МОЛОТ ВОЙНЫ

Исторгнув из объемистого чрева Спрессованный, ревущий столб огня, Дочь Немезиды, преисполненная гнева, Из шахты вышла на закате дня. В.Козубов (ieti.narod.ru)

  Солнце медленно ползло к краю земли. Горячий ветер летел следом за ним. Гулкий нарастающий грохот разливался над степью, и скользила по жухлой траве, пугая рыжих облезлых сусликов, огромная черная тень. На мгновенье тень накрыла собой беленые известью стены и серые крыши поселка, кожистую листву раскидистых тополей, чахлые ветви сохнущих без полива акаций. Задребезжали стекла в давно не крашеных деревянных рамах, и ватага босоногих мальчишек, вздымая пыль, с криком понеслась вдоль по улице, крича и тыча пальцами в небо:
    - Стратег! Стратег!
  "Стратег" выглядел печальным и утомленным. Длинные тонкие крылья слегка загибались вверх, словно бы из последних сил цепляясь за разогретый воздух, широко расставленные лапы шасси замерли в нетерпении ухватиться за шершавые плиты бетонки аэродрома. "Стратег" щурился на солнце блистером штурманской кабины, а его продолговатое серебристое тело покрывали темные разводы непонятного происхождения. Он пронесся над задравшим головы вверх поселком, и канул в пыльном мареве, застилающем горизонт.
  Майка сперва ринулась было к вибрирующему окну, пытаясь разглядеть происходящее в небе, потом выскочила во двор, едва успев ухватить взглядом быстро удаляющийся силуэт "стратега", а разом пустившееся вскачь сердце, знай, отбивало: "Не придет! Не придет! Не придет!" Она постояла еще немного на улице, но ветер шумел тополевыми листьями, путал волосы, раскачивал ветви, и оттого Майка никак не могла успокоиться. Наконец, не найдя ничего лучшего, вернулась в дом - лишь бы не видеть тревожных деревьев, и тускнеющего желтого солнца.
  Поначалу ползли по поселку разные разговоры. В основном за ее спиной, разумеется, но Майка и сама знала наперечет все "неудобные вопросы" и "скользкие темы", что было легко прочесть по лицам окружающих: "Ты с кем связалась? С "подписанным" - сегодня есть, а завтра - нет. И никогда не вернется. Только глаза зря выплачешь. А если, не приведи бог, забеременеешь, так что делать-то будешь?" И самое главное, то, чего никогда не сказали бы вслух: "Пропадем. Из-за него. Из-за них из-за всех. Ему-то что, - "подписанным" все едино... Не страшно."
  Не все, конечно, так думали. Кто-то был на ее стороне, до конца, по настоящему. Но жалели, кажется, все. Жалели ее, а через нее, щуплую и нескладную, - и самих себя, свою жизнь, грозившую вот-вот свершиться здесь, посреди широкой степи. Кто мог и хотел - уехал, кто не хотел и не мог - остался.
  Майке было все равно. Теперь уже все равно. В условленный день и час она ждала у калитки, в одном и том же простом наряде, и он приходил, непостижимым для Майки образом преодолевая все препоны "особорежимного объекта". Она всегда замечала Серго еще издали, как он шагает по улице, забавно выкидывая в стороны носки запыленных сапог, невысокий, почти ее роста, неизменно затянутый по всей форме, обхваченный хрустящим ремнем портупеи. Постепенно привыкли к Серго и соседи, справедливо смекая, что раз Майкин "подписанный" хахаль здесь, то и жизнь, стало быть, пока продолжается. И выходило так, что теперь уже не она одна ожидала в урочный час прихода Серго - график их еженедельных свиданий любопытные давно изучили.
  Но сегодня пронесся над поселком утомленный "стратег", и его черная тень зацепилась за верхушки деревьев предчувствием неминуемых перемен. Сегодня Майка не дождалась у калитки прихода Серго. Стараясь отвлечься, завозилась, гремя утварью, на темной маленькой кухне, и не заметила, как хлопнула дверь, и вот он уже стоял на пороге комнаты, едва видимый в полумраке, только блестели глаза на дочерна загоревшем лице. Майка как обычно, словно на людях, медленно подошла, положила голову на плечо Серго, и колючие холодные звездочки царапнули ее щеку.
  Они снова сидели за узким, покрытым линялой клеенкой столом, смотрели друг на друга, пили чай, а Майкино сердце таяло от нежности, и заходилось в острой тревоге: "Сказать? Нет... не теперь, потом, потом, позже... Или не говорить? Зачем ему это? Сейчас."
  Майка давно перестала задавать Серго вопросы о том, что происходит в мире за пределами поселка, и казавшейся бесконечной степи - он всегда отвечал скупо, почти повторяя заголовки газет, серьезнея, и пожимая плечами: "Угрожаемое положение", и Майка понимала, что дальше последует пересказ того, что размещалось под заголовками. Быть может, и сам не знал ничего другого, а быть может знал, но это знание не выходило за пределы поставленной ему задачи, и вовсе не было предназначено ни для Майкиных, ни для чьих-то еще ушей. Впрочем, Майка не обижалась - так вели себя большинство тех, через кого поселок держал связи с "большой землей", что начиналась за краем степи. Хотя, разумеется, слухи ходили разные.
  Однажды, рискнув коснуться казавшейся ей запретной темы, она спросила:
    - Почему ты пошел в... "подписанные"?
  И получила ответ простой и короткий:
    - Детдомовский я. И перегрузки переношу хорошо.
  Все для него, кажется, было понятно и просто.
  Иной раз они засиживались допоздна, переждав, покуда спадет жара, и отправятся на покой мелкие свирепые комары, открывали окно в звенящую на разные голоса степь, в такое же огромное как степь небо, гасили свет, и говорили медленно, долго, либо долго молчали.
  А потом приходило утро, и Майка просыпалась одна, торопливо собиралась, приводила себя в порядок, и, перехватив на скорую руку бутерброд, оставив недопитым стакан горячего чая, бежала в свою крохотную малокомплектную школу, окрыленная ожиданием новой встречи.

  Серго очнулся как от толчка, резко, на самом краю полутораспальной кровати. В комнате было душно, а Майка во сне всегда старалась так тесно прижаться к нему, что Серго едва не соскальзывал на пол. Глянул на фосфоресцирующий циферблат наручных часов - три часа ночи, светать еще даже не начинало. Зато уходить самое время, чтобы добраться к утру до границ полигона. Он медленно поднялся, стараясь не скрипнуть пружинами, и не побеспокоить спящую, быстро оделся. Потом вновь подошел к кровати, остановился, - в темноте слышалось размеренное дыхание Майки, и ее силуэт смутно проглядывал на сереющем фоне постели. Рукой она обхватила то место, где лежал Серго. Если бы он мог хорошо видеть во тьме, то непременно различил бы и Майкины губы, чуть изогнутые в слабой улыбке. Она так и не сказала Серго самого главного, того, что даже уходя, он теперь останется с ней, того, что кроме невообразимой громады долга в жизни его мог появиться иной, недозволенный смысл.
  Вспомнив о чем-то, Серго запустил руку в нагрудный карман, извлек продолговатый металлический тюбик, и выкатил на ладонь две овальных белых пилюли. Одну тут же загнал обратно, а со второй в раздумии замер: "Стоит ли оставлять? Только на случай стратосферного взрыва... что маловероятно... Или если не окажется в эпицентре. Их должны вывезти... Так что, пусть лучше не знает?" - он очень боялся, что эта белая капсула разрушит Майкин мир прежде чем то, от чего она гипотетически могла защитить. Наконец, решившись, бесшумно скользнул к письменному столу, и повозившись недолго, извлек из ящика жестяную коробку из-под галет, где Майка держала паспорт, еще какие-то документы и фотографии. Тупым огрызком карандаша, напрягая в темноте зрение, Серго нацарапал на найденном тут же кусочке бумаги несколько слов, обернул запиской пилюлю, поместил миниатюрный сверточек прямо на паспорт, и вернул коробку на прежнее место. Теперь, кажется, все - и снова два шага к постели, быстрый наклон, легкое касание губами завиточка волос, пульсирующей тонкой кожи виска, - теперь точно все.
  Серго вышел в степь. Поселок лежал за спиной массой еще более темной, чем сама ночь. Ни огонька, ни звука. Зато в степи свирестели цикады, и полынь источала свое пряное благоухание. Над степью тонким серпиком висела едва народившаяся Луна, слабо мерцали звезды. Степь не думала о том, что будет завтра, а для звезд и Луны завтра вовсе не имело ни малейшего смысла, и идущий в ночи человек к концу своего пути уже не думал о прошлом, не заглядывал в будущее. Между степью и звездами лежало только вечное небо.
  Через несколько суток небо было разорвано: отверстый провал в преисподнюю, пламя и дым, грохот стартовых ускорителей, переходящий в вибрирующий рев гиперзвуковой "прямоточки". Стремительный прыжок в никуда. Полтора витка, разделение, сход с орбиты, - отвесно летящий молот. Обреченная на удар наковальня.

28/05/07 - 24/06/07