Аннотация: Можно было бы указать в графе "жанр" "мистику". Но ведь это совершенно реальная история, произошедшая с автором рассказа.
Сердце
В сердце он попадает, - Коровьев вытянул свой длинный палец по направлению
Азазелло, по выбору, в любое предсердие сердца или в любой из желудочков.
М. Булгаков
Медлительные волны, шурша песком и мелкими ракушками, смывали с горизонта пену облаков и выносили ее на берег. Ребенок Неба и Земли, Океан, накатываясь на фигуристые следы босых человеческих ног, создавал их водяные слепки, разрушающиеся в секунду созидания. Ветер, успевший пройтись рябью микроскопических волн по поверхности крохотных озер внутри следов, нашептывал про хозяйку изящных ступней разноцветным парусам на горизонте - там, откуда берег еле виден и нарисовался новый горизонт для счастливчиков, отдыхающих с удочками на лодках и предрешающих судьбу нескольких гибких рыб, которым океан едва ли успеет рассказать про ту, что проходила по берегу и кому привезут сегодня вечером в подарок двух морских окуней и камбалу. Океану лень дотягиваться прозрачным подолом до добродушных толстяков и толстух, держащих свой маршрут в обход влажных мест. Зато как приятно окатить скороспелой волной стайку детей - так забавен их смех и визг - не хуже звона корабельного колокола или разговора веселых дельфинов. Маленькие суетливые птицы немного его раздражают, но он привык и к ним, и к разнузданным чайкам... Ах, как жаль, - приглянувшиеся следы сворачивают прочь от берега. Океан разволновался. Его лазурная поверхность стремительно налилась темной синевой, затем и вовсе изменилась до цвета переспелого баклажана и собралась резкими пенистыми складками, похожими на остроконечные горы со снежными вершинами. Волны заторопились добежать до берега, догоняя друг друга и уходящую в дюны фигурку. Океан помнил, как во времена, когда он был еще молод, по его просторам носился детородный орган Кроноса, отсеченный у грозного папаши не менее грозным сыном. Вода нервно взбивалась до самого дна, пока в самой середине пенного месива не зародилась прекрасная Афродита, в которую он влюбился с первого вздоха. И теперь он понял, что следы, с которыми он только что играл, напомнили ему следы любимой. Она и тогда ушла от него в дюны...
Там в песках растут колючие травы, вьюны и мелкие цветочки с медовым запахом, ползают змеи и бесцветные крабы-призраки... Ей может понравиться эта живая мозаика, каждый день обновляемая ветром. Океан задохнулся от ревности. Разъярившись, он послал в дюны смерч - прибрежные краски померкли, и длинный дымчатый кокон заметался по песчаным кратерам и кочкам. Бешеное веретено наматывало на себя утонченное богатство дюн, унося с собой без разбора крупные и мелкие, колючие и мягкие растения, палочки, камни, ракушки и ящериц. Напоследок смерч завис над высоким пригорком, выкрутил из песка колючий куст с желтыми цветами и унесся вдаль. Океан тяжело перевел дух. Он был удручен и сломлен. Она его не любит. Она уходит, с укоризной рассматривая разоренные дюны, кособокие и неопрятные. Океану неприятно осознавать, что его разум помрачился от любви, и он позволил себе глупый припадок ревности. Слепо следуя первобытному инстинкту, он не пожалел ни разноцветных парусов, ни детей, ни толстяков и толстух, напуганных до полусмерти припадком непогоды. Малыш, ну не смотри ты так своими огромными синими глазами! Я все исправлю! А любимая даже не вздрогнула, так пусть она хотя бы оценит его талант художника! Свежий и легкий ветер пришел на смену своему одиозному родственнику и сноровисто намел плавные рельефы песка - грунтовку для новых шедевров, в которых нет места для воспоминаний об утраченных картинах прошлого. Крабы бочком засеменили в поисках норок, оставляя за собой бисерные нити следов. Ящерицы принялись чертить на песке спирали. Прикатились и зацепились за кочки забавные круглые растения. Две песчаные акулы, разгулявшиеся было на мелководье - им злая воля океана как манна небесная - юрко припустили прочь от берега. На песок и воду опустился белобрысый туман, такой густой, что уже на расстоянии двух шагов ничего не видно, и на дне этого гигантского стакана с молоком лишь раздавались океанические вздохи: прощай, прощай... я буду ждать тебя всегда...А незнакомка подняла с песка пустую двухстворчатую раковину. Как точно соединены две половинки целого, как идеально зубчики одной стороны совпадают с ложбинками другой. Не так ли и два полушария человеческого мозга соединены незримой молнией и не могут существовать одно без другого - физическое и духовное. И связывает их единое и прекрасное - жемчужина Любовь - у каждого своей формы и размера, у кого-то и вовсе нет никакой.
У Инны вместе с остатками сна выскользнула из руки и растаяла без следа перламутровая морская раковина, а береговой соленый бриз сменился кофейным. После короткой ночи не хотелось внимать голосам коробковских петухов, которые как полоумные приветствовали восход солнца, безошибочно угаданный ими за занавесом утренней дымки. А между тем, петухи старались удивить разбуженных слушателей многообразием слогов, начинающихся на букву К.
-Жемчужина любовь, жемчужина любовь,- Инна улыбнулась, - какие страсти-мордасти: Океан, Афродита... Я здесь, Инезилья, я здесь под окном... В плохих фильмах часто показывают сны главных героев... Но, к счастью, моя жизнь - не фильм. И все-таки, надо будет сегодня вечером пораньше лечь спать.
Вчера, на ночь глядя, будь оно неладно, посетило вдохновение. Привиделась морская звезда, серая и влажная, на песке (безусловно, сон оттуда), и в воображении так явно, так зримо до мельчайших деталей, нарисовалась некая композиция "серое на сером". Захотелось немедленно воспроизвести на бумаге влажный песок из шершавой массы фиолетовых, желтых, белых, серых камешков и осколков ракушек, а сверху грациозную звезду той же цветовой гаммы, но живую - непременно должно быть видно, что она живая, объемная, а каждый из ее пяти лучей движется и оставляет за собой извилистую ложбинку. Мимикрия, схожесть и разница живого и неживого - да, именно этот вызов увлек, поглотил, лишил покоя...
Эскизы получались один отвратительней другого. Инна попробовала и акварельную отмывку, и гуашь, - звезда получалась неживой, кургузой, фон холодным, а по структуре безликим, как бетон. В какой-то момент рисовальщица сдалась и отключилась, заснула под утро, вся измазанная краской. Заснуть-то заснула, но не успокоилась, и мозги переложили ночью ее творческие муки на свой лад .
Немного послушав петухов, поискав причины, по которым можно было бы задержаться в кровати и таковых не найдя, Инна впустила в голову приятную мысль о предстоящем кофепитии. Кофе, кофе, кофе, а потом в ванную - отмываться от краски. Похоже, у петухов, помимо кукареканья, тоже намечались какие-то мероприятия. Один за одним они замолкали, и наконец, последний - не иначе бабынюрин рыжий хромой - прокашлялся: кхе-кхе-кхе, и наступила тишина.
Жизнь начинается с кофе! Какие петухи, то есть курицы и яйца?! Только горький и жаркий напиток способен оживить движение молекул, крови и разума и сделать утро мудренее вечера. Выпив кофе, можно бодро и во всеоружии взглянуть в лицо вчерашней проблеме и решить ее неформальным способом. Спасибо мамочке - встала, сварила кофе в медной джезве, один вид которой улучшал настроение, и пошла досыпать причитающийся ей час.
После второй чашки Инна посмотрела на эскизы звезды и хладнокровно оценила свои ошибки. Что ж, не так уж все безнадежно. Надо будет вернуться к картине вечером. А в краски подсыпать немного настоящего песка - помнится, Витька Лишаков, сосед по школьной парте, что-то такое делал. Блестяще! Намешать песочка в краску - будет шершавенько и естественно.
Нынешний май был хорош. Ночью пролился освежающий дождь, умыл дороги и новорожденную зелень. К Инниному выходу из дома, солнце уже разогнало клочья тумана по оврагам и разбежалось по бусинам влаги на траве и листьях придорожных кустов. Как хорошо жить в Коробкове! Цветущие яблони за заборами, вековые раскидистые дубы, нарядные курочки и петушки, деревянное кружево ставен! - все эти лубочные радости да еще впритык к столице жители деревни боготворили.
Пузатый автобус довез Инну до метро. Спускаясь под землю, она проделала излюбленное упражнение: зажмурилась и представила сегодняшнюю толпу единым существом. Каждый день оно отличалось от вчерашнего, - то казалось высоким, как лес, то маленьким и толстым, то злым, то добрым, то разговорчивым, то букой, то подлизой. Соответственно, она чувствовала себя то карликом, то Гулливером, то жертвой, то собеседником, то царицей. Сегодня от толпы не исходило агрессии - она, заряженная весной, улыбалась и любила каждого своего попутчика щедро, прощая ему те недостатки, которые были ей так ненавистны в пасмурные дни.
Через час Иннины каблуки звонко простучали по ступенькам старинной станции, и, отразившись в стеклах киоска, довольная своим видом и взглядами прохожих, девушка свернула на тенистую широкую улицу, в конце которой ждала Инну ее работа. Временно, только временно, она вынуждена помогать своему шефу в месте, которое как постоянное ее совершенно не устроило бы. - Надо так надо, - уговаривала себя Инна, и душила в себе, как могла, предательский страх и нежелание делать то, что делала.
Каблуки стучали так же равномерно и радостно, но сердце уже заколотилось в неровном тревожном ритме. Только бы была открыта боковая дверь, только бы не надо было скашивать в сторону глаза, нелепо прыгая вверх по ступенькам, чтобы не видеть этого кошмара. Войти сбоку, как ни в чем не бывало. На входе, конечно, набрать свежего воздуха и донести его по другой лестнице в лабораторию на второй этаж. Там, правда, тоже стоит тяжелый дух формалина, но все-таки не такой чудовищный и не такой явный, и через некоторое время привыкаешь и отвлекаешься, сосредоточившись на рутине.
Инна подошла к боковой двери ненавистного ей здания, с надеждой дернула ручку, дверь не открылась. Ну что ж... Не проявлю малодушия, - подумала она. Вперед. Прошла через дворик. К распахнутой двери только что подъехала машина скорой помощи.
Нет! Только не это! Успеть, успеть раньше них! Инна припустила бегом к лестнице, поймав на бегу понимающую улыбку санитара Эдика.
-Все бегаешь,- успел добродушно буркнуть вслед Эдик. Он знал, что Инна избегает видеть тех, кого регулярно привозили к заднему входу института. В сущности, название "Скорая помощь" у стен этого здания казалось кощунственным.
Буквально пролетев вверх по лестнице, не вдохнув-не выдохнув, и не глядя по сторонам, беглянка ворвалась в двери лаборатории и столкнулась лоб в лоб c шефом. Володя, со свойственной ему неторопливостью, отошел на шаг назад, и, заняв удобную позу режиссера-постановщика, с любопытством принялся рассматривать взъерошенный облик своей сотрудницы.
-Да фто же ты так фмуриков боифься? - прошепелявил он ласково, - И фего их бояться? Они соверфенно безобидные,- и добавил ехидно, - Ничего, привыкнефь-привыкнефь, все рано или поздно привыкают.
Инна все еще не могла отдышаться, но уже испытывала облегчение от того, что худшее на сегодня, в чем она была уверена, позади.
-Слушай, Володь, во-первых, привет! Опять ты за свое ? Во-вторых, какие еще "рано или поздно"? Ты же говорил, что мы здесь сидим до первого подходящего материала, а потом возвращаемся в Центр и занимаемся там привычными делами? Зачем, скажи на милость, ради нескольких недель работы здесь ломать свою психику и приучать себя радоваться каждому новоприбывшему трупу?
Володя, конечно, предвосхищал этот яростный отпор и с удовольствием провоцировал его. Практически каждый день все повторялось по одной и той же схеме. Теперь ему следовало изобразить обиду.
-Ну, здравствуй, Инна. Ты еще скафи, фто ты тут ради меня торчифь! Не забывай, тебе тофе коронарные сосуды нуфны. Ты фе из них эндотелий собираефься для своей диссертации выковыривать (он особенно подчеркнул в речи слово "своей"). Мофно сказать, что я здесь только для того, фтобы помогать тебе.
В этом месте диалога Инна обычно принималась немного отматывать назад в сторону мира, который лучше доброй ссоры. И сегодня, отдышавшись от бега, она поменяла интонацию на почти заискивающую:
-Не хитри, Володя, клетки нужны тебе не в меньшей степени, чем мне. И ты прекрасно понимаешь, что мне без тебя не справиться. Я диплом всего месяц назад получила. И потом, именно ты настаивал на человеческом материале. Моя бы воля, я бы на крысах работала или брала бы готовые замороженные клетки из других лабораторий.
-Хорофо. Но я все равно никогда не пойму, чего ты так от трупов фарахаефься? Не съедят они тебя. Умерли ведь уфе. Крыс, между профим, ты фивых берешь и убиваефь. Где логика-то? Ничего, привыкнефь, привыкнефь.
Инна на слове "фарахаефься" внутренне развеселилась и еле сдержала смешок. Но несмотря на то, что спорить расхотелось, продолжила монотонно как пономарь:
-Володя, ты - врач. Ты добровольно пошел в медицинский институт. А я бы не пошла туда учиться ни за какие коврижки. Именно из-за этого... - сам знаешь из-за чего... Ей-богу, зачем ты меня доводишь разговорами, я ведь прихожу сюда и не взбрыкиваю. Прими к сведению, в секционной комнате ноги моей не будет, хоть на части меня разорви.
-Ладно, ладно, ты посиди здесь, а я пока вниз схофу, узнаю, не привезли ли что-нибудь подходяфее для нас. Судя по твоему виду, новая мафинка подъехала? Ты на всякий случай тут пока все проверь, особенно инструменты. А я, мофет быть, чайку с Верой и Эдиком попью. Тебя не зову,- знаю побрезгуефь рядом с покойниками чай пить, - засмеялся в пушистую бороду Володя.
"Что-нибудь подходящее" на его языке означало подходящий труп, то есть после аварии или несчастного случая - труп, который у судебных экспертов не вызывал сомнений в отсутствии криминала. Володя любил с позиции знатока объяснять Инне требования, предъявляемых к трупу, из которого для них "доставали" сердце. Только аспирантка пропускала большинство сведений мимо ушей, чтобы потом все это не вспоминать и не перемалывать во впечатлительной голове по ночам.
Иннин шеф - человек симпатичный, похожий внешне на врубелевского Пана. Особенно глаза похожи, но у Володи один глаз сильно косил, и это придавало его облику дополнительный элемент недосказанности - было невозможно понять, куда он смотрит, и в каком он расположении духа. Люди с таким дефектом часто вызывают в собеседнике некоторую неловкость - вроде бы они в тебя заглядывают откуда-то сбоку, а ты в них вовсе заглянуть не можешь. Считать ли подобное косоглазие дефектом или относить его обладателей к определенной весьма оригинальной человеческой породе, дело фантазии, а уж последней-то Инне хватало и порой даже хлестало через край.
К счастью, Володя был человеком легким и приятным в общении, а в бесконечном подшучивании его над молодой сотрудницей прозрачно улавливались отеческие интонации, хоть и разделяли их каких-то лет восемь. Инну такое отношение абсолютно устраивало, тем более, что седоватая борода, усы и кучерявая шевелюра придавали ему облик вполне солидного мужчины. Он сам в начале их совместной деятельности предложил перейти на "ты", на что Инна легко согласилась, а теперь иногда жалела, так как частенько от Володиной фамильярности хотелось отгородиться субординационным барьером, через который не так легко перекидываться шуточками и язвить друг другу.
Володя, хотя и подтрунивал над Инниной боязнью покойников, но все-таки он ее жалел, и проявлял рыцарство, как он это называл, беря на себя миссию ходить в препараторскую за материалом. Расплачивалась Инна за благородство старшего товарища выслушиванием сочных рассказов про то, как патологоанатом вскрывал тело, что видел и доставал. Она считала, что шеф слишком уж увлекается смакованием деталей - на ум лез Джек-потрошитель, и она порой замирала, подозрительно уставившись на собеседника. А он, очевидно как всякий мужчина, тронутый повышенным вниманием молодой девицы, пускался в полумистические россказни и анекдоты про холодильные камеры морга, заснувших там пьяниц, циничные выходки патологоанатомов и зашивание в трупы чужих органов.
- Ин, сама подумай...Остается иногда рука-нога-печень или еще фто-нибудь после исследования, а сам труп уже зафили и прибрали - скафи, фто с этим делать-то? Понятно дело, вкладывают это все в другого мертвеца и зафивают.
Волода рассказывая, бравируя, и при этом с удовольствием наблюдал за эмоциями аспирантки.
У Инны кровь приливала к лицу от возмущения, и она смело парировала, целясь горящим взором в володин здоровый глаз:
-Да, как же это можно? Родственники приходят прощаться, подходят к покойнику, который ими любим и дорог, целуют его, а у него внутри чужие органы!
Володя охотно вступал в дискуссию:
-Ну, и фто? Они фе не знают, фто у их родственника внутри, а ему все равно.
- Значит, если я умру завтра, ты бесстрастно утром вырежешь мое сердце, вечером другому вложешь, как фарш - в нагрузку к антрекотам, потом в меня чью-нибудь селезенку зашьешь, а через три дня оплакивать придешь, как ни в чем не бывало?
Он слегка задумывался, потом сердился на то, что Инна все примеряет к себе, и картинно клялся, что в ее трупе ковыряться ни за что не будет, хотя именно ее сердце, конечно, ему было бы особенно интересно изучить на предмет витиеватости коронарных сосудов.
В первые дни их работы в лаборатории при морге медицинского института Володя постоянно приносил снизу известия про то, кого привезли и при каких обстоятельствах несчастный умер. Инна упрямо настаивала на своем праве все это пропускать мимо ушей. Недооценив чувствительности ее натуры, шеф предпринял еще одну грубую попытку положить конец Инниной танатофобии. Попросив помочь ему принести детали от микроскопа, он обманом заманил ее в комнату, где лежали на столах покойники в ожидании патологоанатома. Полная женщина в цветастом платье, выпавшая из окна при протирке стекол с зажатой в руках тряпкой, которую она так и не выпустила из рук. Огромный распухший зеленоватый утопленник. Обгорелый труп, застывший в размахе угольно-черных рук. В общем, картина достаточно всеобъемлющая для человека ранее с моргом не знакомым, ну и к тому же, усиленная гаммой невыносимых запахов. Володя не долго любовался интересным выражением на Иннином лице - она, не растягивая удовольствия созерцания трупной коллекции, моментально хлопнулась в обморок, а взлетела головой вверх от запаха нашатыря уже в лаборатории, куда ему пришлось ее тащить. Увиденное врезалось Инне в рассудок и потянуло в омут бредовых фантазий. Она волей-неволей домысливала биографии трех несчастливцев, представляла себя и близких на их месте, а ночью не высыпалась из-за противных липких снов, в которых фигурировали все те же персонажи.
Постепенно переживания притупились. Володя иногда приносил в пакетике сердце какой-нибудь очередной жертвы аварии. Они вырезали из него коронарные сосуды, готовили их для выделения клеток, и шеф всегда сам уносил остатки вниз - аспирантке не приходилось наслаждаться зрелищем трупов только ради того, чтобы вернуть одному из них истерзанное сердце.
Она смотрела в окно на студентов, отдыхающих в зеленом уютном внутреннем дворе здания, когда хлопнула дверь, и в комнату вошел санитар Эдик. В дополнение ко всем морговским удовольствиям, он был от природы не здоров и некрасив так, что вызывал в людях то сострадание, то содрогание. В отличие от Володиного косоглазия, болезненность Эдуарда диагностировалась Инной однозначно и обжалованию не подлежала. Сегодня линии его лица словно магнитные стрелки в напряжении устремились к правому уху. Правый глаз при этом дергался, но Эдуард улыбался левой стороной рта, что немного смягчало общее впечатление.
- Воспаление лицевого нерва, простудился во время байдарочного похода... Зря ты, кстати, с нами не пошла, здорово было, - объявил вошедший скороговоркой вместо приветствия.
- Болит?
- Боль - понятие относительное. Я думаю, на пути к Просветлению нельзя обойтись без боли. Разве можно постичь самое себя, не испытав различных ипостасей человеческих мучений и радостей?
Инна вздохнула и подумала про себя: "Опять понесло. Слова в простоте не скажет. Все таким потусторонним тоном. Ипостаси... Смотреть-то на него и то больно."
Эдик долго распылялся вокруг да около на тему самопостижения, но в конце тирады опять вернулся к испытанию болью. Видимо, болело-таки не на шутку.
- Эдик, ты для этого здесь работаешь? Испытываешь себя?
- Мне важно видеть смерть и думать о ней, не испытывая никаких чувств к умершему, а только размышляя о его Пути.
- О...
- Послушай, я знаю, ты сможешь меня понять. Ты видела морду собаки, которой протягивают кость? Внезапное озарение, надежда, страх, что передумают и не дадут, готовность заслужить, страстная любовь к хозяину - какой букет ощущений! Большинство людей так же падки на сладкие куски, также разрываемы эмоциями, да еще часами терзаются сомнениями и переживаниями. Собака лучше человека - насладившись, она не впадет в рефлексию на тему, а хорошо ли она выглядела во время обгладывания кости.
- Трусоват был Ваня бедный... Эдик, почему ты заговорил о костях?
- Инна, кость - это пример радости в жизни. Представь себе собаку, пребывающую в таком блаженном состоянии, что ее не волнует предлагаемая кость. Правда, невозможная ситуация? Но человек, освободившийся от всего земного, а главное от своих бесконечных размышлений, перестает быть управляемым существом, он на шаг приближается к высшей сути и перестает идеализировать косточку.
- Эдик, а как быть с таким переживанием... Я выхожу из дома и еду сюда с целью препарировать чье-то сердце. Ты знаешь, нам ведь нужен только свежий материал. То есть на свете есть я - охотник за сердцем, и носитель этого сердца, также как и я вышедший из пункта А в пункт Б, и не догадывающийся, что я его ожидаю, но уже обреченный на встречу со мной. Вот сейчас, например, человек, быть может, еще жив, но ему осталось до смерти несколько минут, а через пару часов я увижу его окровавленную внутренность. Пока он думает о своей любви, работе, детях, проблемах...
- Вот-вот, видишь ли этими чрезмерными мыслями о проблемах он и обрекает себя на смерть. Очевидно, его сосуд кармы переполнился донельзя, и другого выхода нет.
- Эдик, а как же я? Что за ужасная роль и наказание отведены мне в этом процессе?
- Ты должна чему-то научиться, но я не могу тебе ответить на вопрос: чему? Ты должна понять это сама.
Эдик произнес последнее торжественно, а при учете перекошенности его физиономии - зловеще. На последней букве реплики противно скрипнула дверь.
В проеме появился Володя и бодрым голосом произнес: "Сердце будет через полчаса. Молодой человек неудачно дорогу перебегал на проспекте Мира - грузовик его переехал - умер на месте от травмы черепа...Эдуард, иди вниз, ты сейчас там нуфен."
Инна и Эдик выразительно, каждый со своим смыслом, посмотрели друг на друга. Перед тем как уйти, санитар заявил доверительно:
-Ин, а ты не пробовала танцевать? С тех пор, как я стал танцевать, мир раздвинул свои границы, и мне стали доступны параллельные пространства. Я раскрепостился!
-И где же ты танцуешь?
-Дура,- Эдика задело и возмутило Иннино непонимание,- для танцев не нужны помещения. Танцевать можно везде, а танец в смысле дрыганья и обниманий - это пошлость. Не ожидал от тебя. Я был уверен, что ты глубже и чище, чем все эти...
Но Инна так и не узнала, кого Эдик имел в виду, так как Володя громко позвал его из коридора. Санитар успел только бросить напоследок непонятно что выражающий взгляд и, приосанившись, вышел. Пожалуй, последней репликой санитару удалось пробить некоторую брешь в Инниной насмешливости по отношению к нему, но произведенный эффект был вовсе не таким, какой он мог себе вообразить. Инна полминуты задумчиво смотрела на дверь, потом покрутила пальцем у виска и деловито принялась подготавливать необходимые емкости и препараты для предстоящей операции.
Пришла лаборантка Верочка за какими-то колбами, долго гремела и вздыхала, но, поскольку Инна не задавала ей никаких вопросов, долго не решалась начать, как обычно, скучнейшее, как мелодия на волынке, живописание своих любовных драм, что также как философствование Эдика, Володины рассказы о трупах и тяжелый запах, неотъемлемо принадлежало атмосфере этого заведения.
Инна надеялась про себя, что Верочке сегодня нечем поделиться - ну чего такого нового могло с ней приключиться со вчерашнего дня? Но Веру все-таки прорвало обильно и неинтересно, а Иннино внимание к ее рассказам включилось только в месте, повествующем о покупке шампуня для интимных мест. Видимо, Верочка приняла изменившееся выражение лица Инны за любопытство и стала подробно объяснять, что у некоторых женщин интимные места страдают неистребимым запахом, но им не стыдно в этом сознаться, потому что все в этом мире естественно, тем более, что волшебный шампунь очень эффективно помогает в борьбе с неприятным явлением. Иннино обоняние, почти уже смирившееся с букетом морговских ароматов, вдруг резко взбудоражилось, восприняв верочкин рассказ за последнюю каплю в... Стоп, Эдик, ну тебя с твоими бреднями про сосуд кармы! Сосуд ли кармы или что другое переполнилось у Инны, но она не удержалась и отомстила Вере, сказав с наигранным сочувствием:
-Бедняжка! А я-то думала, что это у нас тут так пахнет... Какие однако у людей бывают заморочки.
Лаборантка, поджала губу, и, набухнув как весенний голубь и помолчав пару секунд , перед тем как выйти, сказала зло и с напором:
-Ты уже начала ходить в секционку? Нет? Все равно тебе придется, никуда ты от этого не денешься. Меня лично не проси относить туда твою мертвечину! Думаю, каждый должен все делать от начала до конца, а не перекладывать неприятное на других.
Хлопнуть дверью Верочке помешали многочисленные склянки, которые она едва удерживала в руках.
В Инне шевельнулись угрызения совести...Действительно, и Эдик, и Верочка, несмотря на их странности, всегда при случае проявляли отзывчивость и много раз помогали, и выслушивание их болтовни - такая маленькая цена за дружеское отношение. Надо будет перед Верой извиниться, а Эдика поподробнее расспросить про танцы - в конце концов, даже интересно, ... чем он обкурился? Ну, вот, опять. Нет-нет, просто выслушаю его - он будет рад. Никакого яда. Станцуем, Эдик?
Когда Володя принес сердце в пакетике со льдом, Инна сразу приступила к делу. Она надела перчатки, облила их спиртом и взялась за инструменты. С Володей на пару после многочисленных неудач и промахов они стали наконец виртуозами своего дела - нужные сосуды находили в любом сердце моментально и вырезали их целиком, не порвав и не повредив. Потом они ловко вставляли в сосуды стеклянные трубочки и пускали ток жидкости, сдирающей с внутренних стенок сосудов эндотелиальные клетки.
Володя сегодня был очень доволен результатами их кропотливого труда. Они как раз отделили сосуды от прочей ткани, когда позвонил телефон. Володина жена просила мужа срочно приехать. Их маленький сынишка сломал руку.
-Конечно, езжай, я все доделаю, - успокоила шефа Инна.
-Инна, ты не обижайся на меня за дурацкие шуточки,-напоследок, уже на выходе спохватился Володя,- прости нас, циников-медиков, такие мы разэтакие... А ты молодчина! Уверен, справишься... И вот еще что...
Шеф достал из кармана брюк кучу мелочей, выбрал оттуда и протянул Инне ключ,- Это от боковой двери, выпросил для тебя у декана,- улыбнулся чуть виновато и вышел.
Работы оставалось часа на два. Вечер в эти длинные светлые дни подкрадывался незаметно, и день неохотно сдавал ему свои права вместе с птичьими голосами и гулом студенческой суеты под окнами института. Квадраты окон темнели и все больше проявлялась холодная голубизна лабораторного освещения. Инна сидела у ярко освещенного стерильного бокса - единственного яркого пятна света в помещении, сосредоточившись на выполнении сложной цепочки этапов методики. Не хотелось подводить Володю. А еще ей было довольно приятно осознавать, какие сложные взрослые вещи она может проделывать одна, какие у нее ловкие точные пальцы, как споро она умеет настраивать микроскоп. Конечно, убедиться в безошибочности произведенных манипуляций можно будет только завтра утром, когда клеточки, вырванные из привычной среды, преодолеют стресс и решат, начинать им или не начинать новую жизнь на прозрачном дне лабораторных чашек, но внутренне Инна уже не сомневалась в успехе. Ее, натуру творческую, приводила в восторг жизнь маленького мира, приоткрывающего свои большие тайны под микроскопом. Помимо экспериментального аспекта, ее занимали необыкновенные цветовые гаммы микро-вселенной - даже пузыри на поверхности жидкости при определенном освещении иногда представали в виде фантастических картин для единственного избранного зрителя по ту сторону окуляра. А клетки... Сначала они, оторванные друг от друга, плавали испуганными шариками в питательном растворе, а потом невиданная сила влекла их вниз, распластывала на плоскости, где клетки начинали подыскивать себе соседей, объединяться в группы, расти, размножаться и воссоздавать ткань, которую покинули. Не чудо ли это? Тебе кажется, что ты руководишь, дирижируешь сложнейшим актом мироздания. Да, именно так...
-Только, Володя, скорее бы мы с тобой вернулись к материалу, у которого никогда не было имени и паспорта, - размышляла Инна, отправляя чашки с клетками в инкубатор на ночь, - пожалуй, я никогда не научусь отвлекаться от личности умершего... Утром он еще дышал, говорил...Что там Володя успел рассказать? 24 года? Все равно рано умер бы, так как печень больная? Бедные родители...Нет, я не могу об этом не думать...Но я не должна об этом думать! И какое счастье, что наконец можно расслабиться.
Вокруг аспирантки царил безмолвный сумрак лаборатории, освещенной длинными лампами, проливающими резкий холодный свет на поверхности лабораторных столов. Перед Инной лежало кроваво-красное сердце, которое ей предстояло отнести...куда? Надо же было так забыться. Неужели ей придется идти сейчас в ужасную комнату, искать железный стол, на котором лежит хозяин сердца. Она принялась уговаривать себя:
-Успокойся. Все в порядке. В прошлый раз мне повезло. Я потопталась на лестничном пролете, вышел патологоанатом - этакий двухметровый гигант-инопланетянин в голубоватом облачении, - стала успокаивать себя Инна... -Пожалуйста, положите это к трупу... -дрожащим голосом пролепетала она тогда. Дяденька не преминул, конечно, поинтересоваться, что ему за это будет, но в конце концов за "спасибо" унес останки во мрак своего царства. Никакой не инопланетянин - Аид!
Инна сняла халат. Скрепя свое сердце, завернула чужое в дополнительный непрозрачный пакетик, погасила свет в лаборатории и в темноте отправилась по своему утреннему маршруту в обратном направлении. Здание института выглядело абсолютно пустым, но девушка надеялась, что внизу дежурит кто-нибудь из знакомых. В комнате, где, санитары и врачи обычно пили чай, никого не оказалось. Ей было страшно. Она постояла на площадке, заглядывая с надеждой в мерцающий коридор, но никто не выходил. Звуков никаких не раздавалось, зато запах стоял чудовищный. Быстро зайти и, не глядя по сторонам, сунуть пакет с сердцем на крайний стол?
-Нет, я не могу, -подбородок и колени предательски дрожали.
Инна выскочила на улицу, вдохнула свежего весеннего воздуха и быстро пошла к метро. Решение созрело на ходу само собой. Она стремительно зашла в здание общественного туалета и сунула пакет в мусорный бачок. Совесть бесновалась в чуланчике рассудка, но на двери чуланчика висели огромные замки с надписями "Страх", "Усталость" и целый лист с текстом Володиных рассказов про зашивание чужих органов под титулом "А все равно..."
В вагоне метро и автобусе Инна дремала, а когда приехала домой, отправилась под душ. В полусонном состоянии, стоя под струей воды уловила незнакомый и неприятный запах, исходящий от тела и напомнивший...о,нет! Верочку. Неужели? Вот от чего...
Сон, тем не менее, навалился мгновенно и вобрал ее одним глотком вместе со всеми мыслями.
Посреди ночи Инна проснулась от тревожного ощущения чьего-то присутствия. Над ней висел серый человеческий силуэт! Он рассыпался в воздухе, как только она открыла глаза. На крик прибежала мама. Рассеянно выслушав дочь, она сказала, что не верит в привидения, также как не верит в то, что Инна правильно выбрала себе специальность. Мать взялась за привычное.
-Ты занимаешься не своим делом,- бубнила она,- У тебя талант художника, а ты выбрала карьеру биолога. Наука не для тебя! Жизнь тебя учит-учит. Ты только задумайся, куда тебя занесло - в морг! Ты убиваешь себя! Видишь, уже привидения за тобой прилетают. То ли еще будет? Когда же ты наконец задумаешься над ошибочностью своего выбора? Кстати, твоя морская звезда мне очень понравилась. Дорисуй ее, пожалуйста. И извини, я совсем забыла - тебе опять звонил Вячеслав, спрашивал рабочий номер. Я сказала, что не могу найти.
- Вот это ты правильно сделала..
- Неужели он такой противный?
- Нет, не очень. Мамочка, но я не хочу ему морочить голову. Он такой старомодный, почти до пошлости. То заваливает меня письмами, изобилующими фразами типа: "Целую Ваши ноги", то признается в любви и, знаешь, при этом такую ахинею несет. Меня бесит, когда он говорит, что его сердце принадлежит мне. Тоже мне - рыцарь на коне! Ну, кто так выражает свои чувства? Маленький, толстый болван. Стихи, правда, пишет неплохие, но что с того?
- Все ясно, тебе просто не нравится, как он выглядит. Хмм... Мне никто не говорил про сердце... Даже завидно.
- Мама, не надо про сердце... Я так сегодня устала. Спасибо, что ты пришла... Просто я перенервничала, вот и привиделось... Кажется, все уже прошло. Я успокоилась, и глаза слипаются. Спокойной ночи.
Когда она проснулась во второй раз, кричать не стала - серый призрак висел у нее над столом и, казалось, рассматривал рисунок. Он повернулся к Инне, безликий и безмолвный, и совершил какое-то движение, словно попытался приблизиться, но при этом вновь распался на мельчайшие серые точки и растворился в черноте комнаты.
Инна умудрилась вновь заснуть, только и в третий раз что-то гнетущее разбудило ее, и она увидела ночного пришельца совсем близко - он выглядывал из-за косяка двери и вглядывался в девушку. Тогда ее осенило ... Она поняла, за ЧЕМ он пришел. Что-то невозможно жалостливое и потерянное, но в то же время грозное, сквозило в его облике.
-Прости, прости, прости, - запричитала она и стала уверять призрак, что завтра утром вернет ему его сердце. При этом даже не пытаясь проанализировать абсурд происходящего. Минуты две длился сумбурный монолог, а потом видение исчезло, на этот раз навсегда - Инна каким-то внутренним чутьем поняла, что зыбкий гость больше не вернется.
Мама крикнула из соседней комнаты:
-Инна, все в порядке?
-Да, мам...прости... Спи.
Потом наступило утро с дождем, переполненный автобус, метро с толпой, состоящей из агрессивных карликов, и отвратительная мысль о мусорном бачке, причем бессовестная сторона Инниной сущности надеялась, что уборщица уже выкинула мусор, и ...кошмар рассосется сам собой.
Но Инне не пришлось рыться в нечистотах по вовсе невероятной причине. На месте туалета она обнаружила пепелище. Дворник, подметавший рядом тротуар, увидев застывшую на месте девушку, уставившуюся на груду обгорелого хлама и кирпичей, сказал: Ночью вспыхнуло, не понятно от чего. Мальчишки, наверное, баловались. Если тебе надо, на следующей станции метро есть еще один.
В лабораторию она прошла, воспользовавшись ключом, через боковой вход мимо студенческих аудиторий, шумных и полных здоровой позитивной энергии.
Володя, Эдик и Верочка стояли у микроскопа и что-то бурно обсуждали. Когда Инна вошла, они повернули головы в ее сторону, замолчали и уставились на нее.
-Как это тебе удалось?-возбужденно спросил Володя, как всегда, безо всяких приветствий.
-Я всегда чувствовал, что ты не так проста, как кажешься,- сказал Эдик с потусторонней интонацией. У бедолаги сегодня свело судорогой правую сторону лица, что мало меняло общую картину.
Верочка смотрела пристально, с неприкрытой завистью.
Инна подошла к микроскопу, преодолела внешние проявления отвращения к запаху шампуня для интимных мест, и, не сняв сумки с плеча, принялась рассматривать вчерашние клетки. Они должны были в идеале выстроиться аккуратной черепицей, кирпичик к кирпичику, но не так быстро, не на следующий день после посева. Инна же увидела идеальный слой - просто прелесть, а не клетки. Она повернулась к Володе - он продолжал смотреть на нее с опаской.
Инна подвинула прозрачную чашку Петри направо, налево, и увидела...В голове запульсировало... Нет, этого не может быть! Черепица сиреневато-серого оттенка собралась в центре всей поверхности в некий рисунок. Клетки выстроились в совершенно живую с вида влажную морскую звезду. Серое на сером, живое на неживом - идеальный рисунок - рисунок, придуманный Инной позавчера.
У Инны, как вчера вечером на лестничном пролете морга, задрожали руки, коленки...Эдик принес ей стакан воды...Она пила, а зубы колотили по стеклу...
-Володя, а не мог бы ты посмотреть, как звали вчерашнего молодого человека, ну, с сердцем...
Когда Володя назвал имя, Инна не была потрясена. К вечеру она объявила шефу, что не видит себя в науке и уходит, чтобы попытать счастье на другой дороге. Попрощавшись с Верочкой и Эдиком, она без сожаления покинула неприятное здание.
Через много лет, живя на берегу океана, Инна нашла в одной из сумок ключ. Она долго смотрела на него и не могла вспомнить его происхождения...Вспомнила. Ключ от той самой спасительной боковой двери. Удивительно, как он сохранился у нее в вещах после многочисленных переездов? Во время очередной вылазки с мольбертом к океану, Инна, разбежавшись, зашвырнула ключ подальше в воду.
Плоская камбала шарахнулась в сторону от блестящего предмета, упавшего рядом с ней.
Медлительные волны, шурша песком и мелкими ракушками, смывали с горизонта пену облаков и выносили ее на берег. Ребенок Неба и Земли, Океан, накатываясь на фигуристые следы босых человеческих ног, создавал их водяные слепки, разрушающиеся в секунду созидания. Ветер, успевший пройтись рябью микроскопических волн по поверхности крохотных озер внутри следов, нашептывал про хозяйку изящных ступней разноцветным парусам на горизонте - там, откуда берег уже еле виден и нарисовался новый горизонт для счастливчиков, отдыхающих с удочкой на лодках и предрешающих судьбу нескольких гибких рыб, которым океан едва ли успеет рассказать про ту, что проходила по берегу и которой привезут сегодня вечером в подарок двух морских окуней и камбалу.