста, останьтесь здесь. На телефоне. Вдруг кто звонить будет. Во сколько, говорите, Казаринова в добром здравии в последний раз видели?
- Часов в десять.
- В десять?! А потом? - Нина в негодовании изогнула брови.
- А потом... - эхом отозвалась Света, - я... заснула. Но я ж не специально, Нин Витальна!
- Не специально она, - покачала головой Варламова. - В общем, Свет, как договорились. И больше не спать. А я пошла. Мича, кыш!
Троица "серых" - неизвестного досель вида приматов - поселилась в Гуманиториуме больше двух лет назад. Российские спасатели привезли их из западной Уганды, где в начале позапрошлого лета горели уникальные реликтовые леса на склонах массива Рувензори. Ну, наши, как обычно, спасали Всемирное наследие ЮНЕСКО и попутно выручали очередной относительно-братский народ. Возили гуманитарную помощь, эвакуировали из наиболее опасных районов население, тушили огонь. Серые - самка и двое самцов - во время очередного рейда сами забрались в один из транспортников и наотрез отказались покидать воздушное судно даже в аэропорту Кампалы. Угандийские власти тоже отмахнулись от "каких-то там обезьян". Мол, сейчас разве до них?! О людях надо думать: где расселять, во что одевать, чем кормить, наконец. Беда. Так наши серые и оказались в Москве. То ли в качестве подарка, то ль, чтоб одной проблемой меньше. Но факт есть факт - африканцы о них за прошедшие месяцы так ни разу и не вспомнили.
Спасатели, что вполне естественно, сразу же передали бедолаг в зоопарк. Там отважных мужиков, что тоже вполне естественно, сердечно поблагодарили, а вот нежданным гостям не просто удивились или обрадовались - не то слово! Проштудировав все известные справочники и классификаторы на всех известных же науке языках, не побрезговав от отчаяния ни википедией, ни би-би-сишным научпопом, признались в недостаточной собственной эрудиции - беспомощно развели руками. Ну, нет таких нигде! Нет, понимаете?! Новый вид. И вполне себе оригинальный. Очень похожий на шимпанзе, но всё ж иной. И ростом повыше - пусть не слишком сильно, и статью - структурой скелета - ближе, нежели все прочие, к нам, к человекам (почти) разумным. И шерсть не такая густая, да и цвета иного - пепельно-серебристая. В общем, уже не "Pan troglodytes" (шимпанзе обыкновенный), но ещё и не "Homo Sapiens" (на русский переводить?). Этакий легендарный "Homo troglodytes". Потерянное звено эволюции... Отчего бы, впрочем, и нет? Сколько в мире огромном чудес и загадок?!
Для зоопарков подобные обитатели бесценны, ясное дело. "Потерянные звенья эволюции" - они, как правило, не для всеобщего обозрения. Бананами сквозь прутки можно и обыкновенных макак кормить. Точнее, макак - гораздо забавней. Эти, в отличие от наших "иммигрантов", свысока на неразумных человеческих детёнышей не зрят и радуются подачкам вполне искренне.
Короче, так и попала странная троица в Гуманиториум к известному на весь бионаучный мир профессору Казаринову. Более того, получила в распоряжение "апартаменты" вполне приличного уровня. Аll inclusive. Две комнаты, оборудованные датчиками тепла и влажности, циновками для отдыха, отхожим местом и даже бассейном, умело сооружённом в виде крохотного озерца с небольшим же водопадиком на электроприводе. Плюс - трёхразовое питание, обогащённое необходимыми минералами и витаминами. Позже, когда проведённые тесты показали замечательные результаты интеллектуального развития новых постояльцев, в "апартаментах" появился и телевизор с набором музыкально-развлекательных программ. И кровать с пружинным матрацем - пусть, без постельного белья - для Патча, так старшего самца назвали. Младшие - самка Дора и мускулистый Джумбо - жёсткие циновки менять на по-человечески полноценные спальные места решительно отказались. Кстати, упомянутый Патч проявил склонность не только к комфорту, но и к прикладному творчеству. К рисованию. Получил школьный альбом и набор восковых цветных мелков.
Лаборанты меж собой шутили, что такими темпами серые через год-другой вполне себе заговорят. И столовыми приборами пользоваться начнут. Вновь прославят теорию замечательного Дарвина, ныне небезуспешно подменяемую домыслами о внеземном происхождении человеческих цивилизаций.
Шутки шутками, а Казаринов радостно потирал руки. Пусть Дора и Джумбо целыми днями торчат в бассейне или валяются на циновках перед телевизором, отвлекаясь только на кормёжку и плотские утехи, Патч продолжает удивлять. Мало того, что в койке спит, "калякалы-малякалы" в его альбомчике через несколько месяцев сменились вполне достойным "примитивизмом" - на рисунках примата можно было разобрать нечто, напоминающее геометрические фигуры, ещё чуть позже появились вполне узнаваемые очертания гор и деревьев (видать, из воспоминаний). А на прошлой неделе Евгений Иванович показал Варламовой настоящий портрет. Пусть, был тот уровня воспитанника старшей группы детского сада, но на неидеального овала лице, изображённого Патчем субъекта, отчётливо сверкали жёлтые дуги очков. Никаких сомнений.
- Это ты, Ниночка! - восторгался Казаринов. - Твоя, твоя оправа! В круглых у нас никто больше не ходит. И не возражай.
- Возможно, - пожала тогда плечами Варламова.
Но в душе твёрдо осознала: Евгений Иванович прав. Её портрет. Её. Нины Варламовой. Ай-да Патч!
Вообще, Варламовой было безумно интересно проводить время с этими странными созданиями, гораздо меньше похожими на других обитателей лаборатории - горилл, орангутанов и шимпанзе, - нежели на её сотрудников.
К слову, те самые сотрудники Гуманиториума выполняли исключительно свои обязанности: вели наблюдения, проводили тесты, следили за здоровьем своих питомцев, за их рационом. Писали диссертации. В общем, все делали научную карьеру, в тайне (а порой и без стеснения, вслух) мечтая когда-нибудь занять место Казаринова. Точнее, два места - на университетской кафедре и здесь, в исследовательском комплексе. Что ж, людей можно понять. В конце концов, нет предела совершенству, не так ли?
Одна лишь Варламова ни на что особо не претендовала. Значась в дипломе о первом высшем "преподавателем истории и обществоведения", она в начале девяностых, когда с оплачиваемой работой был серьёзный напряг, устроилась в БиоНИК. В хозяйственную службу. Как раз в то самое подразделение, что обеспечивало всем необходимым в том числе и Гуманиториум Казаринова. Много позже, лет через десять, не слишком общительный Евгений Иванович, отчего-то привязавшийся к обязательному завхозу, буквально вынудил Нину поступить к себе на биофак, пусть и на заочку. Чтоб соответствовать профилю и не попасть под сокращение. Опасения на то были. Лабораторное здание неожиданно для всех выкупила у РАН вполне прагматичная холдинговая компания, решившая заняться модными ныне фармразработками и производством лекарств. "Зверский дом", как называли научно-исследовательский комплекс в народе, начал активно перестраиваться. Сначала пропали уникальные виды пернатых, которыми был заселён весь верхний, оборудованный стеклянной крышей, этаж. Потом в сводчатых цокольных помещениях начали "растворяться" в быстро высыхающих аквариумах и бассейнах чудесные глубоководные рыбы и невиданные морские чудовища. Ещё через некоторое время разъехались по зоопаркам все прочие пресмыкающиеся, земноводные и млекопитающие. Кроме стремительно размножающихся колоний белых крыс и флегматичных кроликов, чьи организмы так необходимых прикладной науке.
Но фундаментальный Гуманиториум удалось сохранить. Каким-то невероятным чудом. И, несмотря на времена, всё ещё веским словом Евгения Ивановича Казаринова, что публично пообещал начинающим фармакологам мировую славу жестокосердных неучей и недальновидных разорителей...
Впрочем, о том, "как, за что и почему", с темой повествования напрямую не связано.
Посему вернёмся обратно.
Да, так получилось, что Нину всё ж из развалившегося НИКа сократили. Но Казаринов, памятуя о своём обещании, из лаборатории её не отпустил. Устроил младшим научным сотрудником, сохранив обязанности снабженца. Правда, теперь Варламовой никто не запрещал входить в помещения, где содержались приматы. И это Нину радовало больше всего.
Гуманиториум создавался в советские времена как лаборатория, изучающая - ни больше, ни меньше - происхождение человека. Да, да, от обезьяны. Успехи, несомненно, были. Но до появления здесь серых, все прошлые достижения, в отличие от вполне осязаемых госпремий и грантов, можно было отнести к разряду гипотетических. Высшие приматы - изучай их, обучай, создавай им различные условия содержания - ни малейших признаков "чисто человеческого" поведения не проявляли. Инстинкты упорно продолжали доминировать над разумом.
С началом же наблюдений за Патчем, Дорой и Джумбо ситуация кардинально изменилась. Приматы - а то, что среди питомцев казариновской команды теперь оказались неизвестные ранее, но всё ж обезьяны, никто не сомневался - эволюционировали. Простите за громкое и не совсем верное слово. Не эволюционировали, конечно. Но. Они прекрасно обучались и серьёзно развивались. В полном соответствии с теми, естественно, условиями, в которые были помещены.
Данные серых (увы, видовое имя им так и не придумали) впечатляли и изначально. Объём головного мозга около девятисот кубических сантиметров - почти в три раза больше, чем у шимпанзе. Генетическая база совпадает с человеческой на девяносто девять и две десятых процента. "Офонареть...", - только и смог вымолвить Евгений Иванович, увидев результаты первых тестов. И немедленно взял подписку со всех причастных сотрудников: информация никоим образом не должна была покинуть стен Гуманиториума до полного окончания исследований и официальной публикации отчёта. "Это, друзья мои, не просто сенсация. Гарантированная Нобелевка. Бомба!"
Да, Нине было безумно интересно проводить время с этими странными созданиями. Ну, если быть до конца откровенной, не с тремя. Только с одним. С Патчем.
Миниатюрная кокетливая (если только возможно применить сей эпитет к обезьяне) Дора и долговязый - под метр восемьдесят - Джумбо всем своим образом жизни отдалённо напоминали героев туповатых телесериалов о жизни обеспеченных бездельников. Побрей им морды, сделай пластические операции, заставь одеться - и будет не отличить от каких-нибудь дона Альвареса и сеньоры Гутиэррес. Знай, целыми днями в бассейне плещутся, в телевизор пялятся, орехи лузгают, сплёвывая скорлупу прямо на пол, да (пардон) совокупляются в любых местах, не обращая ровно никакого внимания ни на сотрудников, временами присутствующих в "апартаментах", ни на на Патча. В общем, ведут себя, как животные. Впрочем, а кто они, если вспомнить? Животные и есть. Приматы. Даром, что высшие.
Другое дело - Патч. О его художественных способностях уже упоминалось. А ещё...
Нина, несмотря на свои годы - продолжающиеся второе десятилетие "чуток за тридцать" - выглядела гораздо моложе своих лет. Как говорится, маленькая собачка до старости щенок. Единственное, что могло испортить её не лишённое привлекательности лицо - очки. Но это случилось бы в прошлом, когда страшные минус девять обрекали хозяина на постоянную носку массивной роговой оправы - другая просто не выдержала б веса толстых стёкол. Продвинутые ж "нулевые" решили проблему легко и элегантно. Даже если отказаться от контактных линз, невесомый оптический пластик в тоненькой модной оправе просто не мог испортить внешность ни в каком другом случае, кроме полного отсутствия вкуса. Вкус у Варламовой был. Что называется, врождённый. Но - остаточное явление детства и юности, нашпигованных презрительными усмешками - раскрепощённой особой Нину назвать никто б не осмелился. Видимо по причине внутренней скованности и замуж она вышла слишком поздно. Рожать не захотела. Испугалась собственного возраста. Или перегорела. Если б муж настоял, Нина конечно б решилась. Но в том то и дело, что Лёша не настаивал. В его первой семье дети были. Два великовозрастных балбеса студиозуса...
В общем, что там, да как - не со стороны судить. Много нюансов, разбирать которые - только время тратить. Да и незачем в личную жизнь нос совать глубже позволенного элементарными приличиями. Уж коль речь пошла о серых, пусть о них и продолжается.
С Патчем было действительно интересно. Если сотрудники Гуманиториума, не исключая и самого Евгения Ивановича, относились к нему как простому объекту исследования, то Нина видела в этом странном примате... личность? Пожалуй. Как бы неожиданно это ни звучало.
Началось всё с того - это произошло ещё в первые недели пребывания серых в лаборатории, - что Патч затребовал себе одежду. Случилось это так.
Утром после кормежки, когда в "апартаменты" для уборки вошла Нина - было её дежурство, - Патч забился в угол и прикрыл скрещёнными ладошками... Ну, вы понимаете. Застеснялся? Хм... Варламова среагировала неожиданно. Она, оставив метёлку у стены, вышла и вернулась через минуту в сопровождении Казаринова. И с чистым халатом, захваченным в кладовой. Примат повёл себя в высшей степени по-человечески. Взяв протянутую ему одежду одной рукой и продолжая прикрывать причинное место другой, он негрубо, но очень настойчиво начал подталкивать женщину к выходу. Плечом. Евгения Ивановича не тронул. Гендерная идентификация? Скорее всего. Но и ещё кое-что. Некто ж должен был помочь облачиться в униформу, не так ли?
Нет, оставаясь в помещении со своими сородичами, Патч вновь раздевался. Видать, халат он всё-таки недолюбливал. Тот сковывал движения, ясное дело. Но с тех пор в Гуманиториуме вошло в привычку стучаться перед входом к серым. И входить только после пронзительного крика, извещающего о разрешении. Казаринов, да и другие сотрудники, глядя в монитор, как Патч реагирует на стук - бросается к кровати, на которой лежит халат и неуклюже его натягивает на свои широкие плечи, - только дивились. Смеялись, видя, как пытается застегнуться, как у него ничего не получается - из толстых пальцев гладкие пуговицы постоянно выскальзывают, в отчаянье машет рукой, запахивается и только после этого кричит в направлении двери, позволяя войти. Не смешно было только Варламовой.
- Изверги, - только и произнесла она, увидев однажды на экране мучения бедного примата.
- А послушайте-ка, Ниночка, - обратился к ней тогда Казаринов, - вы ведь у нас теперь полноправный научный сотрудник. Так?
Нина, отчего-то смутившись, нерешительно кивнула.
- Вот вам и карты в руки, - улыбнувшись, ответил Евгений Иванович. - В конце концов, это ж вы принесли Патчу халат и тем самым обрекли его на перманентную пытку. Предложите что-нибудь другое, чтобы избавить товарища от мук...
На следующий день Патч щеголял в новых пижамных штанах. Во фланелевых. На резинке. Сшитых Ниной пусть без мерки, на глазок, но старательно и очень аккуратно. Джумбо с Дорой смотрели на сородича, как на идиота. Впрочем, тот на них особо внимания не обращал и выглядел по-настоящему довольным...
Ещё через год на весь Гуманиториум прогремела другая сенсация.
К этому времени к штанам Патча все уже более-менее попривыкли и посмеиваться перестали.
Нина, которая в тот памятный день дежурила на раздаче корма, заметила, что её любимец какой-то слишком уж печальный. И голодный, что ещё хуже. Меж тем в тазике с гречневой кашей и курицей - любимым лакомством серых - еды ровно на одного. Абсолютно довольные жизнью Дора с Джумбой уже валяются перед телевизором, вытирая жирные руки о собственные мохнатые животы.
- Что это такое?! - строго произнесла Варламова, обращаясь к Патчу. - Уж не заболел ли ты, дружочек?
Тот, словно поняв, о чём его спрашивают, быстро замотал головой из стороны в сторону. А потом сиганул стремглав под кровать и вынырнул уже со своим альбомчиком для рисования. С шумом пролистнув несколько исчёрканных страниц, он остановился на одной и протянул альбом Нине. Там, что естественно, был рисунок. Не совсем обычный. Никаких цветных каракулей. Только большой неровный круг, нарисованный безотрывной чёрной линией, и кружок маленький. С торчащей из него палочкой.
- И? Объяснитесь, юноша, - потребовала Варламова и в удивлении уставилась на Патча.
Тот, изобразив красноречивыми жестами, объяснился более чем доступно.
Так в "апартаментах" появились столик, стул, а также миска, в которой теперь подавали еду умному примату. Ну и ложка, естественно. На обучение пользоваться ею ушла целая неделя. Однако результат того стоил.
Нина не могла понять, откуда Патч вообще узнал про столовые приборы, но Казаринов лишь пожал плечами.
- По телевизору увидел. Это ж элементарно, Ниночка. Не заметили, какой он у нас наблюдательный? Вовсе не удивлюсь, если этот субъект через месяц перестанет пить воду из бассейна и потребует кружку.
Ровно через месяц и потребовал. Настойчиво. Кружку. Профессор, как и обещал, совсем не удивился...
На исходе второго года пребывания серых в Гуманиториуме ситуация в "апартаментах" переменилась. Родила Дора. От Джумбо, естественно. Патч к самке вообще старался не прикасаться. То ли не испытывал интереса, то ли брезговал, но, скорее всего, просто не имел желания. Проведённые тесты показали, что возраста он уже более чем солидного. Для обезьян, естественно. За сорок.
Получалось, что они с Варламовой практически ровесники. Ох и наслушалась тогда шуток Нина от Евгения Ивановича. Впрочем, шуток беззлобных. На такие обижаются лишь глупцы.
Гораздо хуже, что Джумбо стал совсем неадекватным и практически неуправляемым. Это всех лабораторных сильно беспокоило. А как же иначе? Сначала в приступе ревности чуть малыша не придушил (Доре, оказавшейся на удивление замечательной матерью, было сейчас совсем не до плотских утех), потом пытался приставать к Патчу, но, получив жесточайший отпор, переключился обратно на "семью". Терроризировал несчастную Дору с такой силой, что пришлось в срочном порядке переводить самку с детёнышем в отдельное помещение.
Джумбо рвал и метал. Пытался даже любимый телевизор расколошматить стулом Патча. Не получилось - надёжное пуленипробиваемое стекло, защищавшее экран, могло выдержать и не такую агрессию. К самому Патчу тоже "на пьяной козе" не подъехать. Пусть и был Джумбо почти на голову выше сородича, но поставленный удар старшего "товарища" (вопрос - где и кем? ещё в природных условиях, когда приходилось ежедневно бороться за жизнь?) отрезвлял буяна мгновенно.
Недели через две после отселения Доры Джумбо впал в состояние апатии. Мог сутками напролёт сидеть перед телевизором или в бассейне. Почти ничего не ел. Так, прикасался к пище лишь раз в день. Должно быть, чтоб не умереть с голоду. И вновь возвращался в сомнамбулическое состояние.
Казаринов беспокоился. Просил Варламову поговорить с Патчем, чтоб тот как-то повлиял, что ли? И ничего смешного тут нет. Нина действительно с ним общалась. Постоянно. Давно. Практически с самого появления серых. Рассказывала какие-то истории из жизни, делилась впечатлениями от книг, фильмов... Патч слушал. Внимательно. Иногда гримасничал - улыбался или печалился, иногда одобрительно кивал головой, а порой и отрицательно покачивал. Со стороны казалось, что он всё понимает. Только сама Нина вопреки насмешкам скептиков искренне верила, что так оно и есть. Естественно, понимает. Ну и Казаринов со временем проникся. Тоже поверил? А кто его знает? Возможно. Только виду старался не показывать. Статус не позволял, ясное дело.
Ну, Нина и поговорила. Что с неё, убудет?
На следующий день Джумбо получил место за столом Патча. И собственные миску с ложкой. Не в обиду наставнику, но орудовать столовым прибором он научился гораздо быстрее. Всего за день. А вот от штанов отказался. И от мелков с альбомом тоже. Зато проявил интерес к боевым единоборствам. Кто-то из практикантов однажды случайно переключил телевизор в "апартаментах" с музыкального канала на спортивный, по которому как раз шли бои без правил. Казаринов, узнав об этом, пришёл в негодование, но ликвидировать прокол, увы, уже не смог: Джумбо начинал пронзительно выть и бить по циновке рукой, если видел на экране что-то другое...
Накануне вечером Варламова проводила с Патчем "занятие по этикету". Учила пользоваться ножом и вилкой. Джумбо самозабвенно скакал перед экраном, пытаясь повторить движения спортсменов, от души метелящих друг друга перед телекамерами. Патч сосредоточенно мычал и скрипел зубами, воткнув вилку в антрекот. Пытался отрезать от него кусочек прилично-допустимого размера. Располовинить мясо уже получалось неплохо, но вот отделять тонкие пластины пока не удавалось. Впрочем, Патч - терпеливый ученик, всё у него обязательно...
Неожиданно Нина почувствовала сильную боль - кто-то ухватил её за волосы и рванул из-за стола. В глазах потемнело. Потеряла сознание. Но перед тем ощутила, что волосы её освободились и услышала истошный крик...
Пришла в себя в мониторной, лёжа на диванчике. Рядом на табурете сидел Казаринов.
- Очнулись, Ниночка? Слава Богу, - с облегчением выдохнул профессор. Через несколько секунд заговорил вновь. Но не с Ниной. Будто б сам с собою, тихо и невнятно: - Ох, как это всё неприятно. Нда... Что нам теперь делать? Не понимаю... Если Джумбо сошёл с ума, Дору с малышом возвращать к нему никак нельзя... Патч... Их надо как-то...
- Что произошло, Евгень Ваныч? Что это было? - Нина с трудом приняла вертикальное положение. Голова раскалывалась.
- А? Что? А-а... Джумбо на вас напал... Если б не Патч... Я даже представить боюсь, что б с вами могло случиться... Нет, всё же они - обычные животные... Да, очень умные и способные к развитию через познание, но о недостающем звене эволюции придётся забыть... Ах, как жалко, Ниночка... Как жалко... Анальгину выпьете?
- Анальгину? - нет, она ещё туго соображала. - Джумбо сошёл с ума? Напал?
- Напал, - кивнул Казаринов. - Да, да, именно напал. Он видит в вас, понимаете ли, обычную самку... простите. Никакого пиетета... Животное. Если б не Патч, даже... Вы б отправлялись, Нина, домой. Давайте вызовем такси? Я сегодня сам за вас подежурю. Кого-нибудь из стажёров попрошу остаться. Девочка там у них есть, тёмненькая такая, с короткой стрижкой, смышлёная... Как её?
- Света?
- Да, да, Света... Её и попрошу, если не ушла ещё. А Патча сегодня же вечером переведу в четвёртую. Она ведь у нас свободна?
В четвёртой комнате неделю назад умер старейший обитатель Гуманиториума - орангутан Геркулес.
- Свободна, Евгень Ваныч... И всё-таки... Что там произошло?
- Идите, Нина, идите... если чувствуете, что можете идти, - проговорил Казаринов, тяжело поднимаясь с табурета. - Вы и так сегодня... Да и некогда, простите великодушно. В понедельник поговорим. Или завтра, если хотите. Хорошо?
- Хорошо, Евгень Ваныч, - Варламова, собравшись с силами, поднялась с диванчика, потрясла головой - больно конечно, но терпимо - и пошла к выходу в коридор. Вдруг вспомнив нечто важное, остановилась у двери, обернулась. - Профессор, у них посуду б надо убрать. Там, кроме тарелок, вил...
- Что? - не дав договорить, повернулся к ней Казаринов. Выглядел он совершенно потерянным. - Посуду? Да, да, уберём... Идите, Нина, идите... Свете скажите... или, если ушла, ещё кому...
И вот уже утро. Полное нехороших и тягостных предчувствий. Ещё сон этот идиотский...
Варламова прошла через пост наблюдения - мониторную - к двери, ведущей в "апартаменты". Взялась за ручку, подёргала. Закрыто? Странно. Задвижка-то в "зелёном" положении. Изнутри заперлись? Но как такое возможно? Чертовщина, право слово...
Нина отошла к столу, уселась в кресло и подвигала джойстиком. Огромный монитор с изображением, разбитым на двенадцать секторов - по количеству камер, моргнул и ожил. Никакого движения...
Так, а это что?
Четвёртая камера направлена на входную дверь. Что??? Стул? Они зафиксировали дверь, вставив ножку стула в дверную ручку? Ну, вообще! А ещё говорит - не потерянное звено... Эй, сами-то где спрятались? Ага, один, кажется, есть. Восьмой сектор. Без штанов. Значит, Джумбо. Но какого лешего, простите, он дрыхнет на голом полу возле бассейна? И поза какая-то странная... рука в воде... Боже, что это?! Ох ты...
Из кармана запиликало. Телефон. Евгень Ваныч? Ну, слава Богу!
- Нина Витальевна Варламова? - голос, говоривший в микрофон казариновского аппарата был не знаком.
- Да. Кто это? Вы звоните с теле... - Нина не договорила.
Её перебили:
- Доктор Жуков, кардиология. Нина Витальевна, соболезную, но профессор Казаринов несколько минут назад скончался.
- Что?
- Евгений Иванович умер, Нина Витальевна. Вы... вы меня слушаете? Он...
Надо...
Надо взять себя в руки. Закрой глаза и дыши. Глубоко. Выдыхай. Меееедленно.
Раз - два-а... Раз - два-а...
- Нина Витальевна, вы...
- Да. Извините, пожалуйста. Просто...
- Понимаю. Вы... вы сейчас в состоянии говорить? Или, может, созвонимся попозже?
- Я в состоянии, - Варламова старалась говорить спокойно. Пока получалось. - Но почему вы звоните мне?
- Такая штука... - доктор сделал небольшую паузу. - Такая, понимаете... В общем, Нина Витальевна, Казаринов попросил... Профессор перед смертью ненадолго пришёл в себя и единственное, что он попросил, это позвонить вам и передать... Вы меня слушаете?
- Да, да, я вас внимательно слушаю. Что он просил передать? Доктор?
- Секундочку... Он сказал дословно: "Патч не имеет к этому отношения. Это сделал я. А компьютер дал сбой. Записи нет"... Нина Витальевна, вы что-нибудь поняли?
Взгляд остановился на стакане с остывшим чаем. На том самом, что засоня практикантка принесла профессору ранним утром. Теперь ему - чёртову чаю - один путь. В канализацию...
"...а компьютер дал сбой. Записи нет..."
Один? Один путь? Э, братцы! Мы ещё повою...
- Нина Витальевна! Алло!
Ох, зараза! Врач же на линии.
- Нина Ви...
- Да, доктор. Простите, мысли... Я всё прекрасно поняла... Всё. Спасибо вам. Родственникам мы сами сообщим. Вы только, если кто-нибудь спросит, подтвердите, пожалуйста, последние слова профессора. Хорошо?
- Естественно, Нина Витальевна. Если вы разрешаете. А то этика, понимаете ли...
Патч открыл не сразу. Минут через пять. И только тогда, когда Варламова перестала стучать, назвалась и попросила: "Патч, это я, Нина. Открой, пожалуйста. Ну, Патч!"
Он стоял перед дверью с опущенной головой. Весь в крови. В разорванных, потерявших привычные цвета, фланелевых штанах. Одной рукой держался за бок. Так, словно у него переломаны рёбра. В другой, опущенной и подрагивающей с частотой нервных импульсов, сжимал измятый альбом. Нина заметила, что тот раскрыт на страничке с... её портретом?
Да. Нет сомнений. Именно с её.
- Пойдём-ка, дружочек, в другую комнату. Тебя надо осмотреть... а здесь прибраться. Пойдём?
Патч поднял голову и пристально посмотрел Варламовой в глаза. Потом протянул ей альбом, и, когда Нина взяла, кивнул. В сторону мёртвого Джумбо, лежащего возле бассейна с сервировочным ножом в глазнице, она старалась не смотреть...
* * *
Несмотря на субботу, Гуманиториум кишит народом. Приехали, кажется, все.
Ещё бы!
В то, что умер профессор Казаринов, убив перед собственной смертью одного из своих питомцев - Джумбо - верится с трудом. Даже если Евгений Иванович и впал в какой-то дичайший приступ неконтролируемой ярости, чего с ним никогда не случалось, то вонзить нож не в сердце, не в шею, не в живот... Впрочем, документально подтвердить или опровергнуть факт теперь всё равно практически невозможно. Какой-то олух пролил сладкий чай на внешний диск. На тот самый, на который велись записи наблюдения. Алексей Варламов - экстра-профессионал и одновременно шеф айтишного отдела исследовательского фармкомплекса - говорит, что займётся проблемой лично. И, вероятно, он сможет восстановить кое-какие моменты. Но гарантий - вот засада - не даёт.
Все суетятся, бегают туда-сюда, создавая броуновское движение тел в белых халатах.
Одна только Нина сидит за дежурным столом возле входа, покачивает на трапеции довольного Мичурина, что-то ему говорит. Какую-то ерунду. Вот, послушайте:
- Эх, Мича... Сейчас бы курнуть. После всего-то, а? Жаль, давно бросила. Вон, даже спички какой-то садюга оставил, - на столе возле альбома с её портретом работы мастера Патча лежит пошарканный коробок. - Они издеваются, да? Про сигаретку-то забыли... И стрельнуть не у кого. Вот ведь зараза, нынче все некурящие... Слушай, Мичурин! А у тебя, случаем, нет? Сигареты?
- Вар-вар-лам, - отвечает умный скворец и вдруг, шумно расправив крылья, взлетает к самому потолку. Оттуда планирует на шкаф, шуршит чем-то, должно быть, роется клювом в припрятанных "сокровищах". Наконец, появляется на краю с зажатой в зубах... Тьфу ты! В клюве... Конечно же, в клюве! Ну, какие у птиц зубы?!
Мятая цигарка, принесённая Нине умницей Мичуриным, лежит на столе рядом с коробком. Но желание курить пропало.