После поворота дорога круто пошла вниз - и машина словно вправду нырнула, под воду погрузилась. То есть море-то исчезло: раньше, с шоссе, его было видно, оно вздымалось, как дальний склон высокого холма, такое же зеленое и будто в туманной утренней дымке, Тимур даже не сразу понял, что это и есть море... Теперь его скрыли ближние холмы, свечи кипарисов, разлапистые платаны и зеленые волны кустарника, будто сомкнувшиеся над головой. Шум дорожного прибоя: автомобилей разом сделалось мало, но повозки, пешеходы, деревенская живность всякого рода - все это толклось вокруг, подступало вплотную и отнюдь не испытывало потребности вести себя тихо. Временами шофер сердито нажимал на сигнал, но это мало что давало: их "эмка", маневрируя и притормаживая, пробиралась вперед осторожно, как большая рыба, попав в креветочную стаю.
Тимур вздохнул, поймав себя на том, что опять додумывает. Никогда он не видел креветочной стаи, он и море-то сегодня увидел впервые... Но оно есть, оно близко, и, наверно, через пару часов их ждет здешний пляж.
Какие в Артеке пляжи, он тоже не представлял. И сколько времени займет оформление новичков - тоже. Но золотое солнце висит в зените, до вечера неимоверно далеко, может, он вообще никогда не наступит - а...
- Дядя Коля! - жалобно произнесла Женя.
Шофер вопросительно покосился на нее.
- Он уже второй раз нас догоняет! - Женя ткнула пальцем в окно слева от себя, прямо за которым виднелась морда ослика. Очень симпатичный ослик, впряженный в арбу с целой копной сена, вчетверо больше его самого, да еще и с загорелым парнишкой на вершине этой копны. Но, конечно, не настолько симпатичный, чтобы идти со скоростью сорокасильного авто.
- Третий... - процедил адъютант. Женя и шофер быстро посмотрели на него совершенно одинаковым взглядом - и столь же мгновенно отвернулись. Тимур давно заприметил, что тот был для них обоих человек новый, с которым не совсем понятно, как себя держать.
- Что поделать, товарищ лейтенант, такая дорога! - шофер пожал плечами. - Не загнать же нам дочь генерала Александрова в аварию из-за какого-то осла.
- Полковника... - удивилась Женя.
- А вот и нет: генерал-майор, деточка! - шофер усмехнулся в усы. - Уже два дня как. Черные ромбы, золотые звезды.
- Товарищ старшина! - адъютант посмотрел на "дядю Колю"... в общем, не понять, как посмотрел, только у него-то на петлицах были лейтенантские кубари, против которых старшинские треугольники не работают. Так что шофер негромко ответил "Есть!" - и прибавил газу, благо на дороге как раз сейчас обозначился просвет. Ослика словно бы назад дернули, за арбу, хвост и уши.
Дочь генерала Александрова, значит. Что ж, все правильно: ей и автомобиль подан, с отцовским шофером и адъютантом отцовским же. В багажнике - чемодан, а на заднем сидении - пионер... чтобы было кому этот чемодан за ней таскать...
Дурак! Вот уж дурак... Нет, хуже дурака: предатель!
Стыд ожег щеки горячей волной. Тимур уставился строго перед собой, чтобы случайно не встретиться взглядом с Женей. Впрочем, на лейтенанта ему тоже было сейчас глядеть совестно. И на старшину.
Вдруг увидел себя в зеркальце прямо между их головами: мучительно красного, как помидор. А Женя рядом с ним, наоборот, была бледнее известки. Тоже смотрела прямо перед собой, но, кажется, ничего не видела.
- В мягком... - растерянно прошептала она.
- Что? - обернулся лейтенант.
- Ничего, - ответила Женя почти грубо. Провела рукой перед лицом, будто отбрасывая невидимое - и разом сделалась прежней. Поймала в зеркале взгляд старшины: - Дядя Коля, мы прямо так в Артек и заедем?
- Резонно... - шофер, оторвав руку от баранки, почесал затылок.
- Что? - удивленно повторил лейтенант.
- Задразнят, - объяснил шофер.
Адъютант хотел было возразить - и осекся. Наверно, вспомнил себя в пионерском возрасте, не таком уж далеком.
Какое-то время машина шла на хорошей скорости. Тимур все еще не решался посмотреть на Женю, но она вдруг удивленно повернулась к нему: "Эй, ты чего такой?" - и мир снова стал самим собой. Было солнце, были волны зеленой поросли вокруг, воздух пах бензином и фруктами, рядом с приоткрытым окном, тем самым, куда чуть не заглянул славный ослик, неотрывно летела изумрудная стрекоза, а вскоре будет море и Артек...
Когда "эмка" плавно затормозила, Тимур решил, что вот он, Артек, уже есть, а остановились они в некотором отдалении, как и было задумано - чтобы своими ногами войти, а не въехать, точно баре. Основным его беспокойством было, позволит ли Женя нести свой чемодан или непременно потащит его сама. Впрочем, могло быть еще хуже: если адъютанту приказано нести вещи за ними обоими.
Тут он с запозданием понял, что мотор все еще работает. А двое сидящих спереди, лейтенант и старшина, молча наблюдают за чем-то.
- Раз, два, - наконец заговорил адъютант.
- Три, - не согласился шофер, мотнув подбородком куда-то в сторону.
- Три, - хмуро признал адъютант. И тут же добавил: - Четыре.
Они словно вражеские танки из-за бруствера пересчитывали. Мысль была до того нелепой, что Тимуру никак не удалось ее отогнать.
Он тоже вгляделся сквозь лобовое стекло. Ничего не заметил: по-летнему одетые люди, наши советские, загорелые и белокожие - женщины, мужчины, старик на костылях, толстая тетка сразу с двумя собачками на поводках, вон пробежала стайка подростков, вон фруктовый лоток и громогласный продавец за ним: "Покупаим! Чэрэшня! Красный, как кров, сладкий, как мед! Миндаль! Пэрсик!"...
- Что делать будем, старшина?
- Да чего тут поделаешь? - шофер бесхитростно глянул на лейтенанта. - Бери ребятишек, пройдись с ними, купи мороженое. А я пока подъеду, дорогу спрошу: вон милиционер, видишь?
Как он спрашивал дорогу на трассе, Тимур сегодня видел дважды. И ничего такого "дядя Коля" вроде бы не говорил, постовой все ему рассказывал сам: и сколько до поворота, и что асфальт там выщерблен, и про грузовики, которые где-то неподалеку неделю назад столкнулись, и про то, какая змея его теща... Наверно, всю свою жизнь выложил бы, но и вправду было пора ехать.
Адъютант тут же вышел из машины, точно получив приказ от старшего по званию. Распахнул дверь. Коротко взглянул на ребят.
- Евгения и Ти...мофей, выходим. От меня ни на шаг. Распоряжение генерала Алексеева: считайте, боевой приказ.
- Есть! - очень серьезно ответила Женя.
Больше всего Тимур боялся, что лейтенант действительно купит им мороженое: взрослые - они такие, если тебе восемнадцати нет, ты для них детсадовец. Но он направился к бочке с квасом. Себе и Тимуру взял по кружке, Женя попросила стакан.
Пили медленно. Лейтенант все поглядывал на них, больше на Женю, конечно - и в сторону проулка, где "дядя Коля" разговаривал с милиционером. То есть это милиционер разговаривал, да еще и руками показывал что-то.
- Мальчик! Эй, мальчик!
Тимур вздрогнул. Инвалид, сидевший в тени платана на той стороне улицы, махал костылем... ему? Да, кажется, именно ему.
Взглядом спросил разрешения у лейтенанта - но тот не успел хоть как-то ответить. "Сейчас, Семеныч-ага!" - откликнулся черноголовый паренек, пивший квас в двух шагах от них. Поставил на крыло бочки опустевший стакан и подбежал к человеку с костылем.
Тимур невольно присмотрелся к ним. Но почти в ту же секунду прозвучал клаксон: громко, дважды подряд. Шофер узнал все, что нужно, - и, видимо, узнанное было таково, что отпадала нужда таиться, высматривать незримого противника.
- Говорит, еще с первой смены так, с начала июня, - спокойно объяснил "дядя Коля". - Дети коминтерновцев, больные, на санаторном режиме... Испанцы тоже: дети героев войны, а иные и сами герои.
- Не по душу дочери генерала Александрова, - это было скорее утверждение, чем вопрос.
- Не по Женькину, - твердо кивнул шофер. - И не по самого генерала Александрова. В общем, бери чемодан, лейтенант: вход вон там, две сотни метров отсюда.
Что ж, Тимур и предполагал: вряд ли ему выпадет судьба нести Женины вещи. Хорошо хоть на его собственный вещмешок, тощий и обидно потрепанный, адъютант генерала Александрова покушаться не стал.
Тимур вскинул cидор на плечо - и охватывающий горловину узел, хитрый узел, который он так хорошо научился завязывать, вдруг распустился столь мгновенно, будто всю дорогу специально ждал, когда появится возможность это сделать. Вещмешок мягко шлепнулся в молочно-белую пыль. Женя, к счастью, не видела этого позорища: шла впереди рядом с лейтенантом, даже, кажется, чуть ускорила шаги.
Руки сами выполнили привычное движение... но оно оказалось не настолько привычным: лямки снова развязались. Он торопливо завозился, больше не думая о том, чтобы узел получился правильным. Тот, однако, вообще никаким не получался. Тимур скрипнул зубами, теперь не задумываясь даже, смотрит ли на него Женя...
- Дай-ка, - он сам не заметил, как водитель оказался рядом. Под руками сержанта вещмешок затянулся мгновенно, словно бы даже испуганно. - Иди. Женьку береги... кавалер.
Тимур отскочил от машины, как ошпаренный.
Бежать почти не потребовалось, Женя с лейтенантом все-таки не очень далеко ушли. Догнав их, Тимур быстро оглянулся через плечо, но водитель вслед не смотрел. Все же выдержал характер (надо же - "кавалер"!): вплотную подходить не стал, пристроился сзади, шагах в десяти.
Почти сразу между ними оказался какой-то мальчишка, загорелый, смутно знакомый - и вдруг к нему подскочили еще двое. На Тимура они не обращали никакого внимания. Он было нацелился обогнать их, однако не успел: "Рахмоновцы, ко мне!" - весело, но громко, словно в рупор, заорал первый, и вокруг него сразу сделалось тесно.
Женя и лейтенант разом обернулись, ища взглядами Тимура. Он поднял руку - все, мол, в порядке, - но пропихнуться к ним сквозь толпу не смог. Подбежали сразу пятеро: девочка и трое ребят и примерно Тимуровых лет, еще один поменьше, совсем сопливый, третьеклашка, наверно - но именно он был с пионерским галстуком на шее.
Тимур зачем-то проверил свой галстук: тот, конечно, был на месте, и зажим нацеплен правильно, "костром" вверх. Краем глаза увидел, как рука Жени одновременно метнулась к ее галстуку.
- Так, что у нас теперь? Авдеевой воды натаскать? Это на тебе, Коля, - деловито распоряжался первый мальчишка. Тимур лишь теперь вспомнил, где его раньше видел: да вот только что, возле бочки с квасом. - Алеша-джан, вот тебе список и деньги, сходи в магазин, а потом по этим двум адресам, старикам самим тяжело. Только не перепутай, кому что, ладно? (Это было сказано пионеру. Тот важно кивнул.) Семенычу инструменты... ну, это я сам: ох и накалякал он! Дальше? Ленка и Фазиль, вы как?
- Не пустили нас... - вздохнула девочка.
- Эх вы, рахмоновцы...
- А что мы? Хозяйка-то не против, но тут вышла апа, грозит клюкой, бранится: "Не надо нашему дому от вас никакой помощи, шайтанята, ступайте к иблису!"
- Шайтанята? - нахмурился командир. - Ладно, скажу атаману: пусть Гейка-абый сам заглянет, такое спускать нельзя... Ну, ничего, тут на Краснознаменной с дровами помочь надо - знаете, где? Ай, все всё знают - так чего мы тут стоим? Быстро, рахмоновцы, быстро, пока не состарились!
И разбежались все так же мгновенно, как сбежались только что. Только их черноголовый командир остался. Шагал впереди, все так же держась между Тимуром и Женей, но по-прежнему не замечал их: держал перед собой кусок картона (это, наверно, была записка от Семеныча), на ходу всматривался в него, водил пальцем по строкам.
Уже можно было его обогнать, но Тимур медлил: очень уж все было... узнаваемо. Рахмоновцы? Атаман Гейка? У его адъютанта Гейки Рахмонова дед жил в Крыму - вот только Тимур раньше не спросил, где. И, кажется, Гейка говорил, что его на остаток лета к деду хотят отправить.
Опасался, что парень глянет на него c подозрением, но тот, едва обернувшись, расплылся в улыбке:
- Салам-салам, пионер-иптяш! Все слышал, да? Ты уже артековский или только приехал?
- Салам, - чуть ошеломленно ответил Тимур. В их семье по-татарски никто не говорил вот уже два поколения, а считая его самого, так все три. Только от прабабушки, дедушкиной мамы, можно было что-то услышать, но слова "иптяш" в ее речи точно не было. Впрочем, не было его и среди тех дворовых слов, за которые сразу по шее. - Только приехал, да.
- Тебя зовут как? Меня - Алик, я самого Гейки адъютант - вот, видишь? (Паренек гордо хлопнул себя по груди.) А "рахмоновцы" мы потому, что... ну, если отряд решил, что какой-то человек находится под нашей охраной и защитой, то за мылом-керосином-сахаром сбегать поможем, дрова наколем и все такое, ташка улчим!
"Приравниваю к камню", с некоторым трудом вспомнил Тимур. Мог бы просто "Честное слово!" сказать: прабабушка к камню приравнивала лишь то, что было серьезной клятвой. Но она была из Поволжья, тут, наверно, иначе говорят.
- А если под охраной и защитой дом, то никакой башкисер там яблони обтрясать не будет, пока на воротах наш знак! - Алик снова похлопал себя по темно-синей безрукавке, где на груди был вышит знак перекрещенных серпа и молота. Не очень умело вышит: серп получился в два раза больше, скорее на молодую луну похож.
- А у нас знак - звезда.
- У кого "у вас"? Так как тебя зовут, пионер-иптяш?
- Тимур.
- Ха! - на сей раз черноголовый Алик хлопнул себя по бедрам, сразу двумя руками, засмеялся, чуть не заплясал: он вообще подвижен был, как шарик ртути. - Так комиссара нашего атамана звали - ну, в Москве! Шутишь, что ли?
- Ташка улчим, честное пионерское!
Они на секунду остановились, внимательно посмотрели друг на друга, а потом Алик вдруг огляделся по сторонам - и сразу увидел Женю. А еще увидел рядом с ней адъютанта, внимательно за всеми ними наблюдающего. Настоящего адъютанта генерала Александрова, не такого, каким Гейка приходился Тимуру, а рахмоновец Алик самому Гейке.
- Ха... - повторил он уже задумчиво. - Да ты и правду человек непростой, артековец. Ну, бывай.
- Обожди, ты чего? - Тимур зубами скрипнул от неловкости.
- Бывай-бывай. У меня тут еще работы полно: одному старичку инструменты надо забросить, и вообще...
- Гейке привет передавай! - крикнул Тимур ему вслед. Но рахмоновец уже был на той стороне улицы, спешил прочь быстрым шагом, почти бегом.
* * *
Директор лагеря, толстый лысый дядька, показался Тимуру совсем старым. Он потел, непрерывно вытирал блестящую лысину платком и обмахивался бумагами, хотя в открытое окно поддувал свежий, вкусный ветерок. Воздух пах здесь иначе, слаще и одновременно горше. Зелень и вода, догадался Тимур. Они здесь другие, не такие, как под Москвой, где он обычно проводил лето. Дома пахло сосной и березой, а от воды осокой и уклеечной чешуей. В начале лета уклейка клевала знатно, люди с утра стояли вдоль воды, а то и заходили, кто по колено, а кто и по пояс. И дергали, дергали, разбрасывая по берегу мелкое рыбье серебро.
Море пахло солью и, наверное, галькой.
Когда же они закончат?
- Вы не понимаете, дорогой мой товарищ, - директор страдальчески закатил глаза. - Заезд закончен, мест нет. И я бы рад, да не могу.
- Что значит "закончен"? - раздраженно сказал лейтенант. - Сегодня пятница? Пятница. Заезд заканчивается в пятницу? В пятницу! Так ведь не с утра же! Не обедали еще, столько в дороге.
- Милый мой товарищ красный командир, - толстяк выдохнул и заговорил обреченно: - Люди с раннего утра едут. На полуторках едут, на подводах, извините, едут. В Симферополе как наберут людей, так и везут. Все приехали и разместились. А ваши бумаги, - он сотряс желтыми листками, - это хорошо и даже замечательно, но... Не выписывают такие путевки за один день! У меня, понимаете ли, фонды. У меня пайки. Чем я ваших ребятишек кормить буду?
- Безобразие, товарищ директор, - сказал лейтенант. - Как так, не накормить детей красных командиров?
- Накормим, - замахал директор руками, - конечно, накормим! Из своих средств! Нам для детей ничего не жалко. А селить? Куда их селить прикажете? Мест нет, и я вам объяснил уже, почему. Приезжать надо вовремя.
- Подумайте еще, - попросил лейтенант, виновато глядя на Тимура с Женей. - Я почему-то уверен, что найдете.
- Поищем, - кисло пообещал директор.
Тимур откинулся к стене и закрыл глаза. Мрамор холодил плечи сквозь рубашку. Женя сидела рядом, плечом к плечу, и от этого Тимуру тоже стало жарко. Захотелось отодвинуться в сторону, но и нельзя было, вдруг она что не то подумает?
Приходили и уходили люди, директор задавал вопросы, они отвечали: "Нет", "Нет, и давно", "Откуда у меня?"
- Плохо наше дело, товарищ Женя, - тихо сказал, перебарывая неудобство, Тимур. - Чую, обратно поедем.
- И думать не смейте! - строго сказал лейтенант. Он всё слышал, хоть и сидел за столом, напротив директора, а Женя и Тимур - у стены, в трех шагах.
Потом появился еще один человек с цепким и каким-то обвиняющим взглядом. Директор задал ему тот же вопрос, а человек склонился к его уху и зашептал что-то тихо. "Дворец", "сами понимаете", - послышалось Тимуру.
- Вы думаете, товарищ уполномоченный? - снова полез за платком директор. - Там дети непростые.
Уполномоченный! Из органов, догадался Тимур. Странно, зачем здесь, в Артеке? Впрочем, задумываться он не стал. Если есть, значит надо. Враги не дремлют. На миг ему стало страшно: что будет, если враг проберется в детский лагерь? Но сразу и спокойно - для того и уполномоченный, он разберется.
- Конечно, - ответил уполномоченный. - Но ведь и барышня у нас...
Тимур скосил глаза на Женю. Она порозовела, красные пятна расцвели на щеках и даже спина под блузой, сколько хватило взгляда, покраснела.
- Решено! - сказал директор и пришлепнул ладонью по столу, словно освобождаясь от груза. - Девочку в корпус у дворца, нашли свободное место. Это недалеко, метров триста.
Лейтенант встал, обернулся, подмигнул Жене.
- Ну а тебе, мальчик, - директор посмотрел на Тимура, - немножко подальше пройти придется. Там с местами проще.
Жене, которая уже стояла в дверях и собиралась выходить, внезапно остановилась.
- Нет, - решительно сказала, сжав кулаки. - Вместе приехали, в одном месте будем жить! Иначе нечестно!
- В самом деле, товарищ директор? - снова присел лейтенант. - Неужели нельзя найти еще одно, всего одно место?
- Можно, - покладисто сказал директор. - У девочек? Отправим вместе с ней, - он кивнул на Женю, - в корпус к девочкам?
- Я... - Тимур вскочил.
- Тише, тише, товарищи... - примирительно заговорил уполномоченный. - Не будем обижать парня. Он ведь тоже сын красного командира, капитана, танкиста.
("Племянник!" - хотел было сказать Тимур, однако вовремя передумал. Инженер Гараев после Гражданской ни разу не надевал военную форму, но... но если в один лагерь с Женей поможет попасть не отец, а дядя Георгий - это же не обман, правда?)
Директор передёрнул плечами, скривился.
- Под вашу ответственность.
- Конечно, - согласился тот. - Под нашу. Мы не подведём, верно, Тимур?
Директор заскрипел пером, подал лейтенанту бумагу.
- Направление. Из дирекции налево и по аллее. Там вас встретят, я распоряжусь.
Из дирекции ребята вышли первыми. Женя прятала глаза, да и Тимуру было не по себе. Не будь Женя дочкой генерала, не видать им "Артека".
Но... Светило солнце, голубое небо проглядывало сквозь кроны кипарисов и магнолий, и впереди было полдня и почти всё лето. Внизу шумело море, шуршала по гальке волна и слышались детские голоса.
- Прорвались, товарищ Женя, - сказал Тимур.
Женя молча наклонила голову.
Тут из дирекции появился лейтенант-сопровождающий, а следом уполномоченный. Они еще секунд десять говорили о чем-то на ходу, затем лейтенант коротко, по-военному, кивнул, подхватил Женин чемодан, весело сказал: - Не отстаем! - и зашагал по дорожке. Женя и Тимур почему-то замешкались и двинулись за ним, когда лейтенант отошёл уже шагов на десять.
- Обождите немного, ребята, - кивнул им уполномоченный. - Догоните. А нет, так я вас до места доведу.
- Есть! - серьезно ответил Тимур.
- Не надо так официально, - поморщился уполномоченный. Вдруг как-то сразу стало видно, что он, в сущности, еще совсем молодой человек. - Называть меня можете... ну, пусть будет товарищ Андрей. Или даже просто Андрей: вы же на отдыхе, верно?
Женя посмотрела вслед уходящему лейтенанту. Тот шел быстро, уверенными длинными шагами. Шел не оглядываясь, рубил воздух левой рукой и, кажется, что-то говорил.
- Товарищу лейтенанту я всё объяснил, он поймет и сердиться не станет, - сказал Андрей. - Я вам, ребята, вот что сказать хотел... В корпусе, где вас решили поселить, дети непростые... Не подумай ничего плохого, Тимур, - он, видимо, заметил, как изменилось Тимурово лицо, примирительно выставил ладони, - знакомьтесь, дружите, разговаривайте, у нас все равны. Как там: "За столом никто у нас не лишний"...
- "Нет у нас ни черных, ни цветных", - продолжил Тимур.
- Именно! Только помните, - товарищ Андрей посмотрел на них оценивающе, - родители их заняты очень, иногда дома не появляются неделями. Или месяцами.
- Мой папа тоже очень занят, - впервые заговорила Женя, - я его тоже редко вижу.
- Кажется, я всё испортил, - развел руками уполномоченный. - Понимаете, ребята, это немножко не то. Они знают, что родители здесь, рядом, через дом или через два, за пять минут дойдешь, но... нельзя. Понимаете? Нельзя! Потом отец возвращается - и слова сыну или дочке не скажет, мысли у него совсем о другом. Это давит. От этого характер портится, настроение тоже. Вот я о чем.
- Мы поняли, - сказала Женя. - Правда, Тимур? Мы пойдем?
- Пойдемте вместе.
Товарищ Андрей приобнял за плечи, Тимура левой рукой, Женю правой, чуть подтолкнул вперед. Голос его чуть заметно изменился:
- Это, как в сказках говорят, присказка была. Теперь самое главное, - он замолк на миг. - Там странные дети есть. Это коминтерновцы. Их пытали, они очень слабые, им долго лечиться придется.
- С ними нельзя говорить? - прямо спросила Женя.
- Можно, - ответил товарищ Андрей. - Но старайтесь их без необходимости не беспокоить. Сами увидите. Хорошо? Да, и еще... - на лицо уполномоченного набежала тень. - Их охраняют. Конечно, враги потеряли их след, но на всякий случай... Впрочем, что я вам объясняю, всё вы понимаете!
- Понимаем, - бесстрастно произнесла Женя.
- Понимаем, - эхом повторил Тимур - и лишь в этот миг понял по-настоящему: так вот кого заметили шофер с лейтенантом снаружи, за оградой Артека! Вот о ком милиционер сказал, что они ходят там "еще с первой смены"...
- Ну и отлично, - сейчас голос Андрея звучал бодро и дружески. - Кстати, вон уже и корпус ваш показался. Ты, Женя, в правые двери, а ты, Тимур, в левые. Видите, вожатые встречают? Это вас.
* * *
- Вон, смотри - идет, идет, идет! - прошептала Марлена. Нет, Марлеста. Пора бы уже запомнить: просто пухленькая - это Марлена, а толстая - Марлеста. По ночам они храпели на всю палату, из-за этого Женя сперва поссорилась с обеими чуть ли не до драки, и у нее прямо язык чесался язвительно заметить, что первая тельце наела за двоих, Маркса и Ленина, а вторая, получается, за троих... но, конечно, такое вслух было сказать нельзя. Ну и хорошо, потому что уже наутро они помирились.
Женя скосила глаза. Вот она, далеко впереди, на полдороги до моря, тень мраморной баллюстрады - и вдоль нее медленно движется человеческая тень. Взрослая, мужская. Широкие плечи, чуть ли не в половину расстояния между балясинами, и длинный, до земли, медицинский халат.
- Теперь видишь, что ничего я не выдумываю? - Марлеста обиженно надула губы.
- Вижу, - признала Женя. - Но ты не бойся: раз от него только тень, то мы для него оттуда вообще не тени. Ему даже наших пальцев на ногах не рассмотреть...
Словно в доказательство, она независимо пошевелила этими пальцами. Правый мизинец был обмотан пластырем (сбила вчера, играя в футбол с мальчишками) - а кроме пластыря, на ней сейчас ничего не было. И на Марлесте. И на остальных девчонках. Кроме синюшных коминтерновок, от пяток до шеи завернутых в простыни - ну, что поделать, им солнечные ванны, как видно, даже в тени веранды противопоказаны.
Одна из них как раз сейчас свесила с деревянной лежанки тонкую, как веточка, руку и что-то чертила пальцем на песке.
Старшая сестра, торопливо собирая Женю в Артек, все сокрушалась, что купальник у нее только один, не новый и чуточку не по росту. Пришлось даже прикрикнуть: "Оля, мы с тобой не старорежимного полковника дочери, и если я кое-что за тобой донашиваю - то там у нас в отряде тоже будут не буржуйские дочки!". А вдруг оказалось, что и таким купальником похвастаться негде. Вообще-то обидно. Хотя оно вправду лишнее, если тут и отряды раздельные, и пляжи.
А вот лагерь все-таки один, удалось отстоять. Значит, и часы купания общие. То есть Тимур сейчас где-то там, на соседнем пляже, за высоким молом...
Сама не понимая отчего, она вдруг покраснела.
- Ну да, сейчас-то не рассмотреть, - протянула Марлеста, тоже краснея. - А вот как побежим купаться - так метров десять до воды он на нас таращиться сможет.
- Все равно ничего не рассмотрит, - отмахнулась Женя, - да и не будет он таращиться, что ты совсем!
Она даже фыркнула: настолько нелепой представилась мысль, что санитар, опытный и пожилой, точно за тридцать, станет, точно мальчишка, подсматривать за прелестями пухлобокой пионерки. Да еще с такого расстояния, на котором ее от последней худышки не отличить. Для того, кто на веранде, они все будут словно кукольные фигурки: светленькие, загорелые... Или синеватые...
- Оттуда, может, и не рассмотрит... - продолжала бубнить Марлеста, - Но вот если с кем из баклажаночек припадок, он же к ним срочно должен... Даже они оба: их там двое, ты еще не видела.
- С кем-кем?
- Ну, с синенькими же! - толстушка мотнула головой в сторону коминтерновок. - Это ведь специально для них дежурство, я тебе рассказывала.
Действительно, рассказывала: с этого и начался их разговор о санитарах, которые дежурят на верхней террасе. Женя снова посмотрела туда, где желто-белую полосу пляжа пересекала тень далекой ограды. Но сейчас не было видно, что там ходит человек. Тем более двое.
Затем она перевела взгляд на тех, кого Марлеста назвала "баклажаночками". Их было пять, а еще одна девочка, Женя помнила, сегодня чувствовала себя так плохо, что осталась в палате, и с ней остались две медсестры. С теми, кто все-таки добрался до моря, медсестер и нянечек сейчас было больше, чем их самих, да еще две докторши, да еще специальная пионервожатая, которая к остальному отряду почти не приближалась... как и сами девочки-коминтерновки. Мальчишки, что в отряде Тимура, помнится, тоже; а медиков и вожатых при них едва ли меньше.
Да, настрадались ребята... Надо будет все же постараться с ними поговорить, а то до сих пор что-то не получалось.
Они русский вообще знают? Даже это пока оставалось непонятным. Ну, кто-то должен знать, хоть несколько слов.
- Зачем тут еще один санитар, тем более двое? - Женя пожала плечами. - Думаешь, этих не хватит?
Одна из медсестер как раз сейчас склонилась над ближайшей из синюшных девочек (той, которая чертила пальцем по песку) и, укоризненно покачав головой, что-то сказала ей, не разобрать, на каком языке. Та послушно втянула руку под простыню.
Женя присмотрелась к рисунку - и вздрогнула. Это была словно бы работа настоящего взрослого художника: головогрудь и передние лапы паука - огромного, мохнатого, очень страшного, хотя весь он состоял из нескольких штрихов на влажном песке. Глаза у него были не паучьи, а точно бы лошадиные, полуприкрытые морщинистыми веками.
Но вздрогнула Женя, конечно, не от испуга, а увидев странное: медсестра торопливо и очень тщательно разравнивала песок сандалией, точно выполняя ответственную, наверно, даже опасную работу. Еще мгновение-другое - и от жуткого паучищи не осталось и следа.
Нога у медицинской сестры была мускулистая, как у спортсменки.
- Здесь-то хватит, - все так же уныло пробубнила Марлеста: Женя даже не сразу поняла, что та отвечает на ее вопрос, - а вот как повалится одна из них в обморок прямо в море, так он и прибежит!
- Да ладно тебе! - Женя вдруг разозлилась. - "Как" да "как" - у тебя тут не жизнь, а сплошное каканье! Все в порядке (она покровительственно хлопнула обиженно надувшуюся подружку по коленке): в море их тоже чуть ли не на руках сносят, забыла разве? А если и вправду что - то Клеопарда поможет!
Возразить на это было нечего: могучая Клеопарда, "девушка с двумя веслами", явно могла даже без чьей-то помощи вытащить из полосы прибоя хоть всех "синеньких" разом, упади они в обморок одновременно. Девочки невольно поискали ее глазами - и как раз вовремя: выпрямившись в лодке во весь рост, та замахала рукой старшей вожатой.
- Девочки, купаться! - вожатая немедленно поднесла к губам рупор.
Все вскочили и с визгом побежали к воде. Женя с Марлестой тоже, совершенно забыв о том, что обсуждали минуты и секунды назад: море было прекрасно, и жизнь была прекрасна, и...
- Назад, назад, - пробасила "девушка с двумя веслами". Она бдительно несла стражу недалеко от буйков. Женя еще в первый день поняла, что тут бесполезно объяснять, насколько ты хорошо плаваешь. Нарушительницу Клеопарда могла без лишних слов выдернуть из воды, как морковку из грядки, и с позором доставить в лодке на пляж. С Женей такого не случалось, а вот неугомонная Тонька Субботина, хваставшаяся, что Волгу переплывает, поплатилась.
Жаль - но артековское море все-таки остается прекрасным, даже возле самого берега.
- Ну Ле-ерочка Пална! - проныл кто-то из девочек.
- Назад! - веско сообщила Клеопарда. Ей-то рупор не требовался.
Убедившись, что никто не следит, Женя погрузилась с головой. Охватив колени руками, села на дно, начала отсчет: "Раз, два... восемь... тринадцать...". Досчитала до семидесяти, но сама понимала, что на последних полутора десятках ускорилась, там в каждом счете было куда меньше секунды.
Ну, все же дольше минуты продержалась... наверно.
Вынырнула, расплескивая вокруг себя зеркальную искрящуюся поверхность. Когда отфыркалась, поняла, что стоит лицом к берегу. "Синенькие", сопровождаемые женщинами в белых халатах, только-только пересекли пляж: их, конечно, не на руках несли, но вот под руки вели, это да.
Посмотрела на дальнюю веранду. Там тоже белели пятна: санитары были на месте, а рядом виднелись еще несколько человек в темных безрукавках и шароварах, вожатые, наверно... Да пусть себе торчат, девочки защищены от их взглядов не только расстоянием, но еще и одеялом моря.
Медицинские сестры сбросили халаты на руки нянечкам и, оставшись в закрытых купальниках и плавательных шапочках, начали сноровисто выпутывать своих питомиц из простыней. Под руки, в точности как по пляжу вели, сопроводили в воду, сами вместе с ними вошли по грудь и встали рядом, словно конвоирши.
Женя попыталась узнать ту спортивную медичку, которая зачем-то стерла рисунок, - и не смогла: все они были странно одинаковые. Навряд ли, в случае чего, им помощь Клеопарды потребуется.
А вот коминтерновку, нарисовавшую паука, она, кажется, узнала: чуточку менее синюшная, чем остальные, немного выше их. И одинокая белая прядь в светло-пепельных волосах.
Ей показалось, что на ногах художница держится тоже чуть увереннее своих подруг, которые совсем уж как былинки шатались, но это оказалось не так. Плавно накатила волна, легкая и ласковая, как все вокруг, - однако девочка едва устояла, судорожно вцепилась в жилистое плечо медички, повисла на нем, точно не было для нее в мире опоры надежней...
И все-таки выпрямилась. Улыбнулась солнцу, морю, Жене, даже хмурой медсестре рядом с собой.
Запела на непонятном языке.
На это никто не обратил особого внимания, сквозь плеск и шорох волн вразнобой звенели девичьи голоса. Никто не обращал внимания и на Женю, по шею в воде аккуратно перемещавшуюся так, чтобы оказаться прямо напротив коминтерновки.
Ну и что ей сказать? Рот фронт? Но пасаран? За наша и ваша вольносць? Салудо? Женя, вдруг ощутив себя полной дурой, попыталась разобрать в пении хоть какие-то знакомые слова - и не разобрала.
Девочка явно заметила ее. Продолжая песню, улыбнулась Жене уже целенаправленно, а не "вообще". Смотрела пристально; на открытом лбу, между бровей, стало вздуваться от напряжения красноватое пятно.
- Тебя как зовут? - прошептала Женя.
- Аэлита-д'хи... - девочка то ли ответила, то ли так прозвучало какое-то слово из ее песни. Нет, все-таки ответила: - Аэлита-младшая.
Медичка, только сейчас сообразив, сурово нахмурилась и сделала шаг, оказавшись между ними. Женю таким смутить было трудно, она уже приготовилась объяснить угрюмой тетке, что тут вообще-то не рабовладельческая плантация, не царская гимназия из древней истории и даже не госпиталь для тяжелораненых, а совсем наоборот: место, где пионерам всех стран положено общаться друг с другом. Но тут взгляд медсестры перескочил на что-то за ее спиной, а миг спустя со стороны открытого моря прилетел слитный визг, скорее восторженный, чем испуганный.
Женя резко обернулась.
- Ой, смотрите! Ой, как близко, большие какие! Ой, Лер-Пална, а они нас не съедят? Ой, хорошенькие!
Клеопарда, выпрямившись во весь свой немалый рост, стояла в полном изумлении, замерев, как гипсовая статуя. С веслом наперевес, но точно не собираясь пускать его в ход. А девочки бултыхались вокруг лодки, цеплялись за ее борта, щебетали, указывали пальцами на что-то за буйками - и только когда там вдруг взметнулось в воздух черное глянцевое тело, Женя поняла: несколько дельфинов, целая стая, внезапно подошли удивительно близко, почти к самому пляжу.
Девочка позади нее продолжала петь.
- Кто это был? - спросила Женя, когда синекожая замолкла.
- Кто? - брови художницы взлетели вверх.
- Ты нарисовала на песке... это чудище... Паук?
- Это... там, на родине, - ответила девочка.
- Ты здорово рисуешь, - сказала Женя. - Я даже испугалась, он такой страшный!
- Страшный, - эхом откликнулась синекожая, но тут, словно очнувшись, рядом оказалась медичка.
- Море большое, - хмуро сказала она Жене, - плавай в другом месте, иначе...
У нее было такое лицо, что Женя поняла: ничего не выйдет. Можно кричать, можно ругаться, можно даже цедить слова сквозь зубы, ее никто не послушает. Или - даже того хуже.
Она помнила, какое лицо было у отца, когда тот три года назад объяснял ей с сестрой, что "дядя Леша", майор Звонников, к ним больше в гости заходить не будет. И к нему домой тоже заглянуть нельзя. Совсем. О нем теперь никогда и ни у кого даже спрашивать нельзя. И вообще лучше считать, что его не было. Тогда он тоже добавил: "Иначе..." - и не договорил.
Женя развернулась и, стараясь не цепляться ногами за песок, поплыла к берегу. Добрела до своего места и шлепнулась на лежанку.
Ничего, она им еще устроит!
Забегали, закричали вожатые и медички, выгоняя девчонок на берег. Вернулись соседки, Марлеста и чернокосая Нёлтэк, еще недавно так удивлявшаяся, тому, что море, оказывается, не только бывает по-настоящему, а не на картинках, но еще и взаправду соленое оказалось.
- Ты что ж не пошла к дельфинам? Боишься? - ткнула ее в бок толстушка.
- Он посмотрел прямо на меня! - захлебываясь от восторга, заговорила Нёлтэк. - Глаз - круглый! А сам он черный, я могла даже рукой до него дотронуться!
- Почему не дотронулась? - вяло спросила Женя.
Ответ не запомнила. Прислушалась к себе: все еще злится, что ли? Да нет, злость ушла. В конце концов, не просто же так опекают "баклажаночек"? Наверное, им вредно не только загорать, но и нервничать. Поэтому медичка не дала им поговорить. Услышала про паука, вот сразу и прибежала!
Жене даже стало чуточку неловко: вдруг от ее разговоров Аэлите станет хуже?
Женя перевела взгляд веранду с коминтерновками и вздрогнула от неожиданности: художница смотрела прямо на нее - не мигая, глаза в глаза. А потом явственно подмигнула и тут же отвернулась.
Оставшееся до обеда время Женя не сводила с Аэлиты глаз, и ее настойчивость была вознаграждена.
- Одеваемся и на обед! - скомандовала старшая по пляжу. Снова засуетились вожатые, забегали медсёстры. Девчонки поднимались с лежанок, натягивали трусы и майки, вытряхивали из сандалий песок.
Первыми с пляжа потянулись коминтерновки. Медички бережно поддерживали их под руки, но все равно было видно, как трудно "баклажаночкам". Они брели едва-едва, чуть не останавливаясь на передых каждые десять шагов. Аэлита шла и выглядела чуть бодрее прочих, и помогала ей только одна медсестра, спасибо, уже не та, что в море.
Проходя мимо Жени, Аэлита еще раз подмигнула и незаметно выронила что-то из ладони. Надевая сандалии, Женя как бы случайно пошарила рукой, нащупала круглое и гладкое.
По пути в столовую находку удалось рассмотреть: обычная ракушка, "китайская шляпа", каких множество валяется на берегу и полосе прибоя, только, в отличие от них, целая и блестящая перламутром. Женя хмыкнула и спрятала раковину за отворот панамки.
* * *
- Странные вы, - задорно, даже с вызовом сказала Женя. - Такая духота, а лежите тут, в собственном соку варитесь... Неужели пять шагов пройти трудно?
Никто не ответил. Коминтерновки действительно лежали недвижными тушками, с головой закутавшись в простыни, как будто им было холодно, а медички не обратили на Женю внимания.
Всю ночь дуло с моря, и наутро врачи отменили купания. Обидно, а делать нечего: и вода холодная, и медуз нагнало столько, что получилось не море, а суп с клёцками. Тот же ветер унес последние облака, и на побережья, на пляжи, на кипарисовые рощи опустилась страшенная жара. Девчонки и мальчишки обсели фонтаны, да разве сравнить их с морем? Глубина по пояс, не искупаться, а только намокнуть.
Их корпусу повезло, древние буржуи, которые жили здесь когда-то, устроили настоящий бассейн. Наверное, если постараться, можно уговорить себя, что это море...
Женя решительно сбросила сандалии, посидела немножко на краю бассейна, свесив ноги в воду, потом нырнула - как была, в трусах и майке: среди тех, кто сейчас лежал вокруг бассейна, могли оказаться не только "баклажаночки", но и "баклажанчики", кто их разберет под простынями. Конечно, какие из них, синюшных, мальчишки... А вот какие ни есть, не октябрятского возраста все-таки.
Мраморное дно покрывал рыжий песок, кое-где лежали мелкие камешки и даже серебристая монетка - кажется, двугривенный.
- Ой, как тут здорово, - сказала Женя, вынырнув и отдышавшись. Вновь задорно посмотрела на "баклажаночек": - Ну, кто со мной?
Одна из синеньких зашевелилась и выпуталась из простыни. Сейчас она, несмотря на жару, была полностью одета - так, как полагалось разве что во время экскурсий в город или на Аю-Даг: в блузу с длинными рукавами и шаровары. Коминтерновка осторожно встала и, покачиваясь, словно ее ветром шатало, спустилась по лесенке в бассейн.
Это была та самая художница, Аэлита-д'хи... или т'хе? После непонятного случая с ракушкой она больше ни разу не пыталась заговорить с Женей, хотя случаи, если постараться, были. Но вот ей, как видно, не захотелось стараться - и Женя, обидевшись, тоже утратила к ней интерес.
- Туату мори обелоа... - со слабой улыбкой произнесла синюшная девочка - и окунулась с головой.
Что она имела в виду? Женя пожала плечами: совсем их не поймешь, то говорят по-русски, то нет. Уже неделю вместе, а она и познакомилась только с одной, вот этой самой Аэлитой. Да и то - познакомилась ли?
Женя вылезла из воды, села на теплый бортик. Баклажаночка лежала на дне и смотрела на Женю большими удивленными глазами. Потом ловко, словно бы змеиным и точно нечеловеческим движением перевернулась и поплыла по кругу.
Женя испугалась на секунду: не умеют люди так плавать! Как рыба угорь, Оля приносила с таких с рынка. Словно услышав Женины мысли, коминтерновка всплыла рядом с нею, улыбнулась, покачала головой: "все хорошо, не бойся".
- А я и не боюсь, - буркнула под нос Женя, глядя, как синенькая снова уходит под воду. - Слушай, - сообразила она вдруг, - а если медичка увидит или вожатая?
Коминтерновка, конечно, не ответила. Женя молча смотрела, как та нарезает круги по бассейну, не поднимаясь на поверхность. Спохватившись, начала отсчитывать секунды. На счете "124" больно ущипнула себя за руку. На счете "300" в панике оглянулась на взрослых.
Вожатая сидела рядом с медичками и что-то рассказывала, прыская в ладонь. Медички не смеялись, но внимательно смотрели: все внимательно смотрели на нее и ни одна - в сторону бассейна.
В этот самый миг лицо Аэлиты показалось над водой. Только на миг и только лицо: глубокий вдох - а потом она вновь погрузилась. Опять скользит над дном, как гибкая змейка или диковинная рыба.
"Я сейчас, - долетели до Жени слова вожатой, - ваших проверю только". И тут Женя испугалась по-настоящему: а если коминтерновкам нельзя купаться в бассейне? Не то что так, а вообще в воду заходить - по крайней мере, сейчас? Если им положено просто лежать и дышать воздухом? А Аэлита - в бассейне! Потому что она, Женя, ее туда зазвала!
Вожатая поднялась и неторопливо пошла вдоль лежанок с синенькими. Кажется, она на них даже не смотрела. Недолго думая, Женя бросилась к пустой лежанке и закуталась в простыню. Заметила? Нет? Шаги приближались. Сейчас она заметит, что простыня мокрая, поняла Женя. Я ведь прямо из воды - и простыня, конечно, намокла! Ой, что будет...
Шаги стали удаляться. Женя осторожно выглянула из простыни: обойдя всех, вожатая уже возвращалась обратно, она ничего не заметила. Тогда Женя посмотрела на бассейн.
Коминтерновка, облепленная мокрой одеждой, кралась к своему месту. Теперь она не казалась такой слабой. То есть все же казалась... но не такой.
- Ну вот, - сказала ей Женя, освобождая лежанку, - а ты купаться не хотела.
- Мори туату, - сказала синенькая - и улыбнулась.
Казалось бы, что такого в обыкновенном костре? Каждая, наверное, девчонка, а уж каждый мальчишка и подавно, умеют его зажечь. В поле, на опушке леса, на пустыре, в таинственных развалинах, да просто во дворе, за сараями - пока взрослые на службе! Сидеть и смотреть, как искры поднимаются к темнеющему небу. Видеть сквозь языки пламени своих друзей напротив. Травить анекдоты или байки или просто молчать. Потом, как подоспеют угли, напечь картошки и есть ее, обжигаясь... Не зря есть слова в гимне пионеров: "Ах, картошка, объеденье! Пионеров идеал".
А в Артеке костер получился совсем иным. Все было как и дома, но... шумел в стороне прибой, от моря тянуло прохладой и солью и сверкали над головами огромные южные звёзды. Только ради этого костра стоило побывать в Артеке.
Синюшные коминтерновцы, как обычно, держались отдельной стайкой - и сейчас больше чем когда-либо напоминали обессилевших после долгого перелета птиц. Аэлита была с краю, тоже как обычно: видно, старалась хоть краем уха послушать, как Лидочка, вожатая жениной группы, читает вслух "Мальчиша Кибальчиша".