ВАМПИРЫ ДОКТОРА КВОЧЕЧЕКА

(Ni+2-ое ПУТЕШЕСТВИЕ ИЙОНА ТИХОГО)

  

   После возвращения со Скляндрии я долго не мог обрести утраченное равновесие духа. Мысли о трагической судьбе цивилизации себяритов неотступно терзали меня, а совесть то и дело укорительно вопрошала -- хорошо ли я поступил, не попытавшись спасти даже тех немногих, кого могла бы принять на борт ракета? Поэтому я несказанно обрадовался, когда раздался телефонный звонок, и один из старых, почти забытых знакомых застенчиво поинтересовался -- не мог ли бы я незамедлительно прибыть к нему для обсуждения некоего важного, и совершенно не терпящего отлагательств вопроса. Разумеется, я согласился.

   Жизнь сводила меня со многими необычными людьми, порой неприятными, или странными, но всегда выделяющимися из категории заурядных граждан. Стоит захотеть, и будто наяву всплывают перед внутренним взором костлявая фигура профессора Коркорана, косящие разноцветные глаза Декантора, или ужасающий горб Зазуля. Совсем не таков был Йозеф Квочечек. Мысленно проговаривая это имя, я вижу лишь блеклый полустёртый контур, исчезающий среди сонма случайных лиц. Мы познакомились во время невообразимой шумихи, поднятой телевидением и газетами вокруг так называемого альдебараньего гриппа.

   С чего всё началось я так и не разобрал. Версии противоречили друг другу, являясь при этом одинаково дикими, но суть дела была примерно понятна. Оказывается, земной вирус гриппа, завезённый на Альдебаран, опасно мутировал, и теперь вернулся обратно, благодаря беспечности какого-то барана-туриста, решившего, что предписания межпланетного карантина не для него. Газеты кричали о невероятной лёгкости заражения. Телевидение доверительно сообщало о нескольких смертях в Европе, Америке, и в африканской республике Буркина Фасо.

   Опасность была повсюду. Активисты требовали ввести запрет на ввоз баранины с Альдебарана, а также полного уничтожения всего поголовья альдебаранских овец. Должно быть, в их бараньих мозгах слова "бараны" и "Альдебаран" имели нерасторжимую связь. Я только усмехался, наблюдая за всей этой суетой. Глупцам было невдомёк, что альдебаранские овцы представляют собой разновидность гигантских ядовитых моллюсков, чья раковина напоминает бараний рог, и совершенно непригодны в качестве человеческой пищи.

   Но однажды, вместе с очередным выпуском "Межзвёздного альманаха", я обнаружил в почтовом ящике неприметный серый листок. Вконец запуганное перспективой ужасной эпидемии, правительство вменяло в обязанность всем, когда-либо бывавшим на Альдебаране, немедленно сдать кровь на анализ. И я, конечно, тоже попал в эту сеть. Ничего не попишешь, как законопослушный гражданин я направился в амбулаторию.

   Кровь предстояло сдавать из пальца, а я, признаться, с детства не люблю этого дела. Отсидев изрядную очередь, я вошёл в процедурную, и увидел худого человека в белом халате. На носу его громоздились очки. Он напоминал не то переучившегося студента, не то недоучившегося аспиранта, и я не мог отделаться от мысли, что мы уже где-то встречались. Это и был Квочечек.

   Меня он узнал сразу (всё-таки известность иногда приятная штука), смутился, зачем-то снял и снова надел очки, предложил сесть.

   - Господин Тихий, мне, право, неловко, что вас побеспокоили по столь пустячному поводу, но, сами понимаете... -- говорил он, распаковывая металлическую иголку, напоминающую писчебумажное перо. Руки его тряслись будто бы в возбуждении, и это неприятно поразило меня.

   - Э-э-э... скажите, а вы давно здесь работаете?

   - Нет, ну что вы! Вообще-то я занимаюсь некоторыми частными вопросами эволюционной теории. Но медперсонала сейчас не хватает, а я когда-то получил специальность медсестры... то есть медбрата... точнее... ну, вы понимаете -- он снова смутился...

   - Вы эволюционист? Как интересно!

   Он, казалось, только того и ждал. Похоже, Йозефу редко удавалось залучить себе благодарного слушателя. Коснувшись слегка биологии, он тут же переметнулся в иную область. Второй любовью Квочечека была генеалогия. И он так быстро чередовал эти похожие по звучанию слова, что окончательно запутал меня.

   - Послушайте, Тихий, хотите, я составлю ваше генеалогическое древо? Такое, что все просто ахнут! - вопрошал он, держа в руках иголку и смоченную спиртом ватку.

   Я ответил, что с удовольствием прибег бы к его услугам, но и без того прекрасно знаю свою родословную.

   - Нет! Вы не понимаете! - воскликнул он, полностью отринув первоначальную робость. - Я не из тех шарлатанов, что обещают установить степени родства вашего пра-пра-прадедушки с августейшими фамилиям Старого света!

   Я уже начал жалеть, что спровоцировал Квочечека на разговор. Кажется, несмотря на неприметную внешность, он был из тех непризнанных гениев, что норовят отнять пару часов вашей жизни, излагая свои вздорные идеи. Было бы, в самом деле, проще вытерпеть несколько неприятных мгновений, позволить проткнуть себе палец, и дело с концом. К счастью, дверь приоткрылась, и в процедурную заглянул кто-то из очередных посетителей. Очевидно, Квочечек говорил слишком громко, и это стало слышно за дверью. Он тут же смешался, опустил взгляд, и вновь стал похож на застенчивого студента. Улучив момент, я попрощался, и выскользнул прочь.

  

   По указанному Йозефом адресу я обнаружил большой дощатый сарай. На огромных, в два человеческих роста, воротах, висел ржавый замок, но прорезанная в правой створке дверь заперта не была. Я толкнул её, и вошёл внутрь, ожидая увидеть запустение, пыль, и заброшенные механизмы. Но здесь оказалось довольно уютно, если может быть уютным помещение, озарённое голубым светом люминесцентных ламп, и заставленное стеллажами. Полки слегка прогибались от ящиков, заполненных, очевидно, какой-то документацией. Пахло бумагой и пылью, как в старой библиотеке. Кипы плотно связанных бечёвкой пожелтевших листов выглядывали из ящиков. Аккуратные корешки современных скоросшивателей перемежались изгрызенными мышами форзацами древних гроссбухов.

   Я поднял взгляд, и увидел портреты. Большие и маленькие, фотографические и живописные, выполненные красками, и грубые наброски карандашом. Они занимали верхние ярусы, простиравшиеся почти до самого потолка. Одни стеллажи хранили портреты мужчин, другие -- женщин. Невольно вглядываясь в изображённые лица, я вскоре открыл их неуловимое сходство. Но заметить его можно было лишь издали. Вблизи становилось ясно, что у этого господина нос картошкой, а у того -- уточкой, у дамы с верхнего яруса глаза посажены близко, а у прелестной девушки двумя уровнями ниже -- широко, и будто слегка косят. На другом стеллаже меня встречали совершенно другие лица, несхожие с теми, что я видел раньше, но так же неуловимо подобные между собой.

   Больше всего это напоминало запасники какого-нибудь художественного музея, и я даже подумал, что, может, Квочечек забросил карьеру учёного, и стал искусствоведом. Но зачем он тогда вызвал меня, едва отличающего темперу от акварели?

   -- Тихий! - окликнули меня сзади.

   От неожиданности я вздрогнул. В узком проёме меж стеллажей стоял человек, и если бы я не знал, кого должен повстречать здесь, то едва угадал бы его. В нём не осталось ничего от прежнего образа. Разве только очки, оседлавшие горбинку крупного костистого носа. Из-под чёрной цилиндрической шапочки торчали вихры седоватых волос, острый подбородок вклинивался в разрез белой рубашки. Его кожа была бледна. Он походил на старую чёрно-белую фотографию, на один из портретов, оживший и спрыгнувший с полки. За толстыми синеватыми стёклами я не мог различить выражение глаз, но человек улыбался.

   -- Как я рад! Признаться, едва ли надеялся, что вы придёте.

   И снова -- Квочечек мне кого-то напоминал. Так мог бы выглядеть слесарь... или сапожник... Да-да -- точно, в том синем ларёчке на углу рынка, куда я в последний раз сдавал для починки прохудившиеся магнитные башмаки от старого скафандра! Впрочем -- нет, ерунда, это не он.

   -- Отчего же вы думали будто я не приду? Ведь я обещал.

   -- Да, конечно... Но, знаете ли, моё дело к вам особого рода, и как-то всегда получалось, что мне не везло... А вы... Впрочем, пойдёмте, я всё расскажу.

   Он повёл меня в самую глубь лабиринта бесчисленных стеллажей, среди тысяч человеческих лиц, будто взирающих на нас с высоты своего положения. Я спросил:

   -- А вот это всё что же, результат вашего увлечения генеалогией?

   -- В некотором роде. Самое начало, то от чего я отталкивался. Архив, теперь уже не имеющий практической ценности. Храню из сентиментальности.

   Мы остановились перед белой металлической дверью, довольно тяжёлой на вид. Квочечек с видимым усилием потянул её на себя. Чмокнув резиновым уплотнителем, дверь распахнулась, впустив нас в большую комнату. С архивом её роднил разве что свет всё тех же люминесцентных ламп, в изобилии свисавших с высокого потолка. Воздух здесь был чист и прохладен -- должно быть, работал кондиционер. Вдоль стены стояли лабораторные столы, облицованные кафельной плиткой, на них -- банки с реактивами, реторты, несколько микроскопов, спектрограф. Я заметил два автоматических анализатора, судя по всему очень дорогих и современных, последних моделей.

   У другой стены я с некоторым изумлением узнал в рядах приземистых серых шкафов корпуса крупной электронной машины. Мигали красные и зелёные огоньки, с протяжным звуком вращались толстые блины накопителей. Квочечек перехватил мой взгляд:

   -- Понимаете, я хотел бы иметь что-нибудь поприличнее, вроде Крэй-4, но средства, средства...

   В отдалении блестел боками большой, кубометра на три, квадратный аквариум, накрытый стеклянной крышкой. В нём двигалось что-то мутное и неопределённое, будто бы клубы дыма, частично оседавшего изнутри на прозрачные стенки. Мы подошли ближе, и я с содроганием понял, что аквариум являлся тюрьмой для полчища комаров. Тысячи кровососов роились внутри, и сидели на стенках. Переползали с места на место, пытаясь пронзить толщу стекла длинными жалами. В воздухе стоял лёгкий звон, от которого тело начинало зудеть. Я поёжился. представив, что будет, если аквариум разобьётся, и орава кровопийц обретёт свободу.

   Квочечек усадил меня на высокий лабораторный стул, спиной к злополучному вместилищу насекомых, а сам расположился напротив, рядом с чёрным окном компьютерного терминала, в котором одиноко помаргивал зелёный квадратик.

   -- Дорогой Тихий! - начал он. - Едва ли вы помните ту нашу первую встречу. Я, тогда совсем молодой учёный, был полон честолюбивых надежд. Мне казалось, что всего пара шагов отделяют меня от известности и мировой славы. Я рассчитывал добиться её, совместив два главных увлечения своей жизни -- генеалогию и генетику. Да-да, я знаю, вы скажете, что в моей идее, в сущности, не было ничего нового. Сейчас полно фирм, занимающихся анализом ДНК, и готовых по сходной цене посадить вас на ветвь грандиозного всечеловеческого древа, чтобы вы могли почирикать со своими ближайшими генетическими соседями. Но не торопитесь. Мой метод был совершенно иным! - Квочечек вскинул голову, блеснув очками. - В то время как остальные довольствуются расшифрованными участками генома, я, образно выражаясь, рылся в помойке. Вам ведь известно, что три четверти генокода ещё недавно было принято считать мусором? Каково, а?! Между тем человеческий эмбрион проходит в своём развитии все стадии -- от одноклеточного организма, до головастика, рыбы, животного, и лишь потом делается похож на плод вида Homo Sapience Sapience. Вот я и подумал, что в генетическом "мусоре", судя по всему скрыта история превращения каждого из нас в человека. Значит, анализируя "мусор" можно проникнуть очень далеко! Гораздо дальше даты рождения той гипотетической митохондриальной Евы, последней известной праматери человечества, к которой сходятся все генетические линии. Причём, можно сделать это для каждого. Для каждого! Понимаете, Тихий?! Не какая-то абстрактная общая праматерь -- обезьяна, или рыба, или амёба, но ваша! Персонально ваша! Помните, тогда я предлагал вам стать первым из живущих людей, для кого я прослежу этот путь?

   -- Неужели вам удалось это? - спросил я, чувствуя неловкость за своё давнее бегство. Он досадливо поморщился:

   -- Данные! Мне нужны были данные для анализа. Одно дело, когда вы знаете, что искать, идёте прямым путём. И совсем другое, когда цель поиска неизвестна. Я нуждался в тысячах образцов генетического материала, чтобы раскопав и сопоставив тысячи "свалок" понять что к чему. Причём, мне нужен был не только человеческий материал. Работка предстояла адова, но я не боялся работы. Достать животный материал было легко, а вот с человеческим возникли громадные трудности. Как вы понимаете, я не имел доступа к банкам данных, которыми владеют крупные медицинские корпорации. Рассчитывать на помощь добровольцев тоже не приходилось -- сбор информации занял бы годы. И тогда, Тихий, я решился на предосудительный с точки зрения общественной морали шаг. Тем более, что сама судьба предоставляла мне исключительную возможность. Когда поднялась эта дурацкая паника по поводу альдебаранского гриппа, и правительства погнали массы людей сдавать анализы, я устроился работать медбратом. В конце концов, я действовал не более безнравственно, чем фармацевтические концерны. Они наживались, продавая антигриппозную сыворотку, я же тайно собирал генетический материал людей, проходивших через мои руки. Всего только неучтённая капелька крови... Да, я поступал дурно. Но науке чужды рассуждения о морали. Вы, как учёный, наверняка поймёте меня.

   Я кивнул в ответ, но не слишком усердно. Мысль, что кто-то без спроса стал бы копаться в подноготной моего биологического происхождения, хотя бы даже во имя великой цели, смущала. Хотя, откуда мы знаем, какого рода информацию о нас получают те, кому мы доверили измерить уровень гемоглобина? Квочечек между тем продолжал:

   -- Едва получив самые первые, но весьма обнадёживающие результаты, я отважился представить их на суд научной общественности. И что же вы думаете? Эти чванливые индюки высмеяли меня! Я сказал "индюки", но там, право, был целый зверинец! Давно утратившие остроту ума ослы и мастодонты отмерших теорий. Зазубрившие набор громких фраз попугаи, ведомые козлами бараны, и шавки на страже чужого авторитета. Будто вся эта публика застряла на разных этапах пути от амёбы до человека. Я ушёл от них разочарованный, но не сломленный. Напротив, я был полон решимости двигаться к своей цели как никогда прежде. И всё же... Астроном или физик, направляя взор в глубины неодушевлённой вселенной, может вовсе не замечать окружающих, главное чтобы не слишком мешали. С моей работой иначе... Я заказал социологическое исследование. Результат меня просто убил. Жалкие единицы, ничтожные проценты -- вот доля тех, кто хотел бы знать о своём биологическом происхождении всё. Остальных интересовала лишь человеческая фаза. Человеку нужен человек. Не обезьяна, не рыба, не инфузория. Люди хотят быть уверены, что они -- люди. Но люди не из последних. И только. Я, отдав массу времени и сил распутыванию нитей человеческих судеб, людей не знал. Для учёного непростительная оплошность! Месяц я бесцельно сидел в лаборатории, томимый мрачными думами. Мне не хотелось видеть людей. Но работать я тоже не мог. И вот там, на самом дне бездны отчаяния, я нашёл! -- Квочечек вскочил, и принялся кружить по комнате будто потерявший ориентацию робот.

   -- Случалось ли вам, Тихий, раскладывать встречных по коробочкам? Нет! Не отвечайте! Конечно, вы занимались этим, как всякий другой. Едва бросив мимолётный взгляд, мы уже знаем. Мясник, лектор, студент, хитрец, простак... Слова -- ярлычки. За каждым свой образ, типаж. Бывают коробочки без ярлычков, когда мы не можем подобрать короткой характеристики образу. Вы скажете, эти коробочки существуют только в нашем сознании. И ошибётесь! Их стенки так же реальны, как реален ваш фенотип -- разрез глаз, форма ушей, цвет волос. Только лежат они... в "мусоре"!

   -- Постойте, Йозеф! Но "мусор"...

   -- Да, я знаю! Вы хотите сказать, мусорный геном потому и зовут мусорным, что он ни на что не влияет, а значит найденные мною коробочки либо вымысел либо курьёз. Но поймите -- невлияние это всего лишь влияние со знаком минус. Проще говоря, мы находимся в определённых отношениях с любым реальным объектом, хотя бы даже он был в миллионах километров от нас.

   -- Как же это возможно?

   -- Элементарно! Вот вы астронавт. Вам наверняка приходилось неоднократно проходить сквозь метеорные потоки и пояса астероидов. Предположим, вы благополучно преодолели такой поток, избежав столкновений. Предположим, я не знаю, каким курсом вы шли, но зато мне известно положение всех метеоров потока. Тогда мне, с некоторой долей погрешности, известен и ваш курс -- ведь вы не столкнулись ни с одним метеором. Не так ли? Но почему ваш курс был именно таким? Ответ прост -- благодаря невлиянию всех метеоров потока. Понятно?

   -- Но путь сквозь метеорный поток вряд ли бывает только один...

   -- Совершенно верно! Для каждого момента времени существует совокупность курсов, которыми можно пролететь сквозь поток без столкновений. И каждый, кто летел бы одновременно с вами, воспользовался бы одним из этих курсов. А вздумай я пролететь сквозь тот же поток завтра, мне пришлось бы найти абсолютно иной курс -- ведь метеоры бы переместились. Мы с вами, Тихий, оказались бы таким образом в разных "коробочках", стенки которых составляло бы невлияние метеоров. Ну? Теперь вы поняли?

   -- Кажется... да.

   -- Прекрасно! Прекрасно! Поначалу то была лишь догадка, а я снова отчаянно нуждался в генетическом материале. Эти ослы, лишь по недоразумению именуемые научным сообществом, распустили обо мне дурную славу, так что никто не дал бы и гроша на мои исследования. Но пытливый ум всегда отыщет выход. "Думай, Йозеф" - сказал я себе, и решение вскоре нашлось. Комары! Создания, самой природой идеально приспособленные для отбора крови. Я взял комаров рода Aedes -- Кусаки, и модифицировал их.

   Как известно, комары не обладают зрением в привычном нам спектре, и способны различать лишь инфракрасное излучение. Так что мне пришлось научить их видеть, и запоминать увиденное на манер фотоаппарата. А также возвращаться в место, откуда их выпустили. Мне пришлось перестроить их биохимию. Так, чтобы поглощённая кровь не денатурировала в желудках. Теперь я был обеспечен данными, и оставалось лишь обрабатывать. О, не подумайте, что дело заключалось всего только в механическом перемалывании информации. Нет и нет! Мы ведь вряд ли можем формализовать впечатление, объяснить, почему этот прилизанный господин кажется нам типичным банковским клерком, а вон тот рыжий парень -- курьером или разносчиком пиццы, хотя на самом деле всё может быть ровно наоборот. Десятки и сотни часов провёл я, вычленяя характерные черты типажей.

   Уединившись, я, тем не менее, словно бы постоянно находился в толпе знакомых незнакомцев. Даже сны мои заполнились человеческими лицами. Порой подходя к зеркалу, я видел там не себя, а кого-то чужого, и не мог понять, что это за человек. К какому типажу его следует отнести, в какую коробочку моей классификации поместить его образ. Но постепенно всё выяснилось.

   Он перестал метаться, сел на свой стул, и сказал тихо, но с твёрдой убеждённостью в голосе:

   -- Они существуют, Тихий. Эти коробочки. Комбинации генов, благодаря невлиянию которых мы относим человека к определённой категории, типажу. А ещё -- они изменяются. Исчезают одни, возникают другие. Больше нет коробочки "лавочник", изменились "студент" и "учёный", возникли "телекрасотка", "подкаблучник" и "астронавт". Но знаете, что меня беспокоит? Они не должны были появиться.

   -- Как же? Ведь могло случиться, что "лавочники" перестали нравиться женщинам, оставили меньше потомства, и отбор отфильтровал их, а "астронавты" напротив...

   -- Не за два поколения. Скорее похоже, как если бы кто-то разобрал один надоевший паззл, и собрал другой, новый. Не будь я материалистом, то решил бы, что это проделки господа бога. Он создаёт коробочки, и складывает в них людей. В одну побольше, в другую поменьше. Хотел бы я знать, зачем ему это нужно...

   -- Вы что же, готовы допустить вмешательство сверхъестественных сил? -- удивлённо спросил я. -- Признаться, весьма оригинально для эволюциониста...

   -- Я не знаю, Тихий. У меня нет объяснения. Я не знаю, что со всем этим делать. Разве что вы поможете мне. Если захотите...

   -- Каким образом?

   -- Вы ни на кого не похожи. У меня намётанный глаз, мне одного взгляда достаточно, чтобы определить типаж человека. Но с вами этот фокус не получается. Вы не "астронавт", не "учёный", не "писатель". Вы -- это вы. Однако это поверхностное впечатление. Если бы вы согласились дать для исследования свой генетический материал, можно было бы оценить степень вашей уникальности. Определить примерное число людей вашего типажа. Я думаю, их будет немного. Десятки, может быть сотни. И тогда, изучив вас и вашу "коробочку" как можно более тщательно, вероятно, удалось бы понять, откуда она взялась и какой цели служит.

   -- Что от меня требуется?

   -- О, сущий пустяк! Всего лишь капелька крови.

   Он действовал уверенно и быстро. Я и опомниться не успел, как уже сидел, зажимая ваткой проколотый палец, а Йозеф споро перемещался по лаборатории, смешивал реактивы, склонялся над микроскопом приговаривая:

   -- Сейчас, сейчас... Это не займёт много времени.

   Загудели анализаторы, ожил дисплей, высвечивая ровные фосфоресцирующие ряды цифр и символов. Возбуждённый, Квочечек снова сел рядом со мной.

   -- Минуту, всего лишь минуту... -- твердил он, склонясь к монитору, и близоруко щуря глаза.

   Данные потоком лились на экран, и я удивился, как можно хоть что-то понять в этом цифровом хаосе. Потом программа, кажется, замерла где-то на полдороги. Вывод остановился. Посреди экрана одиноко моргал курсор.

   -- Так-так... -- с напряжением в голосе сказал Квочечек.

   И снова побежали сверху вниз бесконечные зелёные символы. Десять минут, пятнадцать. Тридцать. Мы оба молчали.

   -- Н-да... знаете, Тихий, всё-таки это не Крей... я же говорил...

   -- Ничего-ничего, идёт научный поиск, эксперимент, я понимаю.

   -- Вот именно, поиск... -- он собирался сказать что-то ещё, но страшный грохот не позволил этого сделать. Что-то обрушилось на крышу, проломило потолок помещения. Со звоном разлетелся на куски аквариум, и Кусаки вырвались на свободу.

   -- Бегите, Тихий! Бегите! Они модифицированные, и не тронут меня, но вас... Результат анализа я непременно пришлю вам почтой!

  

   Космос. Вселенной плевать на человеческие расчёты и планы. Что мы для неё? Всего лишь жалкие комочки органической слизи, облепившие каменный шарик, болтающийся где-то на задворках мироздания. Живём, пока обходят нас стороной страшные вспышки сверхновых, потоки гамма-квантов и пращи астероидов. Но нет-нет да и подбросит вселенная к нам в огород свой подарочек. Чтобы не забывали.

   На следующий день в газетах писали о падении метеорита. Небесная каменюка рассыпалась в воздухе, и какой-то кусочек её, по счастью слишком крохотный, чтобы причинить больший вред, пробил крышу, под которой Квочечек вёл научные поиски. Но были и другие новости, взбудоражившие меня куда больше. Свежий, пахнущий типографской краской "Астрономический вестник", извещал, что в дальних окрестностях Большого Магелланова Облака обнаружен новый звёздный объект, а в расположенной неподалёку от него планетной системе Сикакис объявилась цивилизация ферроменов, вступившая в Землёй в радиоконтакт.

   Прочитав последнее сообщение, я подумал, что "Вестник" что-то напутал. Я лично посещал Сикакис не так давно, и никакими ферроменами там не пахло! Больше того, я открыл на этой планете цивилизацию быстроживов, с которыми у меня сложились весьма тёплые отношения. Звонок в редакцию ничего не дал. В "Вестнике" утверждали, что их данные точны, и ошибка исключена. Вдрызг разругавшись с редактором, я решил -- надо лететь! Ведь речь шла, ни много ни мало, о моей научной добросовестности и приоритете!Быстро закинув в ракету только самые необходимые вещи, покинул Землю, и взял курс на Сикакис.

   Быстроживы -- удивительные создания, подобных которым нет нигде во вселенной. Каждый из них содержит в себе толику антиматерии. Таким образом, их метаболизм основан на саморегулируемой реакции аннигиляции, протекающей внутри тела. Гомеостаз этот весьма шаток. Стоит только произойти малейшему нарушению, как -- хлопок, вспышка света, порыв ветра, и быстрожив исчезает бесследно. Но окружающие не придают этому большого значения. Быстроживы размножаются делением. И если готовая к делению особь находится достаточно близко, то стоит ей увидеть вспышку, как её организм тут же производит на свет новое существо. Чтобы контролировать рождаемость, быстроживы носят очки с тёмными стёклами.

   Я спрашивал тамошних учёных мужей -- пытаются ли они понять и обуздать нестабильность собственной натуры, продлить жизнь, и вообще сделать существование более предсказуемым. Но они, кажется, даже не поняли о чём идёт речь. Быстрожив, которому я задал вопрос, тут же аннигилировал. А когда я, ослеплённый, вновь обрёл способность видеть, его коллега, только что закончивший акт деления, протянул мне тёмные очки, и сказал, что быстроживущие наследуют вечность.

   -- Но это ужасно! -- воскликнул я, всё ещё моргая и жмурясь. -- Бедняга даже не успел ответить на мой вопрос!

   -- Раньше мы жили медленно. И чем медленнее мы жили, тем меньше нас становилось. Мы вспыхивали в пустоте, бесцельно. Теперь мы живём быстро, и нас много.

   -- Но что случится, если вы все снимете очки?

   Быстрожив грустно улыбнулся:

   -- Будет гораздо хуже, если мы все их наденем.

   Быстроживы не нуждаются в пище -- они потребляют солнечный свет. Их дети появляются уже взрослыми, унаследовав знания от родительской особи. Так что им не требуются воспитатели и учителя. Весь свой недолгий век быстроживы предаются любимым занятиям -- исследуют окружающий мир, играют в разные игры, устраивают спортивные состязания, и просто общаются друг с другом в своё удовольствие.

   Чтобы не тратить времени даром, они изобрели себе массу помощников. Машины -- транспортировщики, и машины -- уборщики, искальщики потерянных вещей, и чинильщики сломанных, автоматические чтецы, механические чесальщики пяток, качальщики гамаков и давальщики тумаков. То есть роботы -- спарринг-партнёры для желающих подраться. Машины чинят и производят машины, нисколько не беспокоя своих хозяев. Особенно когда хозяева упаковывают небеса.

   Смысла этого действа я понять не смог. Порой быстроживы дружно бросали все дела, и начинали светиться. Я боялся, что они вот-вот вместе аннигилируют, но этого не случалось. Посияв в неподвижности какое-то время, возвращались к прерванным занятиям как ни в чём не бывало. Вероятно то был какой-то религиозный ритуал. Хотя когда я говорил о боге и цитировал: "Се творю... новое небо и новую землю", быстроживы демонстрировали полнейшее непонимание. Идея, что может существовать какой-то потусторонний мир оказалась абсолютно чужда существам, которым совершенно точно известно, что после смерти от мыслящего создания не остаётся даже пылинки. Впрочем, возможно они исповедовали особый тип безбожной религии.

   Полёт протекал без осложнений. Я быстро обогнул Магелланово Облако, и в иллюминаторе показался Сикакис. В прошлый раз планета слабо светилась от беспрерывно аннигилирующих быстроживов. Собственно, потому я и заметил её, приняв за двойника ближайшей звезды. Теперь же планета была темна. Томимый дурными предчувствиями, я посадил ракету.

   Увы, но худшие опасения подтвердились. Быстроживы пропали. Тёмные очки были аккуратно уложены в ящики. Ящики стояли на полках. Кругом царил идеальный порядок. Случайно я выронил платок, которым смахнул выступившую ненароком слезу, в тот же миг робот -- поднимальщик выскочил из своего угла, и услужливо подал мне обронённую вещь. Все изобретения быстроживов всё так же безупречно работали.

   Бесцельно, в тоске и печали бродил я по улицам и домам, окружённый деловито снующими механизмами. Они стригли газоны, мыли окна, везли куда-то какие-то грузы, как ни в чём ни бывало. Вдруг кто-то окликнул меня. Я обернулся, но увы, то был всего лишь автополемист. Робот, обученный вести споры наиболее приятным для оппонента манером.

   -- Прекрасный денёк, не правда ли? -- осведомился он, ловко подкатывая на заменявших ноги двух велосипедных колёсах.

   -- Возможно, возможно... -- ответил я, не слишком расположенный в данный момент вести беседу с машиной.

   -- Я встретил вас, вы повстречали меня, и это прекрасно! -- с энтузиазмом продолжал робот.

   -- Сказать по правде, я вовсе не рассчитывал с вами встречаться. Меня больше интересуют другие. Те, кто создал всё, что нас окружает. И в том числе вас. Где они? Что с ними стало?

   -- Они в полном порядке! Позвольте, я вас провожу!

   Тут же подъехало две роборикши. В одну сел я, на другую взгромоздился мой сопровождающий. Это показалось мне странным -- ведь он прекрасно мог бы катиться рядом, так сказать, на своих двоих. Но спросить я постеснялся. Мы тронулись в путь. Сидеть было неудобно. Всё-таки анатомия быстроживов отличается от людской. Я ёрзал, рикша расстраивался, видя мои мучения, и поминутно извинялся, что не может мне угодить.

   Вдали показались огромные, мрачного вида прямоугольные здания, не имевшие окон. Будто гигантские могильные плиты лежали посреди бескрайнего поля. Настроение моё сделалось мрачным. Но то были всего лишь фабрики, где машины порождали машины. Разочарованный, я спросил:

   -- Но где те, благодаря кому всё это возникло? Не могло же оно произойти само по себе! Вы должны их помнить!

   -- Зачем? Какой в этом смысл? Мы, ферромены, очень прагматичные существа.

   -- Да потому что без них ваше собственное существование лишено смысла!

   -- Вы ошибаетесь. Смысл существования состоит в реализации своих главных способностей. Моя главная способность -- вести беседы. И я беседую с вами. Главная способность рикши -- перевозить пассажиров. Способность уборщика -- убирать. Всё просто.

   -- Но зачем вы вообще поддерживаете производство?

   -- Так реализуются способности производителей.

   Мы медленно двигались вдоль длинного сборочного конвейера автоматических пяткочесалок.

   -- Вот! -- воскликнул я. -- Как они смогут реализовать свою способность?!

   -- О! Это элита! Те немногие, кому суждено вести вечный творческий поиск. Глядя на них, мы понимаем, что существование самоценно само по себе. Что истинный, высший смысл -- в намерении, в стремлении, которому никогда не дано полностью осуществиться.

  

   Мне больше нечего было здесь делать. Я вернулся к ракете, и покинул Сикакис. Дома меня ждало два известия. Первое пришло по астротелеграфу. Я развернул бланк, прочёл: "Ждём вас как участников бесконечной вселенной. Тихому. Вечноживы", и могу поклясться, в этот миг где-то в окрестностях Большого Магелланова облака трижды мигнул неопознанный звёздный объект.

   Вторым оказалось письмо от Квочечека. В маленьком плотном конверте лежал листок с единственным символом посередине: ∞

  

   2011, 2016