Поздняя весна. Или это начало лета? Как прекрасно это время в предальпийских лесах Австрии. Ни тебе войны, с ее бомбежками, воем мин и свистом пуль. Ни тебе лая собак и окриков конвоиров. Ни думать не надо, ни переживать о чем-то. Лежи себе вот так на юной травке, смотри, как теплый ветерок вяло качает ветки деревьев. Прекрасен австрийский лес в эту пору. Где-то совсем рядом щебечут о чем-то своем какие-то птахи. Обсуждают, наверное, человека, блаженно уставившегося в ясное голубое небо. А может и дела нет птахам до этого странного парня. Да, скорее всего, они просто делятся своими впечатлениями, своими восторгами от этого времени года, от этого леса, солнца, чистейшего воздуха...
Жук. Черный такой, с рогами. Ползет вот он себе куда-то и ползет. А вот божья коровка. "Божья коровка, лети на небо, там твои детки..." Не летит. Ползет по рукаву серо-зеленой форменной куртки парня, переползает на плечо, падает с воротника куртки на голую шею и поднимается выше, к лицу. Вот она, красавица, уже и на его губах. Медленно сухие растрескавшиеся губы растягиваются в блаженной улыбке. И это движение спугивает насекомое, божья коровка взлетает, делает круг над лицом человека и улетает. А человек улыбается. Улыбается чему-то своему. А может и просто потому, что может лежать вот так, спокойно, никуда не двигаясь и ждать. Ждать ее - старухи с косой.
У человека есть имя. Вернее было. Теперь он просто лежит в траве, слушает пение леса, смотрит в ясное чистое небо и ждет. Он еще живой, еще дышит, хотя и с хрипом, прерывисто, но дышит, а значит - живет. Пока живет...
У человека было имя, было воинское звание. Даже несколько воинских званий - какое больше нравится? Имя человека - Антон Бережной. Антон Николаевич Бережной. Лейтенант Вермахта, хорунжий Казачьего Стана, бывший лейтенант Красной Армии.
И лежал вот теперь Антон Николаевич Бережной в немецкой полевой форме, а из тела его, через рану в спине, вместе с кровью медленно уходила жизнь. Антон чувствовал, что старуха с косой уже рядом. Но почему не слышно ее крадущихся шагов? Ведь он - разведчик Отдельного разведбата Отдельной пластунской бригады генерала Кононова XV Казачьего кавалерийского корпуса Ваффен СС - он всегда слышал ее приближение, чувствовал ее. А сейчас - только пение птиц, тихий шорох молодой листвы, запах леса и вечно юные теплые солнечные лучики. Ни боли, ни страха, никаких-то еще чувств, кроме полного умиротворения. Человек попробовал вспомнить молитву, хоть какую-нибудь. Но на ум ничего не шло. Все члены его отяжелели и холодели. Только лицо ласково пригревало солнышко. Вот к нему-то и обратил Антон свои мысли - к Оку языческих Богов, а может и самого Исуса Христа?
Под утро смолк шум ночного боя. Отряд штурмбанфюрера Петера Новака, состоящий из шести офицеров СС и Вермахта - двух немцев и четырех русских, одетых в странную форму, смесь немецкой, казачьей и белогвардейской русской формы - наблюдал за итогами схватки в бинокли. Английские военные собирали труппы - свои и немецкие. По-видимому, какая-то группа немецких солдат, не пожелавшая признать капитуляции, оказала сопротивление. Бой не был скоротечным, стреляли всю ночь. Петер Новак смотрел сейчас на возвращающуюся из леса поисковую группу англичан. На носилках они несли тело своего товарища. Эти, скорее всего, преследовали отошедших в лес немцев, где и напоролся один из бравых английских вояк на пулю.
Лицо Новака, прильнувшего к окулярам, было бесстрастно. Со спокойствием сфинкса вот уже полтора часа наблюдал он за полем битвы. Полем-то назвать его можно с натяжкой, так, поляна в лесу, совсем недалеко от дороги.
"Уходим" - шепнул по-немецки своим спутникам Новак, и отряд из шести бойцов пополз в лесную чащу. Через несколько метров, когда кустарник скрыл их от возможных глаз противника, мужчины поднялись и, пригнувшись, побежали дальше в лес. Сделав крюк, военные пошли туда, откуда уже с рассветом слышалась десятиминутная перестрелка и откуда, вероятно, возвращались англичане, неся на носилках из двух веток и плащ-палатки не то тяжело раненного, не то убитого своего солдата.
Через какое-то время штурмфюрер Кайль, этот двухметровый рыжеволосый здоровяк, шедший впереди, что-то заметил и подал товарищам знак остановиться. Рукой он показал в направлении гордо стоявшего посреди небольшой полянки бука. Под ним что-то или, скорее всего, кто-то был. Со всей осторожностью - мало ли кто там - офицеры подкрались к буку. Под ним лежал солдат. Мертвый солдат, одетый в немецкую полевую форму. Унтер-офицер. Грудь его была разрезана автоматной очередью. Ноги также были в крови. Из открытого рта вывалился язык. Сколько их - таких трупов - повидали на своем веку эти шесть офицеров в разномастной военной форме? Но сейчас-то и война вроде как кончилась... Кончилась? А вон еще два тела чуть в стороне. Один - в овчинной безрукавке поверх военной немецкой формы - со снесенным затылком и изрешеченной спиной. Другой - о, да это русский, судя по форме офицера КОНР, капитан - сидит, привалившись спиной к осине и сжимая в правой руке советский ППШ, лицо, грудь, ноги офицера - все залито кровью, так, что и лица его не видать. Вся поляна затоптана, то тут, то там на траве кровь. Чья кровь - английская, немецкая, русская?
Убедившись, что опасности нет, офицеры стали осматривать тела. Ни документов, ни чего бы то ни было, что могло бы идентифицировать убитых, не было. Офицер КОНР так сжал перед смертью свой автомат, что вырвать его из рук покойного никак не получалось. Вот и англичане, наверное, тоже бросили это занятие. И что им какой-то ППШ в руках мертвеца? Тот, что в безрукавке, оказался молодым, не старше тридцати, веснушчатым парнем. На рукаве кителя - шеврон РОНА. Каминец. Каким ветром задуло его сюда, в австрийский лес, какими превратностями судьбы? Ведь и дивизии их нет уже давным давно, и шевроны эти давно уж не носили. А унтер, которого первым заметил Кайль, оказался бойцом XV Казачьего корпуса, судя по нашивке - Сибирского казачьего полка. Славные ребята. Погибли, но не сдались. Немного таких - идейных, непримиримых - не признали капитуляции и гибели Рейха. Что заставило их вступить в бой с превосходящими их по численности англичанами? Отчаяние? Возможно.
-- Надо бы похоронить ребят, - предположил самый пожилой из офицеров, хорунжий Аникин. Он говорил по-русски. Все здесь, и немцы тоже, понимали русский язык. Аникин закурил американскую сигарету и, с минуту помолчав (все молчали), высказал свое предположение, - сдаваться не захотели. А может и сами на конвой напали. Героями погибли, хлопцы. Казаки...
Последнее слово было сказано пятидесятипятилетним бородатым казаком с какой-то гордостью и... какой-то тоской в голосе. Будто эти вот трое - последние казаки, последний оплот земли Русской, сгинувшие за многие-многие версты от родимой сторонки. И хотя казаком, судя по форме, был лишь унтер-сибиряк, но Аникин чувствовал, что все трое, как и те, чьи тела англичане грузили в кузов грузовика, не просто воины, но казаки. Последние казаки III Райха...
Генерал Мессон пил чай и смотрел в окно. Лиенц. Последняя столица этого непонятного народа. Последняя столица Казачьего Стана. Странный народ. Кто так воюет? Ведь Райх капитулировал. А только что зачитали донесение, что в сорока милях английский конвой вступил в бой с отрядом из пятнадцати человек. Оказалось, что все они - добровольцы Казачьего Стана. Никого не взяли живым. Но и уйти никому не удалось. Почти три недели, как Германия капитулировала. Паннвиц, Доманов вон, старики Краснов и Шкуро - все они сложили оружие. А это какие-то дикие партизаны. Полтора десятка солдат армии Его Императорского Величества не вернутся домой, дюжина человек будет отлеживаться в госпитале. Проклятые русские. И чего им неймется? Чертовы наци! Дьявол! Скорее бы уж передать всех этих ублюдков Сталину и вздохнуть полной грудью с чувством выполненного долга.
Несколько дней шли переговоры генерала с вождями казаков. В итоге, Мессон лично поклялся Доманову, Краснову, фон Паннвицу и остальной казачьей старшине, что Казачий Стан будет эвакуирован, что о репатриации не может и речи вестись. Знал ли генерал о ялтинских соглашениях и неминуемой выдаче этих людей Сталину? Безусловно, Мессон был прекрасно осведомлен, что эти пятьдесят тысяч человек, сдавшихся ему в плен под честное слово английского офицера, британского генерала, вот-вот будут переданы союзникам, Красной армии. Жалел ли генерал, что слово, скрепленное рукопожатием, будет нарушено? О какой жалости речь на войне? Пусть и нарушил он, Мессон, свое слово, но он выполнит долг союзника, долг перед своей страной.
Генерал поставил опустевшую чашку на стол и опять уставился за окно. Солнце так ярко, так ласково светило, что старый вояка расчувствовался. Начиналось лето.
К пению птиц, легкому шелесту травы добавился еще какой-то звук. Антон попробовал пошевелить рукой, другой - не удалось. Когда же Бережной четко расслышал человеческий голос, его умиротворение как рукой сняло. Это не она! Не черная старуха с косой, нет, это люди. И они идут к нему. Смело идут. Как может идти по лесу только уверенный в себе человек. Сколько их? Антон сосредоточил внимание. Трое? Нет, четверо... Пятеро. Их пятеро. Он повернул голову в сторону, откуда шли люди. Голоса. "Кажись живой?" - по-русски. По-русски - это вообще плохо. По-русски - это плен. Плен - это позор. Пластуны не сдаются! Но что же делать, когда руки не слушаются и никак не дотянуться до автомата.
Когда полковник Вагнер в январе отдавал приказ пластунам, провожая их в Италию с ответственным заданием, разведчики получили новые штурмовые винтовки, так и не поступившие на вооружение регулярных частей Вермахта, которые превосходили все эти ППШ, МП, "Маузеры" и прочее стрелковое оружие этой проклятой войны. После прорыва 29 апреля через осаждавших Казачий Стан итальянских партизан и прибытия в Тироль, разведчики, оставшись без патронов к новому оружию, вновь вооружились привычными ППШ и ППС. Только Антон не обменял понравившийся ему автомат и всюду таскал его до этого самого, последнего боя. Раздобыв в начале мая патронов к нему, он расстрелял их до последнего, но автомат так и не бросил. И сейчас вот он лежал рядом с его рукой.
Вот бы дотянуться до него, да подняться. Тогда-то он точно в плен не попадет. Красные, увидят его вооруженным, не станут рисковать и убьют Антона. Но руки не слушаются, все тело отказывается повиноваться...
"Живой!" - удивленный голос. Точно, они говорят по-русски. Черт, и до пистолета никак не дотянуться.... А может все же сразу пристрелят? Зачем им подранок? Вот они, уже близко... Рядом...
"Живой он, что ли?" - пронеслось в голове Петера Новака. Вроде как пошевелился человек в траве. А может просто Петру хочется, чтобы он был жив? И, словно в подтверждение, что ему не блазнится, раздался удивленно-радостный вскрик самого молодого из группы, двадцатидвухлетнего лейтенанта Шкуратова. Через мгновение Леня Шкуратов был уже у тела неживого и немертвого человека, судя по форме - немецкого лейтенанта. Из последних сил, по видимому, он вынимал из кобуры "Вальтер", попытался направить его на Леню, но силы оставили его, глаза закрылись.
-- Да я его знаю, - сказал хорунжий Аникин. - Этот хлопец из группы Тарасюка. Мы их у Жемоны встречали. Бравые ребята. Их из Югославии к Глобочнику направляли с каким-то особым поручением. Мы их встретили и отвели. Потом посидели хорошо. Антон его, кажется, зовут. Точно, Антон Бережной. Вот и свиделись. Тарасюка-то помнишь, Петр Палыч?
-- Мы со Славкой Тарасюком еще с Локтя знакомы. Он тогда бойцов готовил, а я его в Винницу забрал. Месяца полтора мы с ним катались. Гарным хлопцем он был, Слава Тарасюк. И этот, говоришь, тоже наш?
-- Когда итальянцы нас блокировали в апреле, - вмешался в разговор осматривавший раненного гауптман Хорст, - они ультиматум выдвинули. Предлагали сдаться. Понятно было, что разбить они нас не смогли бы, но много народу бы полегло. Время дали. Тогда три группы - полсотни с Тарасюком, и две сотни с Кошевым и Брауном пошли на прорывы. Сотня Кошевого почти вся полегла, а Браун и Тарасюк со своими прорвались. Тарасюка тогда ранили в голову, и в Лиенце он умер. Парни, которые были с ним, отказались капитулировать. Я с Брауном вышел. В Лиенце распрощался. Как русские говорят - славный малый был этот Тарасюк. И казаки его...
-- Ох, паря, - вздохнул, присев над раненным Аникин
-- Несем его к нам, - отдал приказ штурмбанфюрер Новак.
В самой чаше леса почти без дыма горел костер. Над огнем висел шестилитровый котел с кипящим в нем варевом. Кашеварил невысокий узкоглазый человек, коренастый, крепкого телосложения и неопределенного возраста. Выглядел он весьма забавно: вышитая типично украинским орнаментом льняная косоворотка (явно с чужого плеча, что видно по длине закатанных выше локтя рукавов) была заправлена в немецкие кавалерийские галифе, на левом плече повязка руководителя NSDAP, на ногах по десантному укороченные сапоги. Звали этого странного на вид человека Буратай Богдоев. В этот день, 30 мая 1945 года ему исполнился, если верить документам, 51 год. Буратай был калмыком.
И кашеварил Богдоев рядом с добротной землянкой, которую правильнее было бы назвать блиндажом. Все лето 1944 года в составе команды из девяти человек рыл в европейских лесах такие вот землянки и схроны с оружием. А сейчас он готовил еду для товарищей, которые к закату солнца должны были вернуться. Третьего дня во главе с их командиром штурмбанфюрером СС Новаком, группа ушла. Куда и зачем? То ведал только Новак. Редко когда он делился планами. В этом он был даже более скрытен, чем прежний командир Буратая штандартенфюрер Дитрихс. Хотя, казалось бы - и весь жизненный опыт Богдоева указывал на это - Новак, русский, с виду был таким рубахой-парнем, но суров как никогда, а Дитрихс - хоть производил на незнающих его впечатление такого жесткого властного немца, но при ближайшем знакомстве оказывался сентиментальным добродушным малым.
Вот и готова каша. Но нет где-то бойцов. Буратай снял с огня котел и поставил его в им же самим устроенный в земле термос. Несколько часов простоит так котел с кашей и почти не остынет. Накрыл крышкой, присыпал. Все, дело сделано. Буратай сел под буковое дерево и обратил свой разум к Просветленному...
Четверо несли носилки с раненным Антоном Бережным, по одному шли в полусотне шагов впереди и позади группы - боевое охранение. Антон то приходил в себя, то проваливался в забытье. Когда ненадолго он приходил в сознание, силился что-то понять, что-то вспомнить. Но вся сила чувств уходила на боль в спине. Адскую, невыносимую боль. И тогда, со стоном, он вновь проваливался во тьму.
Вечерело. Солнце уходило на покой, чтобы утром вновь согреть разрушенную войной Европу своими лучами. Такое древнее, но вечно юное Светило грустно прощалось с неразумными детьми Земли, прощалось до следующего утра. Быть может, завтра, утром, они все-таки образумятся, поймут наконец-то... Но нет, навряд ли...
Небо, видя грусть Солнца, нахмурилось. Зашуршала листва на деревьях, подул ветер. Побежали по небу облака, все ниже к земле опускаясь, все темнее и смурнее становясь. Не по нраву Небу грусть Солнышка пришлась. И Небо все мрачнело, пока не излилось каплями слез. И слезы небесные полились все чаще и чаще, пока не превратились в ливень. Ливень слез небесных.
За полночь, все промокшие, пришли к своему убежищу бойцы группы Новака. В землянке было сухо, топилась глиняная печь. Буратай радостно встретил командира и их маленький отряд. А через минуту уже хлопотал над телом, из которого вот-вот уже должна была вылететь душа. Раненного раздели, уложили на широкую лавку животом вниз. Буратай тщательно вымыл руки спиртом, сделал пациенту укол морфина и, при свете керосиновой лампы, стал делать раненному операцию. Когда-то Буратай обучался медицинскому ремеслу. В Гражданскую войну, а воевал он тогда в стане "Черного барона", немало жизней удалось спасти потомку шаманов, не раз гнал он смерть прочь. И теперь - пока уставшие после почти четырехдневного перехода соратники сидели за столом, поедая теплую кашу с тушенкой - Богдоев пытался спасти жизнь этому молодому казаку.
Тем временем шестеро, развесив у печи мокрое обмундирование и переодевшись в сухое белое белье, ужинали. Ели молча. А поев, завалились спать на широкие нары у бревенчатой стены землянки.
Это была одна из двенадцати землянок, втайне от всех, в том числе и от командования, вырытых в разных частях Европы - от Франции на западе, до Польши на востоке. Каждая землянка имела свой продуктовый склад с крупой и макаронами в герметичных упаковках, тушенкой, солью и даже с шоколадом и сахаром. В километре от каждой землянки был оборудован схрон с оружием. Винтовки Маузера, пистолеты Вальтера, автоматы - советские ППШ и ППС, немецкие MП, патроны к ним, гранаты, противопехотные и противотанковые мины, даже по 80-мм миномету и небольшому количеству снарядов к ним, тротил. Все, чтобы вооружить приличный партизанский отряд. А в пределах семи-девяти километрах от землянок, как правило, стояли какие-нибудь охотничьи домики - где-то полуразрушенные, давно заброшенные, а где-то отлично сохранившиеся. На славу потрудился штандартенфюрер Дитрихс. И места выбирал такие, какие нужно - чтобы в стороне от городов, крупных населенных пунктов, в охотничьих угодьях. А как замаскированы землянки! Это же просто искусство - пройдешь в десятке шагов и не заметишь. А схроны, так те вообще лишь знающий найдет. Тогда же, в сорок четвертом, и штурмбанфюрер Новак строил такие землянки-блиндажи и схроны организовывал. Украина, Прибалтика, Белоруссия. Девять баз создал Новак, а сколько их еще было построено местными патриотами никто не знал. Да, проиграли немцы войну, но долго еще будут Советы подавлять очаги сопротивления. А может и вспыхнет с новой силой война, перерастет в поистине гражданскую? И заплатят комиссары своей кровью за горе и страдания народа русского, за слезы Европы, за поруганную честь Отечества!
Глава Первая.
I
...- И сколько еще, Андрей Григорьевич, будем мы веселить толпу этих наших союзничков? - есаул Воронец был пьян. Только что закончилось очередное выступление, (какое там по счету?) казачьей цирковой труппы Андрея Шкуро. Воронец был одним из лучших джигитов в труппе. Но вот второй день уже он пил. Пил сильно, до той степени, когда человек уже ничего не видит кругом себя, ничего не понимает, да и не хочет понимать. Последние полгода пьянки Воронца становились все более частыми, переходя, порой в пяти-шестидневные запои.
- Возьмите же себя в руки, есаул! - попытался урезонить старого товарища Шкуро. - Как свинья...
- Что?! - взвился Воронец, - да кого ж ты, блядь, свиньей назвал?
Сжав кулаки и выставив перед собой, есаул кинулся на бывшего своего командира. Но четко поставленный удар в челюсть сбил с ног пьяного казака. Падая, он не слабо приложился головой о клеть загона и, потеряв сознание, через минуту уже храпел в блаженном пьяном сне. Андрей Григорьевич Шкуро вышел на воздух.
Почти четыре года он - герой войны, генерал - как неприкаянный перебивался случайными заработками в Париже, тратя по ходу все, что смог привезти с собой в иммиграцию. Пока не создал эту труппу. Еще в 24-м пришла эта идея - показать Европе, кто проливал кровь за ее спасение, и кого она, Европа, предала. Андрей Шкуро и сам отличался джигитовкой, стрелял на скаку без промаха и из карабина, и из нагана, нагайкой бутылки с места на место перекидывал, кинжал метнуть мог точно в цель шагов с тридцати. Иначе разве ж взял бы Баратов Шкура в персидский поход? И стал бы Андрей Григорьевич легендарным казацким вождем в Великую войну? Вот и собрал по всей Франции он отчаянных, но отчаявшихся казаков из иммигрантов. Были здесь и донцы, и родные кубанцы, и лихие терцы, два яицких и один сибиряк. Лихую команду созвал Шкуро. Вот бы с ними да в Россию! Пройтись по красным городам и селам, по станицам разоренным, так, чтоб головы летели большевистские, чтоб...
Но нет, вряд ли скоро удастся попасть на родину. Вот и Сашка Воронец, славный казак, спивается от тоски, от обиды, от жизни этой эмигрантской. И не первый он. В Ливерпуле, в английское турне, застрелился подъесаул Сыч. Три дня пил виски, шатаясь по барам портового города, распевая "Боже Царя храни!", отказался выступать перед "союзничками". К вечеру третьего дня своего запоя сел пьяный Сыч на скамью у конюшни, достал браунинг и пустил пулю себе в висок. Никто и понять ничего не успел. Да... Гражданская война... Чертовы союзники.
В Лондоне Шкуро встречался с Мессоном. Английский офицер сам подошел к руководителю труппы после выступления. Пригласил Шкуро на ужин. Причем не как эмигранта русского, не как циркача, а как офицера бывшей союзной армии. Субботним вечером 8 мая 26-го Шкуро присутствовал на званом ужине. С ним были еще трое казаков, бывших партизан и героев белого дела - донской есаул Трифонов, кубанский пластун хорунжий Титов и славный кавалерист, родом из донских казаков, штаб-ротмистр Есаулов. Все четверо в форменных своих мундирах, с заслуженными в боях орденами. Гриша Есаулов вполне сносно говорил по-английски. Он и был за толмача. Встречали казаков сам Мессон, с полдюжины английских полковников, еще трое каких-то штатских. Четыре часа шли разговоры о том, о сем. Главным образом о Великой войне. Все бы ничего, но есаул Трифонов, приняв чуть больше положенного, вдруг вспылил.
- Да что вы здесь распинаетесь, перед этими, - вскочил он вдруг со стула и небрежно ткнул рукой в сторону англичан. - Мы их паскуд спасали, немцев на себя оттягивали. А когда кровью изливались, он нам что, как помогли? Сколько раз вас просили, - Трифонов обращался уже к Мессону, - дайте снарядов, пушек, винтовок, патронов. Дайте солдат, господа союзники. И что? Что сказали ваши послы Петру Николаевичу, когда донцы зимой девятнадцатого гибли под Воронежем? Что эти французы? Да идите вы к черту!
С этими словами есаул, на груди которого белели два "Георгия" направился к выходу. Но вернулся. Подошел к столу, за которым воцарилась тишина. Трифонов обратился к Мессону:
- Прошу прошения, господин полковник, - обвел глазами собравшихся, - прошу прощения, господа. Негоже, в гости приходя, свару чинить. Но наболело. Сидим мы тут, пьем скотч, а Русь стонет, погибает Русь. Андрей Григорьевич, - это к Шкуро, глядя в глаза генералу, - у вас я отдельно прошу прощения. Честь имею господа! - козырнул есаул Трифонов и вышел вон.
С минуту стояла тишина, которую нарушил Мессон:
- I and all officers understand your pain, gentlemen. We remember your Russian heroism, remember the Cossacks. But foreign policy is the prerogative of His Majesty's Government and the British Parliament. We were all just soldiers in that war. We followed orders,we fought. General, I think you understand that... (Мне и всем офицерам понятна ваша боль, господа. Мы помним ваш русский героизм, помним казаков. Но вопросы внешней политики - это прерогатива правительства Его Величества и британского парламента. Мы же все были только солдатами на той войне. Мы выполняли приказы, мы воевали. Господин генерал, думаю, что вам-то это понятно...)
- Да ни черта мне здесь не понятно! - встал с места Шкуро, когда Есаулов перевел ему слова Мессона. - Ну, шо, господа казаки, нам, пожалуй, тоже пора. - Титов и Есаулов поднялись. Шкуро ухмыльнулся - и сколько горечи было в этой ухмылке, адресованной не то принимающей стороне, не то самому себе - и вновь обратился к Мессону, - наше вам спасибо, господин полковник. И еще раз приношу извинения за резкие слова. Прощайте, господа союзники. И, как говорят у нас на прощание, не поминайте лихом.
Несколько дней спустя труппа вернулась в континентальную Европу. Тур продолжался. Вот только Трифонова в труппе уже не было - ушел есаул. В английской земле остался Сыч. Еще четверо казаков ушли из труппы - терской джигит Максимов, бывший пластун Казанец, сибиряк Аникин и астраханец Буланов, самый старый казак в труппе Шкуро. Амстердам, Гаага, Роттердам, Брюссель и снова Париж. Тренировки, скачки, и вновь турне. Нужно было как-то жить, как-то выживать. В Лионе запил Воронец. Замкнулся в себе, ушел в запой. Вот и свершилось то, чего не мог себе представить боевой генерал Шкуро - казак едва не кинулся в драку на своего бывшего командира, а сам Андрей Шкура ударил есаула.
Шкуро стоял один, задрав голову к верху, глядя на полную луну. Рождество Пресвятой Богородицы. А вот к молитве даже что-то и не тянет. Не лежит душа к молитве. А надо бы!.. Андрей Григорьевич закрыл глаза и полной грудью втянул воздух. Запах сена, конского навоза, кожи... Вот так можно представить себе, что стоишь где-нибудь под Екатеринодаром... Но нет, это Франция...
- Андрей Григорьевич? - спросил кто-то. Шкуро повернул голову в сторону говорившего. В сумерках не смог сразу разглядеть, что это за модно и дорого одетый молодой человек прервал полет мысли. Улыбается. Что-то знакомое... - Не узнаете, Андрей Григорьевич? Есаул Степан Новак.
Шкуро оторопел. Этот парень и есть Степка Новак?
- Степка? - Шкуро протянул руки, обнял за плечи соратника.
Зимой восемнадцатого юнкер Степан Новак вступил в партизанский отряд Покровского. После объединения партизан-кубанцев с добровольцами, юнкеру Новаку был присвоен чин хорунжего. В боях за освобождение Екатеринодара от большевиков Новак был ранен. Пуля навылет прошла через его легкие. Но молодой организм удивительно быстро справился с ранениями. Когда до Новака дошли известия о взятии шкуровцами Ставрополя, он, не колеблясь, отправился в отряд к последнему командиру своего отца. Павел Степанович благословил сына, черкнул пару слов старому товарищу Андрею Шкуре, перекрестил и, как говорится, в добрый путь.
Степан Новак оставил дома больного отца, мать с младшими братьями и сестрой Марусей. Сам же направился в Ставропольскую губернию. С ходу влился в один из белых отрядов, отбивающих натиск красных на Ставрополь. В один из моментов, когда комиссары, казалось, вот-вот войдут в город, молодой хорунжий поднял полтора десятка совсем неизвестных ему бойцов и с криком "Ура" повел их в безрассудную, с виду, атаку. Через миг поднялись еще и еще десятки солдат-добровольцев, казаков, ополченцев. Ура! - гремело по полю. И люди, вдохновленные примером юного кубанца, шли вперед, невзирая на свистящие пули, трескотню пулеметов. Падали раненные и насмерть сраженные. Пуля оцарапала лечо Новака. Другая сбила с головы фуражку. И тут со стороны железной дороги раздались орудийные выстрелы, затрещали пулеметы. Это подошел бронепоезд с Андреем Шкуро и отрядом добровольцев. Красные побежали.
Утром следующего дня Степана Новака нашли и вызвали в штаб Шкуро. Степан явился. Около получаса пришлось ждать. Но вот он вошел в кабинет. Шкуро встал из-за стола, подошел к Степану.
- От ты який гарный казак, - казацкий вождь пожал парню руку. - Хто такий будешь?
- Разрешите представиться, хорунжий Степан Новак, - вскинул вновь руку к козырьку простреленной фуражки. Потом, несколько смущаясь, добавил, - вам привет от бати.
- Новак? Та ну? - отошел на шаг назад Шкуро, склонил голову набок, разглядывая сына боевого товарища. - Дывитесь, це Новак! - повернулся он к сидевшим за столом офицерам Добровольческой армии. - Я ж с его отцом еще в персидском походе был, генерала немецкого в пятнадцатом в плен взял. Как он, Павло Степаныч-то, жив-здоров? - приобняв за плечи спросил Степана. - Батьку-то твоего тогда чуть не убило совсем. Как вин сейчас-то?
Степан достал из кармана и протянул Шкуро письмо отца. Тот тут же развернул его и обратился к сидевшим в кабинете:
- Вы звиняйте меня, господа! Две минуты. Старого товарища письмо. А ты, - сказал он Новаку, - сотник, тоже присядь пока.
- Прошу прошения, я хорунжий, - возразил Степан, думая, что партизанский атаман не разглядел его погон. Но Шкуро, казалось, и не слушал. Он читал:
"Здравствуй, Андрей Григорьевич! Наслышаны мы тут о доблести твоей и славе. Вот и Степка мой сорвался к тебе. Разве ж я ему что могу сказать? С радостью отправляю его в твой партизанский отряд. Знаю тебя как славного военачальника. Вот и Степку воспитай, дорогой ты мой Андрей. Благословил я сына.
Присмотри там за ним. Уж больно увлекается он боем. Как ты когда-то. Хотя, ты, верно, и сейчас все тот же сорвиголова, как и восемь лет назад? Да и не может быть иначе. Прими, Андрей, сына моего. Не прошу тебя, чтобы берег. Захотел бы уберечь - от материной юбки не отпустил бы. Да и не из тех Степка, кого удержать можно. Он у Покровского послужил. Ранен был - три пули грудью принял.
Я же все кашляю. Да Степан расскажет.
Тут знаешь, Андрей, вся Кубань смотрит на вас. Кто что говорит. Но большинство хлебнули уже советской власти всласть. И все равно, что-то не так, Андрей, у нас. Я-то уже не воин, сам знаешь. С десяток шагов пройду и задыхаюсь. А сколько здоровых, сильных казаков да иногородних - те особо - готовы сидеть в Екатеринодаре, рассуждать. Но воевать не хотят.
Да ладно, пусть. Будь здоров, Андрейко Шкура. И Бог вам в помощь! Твой Павел Новак."
- Сотник, - повернулся к присевшему на край стула Степану Шкуро, Новак тут же встал. - Сотник, я никогда ничего не путаю. Теперь ты сотник. Славный батько у тебя. Да и ты, гляжу, в него пошел. Наслышаны мы о твоей атаке. Только вот скажи мне, Степка, чем ты думал, когда во весь рост пошел?
- Ни о чем не думал, я в атаку шел, - смутившись и опустив глаза, ответил молодой человек.
- Вот так и ходи в атаку, сотник. И людей так води. И помни - смерти нет. А храброго и пуля боится. Иди, Степан. Сегодня в четыре пополудни явишься сюда в штаб, получишь приказ и назначение. И придешь уже сотником! Давай, иди!
Так и начал свою службу Степан у Шкуро. Вечером того же дня он - уже с тремя звездами на погонах - получил назначение. Принял конную полусотню. А на другой день казаков-шкуровцев облетела весть, что теперь они являются 2-й Кубанской казачьей дивизией, начальником которой, безусловно, является их легендарный командир - Шкуро Андрей Григорьевич. Но спустя десять дней на должность начальника был назначен полковник Улагай. Человек смелый, порой до отчаяния, и, в то же время осторожный, более дисциплинированный с точки зрения офицера действующей армии, да и отношения с Деникиным у него были более просты, нежели у Шкуро. Сам же Шкуро стал командовать лишь 2-й бригадой этой дивизии. Укололо ли Андрея Григорьевича решение Главнокомандующего? Трудно сказать. Сам Шкуро никогда самому себе даже не признавался в этом.
А вскоре после смены начальника дивизии произошел ряд событий. В начале августа красным удалось сконцентрировать силы и выбить Улагая из Ставрополя. На совете Шкуро предложил Улагаю план, согласно которого 2-я бригада действует автономно, а основная часть дивизии прорывается к добровольцам. Два с половиной месяца партизаны-шкуровцы, все в тех же традициях Волчьей сотни, громили части красных, появляясь из степи и, после налета, в ней же растворяясь. Как когда-то немецкое командование объявило награду за голову партизанского вождя Шкуро, так и комиссары посылали один за другим карательные отряды да ударные части на уничтожение неуловимого казака и его кавалерийской бригады. Но тщетны были усилия красных не только разбить полуавтономные сотни шкуровцев, но даже нанести сколь-нибудь ощутимый ущерб. Да, гибли казаки. И не единицами, а десятки, сотни их остались лежать по ставропольским и кубанским степям. Да, редели ряды партизан-кавалеристов. Но, тем не менее, именно в бригаде Шкуро практически отсутствовали признаки брожения и разложения. Подобно своему вожаку, командиры сотен скакали перед лавой, а следом летели, развеваясь, знамена и флажки легендарной Волчьей сотни, овеянной славой на Западном еще фронте.
Одной из таких сотен, действовавшей полуавтономно, командовал совсем еще юноша Степан Новак. Сто тридцать казаков разного возраста воевали под началом восемнадцатилетнего отчаянного рубаки. Все наслышаны были о его атаке при обороне Ставрополя. И все видели, что командир их, хоть и юн, но умен не по годам, удачлив и бесстрашен.
Дней через десять по оставлению Ставрополя, через десять дней непрерывных боев с превосходящими силами красных, боев, призванных оттянуть значительные силы большевиков от обороняющегося Улагая, к Новаку доставили раненного в щеку вестового. Связной явился от Шкуро. Сотне приказывалось вернуться на Кубань. Так молодой сотник закончил свой первый самостоятельный рейд.
II
Первенец в семье Павла Новака родился 1 мая 1900 года. Сразу было видно, что крепыш, весь в отца. Счастью 27-летнему главе семейства не было конца. Да и молодая мать - красавица Оксана - стала только краше после родов. Прямо расцвела вся. Крестили мальчишку в станице, дав ему имя Степана. Пусть и не по именинам, батюшка разворчался. Но Степаном звали отца Павла, и первенца в честь деда назвали. То-то тезоимец рад был и внуку первому, и чести. Славный казак вырастет!
Через полтора года, в конце ноября второго года родилась Маруся, дочка Павло Новака. А в декабре четвертого родила Оксана и второго сына любимому мужу - Петра. Младший вобрал в себя черты и отца и матери. Ой, красивый же казак вырастет, а как в станицу переедет с хутора?! Тут уж все девки станичные его будут!
Павел Новак ясно видел будущее своих сыновей - юнкерское училище, служба Отечеству. Казаки растут, как-никак! Все-таки не ошибся он, когда на гимназистке женился из иногородних. Стала его Оксана настоящей казачкой. Да еще и языки знающей, вон - и по-немецки, и по-французски говорит. А красавица! В восемнадцать лет Степку родила, в двадцать Марусеньку, в двадцать два Петрушу, а ничего с ней не становится. Только краше, милее! А ведь посмотри-ка - и по дому, по хозяйству споро так управляется, и с бабами хуторскими лясы поточить успевает.
Павел любил, когда время было, посидеть на скамье, подымить папироской. А глядя на Ксанку свою, вспоминал Павло тогда, как встретил он в Екатеринодаре девчушку с синими как небо глазами. Как не мог покоя себе найти. Сколько ей тогда было? Да, пятнадцать. Ох, и запала девочка в сердце казака. Еще бы - ясные, всегда, кажется, смеющиеся глаза, золотые волосы, темные брови вразлет! Просто красавица писанная. Старшая дочь купца Красова. А он - бравый подхорунжий 1-го Уманского полка. Щегольские усы, которые Павел нет-нет, да подкрашивал иранской краской, чуб из-под кубанки - молодой щеголь-офицер и его завивал, чтобы непослушные как солома волосы кудрявились - девкам нравится, а как на нем сидел мундир!
Полгода спустя понял казак, что не справится ему с этой заразой-любовью, пошел он свататься. И отцу ни слова не сказал своему, не испросил позволения у родителей. Просто, накупив дорогих подарков, пошел он с другом старым, хорунжим родного 1-го Уманского Ромкой Швыдким, свататься. Презрев все старинные обычаи и традиции. Просто взял, да и пошел, обрядившись в новый парадный мундир, к родителям девочки. Да, дурна она, молодость...
Митрофан Ильич Красов гостей в тот осенний день не ждал. Но в настроении был прекрасном. А подаркам-то как обрадовался. Павел подарил ему кривой кинжал сирийской работы в посеребренных ножнах, да пару пистолей старинных, дуэльных пистолей, металлами дорогими инкрустированных. Прознал ведь хитрый казак заранее, про слабость купца екатеринодарского. Вот и польстил он сердцу его. А матери возлюбленной своей бусы подарил жемчужные, китайские, да брошь с камнем, персидскую. Двум близняшкам-сестрам малолетним по наперстку серебряному. Дорогие подарки принес казак. Купец смекнул, за каким товаром пришел к нему подхорунжий. Но ведь дочь-то мала еще совсем, несмышлена. Даром, что в гимназии женской учится. Шестнадцать лишь в ноябре исполнится. О каком замужестве речь идти может.
Выпили по стопке шустовской водки, по второй. С хитрым прищуром смотрел на двух друзей казаков купец Красов, сам же просчитывал все pro и contra. Швыдкой, дружок женишка, хорошо знаком был купцу. Как появится сей добрый молодец в Екатеринодаре, так в корчме купца Красова не один червонец спустит. Любит кабаки хорунжий Швыдкой, а какой буйный бывает, когда не по его что. Но любят его казаки, корчмари тоже, а городовые екатеринодарские опасаются встречи с ним, когда в буйном хмелю тот. А женишка вот раньше купец видел лишь единожды. Что ответить казакам?
- Дочь мала еще о замужестве думать. Ей еще и шестнадцати нет, - заявил все-таки Митрофан Ильич.
- Да я ж не завтра вести ее собрался под венец, Митрофан Ильич, - со всей серьезностью ответил будущему тестю Павел. - Но вот на будущий год...
Митрофан Ильич почесал в задумчивости бороду, взглянул на супружницу свою, Елену Семеновну, да и повелел ей позвать Оксану.
- А что сама-то девица скажет? - Хитро так спросил, будто знал, что дочь воспротивится, а значит и повод будет отказать сватающемуся. Ну не хотел он сам отказывать доброму казаку. Тем более, когда увидел, как загорелось красным лицо, как оробел этот Новак, и куда важность и деловитость его делись? А подарки-то какие! Не хотел ссориться с Павлом купец. Да и казак ему по нраву пришелся. И смотри ты, сам ведь свататься пришел. Откажешь такому - так он сам чего доброго умыкнет невесту. Такие они, кубанцы-уманцы.
И тут показалась Оксана, объект торга отца-купца и казака-жениха. Очи в пол глядят, сама волнуется. Что ж это задумал папенька, никак и вправду выдаст ее за одного из этих двух. Дикари они, казаки служивые - это же всем известно. Медленно подняла глаза, и тут как громом шибануло девчушку, когда встретились их взгляды. Не единожды видела она этого красавца. То у гимназии, то как бы случайно (или нарочно) где-нибудь по пути домой... А сейчас, впервые взглянув в глаза казака, Оксана Красова, купеческая дочь, как обмерла, утонула в его зеленых очах, и весь мир пропал куда-то - ни голоса батюшки, ни усмешки матери - ничего не стало, кроме этих глаз.
Павел, также впервые так близко видевший предмет своего обожания и первой любви, тоже замер, утонул в прекрасных голубых глазах юной девы.
- ... так что? - донесся будто издалека до Оксаны голос родителя. - Как скажешь, дочка, так и порешим...
- Что? - обернулась девушка к отцу.
- Люб тебе казак, донь? - уже с добрым отеческим смехом спросил купец дочь, и сам добавил, - а уж ты-то как ему люба
Оксана закрыла вмиг загоревшееся лицо руками и выбежала вон. Павел Новак поднялся было из-за стола, но тут же обратно на стул плюхнулся. Вдруг вспомнил он, что возлюбленной своей подарок так и не поднес. Обернулся к улыбающемуся лукаво другу, тот протянул Павлу шкатулку, что приготовлена была загодя в подарок невесте. Швейцарской работы, она начинала играть замысловатую мелодию, стоило лишь открыть верхнюю крышку ее, а на зеркальной поверхности второй крышки в танце кружились фарфоровые мужчина-гусар и женщина в белом платье. Чудная, диковинная шкатулка. Но вот кому теперь ее всучить?
- Это Оксане, - выдохнул Павел.
- Та сам и вручишь, - впервые подала голос купчиха. - Чи спужался, казак? - и весело так рассмеялась, что Павлу стало и совсем не по себе. Над кем она смеялась, будущая теща его?
Видя, что совсем стушевался женишок, купец налил еще по стопке себе и гостям и с неизменным своим хитрым прищуром уставился на Новака.
- Ну, сговорились? - подал голос Роман.
Митрофан Ильич поднял свой стаканчик, казаки последовали его примеру. И тут лицо купца стало серьезным, а взгляд острым:
- Что, казак, скажешь? - спросил он.
Павел молча и не мигая встретил взгляд Митрофана. На несколько мгновений воздух как бы сгустился над круглым столом.
- Митрофан Ильич, - каким-то не своим голосом ответил, как выдавил из себя казак, - отдайте за меня Оксану...
Выпили, поговорили. Признался Павел, что не просил еще благословения отца с матерью. Полтора часа сидели за разговорами купец и два казака. Сговорились, что к исходу лета следующего, 1899 года, сыграют свадьбу. Главным же условием купца было родительское благословение казака на брак с его дочерью.
Вышло тогда не совсем так, как было сговорено. Конечно же, получил Павел благословение родительское. И сватовство повторили, только уж по всем правилам, издавна заведенным. Только свадьбу отыграли чуть ранее, чем условились. Новак был казаком строевым. А военные люди - не сами себе хозяева. Предстояло отправиться в столицу хорунжему Новаку осенью девяносто девятого. Потому и венчались не ближе к осени, а в июле месяце, сразу за Петровым постом. Зато, когда аккурат на Успение Новак выезжал в Петербург, он знал уже, что жинка его с бременем остается.
Вернулся хорунжий Новак за три дня до родов жены. И почти семь лет еще прожил на хуторе. События пятого года почти не коснулись его семьи. Жил казак на хуторе, ездил с женой да малыми в станицу Пашковскую, где поселились родители, в Екатеринодар - к теще с тестем, да к младшему брату Николке, получившему ранение в Японскую. Счастливо жил казак, пока не призвали вновь его на службу. Оставив дома горячо любимую Оксану с тремя малыми, отправился сотник Новак в родной 1-й Уманский полк, в крепость Карс.
Как раз в то время генерал Баратов формировал экспедиционный корпус. Отбирал для борьбы с бандами генерал отчаянных казаков, и на джигитовку смотрел, и на выправку их, и как шашкой да пикой управлялся казак. Сотник Новак сгодился генералу по всем его требованиям. И отправился в составе корпуса Баратова во главе сотни кубанцев в Персию.
Вернувшись в восьмом году с раненной ногой да святой Анной 4 степени на хутор, Павел вновь отдался радостям простой мирной семейной жизни. В 10-м году семья Павла Новака перебралась в Пашковскую, а в 12-м в Екатеринодар. Как рады были родители Оксаны, что и дочь, и внуки их теперь рядом жить будут, всего-то через три улицы. Павел же продолжал казачью службу. Теперь в 1-м Екатеринодарском полку кошевого атамана Чепиги.
Весной 14-го Оксана порадовала мужа новой беременностью. Четвертый ребенок должен был родиться к Крещению 15-го года. Оксана всегда сама почти день в день предугадывала дату рождения своих детей. Степана Павел определил учиться в Третий московский кадетский корпус. Трудов, правда, стоило ему это. Но зато знал он, видел, что не зряшные то хлопоты. Хай привыкает казачок.
Петро справно учился. Непоседой рос - куда там старшому. И минуты не сидит на месте. Все ему с хлопчиками поиграть. Маруся же - вылитая мать - все норовила по хозяйству помочь. Не нарадовался Павло...
Но 1-августа грянуло-таки ожидаемое уже. Война! Что же, война, так война. Казаку долго ли собраться? Уже во второй половине августа ехали казаки на запад. Ехали с "Ура!", с песнями да лезгинкой на остановках. Донцы, кубанцы, терцы, сибиряки, астраханцы, семиреки, даурцы - всех войск казаки направлялись на фронты Великой войны. Папахи, черкески, картузы с желтыми, голубыми, красными околышами. На всех почти лицах радость. Будто и не на войну едут, а так - поджигитовать на потеху. Блестят сапоги, кони ржут. Эх, война, война!.. Застоялась кровь казацкая, вот и радуются станишники, что предстоит размяться во славу Отечества, батюшки Царя и всего казацтва русского.
Но вот и первые бои, первые убитые, раненные, покалеченные. Подъесаулу Новаку везло - мимо свистали пули немцев и мадьяр, осколки их снарядов. Павел Степанович, всегда веселый, пользовался неизменным уважением у казаков. За веселость свою, за удаль, за удачливость. Пусть и не свершили громких дел великих, но стыдиться за службу под началом Новака было некому.
А в аккурат на Покрова 15-го, в рейде по австрийским тылам, жахнула граната рядом с подъесаулом. Конь замертво свалился, а Новака контузило. Раненного начальника своего вывезли казаки. Направили Павла на лечение в Кишинев. Там-то и встретился он со старинным своим, еще с персидского похода, молодым приятелем, с Андрюхой Шкурой. Поделился тот с Павлом идеей своей:
- Гляди, суди сам, Пал Степаныч, - с жаром объяснял старшему товарищу свой замысел Шкура. - Война принимает характер позиционной. Что кавалерии делать, а? Як же тик? Шо ж нам робыть-то, Пал Степаныч? Вот у Пэрсии воевали, да? Сам же помнишь, як воны роблют - налетели лавой, пострелялы, порубалы и опять нэма их. А шо ж мы? Вот и создадим свой отряд. Я с Бохаевским гуторил уже.
Андрей Шкура, хоть и молодой казак был, но лихой, славой уже себя овеял. Еще в начале этой войны, в ноябре, под Радомом, вкупе с донцами, полонили казаки Шкуры две сотни солдат и офицеров австрийских. Помнил Новак Андрея еще хорунжим. А вот гляди ж ты - есаул! И идея по нраву пришлась Новаку.
- А меня возьмешь в партизаны, Андрюха? - спросил Новак. - Или стар уже да покалечен?
- Да ты шо, Пал Степаныч, конечно возьму, если сам пойдешь!
1-го декабря Новак выписывался. Дали ему отпуск - домой съездить на несколько дней. И поехал казак на родную Кубань.
И полутора лет не прошло с отъезда Павла на фронт. А как все изменилось. И Екатеринодар, и дом, все... Оксана встретила мужа, держа на руках младшенького. Еще уезжая, наказал Новак, чтобы сына, если сын родится, назвали по именинам, а если дочь, то чтобы непременно Аннушкой, как бабку Павлову звали. Родился 17 января 15-го сын, Антон. И вот впервые отец смог взять на руки сынка младшого. А тот не испугался дядьку незнакомого, хвать отца за усы и ну теребить...
Неделю лишь прожил Новак в Екатеринодаре. Степка в Москве был, зато Петро ни на шаг от отца не отходил. Куда тятька, туда и хлопчик. Петро рос смышленышем. Маруся - та красавицей писанной. Светло-русые волосы, синие глаза, а умница-то какая! Оксана учила детей немецкому языку. И Петро уже вполне сносно говорил по-немецки. Маруся же не особо интересовалась иностранным языком, но мамку старалась не огорчать.
Прошла неделя, пролетела. Павел Новак поцеловал жену, ребятишек и уехал обратно, в Кишинев.
III
В Кишиневе нашел Новак Андрея Шкуро.
- Пиши меня первым номером в свой отряд, Андрюха! - сообщил молодому атаману казак.
- Да уже не первым будешь, Пал Степаныч, - смеясь ответил Андрей старшему товарищу. - Да и записал уже тебя. Как там дома?
С полчаса поговорили два кубанца, да разошлись. А на другой день вызвали Новака в один из штабов. Приходит подъесаул, а там уже человек семьдесят кубанцев. Да молодые все. Новак самый старший по возрасту. Зашел в здание, отметился в списке у наказного, сидевшего в коридоре и отмечавшего прибывающих. Через час на сером в яблоках подъехал есаул Шкуро.
- Становись! - раздалась команда.
Казаки построились. Андрей Шкуро вышел перед строем, оглядел веселыми глазами кубанцев и заговорил громко:
- Ну шо, браты, покажем германцам, шо такэ кубанськи хлопци? Хай воны в порты соби серуть, як ми рубать их будэм! Сейчас приидэт Генерального штаба полковник Богаевський. Вин побачить хотел вас. Великий князь Борис Владимирович добро нам дал на партизанський отряд. Мои хлопцы ждуть нас уже. Соберем войско, да вдарим по тылам ерманським. Усе, вроде, казав. Разойтись!
Отозвал Шкуро Новака, когда разошлись казаки, разбившись на кучки. Отошли в сторону.
- Пал Степаныч, - обратился Шкура к Новаку. - Слыхал я, шо твои казачки дюже гарны хлопцы. Слыхал я, як вы по тылам прошлись в последний раз. Шо, ти зберешь хлопцив, Пал Степаныч? Тоби доверяю. Воны твои и будут. Скильки возьмешь, цэ и будэ твия сотня...
А через час вновь построение. На автомобиле подъехал к кубанцам Богаевский. Вышел, посмотрел на казаков.
- Здорово, что ль, кубанцы? - с ударением на последнем слоге поприветствовал он казаков. Четким дружным хором ответили донскому генералу кубанцы. - Вольно!
Шкуро, Богаевский, а с ними и Новак прошли в штаб. Андрей Шкуро представил Богаевскому подъесаула Новака. Объяснил в двух словах, что с Павлом Степановичем пришлось им еще под началом генерала Братова воевать с бандами в Персии. Для Генерального штаба полковника А.П. Богаевского, донского казака, было любопытно, как так - лет на пятнадцать старше Шкуры, Новак напросился к молодому бесшабашному партизану в отряд? Да еще и людей с собой привести готов. Великая война эта проявляла в людях качества их. Вот Шкура - тому и правда в партизаны идти. Натура такая у него, лихая. Настоящий казак. И вот гляди ж ты, Новака заразил своей бесшабашностью. Слыхал о подъесауле этом Богаевский однажды. Но вот сейчас глядел на него и думал, что этот-то казак - полная противоположность Шкуро. Даже по внешнему виду определить это можно.
Шкуро же делился тем временем с полковником планами.
- Мы сейчас сформируем три сотни. Сотня моих хлопцив, да две сотни по полкам соберем. Пал Степаныч своих с полсотни приведет. Воевать по тылам будем. Рейд сделали и на отдых. Опять рейд и раны зализывать. Тильки шоб начальников не було много. Партызаны ми, чи шо?..
Это был понедельник 14 декабря. Уже через неделю партизанский отряд Шкуро вышел в свой первый рейд. Три с половиной сотни кубанцев. Все на отборных лошадях. Сам Андрей Шкура заказал себе перед рейдом шапку из волчьей шкуры, с хвостом позади. Накануне выхода в рейд принесли и боевое знамя, заказанное честолюбивым партизанским атаманом - черное полотнище с головой волка в центре его.
В воскресенье скрытно перешли казаки линию фронта и лесами вышли к месту первого своего налета. Еще ранее команда пластунов-кубанцев провела разведку. Партизанский отряд Шкуро укрылся в карпатском лесу. На рассвете понедельника, 21 декабря 1915 года, расположение германской артиллерийской дивизии пришло в панику. Из леса с трех сторон налетело с гиканьем неизвестное до тех пор немцам воинство. С завыванием, с улюлюканьем появились как из воздуха кубанцы. В первый заход казачья лава колола немцев пиками. Едва проснувшиеся Хансы и Фрицы в панике заметались. Но тут казаки развернули коней, да и пошли вторым заходом. Горе тем, кто попал под казачью шашку. Десять минут не могли опомниться и собраться германцы. А кубанцы кололи и рубили все живое, что попадалось под острые клинки их шашек. И также внезапно, как появились, исчезли в лесу казаки.
Спустя несколько часов паника вселилась и в другой немецкий гарнизон. Верстах в двадцати от первого налета, где еще совсем никто не ждал странных воинов с черным знаменем, состоялось знакомство немецких пехотинцев с кубанскими партизанами. В тот день, в тот понедельник, германская армия потеряла почти три сотни убитыми и более четырехсот солдат и офицеров раненными. Таких потерь в один день немцы тут еще не терпели. И тем более, что не на передовой, а в тылу. Партизаны налетели на части, которые только двигались в сторону линии фронта, молодые части. Для командования это был настоящий шок.
Зато для русского командования, когда отряд Шкуро вернулся 23-го в расположение, стало очевидным, что в условиях позиционной войны у кавалерии может быть лишь одна реально выполнимая задача - это рейды по тылам противника. Отдохнув лишь день, отряд Шкуро, аккурат на Рождество, вновь перешел скрытно линию фронта и углубился в тылы противника. Есаул разделил отряд на три части, указал направление и поставил простую задачу:
- Дывитысь хлопци, шо побачилы, то порубалы.
Новак, во главе своей группы направился в район одной из румынских деревень. Там по разведданным был расквартирован какой-то немецкий пехотный батальон. Подъесаул решил атаковать ночью. Казаки изготовили факела. Как стемнело, установили три пулеметных расчета. Дюжина разведчиков вошла в село в час пополуночи. Кроме карабинов, кинжалов и наганов, кубанцы вооружились бутылками с керосином и спичками. И в половине второго в селе стали вспыхивать одна за другой хаты. По выбегающим из горящих домов немцам тотчас застрочили два пулемета и, время от времени, защелкали винтовочные выстрелы. А, спустя пару-тройку минут, с двух сторон в село хлынула казачья лава. Все с теми же дикими завываниями, с гиканьем и улюлюканьем, с горящими факелами в руках. Факела летели на крыши домов, Казаки круг за кругом объезжали селение. Они не разбирали, кого рубить - кто бежал, того и рубили. Пройдет лава - застрочат пулеметы. Как только сделали свой разворот конники - пулеметы замолкают. И вновь дикие завывания, сверкают шашки в свете пожарища. Минута - и нет на улицах конницы. И опять строчат "Максимки". Четверть часа всего длилась атака, и скрылась неизвестная врагу кавалерия в ночи, ускакав по дороге и растворившись в ночном карпатском лесу.
На следующий день отряд Новака соединился с отрядом есаула Прощенки, и, еще спустя день, перешли кубанцы с боем на свою сторону. Только через два дня отряд Шкуро объединился весь. За четыре дня - только трое легко раненных.
Потом были три дня отдыха. Пьяного, развеселого отдыха. И новый рейд. В этот раз Андрей Шкуро запланировал настоящий поход по тылам. Отряд партизанского атамана увеличился до пятисот человек. Наслышаны были об удали и удачливости есаула. Накануне выхода отряд облетела новость, что Андрей Григорьевич Шкуро возведен в чин полковника. Радовались казаки за своего батьку-вождя.
Девять дней шли по тылам германских и австрийских войск партизаны-казаки. Жгли деревни, где расквартировывались немцы. Громили гарнизоны, германские и австрийские. Рубили и стреляли врага. Девять дней непрерывных боев. И ни одного убитого. В ночь на восьмое января отряд вышел к расположению германской стрелковой дивизии. С ходу атаковали казаки деревню. И не просто это был налет, как ранее, а настоящий захват. Более того, в руки казакам попал весь штаб немцев.
В захваченной деревне, откуда немцы были выбиты, полковник Шкуро решил расквартировать отряд на ночь. В хату, где он расположился со своим штабом, ввели нескольких немецких офицеров, среди которых оказался генерал, командующий дивизией. Вечерело уже, штаб Шкуро, обсудив результаты налета и наметив планы, сидел за накрытым столом. Разносолы, сливовица, шнапс. Два полковника, генерал и его адъютант, капитан - для этих немецких офицеров, пленных, но принятых как дорогие гости, обстановка в штабе казаков показалась дикой. Еще бы, как понять чопорному немцу, привыкшему к субординации и пресловутому порядку такую картину - некоторые офицеры бородатые, одеты кто в казацкую, а кто и вообще непонятно в какую форму, сидят за общим столом, пьют, общаются запанибрата...
Казачий полковник - Шкуро - обратился на немецком с акцентом языке к генералу:
- Willkommen zu unserem Esstisch, Herren Offiziere, - с этими словами молодой казачий полковник улыбнулся и широким жестом показал немцам на лавку. Место для пленных за общим столом было готово заранее. - Heute ist das Glück nicht auf Ihrer Seite Wir hatten die Ehre, solche glorreichen Offiziere der kaiserlichen Armee gefangen zu nehmen. Und die kubanischen Kosaken sind stolz auf diese Ehre. (Добро пожаловать к нашему столу, господа офицеры, Сегодня фортуна не на вашей стороне. Нам выпала честь пленить столь прославленных офицеров армии кайзера. И кубанцы гордятся этой честью) - и уже по-русски добавил, - милости просим, господа офицеры!
Генерал оглядел еще раз стол гордым взглядом, всем своим видом показывая, что его офицерский дух не сломлен пленением. Потом ответил казачьему предводителю:
- Lassen Sie mich wissen, Herr Colonel, wer uns gefangengenommen hat, ist die Ehre? (Позвольте узнать, господин полковник, кем быть плененными нам выпала честь?)
- Kavallerie Kuban Spezial-Kader von Starschina Andrej Grigorjewitsch Schkuro (Конный кубанский особого назначения отряд старшины Андрея Григорьевича Шкуро, - ответил самый молодой из участников трапезы, двадцатилетний подхорунжий Бойка на чистом, без акцента, немецком языке. И пояснил, улыбнувшись - wir sind russische Partisanen (русские партизаны).
- Herr Offizieren! - на плохом немецком заговорил Новак, когда германские чины сели все-таки за стол, - Ihre Gefangenschaft verletzt alle Pläne unserer Operation. Wir sind gezwungen, Sie zum Hauptquartier der Russischen Armee zu bringen. Sie können sich nicht hinrichten, daß Sie gefangen genommen wurden. Mit Sie Gefangenschaft haben Sie das Leben vieler Soldaten und Offiziere Ihrer Armee und Ihrer Verbündeten gerettet. Die Kosaken sind bereit, Sie als Gäste und nicht als Kriegsgefangene zu akzeptieren, vorausgesetzt, Sie werden nicht versuchen, zu entkommen (Господа офицеры, вашим пленением нарушены все планы нашей операции. Мы вынуждены доставить вас в штаб русской армии. Вы можете не казнить себя, что попали в плен. Своим пленением вы спасли жизни многих солдат и офицеров вашей армии и ваших союзников. Казаки готовы принять вас как гостей, а не как военнопленных, при условии, что вы не совершите попытки к побегу).
- Euer Adjutant, Herr general, - дополнил Шкуро, - und alle Soldaten, die während der Operation gefangen sind, werden morgen losgelassen. Und Ihr, Herr general und Euch, die obersten Herren, werden zu unserem Hauptquartier übermitteln. Alles, was wir jetzt brauchen, ist das Wort des Offiziers von Ihnen und Ihren Untergebenen zu hören, dass Sie nicht versuchen, zu entkommen. Ich möchte nicht, dass solche würdigen Herren von einem meiner Kosaken getötet warden (Ваш адъютант, господин генерал, и все солдаты, плененные в ходе операции будут отпущены завтра же. Вас же, господин генерал и вас, господа полковники, препроводят в наш штаб. Все, что нам сейчас нужно - это услышать слово офицера от вас и ваших подчиненных, что вы не совершите попытки к бегству. Очень не хотелось бы, чтобы такие достойные господа были убиты кем-то из моих казаков).
- Ich und meine Offiziere Versprechen, dass wir nicht entkommen. - Ответил за всех генерал-лейтенант кайзеровской армии. И добавил после короткой паузы, - Ich glaube Euch, Herr Oberst, dass Ihr mit all der Gnade der Gefangenen behandelt werdet. (Я и мои офицеры даем слово, что не совершим побега, верю, господин полковник, что вы отнесетесь со всем благодушием к пленным).
- Alle Gefangenen auf dem Bauernhof platziert, für Sie, - сообщил Новак, - Herr Offiziere, ist das Haus zur Verfügung gestellt, zu Ihnen ist die Wache von mehreren Wachen belästigt. Nicht überleben können. Herr Kapitän wird von morgen bis morgen voller Freiheit gewährt, sobald unsere Mannschaft entfernt ist. (Все пленные размещены на ферме, для вас, господа офицеры, отведен дом, к вам приставлена охрана из нескольких караульных. Можете не переживать. Господину капитану будет предоставлена полная свобода с завтрашнего утра, как только наш отряд снимется с места).
Три часа шел ужин. Казаки были веселы, да так, что несколько даже подняли настроение пленников. Шкуро убедил генерала и полковников, что выпить с ними является большой честью для казаков. В ходе застолья Гриша Бойка, подхорунжий, десяток которого, кстати, и пленил генерал-лейтенанта, со смехом вспоминал, как в ноябре 14-го под Радомом, в ходе совместного с донцами налета, захватили целый австрийский дивизион. Больше шестисот австрияков взяли в плен. Весело! Немецкие офицеры чувствовали себя явно не в своей тарелке. Да и как будет чувствовать себя цивилизованный человек в окружении таких дикарей, через одного обряженных в волчьи шкуры. Но такого благородства германцы тоже не могли ожидать...
Пленных отвели в отведенный им дом к полуночи. Также приставили, кроме охраны, еще и трех казаков дневальными. Ночь прошла спокойно. Отступившие немцы не тревожили расположение кубанцев. Утром Шкуро разделил отряд на два. Две сотни под командованием самого близкого друга Шкуро, есаула Якова Прощенко, продолжили выполнять ранее поставленные отряду задачи, скрывшись за поворотом дороги. Оставшиеся казаки направились в сторону линии фронта. Следом шел обоз. Пленные немецкие офицеры, конфискованное добро, оружие и боеприпасы, захваченные в ходе налета. Освобождая немецкого капитана, Гриша Бойка, владевший немецким языком как родным, разразился напутственной речью:
- Seien Sie frei, Captain. Und übergeben Sie alle Ihre Leute, dass Hundert Kosaken Wölfe Oberst Schkuro der schrecklichste Alptraum für alle Feinde des Russischen Landes und des Glaubens der Orthodoxen ist. Gehen Sie, Captain, befreien Sie die Soldaten. Und Gott gebt Euch nicht, Herr Kapitän, noch einmal im Kampf gegen Schkuro Wölfe zu treffen! Viel Glück, Captain. (Будьте свободны, господин капитан. И передайте всем вашим, что волчья сотня полковника Шкуро - это самый ужасный кошмар для всех врагов земли русской и веры православной. Идите, капитан, освобождайте солдат. И не дай вам Бог, господин капитан, еще когда-нибудь встретиться в бою с волками Шкуро! Удачи, господин капитан).
11-го января с боем перешли линию фронта. Атаковала полусотня Новака. С обычным для отряда воем и гиканьем ворвались казаки Новака на позиции германцев. Отчаянная схватка завязалась. Трое казаков погибли, сраженные немецкими пулями. Но тут подоспела полусотня во главе с Андреем Шкурой. Прорвались. И обоз вывели, и пленных. Благо, на подмогу вышла сотня Уссурийского полка. Одолели германцев, прорвались... Да вот только разворотило грудь у подъесаула Новака двумя пулями из немецкого пулемета, да еще одна в живот...