Аннотация: Сказка по мотивам Пошехонского фольклора, а также стёртых из памяти людской сказаний Шехонского княжества.
1. Попал...
Там за берёзками тощими небо шире и звёзды ярче. Шёл, шёл Гришаня, да вышел из леса. Доковылял. Полчаса по полю до Никольских загород.
Ох и попал он. Те же ломтики луны в тихих лужицах. Те же белые пятна цветущего багульника. Та же борода с валуна свисает. Изо мха, лишайников, кустарничков гонобобеля, из махоньких бутонов брусники. Того же самого валуна, у кромки болота.
И рубаху-то Гришаня наизнанку переиначивал. Сапоги поменял. Левый, большой - на правую ногу. Правый, маленький - на левую. Как услышал лай собак из Никольского - снова надел их наоборот. Блуждать-то негде. А попал в обход.
Беды начались, как он вышел из дому в девять вечера, не перекрестившись. Рыжий, косой, хромой... Всё одно на селе не верят, что не знается писарь купеческий с нечистой силой.
В девять да в полночь во дворы колдуны выходят, коих бесы замучили. Не делать им невмоготу, а делать во вред крещёному люду не хотят. Боятся, что огребут до срока. Вот и делают они не по имени, а на ветер. Тут уж, если забулдыга пьяный или пришлец неместный, вылезет куда, не перекрестившись - сам кузнец своему несчастию.
Вечером вчера Гришаня был трезв. Лоб ещё не расшиб. Время знал, только-только в гостиной часы пробили. Но выходил из купеческого дома поспешно. Торопился сильно. Да ещё примеривался, как со второго этажа не разбиться. Руки заняты сапогами, портками, прочей одёжей. Внизу, помнил - крапива.
Спешил-то Гришаня напрасно. Всплески вёсел у пристани, кои они с Аннушкой приняли за возвращение хозяина с торгов, не были лодкой её мужа. Как ему Аннушка перепуганная во след прошептала, спать Гришаня уковылял на сеновал. К своему уголку за печкой всё одно не подойдёшь - людно сейчас в сенях и на кухне. Попадёшь на глаза Мане-стряпухе, или двум богомольцам - старому с малым, или гостю-псаломщику или пришлому солдату. Псаломщику-Феде и гостям-богомольцам Гришаня бы ещё отвечал, честно им в глаза глядя, как он только что, при них, выходил в хлев. А солдат Игнат Тимофеевич, по пути из отпуска загостившийся, больно бывалым казался. Может, солдату тому и Красная Смерть кума?
Спать на сеновале беспокойно и зябко. Съёжившись, Гришаня прислушивался к звукам из дома. Часы в гостиной едва полночь пробили, - перекрестился ли, когда во двор выбегал? - в доме купеческом поднялся шум, за занавесками заметались огни. В кухне Гришаня налетел на голосящую стряпуху Маню, распластался на полу и едва не оглох от истошного вопля псаломщика:
- Вяжите рыжего!
Гриша рванул в сени. Левая нога, - та, что длиннее, чем правая, - предательски заволоклась по полу. Косой глаз промахнулся с размером зазора от сапога до дверного косяка.
- Вот он, вот он - тать, матушка Анна Лексеевна!
Извернувшись в лапах псаломщика, Гришаня обратился к Аннушке. Бледная, белее кружева ночного чепца, купчиха вцепилась в ручной фонарь. Огонёк бился о стекла, выдавая метанием, как сильно барыня дрожит.
- Что за переполох посредь ночи? - строго, по-хозяйски вопросил Гриша.
- Обокрали нас, - всхлипнула девка Маня.
Гриша с облегчением выдохнул. Псаломщик, улучив мгновение, на кое парень размяк, попытался втемяшить его будкой в пол. Только новость о краже придала Гришане столько сил, что он едва не скинул мучителя. Разузнай кто про любовь к Аннушке, так домашние бы и соседи прибили Гришаню, притопили бы в ближайшей трясине. Уберегли бы баловницу от позора.
- Меня и дома не было, - орал Гришаня, - Что как на душегуба накинулись?
- А не надо тебе, ироду, в доме бывать, чтобы краденое увозить, - надрывался псаломщик.
- Что украли-то, Маня? - кричал Гришняа.
Увлечённый обвинениями, псаломщик не успел ему помешать обернуться к стряпухе.
- Жемчуг индийский да ленты алые, - ныла Маня, - Из липового сундучка.
- Сундук унесли? - уточнил Гришаня.
- Сундук цел, - всхлипнула стряпуха, - Пуст он. Я давеча котов в подпол пустила, мышей пошугать. Тишу, Стёпу и Мурзика. А ночью просыпаемся мы от грохота. Коты лаз себе отыскали под хозяйский кабинет. Сундук пустой по полу волокают.
Гришаня оцепенел. Псаломщик улучил момент приложить парня будкой об пол. Гришаня и лба не почуял - припоминал, где он спрятал веточку разрыв-травы и не мог ли потерять её во время бегства.
- Вам бы, Манечка, кошек привечать, - вступил в беседу пришлый солдат Игнат Тимофеевич, - Они бы скорее мышей у вас прибрали. Кот - скотинка ленивая. Разве станет кот мышей ловить?
- Уймись, служивый! Не твоего ума печаль, - рявкнул на солдата псаломщик.
Гришаня сумел приподняться и встать на колени. Псаломщик, опомнившись, заломил ему руки за спину.
- У сундучка липового замок хитрый, англицкий. А вход на подпольный склад из хозяйского кабинета, - морщась, выговорил Гришаня, - Если бы кто из своих на купеческое добро покусился, всяко проще ему вынести сундук наверх, на воле опустошить, да при оказии возвратить на место.
- Это ежели от бесстыдства ум не потерять, - вступил в беседу старый богомолец, дед Кузьмич.
- Если бы тати всё по-учёному делали, так ни единого бы из них не вязали, - закивал богомолец малый - внучок Ванюша.
- Страх от бесстыдства не теряется, - торопливо рассудил Гришаня, - Пока час, другой, третий в тёмном подполе с замком проваландаешься, звуков разных набоишься, всяко решишься к свету добычу нести.
- Да откуда же ты, рыжий тать окосевший, знаешь, какого это в подполе над сундуком от страха трястись? - распалился псаломщик.
- От того, что учёный я, - с вызовом ответил Гришаня, - три класса церковно-приходской школы с отличием.
2. Подозреваемый.
Когда крики на кухне утихли, сделалось слышно, как у печки, - с той стороны, где полочка с крынками, - стрекочет сверчок.
- Гости дальше кухни и людской не проходили, - Маня нервно крутила на палец тощенькую косичку.
- Отчего это вы, Манечка, так в псаломщике и в богомольцах уверены? - спросил Игнат Тимофеевич, - Не оттого ли, что люди Божие?
- Полы я в покоях намыла, тряпку у порога расстелила, - отвечала Маня, - Не загваздал её никто, не сбил. Следочки лишь барыни. Чёрненькие, от маленьких каблучков её туфелек.
- Нужно окна осмотреть, - предложил Гриша, - Не влезал ли кто со стороны реки? Всплески я около девяти слышал. Лодка шла. Думал ещё, хозяин возвращается.
- Что же ты, пёс хромой, думал, будто бы Матвей Палыч прибыл, а встречать его не шёл? - закричал псаломщик.
- Есть за мной такая вина, - не стал спорить Гришаня, - Я ведь решил, что как увидит меня Матвей Палыч, так за описи усадит. А не увидит - не вспомнит. Сдались ему с дороги описи товаров, когда в спаленку подымись, а там - перины пуховые и барыня драгоценнейшая - матушка Анна Лексеевна. Обиды от меня ни на копейку. Никто же до Петрова поста хозяина не ждал.
- Я, пока трубку в сенях курил, тоже расслышал всплески, - подтвердил пришлый солдат Игнат Тимофеевич, - Лодка ли шла, рыба ли играла? Лодке бы почаще вёслами бить.
Гришаня обернулся к барыне. Вечером она первая услыхала всплески у пристани. Вызмеилась из под Гришани, ткнула в бок холодными ногами, зашипела про мужа. Забоялась теперь бедняжечка выдать себя румянцем либо неладным ответом.
На лавке остался стоять керосиновый фонарь с замирающим фитильком. Не уследил Гришаня, когда Аннушка вышла в покои.
- Шум был в саду, - продолжал солдат, - Я вышел разведать. Сад обошёл, пристань. Ни единой лодки на воде. А луна встала над лесом, заря догорает - вдаль отличная видимость.
- Окна смотреть идём? - спросил Гришаня.
- Идём, - прорычал псаломщик, - Только я сперва тебе, ироду, руки свяжу. Чтобы ты, рыжий чёрт, из окошка в реку не сиганул. Давно у нас ваше племя в срубах не палили. Подержи-ка татя, служивый!
Маня опасливо поднесла верёвку. Гришаня покорно подставил руки. Лишняя борьба могла стоить веточки разрыв-травы. Псаломщик счёл бы её отмычкой к англицкому замку. Если бы узнал синие цветочки. А кабы и не узнал? Что отвечать? Девке нёс? Какой? Не любили девки косого, хромого и рыжего.
- Я так думаю, кто на лодке плыл, тот и жемчуга увёз, - обратился Гришаня к солдату.
- Верно мыслишь, - поддержал его богомолец старый, дед Кузьмич.
- Я жемчуга те хорошо знаю, - продолжил Гришаня, - Сам их считал и описывал. Приметные они. Гладкие, крупные. Есть там розовые, есть огромные - с голубиное яйцо. Потому ворюга наш бывалым и дерзким выходит. В дом с оконцами светлыми, с гостями неспящими пробрался. Во тьме подпола замок отворил. Сокровище унёс. В нашей-то губернии, да в окрестных, поди, оно живо на след наведёт.
- Ты, Ваня, ври да не завирайся, - влепил внуку подзатыльник дед Кузьмич.
- Это не я! - закричал Ваня, - Это рыжий! Это он говорит, что бывалый. Солдат, значит. Из дому выходил - мог и в палисадник зайти. Возвращается к царю из отпуска - далеко идёт за окрестные губернии.
- Вот те крест! Не брал ничего и в покои не заходил, - затараторил Игнат Тимофеевич.
- А откуда бы он, Ваня, узнал о том, что в липовом сундучке хранится? - перебил солдата Гришаня, - Если бы тать не целенаправленно за жемчугами в покои вошёл, так вещиц ему ценных и поверх кабинетного подпола дополна. По кривому же рассуждению твоему, Ваня, это ты на подозрение напрашиваешься. Идёшь недалече, да богомолье большое. Изо всяких губерний странники будут. Найдёшь, кому сбыть. Про порядки в доме ты мог от псаломщика узнать. Он тут частый гость. Акафисты ли с ним читал? Али злоумышлял под шумок?
- Ох, давно ваше племя бесовское в срубах не жгли, - зарычал псаломщик.
- Акафисты он с дедом читал, - оправдался Ванюша, - Я с устатку сапоги скинул и на лавке уснул, под тулупчиком.
- Вот тебе и раз! - всплеснула руками Маня, - Сапожки-то скинул, потому и не наследил на тряпочке.
- Тоже неверно, - рассудил Гришаня, - Ваня замка англицкого отродясь не видал. Как же ему с ним во тьме подпольной совладать?
- Ты на кого грешишь? - спросил у него солдат Игнат Тимофеевич.
- Черти что ли жемчуга на болото утащили? - зарычал псаломщик, - Сам Базай их на Кудыкину гору унёс?
Знаменитый разбойник Базай сошёл бы Гришане за прохожего обронившего, якобы, веточку разрыв-травы.
- Две недели назад, - отвечал парень, - видели Базая на Шехони. Там на берегу кони помещичьи паслись, а он на барке плыл. Крикнул Базай табуну, свистнул. На вещёрском, говорят, наречии. Кони сами в воду сошли и Шехонь переплыли. Продал он тех коней в Княжич-городке. А потом...
Гришаня перевёл дух. На какой реке селяне могли видеть барку Базая, следовало врать осторожно. Богомольцы, псаломщик и пришлый солдат куда лучше Гришани знали, что бают по деревням.
- Любит народ про Базая сказки рассказывать, - оборвал Гришаню псаломщик, - Им бы и коней, и жемчуга, всё на свете на Базая свалить.
- Так идёмте окна смотреть, - кивнул Гришаня, - Может быть, и следы Базая и найдём.
- Сабельку он там в грядах вострую потерял, - съязвил псаломщик и потянул за верёвку в покои.
На реку, на палисадник глядел купеческий дом пятью окнами и мезонином. Окно будущей детской. Два окна гостиной. Окно столовой. Окно хозяйского кабинета. Осмотрели все. Следы нашли в одном.
Дверь кабинета была заперта, и Маня, чтобы не тревожить барыню, ловко отворила её шпилькой. Псаломщик хмуро покосился на стряпуху. Гришаня фыркнул, но не решился похвастать, как сам открывал ту дверь гнутым гвоздём. Купец, давая поручения по описям и накладным, не всегда вспоминал дать писарю ключ.
На ковре в кабинете чернела земля. Серая зола с удобренного недавно цветника впечаталась в подоконник. По цветнику палисадника шли к дому два отпечатка сапог. Левый больше, чем правый.
- Попался, рыжий! - восторжествовал псаломщик.
- Да с чего бы мне в кабинет через окно влезать? - закричал Гришаня.
- Злонамерения твои пущай суд вызнаёт, - отвечал Федя.
- Погодите! - предложил пришлый солдат, - Надобно отыскать здесь среди принадлежностей писчих циркуль. Им я сперва сапоги Гришины измерю, а затем, через подоконник свесившись, воровские следы за окном. Утром мы те следы ещё внимательнее изучим.
- Циркуль у хозяина во втором сверху ящике лежит, - сказал Гришаня, - Не крал я жемчуга, - тихо добавил он и, присев на ковёр, предоставил ноги для измерения.
- Ты, служивый, кой хошь тут геометрией занимайся, - разулыбался псаломщик, - Только на татя косого у меня прямая улика есть. Волосы свои рыжие он внутри сундука в паутине оставил.
- Может, там шерсть Тишина? - тихо спросил Гришаня.
- Что же я, по-твоему, человеческий волос от кошачьей шерсти не отличу? - отвечал псаломщик, - Целый локон свисал!
- Что же я, по-твоему, линяю по весне? Локонами целыми вылажу? - возмутился Гришаня.
- Как ты линяешь, ирод косой, суд в Княжьем городке разберёт.
Намотав конец верёвки на руку, псаломщик уселся в хозяйское кресло наблюдать за работой солдата.
- Ух ты, чёрт колченогий, - смачно выругался он, как только богомолец малый, внук Ванюша, радостно заверещал:
- Совпали! Совпали следы!
3. Беглый
Весь следующий день Гришаня сидел в чулане. Сторожили его, сменяя друг друга, псаломщик Федя и пришлый солдат. Аннушка из покоев не выходила. Маня на призывы принести поесть не отзывалась. Только служивый, сменяя очередной раз псаломщика, поставил парню кружку воды с ломтем хлеба. Стянуть с рук верёвки Гришаня не сумел, зубами до веточки разрыв-травы к груди не дотянулся. Взять кружку и хлеб оказалось нечем, только припасть к ним по-собачьи. С пришлым солдатом Гришаня позднее договаривался о том, чтобы выводил по нужде.
Двери чулана смотрели на кухню, где обсуждали поиски пропавшего жемчуга. На котов только много отвлекались. Богомолец малый внучок Ванюша тискал рыжего Тишку. Псаломщик Федя цыкал на Мурзика, чтобы не таскал со стола. Пришлый солдат Игнат Тимофеевич уговаривал Стёпу лечь на плечи полосатым воротником. А Маня грустила по Чернышу, приблудившемуся зимой, да пропавшему пару недель назад. Муська с Муркой соседские до сих пор, говорила, приходят, мяучат его. Драчливый был котяра, дерзкий, никому дорогу не уступал. И белого пятнышка, жалилась она солдату, ни единого, и усы чёрные, и подушечки на лапах.
Когда кухня пустела, Гришаня пытался зазвать к себе Тишу, но откормленный кот в дверной просвет не прошёл. Только тёрся у двери, мурчал и оглаживал хвостом пальцы связанных рук, вытянутые в зазор.
Дом и двор обыскали в тщетной надежде, что вор не успел унести украденное. Псаломщик Федя ругался, как упрашивал он матушку Анну Лексеевну выпороть писаря, вызнать, куда дел жемчуга. Барыня, однако, подобному сыскному действу воспротивилась.
Рассмотреть поутру следы сапог и сличить их детально с сапогами Гришани, как хотел того солдат Игнат Тимофеевич, тоже не вышло. Выпущенные из подпола Тиша, Стёпа и Мурзик ушли резвиться в палисадник. Там они скребли землю и катались по траве. Следы не сохранились. Однако, никто не сомневался в изобличении писаря. Где бы ещё поискать другого вора? Такого, чтобы левая нога крупнее правой.
Солдат Игнат Тимофеевич ходил на реку в поисках примятин, где приставала та вечерняя лодка. Её хозяин мог оказаться важным свидетелем. Следов от лодок на берегах служивый не нашёл. Но зато, сопровождаемый мурчащими котами, он принёс на кухню то, что на реке вчера плескало. То, что привело к бегству Гришани через окно и к последующим бедам.
Прямо у пристани солдат выудил куж - узкую ивовую корзину для ловли рыбы. Куж был привязан прямо к столбику причала. Притапливая, его не укрепили камнями. Набившаяся плотва колебала куж в из стороны в сторону. Очевидно, когда рыбы в него входило меньше, когда плотва ещё не замерла, утомившись плыть, да не умея развернуться к выходу, то бестолково привязанный и брошенный без присмотра куж звучал теми самыми плесками, что приняли в доме за плески вёсел.
Рыболовства мальчишечьего, выходит, испугались!
Единственным везением оставалось то, что псаломщик помешал Гришане наврать на разбойника Базая. Сам Федя и рассказал позднее за обедом, отчего не в этот раз Базай годился для подозрений.
Ещё на Благовещенье в селе Великом звонари с колокольни засекли, как над болотом дальним белые голуби взлетают в небо. Один за другим. Кто бы в глушь такую целую стаю принёс? Некому, окромя Базая.
Сказали про то помещику. У помещика сынок как раз гостил, детина здоровенный - гусар Юрий Михайлович. Приспичило ему охоту на Базая устроить. Собрал приятелей. А на болото к разбойникам не пройдёшь. Как быть? Распустил Юрий Михайлович слухи, будто бы по тракту ясак с Мангазеи повезут. Федя сам ему те слухи разносить помогал. Подговорил попа из Великого, чтобы отругал он Юрия Михайловича при народе за то, что пост барчук не держит. Ладно бы ещё дома курей жрал, а то в трактире стол богатый заказывает, балалаечников зазывает. Это, чтобы Юрий Михайлович попу из Великого при народе ответил бы громко, мол, не свою он утробу набить хочет, а людям государевым честь оказать. Долгой, тяжкой дорогой они казну везут. А пост путешественники соблюдать не обязаны.
Поверил Базай слухам про ясак, вышел с болота на тракт и в засаду попал. Захватили всех его товарищей, а Базай, раненый, ушёл. Сам Юрий Михайлович с ним на саблях бился, едва голову не снёс. Да ладанка у разбойника заговорённая была, шнурок саблю гусарскую затупил и удар сдержал.
Разбойников сперва заперли в усадьбе Великого села. Базай, говорили, по ночам вкруг усадьбы ходил, собак будил, кровью из ран по траве следил. Всё искал, как товарищей выручить. Прежде ему замки волшебство из ладанки отворять помогало. А в битве с Юрием Михайловичем ладанку ту Базай потерял, когда сабля шнурок перерубила, и удача с тех пор лиходея оставила. Выкупить пытался Базай своих разбойников. Самому псаломщику Феде на клирос, в книгу богослужебную письмо подбросил с просьбой посодействовать. Но ничего у татя с выкупом не вышло. Только в мае дороги просохли, увезли его товарищей в Княжич-городок.
Не с руки сейчас Базаю жемчуга воровать. Если и злоумышляет нынче, то в Княжиче.
Гришане замнилось, чтобы Базаем оказался пришлый солдат. Разбойник лихо, говорили, меняет обличье. Иначе, почему?
Почему, когда в доме все уснули, солдат Игнат Тимофеевич вывел Гришаню из чулана, развязал, накормил остатками ухи из той самой плотвы с кужа и велел бежать?
- Есть ещё надежда, что барыня заступится, - отвечал ему Гришаня, - Капельками успокоительными отопьётся, поверит мне, защитит.
- Не надейся на барыню, - покачал головой служивый, - К хозяину на торги пробирайся, если он истово тебе верит. А коли нет - живи пока в бегах. Духом не падай. Есть ещё такой манёвр. В городе большом затеряешься, приказчиком в лавку примут.
4. Кладоискатель
Если Базаем выходил солдат, значит слушать его советы не следовало. Парень не поспешил на торги за Матвей Палычем. Благо, знал в десяти верстах дом, где любили Гришаню и ценили. За то, какой он рыжий, хромой и косой.
Тётка Аннушкина - Мариша звала жить на выселок. Научу тебя, говорила, и делать и расделывать. Делать-то тут многие умеют и по имени, и на ветер, а вот расделывать...
Расделает сейчас тётя Мариша приставучие беды!
Познакомился Гришаня с колдуньей в самом начале мая, когда Аннушке захотелось разрыв-травы. Богомольцы, мол, через усадьбу пойдут. Надо их принять по-людски, денег на помин дать. А как Аннушке быть, ежели свет Матвей Палыч от шкатулки с серебром ключа не оставили? Маня предлагала открыть шкатулку шпилькой. Гришаня, оглядев замок, сказал, что с таким затвором справится и топором. На то Аннущка отвечала, что не позволит им над шкатулкой озорничать. Пооткрывают - позакрывают в доме замки всяческими неподходящими предметами, а потом Матвей Палыч ключом отворить не могут. В шкатулку векселя положены. Будет ли рядом Маня со шпильками или Гриша с топором, когда мужу ценные бумаги потребуются?
Гришаня был послан на выселки к Марише. Дотащил ей с болота корзины с клюквой-вешницей и за то получил для Аннушки веточку разрыв-травы, взятую, как он углядел, с брусничных кочек. Растение с маленькими синими цветочками стояло в вазе у Аннушки в спаленке. Гришаня и себе с него веточку вчера отломил - клады хотел искать.
Беглому теперь клад пригодится. Знать бы лишь, сколько времени Маришина трава прослужит - с месяц, долее? Пока, раз за разом выходил Гришаня к валуну с брусничной бородой. В обход попал. А потом из-за валуна парень расслышал тихий треск, почуял запах воска, и, обернувшись, увидал на мшистой кочке горящую свечу. Клад!
Заговорённые клады любят прикидываться самыми неподходящими вещами. Вот как восковой горящей свечой в топком месте.
Едва дышать не перестал - так громко сердце забилось, Гришаня прошёл на болото. Даже палку, путь прощупывать, не выломал. Глаз от свечи не отводил.
Нахлебав полные портки воды, правый сапог едва в трясине не оставив, парень подковылял к свече и присел подле неё на колени. Вынул из-за пазухи веточку разрыв-травы. Ахнул. Каждый синенький цветок раскрылся, заблагоухал сладко. Листики посвежели, будто бы брал Гришаня веточку с кочки, сию минуту. Прикоснулся он нежно листиками и цветиками разрыв-травы к свече, попросил любезный кладик раскрыться. Свечка тоненько хихикнула и обернулась в перстень с рубином. Гришаня тот перстень подымать остерёгся. Прикоснулся к нему веточкой разрыв-травы, строго-настрого повелел кладу раскрыться и не дурить. Перстень звонко захохотал и обернулся в болотный ручей. Испугался Гришаня, что потеряет ручей из виду среди болотной водицы, вошёл в него сапогами. Холод пробрал до костей, внутренности ожёг. А как руку коченеющую потянул - веточку в колдовской ручей опустить - увидал, как трава вкруг пожухла, мох побелел, а брусника с морошкой сникли и пожелтели. Прикоснулся веточкой к воде, прохрипел, чтобы клад раскрывался.
Тоненько заверещал ручей, обернулся в матёрого бобра, прямо по грудь Гришане. Оскалился бобёр, фыркнул, прыгнул, вынырнул к Гришане за спину, подсёк колени хвостом, с ног сшиб, обхватил лапами, повлёк под воду. Улучил парень момент, чтобы коснуться веточкой до когтистой передней, да ни слова не сумел под водой вымолвить, не повелел кладу-бобру раскрыться. Только тины наглотал. Дух едва не испустил.
Когда Гришаня решился разожмурить глаза, первой увидел он горящую свечу. Свеча стояла на обтёсанном остове осины. Сам Гришаня полулежал напротив на мшистой коряге. Под ногами текла вода. Белёсый и крапчатый осиновый остов входил в основание столь причудливо сваленных веток и стволов, что они, поросшие лишайником и проложенные илом, образовывали округлый свод.
- В хатке бобровой, - сообразил Гришаня.
Веточку не обронил!
Он попытался осторожно прощупать возле коряги дно - илистое, полное ломтиков коры и заточенных бобровыми резцами веток - плыть ему до свечи или сумеет дошагать? Свечка тоненько захихикала. А Гришаня онемел, как увидел, что по взмученной им воде плыли через хатку две чёрные змеи. Выкарабкались наверх, улеглись двумя кольцами по обе стороны свечки.
- Не по силам тебе мой затвор, - сказала свеча.
Голос у неё оказался звонким, как и смех, но притом глубоким, тёплым, медовым.
- Не по силам, - кивнул Гришаня.
- А хочешь, отворю я затвор, вручу тебе сокровище, отдамся? - спросила свеча.
- Ещё бы, - вздохнул Гришаня.
- Дам я задание, - сказала свеча, - Выполнишь его, и клад твой.
- Давай, - кивнул Гришаня.
- Слушай. Надо будет тебе до рассвета обернуться - собрать в ладанку земли у Шехонь реки, отнести её в Княжич-городок и отдать разбойнику Базаю.
- Не в человеческих это силах, - вздохнул Гришаня, - Мне до одной Шехони токма день ковылять.
Пока свечка не гаснет, парень оглядывал стены бобровой хатки. Где здесь выход? Как же бобёр к себе домой попадает?
- Не придётся тебе на человеческие силы полагаться, - сказала свеча, - Ты через тот валун, к которому восемь раз выходил, перекувыркнись, в кукушку обратишься. Хватит тебе времени до Шехонь реки долететь напрямик, ладанку сплести и до Княжич-городка к утру добраться. А когда возвратишься к тому валуну, перелетишь поперёк него трижды, снова сделаешься человеком.
- Можно попробовать, - кивнул Гришаня, - Скажи мне только, сколько земли надо в ладанку собрать и как выбирать подходящую.
- Подбери любую, - отвечала свеча, - Вся она - мать родна земля разбойнику Базаю. Собери, сколько в клювике унесёшь. Важно тебе до рассвета в Княжиче быть.
- По рукам, - согласился Гришаня, - Выводи из хатки.
- Дунь на меня и входи с головой под воду. Подхватит ручей. Вынесет через бобровый лаз, из-под купола хатки, по воде прибрежной, по воде болотной прямо к валуну.
5. Оборотень
В колдовском ручье Гришаня не успел нахлебаться воды. Лишь обомлел и продрог. Решившись открыть глаза, он обнаружил себя возле знакомого валуна. До ближайшей сырости, не считая лужиц с одежды, было несколько шагов.
Уговор дороже денег. Гришаня обошёл валун. Присмотрелся, приладился, как не расшибиться до того, как обернётся в птицу. Замахнулся было ко лбу, но не решился креститься перед кувырком.
- Я в косую кукушку превращусь! Разобьюсь о стволы, - успел он прошептать до того, как обнаружил себя над болотом.
У валуна осталась одежда со спрятанной в рубахе веточкой разрыв-травы. Ни бобровые хатки, ни подпиленные осины с высоты не проглядывались. Та хатка оказалась затвором у клада.
Ветерок, не слышный внизу, гладил Гришане пёрышки. Крылья уверенно находили воздушные струи, по которым его новое тельце неслось будто бы на разогнавшихся с горы салазках.
Взмыв повыше, Гришаня разыскал силуэты купеческого дома и церкви в Никольском. Попримерялся левым глазом, попримерялся правым. Птичье зрение не косило, не сбивало с лёту, не подвело.
- Перекреститься не чем, - думал Гришаня.
Взмыв ещё повыше, он нашёл, как строить курс на Шехонь.
Глади речушек и рек серебрились в лунном свете. Зная, коя из них в кою впадёт, и где расположены пристани, Гришаня реку Шехонь вычислил. Коль скоро только сумел? Ночи-то коротки больно. Княжич будет искать труднее. Издали не разглядишь, многовёрстных изгибов берега, мимо коих не промахнёшься, у города нет.
Пролетая над Великим селом, Гришаня слышал, как во флигеле барской усадьбы пробило час. По тому выходило, что бобровую хатку он покинул около полуночи. Считается ли, что он занырнул на выход, не перекрестившись, если сама хатка была наваждением? Поможет ли избегать беды птичье тело? Мало ли на какой ветер кто-то там чего ночью сделал! Он-то теперь с ветерка на ветерок. Колдуны несчастные, как козявки малюсенькие, далеко у него под крылом.
- Ку! Ку! Ку! - запричитал Гришаня.
Лунный свет для него померк. Над хребтом нависали когти.
- У таких когтей и крылья большие, - сообразил Гришаня.
Выныривая с ветерка на ветерок. Выхлопывая себя вниз, вверх и вбок, до боли, до жара в грудине, он вывернул из-под когтей к колокольне и, едва не прочертив клювом по стене, устремился в просвет винтовой лестницы. Нашёл уголок затихариться. Сова отстала. Гришаня успел разглядеть, что это была за птица.
Уговор дороже денег. Прислушиваясь и оглядываясь, он выкарабкался на крышу колокольни, взмыл повыше и взял курс на Шехонь. После пережитого сильно хотелось есть. Приближаться к лесу Гришаня боялся. В огородах ожидал встретить кошек. Только вперёд. Высвистывая из нутра воздух, опуская ноющей грудкой крылья до попутного потока, он обещал себе обязательно подкрепиться, пока будет мастерить ладанку и собирать в неё крупицы земли.
По пути от Великого села до Шехони никто Гришаню не обижал, никто на него не охотился. Значит, ждёт его Шехонь за ладанкой. Бережёт. Тем сильнее ограждает от бед, чем ближе он к ней подлетает.
На реке оказалось чуть ветрено и тихо. Рыба только порой булькала, запуская по глади круги. Шебуршали в траве полуночные гусеницы и жуки. Гришаня жадно их склёвывал. Унимал трепет в обессилевшей грудке. Самая дальняя часть полёта ждала ещё впереди. Заедал, не разбирая пород насекомых, пережитый над Великим селом ужас. Потом лишь, окрепнув, выбирал себе склюнуть самых мохнатеньких из гусениц.
Только кузнечиков Гришаня не тронул. Под их стрекот он сплёл клювом ладанку из травинок, соломы и пёрышек и сложил в неё крупицы земли с берега.
Добираться до Княжич-городка напрямик Гришаня не рискнул, побоялся промахнуть аж за Галич. Он решил вылететь, ориентируясь по речным пристаням, на подходящий тракт и дальше следовать над ним.
Над берёзами небо порозовело в преддверии зари. Сколько времени ещё уйдёт на розыски в Княжич-городке Базая?
6. Разбойник Базай
Задача о том, как найти в спящем городе ночного татя вышла изо всех самой лёгкой. Ещё на подлёте ко Княжичу Гришаня разглядел на Торговой площади высокий помост. Подлетев ближе, он увидал плаху. Вот почему клад велел ему успеть до рассвета! Поутру головы отрубят. Гришаня решил, что либо отыщет знаменитого разбойника в тюрьме, либо встретит его поблизости. Вроде бы, успевает пока. Заря алела во всю ширь и мощь. А солнышку-то рано вставать. Даже краешком самым казаться. С высоты птичьей.
Пролетая над Торговой площадью, Гришаня приметил двух часовых в синих мундирах. Часовые дремали: один стоя, опираясь на ружьё; другой сидя, под решётчатым оконцем. К оконцу тому Гришаня подлетел ближе и сел на ружьё стоящего часового.
Из темницы пахло прогорклым маслом, прелым сеном, нестиранным бельём, смертным потом, дымком от лучин. Предрассветье не успело согреть стены и цепи. Семерых разбойников и атамана Базая лихорадило в промозглой полутьме не только томлением ухода.
Гришаня перелетел к решётке на выступ и, перехватив ладанку из клювика в лапу, закуковал. Многие лета!
- Во разухарился, ирод пернатый! - оценил гришино пение самый молодой из разбойников - тощенький, безбородый, щербатый, бледный.
- Птицу Божию обижаешь, Колюня? - поднял глаза от кандалов самый седой из узников.
- А чего это она раскуковалась? - огрызнулся молодой, - Ладно бы, солдатикам часовым. А то ещё гусаришке подлому, Михалычу?
- Щедро кукует, - кивнул разбойник-дед.
- Было бы кому, - сплюнул Колюня.
- Солнышку птица поёт.
Гришаня наклонил голову, чтобы рассмотреть разбойника, что, вступив в беседу, заговорил про солнце и распознал в нём Базая. Никогда прежде не встречал и не видел, а сразу узнал. На Базае, раненом в плечо и в ноги, было больше всего оков. Кроме ножных и ручных кандалов, три железных пояса с цепями до крючьев на стенах, ошейник с толстой цепью, две пудовые гири на ногах. Цепи были Базаю коротки, он не мог в них вытянуться, и лежал потому у стены свернувшись и скрючившись. А расправь он плечи, был бы статен. Расчеши русые кудри и бороду - красный молодец.
Гришаня куковал Базаю долгие годы жизни и тем временем приглядывал, где зазор меж прутьями достаточно широк, чтобы с площади протиснуться к разбойникам в темницу.
- Гляди! Не спугни! - указал на Гришаню молодой - Колюня.
Дед-разбойник и ответить ничего не успел. Маховые перья огладили когти. Удар сшиб Гришаню с оконца.
Понял ли, что Гришаня летел к нему? Всё одно, не в силах помочь птице, сам запертый и закованный.
Кот обернулся к оконцу, ослабил хватку. Оставив в пасти едва ли не полхвоста, со всей силы сжимая ладанку в лапке, Гришаня взмыл на карниз второго этажа.
- Упустил Васька, - вздохнул Колюня.
Кот потёрся о ноги часовых, после чего прилёг у оконца и принялся очищать себя от перьев.
Чёрный кот! Гришаня был готов забиться на остатки хвоста, что узнал приблудного Черныша из купеческого дома. К кошкам, говорили, добегал кот и до Никольского. Но сюда? В Княжич? Разве может кот уходить так далеко? Но вот же - и усы чёрные, и подушечки чёрные у лап, и глаза зелёные, и кисточки на ушах, и левое ухо надорвано. Ухо, после того, как Черныш не уступил дорогу борзым и лишил одну из них глаза.
Уговор дороже...
Гришаня ещё раз примерился, где между прутьями решётки самый большой зазор. Ухватив ладанку клювом, он с разлёту вошёл в темницу. Мимо часовых. Мимо чёрного кота. Проскользнул по ушам и усам, когда, сложив крылья, втиснул обомлевшее тельце в оконце.
7. Ладанка с Шехонь реки
- Птаха тёплая и невесомая, ты, выходит, неспроста куковала? - заговорил Базай, когда Гришаня сел ему на плечо.
Не могла кукушка ответить разбойнику человеческим голосом.
Гришаня только голову наклонил, примериваясь, как поваднее передать Базаю ладанку с Шехонь реки. Поистрепавшуюся в пути, но не прохудившуюся, не растерявшую собранные крупицы земли. Может, он её в полутьме за гусеницу мохнатую принимает? Может быть, и за гусеницу кукушке благодарен?
Базай раскрыл ладонь, Гришаня положил в неё ладанку.
Чёрный кот за оконцем сверкнул глазищами и кровожадно замяукал.
А разбойник Базай взял из ладанки малую толику земли, потёр в ладонях, потомил в кулаке и выпростал из кулака ветку с синими цветочками. Разлился по темнице сладковатый запах, памятный Гришане по полуночному болоту. Прикоснулся Базай листикам и цветиками разрыв-травы к кандалам и цепям - спали оковы с Базая и семерых его разбойников.
- Ку! Ку! Ку! - заплакал Гришаня.
Сидя на плече у Базая, он увидел, как озолотили лучи купола и кресты у собора. Понял Гришаня, не выйти разбойникам тихо, не уйти под покровом ночи. Прорубаться будут - не убегут. Сколько душ невинных погубят в Княжиче!
А разбойник Базай взял из ладанки малую толику земли, дунул на неё, погрел в ладонях и выпустил из рук пару ящерок. Выбежали ящерки через оконце, зазмеились по стене на крышу. Сам Гришаня за ними вылетел. Любопытство терзало его сильнее, чем горечь за Княжич и страх перед котом. Да и Васька-Черныш сидел теперь у оконца смирно, лапы поджал, глаз от Базая не отводил.
Воспарив над деревьями и домами, Гришаня видел солнце. Оно явило над кромкой лесов алый бок. На улицах Княжич-городка ещё было тихо, но за ставнями и занавесками слышалось движение.
Ящерки Базая выползли на крышу и, растопырив лапы, устроились мордами на восход. Длинными раздвоенными язычками ящерицы вылакали солнце. До самого горизонта. Тени на площади истончились. По небу сызнова разлилась заря. Выгнув спинки, сытые и согретые, ящерки покачивали головами и облизывались.
Очарованный, Гришаня перепорхнул на соседнюю крышу - и на ящерок поглядеть, и на то, что творится в темнице.
А разбойник Базай, взял из ладанки малую толику земли. Плюнул на неё, пожамкал в кулаке и, раскрыв ладонь, смешал землю с кровью из ран своих и угольком с лучин. Получившейся краской Базай нарисовал на стене барку. Он и семеро разбойников сошли в неё и уплыли из Княжич-городка.
Солнце снова явило над горизонтом алый бок. Чёрный кот Васька мурлыкал у зарешёченного оконца, он позволял часовым гладить себя и чесать за ушком.
Гришаня вычистил пёрышки, огладил хвост, поклевал по садам просыпающихся мохнатых гусениц и полетел в обратный путь, к валуну, возле которого оставил одежду.
Подлетая к Шехони, он увидал, как идёт по воде барка Базая. Три пары вёсел ударяют в лад, а за рулевым встал седой дед-разбойник. Базай дремал на корме. Под боком у него прикорнул чёрный кот.
Гришаня песен таких не знал - ни человечьих, ни птичьих - чтобы излить тоску, охватившую кукушечье тельце. Как бы он сам хотел сейчас плыть привольно с ватагой разбойников по Шехони! Не страшиться за атаманом грядущего и не жалеть сложить голову. Он же пока только птица, малая, бессловесная. А обратится в человека - попробуй Базая найди.
- Спасибо тебе, кукушечка, - крикнул в ответ Базай.
Восторженный и горестный, Гришаня летел куковать всё выше и выше. По тоненьким струйкам ветра он воспарил в синеву и влетел в сияющий чертог. Широким кругом там стояли ткацкие станки. За каждым работала холст румяная, простоволосая девка.
- Прокукуй мне, кукушечка, скольких в первый сенокос привечу?
- И мне, и мне!
Девки побросали челноки, встали в хоровод. Все, как одна, веснушчатые, смешливые, в рубахах тонких, с кудрями пшеничными.
По теплу в хороводе, по свету, сочившемуся сквозь рубахи, по жару от холстов, Гришаня сообразил, что залетел он в дом к Полуденицам. Есть ещё время до солнцепёков, ткут они пока полотно на рубахи. На обновки, в коих примутся девки на покосе, на льне всех-всех привечать, кто на поле в обеденную жару работать остаётся.
Но пока ещё, в мае, смех Полудениц не сбивал спонталыгу, тепло их нежило, сияние не вышибало дух. Сев на уголок рамы ткацкого станка, Гришаня грелся, томился, истончал обиды и печаль. Куковал и куковал он для солнечных девок.
8. Возвращение.
На кромке болота и леса, возле приметного валуна Гришаню ждала мокрая холодная одежда. Надо было её сушиться развесить, а кувыркаться через камень голышом. И сапоги совсем отсырели. Левый стал Гришане велик. А правый? Правый остался впору. Что за дело такое? Гришаня стащил сапоги и оглядел ноги. Левая сделалась вровень с правой, и длиной, и ступнёй. Даже пальцы большие одинаковые.
Поразмыслив, парень решился идти за кладом босиком, а сапоги связал - перекинуть через плечо. Чай, не обидят змеи. После наполнит левый сапог лишайником, поищет, как бы теперь к нему мотать портянку.
Веточка разрыв-травы цвела, благоухала. Белые бабочки и божьи коровки садились на неё. Листиками и цветиками затрепетала в руке разрыв-трава, когда, прощупывая палкой путь, Гришаня зашагал в том направлении, где видел ночью горящую свечу. В полуверсте от валуна белел берёзовый островок. Дернистый, с глинистыми ямами под рухнувшими деревьями. Было, где укрыть клад. Вот бы у берёзы с тремя стволами из одного основания. Приметное дерево! Веточка разрыв-травы затрепетала сильнее. Божьи коровки переползли от тряски на гришину рубаху.
С островка в низину, заросшую рогозом, стекал ручей. Похоже, в прошлые дожди вода подмыла корни у тройной берёзы. Это объясняло, почему обнажился край плетёного короба, к которому тянулась, клонилась веточка. Нет, не белая бабочка верхушку перевешивала. Подобрав попрочнее палки, выломав себе подручный инструмент, Гришаня высвободил короб из земли. В нём был чёрный, продубленный кожаный мешок. Не смея дышать, парень его развязал.
Ленты алые, шёлковые. Жемчуг белый, жемчуг розовый, жемчужины с голубиное яйцо. Каждую из них Гришаня пересчитывал, когда писарем служил. Все они тут? Не все?
Что же делать ему с таким-то кладом? Не продать. Без инструмента не перепрятать. Даже не похвалиться Аннушке. Разве только пробраться в дом незаметно? Поискать в подполах, куда могли бы закатить жемчуг коты? Подбросить. Оправдаться.
Навострённый птичьей зоркостью, Гришаня стал замечать у жемчужинок изъяны. Он оглядывал знакомиц то левым глазом, то правым. Нет, не терялись от смены взгляда трещинки, не расплывались матовости и едва видимые бугорочки. Ни левым, ни правым, ни обоими перед носом. Не косой он уже, выходит? То-то, когда к острову берёзовому шёл, в ёлку ни в одну не влетел.
Гришаня наломал в кожаный мешок багульника и уложил поверх сапоги. Замаскировал добычу. Перед тем, как уходить с болота, парень прокричал спасибо свечке-кладу за то, что раскрылась она, сдержала слово.
Солнце перевалило зенит, Гришаню сморило. Он решился отоспаться в лесу, а ночью пробираться в купеческий дом. Есть захотелось. Теперь-то он не мог напитаться гусеницами и жуками. Увидав издали костерок, узнав ранец и красный мундир пришлого солдата, Гришаня повернул к нему.
В котелке бурлили щи из крапивы и конского щавеля. Жирные, оттого, что заправлены ветчиной. Солдат Игнат Тимофеевич по-отечески ласково улыбнулся Гришане:
- Гляди! Не пропал малый. Оголодал верно? Поищи-ка мне палочку годную. Ложку тебе стачаю.
- Ложку? - обрадовался Гришаня, - Это я мигом!
- Ты, гляжу, от страданий пережитых и хромать меньше стал.
- Есть такое. С перепугу.
- Ну-ка, обернись, к костру. На ранец теперь смотри. Да и косишь не столь заметно.
- Нашли вора? - спросил Гришаня.
- Вора я давно обнаружил. Оттого и тебя отпустил, как только случай представился.
- Коты? - Гришаня решил испытать в беседе планы по подбрасыванию жемчуга.
- Какие коты? Погоди.
Солдат Игнат Тимофеевич поправил над варевом крышку, указал Гришане взяться с другой стороны за палку-перекладину с бурлящим котелком. Вместе они сняли душистые щи с огня, после чего солдат укутал их шинелью настаиваться.
- Закатили коты жемчужины по щелям, пока в подполе бесились? - выпалил Гришаня.
- А замок англицкий в сундуке тоже коты открыли?
- Не томи! Кто там жемчуг сумел унести в полном доме народа?
Но солдат Игнат Тимофеевич медлил. Он примеривался ножом к палочке, коей предстояло стать ложкой:
- Жемчуг из вашего сундучка давно унесён. Оставалось тебя под подозрение подставить. Но коты ту компанию почитай что сорвали. В планах преступных, я думаю, много улик намечалось против тебя выстроить. Ночь на подготовку. А коты весь дом переполошили, ты прибыл досрочно. От локона рыжего в сундуке сам отбился. Исхитряться пришлось на скорую руку. Быстренько промяли следы под окном кабинета. Вот только золы из цветника на ковёр принести не догадались. Чёрная там земля. С другого места. С того, где туфельки барыни Анны Лексеевны ходили и наследили у Мани на тряпочке. Я утром вмятины от прыжка твоего нашёл. Сперва посчитал, они тебя обличают. Пробирался, может быть, ночью в сапогах. А потом помешало что-то, спугнуло тем же путём дом покинуть. Снял сапоги, дабы бесшумнее до другого окна дойти. После сообразил, что незачем тебе в кабинет из палисадника лазать. Дверь - не преграда, когда срочности в хищении нет. А прыжок из окна барской спальни, да потом слова твои про нежданный приезд Матвей Палыча объясняют наличие у воровки локона рыжего, мерки сапожной и знания, когда ты из дому ушёл и где спать собираешься. Ночью мы в палисаднике непорядок кой-то не разглядели. Не случайно там коты всё перерыли, а в покоях запах капель успокоительных стоял, из корня валерианового.