С чего всё началось.

Матроса Курбатова я опасался и трезвого, и пьяного. Трезвый он всё время раздражался, и никакие ухищрения не делали его хоть чуточку мягче. Когда он вдруг неожиданно отходил от своего обычного недоброго вида - какой-нибудь анекдот с ожидаемой развязкой понравился, то это длилось коротко. А с пьяным лучше самому было быть пьяным, потому что будучи трезвым смотреть на него, а главное слушать его - означало существовать настолько на разных волнах, что расстояние умножало страх в несколько раз. Я убивал людей, но Курбатова убить даже мысли в голову не приходило. Наверное, потому что он был мой товарищ. Я пытаюсь разобраться в своём страхе: что он мог со мной сделать? И понимаю, что страшила меня более всего его нечеловеческая внутренняя сила, без которой мы превратились бы из отряда красных матросов в сброд в тельняшках - в лёгкую добычу индейцев, которые уже через неделю собрали бы полную коллекцию наших скальпов. Следовательно, я был со всех сторон зависим от матроса Курбатова, мои жизнь и смерть находились в его руках, а в Бога я не верил,- и всё это страшило похлеще, чем я выходил из запоя, а тогда я твёрдо хотел повеситься. Но меня спасла Елена Сергеевна.

Я всё помню, до мельчайших деталей, но написать могу лишь о том, как мы лежали абсолютно голые под одеялом, под которым двоим совершенно невозможно было лежать, то ноги, то ещё что-то выглядывало наружу, и в комнате - моей комнате - было холодно, революция и как-то было не до дров. И мне уже не хотелось обнимать Елену Сергеевну, хотя до этогомне былодаже слишком с ней хорошо. А теперь я сдулся, и послевкусие меня угнетало, но я уже не хотел вешаться. А она сказала:
-Обними меня,- потому что я слишком долго молчал и бездействовал.
И я повернулся к ней лицом, зачем-то схватился за её большую грудь, стал мять сосок.

-Просто обними,- уточнила она.

И я просто её обнял. Она немного силой положила мою голову себе на грудь. И получалось странно: будто мы поменялись ролями, она - мужчина - лежит на спине, а я - девушка, прильнул к ней. У нас не было будущего. И не было любви между нами, по крайней мере, обоюдной. А после всего происшедшего, я мог сказать себе ещё больше, чтобы выжить, я должен был бежать из Петрограда.

-Тебе было хорошо?- спросила Елена Сергеевна.

-Ты меня спасла,- ответил я.

А потом спросил:

-Можно я посплю?- и добавил - Оставайся. Твоя подруга из Москвы возвращается через три дня.

-Как скажешь.

И мы улыбнулись друг другу, как заговорщики.

Мой дядя - Валентин Иванович Спасов, как-то посмотрел на меня и моих друзей и потом мне сказал: "Друзья с детства - редкий дар, и он, увы, не для вас". Я зря обижался на его слова. Мой дядя оказался прав. К 20 годам у меня не было друзей. Как круги по воде, расходились круги моих знакомств. Как алкоголик окружает себя бутылками, я окружал себя людьми, а они окружали мной себя. В юности всегда так, но и это проходит.

Однажды на улице к Саше Красавицкому подошёл солдат. В отличие от меня, бросившего учёбу, потому что вокруг творится чёрти что и всё остальное кажется бессмысленным, Саша продолжал учиться в Институте Корпуса инженеров путей сообщения. Он возвращался с учёбы, а солдат поджидал его возле дома.

-Я воевал с твоим отцом, - сказал он.- Пойдём куда-нибудь... хочу рассказать тебе о нём.

Саша знал, что его отец погиб на фронте, год назад.

-Вот,- протянул солдат в трактире бумажку Саше,- это предсмертная записка твоего отца, поручика Семёна Васильевича Красавицкого. Твой отец написал её и застрелился.

-Застрелился?!

-Да. Я услышал выстрел и прибежал в его комнату. На столе лежала эта записка. Твой отец ещё был жив. Расскажи Саше, такими были его последние слова, и он умер.

Саша развернул записку: "Заебали тупые приказы".

С этого дня Саша стал новым человеком - пламенным сторонником революции. А солдат поехал дальше, в свою деревню.

В отличие от Саши, я сторонился всяких идей, кроме идеи саморазрушения, но в те дни мы с ним особенно сблизились. Не могу ответить, почему. Случайно познакомились, оказалось, что рядом живём - соседи. Стали заходить друг к другу. Вот и всё.

Сашина мама была на всю жизнь расстроенным человеком. Она ужасалась жизни даже хлопоча по хозяйству. Собственно, главные ужасы она именно в этом и культивировала. Вот и тогда я пришёл к Саше, а он куда-то вышел, Антонина Сергеевна предложила подождать, и я полчаса смотрел, как она готовила обед с мыслью, что вокруг творятся сплошные безобразия и как нам дальше жить, Володя (Володя - это я, кстати).

-Саша сейчас диплом пишет, подземной дорогой хочет соединить Балтийский и Финляндский вокзалы. Говорит, при Николае не построили, так теперь построим - фантазёр. У него там станции будут называться: первая - Первобытнообщинная, потом Рабовладельческая, следующая Феодальная, за ней Монархическая, Буржуазная и конечная - Коммунистическая.
Да, я банальный и мысли мои не оригинальны, и потому я спросил Сашу:

-Саша, а у тебя нет остановки для меня?

-Зря ты бросил учёбу.

Вот Саша всегда такой: в то время, когда мир вокруг рушится, и ты готов разрушать свою жизнь так же безжалостно и отчаянно, он почитает весь наступивший хаос - пеной, а непреходящими ценностями - выбор дела, желание состояться в профессии, создание семьи, рождение детей. Прямо как мои родители.

Эти люди словно не замечают, как то самое будущее, которое многие годы до этого предсказуемо одаривало всматривающихся в него, уже сметено неведомой силой, и вокруг пустота, и никто не знает, какое многообещающее новое утро грядёт. Хоть и нет ничего нового под солнцем.

- Ещё недавно я думал, пусть я буду заниматься нелюбимым делом, но мне нужны деньги, и я буду работать. А теперь, посмотри, что стоят все эти деньги. Я хожу на Сенную площадь и прямо возле Успенской церкви распродаю имущество родителей, словно заболевший мыслью отыграться любитель рулетки.

- Володя, я тоже живу не на Луне. Всё это скоро закончится.

- Когда всё развалится окончательно? И что будет за страна в моём городе?

- Та же страна и будет. Большевики сохранят страну, поверь мне. Это не какая-нибудь банда уголовников или немецких шпионов, как говорят о них многие. Эти люди по-настоящему любят народ и Россию и желают лучшей участи стране, в которой и сами живут. Вспомни, жандармов, как церберов, душивших всякий свободный порыв, полицейских, занимавшихся охраной порядка, но забывая о праве, вспомни, чиновников, погрязших в коррупции едва не поголовно. Нам нужны были перемены.

- Знаешь, я до сих пор не думал, что сейчас лучше, чем тогда. И ты меня не убедил.

- Всё, что сейчас происходит, временно, а надо готовить себя для будущей - совсем другой - жизни, только она истинная.

- Извини, но живём мы только сейчас.

- Это пошлая идеология, Володя.

- А заглядывать безумию в глаза и думать, что останешься безнаказанным - это идеология верная.

- Опять ты со своей Горгоной.

- А я люблю прошлое, по крайней мере, оно прожито, а будущего никто не знает, за исключением множества проходимцев.

Я был бы рад вспомнить ту историю, когда я окончательно уверовал в силу настоящего и больше никогда с тех пор не искал силу в будущем, но я не знал ещё матроса Курбатова. Вот человечище! Мы сидели за столом, боком, напротив руководителя какого-то комитета, а он по телефону распекал подчинённого и не обращал на нас никакого внимания. Он был видом - счетовод из прошлого, но его крепнущие амбиции гипнотизировали меня, как удав кролика, я видел в его лице новую власть, и она ставила меня ниже моего достоинства.

- Что вы хотите, товарищи?

Я ему объяснил.

- Хлеба? - он только что не подпрыгнул. - Неграмотные?- он посмотрел на матроса Курбатова. - Читайте хоть вы,- и он бросил мне лист бумаги, содержание которого я итак изучил много раз, так как он специально был выставлен для посетителей:

Хлеба нет.

А дальше матрос Курбатов медленно поднялся и так же медленно навис всем своим ужасающим по силе двухметровым телом над этим жалким счетоводом (или кто он там?) в прошлом. И - я клянусь! - без особых усилий нагнул его голову, вдавил её в этот листок бумаги, словно лоб счетовода - это какой-нибудь штамп, а не человеческий лоб, и он ещё этот лоб туда-сюда покатал по бумаге. И - вот я клянусь! - надпись исчезла с листа бумаги, а на лбу осталась в зеркальном отображении.

Мы получили всё, что просили, сейчас - в настоящем. И до будущего мне не было дела.

И если вы решили, что всякий раз нам удавалось оторвать жирный кусок от настоящего, то напрасно. Чаще мы боролись напрасно. И всегда, оставаясь ни с чем, я не питал надежд и не питался этим куском, думая о будущем. Я не отхватил этот кусок, не смог,- вот, что я думал.

В общем-то, мы подошли к самому главному в этой главе. Так уж она привела нас к зимнему пасмурному петроградскому вечеру. Я шёл домой и натолкнулся на солдат, собирающихся "разобраться" с мелким фабрикантом Пигасовым. "Сейчас мы с тобой разберёмся",- так именно я услышал слова одного из солдат. После чего он совершенно бесцеремонно разбил прикладом Пигасову лицо. Я слышал его жалобные стоны, и мне совсем не хотелось геройствовать. Я видел, с каким безразличием солдат дважды и сильно ударил прикладом Пигасова в лицо, и я по обыкновению трусил. И в то же время, я не мог трусливо пройти мимо, такая манера поведения меня пугала ещё больше. Я подошёл к солдатам.

- Зачем ты нужен на этом свете?- нравоучительствовал солдат с плохо подстриженными тёмно-рыжими усами.- Как бы ты прожил без нас - народа? Ты и гвоздя сам не вобьёшь, пиздюк!

- Я...платил...вам...за это, - рот Пигасова был страшно окровавлен и всё лицо в крови, и весь он стал совершенно мне незнакомым, раздавленным и обречённым.- Если бы я...всё...делал сам...ты бы...сдох с голода....Зачем ты мне тогда...был бы...нужен? - и Пигасов засмеялся своим разбитым окровавленным ртом дико и, казалось, что он пьян.

Ещё несколько секунд и я уже не найду сил вмешаться.

- Товарищи, подождите!

Лица солдат повернулись в мою сторону.

Как не коробило меня это обращение - товарищи, я произнёс его довольно естественно.

Рыжеусый посмотрел на меня злее других. Он и обратился ко мне первым:

- Проваливай лучше, студент, подобру-поздорову.

А самый старший по возрасту усмехнулся:

- Или этот буржуй тебе тоже чем-то насолил?

- Нехорошо...вчетвером на одного,- вот что я сказал им в ответ.

И это их не рассмешило.

- Куда ты лезешь? Что ты знаешь? - Рыжеусый придвинулся ко мне.- Поработай-ка по двенадцать часов за копейки, поживи на эти копейки, послушай в ответ - денег сейчас нет и всё это в скотских условиях! Кто-то по курортам разъезжает, а кто-то ест через раз!

- Но вы же не построили свой завод,- робко начал я,- а он построил,- я кивнул на Пигасова, стоявшего совсем рядом, опустив голову, буквально, на коленях.

- Зря ты, студент, это затеял,- Пигасов посмотрел на меня снизу вверх,- чернь - она и есть чернь.

- Видал, как он нас,- отозвался пожилой.

Я немного осмелел, почувствовал, как мне стало легче:

- Четверо на одного - это неправильно,- и я встал между ними. И трусил.

- Будет тебе честно,- просто сказал Рыжеусый и ударил меня прикладом в лицо. Я был готов к этому, от удара упал, но успел защитить лицо руками. Попытался вскочить, но меня тут же уложили.

- Ну, что, Фёдор Мефодич, пиздец тебе!- Рыжеусый направил ствол винтовки в голову Пигасова, и всё, что я успел сделать, ударить его по ногам своей ногой. Раздался выстрел, Рыжеусый устоял на ногах, Пигасов жалобно охнул и схватился за левое ухо. Второй выстрел убил Пигасова. Он лежал на спине, снега было мало, нога его подрагивала, но сам он был смертельно спокоен, боль он уже не чувствовал.

Рыжеусый больше не хотел убивать - меня убивать. Он зло посмотрел на меня, отвернулся, закинул винтовку через плечо и пошёл. Как на прокажённого на меня посмотрели и остальные.

Я слаб. Я ничего не могу противопоставить этому. Рядом с моим домом растут липы, которые посадил отец Пигасова. Пигасов построил небольшую фабрику. А что сделал этот Рыжеусый? - Я только знаю о нём то, что у меня на глазах он убил Пигасова.

- Ну, что, молодой человек, наигрались в справедливость? - рядом со мной на корточки присел огромных размеров матрос.- Курбатов.- Представился он. - А я к бабе заходил, сладкого захотелось,- как ни в чём не бывало продолжил он,- так ещё и на десерт насмотрелся. Видел? - он помахал передо мной наганом.- Я этого говнюка на мушке держал, думаю, захочет выстрелить в тебя, я ему покажу, как надо стрелять.

Так я познакомился с матросом Курбатовым. Или судьба меня свела с ним. Бог его знает. Хотя в Бога я перестал верить. По крайней мере, как раньше.